Одни дома.
Март. Город.
– Совсем-совсем ничего нет? – жалобно переспросил пёс, наклонив голову и снизу вверх заглядывая в глаза. – Совсем-пресовсем?
– Совсем, – удручённо подтвердил хомяк, вольготно развалившийся на подлокотнике кресла.
– Надо было намекнуть хозяину, чтобы рыбок завёл, – вздохнул мопс.
– Ну, да, – согласился с ним грызун. – И вода, и еда, ещё и нервы укрепляет. Сплошная выгода.
– А ты точно уверен, что собаки не едят грызунов? – подозрительно покосился на него мопс. – Или сам выдумал?
– Не хочешь, не верь, – обиделся хомяк, и повернулся на другой бок. – Но вообще-то мясо хомяков считается самым ядовитым в природе. Нас даже люди не едят!
Пёс на всякий случай отодвинулся подальше и пояснил:
– Ты только ничего не подумай такого, я ж просто спросил. Для общего развития, так сказать.
Третий день они жили без хозяина. Для того, у кого по всем углам запрятана крупа разных видов, это не так уж и много – всего три дня. Но для того, чей желудок (вернее, его наполненность) напрямую зависит от содержимого миски (в данный момент пустой), срок получается довольно солидный – целых три дня, а это уже почти неделя!
– Мы все умрём, мы все умрём, мы все умрём, – монотонно твердил мопс и вяло перебирал лапами, нарезая круги по комнате.
– Может, ты не в курсе, – заметил хомяк, – но мы все когда-нибудь умрём. Кто-то раньше, кто-то позже.
Пёс на секунду замер, а потом продолжил движение:
– Мы очень скоро умрём, мы все очень скоро умрём, – бубнил он себе под нос.
– Между прочим, не надо говорить за всех, – опять перебил его грызун. – Мне, например, крупы надолго хватит. Я ж не виноват, что ты её не ешь!
Мопс затравленно посмотрел на него и убитым голосом прошептал:
– Я завтра умру, я завтра умру... Я завтра умру?
Хомяк спрыгнул с кресла и обошёл вокруг пса, внимательно его рассматривая:
– Нет, не завтра, – констатировал он, окончив осмотр. – У тебя жира ещё на пару недель хватит.
Мопс покрутился на месте, осматривая свои бока, и окончательно помрачнел.
– Всё равно меня ждёт долгая, мучительная смерть, – обречённо заключил он, медленно роняя слова. – Мне осталось всего две недели...
Подняв полные скорби глаза, пёс обнаружил, что последнюю фразу никто не оценил – хомяк залез под шкаф и хрустел на всю комнату сухим горохом. Страдать в одиночестве было выше собачьих сил:
– Надо позвать на помощь, – встрепенулся пёс. – Когда людям плохо, они всегда кричат; кто-нибудь приходит и им помогает!
Мопс устремился в прихожую и, сев около двери, завыл тонким, срывающимся голосом.
– Точно? – усомнился выглянувший на вой хомяк. – Ты уверен, что это сработает?
– Как же иначе? – удивился пёс. – Я сам в телевизоре видел.
– Вот оно что, – протянул хомяк. – Людям, конечно, помогают. Ясное дело.
– А мне? – насторожился мопс.
– Сам посуди, – хомяк вынул из-за щеки крупную горошину и уселся на ботинок. – Придут люди, сломают дверь, увидят собаку без хозяина, сдадут в приют, и там из тебя сделают шапку.
– Почему шапку? – опешил пёс и от удивления напрудил в другой ботинок. – Какую шапку?
– Судя по твоему виду, пучеглазую и морщинистую, – хомяк засунул горох в рот и утопал обратно в комнату, буркнув на ходу. – Шучу я, шучу, расслабься.
Некоторое время мопс провел в задумчивом ступоре, разрываемый и терзаемый одновременно несколькими противоречивыми чувствами. Налить в хозяйский ботинок, являлось верхом безрассудства, и грозило немыслимыми карами. Но с другой стороны, лучше бы уж покарали, зато потом покормили. То, что несъедобный хомяк соврал насчёт шапки, это, несомненно, хорошо. Но, с другой стороны, обидно, что приличного, воспитанного пса никто не возьмёт даже на шапку.
