В. С. Арсеньев
О ВНУТРЕННЕМ СООТНОШЕНИИ МЕЖДУ ИСТИНОЮ, ДОБРОМ И ИЗЯЩЕСТВОМ И ВЗАИМНОЙ СВЯЗИ ИХ И СИМВОЛИЗАЦИИ (М.,1903)
(Публичное богословское чтение, предложенное в Москве, в Епархиальном Доме, 12 марта 1903 года)
Предметом нынешнего нашего чтения избрано: соотношение, существующее между истиной, добром и изяществом, и взаимная связь этих проявлений совершенства. Они сосредотачиваются в человеке, по трёхчастному, а не двухчастному, составу его природы, состоящей из тела, духа и души. В нём находятся они в постоянном взаимнодействии, так как дух человека, носитель идей, имеет отношение к душе чувствующей, - весьма подобное её отношению к телу. Прекрасно выражено это в оде «Бог» - словами: «Душа души моей!».
Соединяя в себе миры видимый и невидимый, человек, единственный среди земных существ познаватель, сознаёт, чувствует и может осуществлять совокупность истины, добра и изящества.
Потребности духочеловека не могут ограничиваться пределами материальности. Но, вместе с тем, физические условия человеческого бытия далеко не лишены значения, долженствуя служить к осуществлению высшего закона, правящего всем видимым и невидимым.
Мы получаем от внешних предметов впечатления чрез посредство телесных чувств, а объединяем чрез сознание, разумом же анализируем их и определяем их свойства. Таким образом, внешние впечатления - не единственный источник для познающего разума, в котором и независимо от чувственных впечатлений возникают мысли. Однако соотношение между принятием впечатлений и мыслительною способностью имеет свойство обмена и обобщения.
Так, например, мы, при рассматривании изящной картины, или при слушании прекрасного музыкального произведения, получаем удовольствие, объединённое в душевном ощущении, и можем узнавать художника по его произведению. По созвучию же, или отклику в нашей душе при этом, мы можем узнавать и самый источник прекрасного или высокого, на нас подействовавшего.
Находя великое наслаждение в сознании замеченного отсвета или отражения совершенств, душа ощущает и потребность возвышаться к идеалу, выразившемуся, в известной степени, в изящном произведении, или в высокой мысли, или в великом деянии. Подобно тому, как пленник, освобождаемый после долговременного лишения света и воздуха, оживает, выходя из темницы, так и наша душа, при получении впечатлений от истинного, благого и прекрасного, ощущает в себе жизнь духа, - чувствует себя как бы окрылённою. Такие минуты подобны мгновению высвобождения узника; человек проникается тогда убеждением в существовании свободы духа и совершенной красоты за пределами земного мира, - чего лишь отблески мы теперь видим в земном. Но чувствуется и то, что в нас и теперь есть некоторый зачаток усвоения гармонии совершенств. Ибо человек создан был не в несовершенном или диком состоянии, но по образу Божию и по подобию божественной премудрости, следовательно, с полнотою сил духа и души, при райском состоянии и тела, а по своём падении, стремится и ведётся к восстановлению первобытного совершенства.
Чем сильнее будет в человеке проявляться стремление к этой цели, тем более он приближаться будет к возрождению и раскрытию в нём жизни высшей, входя в гармоническое отношение к своему вечному Первообразу. А в этом Первообразе добро, истина и красота нераздельны. Человек же озаряется ими, как лучами одного общего центрального светила.
Когда мы созерцаем истинное и изящное и ощущаем благое, то удаляется от нас всё мрачное и лишённое этих свойств, и даже исчезает с душевного нашего небосклона.
Случается, что при этом теряется из виду и самое ощущение времени: известна грационная легенда о заслушавшемся пения небесной птички, в чём протёк незаметно целый век времени. Человеческий дух, при подъёме внутреннего чувства, пересиливает условия физической жизни.
Это видно и в великих служителях истины и блага человеческого, и в истинных художниках. Всего же более проявлено это в примерах жития избранников Божиих, которые, чрез деяния, нашли восход созерцания, а возвышаясь духом, осуществили деятельностью обновлённою подобие Первообразу совершенства.
Для человека, понимающего сущность истины, добра и изящества во всяком их проявлении, выясняется призвание служить совершенству, а это служение в том и заключается, чтобы стремление к той цели переходило, по мере сил человеческих, в жизненное осуществление. - Соединение деятельности с созерцанием и есть звено, закрепляющее связь истины, добра и изящества в человеке, которому одному, среди земных тварей, они свойственны.
Единение добра, истины и изящества может проявляться разновидно: и в подвигах любви и милосердия, и в служении общественным пользам, и в научных исследованиях, и в подвигах доблести и мужества, и в творениях художества и т.п. А если бы не было в человечестве таких служителей добра, истины и изящества, которые, созерцая их в идеале, передают в делах, учении и произведениях то, что было ими получено от созерцания, то ведь оставался бы довольно тёмным наш быт. К счастью, озаряющие избранников так называемые вдохновения дают ещё отсвет и миру. А слово «вдохновение» - не выражает ли того, что человек одушевляется и насыщается, при этом, совершенствами, превышающими обыкновенные мировоззрения? - Человек, передающий другим людям следы вдохновения, даёт им как бы подышать живительным воздухом, навеваемым от самого Источника совершенства, от которого и проистекает любовь человека к истине, к добру и к изяществу.
Для выяснения предмета нашего, взглянем сперва в отдельности на истинное, благое и изящное.
Возьмем, во-первых, понятие об истине.
Истина существенная, высшая, вечная: сам Бог и искони единосущное Ему Слово. В смысле онтологическом, истина являет нам тождество идеи предмета с действительностью, о которой свидетельствуя, показывает уму несомненность действительности. А вследствие того и возникает в нас уверенность, убеждение или так называемое удостоверение в истине, её очевидность.
