Санди - капитан. Сценарий первой серии сериала для

                ВЛАДИМИР КРЫЛОВ












                СЦЕНАРИЙ  СЕРИАЛА  ПО  МОТИВАМ  ПРОИЗВЕДЕНИЙ
                АЛЕКСАНДРА  ГРИНА

                НАСЛЕДСТВО  ПИК-МИКА




















                ПЕРВАЯ СЕРИЯ

                САНДИ - КАПИТАН


Ещё во времена Византии на побережье сегодняшней Болгарии, в той её

части, которая носит теперь название Поморье, на небольшом острове был основан

очень маленький, но столь же прекрасный городок Несебр. Его домики, все под

красными черепичными крышами, затейливо лепились к скалам и ступеньками 

спускались к морю по крутым склонам. И сегодня сохранились древние постройки из

белого и красного кирпича византийских времён. Остатки крепостных стен, несколько

церквей раннего христианства, а частные домики, хотя и были построены в наши

времена, но все сохранили стилистику национальной архитектуры. В порту

швартовались небольшие лодочки и шхуны, и всё это соединялось в прекрасную и

живую декорацию портового южного города.

В начале прошлого века остров соединили с берегом насыпной дамбой, в

колоритный город устремился поток туристов и отдыхающих, и всё это составило быт

и заработок сегодняшнего Несебра.

В хорошую погоду, а такая здесь случается почти всегда, улочки городка

полны туристами, они же заполняют маленькие кофе, буфеты, бары и веранды.

Но вот среди шорт, футболок, бейсболок, кино камер и фотоаппаратов стали

отдельно появляться широкие шляпы, пышные длинные и светлые платья, кавалеры в

канотье, велосипеды, велорикши и изредка конные экипажи. Всё это стало вытеснять

поток современных туристов, заменять его собою, и скоро заполнило всё

пространство городских улочек.

Мы оказались в южном портовом городе Зурбаган, который придумал Александр

Грин.

С прибрежных улочек хорошо видно  синее море.

Вот в гавани на самом общем плане стоит двухмачтовая бригантина. На

палубе что-то происходит. Спускают шлюпку. В шлюпку прыгают  два матроса и

пассажир.  Хочется рассмотреть, что же там происходит. Но неожиданно камера

делает ещё больший отъезд. Вначале по бокам кадра появляются отдельные зелёные

ветки, потом весь кадр заполняют переплетения ветвей, уходит переплёт окна, и мы

оказываемся в просторной комнате заставленной книжными шкафами. В комнате тихо,

прохладно и спокойно. На столе горит зелёная лампа, её блики отражаются в стекле

и на бронзовых деталях шкафов. За столом сидит человек средних лет, в тёмном

сюртуке, в сорочке с отогнутым воротничком и листает толстую, прошнурованную

тетрадь.

Пиастры! Пиастры! Пиастры! – раздаётся сверху. Там, среди старых

глобусов, бронзовых и гипсовых бюстов, морской керосиновой лампы, толстых папок и

свитков старых морских карт сидит попугай. Человек поднимает голову.

ФЛИНТ!

Это Флинт! Попугай Сильвера, – говорит он, обращаясь к зрителям.

Помните?

Но сегодня не про Стивенсона. Сегодня я и мои друзья, которые уже  ждут

нас, собрались, чтобы выполнить волю нашего друга Пик-Мика. Вот его фотография у

меня на столе. Наш добрый друг  скончался полгода назад и оставил нам, его

друзьям, вот эти записки. Он приподнял толстую прошнурованную тетрадь.

Идёмте!

Он встал, убавил огонь в настольной лампе, взял тетрадь и подошёл к

одному из шкафов. Шкаф  легко поддался и открыл вход в уютную комнату, стены

которой были затянуты светлым штофом, на котором располагались картины в

промежутках между напольными канделябрами и креслами.

В центре комнаты стоял ярко освещённый стол.

Пятеро мужчин, занятые приятельской беседой, повернулись к вошедшему.

Друзья! Я собрал Вас, чтобы огласить завещание, которое оставил нам наш

добрый товарищ, которого мы все искренно любили.

И в нём сказано совершенно ясно. Он поднял лист бумаги и зачитал: «Я,

ниже подписавшийся, оставляю всем моим добрым приятелям мои записки для

совместного прочтения вслух, по прошествии шести месяцев после моей кончины. Если

то, что собрано и записано мной на протяжении пятнадцати лет жизни им придётся по

вкусу, то каждый из них должен почтить меня бутылкой вина, выпитого за свой счёт

и в обязательном присутствии моей собаки, пуделя Мика».

Пудель в этот момент прыгнул на диван и устроился там у подушки.

Ярко горят свечи. Часы качают маятником. И шесть заранее приготовленных

бутылок вина светятся тёмным золотом рядом с кофейным сервизом и закусками на

серебряном подносе.

– Не черновики ли там от писем. Он был изрядным мистификатором.

– Наш друг был добрым фантазёром.

        – Послушаем, что написал этот милый чудак.

Говоря это, мужчины закуривали трубки и сигары, располагаясь как кому

было удобнее.

Прошла минута.

Хозяин откашлялся, провёл рукой по волосам и придал лицу строгое

выражение, не допускающее перебиваний и шуток.

Потом он развернул тетрадь и прочёл заглавие первого повествования:

«Капитан Сандерс».

И лёгкая как туман, задумчивая фигура Пик-Мика вышла из сумрака, села за

стол, а из-за стены донеслись приглушённые выкрики: «Пиастры! Пиастры! Пиастры!»

Камера наплывает на пламя свечей канделябров, которое расплывается на

экране в мерцающую золотую массу.

               
                Пошли титры.

       
Давно стемнело, шёл холодный дождь и шумело море.

        Ветер рвался и свистел над набережной.

От фонарей судов, стоящих в гавани, и их метущихся отражений весь мир

казался бушующей бархатной пропастью. У мола, скрипя и ухая, толкались чёрные

шлюпки и чёрная вода под ними вспыхивала искрами.

«Эспаньолу», маленькое судёнышко, которое едва поднимало шесть тонн,

ударяло о набережную. Рядом раскачивалась «Мелузина», тоже небольшое судёнышко.

На нём матросы, ярко осветив свою каюту, грелись водкой.

Сквозь шум дождя и звуки гавани прорывались их пьяные выкрики и обрывки

шумного разговора.

За столом сидели Патрик и Моольс, два рыжих свирепых чучела, Каррель –

гусиная шея и повар Болинас.

–  Он нашёл клад – процедил сквозь зубы Моольс и поставил на стол

кружку.

–  Нет, – возразил Патрик. Он жил в комнатке, где был потайной ящик. В

ящике оказалось письмо, и он из письма узнал, где алмазная шахта.

– А я слышал, – протянул Гусиная шея, – что он каждый день выигрывал в

карты по миллиону!

– А я думаю, что продал он душу дьяволу, – нагнувшись к собеседникам,

свистящим шёпотом прошамкал Болинас, – иначе так сразу не построишь дворцов.

Не спросить ли нам у «головы с дыркой»? – ехидно осведомился Патрик, – у

Санди  Пруэля с «Эспаньолы», который всё знает?

Гнусный, пьяный смех всей компании был ответом.

Шестнадцатилетний Санди Пруэль сидел в кубрике «Эспаньолы» и смотрел в

отверстие, заменяющее иллюминатор. Стекла не было и резкий как щелчки дождь бил

ему в лицо. Струйки воды стекали за шиворот рубахи.

Ему было одиноко.

Он заткнул отверстие намокшей от дождя тряпкой и засучил рукав рубахи на

правой руке. Там вспухшей кожей краснела недавняя татуировка в виде трёх слов: «Я

всё знаю».

Санди тронул татуировку пальцем. Она болела. Опустил рукав и лёг на

койку.

На грубом дощатом столе горел огарок свечи, поставленный на разбитую

глиняную миску. Рядом лежал исписанный и измазанный рыжими чернилами переплёт

старой книги, страницы которой были вырваны. В тряпице чернели окурки, собранные

в гавани. Санди выбрал наиболее соблазнительный, закурил и лёг, укрывшись старой

морской курткой. Потом он протянул руку, взял переплёт и начал рассматривать его.

На внутренней стороне переплёта было написано: «Дик Фарменон. Люблю тебя Грета.

Твой Д.» и ниже: «Сомнительно, чтобы умный человек стал читать…».

Вдруг сверху послышались шаги и голоса. Палуба "Эспаньолы" была ниже

набережной, поэтому на неё можно было попасть без сходней.

          –  Сюда, Эстамп! – услышал Санди.

Двое мужчин, закутанные в блестящие от воды непромокаемые плащи,

спрыгнули на палубу «Эспаньолы».

– Никого нет на этом драном корыте, – проговорил высокий, оглядываясь по

сторонам.

  – Всё равно – ответил его спутник, голосом небрежным и мягким,

казалось, не женщина ли отвечает мужчине.

  – Ну, кто там?! – громче сказал первый, – в кубрике свет, эй! Молодцы!

  Санди силуэтом появился в двери комнаты, ёжась и стараясь рассмотреть

пришедших.

   – Мальчик, где шкипер? – спросил высокий.

   Санди, укрывшись курткой вышел на палубу.

   – Я один на судне. – Он вглядывался в незнакомых людей.

           – Шкипер с братом ушли, они сидят в трактире.

   – В таком случае, улыбнулся спутник высокого человека, не спуститься

ли нам в кубрик?  Юнга, пусти нас к себе, и мы поговорим, здесь так сыро.

Они двинулись к двери. Спустившись в кубрик сели на койку и  сидели,

пригнувшись, чтобы не стукнуться о потолок – палубу.

Санди сел на вторую койку, недоверчиво оглядывая посетителей, которые

теперь были хорошо видны.

Старший, широколицый, с бледным лицом, строгими серыми глазами и едва

заметной улыбкой, походил на сурового капитана. Младший имел небольшие усы,

тёмные пренебрежительные глаза и светлые волосы. Оба сидели в дождевых плащах, у

высоких сапог с лаковыми отворотами блестел тонкий рант.

– Поговорим, молодой друг! – сказал старший, улыбаясь Санди. Как ты

можешь заметить, мы не мошенники. 

– Клянусь громом! – ответил насколько мог внушительно Санди, не желая

ударить в грязь лицом.

  –Что ж поговорим, чёрт побери!

Пришедшие качнулись, словно между ними ввели бревно, и стали хохотать.

Некоторое время Санди обиженно смотрел, потом сказал, насколько мог

хриплым басом: «Пусть перелопаются в моём мозгу все тросы, если я что-нибудь

понимаю."

– Ну, сказал старший, – мы не хотели обидеть тебя. Мы засмеялись потому,

что немного выпили. Видишь ли в чём  дело.

В начале мы опоздали на поезд. Из-за этого на пароход «Стим». А это, ты

знаешь, единственное судно, которое здесь курсирует.

Санди кивнул.

«Стим вернётся через сутки, а неотложное дело требует нас к утру на мыс

Гардена… и ты повезёшь нас туда, если хочешь заработать».

Санди присвистнул.

– А мой шкипер, дядюшка Гро? Надо спрашивать у него. Я схожу за ним.

Старший двинул бровью, вынул бумажник, положил его на колено и звякнул

монетами. Когда он его развернул, в его ладонь пролилась блестящая струя, и он

стал играть ею подбрасывая, и говоря в такт этому волшебному звону: «Вот твой

заработок сегодняшней ночи, –  сказал он играя монетами, –  Здесь тридцать пять

золотых. Я и мой друг Эстамп знаем руль и паруса и весь берег внутри залива, ты

ничем не рискуешь. Напротив, дядюшка Гро объявит тебя героем и гением, когда с

помощью людей, которых мы тебе дадим, вернёшься ты завтра утром и передашь ему

вот этот банковский билет. Тогда вместо одной калоши у него будут две. Ну, что

юнга? Плывём»?

Санди смотрел широко раскрытыми глазами. Всё это было неожиданно,

необычно, страшно, и захватывающе.

– В таком случае… Вы, конечно, знаете… Вы не подведёте меня», –

пробормотал Санди.

– Не беспокойся,  всё будет в порядке, – сказал старший.

Они вышли на палубу, развязали два косых паруса с подъёмной реей, сняли

швартовы, поставили кливер и, когда старший , которого звали Дюрок, повернул

руль, «Эспаньола» отошла от набережной и никто этого не заметил.

Мимо мелькнули набережная, огни, суда. Они вышли из гавани на крепком

ветре с хорошей килевой качкой и, как повернули за мыс, у руля стал Эстамп, а

Санди и Дюрок спустились в каюту. Дюрок сел боком на стул, задумавшись, свесив

правую руку через его спинку, а левой придерживал сползающий плащ. Его бархатная

куртка была расстегнута у самого горла, обнажая белый треугольник сорочки, одна

нога отставлена далеко, другая – под стулом. Он думал, смотря мимо Санди. В этой

позе заполнил он собой всю маленькую каюту.

Желая быть на своём месте, Санди открыл шкафчик дядюшки Гро согнутым

гвоздём и поставил тарелку с яблоками, синий графин, до половины налитый водкой,

и вытер пальцем стаканы.

– Клянусь брамселем, – сказал он, – славная водка! Не желаете ли вы и

товарищ ваш выпить со мной?

  – Что ж, это дело! – ответил, выходя из задумчивости, Дюрок.

            Заднее окно каюты было открыто.

   – Эстамп, не принести ли Вам стакан водки? – крикнул в окно Дюрок.

   – Отлично, дайте – ответил Эстамп. Его лицо и плащ были мокры и

блестели в свете окна.

   – Я думаю, не опоздаем ли мы, Дюрок?

   – А я хочу надеяться, чтобы всё оказалось ложной тревогой. – ответил

Дюрок, кутаясь в плащ, и, выходя со стаканом в руке на палубу.

   – Миновали ли мы Флиренский маяк?

   – Маяк справа, Проходим под бейдевинд – ответил Эстамп.

   Эстамп выпил и взял у Дюрока яблоко.

   Дюрок  вернулся в каюту, отряхнул плащ, посмотрел на Санди и сказал:

«Теперь выпьем с тобой юнга. Ты, я вижу, малый не трус. Как зовут тебя?

    – Я Санди Пруэль, в моей семье не было трусов, – сказал Санди со

скромной гордостью и басом. – Море  и ветер – вот, что я люблю!

Дюрок посмотрел на него сочувственно, словно Санди нашёл и принёс ему

потерянную вещь.

– Ты Санди или большой плут , или странный характер. – сказал он,

подавая Санди папиросу и наливая стаканы. Знаешь ли ты, что я тоже люблю море и

ветер?

– Вы должны любить.

– Почему?

– У вас такой вид.

– Никогда не суди по наружности. – сказал, улыбаясь, Дюрок.

– Но оставим это. Знаешь ли ты, пылкая голова, куда мы плывём?

Санди покачал головой. Они закурили.

– У мыса Гардена стоит дом моего друга Ганувера. По наружному фасаду в

нём сто шестьдесят окон, если не больше. Дом в три этажа. Он велик, друг мой

Санди, очень велик. И там множество потайных ходов, есть скрытые помещения редкой

красоты, множество затейливых неожиданностей. Старинные волшебники покраснели бы

от стыда, что так мало придумали в своё время, знай они этот дом.

– И я смогу увидеть всё1 это?

– Ну, это как сказать, – ответил Дюрок рассеянно. Боюсь, что  нам будет

не до тебя. Он повернулся к окну и крикнул: «Иду Вас сменить»!

Он встал. Стоя поправил и застегнул плащ и шагнул во тьму.

Вошёл Эстамп, сел на покинутый Дюроком стул и, потирая закоченевшие руки

и вытирая лицо платком, сказал: «Третья смена будет твоя». Они помолчали.

– Ну, что же ты сделаешь на свои деньги?

– Что сделаю? – переспросил Санди, нехотя возвращаясь из восторженной

задумчивости.

– Пожалуй, я куплю рыбачий баркас. Многие рыбаки живут своим ремеслом.

– Вот как!? – рассеянно оглядываясь по сторонам, сказал Эстамп. А я

думал, что ты подаришь что-нибудь своей душеньке. Эстамп не знал, что сказать.

Они ещё помолчали.

– Ну а частенько ли тебя лупит твой шкипер, Томми?

– Санди, Санди моё имя, клянусь Лукрецией! – поправил его Санди

внушительным басом.

Захохотав, Эстамп схватил Санди за ухо и вскричал: «Каково! Её зовут

Лукрецией! Ах ты волокита! Дюрок, слышите? Подружку Санди зовут Лукрецией!

– Не дразните мальчика, Эстамп, – ответил Дюрок.

Санди совсем было собрался обидется, но Дюрок прокричал: «Поворот»!

Эстамп и Санди выскочили на палубу и перенесли паруса к левому борту. Ветер стал

слабее, но всё же «Эспаньола» шла с сильным боковым креном, иногда с всплесками

волн на борту.

