Самым лучшим временем суток герр Фауст считал поздний вечер, причём не только для себя, но и для всех. И если в разговоре кто–то был с ним не согласен, более того, начинал спорить, герр Фауст сразу же причислял такого несогласного или спорщика к племени дикарей. Вообще–то у дикарей было много племён, но для герра Фауста это не имело какого–либо значения, потому что для него, а если для него, то значит и для всех культурных людей, дикари были на одно лицо.
Был как раз тот самый поздний вечер. Мысли радостно вырывались откуда–то из глубин герра Фауста, взмывали под потолок и превращались в горные вершины. Разница между вершинами теми, которые горные и которые где–то далеко и теми, которые здесь, рядом, конечно же была. Первые если и были доступными, то с привлечением некоторых денежных и транспортных средств. Вторые же вершины, они были горными только по высоте заложенного в них содержания, а не по форме и в отличии от тех, других, были доступны. А доступны они были, потому что являлись результатом мыслительного процесса герра Фауста, а значит были частью его, как разума, так и организма.
Что особенно радовало герра Фауста, почти каждая такая мысль, вернее, вершина мыслительного процесса не то чтобы претендовала, она была на сто процентов мгновением, тем самым, которое при желании может остановиться и стать прекрасным. Герру Фаусту очень нравилось извергать из себя и отправлять под потолок новые мысли. Похоже мыслям это тоже нравилось, потому что они взмыв под потолок уютно располагались по обеим сторонам перекладины и создавали причудливый узор. Вот сейчас, например, они были похожи на драгоценные камни, на которые можно смотреть без конца. Более того, их можно было без конца перебирать: сортировать раскладывая по кучкам, а то и строить замысловатые фигуры. Да, все они были мгновениями, прекрасными мгновениями, но увы, выбрать из них предстояло одно, всего лишь одно мгновение, которое прекраснее всех остальных. В этом и заключалась самая главная сложность для герра Фауста.
***
На первый взгляд с мгновениями всё очень просто. Самым высшим по наслаждению является мгновение пика любви к сожалению достигаемое чередой довольно–таки нудных телодвижений. Но даже не это раздражает своей первородной несправедливостью. Ни для кого не является секретом, что женщина мгновение любви ощущает гораздо ярче и полнее, чем мужчина, да и длится оно у женщин гораздо дольше. Несправедливо? Конечно несправедливо!
И несправедливо оно, потому что герр Фауст – яркий представитель самой древней и самой правильной цивилизации на Земле! Да, именно самой древней и самой правильной! А потому что те дикари, которые опровергают столь очевидное, до прихода к ним белого человека даже слова «цивилизация» не знали, не говоря уж о большем. Будучи носителем истинных цивилизационных ценностей, а значит будучи во всём свободным герр Фауст, и не в качестве эксперимента, а потому что ему так захотелось, может побыть, например, сначала мужчиной, а потом женщиной или наоборот. Герр Фауст не считал это какой–то прихотью, потому что принадлежность к истинной культуре и цивилизации вселяла в него уверенность. Только он и никто другой в праве решать, кем ему быть, мужчиной или женщиной?
Как раз это мгновение было для герра Фауста очень и очень привлекательным и он уже подумывал произнести заветную фразу тем самым остановив и провозгласив его прекрасным. Но таких мгновений было великое множество и герр Фауст всё–таки пока не решался сделать окончательный выбор.
Наверное причина тому – герр Фауст был доктором, но не тем доктором который лечит головную боль или вырезает аппендицит. Вернее, это он тоже умел делать, но самое главное, что он умел и что было его истинным призванием – он умел лечить мысли. А это согласитесь куда важнее и доходнее какого–то примитивного аппендицита. Но не стоит думать, что в этот по уютному поздний вечер доктор Фауст занимался врачеванием своих мыслей. Нет, нет и ещё раз нет! Он наслаждался своими мыслями плавно перетекавшими в мгновения. А может быть из всего прекрасного многообразия мыслей–мгновений он и не мог выбрать одно, потому что наслаждался всеми и сразу?
