гл. 16 Прорыв
Глава 16
Прорыв
Поезд качнуло на стрелке и он стал ощутимо замедлять ход. Навстречу плавно набегали, постепенно останавливаясь, фонари платформы и небольшое, ярко освещенное изнутри, станционное здание. Перестук колес все замедлял и замедлял свой темп, пока не был вовсе прекращен низким стоном тормозов.
Приехали.
На этот поезд местной Баскенской линии Тиоракис и Крюк пересели еще днем. Здесь не было так комфортно, как в спальном вагоне "Южного Экспресса", но в шестиместном купе они все равно оказались вдвоем. Маршруты в Баскен последние годы вообще не пользовались популярностью, а зимой - тем более.
Проводники помогли Тиоракису выгрузить на платформу чемоданы и кресло-каталку, в которую тут же усадили выведенного из вагона Крюка. Налетел соскучившийся по заработку носильщик, подхватил багаж, и короткий кортеж двинулся к почти игрушечному вокзалу, где, около самых дверей, их и еще несколько пассажиров, сошедших с поезда, поджидал уже совершенно не игрушечный жандармский патруль. Никакой неожиданности в этом не было: в Баскене все более или менее значимые дороги и транспортные узлы, объекты промышленности и энергетики находились под плотным полицейским и военным прикрытием.
Небольшая очередь, составившаяся перед жандармами из прибывших на станцию пассажиров, деликатно пропустила вперед инвалида и сопровождавших его лиц. Старший патруля внимательно изучил документы Тиоракиса и Крюка (документы были в абсолютном порядке), для проформы взглянул в альбом с фотографиями, фото-роботами и приметами разыскиваемых, а также поинтересовался целью приезда проверяемых граждан в данный населенный пункт. Тиоракис с готовностью ответил, что они здесь проездом, следуют на подземный солевой курорт, и протянул офицеру медицинское свидетельство с приложенной к нему путевкой.
Крюк, не показывая никакого волнения, спокойно сидел в кресле, равнодушно смотрел перед собою куда-то сквозь жандармов и даже сквозь здание вокзала, периодически совершенно не притворно кашляя. Бронхит, обретенный за несколько дней, проведенных в холодном убежище, мучил его нещадно, но одновременно предоставлял прекрасную маскировку. Гулкий, булькающий мокротой кашель лучше всякой медицинской справки свидетельствовал любому проверяющему, что здесь имеется самый настоящий легочный больной. Видимо поэтому жандарм жестом отклонил протянутые ему документы, но все-таки задал несколько обычных контрольных вопросов:
- Вы родственник? - обратился он к Тиоракису.
- Нет, просто сопровождающий. По найму. Я студент университета... Подрабатываю.
- Понятно. Оружие, наркотики, иные запрещенные в гражданском обороте предметы везете? - кивок в сторону чемоданов.
- Нет, нет, что вы! Показать?
- Не надо. Как добраться до курорта знаете?
- Благодарю, нас должны встретить.
- Проходите! - жандарм отступает в сторону, освобождая проход, и механически козыряет - Будьте осторожны!
* * *
На маленькой площади перед вокзалом, как водится в небольших городках, под самым ярким фонарем стояло несколько праздных такси, а у навеса автостанции, светя стеклянными боками и дыша двигателем на холостом ходу, бил копытом городской автобус (вокзал-рынок-центр), согласованный расписанием с прибытием поездов. Горстка приезжих, пройдя через жандармский пост, распределилась обычным образом: большинство заняло место в поджидавшем общественном транспорте, двое или трое составили счастье кого-то из таксистов, некто - скрылся пешком в темноте слабо освещенных ближайших улиц.
- Вас где будут встречать? - обратился к Тиоракису носильщик, слышавший диалог своего клиента с жандармом, - Куда чемоданы прикажете?
- Где-то здесь, рядом, на ближайшей, вроде улице, должна быть почта... - ответил Тиоракис, вертя головой и, будто бы, осматриваясь.
