О зависти
М. – Уважаемый Учитель, до сих пор мы говорили о том, как жить если не счастливо, то, по крайней мере, благополучно. Но у нашего душевного покоя есть враг, отравляющий жизнь его обладателю.
Еще Эпиктет говорил: «Зависть – враг счастливых», а любимый Вами Вольтер с ним соглашался: «Зависть – яд для сердца».
Что скажете Вы?
А. Ш. – Зависть свойственна человеку от природы; тем не менее, это – порок и одновременно несчастье. Нам надлежит поэтому считать ее врагом нашего счастья и стараться уничтожить ее как злого демона.
М. – В чем причина этого зла?
А. Ш. – Зависть людей показывает, насколько они чувствуют себя несчастными; их постоянное внимание к чужому поведению – насколько они скучают.
М. – Можно ли противостоять этому чувству?
А. Ш. – Мы должны чаще брать в расчет тех, кому приходится хуже нашего, нежели тех, которые, как представляется, пользуются лучшим жребием. Даже когда нас постигнут настоящие бедствия, наиболее действительным, хотя из одного источника с завистью вытекающим утешением является для нас вид еще больших, чем наши, страданий, а затем общение с людьми, находящимися в одинаковом с нами положении, с товарищами по несчастью.
М. – Возможно, это правильно, но лично меня чужие страдания как-то не утешают, правда, и зависти ни к кому не испытываю. Но не про меня речь.
Великий Гете писал: «Ненависть – активное чувство недовольства; зависть – пассивное. Не надо поэтому удивляться, если зависть быстро переходит в ненависть». Что еще Вы могли бы добавить на эту тему?
А. Ш. – Надо помнить, что никакая ненависть не бывает столь непримиримой, как зависть: вот почему мы не должны неустанно и ревностно стремиться к ее возбуждению в других, напротив, мы лучше бы сделали, если бы отказались от этого удовольствия, как и от некоторых иных, из-за их опасных последствий.
М. – Хороший совет, но ведь большинство людей, стремящихся к богатству и славе, только и мечтают жить так, чтобы другие завидовали, отчего и выставляют свои достижения и роскошь напоказ. Значит, они увеличивают число недоброжелателей и тайных врагов? Ведь нищим и убогим вряд ли кто-то завидует.
А. Ш. – Есть три вида аристократии: 1) аристократия рождения и ранга,
2) денежная аристократия, 3) аристократия духовная.
Последняя, собственно говоря, самая почетная, да она и признается такой, –
для этого нужно только время.
Каждую из этих аристократий окружает толпа ее завистников, которые питают тайную злобу против всякого ее члена и, если им не приходится его бояться, стараются на разные лады дать ему понять: «Ты нисколько не лучше нас!» Но как раз эти усилия и выдают их убеждение в противном.
М. – Действительно, это ущербные люди. Мой любимый мыслитель
М. Монтень писал: «После тех лиц, которые занимают самые высокие посты, я не знаю более несчастных, чем те, что им завидуют».
А как следует себя вести, чтобы избегать неприятностей, причиняемых завистниками?
А. Ш. – Метод же, какому должны следовать те, кому завидуют, состоит в том, чтобы держать вдали всех, принадлежащих к этой толпе, и возможно более избегать всякого с ними соприкосновения, постоянно отделяя себя от них широкой пропастью; а где этого нельзя, там надо в высшей степени хладнокровно относиться к их усилиям, которые обречены на неудачу в самом своем источнике; и мы видим, что такой образ действий общепринят.
М. – Если говорить об аристократии духовной, о людях искусства и науки, то в их среде это чувство весьма распространено.
Так, Джонатан Свифт об этом писал: «Клевета наносит удары обыкновенно достойным людям, так черви предпочтительно набрасываются на лучшие фрукты». И еще: «Когда на свете появляется истинный гений, то узнать его можно хотя бы по тому, что все тупоголовые соединяются в борьбе против него». Вы с ним согласны?
А. Ш. – Распространению известности заслуг в возвышенных родах, не менее отсутствия способности правильного суждения, противодействует еще зависть. Она даже в низших сферах враждебно встречает успех с первого шага и противоборствует ему до последнего: поэтому-то она более всего портит и отравляет течение мира.
М. – В чем она себя проявляет?
