Собачьи дни исправленное

 Собачьи дни

Глава 1. Избранный город

(21 карта старшего Аркана Таро – Мир)

 Не в совокупности ищи единства, но более — в единообразии разделения.

 Козьма Прутков

 В коллективном организме каждая клеточка стремится стать коллективным организмом, что неизменно ведёт к образованию раковой опухоли.

            Некозьма Прутков

Я брёл по зевающему городу, засыпанному пергаментом листьев, напоминающих листовки времён лихолетий. В пряно-прелом воздухе витал сезонный призыв к вооружённой или, на худой конец, политической борьбе. Казалось, нарушающий трудовое законодательство дождь, барабанивший уже часов двенадцать и загнавший под крышу знакомую голодную стайку голубей, намеревался уничтожить содержание агитационной литературы типа красноармейского призыва с нескрываемой угрозой: «Ты записался добровольцем?» или слащавого белогвардейского, пощипывающего совесть, воззвания: «Отчего Вы не в армии?».
В итоге панибратское «ты» загнало под свои знамёна массу масс и одолело неудивительно-немногочисленное осторожное «Вы» на поле брани. Да, кто-то, безусловно, демонически талантливый внёс в эту БЕСсмысленную бойню свою кровавую лепту одной лаконичной фразой.
По прячущимся под чопорными и буйноцветными зонтами огрызкам лиц прохожих было видно, что они не разделяют моего приподнятого настроения, проиграв своё сражение за положительные эмоции обычной сезонной хандре. Ни одни губы не выдавили из себя даже подобие улыбки. О глазах, врать не буду, ничего сказать не могу. Их, как я уже отметил, «съели» зонты.
В противовес ущербности душевного состояния прохожих неожиданно где-то неподалёку истошно-радостно залаяли собаки. Странно, ведь белую краюху Луны ещё рано утром слопали голодные барашки облаков, превратившись в тяжёлые тучи, которые, цепляясь за многоэтажки, шпиль обелиска Победы и памятник вождю мирового пролетариата, вспарывали себе брюхо по примеру самураев и разрождались порывами дождя как приступами мигрени.
«Интересно, к чертям собачьим или всё-таки подальше послали бы эти упрямо спешащие к уюту домашнего очага люди, если бы им предложили стать добровольцами и принять участие в очередной революции? – мелькнуло у меня в голове при виде побеждённых сопливой осенью пешеходов и развилось в следующее умозаключение: – А может за хороший паёк и возможность БЕСплатно пострелять не в тире желающие всё-таки нашлись бы?»
Теперь и мне стало грустно, поскольку я вынужден был согласиться с мнением подсознания, что вопрос этот чисто риторический…
Листовки! Сколько вы попили крови! Сколько разрушили судеб! А ведь большинство агиток не сгорело. Напротив, было использовано и не по назначению… Нет, не обязательно так… Ведь была ещё нужда и в самокрутках, и в импровизированных скатертях, и в обёрточных материалах. Вся эта последующая БЕСпорядочная факультативная жизнь листовок подсознательно вызывала непочтительность к очередной бредовой идее, посмевшей запятнать девственную чистоту бумаги. И она жаждала сгореть или в худшем случае истлеть, лишь бы избавиться от позора написанного.
Такая же судьба рано или поздно ждёт любую глупость, пошлость или пустяки. Всё это настоящее оскорбление для листков бумаги, в подавляющем большинстве случаев напрасно алчущих гениальности строк.
И только рукописи, являясь в идеале чистилищами духа, неподсудны до тех пор, пока они не выйдут в тираж, чтобы превратиться в прах или слиться с Логосом, обретя бессмертие.   
Листки бумаги, которые мне передал странный посетитель, как и обречённые на забвение листовки, тоже взывали к битве, но только в данном случае к сражению вечному как Мир. Тьме и Свету предначертана бесконечна борьба. Победа в ней означала бы вселенскую смерть. Отдельные битвы не в счёт, но именно успех в каждой из них устанавливает принципы следующей эры правления. Самое страшное в этой борьбе – перемирие, цена которому серость и прозябание…
– И как же зовут автора потенциального бестселлера? – с нескрываемой иронией полюбопытствовал я, когда вошедший, не представившись, сходу выдал предложение, облачённое в категорическую форму требования, опубликовать его замечательное произведение в моём издательстве.
В ходе дальнейшего диалога я подстроился к панибратскому обращению и тону собеседника. Я решил посоревноваться с образной манерой ведения разговора визитёром, сыпавшим прибаутками, пословицами и поговорками, словно поздняя осень за окном листьями.
Вошедший отряхнул крошки дождя.
– Меня не звали – я сам пришёл, ложки-матрёшки, – отшутился посетитель, нервно пульсируя кулаком правой руки, в котором были зажаты свёрнутые в плотную трубочку листки бумаги. Затем он поднял их вверх в запатентованном статуей Свободы жесте и с энтузиазмом киношного председателя колхоза заявил: – А потенция у романа – ого-го! Та ещё потенция.
Я поймал себя на мысли, что в таком положении и виде неопубликованный «свиток» похож на лингам, который, как я читал, в ранних индуистских храмах являлся изображением самого Шивы. Я не сдержался и улыбнулся. Посетитель явно не ассоциировался с адептом культа освободителя душ от оков Майи. Об этом кричал до хрипоты абсурдный, нахлобученный парик из конского волоса, а ля «Битлс». В тон нелепости далеко не произведения парикмахерского искусства пищали щетинистые усы и борода Деда Мороза в молодости, вопили огромные, в зелёной оправе, пластмассовые солнцезащитные очки, сдавившие горбинку массивного «хобота». Его нос, а главное голос… Надломленный голос визитёра мне показался знакомым.
– Пришёл – молодец. Как говорится, приходите в гости обгладывать кости, а за потенцию романа глаголет его цена, тираж и скорость улетучивания с книжных полок, – в унисон сказанному, улыбнувшись, скороговоркой произнёс я и полюбопытствовал: – Я тебя знаю?
– Не важно, – уклончиво ответил посетитель. – Если руки золотые, то неважно откуда они растут.
– Не важно, когда на экваторе влажно. И ещё запомни: золотые руки из… таза не растут, – поддержал я дух разговора, настаивая с ответом: – И всё же, как тебя величать, кудесник пера?
– А как ты догадался? – удивился собеседник, почесав выразительный нос, и смешно чихнул.
– Не понял? – в свою очередь удивился я.
– Да чего ж тут понимать: меня величают Перро, ложки-матрёшки.
– Не уже ли?
– В самом деле…
– Ладно, Перро так Перро....
Посетитель снова, на этот раз гораздо звонче, чихнул, взлохматив искусственную растительность на голове и лице.
– Будь здрав, Перро. Лишь бы не Шарль. На сегодня с меня хватит бездарных сказочек местных авторов, – согласился я и выдал экспромт: – Но если так себя назвал, думаешь французом стал?
– Стихи, достойные Артюра Рембо… Хотя не я так нарёк себя.
– А кто, если не секрет?
– Кто-то… Суслик в манто… Будь ему неладно, – в словах Перро, произнесённых медленно, с запинанием, прозвучали нотки злобы, ненависти и презрения, которые, слившись воедино, заставили голос треснуть словно ветку под ногой неопытного охотника.
– Хороший, видать, человек…
– Всякий при своём болоте хорош. Не видать бы его вовек, – презрение в голосе собеседника пересилило злобу и ненависть.
– Что так?
– Да так. Отдыхал я у этого некрупного грызуна семейства беличьих в одном… санатории.
– И?
– Он был удивительно гостеприимен и ни за что не хотел меня отпускать.
– Но ты всё-таки ушёл от него?
– Я и от тебя уйду, когда прочтёшь роман.
– Читать прямо сейчас?
– А что мешает, ложки-матрёшки?
А и то правда. Моё семейство отдыхало за городом, а я собирался приехать к родным только завтра утром. Коротать вечер лучше всего за хорошей книгой или с приятелями. У меня был выбор.  Я склонялся к тому, чтобы провести время в тёплой дружественной компании с горячительными напитками…  Хотя, если подумать, утром рано вставать, головная боль, похмелье… Оставалось бросить жребий, что я и сделал. В итоге Рубикон перейдён.
– Ладно, принимается, прочту. Надеюсь, не пожалею, что ты сбежал от «суслика».
– Он был высокого мнения о моём творчестве, впрочем, как и его хозяин, – слово «хозяин» Перро произнёс так, словно раздавил жирного таракана.
– Ты имеешь ввиду…
– Именно его я и имею в виду и… имел, – сквозь зубы, как через китовый ус планктон, процедил слова собеседник.
– Фу!
– Имел в виду в романе, – скривившись, соизволил продолжить фразу Перро, нивелировав пошловатый смысл.
– Интересно…
– Надеюсь, читать будет не пресно, – высказался собеседник в своём репертуаре.
– И к какому же виду романа ты относишь написанное?
– Собачий роман, – не задумываясь, ответил Перро.
– Звучит, но такого понятия не существует.
– Всё когда-то не существовало. К тому же автору видней, – назидательно произнёс Перро и безжалостно почесал за ухом.
– Если он зрит в корень.
– Зрю.
– Посмотрим.
– Здесь написана правда, ложки-матрёшки, – Перро снова перевоплотился в статую Свободы.
– И только правда… – продолжил я. – Но правда глаза колет…
– На то она и правда…
– Причём у каждого своя, – я решил подвести черту разговору. – Куришь?
– Курю.
– Тогда дыми, – я придвинул пепельницу поближе к писателю, – а я посмотрю, как Перро отточил своё перо.
– Только помни: не на пользу книги читать, коли только вершки в них хватать, – посетитель уже конкретно начинал напрягать.
– Знаешь, что, волосатый знаток народной мудрости, пыхти… Пыхти и не пускай пузыри… Как говорят китайцы, не дави на брови и ресницы. Понравится глава – прочту всё, нет – уйдёшь ни с чем. Вернее, с чем пришёл.
Я прочёл всё – от корки до корки. Понравилось ли мне написанное? Да, особенно если бы это было моё произведение. Перо у Перро оказалось отточенным. Но публиковать чужое… Чужое – в конец километровой очереди времён периода застоя.
Почему же тогда я решил вручить пальму первенства этому роману, не обращая внимание на «шедевры», ждущие своего выхода в утиль… простите, тираж? Всё просто. Автор попросил меня выдать своё сочинение за моё.
– … С какой целью? – без фальши поинтересовался я.
– Я спустил собак. Дальше уже не моё дело, – пробубнил Перро, безжалостно приговорив три пачки сигарет, пока я читал роман. – Да и мысли не мои. Теперь я ищу свои…
Когда визитёр вышел из кабинета, меня как магнитом притянуло к окну. Вход в издательство ярким светом поливал декоративный фонарь. Я увидел, как Перро подошёл к стоящему возле входа в издательство рослому старику в чёрном клобуке и котомкой за спиной. Мне пришло на ум, что уж очень он похож на Гриба из прочитанного романа. На фоне его белоснежной окладистой бороды искусственная растительность Перро выглядела словно облезлый хвост помоечного кота. Рядом со стариком резвился крупный пёс, но… без каких-либо белых пятен вокруг глаз.
Неожиданно из-за деревьев показалась фигура спортивного телосложения среднего роста и направилась к бородачу. Навстречу юноше, весело виляя хвостом, подбежал друг человека, которого тот потрепал за холку. 
Фигура с горделивой осанкой подняла голову, на которую упал свет, отчеканив благородный нос с горбинкой и высокий лоб античного мыслителя. 
– Икар, – сорвалось с губ имя как податливый осенний лист.
Молодой человек неожиданно приветственно помахал мне рукой, словно мог видеть густеющим вечером сквозь оконное стекло.
Компания постояла под фонарём минуту и направилась в загородную осень, не оставляя следов, а я снова сел за стол, на котором лежала рукопись, которую твёрдо решил предать огласке.
Это уже потом, после выхода в свет первого издания книги, в моё каинское издательство стали приходить письма со всех концов необъятной когда-то родины, разорванной на составляющие ветром перемен.
По словам читателей, колоритную троицу видели в Одессе на «Привозе» в рыбном ряду. Там между Икаром и тучной торговкой, якобы, состоялся следующий диалог.
– Креветки! Живые креветки! – соревнуясь с оперным сопрано, орала труженица… Нет, пожалуй, жрица… культа «Привоза».
Полупрозрачные рачки вовсю прыгали по прилавку, ожидая, когда их окунут в подсоленную, горячую воду. Вывеска на лицевой стороне прилавка гласила: «Черноморская эротическая креветка. Гибкая система скидок. Сказочное удовольствие».
– Три стакана эротики, – заказал молодой человек, – из самых прыгучих рачков.
– А таки в чём смысл?
– Если верить вывеске, в более активном сексе.
– Такой молодой и симпатичный и уже на тебе…
– Вот видишь, а ты всё плачешься, что стар, – обратился к собаке юноша, потрепав животное за ухом… 
В Петербурге на Сенатской площади возле Медного всадника Икар, говорят, агитировал восстановить в России монархию, ссылаясь на авторитетное мнение Платона, что это одна из лучших форм государственного устройства. Ему поддакивал колоритный старик и подгавкивал большущий пёс.
А в Москве Икар, будто бы, призывал восстановить историческую справедливость и переименовать российскую столицу в Долгоручинск, тем более, что у этого города всегда были длинные руки, а с этимологией слова «москва» не всё ясно…
Ладно, пожалуй, пора переходить к тексту рукописи…

Что такое город? Это, прежде всего, удивительный продукт цивилизации, напоминающий одновременно бешеный улей, слаженный муравейник и колонию коралловых полипов, после смерти которых, из множества скелетов, образуется риф. Об этот риф рано или поздно разбиваются судьбы, словно, солидные и не очень, суда, и судёнышки. Удержаться на плаву на протяжении всего плавания по океану Жизни, по жизни, удаётся не многим… А ведь правда, есть что-то надёжное в тавтологии? Недаром одной  из  самых убедительно-побудительных русских пословиц стала фраза: «Повторение – мать учения». 
В городе, как и в улье, и в муравейнике, тоже есть свои неугомонные труженики и неутомимые трутни. Правда, и те, и другие постоянно мутируют и даже скрещиваются, рождая новые причудливые генетические формы. Веянием сегодняшнего дня стали депрессивные трудоголики и дешёвая имитация настоящих обломовых, которые в своё время с барским шиком превращали апатию в своеобразный образ жизни. Их вытеснила другая категория прожигателей Жизни. На её арену вышла… Нет, скорее выползла из Эдема змея по имени Игромания, жалящая гремучей смесью передёрнутого трудоголизма и облезлой обломовщины.
– Поиграем ещщщё, – далеко за полночь искушает Игромания Адама с красными как у кролика глазами, забывшего о существовании Евы. – Ещщщё один уровень.
– Ты скоро, а то ещё немного и любви не проси! – угрожающе-обиженно напомнит о себе Ева, зная наверняка, что её реальные прелести не способны вытащить мужа из виртуального болота.
– Да, да! Я скоро! – на автопилоте, в очередной раз за день пообещает Адам и нажмёт копку «game».
– Никуда она не денется, – заверит змея. – Подожжждёт…
В любом более-менее крупном населённом пункте каждый день что-то строится, накапливается и разрушается, рождается, суетится, умирает, но, главное, в любом городе есть свой неповторимый, хотя и во многом схожий, коллективный дух его жителей с их, в основном, броуновскими порывами. Горожан с целеустремлёнными намерениями в любом городе ненамного больше популяции амурских тигров в пересчёте на сто тысяч жителей. Именно поэтому судьбы городов во многом схожи.
Но в этом странном населённом пункте групповой инстинкт был особенным, представляя собой гоголь-моголь святости и греховности, мудрости и глупости, благородства и низости в тех метафизических пропорциях, которые делали его поистине уникальным. Из эдакого противоречивого замеса, бесспорно, можно было бы с успехом вылепить народ Магог, с его вождём Гогом, который согласно предсказанию пророка Иезекииля пойдёт войной на Израиль незадолго до прихода Мессии.
Неповторимой была и судьба этого города. Она разительно отличалась от судеб других городов, которые в явном или тайном стремлении к величию неизбежно строились по ранжиру. В славянском строю за пальму первенства боролись, как минимум, многострадальная Москва и Колыбель трёх революций, она же Северная Венеция.
Третий Рим научил не верить слезам, а Город Петра стал кузницей вождей, которые вошли в «каучуковую» историю, растягивающуюся в угоду другим, измельчавшим, носителям власти, в очередной раз не ведающим что творят.
Взгляд в прошлое слишком зависим от продажного настоящего. Истина, канувшая в Лету, превращается в правду. Взгляд в будущее более честен, хотя и туманен. Это, конечно, не Туманность Андромеды, но занавес из мельчайших частичек водяного пара астрологических предвидений тоже с успехом «замыливает глаза».
Но и наш город – не город-герой, а герой повествования, не скромно не стоял особняком. И ему было что сказать двум избалованным вниманием российским столицам. И я не исключаю возможности следующей словесной дуэли.
– Ты кто такой? – угрожающе-артистично махнёт фразой, как шпагой, город на Неве.
– Давай, до свидания! – продемонстрирует Москва свежий пример частичной ассимиляции пришлым меньшинством кисельно-гостеприимного большинства.
На этот раз в широкую душу жителей Русской равнины с неистребимым акцентом и мелодичными песнями под танец с кинжалами вбежали выходцы с обеих сторон Кавказского хребта. Со временем всё вернётся на круги своя. Пришлая горная интеллигенция останется интеллигенцией и воспримет ценности равнинного большинства, а просочившийся вместе с ней кавказский криминал займёт своё достойное место среди русской и прочих мафий.
Многочисленную, но вялую конкуренцию «кавказцам» составили лишь миллион трудолюбивых таджиков, настолько трудолюбивых, что в самом Таджикистане их теперь проживает меньше, чем за границей, полмиллиона самых спокойных мигрантов – молдаван и много, слишком много украинцев, не разглядевших в Украине Соборности даже за линзами розовых очков и снова ставших в Москве малороссами, жующими сало, уплетающими галушки, готовящими бесподобный борщ и заставляющими при рождении плакать евреев.
– Я – избранный город, – рассечёт воздух как клинком странный город и сделает резкий выпад. – У Вас были только слуги, а ко мне придёт сам антихрист!
– Я что-то об этом слышал… – попробует неуклюже обороняться культурная столица, увеличив дистанцию боя.
– И я… – синхронно с ней попятится назад исконно-купеческая Москва.
– Зато какие слуги! – быстро придёт в себя город, после вступления Российской Империи в Первую мировую войну ставший Петроградом, а после смерти Владимира Ульянова – Ленинградом.
Он продемонстрирует лучшие образчики итальянской школы фехтования, первой утвердившей классический принцип «убивать остриём, а не лезвием». Хорошо ещё, что в качестве второго оружия город на Неве не решится воспользоваться «Адмиралтейской иглой»!
– Да! – несколько неуклюже отобьёт белокаменная поражающую поверхность воображаемой шпаги амбициозного города.
Но город, задира-бретёр, на удивление, столицам был не по зубам. В том числе и по числу названий. За свою относительно непродолжительную историю он их сменил аж цельных пять.
– Согласен, но даже самый лучший слуга малоинтересен по сравнению с самым худшим господином, – поставит жирную точку в споре избранный город, одним предложением выбив аргументы у двух столиц, и приставит виртуальный клинок к подъязычной кости каждой.
– Убедил, – почти в один голос прохрипят уставшие Санкт-Петербург и Москва.
В избранном городе дух истинного единения, с его Верой, Надеждой и Любовью, незримо сосуществовал с разномастной бесовщиной, несущей разрушение, тлен и прах. Богоборчество, не находя выхода прежнему кровавому размаху, обречённо извивалось в окостеневающем мозгу носителей забальзамированных идей марксизма-ленинизма.
Но, казалось, до всего этого никому не было никакого дела. Разве что юродивому, вечно босоногому поэту Фролу, который в повидавшем Армагеддон костюме бороздил по городу, разбрасывая афоризмы, глупые стишки и почти нострадамовские катрены.
Да, вот, к примеру, сегодняшнее четверостишие, с которым сумасшедший обратился к смотрящему по городу, вору в законе, Румыну, когда тот по блатному вальяжной походкой в сопровождении сутулого «шныря» выходил из помпезного здания отделения банка с дурно-пахнущей репутацией прачечной периода Великой депрессии:

Когда наступит время Собачьей звезды…
Тогда бес убоится беса…
И станет итогом вселенской вражды…
            После пьесы новая пьеса...

За прочтением в ахматовской манере каждой строки очередного катрена юродивый начинал натурально изображать собаку, высовывая язык и смешно вращая тазом. Протяжно-грудная печаль в простуженном голосе проникала в самую душу, хотя манера преподнесения вызывала улыбку.
 Фрол, которого вор называл не иначе как Фролушка, стал любимчиком Румына, давно заприметившего чудака, круглый год перемещавшегося по городу с непокрытой лысой головой, облепленной родимыми пятнами, словно божья коровка. В руках Фрол постоянно держал засаленную тетрадку с незаполненными чистыми листками в клеточку или, как выражался Румын, в «решётку». Перед тем как что-то произнести дурачок всегда наугад заглядывал в неё.
К юродивому с небесно-голубыми, выразительными глазами в городе прислушивались многие, убедившись, что катрены душевнобольного имеют пророческий смысл, а стишки содержат то предостережения, то рецепты избавления от проблем.
Однажды прочувствовал это на собственной разукрашенной шкуре и костлявый Румын, грешная душа которого металась из крайности в крайность. Если бы кличку вор получил в это время быть ему не Румыном, а Кащеем. Во время очередной встречи с ним Фрол, заглянув в тетрадь, заявил вору в законе:

Ты среди овец герой,
Но всё портит геморрой.

Румын автоматически сжал кулак с явно выраженным синдромом «костяшка боксёра», отреагировав на неблагозвучное «геморрой», но тут же рассмеялся. Ещё бы: геморроя у него не было, да и с чего ему взяться с его традиционной ориентацией. Но не тут-то было… Не прошла и неделя, а Румын уже жаждал снова встретиться с юродивым, как Моська со слоном.
– Чего делать-то, Фролушка? – скрипя золотыми зубами, начал выпытывать блаженного вор, сдерживая желание грубо облаять блаженного по фени, но ограничился лишь самоободряющей фразой: – Врёшь, Фарт на понт не возьмёшь!
На этот раз расхохотался сумасшедший, затем заглянул в тетрадь и произнёс:

Если использовать листья осины,
Геморрой пропадёт у мужчины.

