Я направился к цыганам, чтоб попросить у них немного глиняного раствора для ремонта печи в моем загородном домике. Было уже сумрачно, и, бряцая пустым ведром, я едва не заплутал среди кривых неосвещенных переулков. Высокий, просторный, но очень старый дом почему-то оказался совершенно пуст. Я шагнул в полуоткрытую дверь. Молодая, ослепляющей красоты цыганка, улыбчивая и веселая, узнав причину моего прихода, кивнула:
-Мне сосед говорил, что ты зайдешь. Посиди, - указала она на табурет у кухонного стола. -Может, хочешь перекусить?..
Не церемонясь, она выставила чайник, достала дорогие консервы, печенье и конфеты. В кухне было между тем очень скромно, но идеально чисто. Ее звали Александрой, а попросту, Шурой, и по-русски она говорила без какого-либо акцента, хотя бы даже слабого. Она была словоохотлива, но не навязчива, и мы как-то легко с ней разговорились.
-Я слыхала, ты пишешь книги?..
-Пишу. Хочешь, принесу одну?
-Нет.
-Почему?!.
-Я неграмотная.
-А сколько тебе лет?
-Двадцать четыре.
Ее ответ меня, дитя цивилизации, искренне поразил. В ее характере между тем читались природная доброта, любопытство, здравая рассудительность и при том отсутствие какой бы то ни было гордыни. Она была непосредственна и проста.
-Это много, я знаю, - продолжила она. – У моих ровесниц уж дети давно. А я не замужем. И у меня никогда никого не было.
-У такой красивой?..
Она взглянула на меня так, словно впервые услыхала о себе такие подробности.
-Конечно, сватались ко мне многие. Но ни у кого терпения не хватило так долго ходить за мной. А братья мои – ужас, ужас, послушаю их разговоры, что они делают с вашими русскими девками, уши затыкаю.
-Почему никого нет в доме, Шура?
-Все наши уехали на свадьбу к барону, в другой город, а дом оставили на меня.
-А что ты любишь?
-Я очень люблю лошадей. Не дождусь, когда поеду их покупать. Далеко отсюда, далеко… Хочешь, погадаю? – внезапно предложила она и взяла мою руку в свою. – Ты никогда не будешь богат. А если б стал им, то перестал бы писать свои книги. Но для тебя так лучше, поверь. Многие чересчур сыты, но не знают, зачем живут. А ты знаешь… Это душе дороже.
Казалось, она благоволит мне. В ней ничего не было от уличных цыганок с хорошо знакомым, развязно-наглым: «Давай, дорогой, руку позолоти…» Александра закончила разговор, а потом слушала меня внимательно, серьезно, не перебивая. Она, видимо, не подозревала, что я на пятнадцать лет ее старше, воспринимая меня, как ровесника – многие говорили, что я молодо выгляжу. Вечер тянулся и тянулся, я допивал уже третью чашку чая. Помимо вызывающей внешней красоты, во внутреннем облике ее было еще какое-то притягивающее обаяние, нечто располагающее к доверию и почти привораживающее. В конце концов, когда на улице уже стало совсем темно – хоть глаз выколи, мы как-то вместе вспомнили, зачем я все-таки сюда заглянул…
-Заходи в гости! Рада буду видеть! – сказала она на прощание, прикрывая дверь. И, унося с собой тяжелое ведро с замешанной глиной, я окунулся в приветливое тепло июля.
Прошло много дней, а может, недель. Все-таки оставила она занозу в сердце несмотря ни на что. Да и я, кажется, приглянулся ей – зачем же она звала меня приходить на огонек. Наверное, я не так уж плох, если заслужил внимание такой пламенной раскрасавицы. Это было приятно. Это тревожило, будило фантазии. Но я гнал прочь мысли о ней. Умудренный и здравомыслящий некто, сидящий во мне, говорил снисходительно, назидательно: «Рехнулся, что ли? Ведь это же цыгане. Почти маугли. Ветер души и помыслов. Дети дорог и кибиток. Вольница на грани криминала. Совсем чужой для нас мир». Да, честно говоря, я всегда мало чего хорошего думал о цыганах: тому способствовали мои прежние впечатления от встреч с ними.
