Пелагея умудрилась вытянуть из решетки плохо закрепленную ветку и осторожно пододвинула свою порцию к камере поэта.
- Подкрепись.
- А ты как же? – удивился поэт.
- Мне что-то не хочется, - сказала Пелагея. Под тенью от разноцветных зонтиков у нее начали мёрзнуть руки, хотя солнце снаружи расточало свет и тепло. Юлиане тоже кусок не лез в горло.
«Как там мои Кекс и Пирог? – размышляла она. – С ними ведь ничего не случилось?»
Поэт расправился со скудной порцией Пелагеи в один момент – и сразу преобразился. На щеках проступил румянец, в глазах полыхнула яростная решимость.
- Что-то здесь нечисто, - сообщил он. – На первый взгляд, нашу тюрьму может сдуть любой ветерок. А на поверку стены как бетон. Спорим, тюрьма заколдована!
- Ага, - вздохнула Пелагея и потерла ладони, чтобы их согреть.
- Ну что вы такие кислые, в самом деле?! – возмутился поэт. – Вот сейчас я двину по этому замку – и он разобъется вздребезги!
Удар вышел образцовый. Но и замок попался с норовом. Он выпятил губу, задрал нос и сварливо заявил, что поэту с ним не тягаться.
- Силой вздумал помериться? – взвизгнул он голосом ювелира. – Не на того напал! Я прочный, как сталь, и даже измором меня не возьмешь.
Поэт отшатнулся и медленно осел на землю. На лице у него застыла растерянная улыбка.
- Что за еду ты мне подсунула, Пелагея? Теперь вот мерещится всякое, - слабо проговорил он.
Замок надменно скривился, поворчал – и его поверхность сделалась такой же гладкой, как до злосчастного удара.
- Ты был прав, - сказала Юлиана. – Мы сидим в заколдованной тюрьме. И никому, кроме гадкого карлика, замок не отпереть.
Она чуть было снова не затянула песенку про тех, кого выносят ногами вперед. Но ее остановила Пелагея.
- Гляди! – благоговейно прошептала она. – Тот самый кот!
Кот по кличке Обормот, черный, как сажа, и невоспитанный, как дикие жители подвалов, отлично знал себе цену. Он не спеша прохаживался вдоль камер, точно был самым главным охранником. Неприятности заключенных его явно не интересовали. Зато котом заинтересовалась Пелагея. Она просто обожала пушистых зверьков, а потому без раздумий протянула сквозь прутья руку с кусочком хлеба.
- Кис-кис-кис! – позвала она.
- Зря стараешься, - тоскливо сказала Юлиана. – Толстые коты всегда привереды. На него не то что хлеб, даже ветчина не подействует.
Пелагея показала ей язык.
- А вот и нет, а вот и нет! Котик-то исчез!
Действительно, от Обормота на дорожке не осталось и следа. Поэт собственными глазами видел, как испарилась сперва голова, а за нею туловище, лапы и хвост.
- Сначала говорящий замок, потом исчезающий кот, - дрожащим голосом проговорил поэт. – Я совершенно точно спятил!
А кот между тем очутился в камере Пелагеи и Юлианы.
- Это ты сидел у ювелира на коленях в прошлый раз? - обратилась к нему Пелагея. – Хоро-о-оший котик. Хороший... Ай! – Она отдернула руку, потому как Обормот вздумал выпустить когти. – Хороший, но царапучий.
- А ты не гладь! Тогда и царапаться не будет, - назидательно сказала Юлиана. Она сидела, прислонившись спиной к решетке, и вздыхала о гамаке с теплым пледом да о дожде, что круглые сутки стучит по крыше.
- А как чудесно гудел камин! – нечаянно произнесла она вслух.
- Скучаешь? – участливо спросила Пелагея. – Дай срок, вернемся домой и затопим печку, как в былые времена!
Ей вдруг представилось, что в тюрьме они томятся не день и не два, а все двадцать лет. Время во владениях ювелира текло иначе. Иногда за час пребывания по ту сторону чердака на земле можно было пропустить целый год. А иногда одна земная минута оборачивалась десятком лет в зонтичных плантациях.
Обормот жалобно замяукал и потерся черным блестящим боком о юбку Пелагеи.