Разум человека ищет истины потому, что имеет в ней глубокую потребность, сознаёт её и усвояет. Но разум не может заменить собою света истины, ибо разум не есть самый источник истины, но лишь её познаватель.
Стремление к приобретению истины основано на достижимости её и на её соответственности потребностям ума человеческого. Нашедши искомую истину, человек ей радуется, как родной, а удостоверение в истине производит в нас высокое удовольствие, сила которого зависит от степени готовности человека к принятию истины, и увеличивается смотря по свойству и значению получаемого ведения.
Разуму содействуют вспомогательные душевные силы: память и воображение.
Благодаря памяти, живому хранилищу всего познанного, разум вызывает из прошедшего в настоящее всё, ему нужное, чрез что получает возможность обосновывать свои выводы на предварительно усвоенных истинах. Поэтому и науки имеют потребность в традиционности, без которой они лишились бы своей последовательности и могли бы принимать случайные направления.
А воображение, избирая предметы и виденные, и невиденные, обладает двоякою способностью: либо возобновлять принятое от впечатлений и оживлять их, либо и воспроизводить своеобразно и в произвольной форме следы их, как это бывает при произведениях фантазии. Однако, воображение, если соединяется с действием памяти и направляется соображением, может содействовать уму и к полезным открытиям.
Истина самобытна. Её объективность не может состоять в зависимости от одних субъективных воззрений, пред нею изменяющихся.
Существуют истины основные. Таковы например суть: идея бытия, как предшествующая в уме всякому другому понятию; (а источник бытия есть Самобытный Бог), или единичность бесконечности, или превышение частей своим целым, или немыслимость действия без причины, или бытие души нашей [1], а равно и некоторые математические аксиомы. Такие истины неразлучны с основными действиями мыслительной способности, почему аксиомы и не требуют доказательства.
На основных истинах зиждутся все прочие, в качестве выводов, научных и практических. Держась основных истин, ум усматривает конечные причины и познаёт отношение к ним причин второстепенных. Во всей вселенной видит он непрерывные звенья великой цепи, нисходящей от высших существ творения до низших, в величайшей постепенности свойств и в непрерываемом действии силы единого Двигателя, разделяющейся как бы на лучевые от Неё силы. Чрез эту лествицу восходит ум к познанию первоначальной причины всего существующего.
При внимании к истинному соотношению между человеком и великою природою, видимою и невидимою, является пред нами стройное целое, в котором всё соответственно одно другому, подобно как в здании, имеющем все части - с целым соразмерные. Такое созерцание можно уподобить рассматриванию красивого низа большого строения, видимого с основания, без различия ещё формы верхних частей того здания, при чём заключали бы вполне верно по видимой части об изяществе нераскрывшейся зрителю вершины здания. И не имели бы сомнения в том, что и всем строением осуществлён один цельный, пропорциональный и изящный план. – Таковым-то зданием есть вселенная, - художествен-ное дело Премудрости Божией, которая всё в природе расположила «по числу, весу и мере [2]» и утвердила всё существующее - на вечных силах, уподобляемых, у Соломона [3] седми столпам. - «Премудрость созда себе дом и утверди столпов седмь». - Это силы центральные. Без истин основных не может быть ни основательной космологии, ни здравой психологии, ни истинной философии. Так, например: нельзя признавать сообразным с логикою человеческою, существующего в некоторых философских системах обобщения между утверждаемым и отрицаемым, между: да и нет, между добром и злом, и тому подобное.
Проявление единой истины в трёх главных ветвях ведения, как-то в самопознании, в познавании природы и чрез неё в познавании Творца, - должно бы идти в гармоническом единении, так сказать «рука-об-руку» а, при том и аналогично, и в концентрическом порядке раскрытия истин. Тогда истины пояснялись бы взаимно, и самая постепенность сообщения истин на одинаких уровнях, - много содействовала бы достижению гармонии между науками и Религиею. Пред нами раскрыты три великие книги: человек, натура и библия; изучение соответствий их и приводило бы к гармонии науки и Религии, по древней пословице - «книга книгу объясняет» [4]. И при двух свидетельствах утверждается глагол [5].
Понятие об истине в общем, а не видовом значении, имеет внутреннее соотношение с понятиями о добре и об изящном, как потому, что и доброе, и прекрасное суть, равномерно, предметы познавания, так и потому, что полное понятие об истине включает в себе понятие всецелого совершенства, в котором и доброе, и изящное - находятся с истиною в соединении.
Обратимся к понятию о добре.
Добро, в идеальном значении этого слова, есть единство всех свойств совершенства, которое в одном самобытном добре: Боге.
Добро в смысле моральном есть осуществление свойств истины в области воли.
Добро в физическом смысле есть внешнее выражение изящного, а в другом значении и то, что полезно внешнему благосостоянию и к хранению жизни, нам вверенной.
Здесь коснемся нравственного добра.
Оно не есть область отвлеченного мышления, или не предмет какой-либо отрешенной теории, но среда проявления и действия Богоподобной и центральной силы человека - его воли.
В душе человеческой поглубже всаждена потребность любления, нежели знания. Поэтому любовь к предмету, нас живо интересующему, нередко даже и предугадывает то, что еще только ищется мыслительною способностию. Знание же, в состоянии, отделенном от осуществления, часто остается как бы холодным светом, доколе не сообщилась ему, путем соединения ума с сердцем, жизненная сила.
Понятие о добре, взятое в общем значении этого слова, заключает в себе и понятие о соответствии предмета своему конечному назначению. В силу этого общего положения, спрашивается: в чем же состоит добро для человека? - Ответ на это дает самое существо души нашей, которая есть личность вечная, а потому ей свойственны условия совершенства вечного. Следовательно, в достижении его и состоит конечное назначение и добро для человека. Стремление сообразоваться ему, требует выполнения в человеке, и чрез человека, воли Творца, давшего возможность к тому своей свободноразумной твари.