- Как же, как же! Конечно, есть! Туда прикажете? Только она сейчас уже не работает. Поздно! - поспешил проинформировать носильщик.
- Туда! - решительно скомандовал Тиоракис и, предводительствуемый аборигеном с чемоданами, покатил коляску с молчаливым Крюком через площадь.
Едва они успели повернуть в самую ближнюю улицу, как носильщик возвестил о прибытии в точку назначения, остановившись у скромного одноэтажного строения с вывеской почты над дверью. Перед почтой торчал фонарь, обеспечивший скупым светом денежные расчеты Тиоракиса и провожатого. Прочие фонари (похоже, они горели через один, а может и через два) уходили куда-то в темноту улицы, о длине которой трудно было судить при таком освещении. Перспективу окончательно сбивали вблизи - казавшиеся зелено-черными, а далее - просто черными, массы кустов и невысоких деревьев, выпиравшие из палисадников. Недалеко за спиной осталось значительно более светлое пространство привокзальной площади. Однако, ни самого вокзала, уже проводившего поезд, ни автостанции, также покинутой автобусом, ни таксомоторов, сохранивших верность своей стоянке, отсюда видно не было. Хорошее место. Никаких лишних глаз.
Едва облаготетельствованный приличными чаевыми носильщик исчез за углом, направляясь к своему посту на платформе, как где-то в глубине темной улицы зажглись фары ранее совершенно невидимого автомобиля. Тот, кто готовил встречу, основательно позаботился, чтобы свидетелей у неё было возможно меньше.
Автомашина мягко подкатила и остановилась на другой стороне улицы, немного не доехав и не поравнявшись с тем местом, где стоял Тиоракис и сидел в своем инвалидном кресле Крюк. Глядя из освещенной уличным фонарем зоны в темноту, да еще практически против света фар, нельзя было понять не только, кто сидит в машине, но даже точно определить её цвет и марку.
С полминуты из машины никто не выходил. Видимо, оттуда тщательно разглядывали прибывших. Потом клацнул замок открываемой автомобильной двери...
* * *
Семь дней назад, Тиоракис по конспиративному каналу запросил срочную встречу со Стаарзом.
- Что-то чрезвычайное, насколько я понимаю? Да, Ансельм? - без обычных подходцев спросил куратор, когда агент еще только снимал куртку в передней.
- Да, - коротко ответил Тиоракис, проходя в комнату, а затем, умостившись на краешке кресла в довольно напряженной позе (видимо это отвечало его эмоциональному состоянию), продолжил, - Меня вызывают... или приглашают... не знаю, как точнее, в штаб ФОБ, в Баскен...
- Ну, ну! Дальше! - Стаарз, наверное, впервые за время их знакомства проявил признаки азартного нетерпения, весь подался вперед со стула, на котором сидел, и сквозь его бухгалтерскую внешность отчетливо проглянули щипцы челюстей борзой собаки, идущей в угон за волком. Казалось, еще чуть-чуть, и он зальется длинным лаем.
- Вчера встречался с Гамедом - излагал Тиоракис - Он мне сообщил, что штаб считает необходимым временно снизить активность моей группы и даже прекратить пока всякие акции. В общем, как сказал Гамед, они нас там очень ценят и считают эту меру в данное время необходимой. Чтобы сберечь. Полагают, что после всех последних "подвигов, за нами должна идти самая серьезная охота. А потерять нас - боятся. У них совсем немного боеспособных групп осталось. Считают что сейчас, самый момент - залечь на дно, "дать успокоится противнику, притупить его бдительность, расслабить"... Самим же в этой паузе сгруппироваться и через некоторое время ударить сильно и неожиданно. Меня призывают... ну, не знаю... судя по словам Гамеда, чуть ли не для повышения в статусе. Новую тактику какую-то хотят обсудить... и вообще познакомиться. Я там "в авторитете", оказывается. Так что - дослужился, если хотите...