– Твоя смена, Санди – сказал Дюрок и накинул на плечи мальчика свой

плащ. «Так держать», –  сказал он, указывая румб.

– Есть так держать – молодцевато отчеканил Санди.

Теперь мужчины были в каюте, и Санди видел сквозь прямоугольник окна

силуэты их фигур.

Недолгно побыв в каюте, Дюрок вышел, огонь его папиросы приблизился к Санди и тот

различил лицо Дюрока, склонившееся над компасом.

– Ну что, – сказал он, хлопая Санди по плечу, – вот мы

подплываем.Смотри!

Слева во тьме , мерцала золотая сеть далёких огней.

– Так это и есть тот дом? – спросил Санди.

– Да, ты никогда не бывал здесь?

– Нет.

– Ну, тебе есть, что посмотреть!

Обойдя камни берегового выступа, «Эспаньола» пошла к небольшой бухте, и

Санди увидел, что они находятся у склона  садов или рощ, расступившихся вокруг

чёрной, огромной массы, неправильно помеченной огнями в разных частях. Рядом был

небольшой мол, по одну сторону его покачивались яхты. «Эспаньола» причалила.

Дюрок выстрелил, и немного спустя явился человек, ловко поймав причал,

брошенный Санди.

Вдруг разлетелся свет! Вспыхнул на конце мола яркий фонарь, и Санди

увидел широкие, блестящие от дождя ступени, опускающиеся к воде.

– Что Ганувер? – спросил, прыгая на мол, Дюрок у человека, их

встретившего. – Вы нас узнали, надеюсь? Идёмте Эстамп. Иди с нами и ты, Санди.

Ничего не случится с твоим судёнышком. Возьми деньги, – он просыпал в пригоршню

Санди золотые монеты.

– А Вы Том, проводите молодого человека обогреться и устройте его

всесторонне, затем Вам предстоит путешествие.

– Пока прощай, Санди.

– Ну, тронемся и дай Бог , чтобы всё было благополучно – сказал он,

обращаясь к Эстампу.

И они исчезли влево в темноте.

Санди поднял глаза на Тома и увидел косматое лицо, смотревшее на него с

двойной высоты его роста, склонив огромную голову. Из его рта, ворочавшего как

жёрнов  соломинку, пылающую искрами трубку, изошёл мягкий приятный голосок,

подобный струйке воды:

– Ты капитан, что ли? – сказал Том, поворачивая Санди к свету, чтобы

рассмотреть.

– У какой синий! Замёрз?

– Чёрт побери! – сказал Санди, – и замёрз, и голова идёт кругом. Если

вас зовут Том, не можете ли вы объяснить всю эту историю?

– Это какую же такую историю? –  Том говорил медленно, как тихий

рассудительный младенец. – Пойдём-ка, поужинаем. Вот это будет, я думаю, самая

хорошая история для тебя.

Он повернулся и пошёл на берег, сделав Санди рукой знак следовать за ним.

От берега по ступеням, расположенным полукругом, они поднялись в огромную

прямую аллею и зашагали меж рядов гигантских деревьев. Иногда слева и справа

вспыхивал свет, показывая в глубине спутанных растений колонны или угол фасада с

массивным узором карнизов.

За входной аркой было светло, как днём; три двери с разных сторон,

открытые настежь, показывали ряды коридоров и ламп, горевших под потолком. Том

открыл дверь, и Санди увидел  множество людей вокруг очагов и плит. Пар и жар,

хохот и суматоха, грохот и крики, звон посуды и плеск воды; здесь сновали

мужчины, подростки, женщины, и Санди, как будто бы попал на шумную площадь.

– Постой-ка, – сказал Том, – я поговорю тут с одним человеком, – и

отошёл, затерявшись. Тотчас Санди почувствовал, что мешает, – его толкнули в

плечо, задели по ногам, бесцеремонная рука заставила отступить в сторону, а тут

женщина стукнула по локтю тазом, и уже несколько человек крикнули ворчливо-

поспешно: «А ну-ка, с дороги, приятель! Не мешай! Не мешай, Молодой человек»!

Санди двинулся в сторону и столкнулся с поваром, нёсшемся с ножом в руке, сверкая

глазами. Тут толстоногая девчонка, спеша, растянулась на скользком полу с

корзиной, и прибой миндаля подлетел к ногам Санди; в то же время трое, волоча

огромную рыбу, отпихнули Санди в одну сторону, повара в другую и пробороздили

миндаль рыбным хвостом.  Санди, сказочный богач, стоял, зажав в кармане горсть

золотых и беспомощно оглядываясь, пока, наконец, в случайном разрыве этих

спешащих, орущих, бегающих людей не улучил момент отбежать к дальней стене, где

ошалело опустился на табурет и где его разыскал Том.

– Пойдём-ка – сказал он, заметно весело вытирая рот. На этот раз идти

было не далеко; Они пересекли угол кухни и поднялись в белый коридор, где в

широком помещении без дверей стояло несколько коек и простых столов.

– Я думаю, нам не помешают здесь, – сказал Том и, вытащив из-за пазухи

тёмную бутылку, степенно опрокинул её в рот так, что булькнуло раза три.

– Ну-ка, выпей, а там принесут, что тебе надо, – и Том передал бутылку

Санди.

Тут подошёл угловатый человек со сдавленным лицом и вздёрнутым носом, в

переднике. Он положил на кровать пачку вещей и спросил Тома: «Ему, что ли»?

Том не удостоил его ответом, а взяв платье, передал Санди, сказав: «Ты в

лохмотьях, вот мы тебя нарядим. И видя, что Санди опустил на тюфяк золото,

которое тому теперь  не куда было сунуть на себе, сказал: «Хорошенький ты сделал

рейс. Ну что ж, прими приличный вид, поужинай и ложись спать, а утром можешь

отправляться куда хочешь».

Тут Том заметил на руке Санди татуировку и склонив голову на бок прочёл

её негромко. Потом он провёл по ней пальцем.

– Ты всё знаешь? – пробормотал он  озадаченно. Почесал подбородок и стал

хохотать, уставившись Санди в лицо.

– Санди! – кричал он, тряся злополучную руку.  А знаешь ли ты, что ты

парень с гвоздём?

–Вот ловко!

– Джон! Взгляни сюда! Тут ведь написано бесстыднейшим образом: «Я всё

знаю»

Санди стоял, прижимая к груди рубаху

Начал собираться народ.

– В чём дело?

– Вот этот!

– Всё знает!

– Покажите-ка ваш диплом, молодой человек!

– Как варят соус тортю?!

–Эй, эй, что у меня в руке?

  – Слушай, моряк, любит ли Тильда Джона?

– Ваше образование? Объясните течение звёзд и прочие планеты!

Наконец, какая-то замызганная девчонка с чёрным как у воробья, носом,

положила Санди на обе лопатки, пропищав: «Папочка, не знаешь ли ты, сколько

трижды три»?

Санди был взбешён. Заметив это, насмешники расступились, кто-то сказал:

«Как побледнел, бедняжка. Сейчас видно, что над чем-то задумался».

Мир посинел для Санди.

И не зная, чем запустить в толпу, он схватил горсть золотых, швырнув её с

такой силой, что половина людей выбежала, хохоча до упаду.

Санди кинулся на Тома.

Вдруг всё стихло.

Вошёл человек, лет двадцати двух, худой и прямой, очень меланхоличный и

прекрасно одетый.

Кто бросил деньги? – сухо спросил он.

Все молчали, задние напирали, а Том, смутясь было, но тотчас развеселяясь,

сказал: «В самом деле,  есть у него на руке эти слова. Покажи руку, Санди, что

там, ведь с тобой просто шутили».

– Соберите ему деньги, – сказал вошедший, потом подошёл к Санди и

заинтересованно осмотрел его руку.

– Вы сами это написали

– Я был бы последний дурак – сказал Санди. Надо мной издевались, над

пьяным, напоили меня, парни со шхуны «Мелузина». Они высмеяли меня за то, что я

читал книги и мог ответить на такие вопросы, какие им и в голову никогда  не

приходили.

– Так … а всё-таки, – может быть, хорошо всё знать. –  Он, улыбаясь,

смотрел, как Санди гневно одевается, как торопится обуться.

– Когда Вы поужинаете, пусть Том пришлёт Паркера, а Паркер пусть отведёт

Вас наверх. Вас хочет видеть Ганувер, хозяин.

Вы моряк и, должно быть храбрый человек, прибавил он, подавая Санди

собранные деньги.

– При случае в грязь лицом не ударю – сказал Санди, упрятывая своё

богатство.

Молодой человек  посмотрел на Санди. Что-то мелькнуло в его глазах, –

искра неизвестных соображений.   «Это хорошо, да…» – и, странно взглянув, он

ушёл.

– Это ещё кто? – спросил Санди.

– Поп, библиотекарь хозяина – подводя Санди к столу, на котором уже

стоял ужин, ответил Том.

– Санди сел к столу, а Том вышел.

В это время за стеной, – помещение было без дверей, их заменял сводчатый

широкий проход, – несколько человек, вышли покурить и вели разговор.  Санди не

видел людей, только их тени падали на противоположную стену коридора. Но разговор

был слышен прекрасно.

– Ну что, опять, говорят, свалился?!

– Было дело. Споят его, как пить дать.

– Да уж спился.

–А эта шельма Диге чего смотрит?

Один из говорящих, сухощавый седой человек в поварском фартуке, вышел в

проём, посмотрел на Санди и снова скрылся.

– А ей-то что? – говорили в коридоре.

– Ну как что! Говорят они в большой дружбе или просто амуры, а может

быть, он на ней женится.

– Я слышал, как она говорила: «Сердце у Вас здоровое; вы, говорит, 

очень здоровый человек, не то, что я».

– Значит пей, значит, можно пить.

– Да всем известно, что доктор сказал: «Вино я Вам воспрещаю

обязательно. Что хотите, хоть кофе, но от вина Вы можете очень просто помереть,

имея сердце с пороком».

Санди, занятый ужином, всё же внимательно слушал.

– Будь у меня такой домина, я пил бы на радостях.

– А что? Видел ты что-нибудь?

– Разве увидишь? По-моему, болтовня, один сплошной слух. Никто ничего не

видел. Есть, правда, некоторые комнаты закрытые, но пройдёшь все этажи, – нигде

ничего нет.

– Да, поэтому это есть секрет.

Санди перестал есть и насторожился.

– А зачем секрет?

– Дурак! Завтра всё будет открыто, понимаешь? Торжество будет,

торжественно это надо сделать, а не то, что кукиш в кармане. Чтобы было согласное

впечатление. Я кое-что слышал, да не тебе скажу.

– Стану ли я ещё тебя спрашивать!?

Тут вошли Том и Паркер. Паркер был седой, остриженный, слегка лысый

плотный человек в белых чулках, синем фраке и открытом жилете. Он носил круглые

очки и слегка прищуривал глаза, когда смотрел поверх стёкол. Том остановился у

входа  и сказал: «Да, не узнать парня. И лицо его стало другое, как поел. Видели

бы Вы, как он потемнел, когда прочитали его скоропечатную афишу».

– Кажется, Вас зовут Сандерс? – спросил Паркер. Идёмте Санди, и

постарайтесь не отставать.

Санди встал, стараясь держаться независимо.

Они прошли коридор до половины и повернули в проход, где за стеной,

помеченная линией световых точек, была винтовая лестница. Взбираясь вверх, Паркер

дышал хрипло и часто, но быстроты не убавлял. Он открыл дверь в глубокой каменной

нише, и они очутились среди пространств, сошедших, казалось, из стран великолепия

воедино. Среди пересечений линий света и глубины, восставших из неожиданности,

иногда был заметен огромный венок мраморного камина, воздушная даль картины или

драгоценная мебель в тени китайских чудовищ. Взглянув под ноги, Санди увидел

мраморную резьбу лент и цветов. Наконец, Паркер остановился, расправив плечи и,

подав грудь вперёд, ввёл Санди за пределы огромной двери. Он сказал:  «Санди,

которого Вы желали видеть, – вот он, – затем исчез. Санди обернулся – его не

было.

– Подойдите-ка сюда, Санди, – устало сказал кто-то.

Санди огляделся, заметив в туманно-синем, озарённом сверху пространстве,

полном зеркал, блеска и мебели, несколько человек, расположившихся по диванам и

креслам с лицами, обращёнными к Санди.  Они были разбросаны, образуя неправильный

круг. Вглядываясь, чтобы угадать кто сказал «подойдите», Санди обрадовался,

увидев Дюрока с Эстампом; они стояли подле камина и делали ему знаки

приблизиться. Справа в большой качалке полулежал человек лет сорока с бледным

приятным лицом, укрывшись пледом с повязкой на голове. Слева сидела женщина.

Санди лишь мельком взглянул на неё, сразу увидел, что она очень красива, и оттого

смутился. В её темных волосах блестели белые искры и вся она была охвачена

прекрасным синим рисунком хрупкого очертания. Её лицо было немного длинное, с

ярким малиновым ртом и большими глазами смотрящими как будто в тени. Оно имело

выражение как у человека, которому быстро и тайно шепчут на ухо.

– Ну, скажи, что ты сделал с моими друзьями? – произнёс закутанный

человек, морщась и потирая висок. – Они, как приехали на твоём корабле, так не

перестают восхищаться твоей особой.

Меня зовут Гановер; садись, Санди, ко мне поближе.

Он указал кресло, в которое Санди и сел, – но не сразу, так как оно всё

поддавалось и поддавалось под ним, но наконец укрепилось.

– Итак, – сказал Ганувер, улыбаясь, – ты любишь «море и ветер»!

Санди промолчал.

– Не правда ли, Диге, какая сила в этих простых словах?! – сказал

Ганувер молодой даме, – они встречаются как две волны. 

Рядом с Диге были двое немолодых людей. Один – нервный человек с чёрными

баками, в пенсне с широким шнурком. Он смотрел выпукло, как кукла, не мигая и

как-то странно дёргая левой щекой.

Его белое лицо в чёрных баках, выбритые губы, имевшие слегка надутый вид,

и орлиный нос, казалось, подсмеиваются. Он сидел, согнув ногу треугольником на

колене другой, придерживая верхнее колено прекрасными матовыми руками и

рассматривая Санди с лёгким сопением. Второй был старше, плотен, брит и в очках.

– Волны и эскадрильи! – громко сказал рокочущим басом  первый из них, не

изменяя выражение лица и уставившись на Санди. – Бури  и шквалы, брасы и

контробасы, тучи и циклоны, цейлоны, абордаж, бриз, муссон, Смит и Вессон!

Дама рассмеялась. Улыбнулись все остальные, только Дюрок остался, – с

несколько мрачным лицом, – безучастным к этой шутке и, видя, что Санди вспыхнул,

перешёл к нему, сел между Санди и Ганувером.

– Что ж, – сказал он, кладя руку на плечо Санди, – Санди служит своему

призванию, как может. Мы ещё поплывём, а?

– Далеко поплывём, – сказал Санди, радуясь, что у него есть защитник.

Все снова засмеялись.

– А помнишь, – обращаясь к Санди,  сказал Эстамп, – «огненная вода»,

«клянусь Лукрецией», честное слово он поклялся Лукрецией! К тому же, он «всё

знает»  - честное слово!

Поп каверзно улыбнулся.

– Если я что-нибудь «знаю»,  –  сказал вставая Санди, – так это

следующее. Приметьте. Я знаю, что никогда не буду насмехаться над человеком, если

он у меня в гостях и я перед тем делил с ним кусок и один глоток. А главное, – и

Санди посмотрел на Попа, – я знаю, что никогда не выболтаю, если что-то увижу

случайно, пока не  справлюсь, приятно ли это будет кое-кому.

Сказав так, Санди сел. Молодая дама, пристально посмотрела на него,

пожала плечами. Все смотрели на Санди.

– Он мне нравится, – сказал Ганувер, – однако не надо ссориться, Санди.

–Посмотри на меня, – сурово сказал Дюрок; Санди посмотрел и увидел

совершенное неодобрение, – с тобой пошутили и ничего более. Пойми это!

– Экий Вы горячий, Санди, – сказал Поп, подходя к нему, – ну, здесь нет

ничего особенного, не волнуйтесь, только впредь обдумывайте Ваши слова. Я Вам

желаю добра.

– Санди! – Ганувер поманил его рукой. Санди встал и подошёл к качалке.

Теперь он лучше рассмотрел этого человека с блестящими, чёрными глазами,

рыжевато-курчавой головой и грустным лицом, на котором появилась тонкая и немного

больная улыбка. Он, видимо, говоря с Санди, думал о своём, очень, может быть,

неотвязном и трудном, так как скоро перестал смотреть на Санди , говоря с

остановками.

– Так вот, мы обдумали наше с тобой знакомство и решили, если ты хочешь.