А. Ш. – Она составляет душу повсюду процветающего безмолвного соглашения и без переговоров установившегося союза всяческой посредственности против всякого единичного отличия в каком бы то ни было роде. Такого именно отличия никто не хочет знать в сфере своей деятельности, как и терпеть его в среде своей. Поэтому чуть в какой-либо профессии намечается выдающийся талант, как тотчас же все посредственности этой профессии стараются замять дело и всякими средствами лишить его случая и возможности сделаться известным и заявить себя перед светом, как будто он замыслил покушение на их неспособность, банальность и бездарность.
М. – Каким образом завистники этого добиваются?
А. Ш. – Часто употребляемое завистью средство для унижения хорошего заключается в бесчестном и бессовестном восхвалении дурного, ибо коль скоро получает значение дурное, хорошее погибло.
М. – Всегда ли оно дает желаемый эффект?
А. Ш. – Как ни действительно на известное время это средство, особенно если оно практикуется в обширных размерах, но, в конце концов, настает, однако же, время расчета; и временное доверие, которым пользовались плохие произведения, оплачивается установившимся недоверием к гнусным хвалителям таких произведений, почему они и предпочитают оставаться анонимными.
М. – Есть и другие способы, употребляемые в этой среде?
А. Ш. – Так как подобная же опасность, хотя и с более дальнего расстояния, грозит и прямым порицателям и хулителям хорошего, то многие слишком умны, чтобы прибегнуть к этому средству.
Поэтому ближайшее последствие появления блистательного отличия часто состоит только в том, что все сотоварищи по профессии, задетые этим за живое, как птицы павлиньим хвостом, погружаются в глубокое молчание, и так единодушно, как будто по уговору: у всех у них отнимаются языки: это и есть silentium livoris (злобное молчание) Сенеки. Это коварное и упорное молчание, известное под техническим термином игнорирования, может иметь долговременный успех.
М. – Меня всегда удивляла скупость многих людей на доброе слово: ведь
это так естественно – похвалить то, что заслуживает похвалы.
А. Ш. – Всякий может хвалить только на счет собственного значения, всякий, утверждая славу за другим деятелем своей или родственной специальности, в сущности, отнимает ее у себя. Вследствие этого люди уже сами по себе и для себя расположены и склонны вовсе не к похвале и прославлению, а к порицанию и порочению, так как через это они косвенным образом сами себя хвалят.
М. – Неужели если человек искренне хвалит достойное произведение, это как-то умаляет его собственные произведения?
А. Ш. – Ближайшее после собственных заслуг достоинство человека заключается в беспристрастной оценке и признании чужих заслуг,
Кто теряет надежду осуществить свои притязания на помещение в первый разряд, охотно воспользуется случаем занять местечко во втором. Это есть почти единственная гарантия, на основании которой всякая заслуга может в конце концов рассчитывать на признание.
М. – Значит, подобные люди просто хотят возвыситься за счет чужой славы?
А. Ш. – Этим же объясняется и то обстоятельство, что коль скоро уже раз признано высокое достоинство произведения и не может быть далее ни скрываемо, ни отвергаемо, то все вдруг наперерыв усердствуют почтить и похвалить его, в расчете и себе стяжать честь.
Поэтому они и спешат захватить на свой пай то, что ближе всего отстоит от недоступной для них награды за собственные заслуги: правдивую оценку чужих заслуг.
М. – Кроме этих соображений, что еще заставляет людей сегодня хвалить то, что вчера отвергали или игнорировали?
А. Ш. – Кроме того, теперь всякий спешит засвидетельствовать свое одобрение удостоенному наградою общего признания, чтобы именно казалось, что образ мышления и воззрения прославляемого родствен и однороден с его собственным, и чтобы этим спасти, по крайней мере, честь своего вкуса, так как ему более ничего уже не остается.
М. – Итак, что можно сказать о признании и славе, достигнутой, несмотря на все препятствия?
А. Ш. – Хотя весьма трудно достигнуть славы, но, раз достигнув, легко удержать ее за собою. Быстро приобретаемая слава скоро и гаснет, ибо если человек обыкновенного пошиба так легко распознает достоинства произведения, а соискатель и соперник так охотно признает их значение, то понятно, что такие произведения не могут особенно значительно превышать производительных способностей обоих.
Быстро наступающая слава составляет подозрительную примету – она есть именно непосредственное одобрение толпы. А что значит такое одобрение, очень хорошо понял Фокион, когда при шумном одобрении народом его речи спросил у близ стоявших друзей: «Разве я ненароком сказал что-нибудь пошлое?»
Продолжение следует…