Мы ехали и вечернее солнце играло за обочиной в трехлитровых банках, стоящих у ног берез. Березы, будто тетки на рынке за бесценок отдавали свои слезы.
- Ну и зачем столько? – недоумевала мелкая. – Кто выпьет? Только болячек деревьям наделали.
И так много было в словах ее жалости к этому простору, быть может, чересчур правильного, навязанного когда-то взрослыми в формулировке: так надо.
А в голове моей все равно стучало: не зря все, блин. Не зря. И эти походы в лес, и сайты с жуками- богомолами- лисами. И полный портфель листьев, набранный по дороге из школы. И притаскивание в телефоне изображения старенькой велосипедной звездочки, которая вся в паутине «ну ты же любишь такое?»
В лесном прогале свернули с трассы, заглушили мотор. Дорога, вильнув, уходила в облако через поле. Барышня ринулась собирать на проселке дождевых червяков, которых так много после дневного дождя.
Проделывала в пашне для них дырочки и засовывала "иди домой, иди". И такой вокруг запах стоял земли и неба... Облегченный всхлип после плача – вот какой был в тот момент мир.
А вечером жгли в саду костер. Дым пьяненький, нагловатенький «ну, ладно, че ты» вился вокруг извилистых станов, зазывал фруктовые деревья на вальсы. Вышибал у старых вишен слезу. И ни одна груша ему не отказывала.
Мелкая поджигала кончик прута и махала им, высекала из воздуха хлесткое.
- Эх, и нравится мне вот такой звук!
Все дружно ругали ее: в глаз попадешь, за шиворот уронишь.
А она все равно.
Уже и угли осоловело подернулись, стали задремывать. А мы все сидели и сидели с теплыми лицами. Говорили. И в простых словах тех, которые, в общем-то, ни о чем, был и другой, вполне себе ясный посыл: как хорошо, что мы есть друг у друга. И как здорово жить на свете.
Вернулся с добычи скворец. Нырнул в дырку, разгрузился. Сел на ветку и стал думать, что он лягушачий хор. Потом поперхнулся, осекся, и немедленно вжился в роль удалого соловья.