Ступай к Попу в библиотеку, там ты будешь разбирать…

– Нравится он Вам Поп? Вижу, что нравится. Если он немного скандалист,

то это полбеды. Я сам был такой. Ну иди. Не бери себе в поверенное вино, милый

ди-Сантильяно. Шкиперу твоему послан приятный воздушный поцелуй; всё в порядке. –

Ганувер улыбнулся, потом крепко сжал губы и вздохнул.

Санди поклонился и пошёл с Попом, но потом, вспомнив, что не поблагодарил

Ганувера, обернулся и сказал: «Я очень рад работе. Эта работа мне нравится.

Будьте здоровы.

Ганувер добродушно кивнул.

Выходя, Санди услышал Диге. – Этот молодой человек не в меру строптив.

Поп и Санди перешли электрический луч, падавший сквозь высокую дверь на

ковёр неосвещённой залы, и пошли коридором.

– Вы отличились, – сказал Поп, – похитили судно; славная штука, честное

слово.

– Едва ли я рисковал, – ответил Санди, – мой шкипер, дядюшка Гро тоже,

должно быть, не в накладе.

Они вошли в библиотеку – круглую залу, яркую от света огней.

– Но скажите, почему они так торопились?

– Есть причины! – Поп  повёл Санди к столу с книгами и журналами. Не

будем говорить сегодня о библиотеке, – продолжил он. – Правда, я за эти дни всё

запустил, материал задержался, но нет времени. Знаете ли, Дюрок и другие в

восторге. Они находят Вас … Вы… одним словом, Вам повезло. Имели ли Вы дело с

книгами?

– Как же, – обрадовался Санди, понимая, что может, наконец, удивить

этого изящного юношу. Я читал много книг. Ну, … «Роб – Роя» или «Ужас

таинственных гор», «Всадник без головы» …

–Простите, перебил Поп. Я заговорился. Но должен идти обратно. Завтра мы

с Вами приступим к делу, или лучше послезавтра. А пока я Вам покажу Вашу комнату

и..

– Но где я и что это за дом?

– Не бойтесь, Вы в хороших руках. Имя хозяина Эверест Ганувер. Я его

поверенный в некоторых особых делах. Вы не подозреваете, каков этот дом. Может

быть, Вы завтра увидите сами. Идёмте, дорогой Санди, Вы, конечно, привыкли

ложиться рано и устали. Осваивайтесь с переменой судьбы.

Они подошли к двум дверям.

– Здесь помещаюсь я, – Поп указал на дверь и, открыв соседнюю, прибавил:

А вот Ваша комната. Не робейте, Санди, мы люди серьёзные и никогда не шутим в

делах, – сказал он, видя, что Санди, смущённый, остановился.

Они вошли.

Это была такая большая и спокойная комната, что Санди ухмыльнулся. Здесь

было зеркало, зеркальный шкаф, ковёр и письменный стол, не говоря о другой

мебели. Справа, за дверью, в более узком пространстве, находилась кровать и

другие предметы роскошной жизни.

– Я думаю, Вы устроитесь, – сказал Поп, оглядывая помещение. Вы пошлёте

за своим чемоданом завтра.

– О да – сказал Санди, нервно засмеявшись, – Пожалуй, что так. И чемодан

и всё прочее.

– Ну да, – Поп покраснел и отошёл к стене у стола, где висел шнур с

ручкой, как у звонка.

– Смотрите, Санди, как Вам будет удобно есть и пить: если Вы потяните

шнур один раз, – по лифту, устроенному в стене, поднимется завтрак. Два раза –

обед, три – ужин; чай, вино, кофе, папиросы Вы можете получить когда угодно,

пользуясь этим телефоном. Он снял трубку и сказал:

– Алло! Что? Да здесь новый жилец. – Поп повернулся к Санди. – Что Вы

желаете?

  – Ничего, – ответил Санди растерянно. – Как же едят в стене?

  – Боже мой! – Поп встрепенулся, увидев, что бронзовые часы письменного

стола указывают 12.

– Я должен идти. В стене не едят, конечно, но открывается люк и Вы

берёте… Решительно ухожу, Санди. Вы – на месте, и я спокоен. До завтра.

Поп быстро вышел, Санди остался один.

Он сел на мягкий стул, перевёл дыхание, часы пробили двенадцать раз.

– Так, –  это называется влипнуть. Чёрт побери! – сказал Санди и встал.

Он постоял, прошёлся по комнате, заглянул в зеркало. Там  металось подобие

франтоватого красного мака с блаженно перекошенными чертами лица. Они достаточно

точно отражали его состояние. Он заглянул в спальню, подошёл к двери и

прислушался.

Было тихо.

Санди вышел в библиотеку. Никого не было. Он обошёл ряды стоящих

перпендикулярно к стенам шкафов, рассматривая книги, медные гвозди, резьбу

украшений.

Где-то вдали послышались шаги и невнятный разговор. Потом голос женщины

сказал:

– Никого нет. И голос мужчины, – да, кажется.

Это были Диге и Галуэй.

Санди, не желая попадаться кому-либо на глаза и чем-либо помешать, отошёл

подальше в угол библиотеки, где ещё не был виден, но если бы вошедшие сделали

пять шагов, новый помощник библиотекаря Санди Пруэль, явился бы их взору как в

засаде.

Шаги приближались.

Санди готов был скрыться в ореховую скорлупку.

Он огляделся. Дверца соседнего шкафа не была прикрыта совсем плотно, так

что он оттащил её ногтями, надеясь хотя бы встать за её прикрытием. Однако, шкаф

оказался пуст. Его глубина была достаточной, чтобы встать рядом троим. Ключи

висели внутри. Не касаясь их, чтобы не звякнуть, Санди притянул дверь за

внутреннюю плашку, отчего шкаф осветился, как телефонная будка. Санди замер,

нервно оглядываясь в своём убежище.

– Я хочу взять книгу, – сказала Диге подчёркнуто громко.

Они переходили с места на место.

– Но здесь, действительно, никого нет – проговорил Галуэй, тот, что

вышучивал Санди перед Ганувером и остальными.

– Да. Так вот, – она словно продолжала оборванный разговор, – это

непременно случится.

– Ого!

– Да. В бледных тонах. В виде паутинных душевных прикосновений.

Негреющее осеннее солнце.

– Если это не самомнение.

– Я ошибаюсь?! Вспомни, мой милый, Ричарда Брюса. Это так естественно

для него.

– Так, дальше! – сказал Ганувер. – а обещание?

– Конечно. Я думаю через нас. Но не говори Томсону –  Она рассмеялась. –

Его выгоднее для будущего  держать на втором плане. Мы выделим его при удобном

случае. Наконец, просто откажемся от него, положение переходит к нам.  Дай мне

какую-нибудь книгу… на всякий случай.

– Прелестное издание, – продолжала Диге тем же намеренным голосом. Но

расхвалив книгу, перешла опять на приватный тон.

– Мне показалось, должно быть. Ты не уверен, что не подслушивают?... Так

вот, меня беспокоят эти… эти…

– Кажется старые друзья: кто-то  кому-то спас жизнь или в этом роде, –

сказал Галуэй. – Что могут они сделать, во всяком случае?!

– Ничего, но это сбивает.

– Однако, пойдём, потому что твоя новость требует размышления. Игра

стоит свеч. Тебе нравится Ганувер?

– Идиот!

–Я задал не деловой вопрос, только и всего.

– Если хочешь знать. Даже скажу больше, – не будь я так хорошо вышколена

и выветрена, в складках сердца где-нибудь мог бы завестись этот самый микроб, –

страстишка.  Но бедняга слишком…  последнее перевешивает. Втюриться совершенно не

выгодно.

– В таком случае, – успокоился Галуэй, – я совершенно спокоен за исход

предприятия. Эти оригинальные мысли придают твоему отношению необходимую

убедительность, совершенствуют ложь. Что же мы будем говорить Томсону?

– То же, что и раньше. Вся надежда на тебя, дядюшка «вас-ис-дас». Только

он ничего не сделает. Этот кинематографический дом выстроен так конспиративно, 

как не снилось никаким Медичи.

– Он влопается.

– Не влопается. За это-то я ручаюсь. Его ум стоит моего, – по своей

линии.

– Идём. Что ты взяла?

– Я поищу, нет ли …  Замечательно овладеваешь собой, читая такие книги.

– Ангел мой, сумасшедший Фридрих никогда не написал бы своих книг, если

бы прочёл только тебя.

Диге перешла часть пространства, направляясь в сторону Санди. Её быстрые

шаги зазвучали, как показалось Санди, почти у самого шкафа. Санди представил

себе, что может произойти в случае открытия его здесь. Он, как мог осторожно и

быстро, прикрыл щель дверцы и прижался в угол.

Вдруг стена шкафа бесшумно отступила назад, напугав, однако, его меньше

чем только что слышанный разговор, и Санди скользнул на блеск узкого, длинного

как квартал, коридора, озарённого электричеством, где было, по крайней мере, куда

бежать. Санди повёл обоими руками тяжёлый вырез стены на прежнее место и он

пошёл, как на ролиеах, встал на место и не осталось никакой щели.

Проход исчез.

Между Санди и библиотекой стояла глухая стена.

Он осмотрел и ощупал её и понял, что поступил опрометчиво. – Перед

глазами его был тупик, выложенный квадратным камнем. Немного постояв, Санди ещё

раз осмотрел этот тупик, но не заметил никакой щели.

Он приложил ухо – ничего.

Санди огляделся. Коридор был в ширину с полметра, в вышину же достигал

четырёх метров. Таким образом, он представлялся длинной как тротуар скважиной, в

дальний конец которой было так же странно и жутко смотреть, как в глубокий

колодец. По разным местам этого коридора, слева и справа, виднелись вертикальные

черты – двери или сторонние проходы, стынувшие в немом свете.Дальний конец звал и

Санди пошёл навстречу скрытым тайнам. Стены коридора были выложены до половины

коричневым кафелем, пол – серым и чёрным в шахматном порядке. Белый свод, как и

остальная часть стен до кафеля, на правильном расстоянии друг от друга блестел

выгнутыми круглыми стёклами, прикрывающими электрические лампы. Санди прошёл до

первой вертикальной черты слева, принимая её за дверь, но вблизи увидел, что это

узкая арка, от которой в тёмный, неведомой глубины мир  сходит узкая витая

лестница со сквозными чугунными ступенями и медными перилами . Санди пошёл

быстрее к другим аркам. В них оказались тоже лестницы, некоторые из них вели

вверх. В конце коридор оказался пересечённым под прямым углом, точно таким же

коридором. Как влево, так и вправо открывалась новая однообразная перспектива,

всё так же неправильно помеченная вертикальными чертами боковых ниш. На ближайшем

повороте Санди шагнул к лестнице, шагая через ступеньку, поднялся на её верхнюю

площадку и вошёл в новый проход. Этот проход существенно отличался от скрещений

нижнего коридора. Этот проход , имея мраморный пол из синих узорных плит, был

значительно шире, но   заметно короче. Его совершенно гладкие стены были полны 

шнуров, тянущихся по фарфоровым скрепам как струны, из конца в конец. Потолок шёл 

стрельчатыми розетками, лампы блестели в центре клинообразных выемок свода и были

в оправе красной меди. Санди добрался до загораживающей проход створчатой двери;

она была почти квадратных размеров, а половины её раздвигались, уходя в стены. За

ней оказалось полое помещение, в котором могли уместиться несколько человек.

Стены этого купе были отделаны тёмным орехом. Для отдыха  стоял диванчик зелёного

бархата. Над диванчиком – ряд белых кнопок. Санди поднял руку, намереваясь

нажать, но раздумал, сел на диванчик и закурил.

Потом всё-таки решился, встал и нажал кнопку. Немедленно его качнуло.

Купе с диванчиком поехало вправо так быстро, что мгновенно открылся новый

коридор,  и начали мелькать простенки, то запирая Санди, то открывая иные

проходы, мимо которых он продолжал кружиться безостановочно, ухватясь за диван

руками и бессмысленно смотря перед собой  на смену препятствий и перспектив.

Вращение было заведено, по-видимому, надолго, потому что не уменьшалось. Почему-

то представление об остановке связалось у Санди с нижней кнопкой. И, решившись,

после того, как уже начала кружиться голова, что невозможно же вертеться всю

жизнь, – Санди со злобой прижал эту кнопку. Немедленно, не останавливая вращение

купе, поползло вверх, и Санди был вознесён высоко по винтовой линии, но и там его

тюрьма продолжала вертеться в стене с ровно таким же количеством простенков и

коридоров. Тогда Санди нажал третью кнопку, – и махнул вниз, но выше, чем это

было вначале, и так же неумолимо вертелся теперь на этой высоте.

Он всполошился.

В панике Санди начал нажимать все кнопки как попало, носясь вверх и вниз

с проворством паровой машины, пока не ткнул, – конечно, случайно ту кнопку,

которую требовалось нажать прежде всего. Купе остановилось как вкопанное против

коридора на неизвестной высоте, и Санди вышел, пошатываясь.

Пройдя немного, он опустился в густой тени короткого бокового углубления,

не имевшего выхода, и уставился в противоположную стену, где светло и пусто

переживало эту безумную ночь яркая тишина.

Санди слышал только своё дыхание. Понемногу он приходил в себя.

Какой-то непонятный рокот пронёсся в воздухе.

Повторился ещё раз.

Санди прислушался.

Негромко, мягким эхом слышались далёкие голоса, с какой стороны –

разобрать Санди ещё не мог. Наконец шум, становясь слышнее, стал раздаваться

справа. Шли двое, мужчина и женщина. Их тени появились в далёком повороте

коридора. Они говорили немногословно, с большими паузами; слова смутно перелетали

под сводами так, что нельзя было понять разговор.

Это были Ганувер и Дизе.

Искушение выйти и заявить о себе было огромным.

Санди приподнялся и… но его почти наверняка ожидало наказание.

Санди застыл, замер, а потом, как мог глубже забился в тень.

Ганувер и Диге были возбуждены.

Лицо хозяина светилось нервной колейной бледностью.

Женщина держалась остро и легко, как нож, поднятый для удара.

Они медленно шли по коридору.

– В том, что неосязаемо, –  сказал Ганувер, продолжая о неизвестном. – Я

как бы нахожусь среди множества незримых присутствий. – У него был усталый

грудной голос, вызывающий внимание и симпатию.

– Но у меня словно завязаны глаза, – он, прикрыв глаза, провёл перед

ними рукой,  Диге внимательно слушала, – и  я пожимаю, беспрерывно жму множество

рук, – до утомления жму, уже перестав различать, жестка или мягка, горяча или

холодна рука, к которой я прикасаюсь.

Они остановились почти напротив Санди.  Ганувер опёрся пальцами левой

руки в стену и, смотря прямо перед собой, изредка взглядывал на женщину

совершенно больными глазами. Правую руку он держал приподнято, поводя ею в такт

словам.

Дигэ слушала, слегка отвернув наклонённую голову с печальным выражением

лица, и была очень хороша теперь.

– Между тем я должен остановиться на одной и боюсь, что не угадаю её, –

продолжал Ганувер.

– Мне тяжело слышать это, – сказала Диге. Она положила свою руку на

рукав Ганувера. Взгляд Ганувера остановился на белой руке Диге. Она сняла свою

руку и, протянув её вверх ладонью, сказала ясным убедительным голосом, – Вот эта

рука!

Ганувер взял руку женщины, медленно всматриваясь в её лицо. Потом он

нагнулся и поцеловал руку – без особого увлечения, но очень серьёзно, сказав:

– Благодарю. Я верно понял Вас, добрая Дигэ, и я не выхожу из этой

минуты. Отдадимся течению.

Санди, сжавшись в тени, смотрел, широко раскрыв глаза.

        – Отлично, – сказала Дигэ, развеселяясь и краснея, – мне очень, очень

жаль Вас. Без любви… Это странно и хорошо.

– Без любви, – повторил Ганувер, – быть может она придёт… Но и не придёт

– если что…  – её заменит близость. Близость вырастит потом. Это я знаю.

Наступило молчание.

– Теперь, – сказал Ганувер ни слова об этом. Всё в себе. Итак, я обещал

Вам показать зерно, из которого вышел. Отлично.  Я – Аладдин, а эта стена, – ну,

что Вы скажете об этой стене, – что это за стена? – Он как будто развеселился,

стал улыбаться. – Видите ли Вы здесь дверь?

– Нет, я не вижу здесь двери, – ответила, склонив голову и забавляясь

ожиданием, Дигэ. – Но я знаю, что она здесь есть.

– Есть – сказал Ганувер. – итак…  – Он поднял руку, что-то нажал, и

невидимая сила подняла вертикальный стенной пласт, открыв вход. Они вошли в

круглую комнату. Они вошли в круглую комнату. Стены и пол этой комнаты, – камеры

без окон, – были обтянуты лиловым бархатом с узорами по стене из тонкой золотой

сетки с клетками шестигранной формы.