Обычно сдержанный Стаарз вскочил со своего места и резко щелкнув тыльной стороной кисти правой руки об ладонь левой эмоционально и коротко резюмировал:
- Есть! - после чего обуздал сам себя, вновь уселся на стул и заговорил почти в обычном для себя ключе, хотя и несколько приподнято, - Надо полагать, наша комбинация выходит на финиш. Теперь остается не самое трудное, в чисто техническом плане, но зато самое опасное. Вы меня понимаете?
- Понимать-то, понимаю... - отвечал Тиоракис, чувствуя, как его обдает изнутри нервным жаром – Но, вот только не рано ли? Может, стоит с такой позиции еще поиграть? Если все это вообще не ловушка, конечно...
Стаарз с искренним беспокойством вскинул взгляд на своего агента:
- Что-нибудь серьезное, Ансельм? Какие признаки?
- Да нет... Просто мои обычные сомнения: некоторая вероятность всего, чего угодно присутствует во всякий момент времени.
- А-а.. - отмахнувшись рукой, с явным облегчением и неподдельной уверенностью прокомментировал Стаарз, - Нет! Не думаю. Если бы у них что-то было на вас, разборку организовали бы прямо здесь. Зачем тащить подозреваемого в святая-святых? Потрошить? Для этого дела не нужно перемещать человека через полстраны... Светить новые каналы, явки.... Лишнее это. А для длинной комбинации с перевербовкой у них нет ни возможностей, ни времени. Так что, очень вряд ли! Однако, в любом случае, при каком-либо подозрении на провал, вы, Ансельм, на любой стадии операции соскакиваете и уходите любым доступным по ситуации ходом: конспиративным или через обращение в официальные структуры с полным самораскрытием, все равно. Это понятно?
- Понятно, - несколько вяло отвечал Тиоракис.
Его продолжало как-то очень неприятно палить изнутри, а будущее распахивалось зияющей пустотой, в которой не виделось надежной опоры. "Это самый настоящий страх, - подумал он про себя - В общем-то, я подставляю шею под колесо поезда, в надежде, что оно никогда не покатится. А на самом деле, кто его знает: может быть, машинист уже положил руку на контроллер..."
Тиоракис и раньше крупно рисковал, но до нынешнего момента у него сохранялось хотя бы впечатление, что он действует на своей территории, ощущение постоянной и близкой поддержки от своих, надежда на быструю, действенную помощь и возможность, в случае чего, выйти из игры без необратимых потерь. Но вот, на этот раз, говоря военным языком, предстояло идти в глубокий поиск в самое логово врага, где ни нянек из "конторы", ни прямой поддержки, ни возможности переиграть неудачный ход у него не будет. Он сам долго готовил свое появление в этом финале, добросовестно проходил все трудные шаги на пути к нему, кроваво следил при этом... и вот теперь - отчаянно страшно броситься в последний финишный рывок.
Он как-то механически, более по привычке, чем из необходимости, анализировал свои ощущения. С одной стороны - им сделано все, чтобы добиться успеха. Это стремление было четко мотивировано и чувством общественного долга, как он его понимал, и порывами личного честолюбия, и жаждой самореализации, и данью свойственной молодости романтической авантюрности. "С другой, - признавался сам себе Тиоракис, - подсознательно я всегда боялся, что, в конце концов, смогу достигнуть искомого результата, после чего неизбежно придется принимать новые тяжелейшие решения. И подспудно желалось, чтобы что-то мне помешало... Что-то такое, от меня не зависящее... И чтобы это бремя как-то само собой упало именно с моих плеч. Такая вот, несколько детская надежда... Однако я оказался (чтоб меня!) очень способным и удачливым. И вот теперь - пожалуйте бриться! Нужно принимать окончательное и быстрое решение: класть или не класть шею на рельсы. Ну, очень не хочется класть. И не класть нельзя... Нет, в общем, можно... Но, тогда всю оставшуюся жизнь придется считать себя дерьмом и подонком. Самым настоящим. Осмелившимся забрать ради некой высокой цели чужие жизни и отказавшимся рискнуть ради неё же - своей собственной... Фу, какая гадость! Так все же: класть или не класть?"
