Именины

               
         После сотни нужных и бесполезных дел Евгений Григорьевич Укокошкин  решительно отдался сну.
         Но только успел вступить в нереальный мир, как на лестничной площадке раздался неясный шум. Следом за ним в прихожей нагло, словно тупой бур дантиста, засверлил дверной звонок.

         — Будь ты проклят! —  взмолился Евгений Григорьевич, всунув ноги в растоптанные шлепанцы.— Кто шастает в такой час?
         Не отрывая подошв от линолеума, он скользнул мышкой к двери. Но этого было достаточно, чтоб там, с другой стороны уловили приближение живой души.
         — Это новый сосед сверху. Савоськин. — Не совсем трезво дал о себе знать мужской тенор. — Вы нас, товарищ, извините. Загуляла наша компашка малость. Младшенькому сегодня  три годика исполнилось…
         — Ну, и хрен с вами, — хотел ответить  Евгений Григорьевич, но деликатно откашлялся, — нет, ничего, ничего, я не против… пусть будет три. Веселитесь себе…

         Заснуть Евгений Григорьевич уже не мог.  Ответственные за сон центры под черепной коробкой не тормозились. Наоборот, уши  напряженно и тягостно вылавливали опадающую с потолка  мелодию магнитофона.
         Евгений Григорьевич был немолодой холостяк, пожил на свете достаточно много, поэтому понимал: какие именины без пьянки?
         Мало-помалу потолок задрожал. При слабом свете умирающей луны блеснули   хищные рога люстры.

         Сначала наверху робко выстукивали костяшками конторских счет, потом стали выбивать пыль из ковра, разрубили мороженую бычью тушу и, наконец, о мерзлую землю пошел грохотать строительный клин.
         Землю долбили долго, после чего перешли на бетон.  Евгений Григорьевич знал, что междуэтажное перекрытие в основном состоит из бетона. В связи с этим навалилась дикая мысль: а вдруг плита над ним оказалась с заводским браком или потеряла заложенную проектом устойчивость…

        В половине двенадцатого бой стал утихать. Евгений  Григорьевич впал в легкое забытье. И как раз в эту минуту после короткого звонка  знакомый, будь он проклят, тенор Савоськина, скатываясь на любезность, сообщил:
        — Понимаешь, сосед, перебрали мы. Но ты на нас здорово не взирай!

        Евгений Григорьевич  совершил два круга по комнате. Так  папуасы  начинают свои ритуальные танцы перед тем, как отведать печень очередного пленника. Потом  с разбегу, словно в глубокое озерцо, нырнул в кровать и чуть не захлебнулся в набежавшей волне артериального давления. Сверху потолок будто бы остывал после небывалого пожара. Но невидимые люди-фениксы, находившиеся на нем,  успели передохнуть и дозарядиться.

        Как противопехотная мина, взорвался грудной женский бас:

                На мосту стоит моряк
                И танцует краковяк.
                Под мостом стоит другой,
                Тоже топает ногой…

        В виде артиллерии дамский бас пустил в дело свою тяжелую ногу.
        И пошло-покатилось. Кто-то упал вместе со стулом. Точнее: вместе с кем-то грохнулся стул. Потом громыхнули бутылкой по столу. Видать, дело дошло до грудков. Потолок передернуло так, что по углам посыпалась штукатурка.
        Около трех часов ночи топот ослабевших ног съехал по лестнице. Дважды жалобно простонал звонок. На третий раз Евгений Григорьевич побежал на кухню. Чтоб ничего не слышать, отвернул сразу два крана. В раковину с шипеньем уткнулась половина Ниагарского водопада.

        — Может быть, мы вам все-таки помешали? —  проклюнулся из-за двери  голос соседа Савоськина.
        Евгений Григорьевич кинулся к тумбочке, наугад выщипнул несколько  попавшихся под руку таблеток. Горечь повязала язык.
        Укокошкин сунул под кран рот, потом всю голову. Левое ухо ошпарил кипяток — только что на станции подкачки  выключили насосы холодной воды.

        — А-а-а-а-а…— бросился он на пол.
        В это время за дверью в подъезде слепо шабаркнули:
        — Ша! Удаляемся! Поквакали и в тину!..
        Отчаявшийся, потный и ошпаренный, в одних мокрых трусах  Укокошкин  выскочил на балкон. Он припал щекой к шершавому бетонному простенку и, успокаиваясь от холода, закрыл обезумевшие глаза. Похожие глаза мало кто  в жизни видел перед собой. Если хотите: они  показаны  Репиным на картине — там Иван Грозный убивает своего любимого сына. Глаза Укокошкина сейчас  были точно такие же, как у царя.

        Сверху скрипнула балконная дверь. Послышалась мужская речь. Через пару минут вниз спикировал окурок. Знакомый голос Савоськина, распаленного спором, врезался в Укокошкина.
        — Виноваты мы перед соседом, Вася!  Утром сразу же надо пойти и поладить с ним…

        Когда приехала «Скорая» и Укокошкина на носилках выносили из подъезда, сосед сверху горестно поправил на шее измятый галстук, и,  глядя на бледное лицо страдальца, прерывисто выдохнул:
        — Не дай Бог, умрет человек, а мы перед ним так и не извинились.