Слева у стены на узорном, золотом пьедестале  стояла чёрная статуя

женщины с завязанными глазами. Одна нога которой воздушно касалась пальцами

колеса, украшенного по сторонам оси крыльями, другая , приподнятая, была отнесена

назад. Внизу свободно раскинутыми петлями лежала сияющая жёлтая цепь средней

якорной толщины, каждое звено которой было, вероятно, футов в 25 весом. Санди,

изо всех сил вытянув шею, насчитал около двенадцати оборотов, длиной каждый от

пяти до семи шагов, после чего должен был с болью закрыть глаза, – так сверкал

этот великолепный трос, чистый, как утренний свет, с жаркими бесцветными точками

по месту игры лучей.  Казалось, дымился бархат, не вынося ослепительного горения.

В ушах начался тихий звон, назойливый, как пение комара. Золотое сияние

усиливалось.

Это было золото.

Чистое золото, брошенное к ногам женщины с завязанными глазами.

– Вот она, – сказал Ганувер, засовывая руки в карманы и толкая носком

тяжело отодвинувшееся двойное кольцо.

– сто сорок лет под водой. Ни ржавчины, ни ракушек, как и должно быть. –

тонкий звон и золотые всполохи сопровождали его слова.

– Пирон был затейливый буканьер. Говорят, он возил с собой  поэта

Косторуччио, чтобы тот описывал стихами все битвы и попойки; ну, и красавиц,

разумеется, когда они попадались. Эту цепь он выковал в 1777 году, за пять лет

перед тем, как его повесили. На одном из колец, как видите, сохранилась подпись:

«6 апреля 1777 года, волею Иеронима Пирона».

– Да, я был, конечно, беден. Я давно слышал рассказ, как Пирон отрубил

эту цепь вместе с якорем, чтобы удрать от английских судов, настигших его

внезапно. Вот и следы, – видите, здесь рубили, – он присел на корточки и поднял

конец цепи, показывая разрубленное звено. – Случай или судьба, как хотите,

заставили меня купаться очень недалеко от сюда, рано утром. – Золотой блеск,

усиливаясь, превратился в утреннее солнечное марево над морем, и мы увидели весь

этот эпизод.

– Я шёл по колено в воде, всё дальше от берега, на глубину. Потом

споткнулся, задев что-то твёрдое большим пальцем ноги. – Ганувер усмехнулся. –

Потом я перенёс находку к себе, работая пять ночей.

– Один?! Какая сила нужна! – Глаза Дигэ возбуждённо горели.

– Нет, вдвоём, – помолчав, сказал Ганувер. – Мы распиливали её на куски

по мере того, как вытягивали, обыкновенной ручной пилой. Да, руки долго болели.

– Переносили в вёдрах, сверху присыпав ракушками. Моя… Мой компаньон

танцевал на берегу, при лунном…

Он замолчал.

Звон смолк.

Сияние почти исчезло.

Хорошая , задумчивая улыбка  высекла свет в его расстроенном лице, и он

стёр её, проведя ото лба вниз ладонью.

Дигэ смотрела на Ганувера, молча прикусив губу. Она была очень бледна и,

опустив взгляд к цепи, казалось, отсутствовала, так не к разговору выглядело её

лицо, похожее на лицо слепой, хотя глаза отбрасывали тысячи мыслей.

– Ваш …  компаньон, – сказала она очень медленно, – оставил всю цепь

Вам?

Ганувер поднял конец цепи так высоко и с такой силой, которую было трудно

предположить в нём, затем отпустил. Трос грохнул тяжёлой струёй.

– Он умер, – сказал Ганувер, – это произошло неожиданно. Впрочем, у него

был странный характер.

Я отдал это золото в оборот. Я путешествовал три года, а моё состояние

росло. Как это Вам нравится?

– Счастливая цепь, – сказала Дигэ, нагибаясь и пробуя поднять конец

троса, но едва пошевелила его. – Не могу. Она выпрямилась.

– Никому не говорите о том, что видели здесь. С тех пор как я выкупил её

и спаял, Вы первая, которой показываю. Пошли и я закрою эту золотую змею.

Он повернулся, думая, что она идёт за ним, но, взглянув, позвал снова.

– Диге!

Она стояла, смотря на него пристально, но так рассеянно, что Ганувер, с

недоумением опустил протянутую к ней руку.

Она закрыла глаза, сделала усилие, но не двинулась. Из-под её чёрных

ресниц, поднявшихся страшно тихо, дрожа и сверкая, выполз помрачённый взгляд –

страшный и глухой блеск; только мгновение сиял он.

Дигэ опустила голову, тронула глаза рукой и, вздохнув, выпрямилась,

пошла, но пошатнулась, и Ганувер поддержал её, вглядываясь тревожно.

– Что с Вами?

– Ничего, так. Я… Я представила трупы, людей, привязанных к цепи,

пленников, которых опускали на дно.

– Это делал Морган, – сказал Ганувер, – Пирон не был столь жесток, и

легенда рисует его скорее пьяницей-чудаком, чем драконом. Однако и он грабил и

убивал.

Они вышли в коридор. Стена опустилась и встала на своё место. Ганувер

взял Дигэ под руку и они пошли в ту же сторону, от куда явились.

Санди не мог идти. В глазах стоял золотой блеск. Золотая цепь извивалась

перед ним, ползала по стенам, путалась в ногах. Санди вытащил свои золотые

монеты. Очень! Очень мало! Голова кружилась. Санди пошёл всё же среди золотых

отблесков, которые то появлялись, то исчезали, не замечая, где и как он

поворачивает.

Постепенно чувство совершенного отчаяния и безумной усталости овладело

им.

Он остановился у тупика, похожего на все остальные, лёг перед ним и стал

бить в стену ногами так, что эхо , завывая гулом, пошло грохотать по всем

пространствам, вверх и вниз.

Стена сошла со своего  места и в глубине за ней Санди увидел Попа, и за

ним Дюрока в пёстром халате. Дюрок поднял и тот час опустил  револьвер, и оба

бросились к нему, втаскивая Санди за руки, за ноги, так как он не мог встать. Его

опустили на стул, а он смеялся и изо всех сил хлопал себя по коленям.

– Я Вам скажу, они женятся!

Блики от настольной лампы ложились на лицо Санди.

– Я видел, та молодая женщина и Ваш хозяин.

– Ей Богу! Поцеловал руку. Честь честью! Золотая цепь лежит там, за

стеной, сорок поворотов через сорок проходов.

– Я видел! Я попал в шкаф, и теперь судите как хотите, но Вам,  Дюрок, я

буду верен и баста!

У самого своего лица Санди увидел стакан с вином. Стекло лязгало о зубы.

Санди выпил вино. Засыпая, он слышал, как Дюрок сказал: «Это ничего, Поп! Санди

получил свою порцию; он утолил жажду необычайного. Бесполезно говорить с ним

теперь».

Свет от настольной лампы расплылся в золотые блики золотой цепи. Санди

засыпал. Золотое сияние усилилось, потом перешло в блики облаков, освещённых

восходящим солнцем.

Длинный отъезд от восходящего солнца в просторную комнату.

Солнечный  свет заглядывает в щели гардин и режет прокуренный воздух

тонкими лучами.

Санди стоит у окна.

Дюрок в халате ходит по ковру, нагнув голову, и курит.

– Скажи мне, сколько времени нужно плыть к Сигнальному пустырю?

– Думаю, что полчаса будет, если ветер хорош. Вы хотите ехать туда?

Дюрок зашёл за ширму.

– Мы поедем, Санди. Это очень нужно, и ты можешь пригодиться, – сказал

Дюрок из-за ширмы. – Я уже вчера приглядывался к тебе.

Он вышел, одетый как прибрежный житель.

На нём была кожаная куртка с двойными обшлагами, красный жилет с зелёными

стеклянными пуговицами, узкая лакированная шляпа, напоминающая опрокинутый на

сковородку котелок; вокруг шеи – клетчатый шарф, а на ногах,  – поверх

коричневых, верблюжьей шерсти брюк, – мягкие сапоги с толстой подошвой.

– Прежде позавтракаем, –  сказал Дюрок.

Он подошёл к стене между окон и потянул висячий шнур. Часть стены

вывалилась полукругом, образовав полку. За стеной зашуршало, и вровень с полкой

встал столик, на котором были чашки, кофейник с горящей под ним спиртовкой,

булки, масло, сухари и закуски из рыбы и мяса, приготовленные, должно быть,

руками кухонного волшебника, – столько поджаристости, масла, шипенья и ароматов

ощущалось среди белых блюд, украшенных рисунком зелени. Сахарница напоминала

серебряное пирожное. Ложки, щипцы для сахара, салфетки в эмалированных кольцах и,

покрытый золотым плетеньем из мельчайших виноградных листьев карминовый графин с

напитком, – всё явилось как солнце из туч.

Дюрок стал переносить всё это на большой стол и Санди помогал ему.

– Здесь можно обойтись без прислуги. Как видишь, наш хозяин устроился

довольно затейливо, а в данном случае, просто остроумно. – Заметил Дюрок.  Но

поторопимся. – И они приступили.

Портьера откинулась и вошёл Поп.

– Герои спят, вторые лица все на ногах. Сейчас придёт Эстамп. Держу

пари, – он отправится с Вами.

– Ну Санди, ты выкинул штуку и твоё счастье, что тебя не заметили в тех

местах. Ганувер мог тебя просто застрелить.

Говоря это,  Поп присел за стол.

– Боже сохрани тебя болтать обо всём этом! Будь на нашей стороне, но

молчи, раз уж попал в эту историю.

Открылась дверь и появился сияющий чистотой Эстамп.

  – Что за советы без меня? Я тоже хочу. Куда это Вы собрались, Дюрок? 

– Надо попробовать. Я сделаю попытку, хотя не знаю, что из этого выйдет.

– А! Вылазка в трепещущие траншеи! Ну, когда мы появимся, – два таких

молодца, как Вы да я, – держу сто против одиннадцати, что не устоит даже

телеграфный столб! Что? Уже ели? А я ещё нет! Как вижу, капитан с Вами и

суемудрствует. Здорово, капитан Санди! Ты, я слышал, закладывал всю ночь мины в

этих стенах?!

Санди фыркнул. Эстамп присел к столу и, накладывая себе, сказал:

– Послушайте, Дюрок, я с вами!

– Я думал, Вы останетесь пока с Ганувером, – ответил Дюрок. – Вдобавок

при  таком щекотливом деле …

– Да, во время ввернуть слово!

– Нет, мы можем смутить…

– И развеселить! За здоровье этой упрямой гусеницы!

– Я говорю серьёзно, – настаивал Дюрок, – мне больше нравится мысль

провести это дело не так шумно.

– Судя по всему, что я знаю, – вставил Поп, –  Эстамп очень Вам

пригодится.

– Конечно! – вскричал молодой человек, подмигивая Санди. – Вот и Санди

вам скажет, что я прав.

– В таком случае Вы переоденьтесь. Посмотрите там кое что для Вас, –

сказал Дюрок Эстампу, указывая на ширму.

– Зачем мне вламываться в Ваш деликатный разговор? – говорил Эстамп,

уходя за ширму. – Мы с Санди присядем где-нибудь в кусточках, мух будем ловить… 

Ведь так, Санди? – и он выглянул из-за ширмы.

– Если Вы говорите серьёзно, – вступил в разговор Санди, – Я скажу вот

что : раз дело опасное, всякий человек может быть только полезен.

– Что? Дюрок, слышите голос капитана? Как он это изрёк! – сказал Эстамп

из-за ширмы.

– А почему Вы думаете об опасности, Санди? – серьёзно спросил Поп.

– Потому, что такой разговор, – сказал Санди, – и клянусь гандшпугом,

нечего спрашивать того, кто меньше всего знает. Я спрашивать не буду. Я сделаю

своё дело.

Как мог, Санди держался сурово и поглядывал вокруг со значительным видом.

Казалось, предстоят отчаянные дела.

Вышел Эстамп, разряженный в синий китель и в синие штаны кочегара, в

потрёпанной фуражке; он прямо подошёл к зеркалу и, оглядывая себя с ног до

головы, сказал:

– Я готов.

– Да, надо идти, – ответил Дюрок, – уже девять часов.

Эстамп взял со стола бутерброд и они вышли. Спустившись по винтовой

лестнице, они оказались в полутёмном канале с каменным сводом. У площадки, среди

других лодок стоял парусный бот. Санди приспособил вёсла и начал развязывать

парус.

– Санди, возьми вот.

– Поп протянул Санди револьвер. Он был большим и чёрным.

Санди не смог сдержать радостную улыбку, он засунул револьвер в карман, а

сам, казалось, раздулся от гордости и сознания собственной значительности.

Поп помахал рукой, и они вышли на вёслах в темноте сырых стен на чистую

воду, пройдя под конец каменную арку, заросшую кустами. Санди поднял парус, он

наполнился ветром, напрягся и бот заскользил, разбрызгивая прозрачную воду,

свободно и легко.

В это жаркое утро воздух был прозрачен и против бота, идущего приличным

ходом, ясно виднелась  линия строений Сигнального пустыря. Эстамп правил.

  – Санди, – позвал Дюрок, – только крепко молчи не только о всём, что

может произойти на Пустыре, но и о самой поездке. Выворачивайся, как сможешь,

если кто-нибудь пристанет с расспросами, а лучше всего скажи, что гулял отдельно,

а про нас ничего не знаешь. Понял?

– Будьте покойны, – ответил Санди, – и, вообще, положитесь на меня

окончательно. Я Вас не подведу. – Санди удерживал шкот стаселя.

– Санди, скажи, а чем занимаются жители Пустыря. – Спросил Дюрок, – я

слышал, об этом месте отзываются неодобрительно.

– Отчаянные головорезы, – значительно подтвердил Санди, – мошенники, не

приведи Бог!

– Дюрок покачал головой в знак согласия и замолчал.

– Запутанное положение, – промолвил Эстамп, – на что мы можем надеяться?

– На то же, на что надеялся и он – ответил Дюрок.

– Но там могут быть причины посерьёзнее, чем Вы думаете.

– Всё узнаем.

– Однако, Дигэ…  нельзя даже подумать. Ганувер говорил, что когда она

приехала, она представилась скучающей путешественницей, которая

Много слышала об удивительном доме. Ганувер, конечно, с радостью принял гостей.

Это так на него похоже.

Санди жадно слушал.

– Я судил не по ней, – заговорил Дюрок, – я, может быть ошибаюсь, но

психический аромат Томсона и Галуэя  довольно ясен. Во всяком случае, пока мы всё

точно не узнаем, Гануверу – ни слова.

Бот подходил к берегу. Дюрок перегнулся через борт, опустил руки в

струящуюся воду и обтёр лицо и волосы. Потом он одел шляпу и встал. Под ботом

зашуршала галька. Дюрок выпрыгнул.

– Эстамп, сказал он, Вы будете в лодке. Как только выяснится дальнейшее

положение, я пришлю Санди с запиской, и Вы будете знать, что делать дальше.

– Однако, почему Вы берёте не меня, а этого мальчика? – сухо спросил

Эстамп, который уже поднялся, чтобы спрыгнуть на берег.  Я говорю серьёзно. Может

произойти сдвиг в сторону рукопашной, и Вы должны признать, что на весах действия

я кое-что значу.

– По многим соображениям, – ответил Дюрок. – В силу этих соображений,

пока что я должен иметь послушного живого подручного, но не равноправного, как

Вы.

– Может быть, – сказал Эстамп. – Санди, будь послушен. Будь жив. Смотри

у меня! – Он погрозил Санди пальцем.

– Ну, идём, Санди, – сказал Дюрок.

Эстамп постоял ещё немного,  глядя вслед Дюроку и Санди, и занялся

парусом.

Берег в этом месте представлял каменистый спуск, с домами и зеленью

наверху. У воды лежали опрокинутые лодки, сушились сети. Здесь же  бродило 

несколько человек, босиком, в потрёпанных соломенных шляпах. Стоило взглянуть на

их бледные заросшие лица, чтобы немедленно замкнуться в себе. Оставив свои

занятия, они стали на некотором расстоянии, наблюдая и тихо говоря между собой.

Их пустые, прищуренные глаза выражали явную неприязнь. Эстамп, отплыв немного на

вёслах, стал на якорь и смотрел, опустив руки между колен. От группы людей на

берегу отделился долговязый человек с узким лицом; он, помахав рукой, крикнул:

– Откуда, приятель?

Дюрок миролюбиво улыбнулся, продолжая, молча идти, рядом шагал Санди.