Стаарз, успевший очень неплохо узнать Тиоракиса за время их совместной работы, сумел совершенно верно уловить настроение и внутренние состояние своего агента. И старый гэбзровец хорошо понимал, что почти никак не может в этой ситуации помочь Тиоракису или каким-нибудь иным образом подтолкнуть к принятию нужного решения. Нужного - прежде всего для дела, разумеется! Ни шантаж (не тот случай, и не тот объект), ни игра на честолюбии (все что можно - уже отыграно), ни патриотические воззвания (фальшиво они прозвучат в этой ситуации), ничто другое не годится в этот поворотный момент, когда человек взвешивает свои шансы на жизнь. Решение он может и должен принять только сам. Заставлять идти на такое силой, против воли - нельзя. Насильно загоняемый на смертельно опасную работу человек в состоянии запредельно трудного нравственного выбора вполне может повернуть и против своего загонщика. А вот это будет уже самый страшный провал! Нет, только сам!
Поэтому Стаарз, как бы оставляя за скобками внутреннюю борьбу, которую совершенно очевидно вел сам с собою его подопечный, максимально деловым тоном, продолжил высказывать свои суждения по поводу вопросов, обозначенных Тиоракисом. При этом он понимал, что вопросы эти, скорее всего, возникли из продолжавшей теплится где-то в глубине души его сотрудника полузадавленной надежды на счастливое и, можно сказать, чудесное избавление, с одной стороны - от смертельной опасности, а с другой - от моральных терзаний, в случае получения команды "отбой" от вышестоящего руководства.
- Что касается продолжения игры, - рассуждал Стаарз вслух, - то здесь есть некая граница, определяемая поставленной конечной задачей. Наша задача - дальнейшего развития комбинации не требует. Она требует её завершения. А продолжение.... Технически и исполнительски это, разумеется, интересно, но есть риск сделать за наших противников всю их работу... Вы меня понимаете, Ансельм? Самим полностью разрушить свою же крепость — это, хотя и эффектный, но несколько странный способ лишить врага удовольствия взять наши укрепления штурмом. Нас не поймут. Нас и так уже торопят. С самого верха. Они там, - Стаарз небрежно боднул большим пальцем правой руки воздух в направлении потолка, - общественного мнения опасаются... Особливо, в преддверии грядущих выборов. А мы с вами, Ансельм, играя, по необходимости, в поддавки с террористами, основательно потратили имевшийся у них кредит общественного доверия и, тем самым, повредили им в общественном мнении. В общем, ныне они хотят получить по счетам и, желательно, с большими процентами. А для этого нужна красивая концовка. Я немного ерничаю, Ансельм, чтобы избежать патетики, но, в конечном итоге, речь, действительно, идет о доверии людей к государству, о стабильности режима, и, следовательно, о благополучии нашей с вами Родины, кое вижу в отсутствии социальных бурь и революционных перемен. Вот так уж узко и примитивно я это самое благополучие понимаю...
Он говорил, не ожидая от своего задумчивого слушателя какой-то специальной реакции. Стаарз следил только за тем, чтобы в его речи не было слишком резкого давления в нужном направлении, которое иногда вызывает отторжение у самостоятельно мыслящих натур и может привести к обратному результату. В этих словах должна была присутствовать лишь некоторая тенденция, которая, войдя в дополнительный резонанс с движениями души и мысли Тиоракиса (хотелось бы верить!), поможет победить тем из них, что приведут к необходимому решению...
- А что будет с моей диссертацией? - совершенно неожиданно прервал разглагольствования куратора Тиоракис.
- М-м.. Простите? - поперхнувшись каким-то словом, переспросил Стаарз.
- Неизвестно сколько я пробуду в Баскене, неизвестно сколько времени понадобиться на завершение операции, неизвестно когда я смогу появиться в университете. Ни Васода, ни Рамаха, ни Дадуда вопрос получения мною диплома, насколько я понимаю, не интересует. А меня - беспокоит. Что по этому поводу думает родное ведомство?