А так как подобие человека вечному своему Первообразу должно осуществляться усвоением того, чем Первообразное совершенное добро себя проявляет, - существенным же свойством Божественного Естества есть благость или любовь, по сказанному в I послании Апостола Иоанна (4, 8), что «Бог любы есть», - то и следует, что для человека, созданного по образу Божию и по подобию, существенным свойством совершенства может быть любовь же. Ею-то соединяются мiры временный и вечный, и ею-то соединяется человек с жизнию Самого Бога.
Из этого средоточия качеств человека возрожденного происходят добрые чувства, добрые мысли и добрые дела, как жизнь растения, питаемая из сродной ему почвы.
Человек, себя познающий, сознает различие между добром и тем, что лишено свойств добра. Воля поставлена между тем и другим подобно весам, и человек чувствует потребность в выборе между добром и недобром. «Добро, если не в тебе, не сделает тебя добрым», - говорилось в древности.
На потребности же в решительном избрании того, что соответствует назначению человека, основывается понятие и сознание обязанности, которая нам указывается внутренним законом, а подтверждается внешним.
Уклонeниe от различения добра от зла происходит или от неправильности понятия о добре, или от нерасположения к добру, нередко доходящего до предпочтения зла - добру, или тьмы - свету.
В осуществлении добра есть и постепенность. Она существует и между добродетелями, называемыми: «естественными», каковы: справедливость, мужество, осторожность и умеренность, и добродетелями высшими, благодатными, каковы суть смирение, кротость, самоотвержение, вера, надежда, любовь, в которой совокупность совершенства. А «Добро, - добра, - добрейши», - говорил преподобный Серафим Саровский. – «Пойдут от силы в силу», - сказано в Псалме 83 (8). А добро полное соединяет все добродетели.
В добре есть живая сила предания, а именно сила примеров, - опытные правила воспитания воли, приводимые в действие и представляющие, таким образом, преемственное в человечестве, предание.
Чрез единение воли свободно-разумной твари с волею Бога, то есть вечной, творческой личности, совершается союз человеческой личности с Богом. Это выражено и словом: Религия, то есть - воссоединение. Чрез веру происходит возобновление, а чрез любовь - укрепление союза, нарушенного грехопадением человека, восстановляемого же единым Спасителем рода человеческого. А жизненный опыт показывает несомненную и плачевную действительность повреждения человеческой природы, а потому и всю ложность мнений, не признававших падения. Таковые то и давали значение одному так называемому развитию, теряя из виду, что это слишком неопределенное понятие.
Сердце человеческое не есть само по себе источник добра, но его почва, по несамобытности же, имеет потребность во влияниях самобытного Добра. Для содействия нам и в самом стремлении к Добру самобытному, и в приближении к его цели, дарована присущая в духовном тайнике существа нашего, некоторая благотворная, прозорливая и правосудящая сила, внушениями своими нас или обличающая, или одобряющая. Под влиянием совести, то есть как бы соведения нашего с высшею силою, часто отводящею человека от выполнения недобрых побуждений, - ощущается и потребность в направлении воли, сообразном назначению человека. Но смиряющий нас опыт обнаруживает наше слабосилие к осуществлению добра, даже и вполне нами сознанного. Потому-то и чувствуется вся необходимость в получении помощи от такой силы, которая превышала бы наши силы природные. - Эта вышеестественная сила есть Благодать Божия. Ею-то подает Сам Господь сил Свою непосредственную помощь человеческой немощи, однако не без желания со стороны человека; а также без всякого нарушения свободы нашей воли. Последнее было превосходно уподоблено (блаженным Августином Иппонийским), - действию луча света, который, озарив мрачную пещеру, где томились сидевшие во тьме, не принуждает их тем озареньем выходить из мрака, но лишь подает им, чрез обличение окружающих предметов, к тому возможность (книга о Благодати, против Пелагия).
Добро, по своим существенным свойствам, есть и связующее начало между истиной и изяществом, которые различаются с ним лишь по внешним своим признакам, но, в сущности, всегда с ним гармонируют в совокупности свойств совершенства.
Перейдем к области Изящного. Первоисточник и идеал красоты находится в одном Первообразе: Творце всего существующего.
От прекрасного, в теперешних условиях, мы получаем впечатления чрез посредство внешних чувств, а в сознании сосредоточивая следы впечатлений, определяем степени красоты вещей. Удовольствие, производимое в нас всем изящным, имеет основанием то, что в самой душе нашей существует идея изящного и признание красоты вообще. Если бы не было в человеческой природе чувства эстетического, то мы не находили бы прекрасного и в отдельных предметах. А это в нас есть не только признание красот, но, вместе с тем и удостоверение, у нас являющееся, о том, что созерцаемый изящный предмет соответствует или основному типу, или первообразной идее своего бытия. Заметим при этом, что вещи не от того прекрасны, что нравятся нам, но от того и нравятся, что прекрасны. Эстетическое наслаждение, для развитого чувства изящности, усиливается при восхождении мысли созерцателя от явления к причине, от вещества к форме, от формы к идее.
Усвоение сознания изящества в предметах, производящих в нас такие впечатления, основу свою имеет в существовании законов изящества в натуре вещей, а не в условных понятиях. Самобытность этих законов не есть вещественная, хотя, конечно, и должна иметь свое внешнее выражение. Нельзя согласиться с мнением признающих понятие изящества чисто субъективным, так как, при отрицании объективности изящества, законы его заменялись бы вкусами или модою.
