Обретенное лето. 22-е и 23-е августа

 

     МЕГРЕ И ДОЖДЬ

     Здесь нам впервые приходится отступить от намеченного плана.  На Святухе, этом забытом Богом и людьми заливе, выпали подряд два дня, события которых настолько смазались в памяти, что сколько мы потом не пытались разложить их по полочкам, ничего из этого не получилось, потому что каждому одно и то же вспоминалось по-разному. Да и сами дни по своей тональности оказались  похожи друг на друга , как все те капли дождя, которые обрушились на наши головы. Поэтому оба дня будут описаны в одной главе.

     Дождь начался ночью. Он подкрался исподтишка и сначала был робок, но вскоре почувствовал себя полновластным хозяином залива и далее бушевал уже без всяких правил приличия. Наталья и в эту ночь спала на улице, поэтому раньше всех почувствовала на себе его пагубное влияние. Среди ночи ей пришлось перебираться в палатку к подругам.

     То обстоятельство, что мы остановились на этом полуостровке всего на одну ночь и не предъявили серьезных требований к разбивке лагеря, вскоре начало сказываться и ударило в первую очередь по лагерной администрации. Утром командор с недоумением и ужасом обнаружил, что дно палатки заметно намокло с его стороны. Сначала он не спешил обнародовать это открытие по вполне понятным опасениям, но когда, наконец, сам для себя в чем-то убедился, то влажность с его стороны, если ее измерить психрометром Августа, уже составляла бы не менее семидесяти пяти процентов.

     Дождь напрочь перечеркнул все наши радужные планы и оставил  лишь очень немного вариантов, совершенно однообразных по своему содержанию, поскольку все они предусматривали одно общее условие - не высовывать носа из палаток.

     Никто не помнил, как мы позавтракали, но, видимо, завтрак все-таки состоялся, поскольку потом не было даже намека на голодный бунт.

     Я помню низкое небо на том берегу, тучи брели, держась друг за друга и спотыкаясь, и как кошки скреблись в вершинах деревьев. Ничто не предвещало ни малейшей перемены погоды, дождь взялся всерьез и надолго. И мы добросовестно лежали по палаткам.  Сначала пытались еще добрать сна, и счастлив был тот, кому это удавалось. Потом писали письма родным и близким в далекие наши города Москву и Киев, - наверное, многие из нас за весь год не написали столько писем, как в этот дождливый день. Кое-кто переписывал слова полюбившихся песен, а может быть составлял завещание.

     Я ухитрился пробежать в девичью палатку и прочел им только что зародившийся стишок на местном говоре (здесь его не привожу, потому что непосвященному читателю он будет непонятен). После этого застрял у них в гостях,  и мы от скуки взялись читать рассказ Сименона «Трубка Мегре». Содержание его быстро улетучилось из памяти, как и большинство рассказов Сименона. Запомнилось только, что у Мегре было много разных трубок на все случаи жизни (не клистирных, а курительных), но среди них была одна фаворитка, которую у него кто-то спер, и из-за этого рвзгорелся весь сыр-бор. Рассказец небольшой и много времени его чтение не заняло, но читать больше не хотелось – скучно! А за окном продолжался все тот же дождь с порывами ветра, как в известной всем Хацапетовке из анекдотов.

    Я ушел к себе, а девчонки снова принялись за Мегре, было слышно, как они монотонно бубнили по очереди, но слов не разобрать. А мы, наверное, именно тогда исследовали причины аварии, происшедшей с нашим командором, и обнаружили под слоем ягеля солидных размеров камень. Вода, попадая на него, скатывалась в аккурат под Ободовского. Камень выкинули куда-то и Димка вздохнул посвободнее.

     Снова забились в палатку. Девчонки уже прекратили чтение вслух и перешли к более интеллектуальному занятию, игре в дурака. Тогда мы грянули строевую польскую песню про солдата, который нашел на дороге чье-то сердце, отряхнул его от пыли и сунул в карман – на всякий случай. Потом оно ему не раз пригождалось и он мог уже на все плевать. Хорошая это была песня, и мы пели ее часто. Сначала она прозвучала в Типиницах, потом на Великой Ниве, а на Святухе достигла апогея по силе воздействия на слушателей и даже на самих исполнителей.

     Но на этот раз наш командор даже не проснулся: так и спит с тех пор, как с его души свалили камень. А ведь в этой песне его участие совершенно необходимо, поскольку ее начинает наш бессменный запевала Слава Мирошниченко, а мы с Димой должны дружно рявкнуть припев. Но будить не стали, он сегодня и так настрадался, бедняга. Продолжили без него, только выбирали те песни, которые звучат потише. Но все равно завелись и даже не заметили, как в палатку ввалились соседки: очевидно, их привлекло наше прекрасное пение, как в свое время пение сирен привлекло и чуть не погубило Одиссея. Их шумное появление и разбудило Димку, при этом кто-то из девочек неосторожно навалился на него, и командор заорал благим матом. Он сразу высказал неудовольствие гостьям, граничащее с негодованием, к тому же спросонок не слишком заботился о том, какое это на них произведет впечатление, даже не слишком выбирал выражения. Как бы там ни было, а девушки были очень огорчены таким приемом и ушли, хлопнув пологом палатки. Обрадованный Митрич заснул снова. У него вообще потрясающая способность -засыпать где и как угодно. Рассказывают, что однажды в темноте он свалился с обрыва, но зацепился штанами за куст боярышника и повис вниз головой. Когда до него через час добралась спасательная команда, он преспокойно спал и был очень недоволен тем, что его разбудили.