Несмотря на неожиданность вопроса, Стаарз испытал облегчение и радость. Сам вопрос и манера, в которой он был задан, свидетельствовали о том, что Тиоракис окончательно утвердился в том решении, которого от него ждали: он пойдет до конца.
- Вот уж по этому поводу, Ансельм, будьте абсолютно спокойны. Любой вариант: от отложения защиты на любой срок, если вы принципиально хотите писать магистерскую диссертацию сами, до заочной закрытой защиты. Сама диссертационная работа для этого последнего варианта, я вас уверяю, будет подготовлена по любой названной вами теме на самом высоком уровне. Можете не сомневаться.
- Хорошо. Тогда об этом после, - полностью входя в деловую колею, заключил Тиоракис - Через четыре дня меня и Крюка будут ждать в Камне-на-Солях. Дорога туда занимает около полутора суток, так что времени для подготовки у нас в обрез.
- Понято, - очень сосредоточено зафиксировал Стаарз и тут же спросил: Явки и пароли вам уже дали?
- Пока что только место встречи: у почты рядом с вокзалом. А в качестве пароля у меня Крюк. Будет встречать кто-то, кто хорошо его знает....
* * *
Против ожидания, явка, куда после встречи у почты, доставили Тиоракиса и Крюка, оказалось самой обыкновенной наземной фермой, располагавшейся километрах в десяти от городской черты.
Расхожий, опиравшийся на старую литературу стереотип, рисовал баскенцев почти исключительно подземными жителями, в то время как подавляющее большинство из них давно имели постоянные жилища на поверхности, сохраняя родовые пещеры в качестве некоего вида дач. Этот процесс начался давно, сразу после окончания полуторавековой давности Пещерной войны и грозил завершиться в ближайшие десятилетия, оставив подземный образ жизни лишь в качестве этнографического аттракциона для туристов.
Однако квашня баскенского сепаратизма, взбухшая на известном алмазно-урановом интересе, не только притормозила исход аборигенов из царства пещерных духов под вольные небеса, но и вернула многих из них, ставших на путь открытого вооруженного сопротивления федеральной власти, в старые крепости, созданные их предками в земных недрах.
Фермер, как и следовало предполагать, принадлежал к роду Ранох и активно помогал террористам ФОБ, занимаясь ближней разведкой и предоставляя свое хозяйство в качестве прикрытия для одного из промежуточных пунктов связи между подпольем, действовавшим на поверхности, и его руководителями, засевшими уже в самом настоящем подземелье. Этот человек, играя назначенную ему роль, демонстрировал максимальную лояльность властям, поддерживал самые добрые отношения с местной администрацией и военным персоналом всех ближайших блокпостов. Он сам и рабски послушные ему члены его многочисленной семьи, являлись как бы привычным дополнением к унылому пейзажу каменистого плоскогорья и не вызывали особых подозрений у жандармских и военных патрулей, по десять раз на дню перемещаясь в наблюдаемой зоне со своими овцами, козами, расхристанными от нещадной эксплуатации грузовыми пикапчиками, гружеными то сеном, то тюками с шерстью, то бидонами с молоком, то емкостями с водой... Грузы и их перевозчиков изредка и довольно формально обыскивали, но никогда ничего предосудительного не находили. Подвергаясь профилактическому обыску, баскенцы с фермы от мала до велика то ли доброжелательно, то ли издевательски скалились, вопрошая у мрачных солдат: "Чего ищешь, служивый? Может помочь?"