Вдруг другой парень, с придурковатым, наглым лицом, стремительно побежал на них,

но не добежав шагов пять, замер как вкопанный, хладнокровно сплюнул и поскакал

обратно на одной ноге, держа другую за пятку. Тогда Дюрок остановился, повернулся

к группе оборванцев и, положив руки в карманы, стал, молча смотреть.  Казалось,

его взгляд  разогнал сборище.  Похохотав между собой, люди эти вернулись к своим

сетям и лодкам, делая вид, что более никого не замечают. Дюрок и Санди поднялись

по склону, и вошли в пустую узкую улочку. Она тянулась меж одноэтажных домов из

жёлтого и белого камня, нагретого солнцем. Бродили петухи, куры, из-за низких

песчаниковых оград слышались голоса, брань, лаяли собаки.

Стали попадаться прохожие. Крючковатая старуха, подростки, пьяный

человек, женщины с корзинами, мужчины на подводе. Встречные взглядывали слегка

расширенными глазами, проходя мимо как всякие другие прохожие, но, миновав

некоторое расстояние, останавливались, смотря в след сосредоточенно и угрюмо.

Свернув в несколько переулков, где иногда переходили по мостикам над оврагами ,

Дюрок остановился у тяжёлой калитки. Дом был внутри двора; спереди же на каменной

ограде, через которую можно было заглянуть внутрь, висели тряпки и циновки,

сушившиеся под солнцем.

– Вот здесь. Это тот дом, – сказал Дюрок, глядя на черепичную крышу. – Я

узнал его по большому дереву во дворе, как мне рассказывали.

Санди посмотрел на Дюрока и кивнул.

– Ну, идём, – Дюрок толкнул калитку. И они пошли к середине двора и

остановились, оглядываясь. На камне у порога сидел человек и чинил бочонок,

женщина развешивала бельё. У помойной ямы тужился, кряхтя, мальчик лет шести, –

увидев вошедших, он встал и мрачно натянул штаны. В окнах показались забавные

головы;  женщины, раскрыв рот, выскочили на порог и стали смотреть так

настойчиво, как смотрят на почтальона. Дюрок, осмотревшись, направился к

одноэтажному флигелю в глубине двора. Они вошли под тень навеса, к трём окнам с

белыми занавесками. Огромная рука приподняла занавеску, и Санди увидел толстый

как у быка глаз, расширивший сонные веки свои при виде двух чужих.

– Сюда, приятель? Ко мне, что ли? – спросил голос из-за окна.

– Вы Варрен? – спросил Дюрок а.

– Я  Варрен; что хотите?

– Ничего особенного, – отозвался Дюрок самым спокойным голосом. – Здесь

живёт девушка, которую зовут Молли Варрен, и если она дома, я хочу её видеть.

Глаз сверкнул, изумился и потеснился дать место второму глазу, оба глаза

не предвещали, судя по выражению их, радостной встречи. Рука опустила занавеску,

кивнув пальцами.

– Зайдите-ка, – сказал этот человек ненатуральным, сдавленным голосом,

тем более неприятным, что он был адски спокоен. – Зайдите, приятель!

Дюрок и Санди прошли в небольшой коридор и стукнули в дверь налево.

– Войдите – повторил нежно тот же спокойный голос, и они очутились в

комнате. Между окном и столом стоял человек в нижней рубахе и полосатых брюках,

среднего роста, неслабый, по-видимому, с тёмными гладкими волосами, толстой шеей

и перебитым носом, конец которого торчал как сучок. Ему было лет тридцать. Он

заводил карманные часы, а теперь приложил их к уху.

– Молли? – сказал он.

– Да, я хочу видеть Молли, – ответил Дюрок.

Варрен вышел из-за стола и стал смотреть в упор на Дюрока.

– Бросьте Вашу мысль, – сказал он. – Оставьте Вашу затею. Она не пройдёт

Вам даром.

– Затей у меня нет никаких, но есть поручение для Вашей сестры.

Дюрок говорил очень вежливо и был совершенно спокоен.

– Что это за поручение? Спросил Варрен, снова и бесцельно поднося часы к

уху.

– Не проще ли, – возразил Дюрок, – пригласить девушку?

– А в таком случае, не проще ли Вам выйти вон и прихлопнуть дверь за

собой! – проговорил Варрен, начиная тяжело дышать.

В то же время он подступил к Дюроку, бегая глазами по его фигуре.

– Что это за маскарад? Вы думаете, я не различу матроса или кочегара от

спесивого идиота как Вы?

– Зачем Вы пришли? Что Вам надо от Молли ?

Дюрок страшно побледнел, потом он глубоко вздохнул, делая усилие над

собой, и Санди услышал тот же ровный глубокий голос:

  –Я мог бы ответить Вам на все или почти на все Ваши вопросы, но теперь

не скажу ничего. Я Вас спрашиваю только: «Дома ли Молли Варрен»?

Он сказал последние слова так громко, что они были бы слышны через

полураскрытую в следующую комнату дверь. На лбу Варрена появился рисунок жил.

– Можете не кричать! –  Вы подосланы, и я знаю кем – этим выскочкой ,

миллионером из ямы! Однако, проваливайте! Молли нет. Она уехала. Попробуйте

только проводить розыски, и, клянусь черепом дьявола,  мы переломаем Вам все

кости.

Потрясая рукой, он выбросил её свирепым движением  вперёд. Дюрок

мгновенно перехватил её выше кисти, нагнул вниз, и … Санди неожиданно увидел, что

хозяин квартиры с яростью и мучением в лице брякнулся на одно колено, хватаясь

другой рукой за руку Дюрока. Дюрок взял эту другую руку Варрена и тряхнул её

вниз, а потом  - назад. Варрен упал на локоть, сморщился, закрыв глаза и

прикрывая лицо.

Дюрок потёр ладонь о ладонь, затем взглянул на упавшего Варрена.

– Это было необходимо, – сказал он, – в другой раз Вы будете осторожнее.

– Санди, идём!

Он повернулся и вышел.

Санди выбежал за ним с чувством обожания и восторга.

– Боюсь, не сломал ли я ему руку, –  сказал Дюрок, когда они вышли на

улицу.

– Она срастётся! – вскричал Санди, не желая портить впечатление никакими

соображениями.

– Мы идём к Молли?

Он шёл, чуть ли не подпрыгивая рядом с Дюроком.

– Да, ответил Дюрок, – происходит запутанное дело: Молли и Ганувер давно

знают и любят друг друга, но с ней что-то произошло, уже два месяца от неё нет ни

слуха, ни духа, а перед тем она написала, что отказывается быть женой Ганувера и

уезжает. Она ничего не объяснила при этом.

– Я очень Вам благодарен, – сказал Санди как можно тише.

Дюрок повернулся и рассмеялся:

– За что? О, какой ты дурачок, Санди! Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – ответил Санди, – но скоро будет уже семнадцать.

– Сразу видно, что ты настоящий мужчина, – поддержал Дюрок. И, как ни

груба была лесть, Санди крякнул, осчастливленный сверх всякой меры. Подойдя к

углу, Дюрок посмотрел назад и остановился. Скоро из ворот вышел Варрен,  Дюрок и

Санди спрятались за угол и стали наблюдать сквозь ветки. Варрен посмотрел в обе

стороны и быстро направился через мостик поперёк оврага к поднимающемуся на той

стороне переулку.

Едва он скрылся, как из этих же ворот выбежала босоногая девушка с

завязанной платком щекой и спешно направилась в их сторону. Её хитрое лицо

выражало разочарование, но, добежав до угла и увидев Дюрока и Санди, она застыла

на месте, раскрыв рот, потом метнула искоса взглядом, прошла лениво вперёд и тот

час вернулась.

– Вы ищите Молли? – спросила она таинственно.

– Вы угадали, – ответил Дюрок.

– Я не угадала, я слышала, – сказала эта скуластая барышня, – так вот,

что я Вам скажу: её здесь действительно нет, а она теперь в бордингаузе, у своей

сестры. Идите, – девица махнула рукой, – туда по берегу. Всего Вам немного

пройти. Вы увидите синюю крышу и флаг на мачте. Варрен только что убежал и уж

наверное готовит пакость, поэтому торопитесь.

– Благодарю, добрая душа, – сказал Дюрок. – Ещё, значит, не все против

нас. 

– Я не против, – возразила особа, а даже наоборот. Они девушкой вертят,

как хотят; очень жаль девочку, потому что, если не вступиться, её сломают.

– Сломают? – напрягся Дюрок.

– А Вы не знаете Лемарена? – вопрос прозвучал громовым ударом.

– Нет, не знаем.

–Ну тогда долго рассказывать. Она сама расскажет. Я уйду, если меня

увидят с Вами… она значительно покачала головой.

Девушка исчезла за угол, а Дюрок и Санди кинулись на ближайший спуск к

берегу. Справа по обрыву стоял лес, слева блестело утреннее море. На гравий

бежали, шумя, полосы зелёной воды. Вдали, на изгибе лиловых холмов, виднелась

синяя крыша с узкой полоской флага. Дюрок сказал:

– Эстамп потерпит. То, что впереди нас, – важнее его.

Они быстро шли по берегу, иногда прыгая с камня на камень. Вот появилась

тропинка, ведущая вверх. Они стали подниматься. Со стороны моря фасад Бордингауза

был обведён двухэтажной террасой с парусиновыми навесами; низкая глухая стена со

слуховым окном была обращена к морю, а входы расположены со стороны леса. Дюрок и

Санди подошли к дому.

– Замечательное дело! – послышался с верхней террасы  хриплый,

обеспокоенный голос. – Я оставил водки в бутылке выше ярлыка на палец, а теперь

она ниже ярлыка.  Это Вы выпили, Билли?

– Стану я пить чужую водку? – мрачно и благородно ответил Билли. – Я

только подумал, не уксус ли это, так как страдаю мигренью, и смочил немного

платок.

– Лучше бы Вы не страдали мигренью, а научились бы…

Дюрок и Санди завернули за угол, и перед ними открылся вход с лестницей.

Ближе к углу была вторая дверь. Среди редких, очень высоких и тенистых деревьев,

росших здесь вокруг дома, переходя далее в густой лес, они увидели девушку. Они

остановились. Девушка ходила босиком по траве, склонив голову и заложив руки

назад, взад и вперёд с таким видом, как ходят из угла в угол по комнате. Под

деревом, на вкопанном столбе стоял круглый стол, покрытый скатертью. На нём

лежали разграфлённая бумага, карандаш, утюг, молоток и горка орехов.На девушке

была коричневая юбка, светлая кофточка и лёгкий белый платок с синей каймой,

накинутый поверх плеч. В её очень густых, кое-как замотанных волосах торчали

длинные шпильки.

Походив, она нехотя уселась к столу, записала что-то в разграфлённую

бумагу, затем сунула утюг между колен и стала разбивать на нём молотком орехи.

– Здравствуйте! – мне указали, что здесь живёт Молли Варрен.

Она повернулась так живо, что всё ореховое производство свалилось в

траву; выпрямилась, встала и, несколько побледнев, неловко приподняла руку. По её

очень выразительному, тонкому лицу прошло несколько быстрых,  странных движений.

– Молли Варрен! – сказала девушка, будто что-то обдумывая, и вдруг

убийственно покраснела.

– Пожалуйте, проходите за мной, я ей скажу.

Она понеслась, щёлкая пальцами, а Дюрок и Санди, следуя за ней, прошли в

небольшую комнату, где было тесно от сундуков и старенькой, но чистой мебели.

Девушка исчезла, не обращая больше на них никакого  внимания, в другую

дверь и с треском захлопнула её.

Дюрок и Санди стояли, сложив руки с естественным напряжением. За дверью

послышалось падение стула, звон посуды, яростное  «чёрт побери, эти крючки», и,

после некоторого резкого громыхания, внезапно вышла очень стройная девушка, с

встревоженным, улыбающимся лицом, обильной причёской и нетерпеливыми, ясными

чёрными глазами, одетая в тонкое шёлковое платье прекрасного синего оттенка,

туфли и бледно зелёные чулки.

– Молли – это я, – сказала она недоверчиво, но неудержимо  улыбаясь,

скажите всё сразу, потому, что я очень волнуюсь.

Санди смутился.

– Так Вы догадались, – сказал Дюрок.  Я – Джон Дюрок, могу считать себя

действительным другом человека, которого назовём сразу:  Ганувер. Со мной

мальчик… то есть просто один хороший Санди, которому я доверяю. Ваш роман, Молли,

должен иметь хороший конец. Но происходят непонятные и тяжёлые вещи. Я знаю о

золотой цепи.

– Лучше бы её не было – вскричала Молли.

Вот уж именно, тяжесть; я уверена, что от неё всё!

– Санди, – сказал Дюрок, – сходи, посмотри не плывёт ли лодка Эстампа.

Санди встал, задев ногой стул, с тяжёлым сердцем, так как слова Дюрока 

намекали очень ясно, что он мешает. Выходя он столкнулся с молодой женщиной

встревоженного вида и услышал, как Молли сказала: «Моя сестра Арколь».

Санди стало жалко себя, лишённого участия в этой истории. И он, имея

оправдание, что не преследует никаких дурных целей, степенно, иногда оглядываясь,

обошёл дом, увидел со стороны моря раскрытое окно, признал узор занавески и сел

под ним спиной к стене , слыша почти всё что говорилось в комнате. А в комнате

нервно и горячо говорила Молли:

– Да! Как он приехал? Но что за свидания!?

– Надо было привести меня немедленно к себе. Что за отсрочки?!

– Всего-то и виделись мы семь раз. Из-за этого меня проследили, и

окончательно всё стало известно. Теперь ещё у него живёт красавица – ну и пусть

живёт, и не сметь меня звать!  фф-у-у.

Дюрок рассмеялся, но не весело. Он сидел на стуле, опустив голову на руки

и внимательно глядя на Молли.

– Ганувер болен, Молли, и ведёт беспорядочный образ жизни потому, что

получил Ваше окончательное письмо. Должно быть Вы не оставили ему надежды. 

Красавица, о которой Вы говорите, – это гостья.  Она, как мы думаем, просто

скучающая молодая женщина. Она приехала из Индии с братом и приятелем брата; один

– журналист, другой, кажется, археолог. Молли, сегодня …  в двенадцать часов … Вы

дали слово три месяца назад…

– Да и я его забрала обратно.

– Слушайте, – вступила Арколь, – я  сама часто не знаю , чему верить

Наши братцы работают ради этого подлеца Лемарена. Два брата, который хуже, трудно

сказать. Уж, наверное, не одно письмо было скрадено. И они вбили девушке в

голову, что Ганувер с ней… не так чтобы очень хорошо. Что у него есть любовницы,

что его видели там и там в распутных местах. Надо знать мрачность, в которую она

впадает, когда слышит такие вещи.

– Вы говорите Лемарен? – спросил Дюрок. – Молли? –  кто такой Лемарен?

– Негодяй! Я его ненавижу!

– Лемарен – гроза Пустыря, – сказала Арколь, – ему приглянулась моя

сестра,  и он с ума сходит, больше от самолюбия и жадности. Будьте уверены,

Лемарен явится сегодня сюда, раз Вы были у брата. Теперь; Ганувер приехал и его

видели с Молли. Тут перед ними и мелькнула нажива. Брат с дуру открыл мне свои

намерения: отдать девушку Лемарену, чтобы он запугал её, подчинил себе, а потом –

Гануверу, и тянуть деньги, много денег, как от рабыни. Я должна была с боем взять

Молли к себе, когда получила это место в бордингаузе, место смотрительницы.

Молли! Не плач! Мне так стыдно, так тяжело говорить Вам всё это! Дай мне платок.

Пустяки, не обращайте внимания. Это сейчас пройдёт. – И она закрыла лицо руками.

  – Но это очень грустно, – всё, что Вы говорите, – сказал Дюрок. –

Однако, я без Вас не вернусь, Молли, потому что за этим я и приехал. Медленно,

очень медленно , но Ганувер умирает. Он окружил свой конец пьяным угаром, ночной

жизнью. Заметьте, что не уверенными, уже дрожащими  шагами дошёл он к

сегодняшнему дню, дню торжества. И он всё сделал для Вас, как было то в ваших

мечтах на берегу. Всё это я знаю и очень всем расстроен, потому что люблю этого

человека.

– Я его, как он уехал, два года не любила, а только вспоминала очень

тепло. Потом опять начала любить, когда получила письмо, потом много писем. –

Молли продолжала говорить, а мы уже видим Санди, слушающего у окна. – Какие же

это были хорошие письма! Затем подарок, который надо, знаете, хранить так, чтобы

не увидели, такие жемчужины…

Санди встал, надеясь заглянуть внутрь и увидеть, что она там показывает,

как вдруг за выступом берега показалась фуражка, а потом и весь Эстамп,

разгорячённый, утирающий платком пот. Увидев Санди, он ещё из дали покачал

головой.

– Вы подлецы! – выпалил Эстамп. – Вы меня оставили удить рыбу. Где

Дюрок?

– Как Вы нашли нас?

– Не твоё дело! Где Дюрок?

Санди проглотил обиду, и обезоруженный его гневным лицом, сказал:

– Там они трое: он, Молли и её сестра.