Мы окружены совершенствами творений всемогущества, премудрости и благости Творца мiров, чью славу небеса возвещают и чья вечная красота превышает их (псал. 8, 1) и полны суть небо и земля славы Его; - одно из Божиих свойств есть красота (Тиферет) и Он облекся ею, одеваясь светом как ризою (псал. 103, 2). Изящность всей природы, от приземной былинки - до мириад светил в необъятных глубинах неба, представляет нам выражение идей Творческих, нося на себе бесчисленные качественные отпечатки свойств и сил Премудрости Божией. Человек, обнимая взором ума все великое мироздание, может созерцать проявление Творческих сил, а если может, то, для истинного познания, и должен чрез рассматривание творений познавать присносущную Божию силу (Рим. I, 20).
Но, к прискорбию, мало обращается внимания на природу. А это ведь и философии дало слишком отвлеченный характер. На аналогию законов природы видимой и невидимой, и даже на внешние красоты природы - очень немногие обращают свое внимание. Например, если человек, с развитым чувством изящного, восхищается при взгляде на звездное небо, при виде облаков, потоков, морей, гор, животных, цветов и пр., или любуется лучами заходящего солнца, прощально озаряющими природу, либо зарею утреннею, и лучами, скользящими промеж дерев, и тому подобными красотами, то равнодушный ко всему этому человек будет проходить мимо, не останавливая и взоров на изяществе картин природы. Однако же в каждом человеке есть, в глубине души его, и чувство изящества, хотя бы он и не мог его выразить, или еще не дал ему развития. Впрочем, в предметах, сильнее действующих на внешнее чувство, например при виде красивых лиц, чаще признают действительность прекрасного. Таковым было миросозерцание древнего художества, полагавшего идеал в пластической красоте форм; и это направление возобновилось и укоренилось с эпохи так называемого возрождения искусств. Но, если мы, не ограничиваясь признанием внешних красот, начнем возводить наше внимание на их постепенность, то станем сознавать изящества более тонкие и гораздо более существенные. Так, восходя мыслями в область внутренней жизни, перейдем в сферу сверхчувственных красот и начнем любоваться и прекрасными мыслями, и прекрасными чувствами сердца, и прекрасными делами, в которых они осуществляются. И хорош тот, кто хорошее делает, говорит пословица [6].
Идеалист древнего мipa Платон говорил о красоту совершенной, от которой происходят все прочие красоты, не подвергая своего источника никакой перемене. - Достигать до созерцания этой совершенной красоты может человек, восходя мыслию от земных красот, и, не сводя взора души с высшей красоты, переходить от одной степени изящного к другой, как то от прекрасных видимых вещей к высоким чувствованиям, а от них - к превосходным познаниям. Продление такого восхождения приводило бы к совершенному познанию существенной красоты, какова она есть в себе (Платон, в пиршестве).
Но гораздо выше философского понятия поднимается взор религиозного чувства, ведущего человека существенно к совершенству, а не только по степеням красот, и не чрез одно знание. Религиозное чувство объемлет всего человека, а не один только разум, познание же оно дает жизненное, все в себе включающее. Религиозное чувство насыщается Словом Божиим, познавая вечные истины, благотворные глаголы и чудные изящества Священного Писания. Например, в Боговдохновенных псалмах Давидовых окрыляется оно как бы голубиными крыльями, молитвою сердца, а в Евангелиях сердце утоляет свою духовную жажду у самого источника вечной воды жизни, внемля Глаголющему: «Аще кто жаждет, да грядет ко Мне и да пиет»! Этими струями утоляли жажду истины и добра все Божии избранники. Так и один из них, блаженный Августин, по своем совершенном обращении, восклицал: «Поздно узнал я Тебя! Поздно я возлюбил Тебя, о Красота несотворенная!». Потому что он познал, что и за пределами земной жизни будет насыщаться подобием вечной красоты, привлекающей к себе душу человеческую.
Религиозное чувство возвышает и художества. В подтверждение этого достаточно сослаться здесь на немногие из соединений созерцания с осуществлением идеала. Например, на картины Рафаэля, Фра-Анджелико Фиезольского, Мурильо, Корреджио, Тициана, Леонарда Винчи, Андреа дель-Сарте, Сассо-Феррато. Вспомним и Афонскую одуховленную и изящную стенопись, первообразное влияние имевшую на наших лучших иконописцев. Присоединим и подножие креста Делароша, и послание Апостолов Овербека (находящуюся в Румянцевском музее в Москве), и Киевские фрески Владимирского Собора, и другие, нашего Васнецова. В области ваяния сошлемся на Торвальдсеново изображение воскресшего Спасителя; в области музыки - на Мессию Генделя, на семь накрестных глаголов, Гайдена, на Реквием Моцарта, на мессы Бетховена и Баха, на псалмы Марчелло и Палестрины, а у нас на Богослужебные песнопения Бортнянского и Турчанинова; в сфере поэзии: на Данте, Мильтона и Клопштока, - наконец в зодчестве - на храмы Софии Византийский, святого Петра в Риме и некоторые средневековые соборы, сохранившие печать возвышенной мысли.
Религиозное искусство могло бы достигать и высшей степени развития. Но, в настоящее время, мы, к прискорбию, видим совсем обратное. Оскудевает религиозное чувство и в художествах. Разъединились и врознь идут современные понятия об истине, добре и изяществе. Мы живем во время большого смешения всех понятий и самых противуположных направлений. Человечество теперь уподобляется потерявшим буссоль мореплавателям, и оно расположено строить себе из своих понятий какую-то вавилонскую башню, а не созидать дом духовный из камения жива, по высокому призванию. Видно, что идеальная красота и не принадлежит к поврежденной грехопадением природе, а поэтому-то и необходимо нам стремиться и возвышаться к первообразной красоте.
Художество не может обходиться без традиционности, в отношении верности законам изящного и художественных приемов. - Что для произрастающего дерева почва и воздух, то для искусства идеал и предание; они жизненные для него начала. Иначе мы потеряем из виду и те редкие «отблески» изящного, которыми приходится, теперь, довольствоваться.