Иногда на ферму наезжал зональный уполномоченный ФБГБ ("зонуп"), который мало очаровывался внешней лояльностью хозяина, полагая, что гражданин сей как минимум "себе на уме", а то и чего похуже. Впрочем, зонуп подозревал в этих грехах любого баскенца. А фермер сажал "гэберовца" в красный угол и отдавал приказ домашним принести ненавидимого "зонупом" баскенского национального хмельного пойла, основным сырьем для которого служили плоды какого-то местного кустарника и сыворотка козьего молока. По слухам, туда же, то ли для крепости, то ли для консервации, добавлялся помет местного эндемика - пещерной синей крысы. Уполномоченный подозревал, что над ним издеваются, но уличить хозяина в подвохе не мог: гадость эта действительно была знаком баскенского гостеприимства. Правда, наиболее образованные и тактичные баскенцы, общаясь с иноплеменниками, лишь для проформы выставляли на стол сосуд со своим невероятным напитком, не стараясь навязать его употребление гостю. А фермер, быть может, разыгрывая наивную деревенщину, а, быть может, и в самом деле являясь таковой, стремился, чтобы зонуп обязательно отведал этой мерзости, намекая, что уклонение от угощения весьма обидно для гостеприимного баскенского дома.
Гэбэровец мстил хозяину тем, что, ведя с ним полу-беседу, полу-допрос, задавал массу провокационных вопросов с самыми изощренными подковырками, мечтая, что когда-нибудь чертов баскенец чем-либо себя выдаст. Иногда он неожиданно просил, например: "А покажи-ка мне свой молочный склад!" - и фермер, светя своей двусмысленной улыбкой под холодными льдисто-голубыми глазами, вел зонупа в одну из ближайших приспособленных под хранилище молочной продукции пещер, в которой, разумеется, ничего предосудительного, помимо молока свежего, молока кислого, сыров и творогов не находилось. Оперативник иногда чувствовал полное бессилие, понимая, что по-настоящему неожиданного визита в это вражье гнездо (если это, действительно, было вражьим гнездом) ему нанести не удастся. Вон, над строениями фермы торчит решетчатая конструкция с баком наверху - водонапорная башня, куда воду накачивают из какого-то подземного русла. А на башне - вечно маячит кто-либо из фермерских мальчишек. Башня невысока, но в условиях плоскогорья пылящую по проселку машину можно заметить за несколько километров. Пока доедешь, можно полк увести в пещеры или перепрятать поглубже то, что лежало близко. Ночью тоже врасплох не застанешь. Все вокруг позагорожено колючей проволокой с подвешенными на ней пустыми жестянками из-под консервов, а внутри бегают здоровенные и лютые собаки. И все это - от каменных волков. Не придерешься!
Вот если бы выскочить из-под земли! Но для этого нужно знать лабиринты. А их не знает никто, кроме самих баскенцев. Там где расположены военные и полицейские базы, небольшие участки пещерной сети изучили и от греха законопатили, но освоить все это подземное царство в масштабах всего Баскена нечего и думать. Как-то зонуп с небольшим отрядом своих оперативников попытался найти поземный путь к одному из баскенских хуторов, тоже бывшему на подозрении, но ничего не получилось. Они несколько часов проплутали по лабиринту, ежесекундно опасаясь неожиданного нападения из враждебной глухой тьмы, а в результате вылезли на поверхность еще дальше от того места, куда хотели попасть, когда спускались под землю...
* * *
На стол перед Тиоракисом и Крюком тоже выставили глиняную бутыль с "хомусом", однако хозяин, прочитав в глазах гостей искренний ужас перед угрозой употребления напитка, не стал настаивать на отдаче долга вежливости дому, предоставившему им кров.
"Пусть стоит, так положено..." - лишь прокомментировал он. В остальном стол был не сказать, чтобы скудным, но совершенно традиционным и обыденным: разваренная козлятина, домашний сыр, какой-то из видов кислого молока, похоже, только что сбитое масло, еще горячие хлебные лепешки, травяной чай и какие-то нехитрые домашнего изготовления сладости на основе муки.