Румын прислушался к совету Флора и благополучно избавился от убийственного для вора недуга. С тех пор юродивый и Румын начали встречаться ещё чаще.
Вор из своих полных сорока пяти лет двадцать провёл в местах лишения свободы. Следуя воровскому закону, он не имел семьи и, видимо, поэтому по-настоящему привязался к Фролушке. Только ему он верил, только его побаивался, как Божьего человека, только его просил наставить на путь истинный.
К тому же, преступно обогащаясь, Румын, перестраховываясь, намеревался купить себе и себе подобным индульгенцию, раздавая часть незаконной добычи священникам и малоимущим. Попы брали деньги как причитающееся, а обделённые воспринимали помощь как манну небесную евреи. Согласно их преданиям, поедая манну, юноши чувствовали вкус хлеба, старики – вкус мёда, дети – вкус масла. О женщинах евреи умолчали. Выходит, о гендерном равенстве в то время речь не шла.
Если Флор болтал без умолку, некоторые в городе либо потеряли дар речи, либо не имели его вовсе, но большинство блеяло в одно отарное горло. Это слаженное мычание ягнят было похоже на то, которым в своё время Капитал, верный, раболепный слуга сатаны, словно матросов гонореей портовая девка, наградил неСТРОЙный хор пролетарского стада. Ещё бы! В нём нерадивых овец, шагающих не в ногу с потребителями прибавочной стоимости, становилось всё больше и больше.
Капитал осознавал, что неконтролируемый толстосумами гегемон может совершить не ту революцию, которая была нужна сатане. Ох, уж этот сообразительный Capitalis! Недаром он, в переводе с латинского означающий «главный», «доминирующий», «основной», действовал по-суворовски. Великий полководец любил повторять, что, «если не можешь предотвратить безобразие, нужно его возглавить».
И Капитал внешне уверенно повёл пролетариат к Коммунизму, зная наверняка, что один из самых заманчивых проектов в истории человечества, один из самых несбыточных мифов обречён на провал. Так начинался кровавый поход во имя создания общественного и экономического строя, основанного на социальном равенстве и общественной собственности на средства производства. Во Истину, кто верит в миф, тот поклоняется идолу. Кто поклоняется идолу, тот прах.
– Коммунизм – как сухой закон: идея хорошая, но не работает, – сказал какой-то американский актёр.
Мне трудно с ним согласиться.
– Коммунизм – это, скорее, сифилис: начинается хорошо, заканчивается плохо.
Так или примерно так.
Там, где уродливый фантом Коммунизма, от того же мёртвого латинского означающего «общий», совершил революцию, он продемонстрировал своё… звериное лицо и стал предостережением другим народам, доказав, что принцип: «Каждый по способностям, каждому по потребностям!» – не более чем блеф. С таким кредо большинство неизбежно направит все свои способности на выдумывание всё новых и новых потребностей, а не на применение способностей во имя общего блага.
Когда в пролетарской гвардии отпала необходимость, Капитал уничтожил своё порождение, вместо которого на передовую со всех щелей и закоулков вылезло омолодившееся племя «чёрной» магии и криминала. Иначе и быть не могло.
Обновлённое старое масонство, шаманы в джинсах и гадалки в секонд-хенде – все они в припадке демонической истерии с возбуждённым, почти сексуальным, нетерпением ожидали, а криминал развращённым подсознанием предчувствовал появление антихриста.
– Когда же, когда же?! – противно-истово скрежетала какая-нибудь молодящаяся старушенция, обхватив крючковатыми пальцами магический шар, не замечая, что её иссиня-чёрный парик съехал набекрень.
– О, антихрист, приди! – завывал доморощенный маг, ковыряясь в разлапистом носу.
– Я жду тебя, – стонала и покрикивала нимфоманка-экстрасенс, делая депиляцию интимных мест воском.
– Час пробил! – орал полусумасшедший масон, вращая глазами как на горе рак, тужащийся от свиста.
– Скоро всем амба и некуда вихрить, братва… – темнил Румын после того самого, мрачного, катрена Фрола, пугая «шестёрок» и «шнырей». – Такая вот колбаса с глазами.
Он нервно поглаживал в сауне восьмиконечные звёзды на нагло выпирающихся ключицах. Странности смотрящего становились всё более и более заметными немногочисленным окружающим. То ли он сходил с ума, то ли что-то чувствовал – было не ясно. В общем, с кем поведёшься. Но вор оставался вором даже будучи явно не в себе и к нему неизменно прислушивались те, кто в преступной иерархии стояли на несколько ступеней ниже.
– Есть от чего метать икру. Румын косяков не порит, – прошептал прыщавый «шнырь» коренастому собрату с таким количеством наколок на теле, что ему однозначно позавидовал бы любой якудзе.
– В натуре, – тявкнул одолеваемый чесоточным клещом полнолицый «шестёрка», маскируя свой недуг за дёргаными движениями.
– Да ты не дрейфь, «афиша», а то весь издёргался, – принял за волнение заболевание собрата по «удаче» «шнырь».
И так далее, и тому подобное. Ожидание антихриста было повсеместным, но только этому странному городу было суждено его дождаться.  Пролетариат, руководимый атеистами-коммунистами, в своё время, сделал всё от него зависящее, чтобы тот пришёл. Несмотря на эволюционную трансформацию, явные, а в основном тайные, приверженцы ещё далеко не такой ветхой идеи Коммунизма калечили и продолжают калечить наивные слабые души самой изощрённой пыткой – правдой стадной справедливости и безапелляционного атеизма.
Были, есть и будут другие бесхребетные формы правды. По сути, всякая правда – это не более чем поощряемая современниками ложь, порицание которой не означает невозможности её последующего превращения в очередную, почти или даже абсолютно голую, правду, недаром изображаемую римлянами с эротической аллегоричностью в виде обнажённой женщины. Без умолчания и прикрас, как есть, без обиняков – это ли не попытка приблизиться к Истине. Правда попытка слабая.
Благодаря подобным правдивым метаморфозам, стадо превращается в массы, массы – в толпу, толпа снова в стадо. И так по кругу. Эволюционируют исключительно пастухи, по своему усмотрению меняя пропорции лжи, предназначенной, но не предначертанной, простодушным овцам.
Этот круговорот, медленно, но уверенно превратившийся в миропорядок, очень удобен власть имущим, потому что позволяет применять универсальный метод воздействия на массы – метод «кнута и пряника», который в английском варианте звучит менее благозвучно, зато более сексуально – «морковки и палки».
Именно дозировка «пряника» и «кнута» или «морковки» и «палки» формирует соответствующий политический режим: от охлократии, отбирающей угощение у тех, кто ещё недавно грозил народу наказанием, до тоталитаризма, дающего страждущим ровно столько пищи, сколько необходимо, чтобы те не умерли с голоду. А чтобы не возникало желание употребить более положенного – в ход шёл «кнут» или «палка». Это как вам будет угодно. В итоге, наказание одних превращалось в зрелище для других…
С древности город рассматривали как центр мироздания. На холме, или лучше на горе, возводилось главное культовое сооружение. В этом случае Каинск, а именно так называется город, расположенный немного севернее сорок восьмого градуса и заслуживший наше внимание, был исключением.
Главный храм города, видимо, с каким-то атеистическим подтекстом местных депутатов, предоставившим именно этот земельный участок под его строительство, был воздвигнут в низине, хотя и рядом с довольно живописным прудом, в котором с конца весны и до начала осени звучал великолепный хор бесхвостых земноводных и в который на крещенские морозы нырял чуть ли не каждый десятый горожанин.
В этот день втрое большее количество каинцев созерцало за соскучившимися по жадным летним взглядам парней девушками, которые, по-волчьи клацая зубами, с птичьим криком и поросячьим визгом лезли в воду, демонстрируя свои разнотипные фигуры в разноцветных мини-бикини: «прямоугольники» или «бананы», «треугольники», они же «яблоки», «груши» и «песочные часы».
 Затем прелестницы, как ошпаренные, выскакивали из нестерпимо обжигающей тело воды. Порывисто растираясь полотенцами, продрогшие «креветки» начинали проклинать весь мужской пол, хотя именно ради его отдельных представителей они решились на такой подвиг.
– С-с-с-сволочи, н-н-н-на ка-ка-ка-какие же-же-же-жертвы и-и-и-идём р-р-р-ради н-н-н-них, – смешно возмущался тощий кучерявый подросток, явный «банан», на котором бюстгальтер тщетно пытался зацепиться за так называемую грудь.
– К-к-к-козлы он-н-ни в-в-в-все! – вторил упитанный, коротко стриженный «треугольник», который, не в пример кучерявой, имел что предъявить сильному полу.
– Н-н-н-не т-т-т-то с-с-с-слово, – поддержала, действительно, представительница прекрасного пола с идеальными «песочными часами».
Конечно, крещенское омовение по религиозным мотивам или в силу традиции принимали и пожилые, хорошо сохранившиеся и бесформенные, сухопарые, упитанные и толстые, женщины. Они намеревались оздоровиться или омолодиться и многие в этот православный праздник начинали осознавать, что начало желаемому положено.
Что касается представителей сильной половины человечества с бесстрашием гладиаторов входящих в стихию воды, то на этот раз их было ненамного больше прекрасной. Атлеты, жилистые и разнокалиберные «бочонки», лысые, волосатые и коротко стриженые, карлики, среднерослые и великаны – почти все они трижды ныряли с головой в прорубь. Затем, после интенсивного растирания тела, большинство и в самом деле получало, кто благодать, кто удовольствие. При этом некоторые, желая согреться или следуя традиции, принимали на грудь разные порции «огненной воды», чувствуя себя заново рождёнными.
Храм возле пруда был в основном, если не сказать исключительно, построен на деньги воровского общака и фамилии криминальных авторитетов плотно, но уютно разместились на памятной мраморной доске, разделенной на шестьдесят четыре клетки и привинченной к высокому каменному забору. Алфавитный порядок легко сдался на милость порядку кастовому. Всё это были достойные люди, среди которых нашлось место и Румыну. Любитель самой известной настольной логической игры занял на памятной доске ячейку, соответствующую клетке d 7 на доске шахматной.
Обломать бы клюв дятлу, который выдолбил на мраморе Ф.И.О. этих… замечательных людей!
Уголовники искренне верили, что за счёт наворованного и награбленного смогут купить себе индульгенцию в Рай. Их наивно-религиозная экзальтация была сравнима со степенью почитания индейцами бога кукурузы по имени Ах-Мун, которому, к слову, на бессознательном уровне, со сменой пола, поклонялся и Никита Сергеевич Хрущёв, называвший кукурузу «царицей полей». Видимо, братва забыла не слишком ободряющую фразу из бородатого анекдота: «Попитка – не питка. Правда, Лаврентий Павлович?». 
А пытка им предстоит. И не просто пытка, а самые настоящие адские муки.
Большинство из воров заслуживало не одного, а, как минимум, нескольких кругов ада, кроме первого. Там, если верить Данте Алигьери, томятся души некрещёных младенцев и славных язычников – воинов, мудрецов, поэтов. Местные главари были крещёными, к тому же далеко не младенцами. Да и уголовные разборки, рассуждения «по понятиям» и восхищение перед блатным шансоном не давало им права рассчитывать на относительный уют первого круга Ада.
Так что с определением места в преисподней для каждого авторитетного грешника демону Миносу приходится изрядно повозиться. Но в любом случае пассажиры вовремя прибывают на станцию назначения. И это был в основном седьмой ров восьмого круга Ада. По идее глубоко, не правда ли?!
Тут обитают воры, которых монотонно, с наслаждением, кусают чудовищные ядовитые змеи. От этих страшных укусов «джентльмены удачи» рассыпаются в прах, но тут же восстанавливаются снова в своём первоначальном виде. Вам жаль их? Значит, вы пропустили мимо ушей слова Вергилия: «Грех жалеть грешников!» …
На празднике Крещения присутствовал сам настоятель храма, коренастый, я бы сказал пнеобразный, протоиерей Азат, который, позёвывая и пощипывая тощую русую бородёнку, освятил воду в вырубленной в пруду проруби – «иордани». Священник с лихвой оправдывал значение своего имени – «свободный», «независимый». Заручившись поддержкой местной братвы, протоиерей Азат, в миру Милан Хрюкин, творил что хотел и всё ему сходило с рук.
Его аккуратный пятачок находил корыто везде. Любовницы… много. Охота, конечно, на крупную дичь… регулярно. Алкоголь… постоянно. И этот далеко не полный перечень пороков явно не соответствовал церковному сану Азата. Но к чести протоиерея, мальчиками он не увлекался или, вернее, пока не увлекался. Кроме того, в ущерб возложенным на него саном обязанностям, Азат был азартным рыбаком. По его указанию в пруду разводили карасей, линей, карпов и окуней, а коллекции рыболовных снастей Хрюкина мог позавидовать… Да любой мог позавидовать.
Тщедушный Румын знал где, когда и кому из начальства Азата подмазать, чтобы замять очередной скандал. Ему по зарез нужен был этот протоиерей. Через Его Высокопреподобие в местную колонию шёл весь «грев». Азат превратил часовенку пенитенциарного учреждения в перевалочную базу наркотиков, алкоголя, деликатесов и прочего. Всё это даже привело к снижению популярности традиционного криминального напитка – чифира.
Каинская исправительная колония особого режима с номером дюжины от лукавого была  широко  известна тем, что в ней когда-то отбывала наказание яркая, противоречивая личность – Енукидзе.
Поговаривали, что этот Енукидзе был родственником того самого Енукидзе… Авеля Сафроновича, революционера, члена комиссии по организации похорон Ленина. Авель Енукидзе был крёстным отцом второй жены вождя Иосифа Виссарионовича Сталина, Алиллуевой Надежды Сергеевны и расстрелян по указанию Отца народов в 1937 году.
Своим следователям Авель Енукидзе поведал о настоящей причине конфликта с Генеральным секретарём.
– Коба! Зачем ты держишь старых большевиков в тюрьме, – однажды посмел упрекнуть Каина-Сосо Авель. – Зачем тебе их праведная кровь?
– Запомни, Авэль, кто нэ са мной – тот протыв мэня! – в ответ «мэдлэнно» произнёс Сталин, посмотрев на Енукидзе такими глазами, точно тот убил своего родного брата.
Но праведность одних поступков Авеля сочеталась с порочностью других.
Обоих Енукидзе, если верить молве, объединяли не только кровные узы, но и извращённая сексуальность. Каинский Енукидзе любил мальчиков… Но об этом позже.
Авель Енукидзе, напротив, со слов откровенно-словоохотливой красавицы Марии Сванидзе, в девичестве Корона, принадлежащей к богатой еврейской семье, жены брата первой жены Сталина… Ух! Не выговоришь… Так вот, по её наблюдениям, Авель систематически совращал малолетних девочек.
По большей части, за «ведение антисоветских разговоров и осуждение карательной политики Советской власти» Мария была осуждена к восьми годам лишения свободы, а в 1942 году в отношении неё было вынесено постановление о расстреле, приведённое в исполнение в тот же день. Реабилитирована… Естественно, жертва была реабилитирована и, как водится, после смерти Палача.
И вот эта Мария с каким-то осуждающим упоением описала уродство авелевских страстей. Наблюдательная Сванидзе описала Енукидзе как существо развратное, сластолюбивое и смрадящее вокруг себя. Сводничество, разлад семей, обольщение девочек – вот далеко не полный арсенал наслаждений, которые доставляли удовольствие видному деятелю партии – Авелю, утратившему элементарную бдительность в половом вопросе и, как результат…
«Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех, в особенности в первые годы после революции, он использовал всё это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом. Будучи эротически ненормальным и, очевидно, не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на всё более и более юных… Чтобы оправдать свой разврат, он готов был поощрять его во всех», – откровенничала Сванидзе.
Но остановимся на этом, чтобы дальнейшие подробности плохо скрываемых сексуальных потребностей извращенца Авеля не вызвали естественную тошноту и вернёмся к пенитенциарному вопросу.
Так вот, исправительное учреждение Каинска неизменно пополняло ряды местного криминалитета. В свою очередь зоновский общак в лице смотрящего Румына, который, по сути, выполнял функции директора уголовного кадрового агентства, при помощи Азата регулярно «подогревал» отбывающих наказание воров. Делалось это не из благодарности, солидарности или, упаси пропавшие души Боже, альтруизма, а в расчёте на подобное ответное отношение. Ведь от сумы и тюрьмы не зарекаются.  Не последнюю роль в оказании воровской помощи играет прагматизм, учитывая, что, «джентльмен удачи», пребывая во здравии, со злодейским ремеслом справится лучше хворого собрата…
Многое в городе, во всяком случае, на первый взгляд, было как обычно: улицы представляли собой, довольно вразумительную пространственную схему, площади давали возможность разгуляться духу коллективизма, в тупиках справляли нужду, пьянствовали и «ширялись» те, кто выпал из общественного гнезда…
– Люмпены, – частенько на лекциях, используя термин, введённый Карлом Марксом, презрительно отзывался об этих, не научившихся летать, «птенцах» профессор единственного в городе ВУЗа.
О лекторе мы ещё поговорим. Обязательно поговорим, но немного позже.
Каинск, конечно, не был Городом Солнца. Судя по названию, он должен был быть даже наоборот. Так это было или не так – судите сами.
Тихий провинциальный населённый пункт градообразующее предприятие сделало притчей во языцех. Экологическая обстановка в городе была сродни газовой камере, что послужило поводом для сочинения многочисленных анекдотов о живучести жителей Каинска.
О себе же каинцы шутили, что они люди будущего, потому что выживают в таких условиях, к которым остальному человечеству только предстоит привыкнуть. При этом город утопал в пыльной, но пышной зелени и те, кто на бегу намеревались решить задачу экологическую, хромая, породили проблему медицинскую. Дело в том, что основным деревом озеленения новостроек Каинска символично стал быстрорастущий тополь осинообразный. Осинообразный! Таки образно. Многие знают, что именно на осине повесился один из известных потомков Каина – Иуда. Это уже потом в городе высадили берёзы, каштаны, липы, акации, клёны, яблони, черешни, вишни, абрикосы… К слову, по статистике, в Каинске вешались не часто и в основном на невысоких плодовых деревьях…
Так вот, с первых чисел июня в городе начинался настоящий пухопад, вызывая почти поголовную аллергию. Но ребятня, ещё не успевшая устать от каникул, находила известное удовольствие в пожароопасной забаве. Брошенные детворой спички завораживающе поедали пух, отдыхавший от ветра у бордюров вдоль дорог.   
Да, было в Каинске что-то такое, что сделало его сценой нашего повествования! Но всё по порядку.
В этом городе, как, впрочем, и любом другом, все спят под одним одеялом, хотя просыпаются под разными постельными принадлежностями. Проснувшись, честные горожане принимают душ и завтракают, по пеликаньи поглощая главную пищу дня. Вдобавок они ещё успевают перекинуться несколькими предложениями. На этот раз при желании можно было подслушать такой диалог.
– Тебя забрать с работы? – дежурно, с набитым ртом, спрашивает муж жену.
– Не надо, дорогой, – прихорашиваясь, на бегу, отвечает та. – Я сегодня задержусь.
– Как всегда! – обиженно буркнет он. 
– Ты же знаешь, пупсик, что у меня дел невпроворот, – попробует загасить на корню пламя конфликта она.
– Только не дома!
– Давай, не будем!
– Давай!..
По силе хлопка дверью муж определил, что секса сегодня не будет, а, если и будет, то в виде бревноподобного одолжения, называемого супружеским долгом...
Затем наступало время утреннего часа пик. Общественный транспорт трещал по швам, как штаны в обтяжку, с трудом натянутые на ягодицы толстяка, вздумавшего присесть на приземистый табурет. Раздражённое многоголосье клаксонов безуспешно боролось с заторами. Вереницы индивидуумов, сливаясь в толпы, угрюмо брели по одним и тем же улицам, хотя и в разных направлениях. Благодаря сознательной части населения города мусорные урны с удивительной быстротой наполнялись жевательными резинками, окурками, фантиками, пластиковыми бутылками… Несознательные не очень утруждали себя меткостью, а то и вовсе сорили, где попало. Кое-кто пытался сделать замечание, но тут же выяснялось, что несознательных намного больше сознательных.
– Тебе что, больше всех надо?! – обыгрывалось на все лады, в том числе и с примесью, иногда виртуозной, брани...
В итоге, особо сознательный вынужден был ретироваться во избежание перехода вербального избиения, как минимум, в гематомное, но не исключено, что и в костоломное.
Чтобы приободрить сознательных, скажу, что на следующее, ну очень раннее, утро во всех концах города дворники про себя, под нос или довольно громко слали страшные проклятия мусорным хулиганам. На фоне этих сочных многоэтажных ругательств мастеров метлы большинство матерных нападок правонарушителей выглядело как детский лепет.
– Бедные те женщины, которые родили вас назло презервативам! – высказался дворник с Красного переулка, естественно, с учётом тотальной авторской обработки текста.
– Бабуины канализационные, черви толстожопые, гниды недоразвитые, – без устали с добавкой «чтоб вам» с нелицеприятными подробностями распылялась кривоногая с длинной морщинистой шеей старушка-дворник с городского сквера имени Карла Маркса, филолог на пенсии, которую знакомые величали не иначе как по отчеству – Бояновна.
Но вернёмся к часу пик. Горожан ждала любимая, или не очень, работа, поглощавшая тонны кофе, колы, тысячи пирожков, пряников и не меньшее количество домашних котлет и бутербродов, десятки тысяч сигарет и жевательных резинок… После работы некоторых манили тренажёрные залы или бассейн, большинство – душ, ужин, секс или сразу сон. И так изо дня в день по маршруту белки в колесе. Такова городская жизнь с её перемалыванием индивидуальности в коллективных жерновах.
Одни обожают свой город, другие ненавидят. Удивительно, но и те, и другие, расставаясь с ним, скучают по нему и стремятся поскорее вернуться. Кто не может этого сделать, того начинает терзать ностальгия – чувство, впервые заслужившее внимание пера великого Гомера.
Но в каждом городе есть горстка несчастных жителей, которые остаются к нему равнодушными. Это изгои. Просто они не встретили своего города.
В любом случае эта история не о равнодушных, как, впрочем, и любая другая история.
        Многие считают, что город начинается с первого дома, дороги или объекта соцкультбыта. Многие, но не все. Так вот, по мнению этих «не всех» любой, во всяком случае, цивилизованный, город начинается с канализации, а заканчивается, соответственно, свалкой. Посредником между жителем города и свалкой, безусловно, является ведро, а канализацию от homo sapien отделяет его величество унитаз.
О, ведро! Это изобретение с ручкой служит незаменимым способом перемещения полезного жидкого, сыпучего или твёрдого, но в череде этих достойных тружеников нашлось место и для скромного мусорного собрата. В то время как остальные спокойно спят после трудового дня, мусорное ведро не спит. У него мигрень от этих запахов, чесотка от фантиков и бумажек, желудочные колики от объедков. Лекарство существует только одно – периодическое мытьё.
