«Что же касалось знания жизни, то совсем недавно он исповедовал следующую истину: жизнь по большей своей части состояла из грязи, крови и соплей. Именно такой вывод сделал Эдик, подойдя к двадцатипятилетнему рубежу своей жизни. Грязь во всем. Кровь везде. Сопли… они и в Африке сопли. Стоило только посмотреть вокруг. Лихие, веселые мальчики, расхаживающие по улицам городов и всячески старающиеся подать себя с лучшей стороны, на самом деле – СОПЛИ! Ковырни любого из них, припугни или просто чуть надави – все! Сопли рекой. Ни стержня мужского, ни воли, ни упорства. Хилое, отвратное в своей откровенной беспечности племя. В свое время на войне, когда рядом с непередаваемо обыденным звуком шлепались пули, а ноздри щекотал пороховой дым, он никак не мог понять одной вещи. Вот он, Эдик, лежит в вонючей канаве, на нем пропахший многомесячным потом бушлат, цвет которого повторяет цвет земли, у него в руках АКМ с подствольным гранатометом, на башке каска, на шее чирей с кулак, а какая-то сволочь (ровесник, мать его!) вот в эту самую секунду сидит в уютной кафешке с девками, пьет пиво, курит «L&M», треплется о том, какой он клевый парень, и почесывает яйца. И начхать ему на то, что идет война, что где-то в людей стреляют, а иногда этим людям нехорошие бородатые дяди режут горло, как баранам».
Это цитата из моего романа «Три строки», она совершенно соответствует тому настроению, тому ощущению родства с автором «Писем мертвого капитана» и, прежде всего, родства военного. Мне близка и понятна тема армии.
Скажу сразу: рассказы Влада – правда. Литературно «подкрашенная» (это же не документальный отчет, в самом деле!), но все же совершенно ясно для любого военного человека – правда.
Мне интересен автор. Я знаю, что Влад ведет свой блог с Живом Журнале, в котором уже много лет, словно Дон Кихот, виртуально (то бишь словом – яростным и пылким) сражается «ветряными мельницами» – совершенно ублюдочной Системой, выстраиваемой российским оборонным ведомством. Без понимания автора, невозможно понять его тексты.
А автора я понимаю…
Основу новой книги Владислава Шурыгина, потомственного военного журналиста, известного регулярными публикациями в газете «Завтра», составили рассказы и очерки о чеченской войне. Собранные в одной книге, они стали не просто общественно значимым событием в литературном мире, но и реальным (к несчастью) свидетельством новейшей российской истории.
В русской литературе – и классической, и советской – военная тематика всегда актуальна. И немногим авторам удается остаться в читательской памяти.
Документальностью, достоверностью деталей, жесткостью ситуации и жестокостью обстоятельств. Болью за товарищей, которые не дошли до победы, бескомпромиссной честностью перед их памятью. Герои авторского повествования – подлинные лица, наши современники. Солдаты, офицеры, крупные военачальники. Пехота на БМП и БТРах. Танкисты. Вертолетчики. Особое тепло и любовь автора – войсковой элите, спецназу, разведке, которые всегда на острие удара, где особенно трудно и опасно. Это подлинное братство по оружию. Они не просто свидетели описываемых событий, а их творцы и участники. Их присутствие в книге становится залогом того, что все рассказанное – правда и только правда, увиденная глазами очевидцев. В этом непреходящая ценность, которая с годами будет только возрастать.
Кровавая «поэзия» войны
Книга структурирована по хронологическому принципу. Первые разделы посвящены самым тяжелым и трагическим для российской армии событиям декабря 1994 года. Страна встречала Новый 1995 год, а для участников неудавшегося штурма Грозного и в январе продолжался кровавый и горький декабрь. Это была проигранная война. Кем? Об этом говорится прямым текстом: теми политиками и дельцами, с их телевидением и прессой, которые втянули армию в авантюру, а потом регулярно не давали возможности разгромить противника, объявляя перемирия в критический для него момент. Армии потом приходилось начинать все сначала, и так не один раз.