***
В дверь настойчиво постучали, даже очень настойчиво, чтобы дать возможность оправдать себя тем, что якобы спишь и не открывать. Вмиг появившееся плохое настроение доктора Фауста было вызвано как раз тем, что он именно сейчас всё–таки окончательно сформулировал, классифицировал всю красоту и прекрасность момента и уже раздумывал, остановить его сейчас или ещё чуть–чуть подождать? И тут этот стук, да к тому же такой громкий и наглый. Бормоча добрую половину всех известных ему ругательств доктор Фауст пошёл к двери, а тем временем за ней, за дверью, похоже назревала целая буря. Стук не то чтобы усилился, он перерос в какой–то непонятный по своей непрерывности грохот сопровождаемый криками на неизвестном языке.
– Гутен морген братхен! – радостно закричал незнакомец и полез обниматься, и целоваться.
От незнакомца пахло луком, застарелым пОтом, дешёвым шнапсом и ещё чем–то неприятным. Хоть кричал он на чистом языке доктора Фауста, всё–таки какой–то хоть и небольшой, но очень непонятный акцент присутствовал. Выглядел незнакомец подобно акценту, весьма странно. На вид лет сорок, может чуть больше. Роста хоть и небольшого, но крепко сбитый, видно что физически развитый.
А вот лицо незнакомца произвело на доктора Фауста двоякое впечатление. Было оно этакого кирпичного оттенка что возможно говорило о приверженности его хозяина к здоровому образу жизни в виде солнца и свежего воздуха. Доктор Фауст уже было так и подумал, но налетевшая очередная волна перегарного запаха подсказала, что вполне возможно незнакомец много времени уделяет напиткам более крепким, нежели чем благородное пиво. Довершали же весь этот кирпичных оттенков пейзаж хитрые, даже без прищура глаза и большие усы, которые вместо того, чтобы гордо смотреть своими кончиками вверх, уныло, как будто очень устали, смотрели вниз.
Одет незнакомец был тоже несколько экзотично. На нём была этакая безразмерная майка с изображённой на ней почти голой и нагло подмигивающей девицы. Причём к смотрящим на неё девица была обращена именно той частью своего тела, которую добропорядочные девушки скрывают под юбкой. Не менее экзотично и даже странно на незнакомце выглядело то место, на которое мужчины одевают брюки. Нет, эта часть тела незнакомца не была обнажена, она была облачена в некую помесь юбки и брюк. До конца было непонятно что это такое: то ли это брюки такого широкого покроя, то ли это юбка. Снизу одеяние незнакомца заканчивалось самой обыкновенной спортивной обувью, кстати, далеко не новой. Сверху же одеяние было увенчано кепкой для игры в бейсбол окрашенной в жёлтый и голубой цвета. Без сомнения одеяние незнакомца выглядело несколько странным, но не оно обратило на себя внимание доктора Фауста. На штанах, а может быть на юбке незнакомца, красовалась большая надпись «Адидас». Доктор Фауст сначала было порадовался тому, что столь славная фирма его родины известна даже таким странным личностям, но сразу же вспомнил, таких то ли штанов, то ли юбок фирма «Адидас» не выпускает и ему стало грустно.
***
В силу принадлежности к земле фатера доктор Фауст уточнил незнакомцу, что сейчас никакой не морген, а самый настоящий нахт. К тому же, даже самый распрекрасный морген – не время и не повод для визита в дом незнакомого человека.
– Да какая разница, братхен! – радостно закричал незнакомец.
«Похоже он умет только кричать, а может травма какая? – грустно подумал доктор Фауст» и спросил:
– Что вам угодно?
– Как что?! – опять закричал незнакомец. – Жить к тебе приехал, радуйся!
Доктор Фауст от услышанного слегка оторопел, но ещё больше он оторопел когда незнакомец оттёр его от дверного проёма и шумно попёрся внутрь дома.
«Может обратиться к герру Мефистофелю, чтобы выгнал этого нахала? – мелькнула мысль, но сразу же другая мысль успокоила доктора Фауста. – Ладно, – сказала мысль. – пусть немного побудет. Послушаю, что скажет, а вдруг он знает что–то о прекрасном мгновении, что–то такое, чего не знаю я?»
Словно в подтверждение этой мысли из доктора Фауста выпорхнула следующая мысль. Вернее, если быть справедливым, эта мысль принадлежала герру Гегелю и утверждала: всё действительное разумно. Вздохнув, герр Фауст закрыл входную дверь и направился в гостиную откуда уже доносились радостные возгласы незнакомца.