Мусорное ведро почти никогда не отдыхает, потому что почти никогда не бывает пустым. Время от порога до мусорного контейнера или мусоропровода пролетает как транзитом НЛО. Да что там говорить… Та ещё работёнка. Но ирония судьбы заключается в том, что и мусорное ведро, в конце концов, оказывается на свалке.
– Ну, что? И тебя пустили в расход? – вяло позлорадствует, разлагаясь от солнца и дождей, ржавый и дырявый, собрат.
– Да уж, – обречённо буркнет мусорное ведро в ответ, становясь долгожданной частицей свалки.
– Ну, ну, – заглянув в свою дырявую пустоту, невесело пробубнит старожил.
– Ага, – глядя на него, вздохнёт новичок.
Так они и будут, охая и ахая, теряя цвет и форму, встречать рассветы и закаты, становясь частью таблицы Менделеева.
А что ещё может сказать мусорное ведро?.. Утилизировать утилизаторов! А ведь звучит. Звучит как… экспроприация экспроприаторов!
В настоящее время профессия мусорного ведра ушла в небытие в связи с появлением полиэтиленовых пакетов, выполняющих его работу, но ещё немало пластиковых тружеников на ниве отходов продолжает разлагаться на свалках со скоростью периода полураспада плутония.
Что касается унитаза, то он стал не просто местом утренних размышлений о смысле бытия, переоценки ценностей или на худой конец чтения, в лучшем случае очередной страницы, в худшем – целой главы, какого-нибудь детективчика с дурно пахнущим сюжетом.  Унитаз во многом стал мерилом социального статуса человека. Покажи мне свой унитаз, и я скажу кто ты – вот так должна гласить древняя мудрость. Конечно, унитазы привязаны к туалетам, но туалеты не всегда привязаны к жилищу. Есть туалеты, расположенные в общественных местах. И они тоже являются критерием оценки, но уже благосостояния целого города.
В Каинске все общественные туалеты были приватизированы долговязым предпринимателем Акимом Душкиным, не лишённым одной из местных достопримечательностей – чувства юмора. Нет, это не был одесский юмор, воздушный и беззаботный как морской бриз. Это был сухой и хлёсткий степной ветер. Но и тот, и другой воздушный поток с равным рвением раздували горн, раскаляя до красна кусок стали, на котором алыми буквами значилось: «Русский язык».
Но из этой стали житель Южной Пальмиры ваял оружие наподобие шпаги одного из отцов Одессы-мамы – герцога де Ришелье, а дитя степей «выдавало на-гора» убийственный, колюще-режущий, акинак. Естественно, юмор одессита, оттачиваясь, становился всё более изящным, артистичным, колким, но щадящим. В свою очередь суровый степной юмор, по мере заточки, начинал балансировать между пошловатой фееричностью и феерической пошлостью.
«Это всё слова» – скажете вы и будете правы, если мы сразу не перейдём к примерам.
Итак, когда одессит, вытирая платком покрасневший нос, пожалуется: «Вчера мой зонт, спасибо склерозу, остался дома, а я, таки, получил насморк», степняк пробурчит: «Зачем нужен проклятый зонт, если из-за дырявой памяти всё равно промок».
Если одессит поинтересуется: «И где Вы пропадали?! Я же переживаю! Вдруг у вас все хорошо...», то в интерпретации «скифа» это будет звучать так: «Давненько не виделись? Зона, психушка, наркология?». 
Когда южанин говорит: «Чтоб я Вас так забыл, как я Вас помню», житель юго-востока произносит: «Я бы тебя с удовольствием забыл, но уверен, что ты мне о себе напомнишь». 
Ну а на одесское: «Так Вы будете покупать или мне забыть Вас навсегда?!» сын степей, вдохнув разнотравье, заявит: «За очередь, конечно, спасибо, но, может, ты ей уже покажешь, что тоже покупатель?!».
Да, душа этого города представляла собой пёструю палитру характеров и темпераментов. В ней было немного Одессы, Кишинёва, Москвы, Петербурга и ещё множества городов и весей когда-то необъятной Родины.
            Так вот, Душкин, вооружённый степным юмором, на ходу дал своим туалетам тут же полюбившееся населению города и округи название: «Экстаз». Как только не обыгрывалось это название! А ведь звучит: «Пойду, получу экстаз» вместо затёртого: «Схожу в туалет». В результате, посетители душкинских отхожих мест за умеренное вознаграждение, начиная чуть ли не с вывески, получали экстаз – не экстаз, но облегчение точно.
Когда кто-то в тесном кругу пытался подтрунивать над родом деятельности Акима, предприниматель любил рассказывать следующую историю: «Когда сын Веспасиана Тит упрекнул отца в том, что тот ввёл налог на общественные уборные, император поднёс к его носу деньги, поступившие по этому налогу, и спросил, пахнут ли они? На отрицательный ответ сына Веспасиан произнёс: «И всё-таки они из мочи»».
 – Так вот, мои деньги не пахнут… Во всяком случае не так дурно, как ваши», – заканчивал повествование авторским довеском бизнесмен с душком.
Голосок у Акима, названного так в честь деда, высокий и женоподобный, в районе контральто. В свою очередь лицо, хотя правильнее было бы сказать физиономия, было довольно неприглядным. Пять глубоких и длинных морщин на лбу напоминали нотный стан, который был забрызган нотками угрей. Длинный тощий нос почти упирался в худосочные губы, в которых, как в засаде, пряталась ироническая улыбка. Видимо, вследствие природного гормонального сдвига Душкин регулярно, но безуспешно пытался бороться с обильной, огненно-рыжей растительностью в носу и ушных раковинах. Жидковатые волосики на голове были неопределенного цвета и коротко подстрижены, делая оттопыренные уши ещё более оттопыренными. Хитрые, беспокойные глазки успевали всюду, опережая белку, занятую заготовкой припасов на зиму.
Одевался Аким броско, я бы сказал, по-молодёжному, хотя немного пестровато-пошло даже для неё. В этой связи особенно выделялась дорогая и яркая обувь, которую Душкин менял как перчатки. Аким был женат уже лет пятнадцать, но, видимо, в силу занятости нелицеприятно-пахнущим бизнесом детей у него не было. Душкин недурно… Правда, недурно играл на гитаре и душевно пел романсы. Лучше всего ему удавалось исполнение «Белой акации гроздья душистые». Это музыкальное произведение, впервые опубликованное в сборнике ещё в 1902 году, но ставшее чрезвычайно популярным только после выхода на экраны фильма «Дни Турбиных», Душкин исполнял настолько проникновенно, настолько искренне, что минорное настроение окружающих могло исковеркать только изрядное количество алкоголя, выводящее слушателей на другой... скотский уровень восприятия реальности.
Не случайно, если бы учёный-этимолог, зная Душкина, намеревался определить происхождение его фамилии, он до седьмого пота колебался бы между «душевностью» и «душком». Скорее всего, эти потуги не увенчались бы ничем.
Вместе с тем, Аким был какой-то шишкой в местном региональном отделении какой-то политической партии. Он любил выступать перед широкой аудиторией с задушевными речами. В запале Душкин представлял себя то Цицероном, распинающимся в сенате, то Троцким, с убийственной логикой разглагольствующим перед массами.
После туалетно-душевной темы уместно коснуться ещё одной дурнопахнущей. Милиция, в нынешнем варианте полиция, в Каинске занималась привычным для себя делом. То есть, не занималась своими прямыми обязанностями вовсе, разве что для вида. Зато система «крышевания» была удивительно отлаженной и если «крыша» протекала, то «течь» устраняли оперативно. Опера «патронировали» наркопритоны, периодически делая из тех, кого «доили» козлов отпущения. В свою очередь «жертвы ментовского произвола», попадая в тюрьму, в большинстве случаев, оставались «козлами», но уже по «масти».
Уголовники в погонах «крышевали» и просто домашние притоны, бесплатно пользуясь услугами путан. Конечно, это была не «Камасутра», но простенько и со вкусом. Во всяком случае, для оперов, не слишком искушённых в эротических премудростях, к тому же принявших на грудь смертельную дозу немца, хватало и пару традиционных поз для достижения оргазма. Но, как известно, бесплатная радость часто несёт с собой гадость… к радости местного, непересыхающего, венеролога, в карман которого перекочёвывали «грязные» деньги ментов.
– Similia similibus curantur, подобное излечивается подобным. Но это не Ваш случай, – часто повторял пациентам местный «писькин доктор» и ненамного реже: – Венеролог – не врач, а напоминание о жадности или лени.
– Наши пациенты друзьям только рассказывают о том, что у них наболело, а нам ещё и показывают. Так давайте же выпьем за венерологов – единственных врачей, которым пациенты доверяют больше чем друзьям, – любил произносить в профессиональной компании тост венеролог.
По слухам, он частенько проведывал Азата, которого знал ещё с хрюкиновских времён.
            Был в городе… как не быть… и один честный лейтенант возраста подполковника, но коллеги считали его почти придурком, а жители Каинска, сталкиваясь с несвойственной городским сотрудникам милиции порядочностью, воспринимали мужчину настороженно, думая, что просто имеют дело с очень продуманным оборотнем в погонах. Местное руководство держало его за шута, показывая приезжему начальству как в своё время в цирке демонстрировали бородатую женщину с острова Тасмания.
Подпоив пожилого лейтенанта, ныне покойный начальник Каинского городского отдела милиции Кубышкин Игорь Вальдемарович частенько подводил разговор под тему повышения эффективности борьбы с преступностью. В свою очередь высокопоставленное руководство с иронией, а, подчас, и с плохо скрываемым смешком, воспринимали рассуждения мента-инопланетянина в состоянии между подшофе и в стельку.
– Милиционер – это верный пёс Закона, который неутомимо преследует Зло, – однажды во время подобной пьянки пафосно заявил начальству захмелевший лейтенант.
– Ага, чтобы получить кусочек сахара, – съязвил, пьяно икнув, один из присутствующих, порадовавшись собственной шутке больше, чем она того стоила.
– Не за сахар работаем, а за совесть, – убеждённо огрызнулся младший по чину.
– Лейтенантские погоны – не велика награда за совесть. И повысить тебя в звании могут разве что голуби, – пьяным языком резвился высокий чин.
– Да, я честный мент и горжусь этим! – распалился лейтенант, стукнув по столу увесистым кулаком с корявыми буквами из армейского прошлого «Л», «Ю», «С» и «Я» на пальцах.
– Честный мент – это атавизм на теле правоохранительных органов, – давясь оливье, цинично сумничал ещё один высокопоставленный собеседник.
В своё время он не поступил на биологический факультет университета и теперь часто, к месту и не к месту, использовал осколки знаний, не вытравленные алкоголем.
В конце попойки белая ворона, истерзанная пьяным чёрным вороньём, нетрезво махая крыльями, возвращалась в своё запущенное гнездо, лишенное элементарного уюта.   
Лейтенант был одинок и еле сводил концы с концами, что и не удивительно. Его одиночество скрашивали сериалы про честных ментов, жёсткое порно, английская премьер-лига, дешёвое пиво, чипсы с беконом и, чуть не забыл, злые, голодные тараканы.
Следователи и гаишники, как обычно, брали взятки, проявляя чудеса изобретательности. Руководство получало от тех и от других свой гешефт и в свою очередь «крышевало» точки приёма металлолома. Звёзды покупались, как и ступени карьерной лестницы, а структура возмездного покровительства передавалась из поколения в поколение. В общем, всё, как и везде: система совращала, затем развращала, а после либо уничтожала, либо переводила на новый уровень совращения и развращения. Эдакая виртуальная игра: чем выше уровень, тем мельче совесть.
Чтобы ещё поведать о городе с названием похожим на имя первого библейского персонажа с кровью на руках?.. Пожалуй, немного боли, крови, секса, театра, сумасшествия и грязи не помешает.
Так, в этом городе стоматологи обещали осчастливить всех желающих очаровательной улыбкой за счёт постоянного совершенствования своего мастерства. Каким образом должно было происходить это совершенствование, скромно умалчивалось. Зато более чем красноречивыми были, например, такие красующиеся на фасадах зданий шедевры рекламного жанра: «Зуб за зуб» или «Всегда тридцать два».
Благосостояние представителей этой профессии, уходящей своими корнями в комнаты пыток подземелий средневековой Европы, неуклонно росло, опережая своими темпами рост инфляции в государстве.
Может быть, именно благодаря кипучей деятельности дантистов, жители Каинска были по-восточному улыбчивыми, а, чтобы при этом не казаться идиотами, к тому же освоили нехитрые азы того самого своеобразного юмора, имевшего зачастую лёгкий угольный налёт и отзвуки металлического задора. От этого юмора иногда веяло городской свалкой, но на это, как и на саму свалку, никто не обращал внимания, за исключением живущих на ней бездомных, собак, крыс и пернатой братии.
        Количество дураков в данном населённом пункте соответствовало выбоинам на дорогах, на которые с весны до осени дружно ставили «пломбы» «дантисты» в жёлтых жилетах, не уступая в трудолюбии своим собратьям в белой униформе.
В городе до сих пор расположено великое множество всякого рода забегаловок, где можно довольно недурно поесть, попить, поиграть в карты, состроить глазки представителям противоположного пола, также пришедшим удовлетворить свои потребности, а, затем, улыбаясь почти по-голливудски после похода к стоматологу, рассчитаться с официантом. После можно было продолжить начатое в соседней забегаловке или перейти сразу к телу на чугунной скамье парка, или рядом с ней в кустах, или на кровати в собственной квартире, где, героически сражаясь с алкогольным опьянением, приходилось доказывать случайной знакомой своё мужское превосходство над зелёным змием. При этом заканчивалось всё это, как правило, или быстро, или плачевно.
Худшим развитием сюжета обычно была одна недоразвитая полупоза из «Камастры» и отсутствие всякого намёка на успешное завершение полового акта, свидетельствовавшие о полной и безоговорочной капитуляции эрекции перед алкоголем. Если же партнёру всё-таки удавалось собрать остаток сил… в кулак, добиться вертикального стояния «огарка» и «зажечь» его, «фитиль» всё равно очень быстро затухал после «заячьего» полового акта. Это можно сравнить со спектаклем, в котором начало действия практически совпадает с концом.
Под утро неудовлетворённая дама, прихватив с собой что-нибудь на память о «незабываемом» сексе, исчезала в неопределенном направлении, не забыв намазать дешёвой губной помадой на зеркале два-три сочных слова на собственно русском языке.
– Козёл, – примерно так, в ответ на вопрос подруги: «Как всё прошло?», заявит обладательница той самой помады.
«Сама коза», – подумает, сочувственно улыбнувшись, подруга.
       – Я был на высоте, – на тот же вопрос друга ответит «козёл» и добавит: – Она была восхитительна!
«Не на высоте ты был, а в заднице», – мысленно поправит друг и по-приятельски хлопнет «козла» по плечу. Хотя, на самом деле, подумает он несколько иначе, но смысл тот же.
А если бы и вслух, и в самой грубой форме, то чего обижаться-то?! Какой же русский не любит быстро! Ему вечно некогда. Любить с ветерком, не сбавляя скорости на виражах, не замечая запретительных знаков и бычьего сигнала светофора – это по-русски. Минимум закуски, максимум водки – это по-русски. С таким раскладом достойному сексу со временем не поможет ни стриптизёрша, ни, на худой конец, факир с призывом: «Ванька, встанька!». А Ваньке-то и так хорошо. Его царевнами прельщали. Не поднялся Ванька. Не стал богатырём. Забыл о своём главном предназначении. Говорит, половой склероз. Вот и получается, что нечто отдалённо напоминающее секс приближённо оказывается свинством.
В альтернативу нечистоплотным плотским развлечениям в Каинске имеется даже свой профессиональный театр «Кураж», почти все актёры которого запойные пьяницы, а актрисы то ли работали, то ли подрабатывали в борделях. Был ли это заработок или приработок зависело от внешности, возраста и темперамента жриц Мельпомены.
Однако театральному режиссёру Полукровкину Дмитрию Андреевичу, которого служители муз за глаза чаще всего называли Димасик, неизменно удавалось «покуражиться» и из этого творческого бедлама вылепливать довольно приличные сценические образы.  Поэтому городская элита старалась не пропускать ни одной премьеры в театре, а некоторые даже выступали меценатами. 
Полукровкин родился в Санкт-Петербурге в околомельпоменной среде. Его мать, Татьяна Сергеевна, работала художником-гримёром в одном из театров города. Ей было тридцать с заячьим хвостиком, когда она познакомилась с Андреем, отцом Димасика, который после окончания обучения устроился на работу в тот же театр художником-бутафором.
У Татьяны к этому времени закончился долгий, как неспешное пешее путешествие от Москвы до Владивостока, роман с художником-постановщиком театра. Немолодой и, как оказалось, не благородный ловелас вскружил голову тогда ещё почти юной особе, которая верила во взаимную любовь. Эта любовь представлялась Татьяне ремейком одной из немногих пьес со счастливым концом из репертуара театра. Но, увы, конец оказался не таким уж и счастливым.
Ловелас был закоренелым холостяком и годами кормил Татьяну обещаниями брачных уз. Но время шло, а Татьяну с художником-постановщиком театра связывали не узы, а всего лишь любовная ниточка. Засим ловеласу предложили работу в именитом московском театре. Расставание было бурным. Он хотел уйти красиво, Татьяна не желала расставаться вовсе. Следствием их пылкого прощания стали глубокие царапины на лице ловеласа, придавшие некоторую мужественность женоподобному существу. Но после того как буря начала выдыхаться, несчастная Татьяна, уступая просьбам подлеца-ловеласа и приступу профессионализма, обработала его раны и наложила на физиономию пострадавшего негодяя грим.
– Теперь иди и отыщи себе другую гримёршу… – выгнала ловеласа, закончив мастерскую работу, Татьяна и добавила с болью в голосе: – Дуру!
Ловелас не заставил себя упрашивать, но перед тем, как закрыть за собой дверь, попытался промямлить что-то несвязное в своё оправдание.
Вдруг Татьяна увидела перед собой жалкое существо. Настолько жалкое, что ей стало жаль себя и тех лет, которые она с ним провела.
– Пошёл вон, червяк! – яростно выкрикнула девушка, поморщив курносый нос.
– Иду, иду, – опасаясь новых телесных повреждений, ретировался художник-постановщик.
– Не идёшь, а ползёшь, – вдогонку прошептала Татьяна, метнув в спину любовника пару молний из вишнёвых глаз и расплакалась, как её тёзка, уронившая в речку мячик, когда за ловеласом закрылась дверь.
Итак, один «художественный» роман закончился. Настало время другого.  Андрей был моложе Татьяны на семь лет, но разницы, во всяком случае, внешней, не замечал никто. Андрей выглядел старше своих лет, а Татьяна, в силу профессиональных навыков, моложе. Их связь привела к свадьбе и рождению пухленького синеглазого малыша.
«Занавес», а не «папа» или «мама», стало первым словом карапуза. Ясли и детский сад ребёнку заменил Его Величество Театр. Первое слово бутуза не только не огорчило или удивило родителей, а скорее порадовало, убедив их в том, что малыш полностью и без остатка готов посвятить себя служению подмосткам.
С детства Дима только и слышал, что о премьерах, о закулисной жизни актёров, но в основном о работе родителей. В его семье была только одна причина для скандала, но эксплуатировалась она с завидным постоянством. Андрей и Татьяна до хрипоты выясняли кто важнее для театра: художник-гримёр или художник-бутафор?
Подобные разборки были экспромтами, но со стороны выглядели как хорошие постановки, неизменно заканчивающиеся битьём посуды. И это было не просто битьё, это было ритуально-магическое действие. Дима, как заворожённый, следил за происходящим. Особенно ему нравились эпилоговые стадии перепалок, когда уставшие, но довольные родители садились пить чай посреди хаотического великолепия осколков регулярно обновляемой посуды. С возрастом Дима начал вклиниваться в каждую ссору, привнося в неё какую-нибудь свою… сценическую изюминку. Вскоре родители на собственной шкуре ощутили его не всегда чуткое участие.
Однажды он налил в чашку, естественно, ненароком оставленную им на столе, подсолнечное масло. В результате продуманных действий мальчик стал свидетелем прекрасного парного выступления своих родителей на дубовом паркете, где «танцующие» и впрямь могли дать дуба.   
Посему, окончив школу, творчески одарённый юноша не стал решать для себя родительскую дилемму. Он разобрался с ней ещё в детстве, осознав, что его призвание – стать, увы и ах, режиссером-постановщиком. 
Надо сказать, что Каинск являлся университетским городом, где не только студенты, как обычно, сходили с ума, но и преподаватели. Во всяком случае, один из них абсолютно достоверно стал сумасшедшим. Это был преподаватель Каинского политехнического университета, доктор исторических наук, профессор Колышкин Андрей Витальевич, тот самый, который любил словечко «люмпены».
Столь неутешительный вердикт мужчине средних лет с бульдожьим выражением лица, жирными, словно смазанными внутренним салом, губами и не по годам шаркающей походкой вынес постоянно хихикающий, похожий на упитанного суслика, главврач частной психиатрической клиники «Тихая гавань» Мишкин.
В этом случае диагноз не носил заказной характер. На лицо и на лице был характерный, стандартный набор далеко не зародышевых симптомов мании величия: восхваление собственных качеств и достоинств, самолюбование, игнорирование чужого мнения, перепады настроения, агрессивность, и нарушение сна. Кроме того, Мишкин совершено справедливо поставил профессору ещё один диагноз – диссоциативное расстройство идентичности, а точнее расщепление личности Колышкина в личности великого корсиканца.
«Тихая гавань» символично располагалась неподалёку от театра. В клинике тоже был свой «театр» с режиссером Мишкиным. Но если большинство «актёров» «Тихой гавани» были изначально сумасшедшими, основная часть служителей мельпомены сходила с ума постепенно, но уверенно. Особая атмосфера города и в целом мрачный репертуар театра способствовали этому.
Что касается окрестностей Каинска, то они выглядели по-книжному живописно-удручающе. В маслянистых, медузоподобных лужах отражалось грустное солнце, наглая грязь прилипала к дешёвой обуви, люди с квашенными лицами изрыгали маты и примитивные фразы, делающие их ещё более приматоподобными. Асфальтом здесь и не пахло, но зато, в зависимости от месторасположения окраины, несло мазутом, пылью, пивными дрожжами и, конечно же, конечно же городской свалкой.
Хибары были похожи друг на друга как помидоры в теплице. В них ютились такие же, похожие друг на друга, в зависимости от возрастной категории, особи. Они тоже были неотъемлемой частью Каинска. Только отверженной. 
В общем провинциальный Каинск был маленькой копией, если не столицы, то крупного города с той лишь разницей, что канализация в нём была менее полноводной, а свалка не настолько заполненной. А люди? Они везде одинаковы, но одинаковы по-разному.
Не удивительно, что у каждого города свой Мир. У Каинска – свой.