Как-то в юности я ехал на новеньком мотоцикле мимо цыганского поселка. Машина заглохла, и я остановился. Набежала целая толпа цыганят. Один из них выхватил ключ из замка зажигания и бросил куда-то в лопухи, другие полезли драться. Я швырял цыганят, словно котят, они падали, и снова лезли ко мне, их было слишком много. Пока я расправлялся с одними, другие уже откатывали машину. Спас меня взявшийся откуда-то старый цыган. Он рявкнул что-то по-своему, и пацанов как ветром сдуло. Правда, потом и от него самого я еле отвязался, потому что он совал мне в руки три сотенных, требуя продать машину, хотя та стоила четыре… А однажды, много позже, им понравился мой дом, и они, только что приветливые, сказали, что если я его им не продам, то они его непременно сожгут… Дикий народ. И вот на тебе: эта цыганка-заноза. Просто ужалила, как пчела.
Но как-то второй человек, по-прежнему юный, внимающий одним лишь чувствам, живущий во мне, пересилил. И я пошел, плутая темными переулками среди давно выцветших от времени деревянных домишек искать цыганку Шуру. Зачем, не знаю. Просто увидеть.
На сей раз дом был полон народу, даже во дворе было светло от яркого света за окнами. Обычно цыгане, справив новоселье, ломают в домах перегородки, чтоб создать простор в помещении, и, таким образом, обрести некое напоминание о подобии большого шатра. Отгорожена была только кухня. За длинным столом шло какое-то пиршество, цыгане были чересчур разгорячены вином.
-Спроси, чего нужно этому русскому, - недружелюбно произнес парень, обращаясь то ли к матери, то ли к родственнице. На пальцах его руки блеснули золотые печатки, а в ладони он крутил финку с красивой рукоятью. И потом добавил еще что-то по-тарабарски. За всю свою жизнь я впервые услышал, что меня назвали русским. Когда живешь у себя на родине среди русских, это выглядит как-то очень странно.
Ко мне вышла седая старуха.
-Мне бы нужно увидеть Шуру, - сказал я негромко.
-Шура уехала покупать лошадей.
-Надолго?
-Надолго.
Краем глаз я видел, как молодые цыгане пристально наблюдают за мной. От них исходила пьяная агрессия. Черт знает, что у них на уме. Переулки тут темные – воткнут еще нож в спину… Не нужно, чтоб они знали, что я спрашивал Шуру.
Цыгане здесь всегда промышляли продажей «паленой» водки. Я полез в карман, сунул старухе денег:
-Я пришел за водкой. Принесите.
Вскоре она вернулась, протянула полбутылки, закрытой пластмассовой пробкой:
-Ты подал мало денег, на целую не будет.
-Ничего, мне хватит.
Пройдя с полсотни метров, я выбросил бутылку в тянувшуюся вдоль канавы кучу мусора.
А потом, очень скоро, табор продал дом и уехал блуждать по просторам России навстречу неведомому двадцать первому веку. И непорочную цыганскую мадонну Шуру, неграмотную, но проницательную и добрую, очень любящую лошадей, я так никогда и не увидел больше. А сейчас нет и дома того – вместо него раскинулся пустырь, поросший сорняками.
Почему-то я вспомнил об этом сейчас, много лет спустя. Еще вспомнил о времени, выхватывающем из жизни нерешенные планы, полузабытые эмоции, людей, несбывшиеся надежды, неясные мотивы, святые и чистые заблуждения, оборванные сюжетные линии, и целые фрагменты ее длиной – нет, не в годы - а в десятилетия, в пугающую череду десятилетий. Хотя, кажется, то, что живет в тебе – случилось только вчера...