– Веди!

– Послушайте, – возразил Санди, скрепя сердце, –  можете вызвать меня на

дуэль, если мои слова будут Вам обидны, но, знаете, сейчас там самый разгар.

Молли плачет, а Дюрок её уговаривает.

– Так, – сказал Эстамп, смотря на Санди с проступающей понемногу

улыбкой:
–Уже подслушал! Ты думаешь, я не вижу, что ямы твоих сапог идут

прямёхонько от окна? – и он показал Санди на следы. Эх, Санди, капитан Санди,

тебя нужно бы прозвать не «Я всё знаю», а «Я всё слышу»!

Санди сознавал, что Эстамп прав, и мог только потупиться.

– Не понимаю, как это случилось, –  продолжал Эстамп, – что за одни

сутки мы так прочно очутились в твоих лапах?!  Ну, ну, я пошутил. Веди, капитан!

– и он подтолкнул Санди в плечо.

– А что эта  Молли - хорошенькая?

– Она … Сами увидите, – сказал Санди.

– То-то! Ганувер не дурак.

Эстамп постучал.

Дверь открыла Арколь.

Молли вскочила, поспешно вытирая глаза.

Дюрок встал.

– Как? – сказал он. – Вы здесь?

– Здравствуйте, меня зовут Эстамп – сказал Эстамп, обращаясь к Молли и

Арколь. – Простите меня, что я помешал Вашему разговору, но это свинство с Вашей

стороны Дюрок.

– Но как Вы нашли нас? – спросил Дюрок.

– Те же дикари, которые были на берегу, за пару золотых монет весьма

охотно продали мне нужные сведения.  Естественно, я был обозлён, соскучился и

вступил с ними в разговор: здесь, по-видимому, все знают друг друга или кое-что

знают, а потому   Ваш адрес, Молли, был сообщён мне самым толковым образом.  Я

Вас прошу не беспокоиться, – видя, что девушка вспыхнула, – сказал Эстамп. Я

сделал это как тонкий дипломат. Двинулось ли наше дело, Дюрок?

– Я говорю, что если любовь велика, всё должно умолкнуть, все другие

соображения. Надо верить тому, кого любишь. Нет доказательства выше любви! Вы,

Молли, находитесь под вредным и сильным внушением людей, которым не поверили бы

ни в чём другом. Они сумели повернуть так, что простое дело соединения Вашего с

Ганувером стало делом сложным, мутным, обильным неприятными последствиями. Вы

приняли кошмар за действительность. Всё пошло от золотой цепи и Вы увидели в этом

начало рока и боитесь ужасного и неизвестного конца. На Вашу любовь легла грязная

рука, и Вы боитесь, что эта грязь окрасит собой всё.

– Не знаю, за что он любит меня – сказала Молли. – Вы так хорошо

говорите! Я уже не боюсь. Я верю вам!

– Если даже Вы принесёте ему несчастье, как уверены в том, – не бойтесь

ничего, даже несчастья, потому, что это будет  общее Ваше горе, и это горе – это  любовь.
– Он прав, Молли, тысячу раз прав, – сказал Эстамп.  Дюрок – золотое

сердце.
– Молли, не упрямься больше, – сказала Арколь, – тебя ждёт счастье!

– Вот мне и легче, – сказала Молли, сморкаясь. –  ф-фу-у-у, точно солнце

взошло! Что же это было за наваждение?! Мрак какой-то! Я и не понимаю теперь.

Арколь!

– Хорошо, хорошо, не волнуйся! – ответила сестра – ты будешь собираться?

– Да! Конечно, сейчас же соберусь.

Молли молча, обняла сестру.

Вдруг Дюрок прислушался и поднял руку. Все насторожились.

– Я знаю – сказал голос за окном, шаги нескольких людей удалялись,

огибая угол.

– Только бы не они – сказала вдруг побледнев Арколь.

– Молли, закусив губы, смотрела на мужчин. Эстамп посмотрел на Дюрока. 

Дюрок сказал: «Это ничего, нас трое».

Тот час по двери ударили кулаком и Санди открыл. На пороге стоял молодой человек 

небольшого роста, в щегольском летнем костюме. Он был коренаст, с бледным,

плоским, даже тощим лицом, но выражение нелепого превосходства в тонких губах под

чёрными усиками и в резких чёрных глазах было необыкновенно крикливым. За ним

вошли Варрен и третий человек – толстый, в грязной блузе, с шарфом вокруг шеи. Он

шумно дышал, смотрел выпучив глаза, и войдя, сунул руки в карманы брюк, став как

столб. Все продолжали сидеть, кроме Арколь, которая подошла к Молли. Став рядом с

ней, она бросила умоляющий отчаянный взгляд  Дюроку.

Новоприбывшие были заметно на веселее. Ни одним взглядом, ни движением

лица не обнаружили они, что, кроме женщин, в комнате есть ещё кто-то.

– Вам нужно что-нибудь, Лемарен? – сказала Арколь, стараясь улыбнуться.

– Сегодня мы очень заняты. Нам надо пересчитать бельё, сдать его, а потом ехать

за провизией для матросов. – Затем она обратилась к брату, и это было одно слово:

- Джон!

– Я с вами поговорю, – сказал Варрен. – Что же нам и сесть негде?!

Лемарен, подбоченясь, взмахнул соломенной шляпой. Его глаза с острой

улыбкой были обращены к девушке.

– Привет, Молли! – сказал он. – Прекрасная Молли, сделайте милость,

обратите внимание на то, что я пришёл навестить Вас в Вашем уединении. Взгляните,

– это  я!

Дюрок сидел неподвижно, опустив голову.

Эстамп приподнял брови.

– Убирайся! – сказала Молли. – Ты довольно преследовал меня!  Говорю

тебе прямо и начистоту – я более не стерплю! Уходи!

Лемарен широко раскрыл глаза, смигнул и нескладно улыбаясь, повернулся к

Варрену.

– Каково? – сказал он. – Ваша сестра сказала мне дерзость, Варрен. Я не

привык к такому обращению, клянусь костылями всех калек этого дома. Вы пригласили

меня в гости, и я пришёл. Я пришёл вежливо, – не с худой целью. В чём тут дело, я

спрашиваю?

– Дело ясное – сказал, глухо крякнув, толстый человек, ворочая кулаками

в карманах брюк. Нас выставляют.

– Кто Вы такой? Рассердилась Арколь. – Я Вас  не знаю, и не приглашала.

Это моё помещение, я здесь хозяйка. Потрудитесь уйти!

Дюрок поднял голову и посмотрел Эстампу в глаза.

– Добрые люди, – сказал, посмеиваясь, Эстамп, –  Вам лучше бы удалиться,

так как разговор в таком тоне не доставляет решительно никому удовольствия.

– Слышу птицу! – воскликнул Лемарен, мельком взглянув на Эстампа и

обращаясь к Молли. – Это Вы заводите чижиков, Молли? А есть у Вас канареечное

семя, а? Ответьте, пожалуйста.

– Не спросить ли моего утреннего гостя, – присоединился Варрен, выступая

вперёд и становясь против Дюрока, неохотно вставшего навстречу ему. – Может быть

этот господин соблаговолит объяснить , почему он здесь, у моей, чёрт побери?!

– Нет, я не сестра тебе! – сказала тяжело Молли. – А ты не брат мне! Ты

– второй Лемарен, то есть подлец! И, сказав так, вне себя, в слезах, она схватила

со стола книгу и швырнула её в Варрена.

Книга, порхнув страницами, ударила его по нижней губе, так как он не

успел прикрыться локтем.

Все ахнули.

Вдруг наступившая тишина стала невыносимой.

– Ответит этот господин, – сказал Варрен, указывая на Дюрока и растирая

другой подбородок.

Санди, готовый палить во всех, вскричал:

– Он переломает тебе все кости! А я пробью твою мишень, как только…

– Как только я уйду – сказал вдруг сзади низкий, тяжёлый голос, столь

громкий, не смотря на рокочущий тембр, что все сразу оглянулись.

Против двери, твёрдо и широко распахнув её, стоял человек  с седыми

баками и с седой копной волос, разлетевшихся как сено на вилах. Он был без руки.

Один рукав матросской куртки висел; другой, засученный до локтя, обнажал

коричневую пружину мускулов, которая оканчивалась мощной пятернёй с толстыми

пальцами.

В этой послужившей на своём веку мускульной машине человек держал пустую

папиросную коробку. Его глаза, глубоко запрятанные среди бровей, складок и

морщин, цедили тот старческий блестящий взгляд, в котором угадываются и отличная

память, и тонкий слух. Он сказал:

– Если сцена – то надо закрывать дверь. Кое-что я слышал. Мамаша Арколь,

будьте добры дать немного толчёного перца для рагу. Рагу должно быть с перцем.

Будь у меня две руки – продолжал он в том же деловом темпе – я не посмотрел бы на

тебя, Лемарен, и вбил бы тебе этот перец в рот! Разве так обращаются с девушкой.

Едва он проговорил это, как  толстый сделал движение, в котором нельзя

ошибиться: он вытянул руку ладонью вниз и стал отводить её назад, намереваясь

ударить Эстампа..

Быстрее его Санди протянул револьвер к глазам негодяя и нажал спуск. Но

выстрел, толкнув руку увёл пулю мимо цели. Толстяка отбросило назад, он стукнулся

об этажерку и едва не свалил её. Все вздрогнули, разбежались и оцепенели. Дюрок с

не меньшей быстротой направил дуло в сторону Лемарена , а Эстамп прицелился в

Варрена.

– Нечего делать, бессильно поводя плечами, – сказал Лемарен. Мы ещё не

приготовились. Ну, берегитесь! Ваша взяла! Только помните, что подняли руку на

Лемарена. Идём, Босс! Идём, Варрен! Встретимся ещё как-нибудь с ними, отлично

увидимся. Прекрасной Молли привет! Ах Молли, красотка Молли.

Он проговорил это медленно, холодно, вертя в руках шляпу и вглядываясь то

на неё, то на мужчин.

Они вышли из комнаты один за другим, останавливаясь на пороге;

оглядываясь, они выразительно смотрели на Дюрока и Эстампа, прежде чем скрыться.

Последним выходил  Варрен. Останавливаясь, он сказал: «Ну, смотри Арколь! И ты,

Молли»!

Затем, быстро прозвучав, шаги стихли за домом.

– Вот! – сказала Молли, бурно дыша. – И всё, и ничего более. Теперь надо

уходить. Я ухожу, Арколь. Хорошо, что у Вас пули!

– Правильно, правильно и правильно! – сказал инвалид – такое поведение я

одобряю. Когда был бунт на «Альцесте», я открыл такую пальбу, что все легли

брюхом вниз…

– Не вздумайте выходить – быстро заговорила Арколь. – Они караулят. Я не

знаю как теперь поступить.

– Не забудьте, что у меня есть лодка – сказал Эстамп – она очень

недалеко. Её не видно отсюда, и я поэтому за неё спокоен. Будь мы без Молли…

– Она? – сказал инвалид, обращаясь к Арколь и показывая на Молли.

– Да, да, надо уехать.

– Её? – повторил матрос.

– О, какой Вы непонятливый, а ещё…

– Туда? – инвалид махнул в окно.

– Да, я должна уехать, – торопливо сказала Молли, вот, придумайте, – 

ну, скорее, о боже мой!

– Такая же история была на «Гренаде» с юнгой; да, вспомнил. Его звали

Санди. И он …

– Я Санди – сам не зная зачем, сказал Санди.

– Ах, ты тоже Санди? Ну, милочка, какой же ты хорошенький, ревунок мой.

Послужи, послужи девушке! Ступай с ней. Ступай Молли. Он твоего роста. Ты дашь

ему юбку и – ну, скажем, платок, чтобы закутать то место, где лет через десять

вырастит борода. Юбку дашь приметную такую, в которой тебя видели и помнят.

Поняла? Ступай, скройся и переряди человека, который сам сказал, что его зовут

Санди. Ему будет дверь, тебе окно. Всё!

– В самом деле, – сказал, помолчав, Дюрок, – это, пожалуй лучше всего.

– Ах, ах! – воскликнула Молли, смотря на Санди со смехом и жалостью. –

Как же он теперь? Нельзя ли иначе? – Но полное одобрение слышалось в её голосе,

несмотря на притворное колебание.

– Ну, что же, Санди? – Дюрок положил на плечо Санди руку. – Решай! Нет

ничего позорного в том, чтобы подчиниться обстоятельствам, – нашим

обстоятельствам. Теперь всё зависит от тебя.

Санди подчинился с мужеством растоптанного стыда и смирился перед лицом

рока, смотревшего на него чёрными глазами Молли.

– Хорошо, – сказал он.

Худо понимая, что делается кругом, вышел Санди в комнату рядом и стал

подобно манекену, неподвижно и глупо.

Руки отказывались бороться с завязками и пуговицами. Чрезвычайная

быстрота четырёх женских рук усыпила и ошеломила. Санди чувствовал, что он смешон

и велик, что он герой, избавитель, кукла и жертва. На голове его очутился платок,

и он не знал, что с ним делать. Молли взяла его руки, забрала их вместе с платком

под подбородком, тряся, чтобы Санди понял, как прикрывать лицо. Потом она сказала

тихо:

 – Спасибо тебе, душечка! – и крепко поцеловала Санди в щёку. Санди вытолкнули в

общество мужчин.

Все молчали.

Санди, не смея поднять глаза, направился к двери. Эстамп окликнул его:

«Подожди, я пойду с тобой». Они вышли. Эстамп сказал: «Иди быстрым шагом по той

тропинке, так скоро, как только можешь, будто торопишься изо всех сил, держи лицо

прикрытым и не оглядывайся; выйдя на дорогу, поверни вправо, к Сигнальному

пустырю. А я пойду сзади.

Едва Санди прошёл две-три лужайки светлого леса, как в стороне

послышались торопливые голоса. Шаги Эстампа Санди слышал всё время позади, близко

от себя.

– Ну, теперь беги, беги во весь дух! – крикнул Эстамп.

Санди бросился вниз с холма.

Сзади раздался крик Варрена:

– Молли! Стой или будет худо!

Эстамп крикнул: «Стойте»!

Решив, что дело сделано, Санди  обернулся.

На разном расстоянии друг от друга по дороге двигались три человека.

Ближайшим к Санди был Эстамп. Он отступал в полуоборот к неприятелю. К нему бежал

Варрен. За Варреном, отстав от него, спешил Босс.

– Стой! –  крикнул Эстамп , целясь.

Варрен продолжал двигаться, хотя и тише.

Эстамп дал выстрел.

Варрен  ухватился за ногу и застыл.

– Вот как пошло дело! –  Проговорил он в замешательстве, оглядываясь на

Босса.

– Хватай её! – крикнул Босс.

В тот же момент обе руки Санди были крепко схвачены сзади выше локтя, и с

силой отведены к спине.

Рванувшись, Санди ничего не выиграл, а только повернул лицо назад, к

вцепившемуся в него Лемарену. При этом платок свалился. Лемарен уже сказал:

«Мо…»,  – но, увидев, кто это, был так поражён, так взбешён, что, тотчас отпустив

руки Санди, замахнулся обоими кулаками.

– Молли, да не та! – воскликнул Санди злорадно, согнулся и со всей силой

ударил его головой между ног. Лемарен  завопил и свалился через Санди . Санди на

бегу разорвал пояс юбки и выскочил из неё, потом , отбежав, стал трясти ею как

трофеем, сжимая в другой руке револьвер.

– Оставь мальчишку! – крикнул Варрен, – а то она удерёт! Я знаю, теперь:

она побежала наверх, к матросам. Там что-нибудь придумали.

Брось всё!

Я ранен!

Вся троица понеслась обратно, грозя кулаками. Варрен хромал сзади.

К Санди подошёл Эстамп.

– Теперь они постоят у воды, – сказал он, – и будут грозить кулаками

боту. По воде не побежишь. Дюрок, конечно успел сесть с девушкой.

Какая история!

Ну, впишем ещё одну страницу в твои подвиги и  … свернём- ка на всякий

случай в лес! И они затерялись в деревьях, среди тёмных и прозрачных листьев и

солнечных бликах на ветках, которые расплываясь на экране, превратились в

солнечное марево.

В освещённой солнцем комнате, когда вошёл Санди,  стояли Дюрок и Поп.

– Как водится, герою уступают и место, и общество. Теперь, Санди,

посвяти Попа во все драматические моменты. Вы можете ему доверять, – обратился он

к Попу, – этот ма…  Этот человек сущий  клад в таких положениях. Прощайте! Меня

ждут. Он вышел.

– Вы устали и, наверное, голодны?  – сказал Поп.  – Пригласите меня к

себе, и мы с Вами позавтракаем. Уже второй час.

– Да, я приглашаю Вас  - сказал Санди, недоумевая, чем он сможет

угостить Попа, но, не желая уступать никому в тоне. – В самом деле, идём,

стрескаем, что дадут.