О разрозненности этих отблесков, и о возможности воссоединения их, выразил изящно наш родной поэт, сказав:
«Когда Глагола творческая сила
Толпы мiров воззвала из ночи,
Любовь их все, как солнце, озарила,
И лишь на землю к нам, ее светила
Нисходят порознь редкие лучи.
И порознь их отыскивая жадно,
Мы ловим отблеск вечной красоты
Нам вестью, лес о ней шумит, отрадной,
И говорят, качаяся, цветы...»
Но поэт, возводя взоры к ожидающей нас будущности и вселяя в нас надежду на возможное воссоединение, увещевает нас не унывать:
- Земное минет горе!
Пожди еще, - неволя не долга...
В одну любовь мы все сольемся вскоре,
В одну любовь широкую, как море,
Что не вместят земные берега!!!
Мы рассмотрели троякое отношение человеческой природы к свойствам благого, истинного и изящного, которые были разделены на три области, как бы отдельные, для определения их видовых признаков. Теперь можем, при синтетическом воззрении, признать взаимную связь их и существенное соотношение, состоящее в объединении.
Дабы удостовериться в таком их соотношении, примем во внимание - следующее:
Истина, добро и изящество суть, в сущности, лишь проявления всецелого, первообразного совершенства, которое есть их источник; в силу общего им происхождения, истина, добро и изящество имеют аналогично проявленные в мiрах видимом и невидимом, - законы, которые не имеют, один с другим, никакой противоположности, а тем еще менее и противоречащих свойств; аналогичные основные законы истины, изящества и добра лишь видоизменяют свое применение сообразно каждой среде, причем не утрачивают глубокой однородности.
Этою однородностию характеризуется гармония их свойств, имеющих подобие и соответствие; в человеке истина, добро и чувство изящного связуются, как звеном, в соединении созерцания с деятельным осуществлением; человек находит полное удовлетворение истиною, добром и изяществом в объединенном их взаимодействии, обнаруживающемся в деяниях благих, сообразных с истиною и потому изящных; ум человеческий признает не чрез различное действие способностей души, но в одном и том же сознавании - все истинное верным, все доброе - хорошим, все изящное - прекрасным и определяет степень совершенства предмета, при объединении этих качеств. Так, не может быть неистинное, ложное - ни благим, ни прекрасным, а неизящное не верно и не хорошо, не доброе же и неистинно и некрасиво. Когда же единение истины, добра и изящества появляется совокупно, например в самых лучших произведениях человеческой мысли и таланта, то мы признаем такие произведения великими и из-за господствующего в них единства, как свойства совершенства; последствиями забвения о единении добра с истиною и изяществом, бывают - либо неправильные воззрения на ту или другую из этих основных идей, либо превратные применения их в бытовой жизни. Тогда и являются подделки под истину, под добро и под изящество; а именно: подделки под истину - в софизмах и лжеучениях, подделки под добро - в парадоксальном и мнимом добре, а подделка под изящное - в извращении искусства.
Напротив того, при единении, являются: истина - нормою добра и направительницею изящества, а последнее - отражением света благой истины.
Высшее же единение истины, добра и изящества проявляется под влиянием религиозного чувства. Причина этому та, что лишь тогда происходит общий подъем всех сил души человеческой, - подъем, существенно их объединяющий. - Человеческая природа в тройственном составе своем: из души, духа и тела, вполне уже единится и сосредоточивается в неразрывную так сказать «связку жизни» чрез действие на человека Самого Духа Божия, просвещающего сердце чистое тройческим единством.
Наконец, совершенное и вечное единство предназначено тому в нас, что составляет подобие Божие. Это совершительное единство ожидает человека в будущем состоянии воскрешения телесного; ибо, так как смерть плоти не навсегда нас разлучит с телесностью, то и в жизни воскрешенных явится в человеке полное единство с первобытною, утраченною, но восстановляемою красотою. А она отразится тогда и на всей физической природе; потому что вся природа была, с начала, вверена человеку, а из-за него подверглась теперешнему состоянию, связанному узами клятвы, выразившимися в физическом зле и смерти. А восстановление человека будет иметь последствием и восстановление всей природы в первобытное совершенство. Это отношение взаимности и обусловливает высшее единство.
Относительно теперешнего применения взаимной связи между истиною, добром и изяществом - к различным сторонам человеческой деятельности, можно заметить, что без единения этих трех основных начал в человеке невозможно, например, и правильное воспитание. Едва ли усумнятся педагоги в том, что одно разумичное образование, без старания давать благотворное направление воле и наклонностям, а также без развития изящества в смысле деликатности, оказывалось бы односторонним, а потому и неполным воспитанием.
Не менее прискорбны последствия разъединения истины, добра и изящества и в областях науки, нравственности и художества. Так, например, в наше время иные думают заменить веру так называемою: «религией науки»; - другие хотят из наслаждения изящным создать себе так называемую «религию искусства»; - третьи пытаются заменить христианскую, единую чистую и правильную любовь так называемым «альтруизмом». Но все эти направления приведут, да и привели уже, на распутия. Таковы последствия попыток разъединять истину, добро и изящество, или давать понятиям о них бессвязное направление. Это неминуемо бывает в ущерб соразмерного единства основных сфер душевной жизни, что можно сравнить с гипертрофиями или с атрофиями в жизни органической. Наоборот, гармоническое единение истины с добром и изяществом подняло бы весь уровень культуры: умственной и художественной, и прогресс жизни общественной, чрез взаимнодействие сфер, при единстве цели. Ибо лишь при воздействии добра на истину, а истины - на добро, а их обоих вместе - на художества, наши знания делались бы более полезными, - деятельность не ограничивающеюся утилитаризмом, а искусство - смягчающим, но не разнеживающим нравы.