И правда, незнакомец расположился в гостиной. По его мнению он весьма недурно устроился на диване разместившись в нём вместе с обувью. Пуская табачный дым под потолок и нисколько не переживая насчёт отсутствия пепельницы, пепел незнакомец стряхивал на ковёр, он с весёлым прищуром смотрел на герра Фауста и насколько был способен улыбался.
– Ты ведь понимаешь, что я говорю? Понимаешь. А это потому, что язык ваш от нашего языка произошёл. Это когда мы вам филёвую башню строили, ну чтобы вы не только на деревьях жили, вот тогда вы говорить–то и научились. – весело прокричал незнакомец.
– Простите, как ваше имя? – несколько даже робко спросил герр Фауст.
– А зачем оно тебе?! – незнакомец выпустил к потолку очередную порцию дыма, не снимая кепки почесал голову и добавил. – Зови меня просто, братхен. Да не переживай ты так, лучше радуйся!
Герр Фауст присел в кресло, как раз напротив незнакомца. Глядя на него, на герра Фауста обрушились и отчаянно заспорили между собой две мысли моментально превратившиеся не в мгновения, а к его удивлению, в чувства. Незнакомец был неприятен и притягивал как магнит одновременно. И неизвестно чем бы закончилась борьба этих чувств, если бы на помощь герру Фаусту опять не пришла мудрая и спасительная мысль герра Гегеля: «Всё действительное разумно».
***
Тем временем видимо вспомнив о правилах хорошего тона и поведения незнакомец начал рассказывать о себе:
– Люди мы хорошие, только вот очень другим помогать любим.
Давно это было, очень давно. Предки наши, уж очень им климат не нравился, холодно очень было что в домах, что на улице, решили они горы насыпать.
– Какие горы? – оторопело спросил доктор Фауст.
– Ну как какие? – удивился незнакомец. – Обыкновенные. Высокие такие. Сейчас они Кавказ называются. Понимаешь, братхен, уж очень из Индии холодом на наши земли тянуло, вот они горы и насыпали, ну чтобы потеплее было. Насыпали, глядь, море получилось и вода в нём вся прямо–таки чёрная! – незнакомец сделал страшные глаза, то ли для того, чтобы показать какая чёрная в том море вода, то ли, чтобы испугать герра доктора. – Рыбы в том море много оказалось, приплыла откуда–то! А ты что подумал?! – чуть–ли не выкрикнул незнакомец и рассмеялся.
Герр Фауст, поскольку был самым настоящим доктором, внимательно слушал нежданного гостя и всё пытался из его рассказа выделить хоть одну какую–нибудь мысль и как следствие, мгновение. Но ни мысли, ни мгновения пока что не выделялись, поэтому приходилось слушать дальше.
– Предки наши, они даже море ещё докопать не успели, как припёрлись, как их, ну на верблюдах постоянно ездят… – незнакомец сделал неопределённый жест рукой как бы изображая тех людей. – и попросили им дома с канализацией построить, а то они в шалашах жили, неудобно, сам понимаешь.
Пошли наши предки в ихние земли и построили им дома, большущие такие, в один такой дом несколько тыщ ихнего народа поселить можно. Да, канализацию в домах тоже построили, ну и ещё там мусоропроводы всякие. Вроде бы всё нормально, скажи спасибо и живи, радуйся. Не тут–то было! Уж не знаю чего такого тот народ понапридумывал, а только стал он в тех домах царей своих хоронить, вот братхен какие дела получились.
Удивились было наши предки, да только оказалось некогда удивляться, ещё один народ тут как тут, аж из–за океана пожаловал. Пришёл и говорит: а постройте–ка нам тоже дома, только не такие, треугольные, а большие, высокие и красивые. Сам знаешь, мы люди добрые и завсегда кому хочешь помочь готовые, поехали туда, к тем людям, за океан. Приехали, глядь, а они так вообще непонятно в чём живут, палатки какие–то. Правда палатки те уж очень на те треугольные дома похожи, только маленькие. И жизнь у тех людей до того скучная, что чуть было не прослезились наши предки, так их пожалели. Ну ты сам пойми, у них всех делов – за быками гоняться, здоровые такие, не помню как называются.