Помню такой советский фильм-апокалипсис «Письма мертвого человека». Книга Владислава Шурыгина – это тоже апокалипсис, но совсем не фантастический. Не только потому, что она – про ужас и безумие войны, но потому еще, что все это внутри так до боли обыденно и вместе с тем так бесповоротно изменяет саму природу человека под давлением внешних обстоятельств войны.
Коппола снимал фильм с актерами не во Вьетнаме, а Шурыгин как военкорр побывал во многих «горячих точках» бывшего СССР. Художественное осмысление войны появилось в его записках только после Чечни. «Письма мертвого капитана» – это дебютный сборник рассказов Шурыгина о двух чеченских войнах. Написано сильно, и нельзя поспорить с вынесенной на обложку ремаркой Эдуарда Лимонова: «Настоящим удостоверяю: проверено, мины, то есть талант, есть».
От лица этой армии автор дает слово погибшему капитану Юре, товарищи которого сохранили его неотправленные письма. Романтику, рыцарю, умелому и бесстрашному воину. Старому капитану, потому что по возрасту ему пора бы уже давно стать майором или подполковником. Причина в том, что когда он после двух лет Афгана служил в Прибалтике, попал под следствие как «гекачепист» и «враг литовской демократии». Он до конца сохранил репутацию вольнодумца. «Москва стреляет нам в спину» – пишет он незадолго до гибели.
Название книге дал очерк о подвиге 6-й роты Псковского полка ВДВ, который сегодня известен всей стране, и в этом немалая заслуга автора. На каждого из воинов приходилось по 20 отъявленных бандитов-головорезов, вооруженных до зубов. Из 85 десантников в живых осталось пятеро, но враг не прошел. Это была победа не столько оружия, сколько духа. Автор правдиво и с большим знанием дела показывает противника – чеченского боевика, противостоящего русскому солдату. Это опытный враг, жестокий и беспощадный, беспредельный в своем коварстве и цинизме. Хорошо вооруженный и экипированный, обученный и вымуштрованный, стойкий и бесстрашный в бою. Причем пользующийся безоговорочной поддержкой всего местного населения.
На войне люди проходят высшее испытание на мужество, отвагу, верность своему народу и воинскому долгу. Книга В. Шурыгина об этом. Она дает возможность читателю увидеть эти испытания вместе с героями, понять их чувства, мысли, поставить себя рядом с ними или на их место. Помнить и никогда не забывать, что они защищали страну, всех нас.
Начинается сборник рассказом «Допрос».
«Кудрявцев был свежий лейтенант.
Предыдущие двадцать два года его жизни пролетели в треугольнике Арбат – Лефортово – Сочи. В квартире на Арбате он жил. В Лефортово располагался институт военных переводчиков, который он закончил с отличием. А в Сочи был санаторий имени Ворошилова, куда Кудрявцев вместе с матерью и отцом -генералом одного из управлений Генштаба выезжал на отдых».
Иллюзии Кудрявцева – это, на мой взгляд, иллюзии большей части российской интеллигенции, которая поносит свою страну только за то, что она смеет защищаться и так бесчеловечно поступает с «гордым народом».
«Письма» – это один из главных рассказов сборника. Может быть, самый пронзительный. Человека, писавшего любимой эти письма с чеченской войны, капитана, командира разведроты, уже нет в живых. Его помянули боевые товарищи. Он едет домой в бездушном цинке. Но ничто не в силах заглушить голос этих так и не отправленных страниц:
В сборнике Владислава Шурыгина виден прежде всего человек, мужчина с крепкой армейской косточкой, для которого война давно перестала быть откровением. Война – работа. Грязная, трудная, с матерком, с водкой, с мечтами о женщине. И всем известный афгано-чеченский набор батальных сцен (зачистка, засада боевиков, перестрелка с «зеленкой», охота на снайпера, третий тост, пытки, прорывы из окружения, возвращение фронтовика) пронизан особой тональностью, особым «запахом». Психология человека перед лицом смерти, натуралистичность, говорящие детали (мутную ханкалинскую водку пьют из бывших предохранительных колпаков на взрывателях минометных мин) «...Мы пили из стальных, бледно-зеленых «стопок» – бывших предохранительных колпаков на взрывателях минометных мин. На каждом колпаке армейские умельцы вырезали надпись: «Орехово» – место, где мы впервые познакомились с Капитаном – эта планка напряженности, достоверности и драматизма, заданные еще Толстым в «Севастопольских рассказах», соблюдается безукоризненно.