Для того же, чтобы единение добра с истиною и изяществом не оставалось отвлеченным соотношением, нужно такое осуществление, при котором дух управлял бы душою, а душа - телесностию, что соответствует и достоинству и величию человека, созданного по образу Божию.
Из всего высказанного следует вывести то, что связь истины, добра и изящества столь глубока и существенна, что пытаться признавать их независимыми от связующего их вечного начала, или будто бы не имеющими меж собою ничего общего, - нельзя без извращения самых основных о них понятий.
Обратим теперь внимание и на подтверждение соотношения между истиною, добром и изяществом, - чрез символизацию, основанную на аналогии между законами природы видимой и невидимой, и выражаемую чрез уподобления свойств, взаимно соответствующих в той и в другой. При этом, по свойствам предмета, служащего к изображению, удобно распознавать свойства предмета изображаемого. А эта аналогия служит к удобнейшему и сильнейшему удостоверению в истинах, для человека нужнейших и благотворнейших. Истины лучше собирают внимание наше, когда облекаются в образность. Символизм сообразен самой природе, которая этим языком и говорит человеку, - языком безмолвным, но многозначащим. А дух человеческий легко слагает, как буквы, указания природы, потому что сам человек есть малый мiр, полный соответствий с великим мiром. Природа физическая ведь и раскрыта пред нами для познавания природы духовной, а чрез обе, и Творца.
Символический способ представления истин имеет и немалое преимущество пред отвлеченным, а именно в том, что символизация сосредоточивает истины и как бы и отелесяет их. Символизация может совместно и одновременно указывать на односвойственные предметы, принадлежащие к различным сферам познания. А в области художеств символизация дает нужные эмблемы. Но для философии важны не столько сравнения предметов вещественных, сколько познавание соответствия законов, проявленных в мiрах видимом и невидимом, а эти соответствия и схематизируются символизацией. Древняя мудрость, в особенности Египетская, пользовалась символизмом в своем иероглифическом способе означения понятий и передавания традиционных истин.
Отношение же символизма к связи добра, изящества и истины состоит в том, что эти три основные идеи объединяются в образности, а чрез то и являются нам неразлучными; важность же единения их уже разъяснилась. Все видимое, имея основу свою в невидимом, откуда и вышло, есть его подобие, или символизация существа и идеи. «Все преходящее только подобие», - сказал Гёте [7].
Но на всех тварях находится отпечаток идей Творческих. Можно уподобить творения, нас окружающие, письменам великой книги природы, - а у ней, автор, со священным писанием: Один!
«Мiры, как буквы свитка Божья
В поэме чудной мiровой,
Вращаются у Божия подножья;
Они, в законах мер и числ,
Разумный проявляют смысл;
И, в дивный хор сливая голоса,
Поют душе про Божьи чудеса!»
- Да и каждое отдельное существо в природе имеет отношение к одной из творческих идей, и потому ее символизирует. И нравственное чувство получает при помощи символизации своих начал большую конкретность и наглядную убедительность, столь полезную для исполнителя. А таков и язык прообразований и притчей.
В области искусств, имеет символизм особенное значение для зодчества, о чем свидетельствовала древняя архитектура храмов христианских. Об этом хорошо замечено было Виктором Гюго (об архитектуре Парижского Собора Богоматери), что до влияния книгопечатания, зодчеством выражались высшие идеи. Средневековые храмы содействовали отрешению входящих от рассеяния внешнего, например, чрез самое освещение с верха, - что помогало и возвышению мыслей, и молитвенному настроению. Расположением храмовых частей символизировалась постепенность духовных состояний человечества, и соотношение обоих заветов, и многое другое. На один, почти современный нам, пример, можно и здесь указать. При покойном Императоре Александре Первом предполагался к возведению в Москве, на Воробьевых горах, в память 1812-го года, храм по рисункам академика Витберга. Этот, в высшем смысле замечательный план изящнейшего здания не осуществился, - по непредвиденным обстоятельствам. А в том проекте преобладал глубокорелигиозный символизм. Храм имел бы три многознаменательные части: - одну, подземную, в виде трапеции, долженствовавшую символизировать собою жизнь смертного тела; - другую, среднюю, крестообразную, которою символизировалась бы жизнь души с ее подвигом; и верхнюю, круг-лую, символизирующую дух человека с будущим состоянием прославления. Все освещение давалось бы прозрачными оконными изображениями: для нижней части - чрез образ Рождества Христова; для средней части - чрез изображение Христова Преображения, а для верхней - чрез Воскресение Христово. А патриотическим воспоминаниям эмблематически соответствовала наружность храма.
Христианское искусство и должно иметь символический характер, так как христианин художник созерцает сперва все в Божией идее, а потом уж осуществляет созерцаемое. Поэтому-то христианское искусство, признающее изящным соединение истинного с благим, отвергает все этому противуположное.
К символическим уподоблениям мы нередко прибегаем в житейском быту. Так, мы держимся некоторых символических обычаев, например подношения хлеба-соли, обмена колец, здравиц и т.п. Пользуемся выражениями образными, например, называем «огнем» - воодушевление; «светом» - знание; «течением» - ход времени. Мы уподобляем «воспитание» - прививке; «постепенность» - лестнице; смерть - «сну»; воскрешение - «весне»; обновление жизни - выхождению мотылька из куколки своей. Мы сравниваем с отражением в зеркале - впечатление (а могли бы уподобить и фотографическому снимку); уподобляем сильное влечение действию магнита, преуспевание - «цветению», а развитие сил - укоренению, питанию и росту дерева. К этому присоединяются и эмблемы, например: соединенными руками - означают дружбу; весами и мечом - правосудие; маслинною ветвию - умиротворение, и т.п. А причина потребности в символических уподоблениях заключается во взаимном соотношении вещей видимых с невидимыми и в центральности положения человека между ними, ибо человеческою природою соединены мiры духовный и физический и все нисходящие и восходящие звенья великой цепи существ творения. - «Ты цепь существ связал всех мной», - (сказал Державин).