Поймают они того быка, а мяса в нём много, и жрут его неделю, а то и две, и больше ничего не делают. Представляешь, вся земля вокруг ихних палаток костями тех самых быков была завалено, вот сколько много они их съели. Ну что делать? Строить надо! Засучили рукава наши предки, штаны подтянули и принялись строить тому народу дома, высокие и красивые. Тот народ их потом недобаскрёбами назвал, ну да ладно, их дома, пусть как хотят так и называют. И вот где чудеса, перестали они за быками гоняться, делом занялись. Вот что оказывается с людями правильное жильё делает. Ну а как занялись делом, почти сразу богатыми стали, да что там, самыми богатыми. И вот же ж до чего народ хороший оказался, до сих пор помнят и постоянно благодарят: до денег дадут, то из одежды что, не забывают одним словом.
А мы что, мы народ работящий, некогда нам на одном месте сидеть, потому что всем надо помочь, построить что–нибудь. Потом позвали нас люди, глаза у них такие, узкие, попросили стенку им построить. Зачем им стена, да ещё длинная такая – неизвестно. Ну да ладно, попросили, значит надо. Поехали, построили им стену. Но там быстро управились. Стена, это тебе не дом и даже не море – раз и готово!
Ну а после, это уже когда я родился, поехали мы к вам. Мы когда стену строить ехали, через ваши земли проезжали и уж очень нам не понравилось как вы живёте. Бедно и некультурно вы жили, не то что сейчас. Домов у вас не было, вы всё больше в землянках да на деревьях ютились, да что там говорить, понимать должен. Приехали мы к вам значит и первым делом начали строить филёвую башню, здоровую такую, из железа.
– Какую, какую башню?! – слушая рассказ незнакомца герр доктор даже позабыл, что он доктор и что вообще, мысли в мгновения превращать умеет.
– Филёвую, какую же ещё! – удивился незнакомец. – Неужели ни разу не видел?!
– Может быть Эйфелеву?
– Во–во, её самую! А говоришь, не видел.
Построили мы значит башню, глядь, а вокруг сплошной лес и больше ничего. Делать нечего, надо помогать, тем более соседи – начали вам дома строить, дорогие всякие, да много чего вам построили. Вот этот дом, ты в подвале самый левый кирпич вытащи, я там, когда строили, записку тебе оставил. Не веришь?! – незнакомец начал шумно подниматься с дивана, не иначе чтобы пойти в подвал, найти тот самый кирпич и достать записку.
Герр Фауст чуть–ли не силком усадил незнакомца опять на диван, потому что вдруг представил, как этот строитель вытаскивая кирпич разваливает весь дом.
– Ну а потом, когда всё вам построили, домой к себе начали собираться. Дома земля родная, хаты наши, это дома такие, ну и всё остальное. А вы нам, когда уже обниматься–целоваться начали, и говорите, мол, спасибо вам огромное и вообще, как надоест вам в ваших хатах жить приезжайте к нам и живите сколько захотите. А мы вам всё чем богатыми будем, всё предоставим: горилки, хоть залейся, колбасы, мяса, сала, ну и ещё всего, чего попросите. Вот я и приехал.
Слушая незнакомца, ну почему–то не получалось у герра Фауста назвать его братхеном, он удивлялся, нет, не его рассказам, а скорее тем как он рассказывает и временами даже восхищался. Но, герр Фауст всё–таки был доктором Фаустом и в конце концов доктор взял верх над, хоть и не совсем обыкновенным, но герром.
«Интересный, очень интересный экземпляр. – созерцательные мысли уступили место мыслям практическим и принялись за дело. – Надо подумать, как бы его приспособить к своим научным занятиям? А может не усложнять и просто показывать его на ярмарках за деньги? Хорошая мысль, опять же, одно другому никогда не помешает. А для начала надо будет показать его герру Фрейду. Интересно, что он скажет? Очень интересно».
***
Наверное рассказывать было больше нечего, а может быть просто забыл что хотел сказать с самого начала, а сейчас вспомнил, незнакомец в очередной разу удивил герра Фауста:
– Ты вот что, братхен, ты мне поесть принеси. Сам видишь, ночь на дворе, а я со вчерашнего утра ничего не ел, к тебе спешил. Ну там: шнапса, колбасы, да, про сало не забудь!