Шурыгин тяжело болен этой войной. Его героям кажется, что в мире больше нет ни столиц, ни курортов, ни дискотек, ни ресторанов. Только эти горы и эти леса…
«Мы действительно одиноки и никому не нужны. Ни президенту, ни министру, ни депутату, ни народу нашему российскому. Ему тоже все по барабану. И Чечня эта, и война, и мы…»
«Так что, штыки в землю? – спрашивает Шурыгин. – Вот здесь-то и вся загвоздка. Не можем. Не получается. Когда впервые сталкиваешься с той реликтовой ненавистью, которая столетиями копилась здесь к России, то вдруг понимаешь, что уйти, все бросить – значит, сломаться, предать. Предать себя, предать Россию (хотя ей и не до нас). Наше упорство, наша ненависть, наша боеспособность – это ответ на то, что мы здесь увидели. Да плевать мне на нынешнюю жирующую, торгующую Россию! Ешьте, пейте, богатейте! Не вам служу».
Подлинная биография автора много богаче той, которую можно вывести из его текстов. Еще до Чечни Шурыгин, капитан Российской армии, отличился в Москве вовсе не в литинститутских аудиториях: вместе с генералом Макашовым он штурмовал в 1993 году мэрию и был тяжело ранен; в бурные 90-е – боевик, терроризировавший Сербию, Приднестровье и Карабах, сейчас он очеркист газеты «Завтра», эксперт по армейской тематике. Можно было бы предположить, что Шурыгин должен писать под своего главного редактора, – но шурыгинские «Письма» не похожи ни на «Чеченский блюз», ни на «Идущих в ночи». У прохановских героев война провоцирует метафизический кризис – в душе они хрупкие интеллигенты. Шурыгинские же рассказчики – воины по природе, пахари войны, практикующие ратный труд; пытки, кровь и грязь не вызывают у них взрыва в голове. Шурыгинская война – почти рутина, чудовищная, но почти естественная.
Постороннему трудно критически оценивать творчество капитана Шурыгина. В ладном рассказце «Должок» есть сценка, когда озверевшему на фронте от воздержания офицеру достают в Ханкале повариху – которая, однако, не вполне соответствует его и так невысоким стандартам женской красоты. «На его лице, – замечает Шурыгин, – появилось мучительно-задумчивое выражение, какое бывает у человека, которому на голову упало куриное яйцо…» Оставляя в стороне некоторую странность этого сравнения (часто ли мы видим людей, которым упали на голову куриные яйца?), нужно признаться, что и сам этот сборник рассказов как раз похож на упавшее на голову куриное яйцо – во всяком случае, вызывает у рецензента то же мучительно-задумчивое выражение. С одной стороны, автор фронтовик и кровь проливал, пока ты военную кафедру прогуливал; с другой – не зря ведь общество вытесняет войну на периферию зрения; и, как знать, следует ли описывать войну «просто так», как будто это рекламный бизнес или ужение окуньков; и можно ли советовать читателю бросить балаболистого Бенаквисту ради того, чтобы ползти вместе с капитаном Шурыгиным по майонезной гудермесской грязи? Нельзя сказать, чтобы это было скучно, но как насчет удовольствия?
Владислав Шурыгин знает о войне не понаслышке: в качестве военного корреспондента он побывал во всех «горячих точках» бывшего соцлагеря. Его дебютный сборник рассказов – художественный взгляд на чеченскую войну. Войну, в которой нет правых и виноватых, зато есть кровь, пот, слезы и, как ни высокопарно это звучит, место для подвига. Среди заброшенных блокпостов и разгромленных деревень живут люди, каждый день с оружием в руках отстаивающие право оставаться человеком.