Соединение же это, осуществляясь тройственною природою человека, находит сродный себе способ своего означения - в символизме. Самую лучшую символизацию единения между истиною, добром и изяществом, представляет нам: солнце. - Ибо, подобно тому, как луч солнечный и озаряет, и согревает, и все в природе украшает, - так точно действуем на нас и совершенство или совокупность истины, добра и изящества, так как истина просвещает, добро оживотворяет, а изящество услаждает душу человеческую. А она, принимая единичное влияние их, бывает подобна свойству призмы, разделяющей луч солнечный на три главные цвета, с их оттеночными комбинациями, но не лишая чрез то светового луча его существенного свойства. Так и применение наших понятий о добре, истине и красоте должно быть целостное для сохранения своего полного на нас действия.
Внимание к символизму оказало бы, в наше время, и ту услугу, что, при пользовании символизмом, могли бы избегать двух прискорбных крайностей, а именно: с одной стороны не вдавались бы в такую отвлеченность, при которой не дают надлежащего значения познанию природы физической, - а, с другой стороны, не впадали бы в матерьялизм, не хотящий видеть творческие идеи в природе. И освободились бы мы и от влияния Декартовой матерьялизации пространства, да и от Лейбницевой монадологии.
Поговорив о символизме, заметим здесь, по отношению к истинному символизму, что его должно вполне различать от ложной символистики, то есть от нездравых понятий так называемых «символистов», теперь появившихся, не имеющих никакого понятия о существенных аналогиях и делающих случайные и безыдейные сравнения между такими вещами, которые не имеют ничего общего меж собою в свойствах.
Личные впечатления не могут заменять собою сущности вещей, также как и игра слов не может заменять мысли, на действительности основанной. Еще меньше смысла в игре букв, составляющей сущность так называемых «ребусов», не заслуживающих и имени загадок. В этом отношении, древняя мудрость оказывала более мысленной силы, и загадки древности отличались глубокомыслием. Достаточно здесь сослаться на символическую загадку сфинкса, которого лицом означался ум человека, крыльями - человеческая душа, а лапами - животная природа человека. А познание человека и его трех возрастов и было предметом той загадки.
На значение символизма обращалось внимание и в свято- отеческих писаниях. Так, например:
Святый Ириней, отец первого века Церкви, говорит (в кн. 4-й), что по воле Творца духовной и вещественной природы, - предметы земные, среди которых мы поставлены, служат как бы формою небесных, - подобно литейным вместилищам, служащим литейщику к отливке в них предположенных вещей.
Святый Григорий Нисский (в слове на Песнь Песней), говорит, что человек, чрез мысленное восхождение от видимых вещей к предметам духовного мipa, раскрывает завесу, за которою находится истина, что и весьма содействует устремлению души к своему Источнику.
Святый Иоанн Златоуст (в толков. на Ев. от Иоан.), говорит, что Сам Дух Святый вещает нам чрез уподобления, в Священном Писании, и что такими уподоблениями возбуждается ум человеческий, оживотворяются впечатления, а истины глубже напечатлеваются в нашей памяти. Златоустый учитель находил, что такой способ учения отличается убедительностию.
Святый Дионисий Ареопагит в своей книге: «О небесной иерархии» представил целый ряд символических соответствий между предметами земными и земными и небесными [8].
Климент Александрийский, в своих Строматах, говорит, что искание человеком истины под ее покровами соответствует благим намерениям Творца: - так как истина тогда и сообщает себя постепенно, по мере раскрытия образных ее оболочек или хранилищ.
Климент, ревнитель христианской философии и ее полнейший представитель в эпоху лжегностиков, признавал, что внимание к языку символизма весьма полезно и Богослову, и моралисту, и вообще познавателю существа вещей.
Глубокий и назидательный символизм представляет нам и великий канон преподобного Андрея Критского, научающий и практической символизации всех событий обоих заветов, во внутренней жизни христианина.
Символизмом обилует и живое священное предание, то есть наше церковное Богослужение со своими многознаменательными обрядами. Можно, по-видимому, и здесь упомянуть, например, о общих символических действиях при Богослужении, как то: о каждении, о возжигании свеч и лампад, о церковных облачениях, об праздничных исхождениях из алтаря на запад храма, об отверстых вратах алтаря на всю пасхальную седмицу, и прочее, - то есть все о безмолвных, но глубоко знаменательных, а тем и говорящих сердцу, символических указаниях на спасительные истины.
Наконец, в виду того, что и чрез все изящное символизируются вечные идеи, а также и для выяснения того, как переходит созерцание - в осуществление, взглянем на способ проявления созерцаний. Возьмем, для примера, деятельность истинного художника. Он, задумывая и потом выполняя артистическое произведение, переживает время внутреннего подвига, великого труда сил душевных. При этом художник находится, главным образом, в созерцательном состоянии, которое не оставляет его и при внешнем выполнении задуманного. А это и возвышает его природу. Известно, например, что Рафаэль имел озарение в тонком дремании, как бы в видении, о Пречистой Деве с Богомладенцем и поспешил набросать на стене хотя бы абрис идеального предмета этого созерцания, по которому и осуществил он картину Мадонны Сикстинской.
Художник истинный, взирая на являющийся ему идеал первообразной красоты, проникается ее свойствами и ищет, так сказать, воплотить его во внешний образ, по возможности соответствующий данному пониманию. В таком виде и передает он, в произведении своем, сознанное им изящное; а чем цельнее было усвоение им идеала, тем более силы будет в его художественном творении. - В этом и кроется объяснение великих образцовых произведений, так называемых: «Che d’oeuvres». Любуясь ими, вы живете внутреннею жизнию самого художника; - вы с ним созерцаете, соприкасаетесь с его идеалом, и таким образом сами душой возвышаетесь.