В один миг герр Фауст сначала оттеснил, а потом вообще загнал в самый дальний и тёмный угол доктора Фауста. Правда мысли при этом так и остались практическими, да и понятно почему. Это где же такое видано, чтобы гость, неважно, жданный он или нежданный, в чужом доме просил поесть? Герра Фауста аж всего внутренне передёрнуло когда он представил себя в подобной ситуации, например, в доме того же герра Фрейда. А вот незнакомцу, тому было абсолютно наплевать на ставшие вечными законы земли фатера. Он смотрел на герра Фауста: с хитринкой, с весёлым лукавством, строго и без какой–либо толики вины за предоставленные неудобства. Герра Фауста больше всего поразило то, что незнакомец смотрел него всеми этими взглядами одновременно! Представляете сколько всего может поместиться в человеческих глазах?! Более того, оно, всё это, очень даже хорошо между собой уживалось, а глаз–то, всего два.
Да, герр Фауст был сражён наповал этой, нет, не просьбой, а непонятно чем, потому встал с кресла и отправился на кухню. И всё–таки герр Фауст продолжал удерживать доктора Фауста на почтительном расстоянии. Сначала он было подумал пригласить незнакомца в столовую, но потом непонятно почему вдруг решил, что кроме гостиной не позволит незнакомцу бывать в других комнатах и помещениях его дома.
Но тут неожиданно для герра Фауста на передний план вырвался доктор Фауст, а мысли практические были бесцеремонно оттеснены мыслями созерцательным. А произошло это потому, что находясь уже у дверей доктор Фауст услышал:
– Братхен, ты завтра узнай, где у вас тут деньги выдают? – фраза подобно урагану ударила в спину доктора Фауста, он даже покачнулся от услышанного.
На земле фатера, как для её коренных обитателей, так и для гостей со всех уголков мира прощалось всё, ну почти всё, кроме небрежного отношения к деньгам. Можно было, например, прервать жизнь престарелых и немощных родителей, и это воспринималось как вполне нормальное отношение к жизни, в первую очередь к своей. Можно было заниматься чернокнижием, причем делать это на виду у всех и даже в церкви. Это тоже воспринималось детьми земли фатера как вполне нормальное отношение к жизни, к своей жизни. Да много чего воспринималось и принималось обществом как нормальное и естественное, потому что на земле фатера царила свобода, полная свобода.
И лишь одно воспринималось как самый великий грех, даже не грех, а ещё страшнее – пренебрежительное отношение к деньгам. Деньги были главным и получалось, единственным законом земли фатера нарушать который не мог никто. Ну а то, что где–то, кому–то, неважно кому, деньги будут раздавать просто так, за сам факт существования этого человека, считай выбрасывать, этому на земле фатера даже не существовало названия и определения.
– Какие деньги? – не оборачиваясь спросил герр Фауст.
– Ну как какие?! – весёлый, но сильный порыв слов опять ударил в спину герра Фауста. – Вы нам тогда ещё обещали: как приедем мы к вам жить, так вы сразу же начнёте каждый день выдавать нам по тысяче ваших денег. – и, немного помолчав незнакомец добавил. – Вы там ещё про какие–то кружевные штаны говорили, тоже обещали. Они мне, сам понимаешь, без надобности, но если обещали, давай. Ты там у соседей поспрашивай, может кому из них штаны эти нужны? И скажи им, чтобы особо не расстраивались, сторгуемся!
Борьба между герром Фаустом и доктором Фаустом происходила страшная. С одной стороны в одночасье рушилось то, что возводилось и оберегалось веками. С другой стороны, доктор Фауст аж задрожал весь, слова незнакомца моментально превратились в такие мысли, которых у него никогда не было. Мысли были и одобряющими, и осуждающими сказанное незнакомцем, и, что доктору Фаусту было непонятно, какие из них брали верх. Мыслительный хоровод заплясал, закружился, поднялся к потолку, превратился в единое целое и обрушился на доктора Фауста.
– Вот оно, вот оно мгновение, самое настоящее и самое прекрасное! – дрожа от неземного наслаждения зашептал доктор Фауст.
Он попытался успокоиться, призвать к порядку свалившееся на него, вернее, в него. Затем, когда этот удивительный человек отужинает и наверняка уляжется спать, доктор Фауст хотел уединиться в кабинете, снова поднять новые мысли к потолку и как следует рассмотреть их. Ну а потом, да, потом вполне возможно, он превратит их в мгновение и остановит его. Но увы, не всё зависит даже от доктора. Есть силы, которые управляют даже докторами. Губы доктора Фауста сначала растянулись в улыбке, потом сами, не взирая на все его попытки остановить начатое и протесты, зашептали:
– Остановись мгновенье, ты...