Глава 2. Хозяин

(4 карта старшего Аркана Таро – Император)

Легче держать вожжи, чем бразды правления.

Козьма Прутков

Если часто стегать вожжами, можно съехать с наезженной колеи.

Некозьма Прутков

Среди огромного количества вывесок в Каинске внимание прохожих привлекала огромная надпись на одном из ресторанов – «Воланд». Красный кирпич, вишнёвый балдахин перед входом, мрачный камин, картины с мистическими сюжетами, пепельницы в виде черепов на кроваво-красных скатертях и прочие косвенные доказательства соответствия формы и содержания способствовали популярности данного заведения.
В этом ресторане официанты вместо: «Здравствуйте!» говорят: «Желаю почить с миром!», а вместо: «До свидания!» скажут: «Пусть земля Вам будет пухом!».
       Удивительно удачным было месторасположение ресторана. Слева от него разместилось похоронное бюро, выдержанное в более оптимистических тонах, чем здание ресторана. Однако оставалось загадкой, кому было выгодно данное соседство – посетителям «Воланда» или клиентам похоронного бюро – покойникам, которым вдруг приходило на ум перед последней дорогой пропустить стаканчик-другой красного винца для бодрости духа накануне определения своей загробной судьбы.
       В ресторане постоянно проводились тематические вечера с характерными названиями: «Пир во время чумы», «Ужин у Дракулы», «Варфоломеевская ночь»…
Отдельное слово надо сказать об официантах. Каждый из них, воплощая, мягко говоря, нездоровую идею администратора заведения, обладал каким-то дефектом речи. Один шепелявил, другой заикался, третий картавил… Официантов частенько меняли, но на место шепелявого обязательно принимали шепелявого, а на место заики – такого же заику. Причиной увольнения было не собственное желание «человеков», а, исключительно, решение хозяина заведения, которому очередной официант чем-то не угодил.
Со временем всех картавых с лёгкой руки местных остряков стали называть Лыба, заик – Меменю, а шепелявых – Стокало. Постоянным посетителям это пришлось по вкусу, как и довольно приличная кухня заведения.
Представьте, подходит к вам официант.
– Ме-ме-ню, – предлагает он и сразу ясно как к нему обращаться.
Подходит другой.
– Сто угодно?
Понятно, что это Стокало.
Ехидно задаёте вопрос третьему о качестве рыбы.
– Лыба свежайшая, – улыбаясь, отвечает тот.
Вот те и Лыба…
Но, в любом случае, моральные издержки официантов с лихвой компенсировались приличной зарплатой и неплохими «чаевыми».
Несколько слов о меню, представлявшим собой сочетание наименований французских блюд с тематическим названием на русском языке. Приведу буквально несколько выдержек на первую букву алфавита с пояснениями:
– антрекот «Завтрак каннибала» представлял собой жареное говяжье мясо, вырезанное между рёбрами, подаваемое на дубовом спиле с вонзённым в него миниатюрным туземным копьём;
– алюмет «Живодёр» – картофель, нарезанный палочками, хаотично политыми кроваво-красным соусом;
– асперж мусселин «Коррида» – спаржа в соусе из яичных желтков, лимонного сока и сбитых сливок с миниатюрной шпажкой на тарелке…
И дальше в том же духе.
Справа от ресторанчика разместилось неказистое, мрачное здание местной адвокатуры, на которое пал выбор, наверное, потому, что, если «расчленить» это слово, получится нечто зловещее: Ад – Во! Кат – Ура! Как бы то ни было, даже если всё это покажется надуманным и нелепым, адвокаты из соседнего здания частенько посещали ресторанчик. Вознаграждение, умеренное по мнению крапивного семени, занимавшегося в основном разрешением споров между наследниками, без труда перекочёвывало в карман владельца заведения – личности в городе известной, но от того не менее таинственной.
Хозяином заведения, города и окрестностей был чистокровный еврей, что само по себе и не ново.
Представители этой национальности успевали всё: побывать в египетском плену, предпринять исход из Египта, побродить 40 лет по пустыне, обрести Землю Обетованную, потрепать нервы римлянам, сделать кое-где и кое-как революцию, занять ключевые позиции в мафиозно-финансовых и финансово-мафиозных структурах и к тому же быть бельмом на глазу всего мусульманского мира.
Звали хозяина «Воланда» Армиллий Штерн. На вид ему было лет тридцать. Огромного роста, рыжеволосый, с чётко обозначившейся плешью, с миндалевидными, по-рыбьи навыкате, жутко-карими глазами, серым лицом и загнуто-мясистым носом, Армиллий напоминал гигантского, облезло-неуклюжего попугая. Его голова крепилась к дебелому торсу мускулистой колонной шеи. С такими данными, да ещё и с учётом косой сажени в плечах, будь Армиллий вышибалой, ему бы цены не было. Но он был хозяином.
Штерн был зачат в одной из лачуг пригорода, а родился в старом роддоме, который, видимо, с философским подтекстом революционного атеизма был построен на месте старого кладбища, награждая младенцев, через одного, стафилококковыми палочками.
Через неделю после тяжелых родов его мать, Зоя Израилевна, умерла. Но не столько из-за этого…
 Урождённая Куриэль, Зоя была седьмым, последним и хилым, ребёнком в бедной, но дружной еврейской семье, в которой все, кроме неё, вопреки классической нищете, стали банкирами. Зоя же, будучи по-еврейски талантливым ребёнком, пошла другим путём, блестяще окончив художественную и, в придачу, музыкальную школу по классу фортепиано, в совершенстве выучила английский и немецкий языки. При этом язык Гёте, Шиллера… Маркса, Энгельса и… Адольфа Гитлера дался ей особенно легко, видимо, из любви к великим поэтам, династической преданности коммунизму и ненависти к первому человеконенавистнику всемирного масштаба.
Её предки уцелели от произвола испанской короны в средние века, скрываясь в Андалусии, горах Сьерра-Невада. Эта развесёлая область южной Испании не унывала даже во времена лихолетий. Дедушки Зои дружили с детства и женились на юных прелестницах в один день.
Еврейские сеньориты покорили мужские сердца зажигательным исполнением… Нет, не семь сорок, а… фламенко. Страсти и выразительной порывистости обольстительниц позавидовали бы даже испанки, чьи па и платья могли соперничать с оперением и движениями фламинго.
Вскоре у одного из дедушек Зои родился очаровательный мальчик, немного погодя у другого – миловидная девочка. Затем мужчины месте с жёнами вступили в коммунистическую партию и в ходе гражданской войны были расстреляны солдатами Франсиско Паулино Эрменехильдо Теодуло Франко Баамонде, или просто Франко, и тоже в один день. Да, как говорится, дедушки и бабушки Зои были счастливы и умерли…
Итак, первая кровавая стычка националистов и коммунистов закончилась победой мятежников, которых поддержали нацисты и фашисты. Стало быть, Сталин получил первую, но не последнюю пощёчину от Гитлера. Цена этой – сотни тысяч, цена последующих – миллионы. Но завершающее слово в виде убийственного апперкота осталось не за Адольфом, а за Иосифом с его победой… любой, такой дорогой, ценой. 
Детей расстрелянных коммунистов вывезли в СССР, где они прошли суровую школу интерната, голодную общежития, тесную коммуналки и в итоге получили компактную, размером с голубятню, «хрущёвку» на окраине Каинска. 
Самостоятельно выученному ивриту в семье сефардов тоже нашлось место. В шаббат в ходу был исключительно язык предков, еженедельно предававший однодневному забвению даже «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык». Исключение составляли только дни проведения субботников, на которых, хош не хош, приходилось трудиться.
Что касается недюжинных и многочисленных талантов Зои, то она не посчитала нужным выходить с ними на публичный уровень, если не считать благодарных карапузов детского сада «Антошка», в который молодая женщина устроилась музработником, по ходу расписывая стены и двери дошкольного учреждения сценками из добрых советских мультфильмов. В её шедеврах преобладали коты, зайчики и мышки. На одной из картинок, улыбаясь в роскошные усы, пили чай Кот в сапогах, кот Матроскин и Леопольд… кот.
Но дома Зоя регулярно организовывала выставки. По непонятной женской прихоти единственным кто видел её небезынтересные картины с замысловатыми сюжетами был её муж, следователь прокуратуры Борис Самуилович, из, не по-еврейски, простой семьи, которого в близком кругу называли не иначе как Борюсик. Он же был единственным слушателем музыкальных произведений Бетховена, Моцарта, Шуберта… и отрывков из поэм Гёте и Байрона на языке оригиналов. Зато аплодировал любимой жене любимый муж за десятерых, а за его «браво» в прозрачной на звук «хрущёвке» Зое частенько, но осторожно, выказывали неудовольствие соседи с первого по пятые этажи.
– Борюсик, твоё «браво» делает соседям головную боль, – проговорила жена, привычно иронизируя над манерой разговора закадычного друга мужа, Менделя Каца. – Они таки немного портят мне нервы.
По причине, покрытой беспросветным мраком, неисправимый бабник и холостяк Мендель спешно выехал из Одессы в Каинск и вскоре возле опрятного подъезда дома, расположенного на одной из центральных улиц города, стала заметна мышиная возня с криминальным душком. Мелкие воры сбывали Менделю антиквариат, крупные приобретали его у Каца. Одессит стал незаменимым звеном в криминальной цепи города, а гешефт позволял новоиспечённому подпольному антиквару жить на широкую ногу. 
– Зося, направляй их нервы ко мне, и я вырву их с корнем, – подыграл Борюсик жене.
– Вот поэтому ко мне, Борюсик, как к доктору, а к тебе только на пушечный выстрел.
– Ладно, твой единственный зритель, как Адам, осознал всю глубину своего грехопадения. Он больше не будет сотрясать пятиэтажную «голубятню» возгласами восхищения в адрес своей искусительницы-Евы, – патетично заверил Борюсик Зосю.
Именно эта красивая еврейская женщина подарила жизнь маленькому чудовищу, которое ни разу так и не взяла на руки. Не то, чтобы ребёнок был безобразен, хотя выглядел он, и в правду, предельно жутковато. Огромная голова и туловище, длинные руки и ноги, немигающий гипнотический взгляд, не по-детски большое «хозяйство» и редкие, длинные рыжие волосы по всему телу в совокупности делали его больше похожим на маленького примата, чем на человеческого детёныша. Но главное, новорождённый был чудовищно-спокоен и ужасно-сообразителен.
За всё время нахождения в роддоме младенец заплакал только один раз и то после того как непонятно откуда в палату ворвался разъярённый огромный пёс с торчащим в холке шприцом. За ним вбежал, мягко говоря, испуганный врач. Животное рухнуло в метре от кроватки ребёнка. Вот тогда и раздался оглушительный, нечеловеческий плач, больше похожий на крик.
Когда мальчика намеревались поднести к Зое Израилевне, она начинала вопить до изнеможения, а затем бормотать бессвязные слова на иврите. Но перед самой смертью мать неожиданно загробно-спокойно попросила принести ей ребёнка.
– Армиллий, – печально прохрипела женщина и испустила дух со словами на «великом и могучем». – Будь ты проклят!
В ответ младенец по-взрослому, рассмеялся. Итак, у ребёнка появилось имя и путь.  Путь в никуда… Но ведь и никуда куда-то ведёт.
Врачи, не обратив внимания на реакцию новорождённого, а, скорее, не поверив услышанному, в очередной раз развели руками и состроили скорбную мину, нескрываемо нервничая из-за того, что опаздывают на футбольный матч с участием местного клуба – «Чугун».
Городская команда была перспективным середняком первой лиги, являясь самым молодым футбольным коллективом в чемпионате. После того как её легко и непринуждённо прибрал к рукам всеядный Штерн, «Чугун» стала многообещающей командой уже лиги высшей. Её по-настоящему любили местные футбольные фаны, каждый из которых без стеснения критиковал любого игрока за плохую игру даже во время матча, а не пытался искать причину хренового футбола в погоде, бутсах, мировом кризисе или бессоннице. Когда футболист команды не попадал в ворота соперника, фанаты истошно орали: «Чушка!».
Что предельно хорошо умели делать игроки команды, так это стоять в «стенке», как чугунные слитки, намертво вкопанные в футбольный газон. При этом, кудесники мяча героически прикрывали свои скромные достоинства, гипнотизируя бычьими взглядами игрока соперника, намеревающегося пробить штрафной.
       Учитывая сказанное, нулевая ничья была закономерным, а потому традиционным счётом. Если же команде удавалось превратить нулевую ничью в голевую, в городе начиналось некое подобие праздника. В случае победы, подобие праздника превращалось в бесподобный праздник. Впрочем, разгул каинской души начинался и при поражении. Но и радость, и огорчение заканчивались одинаково – массовым мордобоем.
Да, праздновать в городе умели. Ещё как! Выездная торговля, с разбавленным пивом на столах и «палёной» водкой под ними, удавкой лотков сдавливала местный красавец-стадион, в реконструкцию которого Армиллий вбухал такие деньги, что только от одного упоминания потраченных им денежных средств не слишком светлая зависть заставила бы многих олигархов потерять покой и сон.
Трезвым после футбола домой не возвращался ни один настоящий фанат. Некоторые же и вовсе не приходили до самого утра по причине алкогольного пресыщения. Кое-кому и вовсе не везло в связи с употреблением продуктов неизвестного происхождения, в основном насаженными на шампуры, немытые с начала футбольного чемпионата. Эти болельщики могли не появляться дома неделями и даже месяцами.
– Дерьмовая игра, – после поражения «Чугуна» возмущался в инфекционной палате плосколицый больной, мучаясь от боли в области живота. – Команда не играла, а ползала по полю как безмозглые черви после дождя.
– Это точно… – кряхтел на больничной койке маленький старичок с огромной бородавкой на лбу в районе «третьего глаза». – Такое чувство, что к ногам бездельников привязали чугунные гири.
– Полностью с Вами согласен, господа больные болельщики, – перебил на корню намечающийся жаркий диспут слегка небритый и нетрезвый лечащий врач Казимир Северинович, вошедший в палату в сопровождении накрашено-смазливой медсестры в накрахмаленном халатике, непонятным образом, прикрывающим трусики. – Голова и ноги далеко не всё. А в случае с нашими игроками ещё и ничего!
Медсестра улыбнулась немного кривовато, что, однако, её ничуть не портило. Она бы могла даже с такой неидеальной мимикой соблазнить кого угодно, но предпочла вечно небритого и нетрезвого врача.
Полный тёзка основоположника одного из наиболее ранних проявлений абстрактного искусства новейшего времени никакого отношения к искусству не имел… Разве что к искусству «разводить» родственников больных на деньги. Своими неблаговидными поступками Казимир Северинович Беленький жирными масками на полотне своей душонки писал свой «Чёрный квадрат» Малевича. По замыслу известного художника эта картина являлась частью триптиха наряду с «Чёрным кругом» и «Чёрным крестом». Вот и выходит, что у каинского Казимира всё ещё было впереди.
Розовощёкий Беленький в лучших традициях чёрного юмора любил ставить пациентам смертельные диагнозы, в ярких красках описывая течение вымышленных болезней и финал. Белокурая медсестра давилась от смеха, восхищаясь юмором женатого избранника. Она ещё верила, что он разведётся и их служебный роман превратится в крепкую семью с крикливой ребятнёй и милыми семейными перебранками.
В перерывах между разглагольствованиями доктор разминал челюсти, безжалостно издеваясь над мятной жевательной резинкой, безуспешно пытавшейся заглушить неистребимый перегар. Учитывая, что «смертельные» диагнозы Казимир Северинович ставил при каждом обходе, переполнение «уток» больными после услышанного превратилось в норму, а один пациент, роняя слёзы на тетрадку в клеточку, даже сочинил завещание.
На этот раз под раздачу попал старичок с бородавкой.
– А с Вами всё… – обращаясь к нему, сделал театральную паузу Беленький.
– Что значит всё? – дрогнувшим голосом промямлил старичок.
– Indicia vocatus et cibum veneficii, – произнёс с каменно-печальным лицом, словно зачитал приговор, Казимир Северинович.
В переводе с латыни фраза всего лишь означала: симптомы алкогольного и пищевого отравления. Но болельщик со стажем этого не знал, а тон врача не предвещал ничего хорошего. 
– Значит, приплыл Афанасий?! – выдавил из себя повествовательно-вопросительно-восклицательную, но в любом случае обреченную, фразу старичок.
– Пожалуй, Афанасий, пожалуй, – легко согласился Беленький.
– Есть ли хоть какое-то средство? – с надеждой в голосе, притаившейся как мышь в норе, поинтересовался несчастный фанат футбола.
– Не знаю… Разве что castorea oleum. Да, пожалуй, только castorea oleum, –утвердительно покачивая головой, проговорил слово «касторка» на латыни Казимир Северинович, которое прозвучало для «обречённого» как панацея.
– А это не больно? – с мольбой в дрогнувшем голосе, сморщив физиономию, спросил старичок, не скрывая нескупой мужской слезы.
– Это как пойдёт, – не слишком обнадёжил Беленький.
Медсестра, глядя на выражение лица пациента, не удержалась и хихикнула.
– У меня такая болезнь, а ты смеёшься! – возмутился, покраснев от негодования, болельщик. – Как тебе только не стыдно?!
– Не обращайте внимание, уважаемый Афанасий. Это у неё нервное, но, как и Ваша болезнь, её расстройство тоже лечится только при помощи castorea oleum, – успокоил старичка врач и еле слышно только медсестре добавил: – Подобное подобным…
И всё-таки с приобретением команды «Чугун» Штерном болельщики имели все основания рассчитывать на успешное выступление команды в будущем.
– Что, чушки, надоело получать приличные деньги?! – в начале каждой разборки полётов после приобретения клуба Армиллием, со старта, орал новоиспечённый главный тренер Олег Ефимович Дрянькин, заканчивая безжалостную словесную экзекуцию фразой, ставшей крылатой: – Я вас, чугунные отливки, превращу в стальные болванки и отолью футбольные звёзды или сдам на металлолом.
Дрянькин знал о намерении Штерна переименовать клуб…
– … Вот тогда «Чугун» и станет «Сталью», – металлическим тоном продолжил вместо тренера Армиллий, однажды, после очередной бесцветной ничьи зайдя в раздевалку команды. – Да, Дрянькин, не тяни кота за хвост иначе Баст обидится и будет дело дрянь… Ребятки, мне нужен результат, но я переживу и другие провальные матчи, а вот вы… Вы – вряд ли. Я сказал – вы не глухие. И баста!
Штерн ушёл, хлопнув дверью. Каждый завиток пышной кучерявой шевелюры главного тренера зашевелился словно змеи на голове Медузы Горгоны.
«Баст? Что за Баст? – параллельно с шевелюрой спонтанно зашевелились извилины Олега Ефимовича. – Тьфу! О чём это я! И так дело дрянь…».
Коротко стриженные игроки, будь они ещё немного моложе, сконфузились бы по мокрому, а так их души просто ушли в пятки и долго не возвращались. К тому времени все в городе знали, что Армиллий Борисович не изволят шутить…
Но вернёмся к облачному детству Армиллия Штерна, которого отец называл Миля. Вскоре после рождения мальчика Борис Самуилович вместе с сыном, с трудом и ни с чем, выехал на постоянное место жительства на свою историческую родину, где сумел залечить душевные раны. Там отец и сын увлеклись изучением Каббалы и, естественно, Таро, связь между которыми ещё в девятнадцатом веке установил знаменитый Элифас Леви – французский оккультист и таролог, ставший на некоторое время для Мили непререкаемым авторитетом. Но вскоре Штерн посчитал, что именно он постиг оккультный смысл соответствия 22 Старших арканов Таро 22 буквам иврита, которые, согласно Каббале, представляют собой слова, которыми неведомый Господь творил Вселенную, точнее проявлялся в ней.
Насколько Миля преуспел в постижении премудрости никто не знал, но одни поговаривали, что после гибели его отца от руки палестинского фанатика Штерн получил какое-то откровение и вернулся из Земли Обетованной с тайной миссией. Другие конкретизировали, утверждая, что он вернулся с целью организации масонской ложи в рамках заговора сионских мудрецов и узурпации власти, и не только в городе.
В любом случае, вскоре все узнали, что Армиллий Борисович непомерно амбициозен и кровожаден, пылко любит кошек, яростно ненавидит собак и беспощаден к тем, кто оскверняет Таро, гадая или играя обычными картами – ущербным вариантом Младших арканов.
Небезынтересным является то, что Борис Самуилович был хасидом и прекрасно танцевал под песню «хава нагила», которая на языке многострадального народа буквально означает: «Давайте радоваться». Да, евреи, пожалуй, единственные представители человечества, которые умеют с достоинством быть несчастными и счастливыми почти одновременно.
Отец Армиллия являлся истым носителем неподражаемого даже для еврея юмором. Особенно Борис Самуилович преуспел на ниве самоиронии. Его соплеменники лишили другие народы возможности смеяться над собой, потому что лучше самих израильтян никто не умеет этого делать. В итоге евреи заслужили право смеяться над кем и чем угодно. И это стало ещё одним безосновательным поводом их ненавидеть.
Так вот, некоторые почитатели таланта Бориса Самуиловича приписывают ему авторство нескольких десятков известных анекдотов, особенно, о евреях.
Да, вот первый, который сразу пришёл на ум.
– Кто самые большие оптимисты в мире?
– Конечно, евреи.
– Это ещё почему?
– Как почему?! Они ещё не знают, какой у этого будет размер, а уже обрезают...
Утверждают также, что последними словами Бориса Самуиловича были слова: «Давайте радоваться» … И тоже, как в случае с женой, на русском языке…
– Я вернулся, – первое, что первому встречному в Каинске заявил Штерн после возвращения.
Случайно или не случайно, но первым встречным оказался бледный, сутулый, с улыбкой, напоминающей оскал, парень – не самый яркий представитель вампирской субкультуры. Возможно, это было вызвано тем, что молодой человек так и не определился: является ли он приверженцем «вампирского стиля» или относится к «реальным вампирам».
Иногда ему казалось, что он испытывает нечеловеческую потребность в человеческой крови или энергии, иногда, что его испепеляет солнечный свет или у него аллергия на чеснок. Более того, «вампирёныш» начинал верить, что у него имеются все основания считать себя ясновидящим.
Юноша носил дешёвые накладные клыки, занимался «кровавым» сексом, почти наизусть знал свод правил «Чёрная вуаль» и при этом был завсегдатаем практически всех костюмированных вечеринок с участием себе подобных. Видимо, таким образом «вампирёныш» на подсознательном уровне намеревался гармонизировать в себе и пристрастие к «стиливым», и тягу к «реальным» вампирам.
Первые считали неуравновешенными придурками вторых, а вторые о первых отзывались не менее презрительно, называя их упрощенцами.
– Поздравляю, – на ходу буркнул парень, обнажив клыки, и уже хотел идти дальше.
– Стой! – приказал Армиллий. – Ты мне нужен.
– А? Я? Конечно! – как на сеансе гипноза ответил юноша, в будущем постоянный посетитель ресторана «Воланд», потеряв всякие пространственно-временные ориентиры.
Со временем «вампирёныш» выступит проводником воли Штерна среди всех направлений субкультуры в регионе. А их немало разместилось в алфавитном списке между альтернативщиками и эмо. Очень скоро юнец станет эдаким местным комсоргом неформалов.
Что касается вновь прибывшего то, действительно, в течение двух лет после возвращения в город Армиллий превратился в видного, а со временем, и ведущего бизнесмена целого края. Ему удавалось всё и даже более. Самые невероятные и заведомо убыточные проекты приносили прибыль. Казалось, что деньги делались из воздуха или, во всяком случае, печатались на станке, причем двадцать пять часов в сутки.
Его империя подчинила весь бизнес в районе. Должностные лица государственных структур, ненавидя и завидуя, заискивали перед ним, рассчитывая на объедки с барского стола, предприниматели заверяли в своей безграничной преданности в надежде на кусочек пирога из рук «императора», который, впрочем, раздаче хлебобулочных изделий предпочитал устройство зрелищ в контролируемом им, постоянно расширяющемся, крае. Раз в год, на Новый год, Армиллий устаивал в городе такой салют, которому позавидовали бы искушённые Дубаи, Гонконг, Сингапур, Сидней или Токио. Армиллий Борисович радовался как ребёнок и жутко хохотал, когда очередная серия выстрелов разрывала небеса салютом. Три раза в год Штерн организовывал не менее захватывающие фейерверки, один из которых в честь своего четвероногого любимца.
Но средств у Армиллия хватало не только на развлечения. Политическую амнезию народных избранников всех уровней также считали делом рук Штерна, хотя и без него политики были продажны, а честный вызывал если не открытое подозрение, то подозрительное сочувствие, в общих чертах напоминая ситуацию с лейтенантом милиции.
Не удивительно, что на следующих выборах те, кто имел право голоса, но страшился или не имел собственного мнения, с треском прокатывали «белую ворону», птицу чрезвычайно редкую, на грани исчезновения. Наивные добрые избиратели шушукались, что её место в кле… палате № 6, той самой «Тихой гавани», вместе с местными Бэтменом, Эйнштейном, естественно, Наполеоном, и прочими.
Правосудие в лице шумного, низкорослого, подслеповатого, сутулого, немолодого председателя Каинского городского суда с шевелюрой по плечи и бородкой в стиле «Линкольн» напоминало Барабашку и было куплено Штерном на корню, превратив его в очередной корешок зла.
Дмитрий Даздраворович Жульников, его отец, Даздравор (Да здравствует Великая Октябрьская революция!) Даздралисович, и дед, Даздралис (Да здравствуют Ленин и Сталин!) Мефодиевич были продуктами советской эпохи с её новым бытом, праздниками, традициями и именами. Но перестройка заставила Дмитрия Жульникова пересмотреть своё отношение к аббревиатурному отчеству, которое, как ни крути, сочеталось с фамилией. С этого времени Жульников величал себя Дмитрием Даниловичем.
Возможно благодаря абсурдной замене вековых имён постреволюционной глупостью на примере деда и отца, сын с какой-то неугомонной одержимостью стал собирать предметы, относящиеся ко времени великих потрясений и перемен. Подпольный антиквар Мендель зарабатывал хорошие деньги на прихоти Дмитрия Даниловича. А деньги у Жульникова, олицетворявшего городскую Фемиду, водились – не переводились.
– Мне бы орден «Красное Знамя» не старше 1926 года, – не здороваясь, озвучил очередной заказ мужчина в летних штанах и сомбреро, поправив на пузе под футболкой пистолет Макарова, с которым он почти никогда не расставался.
– И Вам доброго времени суток, господин Жульников. Старый антиквар дядя Йося частенько говаривал, – сладко улыбнулся Мендель, – что за неимением своей славы, можно недорого купить чужую.
– Насколько недорого? – деловито поинтересовался Дмитрий Данилович, милостиво пропустив мимо ушей явную издёвку.
– Конечно, с деньгами не так хорошо, как без них плохо, – изрёк еврейскую мудрость антиквар. – В Вашем случае, молодой человек, Вашему кошельку будет ещё достаточно хорошо и не слишком плохо.
– Ладно! Недели хватит определиться с ценой? – раздражённо произнёс нескромный слуга Фемиды.
– Как говорила Сара на «Привозе»: будет товар – будет цена, будет цена – будет торг. А торг всегда уместен, если гешефт будет не в накладе. Надеюсь, через неделю я не буду огорчён, а Вы довольны и не в накладе…
Свои грязные судебные делишки Жульников проворачивал с пожилым и не неглупым щербатым адвокатом Антоном Альбертовичем Щербетовым. Правда, со временем, его профессионализм улетучился, так как в нём отпала необходимость. Для посредника в даче взяток вполне хватило прежних заслуг и подвешенного языка. К грузному, рыхлому, толстомордозадому, с глазками крота и неприятным запахом изо рта адвокату народ шёл, зная, что Щербетов и Жульников вась-вась, хотя злые языки намекали на шуры-муры…
Городским головой было не то чтобы БЕЗголовое, но довольно БЕЗобразное мужеподобное существо – Петрова Надежда Ахилесовна. О, она была не просто некрасива, она была восхитительно нехороша!
Такая женщина не могла не глянуться Штерну. Ему были БЕСконечно близки грязные, продажные душонки… по духу. Но эта крашеная бабище, пользующаяся бледной, как поганка, губной помадой, была ближе других ещё и по… носу. Многие в городе, судя по её загнуто-мясистой части лица, точной копии армиллиевской, судачили, что Надежда Ахилесовна не может не быть его родственницей.
В целом образ Петровой с выстиранными васильками непоседливо-суетливых глазок напоминал прожжённую моль, за свой век уничтожившую не одно меховое изделие.  По иронии это мощное насекомое в юбке было одним из самых известных лепидоптерофилистов Восточной Европы. Замечательная коллекция бабочек занимала три комнаты аляповато-помпезного загородного особняка Каинского головы. Её непривлекательная внешность резко контрастировала с великолепными творениями с полным циклом превращения: от яйца до имаго. За любовь к крылатым насекомым Надежду Ахилесовну величали Бабочкой.
– Не всякая бабочка краше гусеницы, – посвятил градоначальнику афоризм юродивый Фрол, задев Петрову за живое.
Ничего удивительного, что Надежда Ахилесовна не побрезговала держать в городе сеть ломбардов, конечно же оформленных на подставное лицо, занимаясь такой же древней, как и проституция, и такой же презираемой, деятельностью.
Она не была знакома с мнением Иоанна Златоуста, признанного авторитета Церкви, считавшего, что «ничего нет постыднее и жестокосерднее, как брать рост здесь на земле». Богослов утверждал, что «ростовщик обогащается за счёт чужих бедствий, несчастие другого обращает себе в прибыль, требует платы за своё человеколюбие, и как бы боясь показаться немилосердным, под видом человеколюбия роет яму глубже».
И только иудаизм подошёл к этому вопросу чисто творчески. Запретив выдачу денег под проценты единоверцам: «если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста», для гоев иудеи любезно сделали исключение: «с иноземца взыскивай, а что будет твое у брата твоего, прости», «ты будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы; и господствовать будешь над многими народами, а они над тобою не будут господствовать».
В общем, Надежда Ахилесовна за счёт авторитетно-порицаемого бизнеса добросовестно вносила посильную лепту в дело укрепления финансового могущества империи Штерна.
Да, во всём мало-мальски значимом в жизни города ощущалась железная воля Армиллия.
Хозяин поддерживал не только политиков, но и представительниц ещё более древней профессии, торгующих не совестью, но телом. Во всех частях города, учитывая количество «храмов» плотских наслаждений, можно было повесить несколько десятков красных фонарей. Видимо, Каинск стремился превзойти славу Помпей, в которых на двадцать тысяч населения приходилось 35 публичных дома. Ничего удивительного не было бы в том, если бы вскоре в Каинске появились фаллические указатели к домам терпимости, как в городе, уничтоженном вулканическим… семяизвержением.
Количество же неучтенных жриц любви оставалось неизвестным. Известным было только одно – мужская половина города не испытывала нехватки в любви и ласке, иногда позволяя даже грубости в отношении особо навязчивых представительниц слабого пола, избравших путь порока вместо уюта домашнего очага, пьяного супруга, сопливого одного или парочки детишек, стирки, уборки и прочих радостей семейной жизни. Супружескую повинность усталого тела женщины свободного полета смело и, самое главное, охотно, меняли на полёт фантазии клиента или группы клиентов, забывая о возможных последствиях буйного разгула. 
Штерн без зазрения совести посадил ментов на процент от «крышевания» домашних притонов. Конечно, не обошлось без жертвы, принесённой на алтарь порока. Очень уж не хотелось уступать доходный бизнес «выскочке», как опрометчиво высказался об Армиллии, тот самый, ныне покойный начальник Каинского городского отдела милиции Кубышкин Игорь Вальдемарович.
Сумасшедший Фрол предсказал ему печальный конец, озвучив катрен, над которым Кубышкин только поржал:

Запомни, голова – не колобок:
Убежит и не вернется никогда.
Положат деньги тебе на зубок
И бумагу, но это ведь не еда.