Такое понимание художества выключает уже все неопределенные и беспорядочные способы передачи впечатлений, которые теперь столь известны под именем: «импрессионизма», с декадентским отрицанием традиции в художествах и с отступлением и от естественной правильности форм, и перспективы, и колорита, заменяемого фантастическими красками, и т.п., а в музыке - с неподчинением ее законам. Но неужели для искусства предпочтительнее: падение, нежели возвышение? А сказанное здесь относительно художеств, касается равномерно и области словесности. Не должно ли, и в литературных произведениях, проявляемо быть стремление к единению истины, - добра и изящества при передаче впечатлений? Происходит же это в форме более или менее чистой смотря по внутреннему состоянию писателя. Но, в словесности, если не держится она законов истины, добра и изящества в их гармонии и единении, то являются крайне ненормальные направления, не говоря уже о тенденциозных... - Не дожили ли мы до времен вражды против начал совершенства?..
Душа человеческая, обладая возможностию принимать или не принимать являющееся созерцанию ее, выполнять или не выполнять Творческих намерений; имеет и способность перерабатывать впечатления, в нее вошедшие, и переводить созерцаемое в осуществление, сообразно призванию своему.
Но высшее осуществление закона человеческого назначения проявляется в одухотворенной нравственной деятельности. Всякое доброе начинание, всякий подвиг самоотвержения или истинной любви к ближнему, - имеет источником то вдохновение свыше, которое может получать человек от любви вечной. Ею-то проникаясь, и с нею соединяясь, вводит он ее и в свою жизнедеятельность.
«Пребывающий в любви, в Боге пребывает, и Бог в нем пребывает». «В ком нет любви, тот Бога не знает, а ходит во тьме, не ведая, куда идет». (Иоан. IV, 7, 8).
И никакие научные знания не откроют нам ни тайн природы, ни тайн бытия нашего, ни тайн Божией жизни, если не вселится в сердце наше: небесная любовь!
«Все в мiре побеждает
Небесная любовь!
Из мертвых воскрешает
И нас рождает вновь!»
Только на орлиных крыльях этой любви мог святый апостол Евангелист Иоанн возвыситься до того состояния, в котором открыта ему сокровеннейшая тайна существа Божия и даровано созерцать искони сущее вечное Слово, все создавшее и благоизволившее воплотиться для восстановления человека. И лишь та же любовь раскрыла духовный взор тайновидца, которому Сам Спаситель даровал проникнуть сквозь непроницаемую завесу будущности Церкви и всего мiра. А какие же слова слышались из уст величайшего таинника. Одни эти: «О чадца! Любите друг друга!».
Вспомним здесь о трогательнейшем событии из пастырской деятельности апостола:
Святым евангелистом Иоанном был поручен епископу юноша, им сперва наставленный во всем добром, но который, в отсутствие апостола, чрез несколько времени сбился с пути и ушел в шайку разбойников, в которой и сделался начальником. Но Христов апостол, спросив у епископа: сберег ли он вверенный ему залог, то есть душу того юноши, пошел сам искать заблудшего, подражая Доброму Пастырю, пришедшему в мiр за погибшей овцой: за драгоценнейшею душою человеческою. - Старец, невзирая на слабость сил своих, шел под палящим зноем солнечным, с трудом передвигая ноги, но сила любви, в нем пламеневшая, все превозмогая, давала ему силу. Он пошел в горы, куда юноша укрылся было от Иоанна. Но Богоносный старец побежал во след его, призывая его любвеобильными восклицаниями и умоляя «сжалиться» и остановиться. Наконец сердце юноши было тронуто, и он, остановясь, повергнул к ногам апостола свое оружие. - Иоанн, взяв юношу за руки, целовал эти руки, обагрявшиеся часто кровию, и умолял его покаяться и возвратиться на путь добра, - обещая при этом прощение преступлений. И припал к стопам Иоанна покаявшийся, и так, из бездны погибели спасена душа, любовию, соединенною с тою любовию, которая с небес сошла для спасения нас, погибших.
Не самым ли высшим изяществом сияет этот чудный поступок христианской любви? И где полнее проявлено единство добра, и истины, и изящного, как не в действиях апостола любви, - чья жизнь была и созерцанием Ее, и пламением?
«Любовь есть совокупность совершенства!!!» (Кол. III, 14).
О если бы возродилось у нас стремление к Первообразу совершенства, полному благодати и истины!..
Тогда, и лишь тогда, возвысился бы весь уровень жизни, умственной, нравственной и художественной, и быт семейный и общественный!
И мы уподобились бы мудрым, принесшим пред Богомладенца дары свои: золото очищенное, как Царю веков, и ливан и смирну, как Богу и человеку - а подражая им, верою поклонившимся Ему, - мы приносили бы: очищенное верою познание истины, исполнение добра, и достойное их изящество, - к ногам Слова воплощенного, глаголющего современному человечеству: «Аз есмь путь! И истина! И жизнь!».
ПРИМЕЧАНИЯ В.С. АРСЕНЬЕВА:
1. Жив Бог и жива душа моя! - говорит Св. Писание (4 кн. Цар. 2, 2).
2. Прем. 11, 21.
3. Притч. 9, 1.
4. «Liber, librum aperit».
5. Второзак.
6. «Pretty is, who pretty does».
7. Alles Vergaengliche, Ist nur ein Gleichnisz, (конец Фауста).
8. Протестантского сомнения о подлинности его писаний мы не разделяем. Исчезновения же его книги о Богословии символическом, - нельзя не оплакивать.
("Вера и Церковь", № 4 за 1903 г.)