     … Мы закурили. Письма все написаны, слова песен разучены, девчонок прогнали. Скучно… А Димка просыпался на некоторое время и засыпал снова. В одно из пробуждений он осовелым взглядом окинул палатку и вдруг обнаружил, что на ее потолке дождем сбило в кучу листья, ветки и еще какую-то пакость, и сложилась картина: девушка с чемоданом. В дальнейшем она именовалась у нас «командировочная». Девушка на картинке располагалась в профиль, у нее был четко очерченный подбородок и длинные волосы, а в руке держала сумочку-ридикюль. Это нас несколько развлекло. Даже отдельные девочки, как ни были обижены, все же приходили посмотреть на это творчество природы. Все умилялись, ахали и охали, а дождь между тем не прекращался.

     Вот так мы и провели этот в высшей мере серый и безрадостный день. Ближе к вечеру я опять пошел в гости к нашим дамам, они поворчали немного, но все же не выгнали. Вообще, они быстро забывали о мелких обидах, и это им очень шло. Вот и тогда мы быстро помирились и стали петь песни из сборника «Запевай котору хошь» или что-то в этом роде. Но вскоре совсем стемнело и пение пришлось прекратить.
 
     А пока мы так пели, наша Таня, облачившись в гидрокостюм « Садко», приступила к приготовлению обеда-ужина. Наверное, кто-то развел ей огонь, - не может быть, чтобы она обошлась без костра. Скоро нам прямо в палатку подали еду, и она была отнюдь не хуже, чем в солнечные дни.
 
     Наверное, времени было еще не так много, а может дождь опять усилился, только кофе решили приготовить немного попозже. Особых возражений это не вызвало, поскольку обед был «сИлен». А перед кофе решили, наконец, взяться за повесть того же Сименона «Мегре путешествует». Наладили наш видавший виды канделябр, расположились поудобнее, и вот уже комиссар Мегре взялся распутывать очередной узел. Комиссар разыскивает убийцу некоего полковника, которого кто-то утопил в ванне его фешенебельного номера в отеле "Георг У", что в Париже на улице Франциска II. Подозревается графиня Паверини, которая была его (не Мегре, а этого полковника) любовницей. Графиня хотела отравиться и даже приняла какую-то гадость, но потом передумала и угасающим голосом вызвала врача. Ее привезли в больницу, поставили очистительный клистир, после чего она благополучно смоталась в неизвестном направлении.

     Да что я вам пересказываю, вот «ВОЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД ПОВЕСТИ СИМЕНОНА «МЕГРЕ ПУТЕШЕСТВУЕТ».

Был в повести этой сплошной винегрет:
Один комиссар по прозванью Мегре
Раз сунулся в воду, не ведая брода,
И в деле одном заработал мигрень.

То было в Париже. А может и ближе
(Бедняга, он чуть не лишился престижа).
Весною. В апреле. В роскошном отеле.
Как раз на исходе четвертой недели.

Какой-то полковник с сигарой «гаванна»
Был найден  утопленным в собственной ванне.
Чуть позже графиня (скажите на милость!)
Решила всерьез, что она отравилась.
А может, и правда – кто б мог усомниться?
Но только когда ее взяли в больницу
И все уж поверили, что умирает,
Она из больницы тайком удирает.

Мегре в исступленьи! В экстазе! В агонии!
Мегре снаряжает за нею погоню.
Летит в Люксембург, в Биарриц, в Монпигаль –
Проклятой графини нигде не видали.

Одни говорят, что вчера у таможни
Мелькнуло в толпе что-то очень похожее,
Другие твердят, что не знаются с нею,
А третьи и вовсе несут ахинею.

И вдруг оказалось, что этот полковник
Был у графини десятый любовник,
Восьмой уж три года живет в Суринаме,
Пятый находится в Иокогаме,
А остальные, особенно третий,
Держат свое пребыванье в секрете.

Но это детали: не в каждом скандале
Есть, кроме истерики, смысл и так далее…
Короче, с мозгами уже наизнанку
Под вечер Мегре обнаружил беглянку.

Он кинулся к ней, точно коршун на птаху,
И дал в разговоре огромного маху:
Вместо того, чтоб во всем разобраться,
Стал ей грубить, кричать и ругаться.

Графиня, исправно хлеставшая водку,
Мигом вцепилась ему прямо в глотку,
И комиссар криминальной полиции
С криком «пардон» поспешил удалиться.