Защищая своё, Игорь Вальдемарович, в прямом смысле, положил голову на пьедестал памятника Карлу Марксу в городском скверике. Её то рано утром и обнаружила дворник Бояновна. У бедного каинского Йорика изо рта торчала солидно-соблазнительная сумма денег и записка с текстом из одного слова: «Подавился».
– Бедный Йорик! Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки. Он тысячу раз таскал меня на спине. А теперь это само отвращение и тошнотой подступает к горлу. Здесь должны были двигаться губы, которые я целовал не знаю сколько раз... – процитировала дворник Шекспира.
К моменту прибытия милиции к месту обнаружения не самой нужной части тела начальника горотдела денег и записки во рту Кубышкина обнаружено не было, как, впрочем, и всего остального, отягощённого деликатесами и алкоголем. Зато Бояновна, не побрезговав, прибарахлилась, сходила в салон красоты «Нефертити» и почти месяц поглощала морские гребешки, жирную гусиную печень, нарезку из телятины, грибы, суши, сыры: эдам и гауду, фрукты, ягоды, орехи, миндаль и даже «вульгарную» пиццу, которая не слишком сочеталась с благородным шампанским. Бояновна в нём прямо-таки купалась и не одна, а с давними, как родинки на ягодице, подружками: Тонькой и Нинкой.
В отличие от филолога Бояновной подруга детства Тонька всю сознательную жизнь просидела в конторе одного из цехов градостроительного предприятия, а на пенсии осталась работать банщицей. Из обмылков, вес которых шёл на тонны, Тонька наладила производство мыла на дому почти в промышленных масштабах. За это соседки, да и подруги называли её Мыльницей. Что касается Нинки, то она работала в Каинской исправительной колонии общего режима и изъяснялась по фене, немного разбавленной русским языком. Многое из её лексикона переняли и подруги, и частенько в узком кругу ботали на уголовном жаргоне.
– И откуда привалил такой фарт (счастье, удача), подруга? – поинтересовалась Нинка, давясь нарезкой из телятины.
– Так масть легла (так вышло, такая судьба), – уклончиво ответила Бояновна, позволив себе rutto da champagne – отрыжку от шампанского.
– Не колоти понты (притворство, показуха, лицемерие), – встряла в разговор Мыльница.
– Западло (претит, лень, неохота) шобле (компания, сообщество, группа подельников) про башли (деньги) кольнуться (признаться в содеянном преступлении) по-свойски? – давила на подругу Нинка.
– Промолчу – поберегу макитру (голова). И всё, ша – закрыли тему. Давайте лучше о погоде и о туманном, но светлом завтра… 
О расчленении Кубышкина одни поговаривали, что к его смерти причастен честный лейтенант, натерпевшийся от начальника, о котором теперь только хорошо или, как мы, почти ничего. Другие, что в убийстве Кубышкина виноват вор в законе Румын. Разглагольствовали, что оборотни со звёздами на мундирах и криминал со звёздами на ключицах чего-то там не поделили. Но узкий круг приближённых Штерна знал правду. Знал, но помалкивал.
Численность путан в избранном городе была таковой, что это не могло не породить конкуренцию в их куртизанской среде обитания. Чего они только не делали, чтобы привлечь и удержать клиента! У девиц лёгкого поведения стало модным наносить татуировки на различные участки тела. Так, одна из представительниц самой древней профессии имела по художественному отпечатку ладони на каждой ягодице. И привлекательно, и удобно. Во всяком случае, шалун-клиент если и отшлёпает, то почек не отобьёт. Другая путана на спине сделала татуировку в виде простенького ребуса, но большинство клиентов разгадывало его всю ночь. Третья проститутка, в прошлом преподаватель латыни, заказала две крылатые фразы – по одной на каждой половинке попки: periculum in mora – «опасность в промедлении» и repetitio est mater studiorum – «повторение – мать учения». Грамотные клиенты смеялись, шутили или иронизировали по поводу надписей. Реакция прочих, узнававших содержание латинских изречений от проститутки, ничем не отличалась от поведения грамотеев.
Благодаря фантазии путан, и клиенты, и сутенёры, и куртизанки были не в накладе. Сутенёры вначале просто поощряли эти «изюминки» до тех пор, пока «маркетинговые» исследования не подтвердили растущую популярность проституток с тату на пикантных участках тела по сравнению с нерасписными «жрицами любви». Учитывая это обстоятельство, сводники, или на дореволюционном воровском жаргоне «коты», начали обязывать своих «подопечных» наносить татуировки и наколки, изгаляясь в зависимости от наличия или отсутствия тюремного прошлого, художественного вкуса и, естественно, интеллекта.
Штерн не возражал против увеличения своего дохода… тем более такой мечено-пикантной ценой.
– Не буду я делать эту наколку. Мне ещё замуж выходить! – не в шутку заартачилась смазливая путана по прозвищу Марафет, когда смешливый тонкогубый сутенёр показал ей откровенно пошлый эскиз наколки с надписью: «Секс-мастерица».
Ответ не заставил себя ждать.
– Заглохни, шмара, а то твой жених не дождётся тебя, – последовавшая сочная оплеуха заставила звенеть оба, просвечивающихся на свет, уха проститутки. – Стой, кобыла, в стойле и не брыкайся!
Дальше было не то чтобы хуже, но слишком уж унизительно даже для шлюхи.
Отнесение сутенёрства к категории «западло» заставляло сводников держаться вместе в радости и помогать в горе тем, кто из их среды попадал в места лишения свободы, в том числе, чтобы избежать прогнозированного изнасилования или даже убийства со стороны осуждённых, отбывающих наказание по… по-настоящему уважаемым в криминальном мире статьям.
Так вот, на ближайшую вечеринку сутенёров тонкогубый сводник привёл Марафет и пустил её «по кругу» в промежутке между навязанным проститутке аперитивом и дорожкой кокаина.
– Ну что, будешь меня слушать, тварь?! – злобствовал сутенёр.
Марафет уже не ненавидела «кота», пребывая в состоянии искусственной нирваны.
– Да, босс, – из прекрасного далёко отозвалась проститутка, побывавшая более чем во всех позах «Камасутры» вперемешку с фантазиями маркиза де Сада…
Она даже попыталась покрутиться на шесте, но закончилось всё это вывихом лодыжки и конским ржанием обдолбанных  «котов».
Будучи внушительного телосложения, мало походя на своих сородичей, Штерн оказывал благотворительную помощь на развитие в городе бокса. Да, именно того вида спорта, который только в этой стране считали таким, что способствует развитию умственных способностей спортсменов. И это в то время как на другом полушарии один голодный спортсмен-каннибал, с явно выраженными признаками слабоумия, на ринге откусил ушную раковину у соперника. Армиллий даже учредил динамично развивающуюся промоутерскую компанию «Нью Каин» и выступил организатором ежегодного боксёрского турнира «Золотой кулак» с призовым фондом… С солидным призовым фондом.
Звёздами компании стали высоченные братья Дятловы с ломаными-переломанными ещё во времена разгула рэкета «клювами» и неподдельно-туповатым выражением рябых физиономий. На этих коротко-стриженных ряхах улыбка смотрелась как на корове сарафан. Мало того, что братья с детства отличались от сверстников косноязычием, так ещё и после неоднократных переломов гальских носов, Дятловы стали изъясняться с французским прононсом. Но главное рябые братья не хуже курицы рябы несли золотые яйца в лукошко, предназначенное для Штерна. Об этих двоих из ларца – одинаковых с лица, в принципе, сказать особо нечего, если только… Если только то, что старший из Дятловых, Егор «собирал» календари, за всю жизнь не прочитал ни одной книги, любил полных брюнеток и вкладывал деньги в свой бренд нижнего мужского белья «Дятлофф». Младший Ефим в детстве мечтал стать Суперменом, обожал себя, любил комиксы и коллекционировал пивные крышки.
– Для Каинска слишком даже одного дятла, а два – это явный перебор в угоду дьявола, – именно так высказался юродивый Фрол, встретив братьев возле главного храма города.
Егор был вне себя от негодования, но выдавил подобие улыбки, не слишком разбавив тупое выражение лица. Ефим оказался менее сдержанным и замахнулся на сумасшедшего пудовым кулаком, но вынужден был пересилить себя под осуждающими взглядами горожан. 
Только недавно я где-то вычитал, дятел в христианстве является символом дьявола и ереси, которые разрушают человеческую натуру и ведут к проклятию…
Армиллий любил посещать свой ресторан, всякий раз заказывая фирменный напиток с ласкающим слух корейца названием – «собачья кровь». В это время местные коты сотнями кружились вокруг ресторана, разрывая воздух победными криками. Их никто не трогал, поскольку хозяин заведения, как мы уже знаем, питал особенную, поистине мистическую привязанность к этим четвероногим.
Среди кошачьей братии особенно выделялся гладкий сиамский кот – любимец Штерна и соплеменницы кошки Нюрки с огромными печальными глазищами.  Наглый и злющий толстяк своими повадками напоминал пушкинского учёного кота из Лукоморья. Он тоже любил сходить направо, рассказывая затем своей подруге сказки, и налево, напевая очередной зазнобе любовные арии.
Кот откликался на кличку Князь и то лишь тогда, когда его звал Армиллий и угощал из собственных, по-мужски лапистых и по-женски холеных, рук живой форелью. На других двуногих кот вообще не обращал никакого внимания.
Нюрка жила в квартире у пьяницы, Гулькина Сергея Мефодиевича, имевшего солидный стаж общения с «зелёным змием», недавно познакомившим его с «белочкой». Разумеется, долгое время никто об этом, кроме Нюрки, не знал, так как пьяница никогда не выходил из дома в состоянии полной невменяемости.
«Валерианы, б…, валерианы!» – наверное, непрестанно орал бы этот пьяница, если бы переродился котом.
Верил ли Гулькин в переселение душ неизвестно, но в этой жизни он просто сошёл с ума.
Конечно, опухший от менделеевского изобретения и традиционного самогона в исполнении известной в узком кругу, но во всех частях города, бабы Насти, с «изрытым» оспой лицом и трясущимися в такт африканского барабана ручонками, Гулькин не всегда был пьяницей. Почти отличник, почти спортсмен, почти студент, почти музыкант… Вся жизнь его прошла под этим усечённым девизом. Так он почти и жил, и по-своему почти не тужил.
Однажды один беспокойный и обеспеченный родственник, в очередной раз навестив запойного Гулькина, стал свидетелем настоящего представления. Лицезрея как пьяница бегает по квартире в семейных трусах со шторой на плечах и размахивает хваталками как крыльями, родственник решительно забрал Нюрку с собой, благополучно за дорого определив Сергея Мефодиевича в «Тихую гавань». Там тот оказался в компании изменённого сознания профессора Колышкина и прочих умалишённых.
Но любовная история Нюрки и Князя на этом не закончилась, так как она имела свободный доступ на улицу и частенько пользовалась этим, чтобы уличить любимого в очередной измене. Всё заканчивалось звериной сценой ревности, а затем кошачьей «Камасутрой».
И всё же Князь продолжал вести свободный образ жизни, который не мог не сказаться на его импозантной внешности. Бесчисленное количество шрамов украшало его мужественную наружность, давно уже оценённую по достоинству котами-рогоносцами. Этот «кошачий Распутин» успевал везде и всюду, доставляя удовольствие кошкам, но вызывая зависть и гнев котов. Если бы можно было невооружённым взглядом видеть стрелы кошачьего Амура, то Князь был бы похож на дикобраза.
К гордости Князя, его аМУРррные похождения стали притчей во языцех всего мирового кошачьего сообщества. Вот и выходит, что «цыганское радио» кошачьему не годится даже в подмётки…
Уже довольно давно, когда кот вместе с братьями-крысоедами передушил почти всех грызунов на городской свалке, почти чистокровная дворняга с большими белыми пятнами вокруг глаз по кличке Босс надругалась над незаурядной внешностью сиамского самца, откусив на две трети его гордость – хвост.
Этот кобель уверял собратьев, что имеет родословную мастиффа, уходящую собачьими корнями во времена рюриковичей. Ему никто не верил, но и не спорил, так как это могло дорого обойтись сомневающемуся в знатном происхождении пса.
Стало быть, хотя внешне Князь и пострадал, его авторитет ещё более вырос. И, вправду, он стал жертвой не какого-то облезлого, разобидевшегося собрата, а здоровенного пса благородных, как тот утверждал, кровей.
Не слишком разбираясь, а, скорее, не вдаваясь в тонкости вольной жизни Князя, Штерн не находил себе места. После этого события его ненависть к собакам достигла критической массы и послужила основанием к открытию в городе коммунального предприятия по утилизации животных со странным, но титаническим названием – «Прометей» под патронатом самого Армиллия Борисовича.
Прометей… Подарив людям огонь, этот титан был наказан за ослушание Зевсом, пока Геракл не убил орла, выклёвывающего печень отступника, которая на зависть алкоголиков отрастала снова и снова, и не освободил благодетеля человечества.
Какое отношение мифологический персонаж имел к отлову и утилизации собак ответить уже никто не мог, так как на предприятии за короткий срок сменилось четыре руководителя, первый из которых, и не без основания, посчитал целесообразным исчезнуть из города. Этот делец умудрился израсходовать бюджетные и немалые спонсорские средства, вооружив ловцов всего лишь одним, да и то неисправным, духовым ружьём и десятью упаковками ампул дитилина. Чего греха таить, по весне бывший руководитель обнаружил себя… всплыв в близлежащем водоёме со следами удушения.   
Не удивительно, что ни одна бездомная собака так и не была усыплена, несмотря на многочисленные заявки жителей города, которые, иногда, таким образом, сводили счёты с соседями, указывая на домашних животных, как на беспризорных. Со временем коммунальное предприятие «Прометей» жители города стали называть «собачья крыша» к явному неудовольствию хозяина города. Его негодование граничило с дикой, необузданной яростью, заставившей трепетать офисных работников.
Знатоки оккультизма с лицензиями народных целителей и без разрешительных документов шептались, что причиной создания городскими властями по указанию Штерна предприятия «Прометей» явилось то, что собаки представляют опасность для самого Армиллия, хотя какую и почему обсуждать категорически отказывались.
Экстрасенсы и, тем более, якобы экстрасенсы, работающие в каком-нибудь Международном центре восстановления личности и коррекции судьбы и вешающие китайскую лапшу на уши наивным гражданам, которые её с радостью переваривают, принципиально избегали каких-либо разговоров о Штерне.   
Цыганки, уставшие воровать и торговать, сконцентрировавшие свои врождённые способности на гадании и исцелении, дипломатично помалкивали, предпочитая не раздражать сильного… Очень сильного мира сего.
Пропагандисты здорового образа жизни, видевшие панацею от всех болезней в «злоупотреблении» пищевыми добавками с убийственным содержанием кальция и цинка, с измождёнными, наигранно-одухотворёнными лицами бороздившие улицы города, считали, что всё хорошее в жизни происходит благодаря Кальцию и Цинку, а всё плохое объясняется отсутствием того же Кальция и Цинка. Количественные показатели этих жизненно-важных компонентов в организме Штерна оставались загадкой, а потому давать оценку его действиям энтузиасты этих двух элементов таблицы Менделеева всех степеней и достатка не спешили.
Что касалось взаимоотношений Армиллия Борисовича с местной братвой, выросшей из коротких штанишек рэкета, и, как она считала, ставшей респектабельной, то они строились отнюдь не на принципах равенства. Если Румын, его братва и бригады прочих авторитетов безоговорочно считались с мнением Штерна и открыто побаивались его, то Армиллий плевать хотел на блатных, но при этом считал возможным использовать их в своих и только своих интересах.
Кое-кто из условных авторитетов это понимал, злился и на какой-нибудь попойке демонстративно, видимо желая что-то доказать Штерну, бил морду своему «респектабельному» собрату, проявившему, якобы, излишнее рвение, исполняя волю хозяина. Наутро протрезвевший «авторитет» искренне раскаивался и извинялся перед Армиллием.
«Армиллий Борисович, прости, век воли не видать…», – не прокатывало.
Было уже поздно… Штерн, хотя и любил котов, не был Леопольдом с его слащавым: «Ребята, давайте, жить дружно!».
Разумеется, до войны кланов не доходило, так как Армиллий оперативно примерял враждующие стороны: неизвестно куда вдруг исчезал вышедший из-под контроля «авторитет». Но мы-то с вами уже знаем куда – седьмой ров восьмого круга Ада. Туда, куда ни одна «малява» не доходит. В свою очередь преемник заглаживал вину перед пострадавшим от последней выходки предшественника, и все были счастливы… до поры, до времени или, правильнее сказать, до очередной искры неповиновения, чаще всего вспыхивающей в момент алкогольного или наркотического опьянения.
И всё-таки метод Штерна начал приносить свои плоды. Места непредсказуемых главарей постепенно заполняли недальновидные, но исполнительные криминальные личности. После очередного «умиротворения» в бандитской среде Армиллий частенько в узком кругу говаривал: «Лучше иметь дело с идиотами – профессионалами, чем с профессиональными идиотами» …
О его личной жизни знали только то, что она есть. К тому же она чрезвычайно активна, учитывая количество посетительниц шикарного замка, который назвать загородным домом не поворачивался язык. Армиллий Борисович знал, что молчание стоит дорого и щедро за него платил. А скрывать девицам, видимо, было что. И его пассии молчали обо всём, что с ними происходило, но не столько потому что получали щедрое вознаграждение или боялись того, кто платил… Хотя боялись… Конечно же, панически боялись… Как все.
С любой из девушек, посетивших Штерна, опасались не то что флиртовать, а даже подходить на расстояние пушечного выстрела. Но, видимо, это их нисколько не огорчало. Создавалось впечатление, что им уже никто не нужен, и они с вожделением ждут очередного свидания только с Армиллием.
Но очередной встречи удостоилась только одна из них, а все остальные получали ежемесячное содержание, которое скрашивало их одиночество. Уставшая ждать ласки Штерна была вынуждена покидать не город, а, разраставшийся как грибница, регион, где правил Армиллий, вне всякого сомнения, уже без пенсиона за разовый секс.
Касательно единственной девушки, удостоившейся чести посетить Штерна во второй и не последний раз, то это была высокая, стройная, с пышными вьющимися волосами красотка. Её мягкий и сочный, как стейк из телятины, голос завораживал, а её кукольные черты лица притягивали взгляд представителей мужского пола с гетеросексуальной ориентацией в диапазоне от подростка до старика.
Девушку с вкусной фамилией Пряник звали Ларисой. После второго свидания она с радостью осталась жить в замке Штерна. К слову, это никоим образом не сказалось на количестве «однодневок». Хотя, нет, на самом деле их стало ещё больше.
Армиллия и Ларису частенько видели вместе. С ней было не стыдно показаться ни на приёмах, ни на других публичных мероприятиях. То, что Штерн ничего такого особенного к ней не испытывает было заметно окружающим. Да Армиллий этого и не скрывал. Лариса была просто визитной картой в его колоде Таро, хотя относился он к ней всё-таки с некоторой… звериной теплотой.
В ней же, напротив, везувилось чувство. Любовь? Ненависть? Как знать, как знать… В любом случае Лариса страдала, а женские страдания – это страшное оружие в руках оскорблённого, растоптанного чувства.
Девушке с детства не везло с мужчинами. Первый горький опыт подарил ей отец. Неудачник по жизни, он «наградил» её такой фамилией, которую с детского сада обыгрывали на все лады, а затем ушёл из семьи, когда Ларисе исполнился годик.
Как её только не называли! Крендель, Коврижка, Жамка, Сусленик… Хотя Пряник и в Африке Пряник. Первый мужчина – насильник наградил её гонореей, а в награду за первую любовь она получила первый аборт. И вот теперь Штерн… который не только причинял ей боль, мучительную боль своим равнодушием, но и любил покаламбурить над фамилией девушки, вызывая горестные воспоминания.
 – Учитывая, что Пряник принадлежит мне, для всех остаётся только кнут, – любил в узком кругу повторять затёртую шутку Армиллий…
 – Я не десерт, а основное блюдо! – однажды, застав в очередной раз очередную куклу на ночь, с обидой в голосе крикнула Штерну Лариса.
– Не советую прянику становиться чёрствым, – плюнул в душу Армиллий и повторил плевок: – Неужели тебе так понравилась «Тихая гавань»?
Лариса промолчала. Она не забывала ничего. Теперь запомнила и это… Эту пытку. Безумная любовь неизбежно рождает безумные мысли, слова и милые сумасшедшинки. Но если её ранить неразделённостью, она становится заложником мести.
Девушка окончательно съехала с катушек, твёрдо решив расстаться с иллюзией наезженной колеи.
Постепенно любовь к хозяину города, который становился Императором, мутировала в ненависть.

Глава 3. Предложение

(7 карта старшего Аркана Таро – Колесница)

Не во всякой игре тузы выигрывают!

Козьма Прутков

Да, не во всякой игре тузы выигрывают, но зато в большинстве.