– Прекрасно, стрескаем, – подхватил  Поп, – но вы не забыли, где Ваша

комната?

– Прекрасно помню! – и они прошли к Санди.

Здесь повторилось то же, что у Дюрока:

– Потянув шнур, висевший у стены, сбоку стола, они получили завтрак на

никелевом подносе, на котором были вино, мясные блюда, фрукты и кофе.

Чувствуя себя героем и хозяином, Санди налил себе полный стакан очень

красивого вина и выпил его.

– Сегодняшний день, – сказал Поп, тоже выпив немного вина и закусывая, –

полон событий, хотя всё главное ещё впереди.

Итак, Вы сказали, что произошла схватка?

– Я ничего не говорил, ответил Санди, будучи почти пьян.

– Ну так скажите. Жестоко держать меня в неведении.

– Поверите? – сказал Санди, – уже при высадке на берег дело пошло на

ножи! Ну, а когда явился Варрен со своими дружками, я дал три выстрела и ранил

одного негодяя.

Тут Санди заметил, что он и Поп описывают вокруг комнаты круги.

– Потом я сказал, – добавил Санди, – Давайте, Молли, устроим так, чтобы

я надел Ваше платье и обманул врагов, а Вы меня за это поцелуете!

Санди встал, покачнулся, засунул руки в карманы и стал смеяться. Он

вытащил револьвер и попытался прицелиться в шарик кровати.

– Санди, –  мягко сказал Поп, беря Санди за руку.  Этому вину сорок

восемь лет, а Вы обошлись с ним как с водой.  Ну и Вы расскажете мне потом, как

всё это там у Вас произошло. Сейчас выпейте кофе, а ещё лучше, поспите немного.

Поп спрятал в карман револьвер Санди и отвёл его к дивану. Санди

 лёг, всё закружилось, и он заснул.

Был вечер, а может быть даже ночь.

Огромное лунное окно стояло перед Санди, когда он проснулся.

Электричество не горело.

Спокойная полутьма расстилалась по комнате. Линия света, отметив по пути

блеск бронзовой дверной ручки, колено статуи, серебро люстры, расплывалось в

сумраке. Одна на всю комнату сверкала неизвестная точка, – зеркала или

металлического предмета.

Санди сел на кровати, включил настольную лампу, осмотрелся. Ему

показалось, что всё уже произошло, что Молли пришла, а его забыли. Он торопливо

открыл дверь в библиотеку и услышал негромко доносящуюся сюда музыку.

Санди прошёл библиотеку и зашагал по пространствам коридоров и зал,

местами озарённым всё выше и выше восходящей луной. Много раз он останавливался,

чтобы наспех сообразить направление. Иногда, по близости, к центру происходящего

внизу, музыка была слышна громче, дразня нарастающей явственностью мелодии. Вдруг

Санди услышал трепещущий взрыв скрипок и труб прямо где-то возле себя и, миновав

колонны, он увидел разрезанную сверху до низу  огненной чертой портьеру. Санди

отвёл рукой тяжёлую материю и, по белой сверкающей лестнице, под сталактитами

хрустальных люстр, озаряющих растения, как бы только что перенесённые из 

тропических лесов цвести среди блестящего мрамора, спустился в огромную залу.

Здесь было человек сто пятьдесят, может быть двести. Часть их беседовала,

рассевшись группами, часть проходила через далёкие против Санди двери взад и

вперёд, а те двери открывали золото огней и яркие глубины стен, как бы полных

мерцающим голубым дымом. Но благодаря  зеркалам казалось, что здесь ещё много

других дверей; в их чистой пустоте отражалась вся эта зала с наполняющими её

людьми. Вокруг раздавались смех, говор, сияющие женские речи, восклицания,

образуя непрерывный шум, лёгкий шум – ветер нарядной, благополучной толпы.

Возле сияющих женщин, двигающих веерами и поворачивающихся друг к другу,

стояли, склоняясь, как шмели вокруг ярких цветов, чёрные фигуры мужчин душистых,

щеголеватых, весёлых. Мимо Санди прошла  цепь девушек, колеблющихся и лёгких,

быстрой походкой, с цветами в волосах и сверкающими нитями в платья

Направо сидела очень толстая женщина с взбитой, седой причёской .

В круге хохотавших мужчин стоял плотный, краснощёкий толстяк,

помахивающий рукой в кольцах; он что-то рассказывал. Слуги опустив руки по швам,

скользили среди движения гостей, лавируя и перебегая с ловкостью танцоров. А

музыка, касаясь души холодом и огнём, несла всё это, как ветер несёт корабль, в

замечательную Страну.

Вдруг Санди увидел входящего из боковых дверей Ганувера.

Ещё в дверях, повернув голову, он сказал что-то шедшему с ним Дюроку и

продолжил разговор с Дигэ, руку которой он нёс на своей руке.

К ним сразу подошло несколько человек.

И группа стремительно увеличилась, став самой большой из всех групп зала.

Поколебавшись, и  Санди тоже подошёл к ним.

Ганувер был кроток и бледен.  Его лицо странно осунулось. Казалось, в нём

беспрерывно вздрагивало что-то при каждом возгласе или обращении. Дигэ, которая

стояла рядом, складывала и раздвигала страусовый веер; её лицо, ставшее ещё

красивее от смуглых обнажённых плеч, выглядело властным и значительным. На ней

был прозрачный дымчатый шёлк. Она улыбалась.

Дюрок первым заметил Санди и, продолжая разговаривать с худощавым

испанцем, протянул руку , коснувшись плеча Санди.

Санди страшно обрадовался; вслед за тем обернулся и Ганувер, взглянув

коротким рассеянным взглядом, но тот час узнал Санди и тоже протянул руку, весело

потрепав его волосы: «Ну что, Санди, дружёк»?

– Что же поспал? – спросил Дюрок.

– Несколько людей посмотрели на Санди с забавным недоумением.

Ганувер втащил его в середину.

– Это мой воспитанник, – сказал он.

– После нашего праздника мы пошлём его в адмиралтейскую школу. Вам, дон

Эстебан, нужен будет хороший капитан лет через десять, так вот он, и зовут  его

Санди… э, как это…

– Пруэль, – сказал Санди, – Санди Пруэль.

– Очень самолюбив – заметил Дюрок, смел и решителен, как Колумб.

Испанец, молча вытащил из бумажника визитную карточку и, протянул Санди,

сказав:

– Через десять лет я, а если я умру, то мой сын – даст Вам какой-нибудь

пароход.

Санди взял карточку и, не посмотрев, сунул в карман, поняв, что это игра,

шутка, и у него явилось желание поддержать честь старого, доброго  морского

волка.

– Очень приятно, – заявил он кланяясь. – Я посмотрю на неё через десять

лет, а если умру, то оставлю сына, чтобы он мог прочесть, что там написано.

Все рассмеялись.

– Вы не ошиблись! – сказал дон Эстебан Гануверу.

– Ну нет, конечно, – ответил тот, и Санди оставили при триумфе и

сердечном веселье.

В стороне прошли Томсон и Галуэй с тремя дамами, в отличном расположении

духа. Галуэй, дёргая щекой, , заложив руки в карманы и покачиваясь на носках,

говорил и смеялся. Томсон благосклонно вслушивался.

К Санди подошёл Поп, заметив его случайно. Он был во фраке, в перчатках и

выглядел от того по-новому.

– Ну, вот, – сказал Поп и, слегка оглянувшись, тихо прибавил, – сегодня

произойдёт нечто. Приготовьтесь: ещё неизвестно, что может произойти.

– Поп, – сказал Санди, – успокойте меня и скажите пожалуйста: «Как

Молли»?

–  Ну что Вам Молли?! – сказал он, смеясь и пожимая плечами. Молли, – он

сделал ударение, – скоро будет Эмилия  Ганувер, и мы пойдём к ней пить чай. Не

правда ли? Теперь, меня не будет за столом, очень Вас прошу, не расспрашивайте  о

причинах этого вслух и не ищите меня, чтобы на моё отсутствие было обращено как

можно меньше внимания.

– Конечно, я понимаю, –   закивал Санди.

Поп помахал рукой и замешался в толпе.

Скоро движение в зале  изменилось, и гости потекли в следующую залу,

сверкающую зеленоватой дымкой.

Она была обита зелёным муаром, с мраморным полом. На стенах отсутствовали

зеркала и картины; От потолка к полу стены были вертикально разделены, в равных

расстояниях, лиловым бархатом. Покрытый мельчайшим серебряным узором. Окон не

было. Других дверей тоже не было; В нишах стояли статуи. Добрую треть

пространства занимали столы, накрытые белейшими скатертями; столы сады, так как

все они сияли ворохами свежих цветов. Столы в виде четырёхугольника, пустого

внутри, с проходами внутрь на узких сторонах четырёхугольника. На них сплошь,

подобно узору цветных камней, сверкали огни вин, золота, серебра, и дивных ваз,

выпускающих среди редких плодов зелёную тень ползучих растений, завитки которых

лежали на скатерти.

Вокруг столов ждали гостей лёгкие кресла, обитые оливковым бархатом.  На

равном расстоянии  от углов, столового четырёхугольника высоко вздымались витые

колоны  с гигантскими канделябрами. В них горели настоящие свечи. Свет  был очень

силён.

 Все усаживались, шумя платьями и движением стульев; стоял рокот, овеянный гулким

эхом. В это время Дюрок увидел Санди и, прервав беседу, подошёл к нему с ничего

не значащим видом.

– Ты сядешь рядом со мной, – сказал он, – поэтому сядь на то место,

которое будет от меня слева, – сказав это, он немедленно удалился, и в скором

времени, когда большинство уселось, Санди занял кресло, имея по правую руку

Дюрока, а по левую – высокую, тощую, как жердь, даму с лицом рыжего худого

мужчины.

Ганувер сел  наискось от Санди, а против него между Дюроком и Галуэем

поместилась Дигэ.

Вокруг столов катились изящные позолоченные тележки на высоких колёсах,

полные блестящей посуды, из-под крышек которых вился пар, а под дном горели

голубые огни спиртовых горелок.

На широком балконе тихо играл оркестр.

Невидимые часы ясно и медленно пробили одиннадцать.

– Где Эстамп? – спросил Ганувер Дюрока. – После обеда он вдруг исчез и

не появлялся. А где Поп?

– Не далее, как полчаса назад, – ответил Дюрок, – Поп жаловался на

невыносимую мигрень и, должно быть, ушёл прилечь. Я не сомневаюсь, что он

явиться. Эстампа же мы вряд ли дождёмся.

– Почему?

– А… потому, что я видел его … тэт – а – тэт…

– Так – сказал Ганувер, потускнев – сегодня все  уходят, начиная с утра.

Вот ещё нет капитана Орсуны. А я так ждал этого дня…

В это время подлетел к столу толстый чёрный человек с бритым, круглым 

лицом, холёным и загорелым.

– Вот я, – вскричал он, – не трогайте капитана Орсуну. Но слушайте,

какая была история! У Вас завелись феи!

– Как феи?! – усмехнулся Ганувер. – Слушайте, Дюрок, это забавно!

– Следовало привести фею, – заметила Дигэ, делая глоток из узкого

бокала.

– Понятно, что Вы опоздали, – заметил Галуэй. – Я бы совсем не пришёл.

– Ну, да, – Вы, –  сказал капитан, который, видимо торопился поведать о

происшествии. В одну секунду он выпил стакан вина, ковырнул в тарелке и стал

чистить грушу, помахивая ножом и приподнимая брови, когда, рассказывая, удивлялся

сам. – Вы – другое дело, а, я, видите ли очень занят. Так вот, я отвёл яхту в док

и возвращался на катере. Мы плыли около старой дамбы, где стоит заколоченный

павильон. Было восемь часов, и солнце садилось.

Катер шёл близко к кустам, которыми поросла дамба от пятого бакена, до

Ледяного ручья. Когда я поравнялся с южным углом павильона, то случайно взглянул

туда и увидел среди

        Кустов, у самой воды, прекрасную молодую девушку в шёлковом белом платье,

с голыми руками и шеей, на которой сияло пламенное жемчужное ожерелье.

Она была босиком!

– Босиком! –  Вскричал Галуэй, в то время, как Ганувер, откинувшись,

стал напряжённо слушать.

Дюрок хранил любезную, непроницаемую улыбку, а Дигэ слегка приподняла

брови и свела их в улыбку верхней части лица.

Все были заинтересованы.

Капитан, закрыв глаза, категорически помотал головой и с досадой

вздохнул.

– Она была босиком, – это совершенно точное выражение, и туфли её стояли

рядом, а чулки висели на ветке, – ну право же, очень миленькие чулочки, – паутина

и блеск.  Фея держала ногу в воде, придерживаясь руками за ствол орешника. Другая

её нога,  - капитан метнул Дигэ покаянный взгляд, прерывая сам себя, – прошу

прощения, – другая её нога была очень мала. Ну, разумеется, та, что была в воде,

не выросла за одну минуту… 

– Нога… –  перебила Дигэ, рассматривая свою тонкую руку.

– Да, я сказал, что виноват. Так вот, я крикнул: «Стоп! Задний ход»! И

мы остановились как охотничья собака над перепёлкой.

Эта была фея, клянусь честью! – Послушайте, сказал я, – кто Вы ? И что Вы здесь

делаете? Представьте, её ответ был такой, что перестал сомневаться в её волшебном

происхождении. Она сказала очень просто и вразумительно, но голосом – о, какой

это был голос! – не простого человека был голос, голос был …

– Ну, – перебил его Томсон, – кроме голоса было ещё что-нибудь?

Разгорячённый капитан нервно отодвинул свой стакан.

– Она сказала вот что: «Да, у меня затекли ноги, потому, что эти каблуки

выше, чем я привыкла носить».

– Всё!

– А?

Он хлопнул себя обеими руками по коленям и спросил:

– Каково? Какая барышня ответит так в такую минуту?!

         – Я не успел влюбиться потому, что она, грациозно  присев, собрала своё

хозяйство и исчезла.

И капитан принялся за вино.

Санди, весь красный, опустив глаза, боялся, что на него обратят внимание.

– Это была горничная, – сказала Дигэ.

– Ганувер молчал со странным взглядом и бледным лицом, по которому

стекал пот. Его глаза медленно повернулись к Дюроку и остановились. Но в

ответившем ему взгляде был только спокойный свет.

– Ганувер вздохнул и рассмеялся, очень громко и, пожалуй, несколько

дольше, чем переносят весы нервного такта.

– Орсуна, радость моя, капитан капитанов! – сказал он. – Ваша фея

Маленькой Ноги должна иметь маму и папу, что касается меня, то я не вижу здесь

пока другой феи, кроме Дигэ Альвавиз, но и та, не может исчезнуть,

  я думаю.

– Дорогой Эверест, Ваше «пока» имеет не совсем точный смысл, –

произнесла красавица, не придавая никакого значения рассказу Орсуны.

Ганувер посмотрел в сторону. Тот час подбежал слуга, которому было отдано

короткое приказание. Не прошло минуты, как три  удара в  гонг связали шум, и

стало довольно покойно, чтобы говорить. Ганувер встал, и положил руки на стол

ладонями вниз. Оркестр замолчал.

– Гости! – произнёс Ганувер громко. – Вы – мои приятели и друзья. Вы

оказали мне честь посетить мой дом в этот день. Я вижу лица, напоминающие мне дни

опасностей и веселья, случайностей, похождений, тревог, дел и радостей.

Под Вашим начальством, Том Клертон, я служил в таможне Сан-Риоля, и Вы

подали в отставку, когда я был несправедливо обвинён капитаном "Терезы» в

попустительстве другому пароходу – «Орландо»

  Армелия Корнеус! Четыре месяца Вы давали мне комнату, завтрак и обед, и

я до сих пор не заплатил Вам, – по малодушию или легкомыслию не знаю, но не

заплатил. На днях мы выясним этот вопрос.

Генри Тонквиль! Вашему банку я обязан удачным залогом, сохранением

секрета и возвращением золотой цепи.

Вильям Вильямсон! На Вашей вилле я выздоровел от тифа, и Вы каждый день

читали мне газеты, когда я после кризиса не мог поднять ни головы, ни рук.

Люк Аридан! Вы имея дело с таким миллионером – невростенником, как я,

согласились взять мой капитал в своё ведение, избавив меня от деловых хлопот,

дней, часов и минут.

Лейтенант Гладиус! Вы спасли меня на охоте, когда я висел над пропастью,

удерживаясь сам не знаю за что.

Георг Барк! Вы бросились за мной в воду с борта «Индианы», когда упал

туда во время шторма вблизи Адена.

Леон Дегуст! Ваш гений воплотил мой лихорадочный бред в строгую и

прекрасную конструкцию того здания, где мы сидим.