А дальше и вовсе уж неинтересно:
Полковник утоплен, убийца не найден
И дело не движется, ну хоть ты тресни!
Впрочем, об этом, наверно, не надо.

Так вот впервые за многие лета
Мегре не помог им взлелеянный метод.

     А потом желающие занялись кофием. Мы все с тем же Славкой снова раскочегарили наш костер. Дровишки были предусмотрительно нами прикрыты и загорались довольно легко. За водой было идти лень, а рядом стоял котелок, наполненный наполовину, - его-то мы и подвесили на перекладину. Но из палатки нам сообщили, что в этой воде не то мыли посуду, не то стирали носки, и надо бы все-таки ее заменить. Мы пригляделись повнимательнее, но никаких посторонних предметов там не плавало – вода как вода. Поэтому не вняли гласу разума, а продолжили свое дело. Тогда в палатке возник ропот, и пошел по нарастающей: нас называли лентяями, вурдалаками, монстрами и еще как-то, но за минувшие две недели мы задубели под солнцем и ветром, и все бранные слова отскакивали от нас, не проникая дальше штормовок, таких же задубевших. Дело кончилось тем, что Алена не поленилась вылезти наружу и выплеснула нашу многострадальную воду, чем привела в неописуемый восторг обитательниц палатки. Потом она же, Ленка, набрала чистой воды и под наше ворчание (мы называли сторонниц свежей воды чистоплюйками, фефелами, шерочками и машерочками, но они задубели не меньше, чем мы) оформила кофе. Неизвестно, каким был бы кофе из воды б/у, но этот был неплох, что мы были вынуждены признать.

     Потом была большая сушка. Ее провели все те же Мирошниченко и я, отчасти добровольно, отчасти в порядке раскаяния. А по окончании этого мероприятия программа дня была полостью исчерпана и мы присоединились к Димке, который попрежнему спал. Поистине, кто спит, тот обедает (есть у французов такая поговорка).

     А утром снова был дождь, но уже не такой, как вчера. В девять часов утра у него как раз был перерыв, и мы умывались нормально, даже раздевались до пояса (мужики) Но во время приготовления завтрака опять вышла небольшая накладка. Дело в том, что мы за последнее время приноровились плевать сквозь зубы в костер и некоторые достигли в этом подлинного артистизма. Но на сей раз вышла осечка: я спросонок поомахнулся и плевок угодил точно в котелок. Все замерли. Слышно было, как на острове гундосила какая-то малая птаха, тихо и жалобно. Внезапно вспомнив, что лучший способ обороны – это нападение, я стал рассказывать об одном случае, происшедшем с моим приятелем во время прошлогоднего похода на байдарках по вологодской реке Кубена. Так вот, этот парень, суша свои линялые трусы над костром, также уронил их в кастрюлю с кофе. И ничего, трусы извлекли, а кофе выпили. К тому же в целях экономии выжимали их над кастрюлей, чтобы ни одна капля не пропала. Ребята слушали недоверчиво, но я очень старался, отчаянно жестикулируя и подхихикивая. И постепенно все прониклись: мне было строго поставлено на вид и еще сказано, что в случае повторения подобного выпада я буду лишен доли, а это самое страшное наказание в любом походе. Тем и ограничились.

     После завтрака дождь несколько раз принимался опять, но ему и самому, видать, наскучило: шел он уже лениво, как-то нехотя. Под таким дождем люди в Берлине и Лондоне живут всю жизнь.

     Как только он приутих, Славка пошел якобы к своим удочкам, а сам тайком отвязал «Сюрприз» и поплыл. Плот, почувствовав опытную руку, запорхал по бухте как бабочка. Пока Слава рыскал по заливу в поисках рыбы, мы с Митричем смастерили нормальные (для похода) лавочки. Теперь уже всем стало ясно, что на другой берег мы не попадем, клятые дожди спутали все наши планы, и надо как-то благоустраивать наш бивак, чтобы придать ему цивильный вид. Прощайте, Ядя и Казик, гоните и дальше свою живицу. И «прощайте скалистые горы» на том берегу. "А мы остаемся с тобою", родной наш полуостровок.

     На небе, однако, совсем развиднелось. Показалось солнышко. «То-то цветики обрадовались. Вышли девицы за ягодами». Потом они говорили, что после первого набега их на поляне заметно поубавилось, но все же и на этот раз набрали полные емкости.

    Ободовский, а потом и я по очереди составили компанию Славке в его рыболовецком поиске, при этом Димка даже что-то заловил сам. Я же ограничился тем, что дважды подманивал к плоту огромную щуку, она всю дорогу шла за блесной, но у самого плота почему-то уходила в сторону. Что-то ей не нравилось. Наверняка из нас двоих она была более искушена в рыбной ловле.

     Вечером сами собой затеялись разговоры о том, куда лучше поехать: в Таллин или еще куда-нибудь, и если ехать, то на чем – на поезде или на самолете. Как обычно, мнения разделились, но все сходились в одном: лишь бы кончились эти надоевшие дожди, а тогда поехать можно будет куда угодно, хоть к чёрту на кулички.