Некозьма Прутков

В это утро Фёдор Иванович Булкин проснулся рано под ржавое дребезжание будильника из диссидентской хрущёвской эпохи и битых полчаса пытался затупившимся лезвием сбрить недельную щетину на опухшем, от неимоверного количества, выпитого накануне пива, лице. Маленькие, заплывшие поросячьи глазки уставились в мутный осколок зеркала, красовавшегося на облупившейся стене ванной комнаты.
Затем Фёдор Иванович привычным плевком «умыл» осколок зеркала и протёр его рукавом футболки месячной несвежести с нескромной надписью: «Чугун – чемпион!». 
– Могло быть и хуже, – не очень оптимистично пробормотал себе под пунцовый нос Булкин, а затем прибавил свою обычную фразу. – Какие проблемы.
А проблемы были и особого оптимизма в положительном их исходе они не вызывали. Дело в том, что Булкина к себе на аудиенцию пригласил сам Армиллий Штерн. Возвратившись уже глубокой ночью домой, Фёдор Иванович обнаружил короткую записку, согласно содержанию которой он должен был явиться в офис Штерна к 8 часам утра для личной беседы.
Ковыряясь в прыщавом носу, Булкин пытался припомнить, какие за ним водились грехи. Грехов не было. Были только грешки, которые не могли заслуживать внимания такого человека как Армиллий Штерн. Да и что могло значить для хозяина города вчерашнее распитие пива в парке, потасовка с пьяным в стельку соседом на позапрошлой неделе и паника третьего дня из-за дыма, причиной которого стали сосиски, принесённые в жертву на газовой плите засаленной кухни.
Это слегка приободрило Булкина, хотя похмельный синдром быстро заглушил росток оптимизма. Нестерпимо хотелось выпить, но слово нельзя калёным железом горело на сером веществе, помещавшемся в неизбалованном извилинами головном мозгу Фёдора Ивановича. Как назло, рассол, – напиток завтрашнего дня, – был осушен ещё вчера.
Перепробовавший десятки профессий, среди которых были и руководящие, Булкин стал профессиональным участником попоек, доставая всех декламацией песен из репертуара Владимира Высоцкого. При этом глаза его начинали слезиться, а сам он становился красным как рак, закипая то ли от натуги, то ли от удовольствия.
На что он жил, оставалось загадкой даже для него самого.  И Булкин, не слишком утруждавший себя размышлениями на какой бы то ни было счёт, жил себе, получая максимум удовольствия на то количество денежных знаков, которые ему удавалось заработать от случая к случаю.
Натягивая дурно пахнущие носки, Фёдор Иванович невнятно продумывал свою линию поведения во время разговора с господином Штерном. Пытаясь заглушить стойкий запах, Булкин побрызгал короткие мужские чулки дешёвым одеколоном, получив при этом поистине незабываемый для неискушенного обоняния аромат.
Натянув на немного косолапые ноги единственные, а потому парадно-выходные, брюки, пятна и потёртости на которых были ещё не слишком заметны, Булкин наклонился. Это была героическая попытка завязать шнурки на неприлично поношенных, но достаточно, по мнению Фёдора Ивановича, начищенных туфлях. И тут случилось нечто невообразимое. Брюки разошлись по шву, от ширинки до пояса, и сквозь них проступило облако семейных трусов грязно-жёлтого цвета.
Отчаяние охватило бедного Булкина. Немногочисленные извилины лихорадочно заработали: «Ниток – нет, иглы – нет, времени – тоже».
Фёдор Иванович бороздил помутившимся взглядом холостяцкий беспорядок комнаты. И вдруг поросячье-рыбьи глазки остановились на медвежонке – мягкой игрушке, валявшейся в углу комнаты.  О, чудо! Правая лапа игрушки из булкинского детства была кое-как прикреплена к туловищу поржавевшей от времени спасительной булавкой. Всё остальное было делом техники.
Набив карманы лоснящимися от жира и пахнущими ржавой рыбой мелкими купюрами, Фёдор Иванович направился к лифту. Лифт назло не работал, а время визита неуклонно приближалось. Не без труда, вспоминая весь не литературный, но собственно русский, язык, Булкин начал своё нисхождение, передвигаясь походкой гейши и обливаясь потом.
Фёдор Иванович буквально вывалился из подъезда. Лысина размером с Тихий океан на глобусе черепа почти правильной формы, обрамлённого висками Северного Ледовитого и Антарктиды, блестела от пота. Хотя причёска Колобка Булкину пошла бы больше, он с непонятным трепетом относился к жидкой поросли на висках.
Почти новая и почти чистая рубашка прилипла к его могучему животу и такой же спине. Задыхаясь от неимоверной физической нагрузки, Фёдор Иванович направился к остановке. Благо, что она находилась рядом.  Но времени добраться в урочный час на общественном транспорте уже не было. Трясущейся рукой Булкин пересчитал деньги и облегчённо вздохнул, когда удостоверился, что их хватит, чтобы воспользоваться такси. 
Фёдор Иванович выкатился на дорогу и жестом руки, подкрепляемым неподражаемо-жалкой мимикой, остановил потрёпанного вида такси с изображением на капоте профиля Сталина с крылатой фразой из репертуара Иосифа Виссарионовича под ним: «Техника решает всё».
– Офис Штерна! – открыв дверцу и втискивая своё дородное тело в автомобиль, выдохнул Булкин, моментально заставив стёкла запотеть.
Таксист с характерными носом и кепкой пренебрежительно, как вошь на лысину, посмотрел на пассажира и поморщил орган… обоняния.
– Господина Штерна, – уже робко повторил Булкин, понимая, что вызвало такую реакцию у водителя такси.
Из смотрового стекла на обладателя блестящей лысины уставилось перекошено-одутловато-пунцовое, заливающееся обильным потом, лицо сорокадвухлетнего мужчины, немногочисленные жиденькие волосики которого торчали в разные стороны света.
– Угу, дарагой, – неприветливо принял заказ таксист с типично-кавказским акцентом.
Некоторое время он проработал водителем одного из московских авторитетов, но вскоре вынужден был бежать из столицы, бросив всё. Причиной стала проклятая любовь. Теперь трудно было поверить в то, что потрёпанного вида кавказец когда-то соблазнил и обрюхатил дочь хозяина, но остался жив лишь потому, что вся его родня собрала такую сумму отступных, что сама мысль о мести по меньшей мере была неприличной. Но взамен родовое дерево безжалостно отшвырнуло яблоко раздора, и оно по воле Его Величества Случая оказалось в Каинске…
Дорога заняла минут десять, и всё это время Фёдор Иванович сидел словно вкопанный, опасаясь того, что булавка расстегнётся и ему придётся устранять проблему возле офиса Штерна.
Другие мысли упрямо не лезли в его голову. Ах, простите, вторая мысль была опохмелиться. Вот только за какие шиши?!
Что касается водителя, то у него, действительно, была единственная мысль, и она сводилась к тому, чтобы поскорее высадить дурно-пахнущего пассажира. Видимо, не столько перегар, сколько носки источали свой неповторимо-неистребимый аромат, уверенно пересиливающий парфюмерную дешёвку.
Машина подъехала к красивому, отдельно стоящему в глубине роскошного сада, зданию с красной еврочерепицей. Трясущейся рукой Булкин достал из кармана жирные, пахнущие воблой, мелкие купюры и рассчитался с таксистом. Водитель брезгливо, двумя пальцами взял деньги.
– Давай, до свиданыя, – презрительно, уже без «дарагой», швырнул в Булкина таксист, мысленно посылая клиента к лукавому.
– Спасибо, – благодарно пролепетал Фёдор Иванович, не замечая пренебрежительного тона таксиста, намереваясь вовремя попасть туда, куда послали.
– Это тэбэ, брат, спасыба. К тваым дэнгам нэ хватаэт толка пыва, – продемонстрировал образчик кавказского юмора таксист и резко рванул с места, исчезнув за поворотом, словно его корова языком слизала.
Неестественно покачиваясь из стороны в сторону, Булкин мелкорубленными шажками поплёлся к сторожке охранника.
В этот момент к нему подошёл Фрол с открытой тетрадкой.
– Всё что делает прохвост всё это коту под хвост, – прозвучал не слишком оптимистичный прогноз встречи.
– Какие проблемы, – не нашёлся что ответить по существу поникший Булкин и продолжил свой путь.
– Вы к кому? – не слишком приветливо задал вопрос молодой человек в чёрной униформе, отложив в сторону новеллу Франца Кафки «Превращение», почему-то подумав, что именно так должен был выглядеть Грегор, пока не стал насекомым.       
Охранника звали Ваня. Он был родом из близлежащей деревни Глоткино. В тон её названию по будням в деревне все мужики пили и пели в одну глотку, а по праздникам в две. В это же время в пяти километрах от Глоткино лошадиными дозами уничтожали лечебный самогон, настоянный на степном, лекарственном разнотравье, жители деревни Мошонкино. Дальше, по традиции, на опушке Берендеевской дубравы стенка глоткинцев наваливалась на стенку мошонкинцев. Мужики, сойдясь в рукопашную, били друг друга и по глоткам, чай не карузы, и по мошонкам, всё ж таки не Фаберже, но, в основном, по чём попало.
Затем, от того, кому удавалось вернуться домой на ногах, следовала взбучка жене, трёпка детям и богатырский храп под всхлипы и стоны домочадцев. Идиллия! Ваня сбежал от этого вечного праздника в город и случайно, по крайней мере так он считал, познакомился с парнем, который устроил его на работу, помог снять квартиру, а теперь хочет, чтобы они жили вместе…
– К господину Штерну, – робко пробубнил Булкин и затем еле слышно добавил: – Мне назначена аудиенция на 8 часов утра.
Несмотря на то, что слово «аудиенция» явно не вязалось с не слишком… нет, не так… со слишком не респектабельным видом посетителя, охранник, узнав его фамилию, имя и отчество, набрал номер телефона секретаря.
Шурочка – личный секретарь Армиллия Штерна как обычно не выспалась и как обычно была не в духе. Звонок охранника застал её за утренним туалетом и вызвал естественное раздражение немолодой, но симпатичной женщины, озлобленной на всё и на вся. Она злилась на красавца мужа, в некотором смысле приятеля Штерна, менявшего любовниц как «перчатки». При этом «перчатки» открыто бросали ей вызов, не скрывая своего романа с её ветреным супругом, который плевать хотел на сцены ревности жены. Уходить от него она боялась, так как ничего в жизни не умела делать, кроме как «трещать» по телефону, наводить макияж и орать на своих двоих, симпатичных, но до крайности эгоистичных, детей, что вполне естественно в семье, в которой родители заняты исключительно собой.
Воспитанием детей пыталась заниматься дальняя, хромая и горбатая, родственница Шурочки из Мошонкино, напоминавшая Бабу Ягу в молодости, но безуспешно. Внешность женщины устраивала ревнивого секретаря Штерна, но, до почёсывания темени и затылка, раздражала мужа. Несмотря на солидное вознаграждение, няня ничего не могла противопоставить тотальным запретам и истерии со стороны матери, но в большей степени вседозволенности с бесчисленными подарками со стороны отца.
Ничего удивительного, что детки становились моральными уродами. Не так чтобы очень быстро, но зато уверенно. Старые, наивные сказки «Бабы Яги» о Бабе Яге и иже с ней не слишком сдерживали процесс нравственной деградации подрастающего поколения. Пройдёт немного времени и ничего неимоверного не будет в том, что такие детки бросят вызов обществу, научившись презирать его ячейку – семью. Тем самым юные монстры станут лёгкой добычей «вампирёныша», который по указанию Армиллия Борисовича возглавил многочисленных неформалов в пределах границ неуклонно растущей империи Штерна.
Секретарша злилась на популяцию окружающих её мужчин, потому что они начинали избегать даже мимолётного общения с ней, столкнувшись с тяжеловесным, грузилоподобным характером.
Шурочка более чем искренне ненавидела всех красоток, ибо, как ей казалось, все они без зазрения совести демонстрировали перед увядающей женщиной своё внешнее превосходство в физиономическом и ФИГУРАльном смыслах.
Но это был далеко не полный перечень шурочкиных раздражителей. Сегодня появился новый, в виде десятка шаровидных поздних угрей, жирно замаскированных тональным кремом…
Фёдору Ивановичу было не слышно с кем разговаривает охранник и что ему отвечают, но потому как скулы парня заходили ходуном Булкин предположил, что может попасть под горячую руку. Охранник с безопознавательной внешностью с силой положил телефонную трубку, прошептав традиционное матерное выражение. Скукожившись, Фёдор Иванович приготовился выслушать нелестные замечания в свой адрес в стиле своих многочисленных собутыльников. Только в этом случае он не мог ответить грубостью  на  грубость. Ведь сторож Штерна – это почти секьюрити, а секьюрити Штерна – это очень и очень…
Однако, охранник, сдерживая эмоции, надломленным голосом прохрипел: «Вас ждут». Затем жестом предложил пройти через проходную, а сам углубился в собственные мысли. Нет, он думал не о разговоре с Шурочкой. К её перепадам настроения он привык… Почти привык. Итак, его размышления касались иного предмета. 
Ваня и представить себе не мог, что у него могут быть с кем-то однополые отношения. Но как быть с чувством благодарности? Ведь его приятель так много сделал для него, Вани, который пропал бы в этом страшном городе! Да и не убудет с него, если что… Гришка вон с козой баловал и ничего… Отец его только и сделал, что выдрал как сидорову козу. А так ничего, зализал Гришка раны, школу окончил, отслужил в армии, теперь в деревне работает трактористом, женат, недавно родилась дочка.  Про козу в деревне уже никто и не вспоминает… Разве что по праздникам. А тут не коза, а… Логично было бы закончить фразу словом «козёл», но Ваня, из чувства благодарности, искал не повод отказаться от ухаживаний, а возможность настроиться на предстоящую встречу. К тому же посевы настойчиво-аккуратных обхаживаний яркого представителя нетрадиционной ориентации давали свои всходы, хотя где-то на уровне затуманенного подсознания молодой человек понимал, что это ещё не повод… Он чувствовал, что ему кто-то неутомимо внушает мысль уступить натиску благодетеля. Но кто управляет его неокрепшим, но всё-таки сознанием?..
Услышав из уст охранника обнадёживающую фразу, Булкин слегка приободрился и зашаркал во двор офиса, напоминая гусеницу, у которой отпало несколько ножек, не считая ложноножек.
Там его уже нетерпеливо, в позе недовольной женщины, поджидал молодой человек в малиновых штанах в неимоверную обтяжку. Его припудренное лицо заспанной гейши излучало явно неклассические флюиды интимного характера. Розовый пуловер облегал стройную, но не избалованную тяжёлыми физическими упражнениями фигуру.
– Следуйте за мной, – разочаровано-жеманно проворковало дитя порока, не видя накрашенными карандашом глазами ничего заслуживающего внимания в неказистом и к тому же дурно пахнущем мужлане.
Флюиды мгновенно погасли, но модный парфюм продолжал источать завораживающий аромат. Молодого человека звали Николаем, но сам он предпочитал, чтобы его называли Николь. Для тех же с кем он был близок, Николь становился просто Ники.
Булкин вошёл в довольно просторный малый зал заседаний, в середине которого разместился большой, вытянутый как сосиска и такого же цвета стол, заставленный двумя десятками стульев. Со стен на Фёдора Ивановича глядели улыбчивые жирные женщины и не менее упитанные мужчины. Они разместились на трёх полотнах модного скандинавского художника.
– Ждите, – заявил гламурный провожатый перед тем как закрыть за собой дверь.
Булкин аккуратно разместился на стуле напротив одной из картин, изображавшей колобкообразных мужчину и женщину в ванной. Их пухленькие ручки с растопыренными пальчиками-сардельками тянулись друг к другу, обещая незабываемый интим. На красивых часах в резной деревянной оправе с горельефами упитанных ангелочков мелодично пробило 8 часов.
С последним ударом часов в зал величаво вошёл сам Армиллий Штерн. Фёдор Иванович никогда его не видел, но не сомневался, что это именно он. Просто Булкин не встречал более властного человека с испепеляющим взглядом. Вынужденный визитёр резко подскочил со стула и тут же пожалел об этом.
– Доброе утро, – промямлил он, направляясь семенящей походкой к Армиллию, на ходу вытягивая вперёд дрожащую от похмелья и волнения руку.
Тот брезгливо резким движением предложил Булкину вернуться на своё место и наморщил нос.
– Это Вы так решили или точно знаете? – в ответ на приветствие холодно отчеканил каждое слово Штерн.
– Нет, я не… не решил, не… не знаю, – заикаясь, начал оправдываться Фёдор Иванович, пятясь назад.
Плюхнувшись на стул, посетитель, как нашкодивший пёс, посмотрел на Армиллия. Штерн скривился и сел во главе стола, внимательно рассматривая приглашённого. Булкину показалось, что взгляд хозяина города выдавливает каждый прыщик на его лице. Фёдор Иванович даже передёрнулся от боли. Ироничная улыбка блеснула и тут же погасла на червякообразных губах Штерна.
– Итак, перейдём сразу к делу. Мне Вы представляетесь человеком ответственным, принципиальным и целеустремлённым. У Вас будет всё: деньги, положение… – монотонно, с нескрываемым сарказмом проговорил Армиллий, сделав паузу. Затем продолжил: – … Дорогие спиртные напитки и такие же женщины. Но за эти маленькие удовольствия Вы должны быть бесконечно мне преданы…
Слово «бесконечно» было произнесено с особенным нажимом и разрывом его на «БЕС» и «КОНЕЧНО».
– Я, я готов на всё, – в верноподданническом запале перебил Штерна Булкин. – Какие проблемы!
– Ну, это «всё» Вы можете предложить встретившему Вас молодому человеку, – ухмыльнулся Армиллий, оценив невольный порыв приглашённого. – От Вас всего лишь требуется, как я уже говорил, продолжать быть ответственным, принципиальным и целеустремленным.
Фёдор Иванович, как насреддиновский осёл, закивал головой.
– Хотите коньяку? – неожиданно полюбопытствовал Штерн.
– Не-е-е-т, – перепуганным бараном проблеял, облизнувшись, Булкин, растоптав желанное «да». – С утра не пью.
– Это, конечно, правильно, но сегодня можно сделать исключение, – издевательским тоном произнёс Армиллий, на который, к слову, не обратил никакого внимания страждущий похмелиться Фёдор Иванович.
Он чувствовал себя как морская рыба, помещённая в аквариум с пресной водой, но эти слова хозяина города добавили горсть морской соли в новую среду обитания. Если проще, то эти слова, обещавшие телесное облегчение, превратились в «рижский бальзам» на душу.
Булкин с восторгом и почти обожанием посмотрел на Штерна, который, продолжая наблюдать за Фёдором Ивановичем, небрежно нажал кнопку под столом, а затем набрал номер на шикарном мобильном телефоне алого цвета.
– Не желает писать мне оды?.. Сколько ты ему предложил?.. Замену нашли?.. Как куда?! Идиоту место в «Тихой гавани». Мишкин всё устроит… Пройдёт курс юного психа… – хлестал розгами фраз Армиллий. – Пока не одумается… Выполняйте!..
Этот короткий разговор, особенно при упоминании известной в городе клиники, слегка омрачил эйфорию Булкина, но тут в зал заседаний павой вошла смазливая девушка, неся на подносе французский коньяк в виде Эйфелевой башни, бутылку «Боржоми», коньячный бокал, стакан, надраенный до неестественного блеска, и лимон, порезанный на ломтики пергаментной толщины.
Девушка поставила поднос перед самым носом Булкина, сморщила свой, кнопкой, и плавным шагом направилась к ближайшему окну, открыв его на проветривание.
– Что-то ещё? – певучим голосом поинтересовалась вошедшая.
– Нет… Разве что откройте ещё одно окно, – демонстративно втянув в себя ароматы сада, ответил Штерн, чем вогнал посетителя в пунцовую краску.
Не опохмелившийся скунс воняет сильнее. Пожелание хозяина было незамедлительно выполнено, и девушка с нескрываемым облегчением выпорхнула из зала.
Жестом руки Армиллий предложил Булкину выпить. Тот не заставил себя упрашивать, а дрожащей рукой налил полный бокал коньяка и жадным залпом выпил. Затем поспешно-стеснительно сгрёб все ломтики лимона в кучу и отправил в огнедышащий рот. Удивительно, но при этом кислое выражение лица Фёдора Ивановича сменилось на благодушное.  В душе запели птички, в желудке затанцевали польку, в голове появились трезвые мысли: «Зачем я здесь? Что ему от меня нужно?».
– Я пригласил Вас для того, чтобы сделать деловое предложение, – словно проник в его мозг Штерн и c холодной угрозой добавил: – Я уверен, что Вы не откажете мне. Во всяком случае, это будет не в Ваших интересах.
– Я… – начал было Булкин, не узнавая собственного голоса.
Дальше   говорил только Штерн, а Фёдор Иванович внимал, изредка, но всё также по-ослиному, кивая головой.
«Неужели удача повернулась ко мне лицом?», – сладко, благодаря благотворному действию коньяка, подумал Булкин, не пропуская ни одного слова мимо ушей с большими мочками. Да, ему порядком надоело видеть Фортуну на расстоянии и со спины, хотя и с этого ракурса она была чрезвычайно отчаянно привлекательна, оставаясь недоступной. Но он мечтал посмотреть ей в глаза, обладать ею…
– Вы согласны? – тоном, не терпящим возражений, подытожил монолог Армиллий, прервав радостные размышления слушателя.
– Да, конечно. Какие проблемы…  – начал оптимистично, с запалом Фёдор Иванович.
– Вот и славно, – пресёк его Штерн, поднявшись из-за стола. – Надеюсь, что я в Вас не ошибся, хотя… ошибки я исправляю быстро.
Перепуганный Булкин подорвался следом. Его правый глаз задёргался в темпе вальса.
– Присядьте, Вас проводят, – бросил фразу, как собачью кость, Армиллий и вышел из зала заседаний.
Фёдор Иванович остался стоять по стойке «смирно», даже не сообразив, что ослушался самого Штерна. Стоять пришлось недолго. Через минуту дверь отворилась и в проёме показался гламурный Николай, неизменный участник почти всех гей-парадов. Этому содействовал сам Штерн, который только ему разрешил в любое время использовать любую часть ежегодного отпуска для активного участия в ЛГТБ-сообществе с целью удовлетворения потребности в общении с себе подобными.
– Пройдёмте, – поправляя причёску, жеманно выдавил из себя представитель сексуальных, пока что, меньшинств и направился по коридору, непроизвольно покачивая бёдрами.
Булкин заколесил следом.
«Точно Грегор, только уже наполовину насекомое», – подумал, с недавних пор заполняющий проблемы в образовании, охранник, глядя на семенящую походку Фёдора Ивановича, вышедшего на улицу.
– Фу, – выразил вслух свои эмоции провожатый, запрокинув голову назад.
– Не то слово, – поддержал его охранник, на которого у дитя порока давно имелись, и не безобидные, виды.
– Как тебе «Превращение»? – поинтересовался манерный молодой человек, снабжавший объект вожделения элитарной литературой.
– Книга что надо… – кисловато отозвался охранник, почти не покривив душой.
– Да, но тебя ждёт иное направление превращения. Ты готов? – Николь окунул каждое слово в клубничный сироп.
– Всегда готов! – Ваня нарочито бодро выдал изувеченный годами издёвок отзыв на пионерско-скаутовский девиз: «Будь готов!».
– Сегодня в девять? – гнуло свою линию дитя порока, эротично облизнув губы.
– Да… – с нотками сомнения ответил охранник.
– До встречи, милый, – безапелляционной настойчивостью поколебал колебания Вани любитель гей-парадов.
– Да, Николь, – уже с меньшими оттенками неуверенности проговорил охранник.
– Сегодняшнюю ночь ты не забудешь, – уверено завил патикус, – и я стану для тебя Ники.
– Да, – почти твёрдо произнёс мысленно состоявшийся педикатор, гладя во след плывущим к офису бёдрам, и почему-то начал вспоминать истории Николь о Енукидзе.
Да, да, о том самом Енукидзе. Эти повествования содержали отрывистую информацию о творчестве неординарного художника и человека. Николь волновало… Ха!.. Волновало… Волновало не это. Кошачий блеск в глазах, глубокое дыхание и нежный румянец порочного дитяти были следствием его рассказов о гомосексуальной стороне личности, отбывавшей часть наказания в Каинской колонии, рисуя картины, вырезая скульптуры и делая коллажи.
Произведения безумного фантазёра и мастера сумасбродства в рассказах Николь были бледным фоном того, что происходило в промежутке между картинами и коллажами, естественно, в его, во многом оригинальной, интерпретации. Упоение, с которым Николь рассказывал о гомосексуальных приключениях Енукидзе на свободе и вскользь, на приличном удалении от правды, о его жизни в колонии невольно передавалось Ване. К его чести… Ладно, не так! Ваня сопротивлялся гомосексуальному напору, как мог, но, видимо, мог он не так много… Содом раскрыл свои врата в ожидании очередного соляного столпа.
На самом деле, зоновские рассказы, переданные Енукидзе в Москве одному академику, профессору, народному артисту СССР, лауреату многочисленных премий и преподавателю были не просто лишены поэзии. Они были полны страха и отчаяния. Енукидзе откровенно рассказал, как его «опускали», как его принуждали «опускать». И так на каждой зоне, где побывал Енукидзе. Но он не сошёл с ума, не повесился. Более того, Енукидзе начал рассматривать своё пребывание в тюрьме как некий этап трансформации талантливого художника в гениального.
– Андрей, тебе, чтобы стать великим русским художником, надо два-три года посидеть в тюрьме, – заявил однажды Енукидзе модному столичному коллеге, которого товарищи по цеху называли не иначе, как Нарцисс.
После этого родилась наивная, как и любая другая, легенда, о том, что Енукидзе оговорил себя и других, чтобы, находясь в тюрьме, поднять на немыслимую высоту свой авторитет, свой миф…
Охранник вздрогнул как застигнутая врасплох пичужка и вытянулся по струнке, завидев хозяина города, выходящего из офиса. Словно ощутив испуганный взгляд Вани, Армиллий повернулся лицом к охраннику и зловеще улыбнулся, слегка прищурив колючие глаза.
«Это же он!.., – по воле Штерна подсознание осенило Ваню холодком в груди. – Это он свёл меня с Николаем!».
«Да, это я!..  Твоя жизнь, отныне, принадлежит мне, душа – сатане, а тело… Ха! Ха! Ха! Тело достанется Ники, – охранник почувствовал телепатическое воздействие на его, не слишком испещрённый извилинами, мозг. – Ты меня понял».
Ваня понял, что это был не вопрос, но решил, что подсознательное молчание будет проявлением крайнего неуважения.
«Да, хозяин, – внутренним шёпотом ответил молодой человек, снова переключившись на телепатический сеанс. – Я проклят?».
«Нет, благословлён!» – соизволил мысленно съязвить Армиллий, а вслух издевательски рассмеялся, словно хищная птица вонзила свои когти в душу Вани.
А Булкин? Булкин не слышал, как участник гей-парадов и охранник тоном народовольческих заговорщиков обменялись репликами, не видел вышедшего из здания Штерна… Но зато Фёдор Иванович уже чувствовал себя тузом, забыв, что не во всякой игре тот выигрывает.
Колесница Армиллия мчалась к своей цели, перемалывая судьбы и души.
 