– Ну – сказал он, вынимая часы, – назначено в двенадцать, теперь без

пяти полночь. – Он задумался с остывшей улыбкой, но тотчас встрепенулся, – я

хочу, чтобы не было на меня обиды у тех, о ком я не сказал ничего, но Вы видите,

что всё хорошо помню; я снова пережил прошлое в Вашем лице.

– Но я должен сказать, что едва ли мои забавы ума, имевшие, однако,

неодолимую власть над душой, были бы осуществлены в той мере, как это сделал по

моему желанию Дегуст, если бы не обещание, данное мной…  одному лицу. – Дело

относится к прошлому. Тогда мы, два нищих, сидя под крышей заброшенного сарая ,

на земле, где была закопана нами груда чистого золота, в мечтах своих,

естественно, ограбили всю шехерезаду.  Это лицо, о судьбе которого мне теперь

ничего не известно, обладало живым воображением и страстью обставлять дворцы по

своему вкусу. Должен сознаться, я далеко отставал от него в искусстве

придумывать. Оно побивало меня такими картинами, что я был в восторге. Оно

говорило: «Уж если мечтать, то мечтать».

– Теперь этот дом построен, он красив и сейчас Вы увидите часть его

секретов. Но есть и ещё большие чудеса: улыбка, веселье, прощение и вовремя

сказанное нужное слово. Владеть этим, значит владеть всем.

В это время начало бить двенадцать.

– Дигэ! – сказал Ганувер, улыбаясь ей с видом заговорщика, – ну-ка

тряхните стариной Али – Бабы и его сорока разбойников!

– Что произойдёт? – закричал чей-то любопытный голос.

Дигэ встала, смеясь.

–  Мы Вам покажем! – заявила она, и если волновалась, то нельзя ничего

было заметить. – Откровенно скажу, я сама не знаю, что произойдёт. Если дом

станет летать     по воздуху, держитесь за стулья.

– Вы помните как?...  – спросил Ганувер.

– О, да. Вполне.

Она подошла к одному из  огромных канделябров, протянула руку к его

позолоченному стволу, покрытому нисподающими выпуклыми полосками. Всмотревшись,

чтобы не ошибиться, Дигэ нашла  и отвела вниз одну из полосок. Её взгляд

расширился, лицо дрогнуло, не удержавшись от мгновения торжества, блеснувшего

затаённой мечтой…

Но всё осталось, как и было, на своём месте.

Ещё некоторое время все ожидали, затем поднялся шум и смех.

– Снова! – закричал дон Эстебан.

– Штраф! Сказал Орсуна.

– Нехорошо дразнить маленьких! – заметил Галуэй.

– Фу, как это глупо! – вспыхнула Дигэ, топнув ногой. – Как Вы зло

шутите! Ганувер!

По её лицу пробежала нервная тень; она решительно отошла, сев на своё

место и кусая губы.

Ганувер рассердился. Он вспыхнул, стремительно встал и сказал: «

– Я не виноват. Наблюдение за исправностью поручено Попу. Он будет

призван к ответу. Я сам…

Досадуя, как это было заметно по его резким движениям, он подошёл к

канделябру, двинул металлический завиток и снова отвёл его. И, повинуясь этому

незначительному движению, все стены зала, кругом, вдруг отделились от потолка

светлой струёй и, разом погрузясь в пол, исчезли.

Все, кто здесь был, вскрикнули, иные повскакали. Они были окружены

колоннадой чёрного мрамора., отражённой прозрачной глубиной зеркала, шириной не

менее двадцати футов и обходящего пол бывшей залы мнимым четырёхугольным

провалом. Ряды колонн, по четыре в каждом ряду, были обращены флангом к общему

центру и разделены проходами одинаковой  ширины по всему их четырёхугольному

строю. Цоколи, на которых они стояли, были высоки и массивны. Меж колонн сыпались

один выше другого искрящиеся водяные стебли фонтанов, три струи на каждый фонтан,

в падении они имели вид прогнутого пера. Всё это, повторенное прозрачным

отражающим низом, стояло как одна светлая глубина, выложенная вверху и внизу

взаимно опрокинутой колоннадой. За колоннами стояли залы – видения. Блеск

струился как газ. Это артистическое безумие сияло из-за чёрного мрамора, как утро

сквозь ночь.

В этот момент Санди увидел, что Дюрок встал, протянув руки к дверям, где

на черте входа остановилась девушка в белом и гибком, как она сама, платье, с

разгоревшимся, нервно спокойным лицом, храбро устремив взгляд прямо вперёд. Она

шла, закусив губу, вся – ожидание

– Смотрите! Смотрите! – закричал Санди. – это Молли! Она пришла! Я знал,

что придёт!

Ужасен был взгляд Дюрока. Ганувер, побледнев, повернулся как на пружинах,

и всё, кто был в зале, немедленно повернулись и посмотрели в эту же сторону.

Рядом с Молли появился Эстамп; он только посмотрел на Ганувера и отошёл.

Наступила полная тишина. Все замерли.

Ганувер подошёл к Молли, протянув руки с забывшимся лицом.

Оркестр взял несколько нот, но Дюрок махнул им рукой, словно бросил

камень, и звуки умолкли.

Ганувер взял приподнятую руку девушки и тихо посмотрел ей в глаза.

– Это Вы, Молли? – сказал он, оглядываясь с улыбкой.

– Это я, я пришла, как обещала. Не грусти теперь!

– Молли, – он хрипло вздохнул, держа руку у горла, потом притянул её

голову и поцеловал в волосы. – Молли! – повторил Ганувер. – Теперь я буду верить

всему! – Он повернулся к столу, держа в руке руку девушки, и сказал: – я был

очень беден. Вот моя невеста, Эмилия Варрен. Я не владею собой. Я не могу больше

владеть собой, и Вы не осудите меня.

– Это и есть фея! – прокричал капитан Орсуна. – клянусь это она!

Дигэ, опустив внимательный взгляд, которым осматривала вошедшую, встала,

но Галуэй усадил её сильным, грубым движением.

– Не смей! – Рыкнул он. – Ты будешь сидеть!

Она опустилась с презрением и тревогой, холодно двинув бровью. Томсон,

прикрыв лицо рукой, сидел, катая хлебные шарики.

Многие гости стояли.

Началось движение.

Некоторые вышли из-за стола, став ближе.

– Это Вы? – сказал Ганувер Дюроку, указывая на Молли.

– Нас было трое, – смеясь, ответил Дюрок. – Я, Санди, Эстамп.

Ганувер сказал:

– Что это…  – Но его голос оборвался. Ну, хорошо, – продолжал он, –

сейчас не могу я благодарить. Вы понимаете. Оглянитесь, Молли, –  заговорил он,

ведя рукой вокруг, – вот всё то, как Вы строили там на берегу моря, как это вам

представлялось тогда. Узнаёте ли Вы теперь?

– Не надо – сказала Молли, потом рассмеялась. – Будьте спокойнее. Я

очень волнуюсь.

– А я? Простите меня! Если я помешаюсь, это так и должно быть!

Дюрок! Эстамп! Орсуна! Санди, плут! И ты тоже молчал! – Вы все подожгли

меня с четырёх сторон. Не сердитесь, Молли! Молли, скажите что-нибудь! Кто же мне

объяснит всё?

Девушка молча сжала и потрясла его руку.

– Эверест, – сказал Дюрок, – это ещё не всё!

– Совершенно верно, – с вызовом откликнулся Галуэй, вставая и подходя к

Гануверу. – Кто, например, объяснит мне кое-что непонятное в деле моей сестры,

Дигэ Альвавиз? Знает ли эта девушка?

– Да, – растерявшись, сказала Молли, взглянув на Дигэ, – я знаю, но ведь

я – здесь.

– Наконец, избавьте меня, – произнесла Дигэ, вставая, – от какой бы то

ни было Вашей  позы, Галуэй, по крайней мере в моём присутствии.

– Август Тренк! – громко  сказал, прихлопывая всех, Дюрок Галуэю – Я

объясню, что случилось.

Ваш товарищ, Джек Гаррисон, по прозвищу «Вас – ис – дас» и ваша любовница

Этель Мейер должны понять мой намёк или признать меня довольно глупым, чтобы

уметь выяснить положение.

Вы проиграли!

Это было сказано громко и тяжело.

Томсон встал , заложив руки в карманы и свистнул.

Гости, покинув стол, окружили их толпой.

– Что это значит? – спросил Ганувер.

– Это финал! – сказал Эстамп, вступая. – Три человека собрались ограбить

Вас под чужими именами. Каким образом,  - Вам известно.

– Молли, – сказал Ганувер, вздрогнув, но довольно спокойно, – и Вы

капитан Орсуна! Прошу Вас,  уведите её. Ей трудно быть сейчас здесь.

Он передал девушку и улыбающуюся, и в слезах, мрачному капитану, который

спросил: «Голубушка, хотите, посидим с вами немного»? – и увёл её.  Уходя, она

приостановилась: «Я всё объясню, всё расскажу Вам. Простите меня»!

Шевеля веером у лица, Дигэ  безмолвно смеялась, продолжая сидеть. Дамы

смотрели на неё, кто в упор, с ужасом, или через плечо, но она, как бы ни замечая

этого оскорбительного внимания, следила за Галуэем.

Галуэй ответил ей взглядом человека, получившего удар по щеке. –

Конат лопнул, сестричка! – сказал он.

– Ба! – процедила она, медленно вставая, и, притворно зевнув, обвела

бессильно высокомерным взглядом толпу лиц, взиравших на сцену с молчаливой

тревогой.

– Дигэ, – сказал Ганувер, – что это? Правда?

Она пожала плечами и отвернулась.

  – Здесь Бен Дрек, переодетый слугой, – заговорил Дюрок. – Он установил

тождество этих людей с героями шантажной истории  в Ледингенте.

Дрек, где Вы? Вы нам нужны.

Молодой слуга, с чёрной прядью на лбу, вышел из толпы и весело кивнул

Галуэю.

– Алло, Тренк! – сказал он. – Десять минут назад я переменил вашу

тарелку.

– Теперь я понял – сказал Ганувер. –  откройтесь! Говорите всё. Вы были

у меня в гостях. Я был с  вами любезен, клянусь, – я верил вам . Вы украли моё

отчаяние, из моего горя вы сделали воровскую отмычку! Вы! Вы Дигэ сделали это!

Что вы, безумные,  хотели от меня? Денег? Имени? Жизни?

– Добычи, – сказал Галуэй, – Вы мало меня знаете.

– Август, он имеет право на откровенность, – заметила вдруг Дигэ, – хотя

бы в виде подарка. Знайте, – сказала она, обращаясь к Гануверу, и мрачно

посмотрела на него, в то время как её губы холодно улыбались, – знайте, что есть

способы сократить жизнь человека незаметно и мирно. Надеюсь, Вы оставите

завещание?

– Да.

– Оно было бы оставлено мне. Ваше сердце в благоприятном состоянии для

решительного опыта без всяких следов

В зале раздался вздох ужаса.

Ганувер пристально посмотрел в лицо Этель Мейер, взял её руку и тихо

поднёс к губам.

Она вырвала её с ненавистью, отшатнувшись и вскрикнув.

– Благодарю вас, – очень серьёзно сказал он, – за то мужество, с каким

вы открыли себя. Сейчас я был как ребёнок, испугавшийся тёмного угла, но знающий,

что сзади него в другой комнате – светло. Там голоса, смех и отдых. Я счастлив,

Дигэ – в последний раз я вас так называю «Дигэ». Я расстаюсь с вами, как с

гостьей и женщиной. Бен Дрек, дайте наручники!

Он отступил, пропустив Дрека. Дрек помахал браслетами, ловко поймал

отбивающуюся женскую руку, запор звякнул, и обе руки Дигэ, бессильно рванувшись,

отразили в её лице злое мучение. В тот же момент был пойман лакеями пытавшийся

увернуться Томсон и выхвачен револьвер у Галуэя. Дрек заковал всех.

– Помните, – крикнул Галуэй шатаясь и задыхаясь. – Помните Эверест

Ганувер, что сзади Вас не светло! Там не освещённая комната. Вы идиот!

– Что, что? – выдохнул дон Эстебан.

– Я развиваю скандал! – ответил Галуэй и Вы меня не ударите, потому что

я окован.

– Ганувер, Вы дурак! Неужели Вы думаете, что девушка, которая только что

была здесь, и этот дворец –  совместимы? Стоит взглянуть на её лицо. Я вижу вещи,

как они есть! Вам была нужна одна женщина, – если бы я её бросил для Вас. – Моя

любовница, Этель Мейер; Лучше Вам не найти. Ваши деньги понеслись бы у неё в

хвосте, как им и положено диким аллюром с кровью, трупами и преступлениями! Она

знала бы как завоевать самую беспощадную высоту. Из Вас, ничтожества, умеющего

только грезить, она свела бы железный узел и превратила бы цепь в змеиное царство

страха.

Вы совершили преступление, отклонив золото от его прямой цели – расти, убивать и

давить! Заставили тигра улыбаться игрушкам! И всё ради того, чтобы бросить

драгоценный каприз к ногам девушки, которая будет простодушно смеяться , если ей

показать палец!

Мы знаем Вашу историю.

Она куплена нами и была бы зачёркнута.

Была бы!

Теперь Вы её продолжаете.

Но Вам не удастся вывести прямую черту!

Меж Вами и Молли встанут двадцать тысяч шагов, которые нужно сделать,

чтобы обойти все эти, – клянусь, – превосходные залы. Или она сама сделается

Эмилией Ганувер! Больше, чем Вы хотите того.

Трижды! Сто раз Эмилия Ганувер!

– Никогда! – сказал Ганувер. – Но двадцать тысяч шагов…  Ваш счёт верен.

Однако, я запрещаю говорить дальше об этом!

Бен Дрек, –  раскуйте молодца, раскуйте женщину и того, третьего.

Гнев мой улёгся. Сегодня никто не должен пострадать, даже враги. Раскуйте, Дрек!

– Повторил Ганувер изумлённому агенту.  – Вы можете продолжать охоту где угодно,

но не у меня.

– Хорошо! – ох! – Дрек, страшно досадуя, освободил закованных.

– Комедиант! – бросила Дигэ с гневом и смехом.

– Нет, ответил Ганувер, – нет. Я вспомнил Молли. Это ради , неё. 

Впрочем, думайте, что хотите.

Вы свободны. Дон Эстебан, сделайте одолжение, выпишите этим людям чек на

пятьдесят тысяч, и чтобы я больше их не видел.

– Есть, – ответил судовладелец, вытаскивая чековую тетрадь, в то время

как Эстамп протянул ему механическое перо. – Ну Тренк, и вы, мадам Мейер, –

отгадайте: поза или пирог?

– Если бы я мог, – ответил в бешенстве Галуэй, – если бы я мог передать

вам своё полнейшее равнодушие к мнению обо мне вас, чтобы вы поняли его и

остолбенели.  Так как оно есть в действительности, – я бы не колебался и секунды 

и сказал бы  «пирог» и ушёл бы с вашим чеком, смеясь вам в глаза. Но я сбит. Вы

можете мне не поверить!

– Охотно верим, – сказал Эстамп.

– Такой чек стоит всякой и любой утончённости и я первый благословляю

нанесённое мне оскорбление!

– Ну, что там…  –  с ненавистью сказала Дигэ.

Она выступила вперёд , медленно подняла руку и, смотря прямо в глаза дону

Эстебану, выхватила чек из руки, где он висел, удерживаемый кончиками пальцев.

Дон Эстебан опустил руку и посмотрел на Дюрока.

– Каждый верен себе, – сказал тот и отвернулся.

Эстамп поклонился, указывая на дверь.

– Мы вас не удерживаем – произнёс он. – Чек  ваш и вы свободны, и

говорить больше не о чем.

Эстамп опустил руку на плечо Санди.

– Гляди, – сказал он, – это  уже не живые люди. Их убил выстрел из

чековой книжки.

Двое мужчин и женщина, отойдя в сторону, обменялись в полголоса 

немногими словами и, не взглянув ни на кого, поспешно ушли. Зеркала и, наконец,

последнее самое дальнее зеркало повторило движения уда- ляющихся фигур, и Санди,

бросившись на стул, неудержимо заплакал, как от смертельной обиды.

На плечо Санди легла рука, он поднял голову. Ганувер смотрел на него

внимательно и с улыбкой.

– О, простота! – сказал он – Ты плачешь, Санди, потому, что становишься

мужчиной. Он взял из вазы георгин цвета вишни и подал его Санди. – Возьми на

память о сегодняшнем дне.

Георгин был большим и красивым.

Георгин  в кадре, сморщился и засох.

Теперь он стоял в отдельной хрустальной вазе в уютной комнате Фуля.

Камера развернулась от георгина и, преодолевая раскрытое окно и ветки

сада, влилась в шумные  улочки южного портового городка Зурбаган. Солнце сияло,

жизнь продолжалась.

Пошли титры.