- Что, стыдно стало? – с укоризной сказала Пелагея. – Своих царапать стыдно. Да!
Но кот не ограничился одним лишь мяуканьем. Словно бы в знак раскаяния, он лизнул красовавшийся на руке порез. И порез зажил в мгновение ока.
- Вишь что вытворяет! – заметила Юлиана.
А Обормот замигал-замигал, да и погас, как будто был всего лишь призраком. Следы от его мягких лап обозначились на песке, легко пересекли заграждение и аккуратной цепочкой протянулись к камере поэта. Поэт на всякий случай отполз подальше. Он никогда не питал доверия к призрачным котам.
Когда Обормот материализовался, замок на двери ожил и снова выпятил губу. У него с котом имелись личные счёты. После того как кот пробрался в мастерскую ювелира, стал крутиться под ногами и орать безумным голосом, работа по изготовлению главного замка чуть было не пошла насмарку. Но в итоге его изготовили – из чистого стекла, с отверстием для резного ключа, по всем канонам странной магии. В каждый тюремный замок мастер дождливых дел вкладывал частичку себя. А в этот вложил еще и власть над другими замками. Они могли открываться лишь с его позволения.
- Диверсия! - заверещал стеклянный страж поэта. – Обормот предатель! Обормот освобождает пленников!
Кот уставился на замок, и хватило всего нескольких секунд, чтобы тот замолчал навсегда.
В следующий миг двери камер отворились. Надо полагать, поэт провел в заточении уж никак не день и не два. Когда он понял, что свободен, то едва не задушил кота в объятиях. Впрочем, кот тут же испарился. Его заметили лишь вдалеке. Он бежал, то исчезая, то появляясь, как плохо настроенная голограмма, и скоро совсем скрылся из виду.
- Отлично, мы на воле. Пора давать тягу.
С такими словами Юлиана вылетела из камеры и бросилась наутёк. Пелагея с поэтом не отставали. Они ловко обхитрили прислужников ювелира. Перескочили через ограду, которая отделяла плантации от зеленого коридора, и уже собрались нырнуть в сам коридор, как вдруг их окликнули.
Ювелир был страшно расстроен. Он повсюду искал своего кота.
- Вы не видали Обормота? Ну, того, который черный и которому опасно смотреть в глаза? – спросил он. И его не смутил даже тот факт, что вопрос адресован беглым узникам.
- Мы видели, как он направлялся к зарослям, - сказал поэт.
Лицо у ювелира сделалось совсем несчастным.
- К коридору из плюща? О нет! Плющ для Обормота любимое лакомство! Теперь он наверняка не вернется.
- Мы тоже не вернемся! – заявила Юлиана. – Ваше гостеприимство никуда не годится!
Она шагнула в коридор – и ее поглотила шуршащая тьма. Следом шагнул поэт. Только Пелагея всё колебалась. Она видела, что ювелир в отчаяньи.
- Прости меня! – заламывая руки, сказал мастер дождливых дел. – Мне так стыдно! Зачем нужна слава, если нет друзей, которые могут поддержать в трудную минуту?
- Я рада, что ты исправился, - улыбнулась Пелагея. – Теперь ты нравишься мне гораздо больше.
Ювелир засуетился. Он сунул руки в карманы брюк, потом в карманы пиджака – и наконец протянул Пелагее невероятно красивое ожерелье из застывших капель.
- Возьмешь на прощанье?
- Отчего бы не взять? С удовольствием, - сказала Пелагея. А сама подумала, что если солнечным днем положить ожерелье на траву, оно, скорее всего, превратится в росу. И что по красоте роса ничуть не уступает дорогим бриллиантам.
- Знаешь, - сказала она, – я почти уверена, что люди замечали твои украшения, но не замечали этикеток с обратным адресом. Они радовались, но им не приходило в голову, что у этих шедевров есть создатель.
Мастер дождливых дел чуть не пустил слезу.
- Теперь, - сказал он, - я буду делать украшения без этикеток. Глупо трудиться за похвалу. Лучший труд – тот, который приносит радость.
- Вот это ты правильно рассудил!
Пелагея похлопала его по плечу – и, словно виденье, скрылась в темных зарослях. А ювелир еще долго стоял на одном месте, осматривая плантации и размышляя, кому бы подарить всю ту кучу зонтов, которую он смастерил.