Глава 4. Любовь Ларисы

(2 карта старшего Аркана Таро – Жрица)

На дне каждого сердца есть осадок.

Козьма Прутков

Сердце – это вино, в котором есть осадок. Поэтому перед тем как пригубить, не надо его взбалтывать.

Некозьма Прутков

В то время как два нетрадиционных полюбовника делали предопределённый, окончательный шаг навстречу друг другу, правда, один спиной, другой… наоборот, Лариса, автоматически прихорашиваясь перед старинным овальным зеркалом в бронзовой раме с «дикой» патиной, думала о Штерне. Она думала о нём всегда, мечтая не думать никогда.
Ларисе вдруг показалось, что из зазеркалья на неё печально уставился бледный двойник с распущенными волосами и покрасневшими от слёз глазами. Он, то есть она, укоризненно покачала головой.
Ларисе стало вдруг нестерпимо тоскливо, словно её из живительной прохлады Рая бросили в губительный смрад Ада с его температурой плавления песка. Душа девушки надрывно заныла как скрипка в руках начинающего музыканта. 
Итак, Пряник мечтала задушить безумную любовь к этому человеку. А человеку ли? Лариса задавала один и тот же вопрос при каждой встрече с Армиллием. В нём было что-то не просто животное, а демоническое. Она любила чудовище, осознавая, что эта любовь не рождена её душой, а привнесена неведомой для неё силой.
После второго свидания у Ларисы со Штерном состоялся откровенный… откровенно неприятный разговор. Несмотря на то что прошло уже немало времени, девушка помнила каждое слово и даже выражение лица предмета вожделения.
– Ты меня любишь?! – дрогнувшим голосом спросила она после традиционно-незабываемой ночи.
– Люблю?  – иронично переспросил Армиллий и с ядовитой честностью продолжил: – Я люблю только себя и…
– И кого? – простодушно, с плохо скрываемой ревностью в голосе, перебивая ненаглядного, потребовала ответа Пряник.
– Радуйся! Ты единственная, с кем я переспал больше одного раза, – блеснул образчиком цинизма Штерн, – и дальше буду продолжать это делать.
– Но ты меня полюбишь? – душевная боль заставила голос дрогнуть.
Армиллий глухо рассмеялся.
– Я не знаю, что в этом смешного? – повышая тон, с нажимом произнесла Лариса, методично бросая в Штерна слова как булыжники мостовой разгневанный пролетарий.
– Я сам решаю, что смешно, а что нет! – глаза Армиллия метнули молнии олимпийского бога.
– Но я… – попробовала продолжить разговор почти испепелённая взглядом возлюбленного девушка.
– Ты – гейша. Не более, но и не менее, – оборвал её Штерн и холодно добил, надевая хлопковые боксеры, представлявшие собой очередное творение французских дизайнеров фирмы «Меркурий». – И на своё… женское счастье со своей ролью ты справляешься неплохо, я бы сказал, с полной самоотдачей.
– Значит, я для тебя ничего не значу, – обиделась окончательно раздавленная откровенностью деспота Лариса.
– Значишь, но ровно столько сколько стоишь, а сколько ты стоишь знаю только я. И всё, больше мы к этому разговору возвращаться не будем! – расщедрился на слова Штерн и вогнал жирную точку в душу девушки, словно вонзил осиновый кол в грудь вампира, посмевшего проявить неуважение к графу Дракуле.
Армиллий ушёл, а она проплакала весь день. Вернее, вначале, в припадке ярости девушка перебила всю старинную посуду, бесценные вазы и статуэтки. В общем, всё, что ей попадалось под руку. А подвернулось немало. Ощущение растерзанного полёта – вот что осталось бедной Ларисе, влюблённой в чудовище.
Реакция Штерна была неожиданной. Он просто безобразно улыбнулся, небрежно окинув взглядом беспорядок, стоимость которого без вариантов свела бы с ума лицитатора аукционного торгового дома «Кристис», и приказал отвезти Ларису в частную психиатрическую клинику «Тихая гавань» к главврачу Мишкину. Этот, лоснящийся от удовольствия, суслик по воле Штерна устроил ей двухнедельные «каникулы». Главврач ехидно заверил Ларису, что всё делается исключительно для её пользы.
– «Болейте на здоровье», – зачитал ей Мишкин надпись на плакате, висящем в коридоре, неприятно усмехнувшись. – Это мой девиз…
– В Вашем родовом замке, рыцарь без страха и упрёка? – пренебрежительно съязвила испуганная, но озлобленная Пряник, прервав фразу главврача.
Мишкин немного промолчал, готовя свой, как он считал, безукоризненный выпад.
– «Тихая гавань» всегда к Вашим услугам. Приятного одиночного плавания, – «уколол», прощаясь с Ларисой, главврач и, выразительно подмигнув, припал жирными губами к пергаменту её тоненькой руки.
Он очень хотел продолжить предложение, предлагавшее услуги «Тихой гавани», фразой: «И я, Ваш покорный слуга», но вовремя остановился, хихикнув, словно икнув.
Мишкин, действительно, был слугой, причём слугой самого Армиллия Борисовича! А слуге посягать на имущество хозяина, да ещё такого, равносильно самоубийству.
Как и намекнул избежавший «суицида» главврач, сопроводив липким взглядом Пряник, он определил «имущество» Штерна в одноместную палату без живописного вида на больничный сад… Впрочем, не так. Без всякого вида, потому что в палате не было ни одного окна.
Процедуры, нескончаемая болтовня Мишкина, считавшего себя заправским шутником, еда, которая приелась уже с первой ложки и одиночество, действительно, потрепали нервы девушке, хотя и отучили не выплёскивать эмоции. Теперь в её поведении, особенно по отношению к Штерну, чувствовалась поправка на «Тихую гавань».
Лариса разучилась плакать. После памятного разговора со Штерном, который стоил ему целого состояния, и пребывания в психиатрической клинике она выплакала все слёзы. Обида окончательно превратила ошмётки любви в ненависть. Теперь Лариса мечтала отомстить. Отомстить самому Штерну. Но как?!..
Девушка пристально посмотрела в зеркало. Двойник из зазеркалья исчез, проведя большим пальцем правой руки по горлу. Это был знак! Во всяком случае так решила Пряник… Она должна быть безукоризненной, чтобы оставаться нужной Армиллию. Она обязана быть нежной и страстной, чтобы он как можно чаще находился с ней рядом. Она вынуждена выглядеть любящей, маскируя свою ненависть, чтобы достичь поставленной цели.  И Лариса сделает всё, всё, что в её силах во имя замысла, который, обретя форму мести, ждал только случая, чтобы наполнить желание расплаты реальным содержанием.
Сегодня вечером она идёт с Армиллием в «Воланд». Как же её раздражала обстановка и атмосфера в ресторане! Эти ужасные картины, пепельницы… Но страшнее всего были люди, с которыми она встречалась, сопровождая Штерна. Лариса заметила одну характерную особенность: Армиллий считал, что одной встречи с ним более чем достаточно, чтобы его воля была исполнена неукоснительно.  Повторный ужин означал моральное уничижение собеседника… Вернее слушателя. А то и…
Поначалу девушке нравилось, как чванливая «свинья», самовлюблённый «фазан», полусонный «филин» или, считающий себя непревзойдённым хитрецом, «лис» вначале теряли то, чем кичились, а затем и человеческое достоинство. Но постепенно у Пряника проснулась жалость к этим несчастным представителям рода человеческого, растоптанным Штерном. Лариса была не лучше этих игрушек в руках разрушителя судеб, какими бы ничтожными те ни были.
Единственной радостью для Ларисы стал театр. Подсознание Пряник подсказывало ей, что именно с подмостков «Куража» начнётся финал этой истории. Лариса сама, будучи «куклой», любила общаться со служителями муз и, особенно, с их «кукловодом», так приятно не похожим на Штерна.
Мы уже говорили, что за глаза актёры называли режиссёра театра Полукровкина не иначе как Димасик, но в процессе подготовки к премьере ласкательное Димасик превращалось в деспотичное Карабас. В это время он был беспощаден и не только по отношению к актёрам, но и к собственной экстравагантной персоне.
Лариса жалела только о том, что её встречи с труппой и режиссёром проходили исключительно и безоговорочно в присутствии Армиллия Борисовича. А это, естественно, не способствовало задушевности общения.
Но недавно, по предложению Штерна, которое нельзя было воспринимать иначе, чем приказ, Полукровкин начал готовить к премьере малоизвестную, но симпатичную, пьесу местного автора «Хвостатая правда» и Лариса выпросила у Армиллия возможность курировать эту постановку. На удивление Штерн легко согласился и за проявленную инициативу девушка была вознаграждена, получив необходимую ей как воздух отдушину.
Штерну понравился сюжет пьесы, в которой главными героями были: трехцветный кот с бельмом на глазу, оторванным ухом и надломленным хвостом по кличке Тёма, огромный чёрный собрат Уголёк, белоснежный кот Барсик и чистокровный «британец» Сэр. Полукровкин решил незатейливо расшаркаться перед Армиллием и предложил ему, чтобы действующее лицо в пьесе, выступающее от имени автора, выходило на сцену вместе с толстым сиамским другом Штерна, о существовании которого Димасик узнал от Ларисы. Вначале Армиллий согласился, но накануне премьеры неожиданно передумал.
Когда Штерн дал Пряник добро следить за ходом постановки пьесы, Лариса буквально воспрянула духом. Она и Димасик, простите, Дмитрий Андреевич, быстро нашли общий язык, который они непрестанно «чесали», и не заметили, как стали закадычными приятелями.
Очень скоро Лариса убедилась в том, что Полукровкин приятный и остроумный собеседник. Он рассказывал бесчисленное количество баек из закулисной жизни театральной богемы. В основном это были весёлые истории, и в этом было их явное преимущество по сравнению с её грустными повествованиями, особенно под бутылку-другую вина. 
Штерн даже начал поощрять эти посиделки, потому что благодаря близости к театральной сцене, Лариса стала более покладистой, перестав устраивать, пусть и робкие, но всё же сцены ревности.
Тщедушный, среднего роста, с постоянной трёхдневной, русой, стильной и жёсткой, щетиной, Дмитрий Андреевич немного заикался, но делал это с неподражаемым шармом, не то, что официанты «Воланда» с «родовым» прозвищем Меменю. Длинные ресницы бросали тень на, по-детски большие, наивно-выразительные, глаза. Когда он разговаривал, его ноздри порхали, как крылья уставшей бабочки, а слегка припухшие губы обнажали белоснежные, но немного неровные зубы. Полукровкин был в том неопределённом возрасте, который можно охарактеризовать как перезревший юноша или недозревший мужчина.
Было в нём что-то избыточно-недостаточное. Даже в его одежде был налёт парадоксальности: недостаток цветов, только чёрный и белый, и щегольской избыток деталей. Особенно прорезных, накладных и распложенных в швах, карманов. Чего там только не было! В его карманах можно было найти блестящие пуговицы, карандаши, монеты, металлические скрепки, ручки, записные книжки в ярких переплётах и многое, многое другое. Ах, да, ещё забыл одну, далеко выступающую вперёд, деталь! Это нос, длинный и тощий, нос. Все эти отличительные черты делали Дмитрия Андреевича похожим на… сороку.
Однажды, в своём кабинете, за месяц до премьеры, Полукровкин под бокал «Бароло» 1980 года начал рассказывать Ларисе очередную байку, которая случилась год назад во время спектакля, поставленного по пьесе Антона Павловича Чехова «Чайка».
– … В финале спектакля, как известно, должен прозвучать выстрел. Потом на сцену выходит доктор Дорн и произносит: «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился», – подошёл к кульминации бархатным, приятно запинающимся, голосом Полукровкин, смакуя вино. – Но актёр Блошкин к этому моменту уже превысил свою привычную норму коньяка…
Дмитрий Андреевич снова пригубил невообразимо более изысканный, чем любой из тех, что по карману провинциальному актёру, нектар. Королевский аромат Пьемонта заставил Полукровкина сделать артистически-аристократическую паузу.
– Но ведь у вас в труппе нет актёра с фамилией Блошкин? – не скрыла своего удивления Пряник.
– По воле Штерна нет, но я ещё не закончил историю, – оглянувшись по сторонам, понизил голос режиссёр.
– Да, извини, женское любопытство часто опережает события. Я вся превратилась вслух.
– Так вот, Блошкин вместо того, чтобы сказать, что Константин Гаврилович застрелился, пафосно произнёс: «Дело в том, что Константин Гаврилович повесился». Поняв, что сказал не ту фразу, а возврат к прежней не уместен, Блошкин продолжил: «Повесился или застрелился – какая разница. Его больше нет». И тут он… разрыдался. Я думаю, вместе с ним рыдал и Антон Павлович.  Но зрители… Зрители хохотали. А Армиллий Борисович были в ярости.
– И что случилось с Блошкиным?
– Продаёт на блошином рынке театральный реквизит… – попробовал грустно отшутиться Дмитрий Андреевич, но запнулся и закончил заговорщическим шёпотом: – Я не знаю.
Лариса ему не поверила, но расспрашивать не стала, потому что и так всё было ясно: «Армиллий Борисович были в ярости». А ярость Штерна ничего хорошего не сулила её источнику. Тем временем Полукровкин демонстративно перевёл тему разговора.
– А ты знаешь происхождение своего имени?
– Конечно, моё имя латинского происхождения и означает «чайка», – не задумываясь, ответила Лариса и усмехнулась: – Прямо по-Чеховски.
– Это да, но это всего лишь одна из двух самых распространённых версий. Вторая приятней и сочетается с фамилией.
– Заинтригована, – улыбнулась Пряник.
– Тогда слушай. Есть мнение, что в самой основе твоего звучного имени всё же лежит именно древнегреческое слово – «ларос», которое и означает – «приятная, или сладкая», – блистая эрудицией, иронично-назидательно произнёс Полукровкин.
– Сладкий Пряник – это уже не по-Чеховски, а по-кондитерски, – рассмеялась Лариса. – А что стоит за этим именем?
– Насколько я помню… Лариса своей выразительностью, чрезвычайной впечатлительностью и щепетильностью может привносить в обыденную жизнь окружающих её людей некое оживление. Именно благодаря таким ярким людям, как Лариса, наша жизнь может стать насыщенной и не такой пресной… – Дмитрий Андреевич никогда не жаловался на память.
– Прямо сладким пряником, – заулыбалась, перебивая Полукровкина, Лариса.
Дмитрий Андреевич подошёл к книжному шкафу и, не задумываясь, достал книгу, протянув её девушке.
– «Тайна имени», – озвучила название Лариса и нашла по оглавлению своё имя.
– Прочти, – предложил Поукровкин, – И ты поймёшь источник своих бед и… побед. Прислушайся к мнению книги.
– «…Лариса может убедительно выглядеть решительной и чрезвычайно уравновешенной только на первый взгляд, но, если узнать её немного поближе, сразу становится понятно, что в этом неоднозначном характере никак не получается привести в состояние гармонии такие черты как удивительная твердость и жизнерадостность. Именно благодаря неустойчивому состоянию основных качеств её сильного характера, Лариса, порой, бывает склонна к несколько агрессивному поведению…», – прочла Пряник вслух и, усмехнувшись, добавила: – Что правда, то правда.
– Вот, вот, прочитай на досуге, – осушил бокал вина Полукровкин…
На досуге, который наступил на следующий день, Лариса убедилась, что имя ей, безусловно, подходит. Например, то, что она частенько пытается скрыть собственное внутреннее, глубокое напряжение от окружающих её людей, что сдержанной она сможет быть лишь до поры до времени, а в один прекрасный момент всё напряжение может резко выплеснуться наружу с накопившейся силой.
В книге также значилось, что Лариса, как правило, ищет настоящую мужскую любовь, но на практике пытается переделать своего мужчину, доставая его язвительными замечаниями. Недовольство партнером зачастую мешает Ларисе проявлять свою любовь так, чтобы это понравилось мужчине. Ларисе всё время кажется, что в партнёре чего-то не хватает. Подчинение такому мужчине тоже не выход, потому что она будет обвинять его в недостаточной мужественности, пока воздушный замок не развеется как дым. Лариса считает, что её не любят и не ценят, оказывают недостаточно знаков внимания. При этом она редко замечает, что её, плохо скрываемое, недовольство становится для мужчины непреодолимой преградой в выражении им в полной мере своих чувств.
– «Очень на меня похоже, – подумала Лариса. – Но Штерн – это особый случай».
Затем она прочитала о том, что неуверенность в себе делает Ларису язвительной и злой. Из-за этого окружающие начинают её недолюбливать.
– Может быть. А, вот… Лариса может быть неплохим программистом, лингвистом, литературным критиком или преподавателем… Это точно.  Во всяком случае, что касается критика. Но не литературного, а исключительно театрального, – патетично озвучила вывод Пряник.
Прочитав, что Лариса очень любит сиамских кошек и обожает собак, девушка заулыбалась.
«А вот это – полуправда или полуложь. Насчёт собак несколько преувеличено, а что касается семейства кошачьих, то этого куцего любимца Штерна я не то что не люблю, я его просто ненавижу, впрочем, как и хозяина. При этом даже не знаю почему», – мысленно прокомментировала Лариса прочитанное и закрыла книгу.
Она пригубила бокал с полюбившимся ей вином «Бароло», которое после знакомства со Штерном могла себе позволить в любое время и в любом количестве.
– В бокале нет осадка, но в моём имени столько всего намешано… Не надо взбалтывать эту смесь, а не то она может превратиться в яд… – выдала девушка на-гора философский спич.
Лариса прошла точку невозврата, когда решила стать Жрицей Немезиды.

Глава 5. Городская свалка

(11 карта старшего Аркана Таро – Сила)

Пруссия должна быть королевством.

Козьма Прутков

На свалке есть всё, чтобы быть Пруссией. Даже рыжие тараканы.