Кроме гостей, за утренним столом сидел сам фермер, его жена и трое сыновей (на вышке на этот раз дежурил живший в доме племянник хозяина). Девочки, тоже имевшиеся в выводке баскенца в числе трех штук, от самой старшей, лет шестнадцати, пытавшейся "делать глаза" Тиоракису, до самой младшей, лет десяти, просто утолявшей жажду новых впечатлений, постоянно торчали головами из двери в кухню и по знаку матери или отца немедленно и молчаливо восполняли недостаток какой-либо из выставленной в качестве угощения снеди.
* * *
Глава семейства за столом не светил своей фирменной улыбкой, предназначенной для зонупа и прочей жандармско-солдатской братии, но, отрываясь иногда от еды, бросал испытующие взгляды на привезенных ему накануне постояльцев. Вчера поздно вечером он не успел их хорошенько рассмотреть. Гости, явно вымотанные длинной и нервной дорогой, отказались от ужина и, едва выпив по чашке чаю, сразу запросились спать.
Оба они были "хоимами" - то есть иноплеменниками и, скорее всего, иноверцами, иными словами - людьми, которых коренной баскенец, находящийся на своей территории, редко видит у себя в доме желанными гостями и, тем более - друзьями. Однако, насчет этих двоих, хозяин фермы получил приказ от самого Дадуда: "Принять в лучшем виде!"
Один из них - крупный жилистый мужчина лет тридцати-тридцати пяти, немного скуластый, с прямыми, светлыми, неаккуратно подстриженными волосами, и карими глазами на грубоватом лице. Он очевидно болен (часто глухо и влажно кашляет, прикрываясь платком), и к тому же, явно ранен: до завтрака его спутник менял ему перевязку на ноге. Больной почти не ест, неловко ковыряя вилкой в миске с едой. Вилку эту хозяева извлекли из закромов специально для гостя по его же просьбе (вообще-то большинство своих блюд баскенцы употребляют прямо руками или при помощи ложек).
Второй - совсем молодой еще человек. Ему, наверное, нет еще и двадцати пяти, тоже кареглазый, темно-русый, с мягким овалом лица и не очень резкими чертами. Впрочем, все иноплеменники кажутся хозяину фермы похожими.
Ни тот ни другой, как и следовало ожидать, не назвали своих имен - только клички. Старший - Крюк, младший - Еретик.
Удивительно, но старший "хоим" ведет себя по отношению к младшему, как подчиненный и демонстрирует к нему подчеркнутое уважение.
Крюк за столом не проронил почти ни слова, ограничиваясь лапидарными: "да, спасибо" и "нет, спасибо, не надо", - в ответ на предложения подложить в тарелку или налить в чашку. Все остальные вопросы, так или иначе касавшиеся дела, связанные с планами дальнейшего продвижения к штабу ФОБ, и даже о своем собственном физическом состоянии, он переадресовывал Еретику, всякий раз тыкая вилкой воздух в его направлении и подкрепляя этот жест ремаркой: "Это все к нему. Он решит". Мрачный тип.
Еретик тоже не был многословен, но по сравнению со своим товарищем выглядел вполне приветливым и относительно словоохотливым. Он не без аппетита позавтракал, с особым удовольствием обсасывая мягкие хрящи молочного козленка, а затем, перейдя к чаю, вежливо поддерживал светско-деревенскую беседу с хозяином дома. При этом он, видимо механически, снял с руки очень крупные и какие-то диковинные наручные часы с целой кучей циферблатов и стал вертеть их в пальцах, побрякивая звеньями солидного стального браслета. Хозяин сразу обратил внимание на этот привлекающий внимание предмет, а его мальчишки уставились на него, как завороженные. Подобные броские вещи в баскенской глубинке любили.
- Это что за часы такие? - полюбопытствовал глава семейства - Можно посмотреть?
- Пожалуйста! - отозвался гость и охотно передал часы фермеру.
Тот, взвесив на руке диковину, покачал головой и, продолжая рассматривать ее, поцокал языком. Младшие сыновья, не выдержав искушения любопытством, встали со своих мест, сгрудились за спиною отца и пытались рассмотреть необычные часы поближе, глядя поверх его плеч, а более солидному - старшему, сидевшему одесную, достаточно было просто повернуть голову.