Кто прав, кто виноват в чеченско-русской резне 90-х? В мутном море пролитой с обеих сторон крови уже не выловить ответа. Но можно кое-что прояснить – для себя. В рассказе «Должок», когда после позорного Хасавюрта федеральные войска покидали Ханкалу, боевики прямо в лицо смеялись русскому офицеру:
«Ми купылы ваш Крэмл! Собралы чемадан зэлэнью. И отвэзлы прямо в Крэмл. А то нам савсэм вай-вай приходыл. Гранат заканчывался, патрон заканчывался, мын заканчывался. Спасыбо Масквэ, спаслы нас!»
«Сказать было нельзя потому, что изменить что – либо было уже невозможно. Не остановить «нитку», втягиваюшуюся по серпантину дороги в горы, не соскочить с «брони», не окрикнуть командиров. Сотни людей – мы были одним неразъятым целым. И потому судьба была на всех одна. И имя ее колонна...
В проеме амбразуры – лицо солдата. Молоденькое, широкоскулое, любопытное. Война для него – это не только беда, боль, труд, это еще и познание мира, открытие его для себя. Даже больного, сумасшедшего мира войны. Другого он еще не видел толком.
В палатках – сырость, духота, угар. Дрова мокрые – тепла не дают, только чад. Форма, спальники отсыревают так, что, кажется, в мокрое полотенце заворачиваешься. А тут еще мои «раздолбаи» хреново палатку натянули. Прямо над моей койкой «карман» образовался. А в нем – полванны воды. К утру даже прорезиненный брезент не выдержал – дал течь. Проснулся, как младенец – весь мокрый»
В завершении книги – нет победы. Хотя справедливость, казалось бы, восторжествовала. Армия вернулась в поверженное логово врага – Грозный. Это было непросто, и вернулась уже другая армия. Еще один урок врагам России: с ней нельзя решать вопросы силой. Но странность ситуации, увы, сохраняется. Теперь задача восстановления всего порушенного ложится на плечи победителя и на его счет. Возрождать Чечню собираются за счет инвалидов чеченской войны, за счет российских семей, потерявших в той войне кормильцев. И главное: ненависть чеченцев к России и русским не уменьшается.
Заключение
«Расстрел» – жуткий рассказ очевидца об уничтожении боевиками колонны федеральных сил. Спокойно читать это невозможно. А еще есть «Допрос», «Монетка», «Великий Мганга», «Дорога домой» и «Кайсаку», перемежающийся отрывками из «Хагакурэ. Сокрытое в листве», книги, забытой в вертолете каким-то журналистом.
В перерывах между боями ее читает офицер-вертолетчик. Однажды его эскадрилья, прикрывая неудачный десант в «зеленку», попала под огонь чеченских зениток. Подбитая машина комэска рухнула на землю. Командир был еще жив и, видя, что ему конец, что со всех сторон к нему ползут обозленные «чечи», отдал приказ по радио офицеру, от лица которого ведется рассказ, отработать «нурсами» прямо по нему и окружившим его врагам…
«Правильно поступает тот, кто относится к миру, словно к сновидению. Когда тебе снится кошмар, ты просыпаешься и говоришь себе, что это был всего лишь сон. Говорят, что наш мир ничем не отличается от такого сна» .
«Попытка рефлексии над психологией участников чеченской войны приводит Владислава Шурыгина к своего рода обратному приему. Распечатывая «Письма мертвого капитана», мы постигаем эту войну через метафору предметности. В противовес пластичности, гуттаперчивости, неистребимой живости-животности прилепинских образов, в отношении шурыгинских персонажей возникает устойчивое ощущение «вещности», статичности, обездвиженности. Видимо, неслучайно в одном из немногочисленных критических отзывов о рассказах В. Шурыгина создаваемые в них характеры определяются как «скульптурные»
- Юлия Щербинина "Метафора войны: художественные прозрения или тупики?" - журнал "Знамя" №5, 2009 г