Отложив самотерзание на неопределённый срок, мопс вернулся в комнату. Хомяк успел снова забраться в кресло и, развалившись на спине, сосредоточённо перекатывал что-то за щекой. Расстроенный пёс подошёл сбоку и задрал голову:
– Э-э-эй, – тоскливо позвал он.
Из кресла очередью вылетели горошины, а затем на пол свалился кашляющий и отплёвывающийся грызун. Пока мопс с грустью размышлял о том, что пока кто-то умирает с голода, другие без зазрения совести разбрасываются едой, хомяк прочистил горло и возмущённо завопил:
– Ты никак смерти моей желаешь, собака злокозненная?!
– Чего? – с искренним любопытством поинтересовался пёс.
Глядя в голодные, лучащиеся невинностью выпуклые глаза, хомяк решил не развивать скользкую для себя тему. Не ровен час, пёс, действительно, возжелает смерти ближнего своего.
– Ничего, это я так, – хомяк неопределённо покрутил в воздухе лапой. – В переносном смысле. Образно, понимаешь?
– То есть отвечать не надо? – расстроился пёс.
– Конечно, нет, – заверил его хомяк и поспешил отвлечь. – Может, горшки сходим проверить? Вдруг чего отросло, а?
Безразлично кивнув, мопс послушно двинулся за ним на кухню.
– Сейчас, сейчас! – приговаривал хомяк, бегая по подоконнику вокруг горшков. – Подожди немного!
– Немного? – без особой надежды в голосе уточнил пёс.
– Ага, совсем немного, – озадаченно пробормотал себе под нос хомяк так, чтобы его не услышали. – Неделю от силы.
Он с тревогой взглянул на мопса, который оценивающим взглядом следил за его передвижениями. "Наверно, просто переживает, что я могу свалиться с подоконника" – попытался утешить он себя, но безрезультатно. Что-то неясное, еле уловимое мешало поверить в искренние намерения мопса. То ли странный блеск в собачьих глазах, то ли капающая из пасти слюна.
– Кактус! – закричал хомяк. – У нас же есть кактус!
– Кактус? – помотал головой мопс, приходя в себя. – Зачем нам кактус?
– Да ты что! Это же такая вещь! Деликатес! Надо его только аккуратно побрить, – засуетился хомяк. – Думаешь, зря его иголками утыкали?! Наверняка, вкуснятина!
– Не знаю, – засомневался пёс. – Почему тогда хозяин сам его не съел?
– Ждал, пока созреет, – авторитетно заявил хомяк. – Но нам можно употреблять и в неспелом виде.
Не дожидаясь других возражений, он шустро проскочил мимо мопса и убежал в комнату. Скептически покачивая головой, пёс последовал за ним, но насторожился около прихожей. Не почудилось ли? Он замер, боясь обмануться в своих надеждах. Но нет, это, действительно, был звук проворачиваемого ключа. Дверь открылась и на пороге появилась пожилая женщина, с тревогой осматривающая пол под собой.
– Маман! – умилился мопс, бросаясь ей навстречу.
– Иди, иди отсель, – ворчала она, отпихивая ногой фонтанирующего слюной пса. – Мечта косметолога.
– Кактус-то брить? – из комнаты осторожно выглянул хомяк.
– Спрячься быстрей, – прошипел мопс. – Даже не думай вылезать.
"Не очень-то и хотелось, – думал хомяк, собирая разбросанный около кресла горох. – Но мог бы и культурнее попросить. Друг называется. Чуть не сожрал ведь". Впрочем, ворчал он больше для порядка, в глубине души грызун был очень рад такому повороту событий. Но на будущее следовало учесть, что длительное нахождение в замкнутом пространстве с голодной собакой чревато нервным расстройством.
– Всё, она ушла, – сыто отдуваясь, в комнату ввалился мопс и плюхнулся около кресла. – Тебе тоже в миску чего-то положила.
– И то неплохо, – согласился хомяк. – Пойду, приберу, пригодится.
Пёс опустил морду на лапы, но тут же встрепенулся:
– Послушай, – остановил он хомяка. – Неужели я не гожусь даже на шапку?
– Увы, нет, – обернулся тот на пороге. – Зато знаешь, какие прикольные получатся тапочки!