- Наверное, дорого стоят? А? - поинтересовался хозяин.
- Если честно, не знаю, - отвечал Еретик, - Это подарок отца. Часы для спортсменов подводников. Совершенно водонепроницаемые, на десять атмосфер. С глубиномером. Но, думаю, недешево стоят... Тем более, это не наши - лансорские.
Если бы Еретик своевременно не отпустил замечание про подарок отца, то, скорее всего, предложение: "Продай!" - последовало бы немедленно. Покрасоваться с подобной штукой на родовом сходе хозяин считал, по местным понятиям, очень большим шиком.
Но, подарок! Тем более, подарок отца - дело святое. После этого оставалось только с достоинством вернуть искус его владельцу. Правда, Еретик великодушно позволил поиграть блестящим стальным сокровищем хозяйским мальчишкам. Беспокойство их отца по поводу ущерба, который при этом может быть нанесен ценному прибору, он успокоил тем утверждением, что данный экземпляр, в соответствии с гарантией фирмы, можно без особого вреда положить чуть ли не под гусеницы танка.
На вопрос, когда гости будут готовы двигаться дальше, Еретик ответил, в том смысле что, чем скорее, тем лучше. Заботливое сомнение хозяина относительно состояния здоровья Крюка он отмел, заявив, что его товарищ крепкий парень, который способен выдержать и не такое. Кроме того, Еретик резонно заметил: долгое сидение на явке повышает риск её провала, в случае какого-нибудь неожиданного визита, со стороны того же зонупа, например. Хозяин с некоторым удивлением подумал про себя, что парень, видимо не по годам опытен, осмотрителен и, скорее всего, не зря командирствует в этом дуэте.
* * *
До подземной крепости, в которой угнездились главари Фронта, добирались по эстафете еще два дня. И не то, что бы это было далеко - в обычное время хватило бы и нескольких часов. Однако теперь в зоне активной военно-полицейской операции на то, что раньше требовало нескольких минут (например пересечение каньона), теперь приходилось тратить до полсуток, потому что с обеих сторон единственного на многие километры моста стояли военные или жандармские заставы и соваться к ним с более чем подозрительной компанией не следовало.
В результате приходилось задействовать тайные баскенские тропы. А для этого нужно не менее чем за пару километров до каньона, дабы не попасть в зону видимости с блокпоста, свернуть с дороги и нырнуть в какую-то уводящую под землю дыру, а затем медленно тащиться, пригибаясь, и со свернутой набок головой, узкими и низкими подземными переходами, местами проползая даже на коленях. И все это, заметьте, имея в компании больного и, при этом, раненного в ногу человека, который и по дому-то пока еще передвигается при помощи костыля! Через полтора километра мытарств карстовая труба приводит к своему концу, срезанному отвесным обрывом каньона на высоте метров пятнадцати или двадцати от его дна. Теперь нужно дождаться условного знака, который подаст баскенский партизан, засевший в одной из нескольких десятков, казалось, совершенно одинаковых дыр, украшающих вертикальную, в целом, совершенно гладкую и, с виду, такую близкую (десятка три метров - не более!) противоположную стену. Получив сигнал, что путь свободен, следует дождаться темноты, поскольку по краям каньона периодически ходят патрули, которые стреляют без предупреждения, если замечают признаки несанкционированной переправы.
Уже в густых сумерках начинает работать сколь примитивная, столь и эффективная баскенская механизация. Из дыры высовывается простейшая деревянная стрела с блоком, тихо скрипит лебедка и подвесное ременное сидение опускает на дно каньона тайного путешественника. Переход через мелкий ручей, бывающий в паводок могучим потоком, и вот - почти такая же стрела поднимает свой груз вдоль другой стены каньона. За напряженной и опасной работой часы уносятся стаей стрижей. Затем снова несколько сотен метров подземного лабиринта ценою, примерно, в два часа... Линия постов (пока еще только одна!) обойдена, а полсуток - как не бывало!