Некозьма Прутков

Городская свалка! Минимум поэзии – максимум ароматов и не самых пикантных. Здесь человеческое обоняние встречал такой букет запахов, от которого у того, кто попадал на свалку впервые выворачивало всё изнутри. Это добавляло новые оттенки в бушующий океан ароматов.
Городская свалка, – приют отверженных, – представляла собой не только удушливую какофонию запахов, но и поистине водоворот страстей. На свалке кормилась, порой напивалась и устраивала разборки каста неприкасаемых, каждый из членов которой носил звучное клеймо – БОМЖ. Это был особый мир. Мир, о котором остальные знали, что он существует, но мало кто, что он есть такое.      
Свалку, на момент начала нашего повествования, избрали своим ПМЖ семеро бомжей, трое из которых были женщинами неопределенного возраста, ближе к пожилому, и четверо мужчин, двое из которых в прошлом занимали солидные должности, бывший учитель математики средней школы и поп-расстрига.
Женщин звали: Анна, Наталья и Маруся, а мужчин: Анатолий, Пётр, Алексей и Александр, хотя о том, как их зовут они вспоминали только на свои дни рождения. Зато все «актёры» свалки имели прозвища и благо не такие распространённые как их имена.
Так, Анну прозвали Паровоз от того, что она непрестанно курила. Жуткие шрамы от ожогов покрывали её тело. Она чудом выжила в автокатастрофе, в которой погибли её муж – военнослужащий и грудной ребёнок. После того как зажили её телесные раны врачи принялись лечить раны душевные. Но… излечить их так и не удалось.
Мозг Анны принял твёрдое решение, что она просто стала очевидцем страшной трагедии, в которой погибли посторонние для неё люди. Тронувшись умом из-за пережитого нервного потрясения, сознание Анны, вернее, то, что от него осталось, убедило бедную женщину в том, что ни мужа, ни ребёнка у неё никогда не было.
Как это часто бывает, душевной болезнью несчастной не преминула воспользоваться ближайшая подруга, которая легко убедила Анну переоформить шикарную трехкомнатную квартиру в центре города на свою дочь. «Черные риелторы», которых опередила «подруга» Анны, кусали себе локти. Попытка «наехать» на нового собственника провалилась, нарвавшись на более солидную криминальную «крышу».
Разборки, закончившиеся в пользу «подруги», обошлись относительно малой кровью. А  и правда, несколько новых ножевых царапин на теле прожженных уголовников – эка невидаль!
Бомжи жалели обожжённую горем женщину, но виду не подавали, опасаясь разбудить в Паровозе Анну.
Наталье – бывшей учительнице французского языка, имевшей характерную прическу, дали прозвище Пьер. Когда-то яркая, красивая женщина, пользовавшаяся неизменным вниманием мужчин, именно благодаря этому вниманию пристрастилась к алкоголю. Она пила всё и спала со всеми желающими собутыльниками. Сколько было бутылок и желающих она не помнила и помнить не хотела. Её тело стало синонимом нечистот, но на этом фоне ещё виднее стала её, по-детски чистая и наивная, душа. Наталья не сошла с ума. Она просто стала жить в параллельном мире. Слава Богу, что в мире человеческой грязи она прожила не долго. Представители жилищной конторы под предлогом порчи коммунального имущества в судебном порядке выселили Наталью из квартиры без предоставления другого жилья. Закон в очередной раз восторжествовал и одним бездомным стало больше. Свалка встретила её настороженно, но очень быстро полюбила… За душу.
Ну а Маруся жила в деревне с большой узловой станцией и проработала в вагоне-ресторане поезда дальнего следования лет двадцать. За неискоренимую любовь к ненормативной лексике её уже тогда прозвали Пипец. Это был не просто пипец, а полный пипец.
Она умудрялась, работая в вагоне-ресторане, переработать и продать всё, что находилось на грани фола и скупалось на складах, в магазинах и подпольных цехах по бросовой цене. Ещё мясо, почти рыба, якобы фарш, выдержанно-простроченное пиво, подобие овощей, «ископаемая» птица и даже перезимовавший в земле картофель поедалось без всякого ущерба для здоровья и с аппетитом. Секрет крылся в специях и в самогоне крепостью градусов эдак за шестьдесят, замаскированным хреном, мёдом, мятой и мелисой.
Маруся, с сочными губами доботоксовой эпохи, в качестве финального аккорда чревоугодливого коротания времени в пути предлагала клиентам рюмочку «фирменного спотыкача» за счёт заведения по пути в койку. Отказы не принимались, да их и не было. Напиток богов, попав в желудок посетителя ресторана, начинал уничтожать и хорошие, и плохие бактерии. Это был поистине желудочный геноцид. Правда, доставалось и мозгу самого клиента, который терял всякие пространственно-временные ориентиры. Но на утро ни головной боли, ни пищевого отравления и пассажир приятно констатировал, что кухня в вагоне-ресторане вполне приличная, не говоря уже о спиртном.
Нельзя не отметить, что Маруся относилась к той категории женщин, которая категорически не воспринимала отказов со стороны представителей противоположного пола не только по части угощения, но и в эротическом плане. В ней, казалось, жил дух амазонки или, как минимум, женщины времён матриархата. Характерным был один из эпизодов её бурной, насыщенной впечатлениями, жизни, который привёл женщину на свалку.
Однажды очередная пассия Маруси посмела отказаться от шикарной женщины, как она сама о себе говорила, в возрасте «коллекционного коньяка». Когда интеллигентный мужичок, устав от Маруси, которой во всех смыслах и всегда было чересчур, решился занять круговую эшелонированную оборону, женщина легко и непринуждённо преодолела её. Ни двухметровый забор, на разбросанные вокруг дома строительные материалы, ни двери с замком, который имел длинный, слегка ржавый «язык», не сдержали эту несдержанную натуру.
Для покорения первой преграды Марусе понадобилась лестница. Надо было видеть это поистине увлекательное зрелище. Но повезло только немногочисленным зрителям, которые под петушиное пение стали свидетелями того как зрелая женщина рысцой, с лестницей наперевес в одной руке и массивным гвоздодёром в другой, подбежала к забору полюбовника. Не отдышавшись, Маруся взлетела по лестнице на забор. Преодоление нагромождений из кирпичей и брёвен заняло несколько секунд. «Надругательство» над последней преградой – массивной дверью было делом техники…
Перепуганный мужичонка в семейных трусах на всех парах мчался по улице. Следом за ним, размахивая гвоздодёром, бежала раскрасневшаяся Маруся, выкрикивая весь свой богатый арсенал ругательств. Это лицедейство на некоторое время даже отвлекло внимание от «топтания» третьей за утро курицы великолепного, сказочно-красивого петуха кучинской породы. Петух, отпустив затылок белоснежной подруги, провожал взглядом охотника и жертву. Только обиженное кудахтание курицы вывело петуха из оцепенения для продолжения полового акта, лишённого элементарной эротики.
– Помогите, убивают! – на каждую серию матов с каждым разом всё более хрипло отзывался любовник, надеясь на спасение.
Благо, что дистанция между охотником и жертвой неумолимо увеличивалась. Страх явно побеждал желание. Но… Вечное, коварное «но». Оно подстерегает из-за угла, строит козни. В данном случае «но» превратилось в камень размером со среднюю дыню на пути жертвы. Мужичонка споткнулся о булыжник, упал и шандарахнулся слегка приплюснутым черепом.
– Добегался, – подбежавшая Маруся, тяжело дыша, театрально занесла над головой гвоздодёр, на жаргоне именуемый «фомка».
Её раскрасневшееся, забрызганное веснушками лицо напоминало мухомор. Ядовитая улыбка зачитала любовнику-беглецу приговор. Во всяком случае в его перепуганном воображении замелькали зловещие картинки.
– Всё, люблю, люблю, только не убивай, – пробормотала жертва и потеряла сознание.
– Эй, ты чего, червяк двуногий?! Лежачих не бью, е…ать-колотить, – Маруся подумала, что мужичонка притворяется и начала его с силой тормошить. – Поднимайся, мудак-слезняк!
Совершенно некстати для женщины финал этой короткометражки лицезрел участковый Ростислав Васюткин. В родной деревне Маруси молодого лейтенанта за его спиной называли ласково, но пренебрежительно и с неуважительной опаской, Ростик. Это был низенький, плюгавенький человечек, который, сколько себя помнил, мечтал вырасти. Когда выяснилось, что это невозможно, Ростик обозлился на весь род человеческий. Юный, безбородый гномик жаждал одного – власти. Его колючие глазёнки бегали по сторонам как затравленные, но матёрые, волки.
Обладая амбициями великана, но тельцем пигмея и предельно заурядным интеллектом, Ростик прошёл огонь, воду, медные трубы, чертовы зубы, Крым и рым, чтобы стать участковым. Его унижали, над ним издевались, но он неуклонно шёл к своей цели и стал маленьким, нет мелким, Наполеоном участка, состоящего всего лишь из трёх кривых улиц. Но каких улиц!
В по-японски приземистых хижинах, деревянных, обмазанных светлой глиной и побеленных, домишках, каменных домах и паре горделиво возвышающихся коттеджей, построенных успешными выходцами из деревни, жили ярые служители Мельпомены, Талии... Ну а с лакеями Эрато мы уже познакомились. Трагедия, комедия и, конечно же, любовь не уходили с подмостков этих деревенских улиц, вызывая у населения приступы слёз, смеха и страсти.
На предварительном следствии Маруся пыталась пояснить, что никакого желания убить полюбовника у неё не было, что во всём виновато проклятое чувство.
– … А вот Ваши односельчане утверждают, что Вы человек взбалмошной, агрессивный и вполне способный на убийство, – на предварительном следствии, смакуя каждое слово, заявил монголоиднообразный следователь в бериевских очках, затянувшись вонючей сигаретой.
– Е…ать-копать, – высказалась в своём репертуаре Маруся.
– Да хоть колотить, – мгновенно отреагировал следователь.
– Значит, бабку в расход? – ёрничала женщина.
– Скорее «восьмерик» и на свободу с чистой совестью.
– Многовато, бля, будет, презерватив в очках, шлепок майонезный, пельмень контуженный, моль обдолбанная… Иди, кури носки, монгольская морда… – вскипела Маруся.
Затем последовал обвинительный приговор и тюремное заключение, за время которого ухоженный Марусин домик с хозяйскими постройками с ведома Ростика превратился вначале в притон, а после в руины. Выйдя на свободу, женщина обошла полстраны, но приют нашла только на этой свалке.
Что касается мужчин, то Анатолия, работавшего председателем профкома градообразующего предприятия, прозвали Вобла из-за его анорексической худобы. В своё время члены профсоюза называли его проще – Козлом, то ли за бородку, то ли за поступки.
Пока Козёл-Вобла продвигался по карьерной профсоюзной лестнице, он позволял себе панибратство с рабочими. Порой Анатолий одалживал им небольшие суммы денег и великодушно отказывался принимать их обратно. При этом карман его, конечно же, не страдал. Козёл поступал с профсоюзной кассой, как его жвачный собрат с капустой. Махинации были его коньком. Здесь он был настоящим профи.
Вначале Анатолий после работы и во время праздничных мероприятий разрешал себе пропустить рюмку-другую с рядовыми членами профсоюза, зарабатывая, как выяснилось, не такой уж и дешёвый авторитет. Всё складывалось хорошо, просто замечательно: деньги, рестораны, девушки. И снова – деньги, рестораны, девушки… Круговорот транжирства, беспутства и распутства стал водоворотом, увлёкшим Анатолия на дно.
Однажды профсоюзный вождь «прикарманил» слишком много и по пьяни проболтался об этом очередной девице, у которой к несчастью для Анатолия папашей был начальник Каинского городского отдела милиции.
Раньше профсоюзный лидер, прибедняясь и раболепствуя, делился с руководителем вышестоящего органа и директором градообразующего предприятия крохами. Теперь он вынужден был наполнить кубышку отца любовницы всем, что нажил, изображая из себя защитника интересов трудящихся.  Всего было немало. Любой труд вознаграждается, но работа на себя в ущерб другим или за их счёт вознаграждается по-особенному.
Это был самый дорогой секс и не только в истории города. Даже Анне за всё время её связи со Штерном не удалось удостоиться такой цены по совокупности, реально, королевских подарков. Анатолий не успел и глазом моргнуть как оказался на городской свалке и стал Воблой, бомжом, потерявшим работу, семью и смысл в жизни. Но с Игорем Вальдемаровичем воздаяние обошлось ещё хуже, лишив его жизни и водрузив голову на постамент у ног бородатого кумира с обильной растительностью на голове и лице.
Обиднее всего для Козла-Воблы было то, что на предприятии хищениями занимались все. И это вовсе не гипербола. Воровали, и в правду, все, начиная с директора и заканчивая банщицей. Была ли это эпидемия, принцип или традиция – никто не знал, да и знать не хотел. Так по незнанию и воровали: директор тоннами продукции, банщица обмылками, остальные – кто во что горазд. Прийти домой с пустыми руками считалось чуть ли не преступлением.
Местный преподаватель социологии, двоюродный брат Мыльницы, изучал этот каинский феномен, положив его в основу написания кандидатской диссертации.
Только с приходом Штерна ситуация резко изменилась, если не считать банщицу. Она по-прежнему носила домой обмылки, побывавшие во всех уголках тел пролетариата и руководства среднего звена. Как вы уже догадались это была Тонька, она же подруга Бояновны, она же Мыльница.
Не имея возможности утолить воровской голод, директор ушёл в запой, из которого так и не вышел… Его вынесли… Прямо из кабинета с бутылкой, намертво зажатой в руке словно «коктейль Молотова», который так и не сумел превратить танк в груду металлолома.
Приемник, кандидатуру которого утвердил сам Штерн, начал на предприятии перестройку с возврата к методам руководства времён сталинизма, из-за чего бывшие несуны впали в жесточайшую депрессию, которая на бытовом уровне привела к массовым разводам.
Алексей был несомненно не в себе. Он постоянно решал какие-то запутанные математические задачи. В скудном лексиконе Алексея слово «теорема» уступало только слову «аксиома», что и стало его прозвищем.
Алексей работал старшим научным сотрудником какого-то научно-исследовательского института, был холост, жил на потрёпанной съемной квартире, вопиющей от необходимости проведения косметического ремонта, и потихоньку, в общепринятом смысле этого слова, становился ненормальным. Однажды Аксиома и вовсе забыл, где работает и ночует.
У нас всегда с особым трепетом и потаённым страхом относились к сумасшедшим. Чем меньше в человеке привычного, тем он ближе к сферам, не доступным условно нормальному человеку. Почему условно нормальному? Да потому что если норму установит блаженный, кем будут считать всех остальных?
Алексей мог смело составить конкуренцию юродивому Флору. Только вместо разгадывания смысла словосочетаний, в случае с Аксиомой, жаждущим прикоснуться к таинственному пришлось бы иметь дело с математическим набором цифр, констант и прочего.   
Если честно, то Аксиома даже не почувствовал разницы между прежним и нынешним образом жизни. Он жил в особом мире, как Диоген. Но если безумец античности с фонарём среди бела дня разыскивал Человека, то помешанный Алексей выискивал Ответы на математические задачи и не мог рассчитывать на славу философа-маргинала. Она ему просто не светила как ночью солнце. Судьба Аксиомы прилипла к судьбе разлагающейся свалки. Математик в царстве мусора – насмешка, закономерность?
О каинском Диогене мы ещё поговорим, а пока несколько слов об античном. Лишним не будет.
Так вот, судьба Диогена пересеклась с судьбой самого Александра Македонского. По иронии Фортуны царь-философ и философ-царь умерли в один день. Александр, ученик Аристотеля, и Диоген, ученик Антисфена, встретились один раз, но какой! Эта встреча пережила века. Царь нашёл философа в гимназии неподалёку от Коринфа, когда тот принимал солнечные ванны.
– Я – великий царь Александр, – ни на йоту не соврал подошедший к философу.
– А я, – пафосно ответил отдыхающий, – собака Диоген.
– И за что тебя зовут собакой?
– Кто бросит кусок – тому виляю, кто не бросит – облаиваю, кто Злой человек – кусаю.
– А меня ты боишься? – прямо спросил царь. 
– А что ты такое, – поинтересовался Диоген. – Зло или Добро?
– Добро, – не задумываясь ответил Александр Македонский.
– А кто же боится Добра?..
– Проси у меня чего хочешь, – в конце диалога искренне предложил царь.
– Отойди, ты заслоняешь мне солнце, – также искренне ответил философ…
– Если бы я не был Александром, то хотел бы стать Диогеном, – серьёзно, в ответ на шутки своих товарищей по итогу диалога с философом задумчиво произнёс царь.
Философ-собака – звучит грустно, собака-философ – смешно. Добро боится грусти, Зло – смеха, остальное – грани… гранёного стакана…
С попом-расстригой Александром было всё просто. Его незатейливо называли – Поп.
Петра, – создавшего сеть предприятий по отмыванию денежных средств, – Голова. Ну, а что Голова? Хотя рыба гниет, и не только на свалке, с головы, Голову мы оставим на потом, как, впрочем, и Попа…

По соседству с бомжами жила собачья стая.
Что такое стая? Для её членов – это, безусловно, способ выживания, для людей – это напоминание. Напоминание о постэдемовской, первобытно-коммунистической организации общества, когда потомки братоубийцы Каина и первого каббалиста Сифа смешались в непостижимую генетическую мутацию. Вскоре они создали общество, которое с попутным ветром поплыло от райских истоков до устья, не догадываясь, что там всё закончится потопом.
Но отпрыски прощённого Ноя, меняя вывески и лозунги, и в новых социально-экономических формациях сохранили в себе животный инстинкт Каина и интеллект Сифа. Секрет нормального, стабильного существования человеческого стада заключается в балансе инстинкта и интеллекта власти. И называется это равновесие мудростью. Перекос и… либо кровавая бойня, либо деградация. Но если люди в качестве идеального политического режима предпочитают иллюзию – демократию, собачья стая делает ставку на автократию.
Там, где умный лидер, расставив своих людей в институтах власти, имитируя народовластие, держит в кулаке чаяния большинства и отчаяние меньшинства, башковитый вожак объединяет в своей уверенной лапе возможности и способности всех членов стаи. От его авторитета зависит сплочённость и благополучие кобелей, сук и щенков. Но в отличие от первого лица государства, хотя чаще от его прихлебателей, вожак собачьей стаи не может позволить себе роскоши набивать брюхо до потери аппетита, брюхатить сук до потери потенции, греться на солнце до заката…
Что же остаётся собачьему вожаку? Власть! Ах как адреналинит этот сладкий способ навязывания своей воли! Ох уж это упоение от воздействия на собачьи массы! Чем вожак  мудрее,  тем  сильнее стая, чем сильнее стая, тем слаще власть.  Управлять слабыми – слабое удовольствие. Острота ощущений возникает лишь в результате доминирования над сильными.
Усиление достоинств и нивелирование недостатков членов стаи – главная задача вожака. На этом пути не раз придётся, исчерпав весь запас демонстративных поз, содержащих угрозу, заставлять нерадивых членов стаи ложиться в позу подчинения, на спину, показывая живот и пах, и поскуливать, моля о пощаде. Но это с кобелями, которые занимают свои ниши, в основном с учётом физической крепости и мощи.  У сук, как всегда, ситуация несколько иная.
У собачьих особей женского пола своя табель о рангах в рамках общестаевой иерархии и она существенно отличается от предопределённой градации кобелирующих членов стаи. Вызвано это, прежде всего, так называемым феноменом двуполости.
Касательно сук… Их природа в значительной мере подчиняется закону сохранения собачьих генетических активов, а борьба за место под солнцем у женской половины стаи отличается от мужской исключительной агрессивностью и жестокостью. Бледный по сравнению с кобелями репертуар угроз, просьб и поз подчинения с лихвой компенсируется их выразительностью и зверством. Для сук сама по себе поза подчинения не является, как в случае с кобелями, достаточным основанием прекратить травлю соплеменника. Победившая сука очень часто не ограничивается моральным удовлетворением, а, желая насладиться животным инстинктом, рвёт поверженную, упиваясь её воплями и стенаниями.
Статус сук, в отличие от иерархической принадлежности кобелей, не отличается устойчивостью так как напрямую связан с их физиологией. Тут тебе и гормоны, и течка, и беременность, и роды.
Порядок в сучьей среде был бы невозможен без постоянного, ежедневного контроля со стороны верных, ближайших помощников вожака. В свою очередь и суки вмешиваются в процесс распределения ролей в кобелиной составляющей стаи, оставляя за собой последнее слово в выборе партнёра, тем самым повышая его социальный статус.
Вожаком этой стаи был потомок любимцев императоров – японский хин по кличке Сёгун. Поговаривают, что один из правителей Японии объявил представителей этой породы священными животными и приказал им поклоняться. Наверное, речь шла об удивительном сходстве императора и его любимца.
Поразительно, как эта, очень подвижная, изящно сложенная, крохотная собачонка весом в два с половиной килограмма сумела навязать свою волю разношерстной братии стаи.
Сёгун имел крупную голову, широкий череп с выпуклым лбом, а также расставленные, тёмные, навыкате глаза. Несмотря на место обитания, у него была красивая, белая с рыжими пятнами, ниспадающая на туловище шерсть и очёсы на ногах. Казалось даже грязь, – вечный спутник свалок всех времён и народов, как бытовых, так и исторических, – стеснялась оскорбить импозантную внешность вожака.
Характер у Сёгуна, как и любой харизматической личности, был противоречивый. За одно и тоже одних он наказывал чужими лапами, других награждал лакомыми кусочками из своих собственных. Чем не собачья интерпретация метода кнута и пряника, палки и морковки?!
Сёгун был настолько уверен в своих силах, что одного его пристального взгляда хватало, чтобы на корню пресечь любой конфликт в стае. Вожак без особых усилий создал в коллективе такую атмосферу сплочённости и взаимовыручки, которой позавидовали бы даже диверсионно-разведывательные группы. 
Сёгун сбежал от праздной жизни у прокурора города Каинска, человека тучного, с корявым лицом цвета тепличного помидора и с зашкаливающей самооценкой. Но, несмотря на амбиции, он не заслуживает особого внимания в рамках нашего повествования. Отмечу лишь, что двум самовлюблённым эгоцентрикам было тесно в огромном, элитном четырёхэтажном загородном доме.
Последней каплей, заставившей сбежать претендовавшего на величие будущего вожака стаи, стала помпезная картина, которую местному, талантливому, многодетному и, естественно, запойному художнику заказал прокурор. Представитель породы, обласканной императорами Страны Восходящего Солнца, не мог смириться с изображением на огромном полотне какого-то императора величайшей из империй Западного полушария, да ещё и с мордой прокурора… 
Каждый день Сёгун, намного раньше Головы, проводил утреннюю поверку и раздавал задания. Умный вожак поделил свалку на сектора и каждому присвоил свой порядковый номер. Для слуха человека это выливалось в резкий, отрывистый лай, количество которого совпадало с номером сектора.
Мало того, Сёгун ежедневно, как он сам выражался на собачьем языке, устраивал идеологическую обработку личного состава стаи. На этот раз вожак не просто «полоскал» собачьи мозги «политинформацией». Он вышел на тропу войны. Если бы случайный слушатель понимал собачью речь, то сегодня он услышал бы следующий программный монолог великого Сёгуна.
– Братья и сёстры! Я считаю, что так жить, как живём мы и наши бездомные собратья, больше нельзя.
– Мы требуем объединить всех сук и кобелей в одну Великую стаю.
– Мы требуем равноправия с домашними везунчиками.
– Мы требуем жизненного пространства, необходимого для собачьего пропитания и расселения новых членов Великой стаи.
– Вожак стаи избирается членами Великой стаи навсегда.
– Все члены стаи должны обладать равными правами и обязанностями.
– Первейшей обязанностью каждого члена стаи является добыча пропитания для всеобщей пользы.
– Мы требуем объявления безжалостной войны тем, кто вредит Великой стае.
– Мы требуем смертной казни для Армиллия Штерна и тех, кто намерен вредить членам Великой стаи: директора «Прометея», ловцов-санитаров и живодёров-санитаров.
– Мы требуем поменять собачьи обычаи на собачьи законы.
– Мы должны обеспечить каждой собаке возможность научиться считать до десяти.
– Великая стая вводит обязательные подвижные игры для всех членов стаи независимо от возраста и породы.
– Мы требуем свободы повадок для породистых собак и метисов.
– Для осуществления всего этого мы требуем создать сильную централизованную власть. Вожак стаи принимает на себя обеспечение выполнения вышеуказанных задач любой ценой.
– Да здравствует Великая стая! Гав!
Во время всей этой собачьей тирады в Сёгуна как будто вселился Гитлер. Успех был гарантирован. Это был поистине собачий фурор, не хуже, чем в фильме Лени Рифеншталь «Триумф воли».
– Гав! Гав! Гав! – восторженно завопили члены стаи, несмотря на то, что большинство из них так полностью и не поняли, к чему, собственно говоря, вся эта речь.
Ближайшим помощником хина по добыче продовольствия был крепкий, мощный ньюфаундленд Блэк, естественно, чёрного цвета с широкой грудью, сильной спиной и огромными медвежьими лапами. Блэк, несмотря на кажущуюся нелюдимость, хотя правильнее было бы сказать несобачесть, отличался добрым, рассудительным характером, носившим отпечаток грусти.
Давным-давно, в другой жизни, Блэк был замечательным весёлым псом, который дружил с хозяйским сыном, но подул ветер перемен и ему оказалось не по пути с хозяевами, уехавшими за границу в поисках лучшей, не собачьей, как они считали, жизни. Блэка поручили заботам престарелой тётушки, которая вскоре благополучно скончалась, а собака очутилась на улице.
Вопросами защиты жизненного пространства стаи ведал боксер Клык. Массивный, с рельефной мускулатурой и тигровым окрасом, Клык во время драки наводил ужас на любого противника. Насколько кобель был сильным, настолько и бестолковым, что вполне устраивало умного Сёгуна, разделявшего и властвовавшего, как в своё время не японский император и почитатель не хинов, а мастиффов.
Мальтийская болонка Лора была бы бесполезным участником стаи, если бы не её поистине сучья натура, доставлявшая удовольствие всем желающим членам стаи. Чисто собачий промискуитет!
В принципе и сама по себе стая не нужна была выносливой, несмотря на кажущуюся хрупкость и нежность, Лоре, прекрасно ловившей мышей и крыс, которые почему-то не переводились на свалке. Однако, в силу всё той же натуры, Лора жила в стае и со стаей. Очень длинная, шелковистая, чисто белая шерсть, пушистый, высоко посаженный и загнутый на спину хвост, неизменно вызывали рефлекс собаки Павлова у других собак, которые, опасаясь Клыка, всё же не решались реализовывать свои фантазии сразу. Да, Лоре удавалось следить за собой даже в тех антисанитарных условиях, в которых жила стая.
Сёгуну было непросто только с ней. Лора была склочной даже для сучьей натуры и всячески стравливала представителей прекрасной половины стаи между собой. За это ей, конечно, доставалось, но немного и только от вожака. Связано это было не столько с тем, что Лора была редкой сукой благородных кровей, сколько потому, что она уж больно нравилась приближённым Сёгуна.
Остальные кобели и суки в стае были метисами, из которых только Босс, любитель морепродуктов, уверял, что он мастифф. Прочие же дворняги боялись с ним спорить, а собачья элита не считала нужным разубеждать хорошего бойца в том, что он такой же мастифф как утка – бабочка.
Бомжи и собаки жили не то чтобы дружно, но можно сказать взаимополезно, чего не скажешь о наглых воронах, воробьях и прочей пернатой братии, которых люди и собаки вытеснили на другую окраину свалки, рядом с кладбищем. Стая охраняла территорию помойки от кошек и диких животных, представлявших опасность для человека, а бомжи, по ходу работы находя вполне сносную для собачьих желудков пищу, отдавали её братьям меньшим.
Что касается крыс, то они жили везде и на них никто, за исключением Лоры и Попа, приручившего одного из грызунов, не обращал никакого внимания. Поп назвал свою крысу Машей – по имени девушки, в которую он когда-то давно, в другой жизни, влюбился и из-за которой был лишен церковного сана. Умная, весёлая, чистоплотная и сообразительная крыса, будучи всеобщей любимицей, стала причиной создания «крысиной библиотеки». Неудивительно, что её инициатором выступил Поп. Вначале он сам, а со временем и остальные бомжи, стали собирать книги, содержащие какие-либо сведения о крысах.
О, печатные книги! Вы породили прогресс, который убивает вас. Но если место книг, рождённых в типографии, на городской свалке, то где место тех, кто так ничему и не научился? Конечно на свалке Истории, которая учит, но не прощает нерадивых учеников.
По вечерам, у костра, Поп любил разглагольствовать не столько о душе, сколько о крысах, у которых люди должны были многому научиться, чтобы жить по-человечески. Под его лекции бомжи любили засыпать.
После рассказов о крысах им снились утопические сюжеты а ля Томмазо Компанелла, Сирано де Бержерак, Томас Мор. При этом многие бомжи не знали о философской глубине своих снов, но им было приятно оказаться в совершенном мире, где было место и для тех, кого судьба забросила на остров по имени «Свалка».
В последнее время Поп, который знал о крысах почти всё, был очень обеспокоен. Его драгоценная Маша ждала малышей. Сегодня она приготовила гнездо, сделав необходимые запасы корма. Поп ждал появления на свет у его любимицы десятка голеньких, слепых, глухих, постоянно мёрзнущих, но таких обаятельных детёнышей, которым Маша первое время будет вылизывать животики, чтобы облегчить переработку пищи. Он даже начал записывать возможные варианты их имен, перебрав сотни и сотни.
А ещё Поп втайне надеялся на рождение альбиноса, прочитав однажды индийское поверье о том, что человеку, у которого есть белая крыса, будет сопутствовать удача. Удача нужна была не ему лично. Вернее, не только ему, а всем его братьям и сестрам по несчастью.
– Маша, – нежно погладил Поп крысу, – всё будет хорошо, родная.
«Да, – подумала крыса, – вам, мужчинам, легко об этом рассуждать».
При этом её глаза поневоле наполнились влагой и так проникновенно посмотрели на Попа, что он даже прослезился. Правда, слово «даже» не совсем уместно, так как Поп плакал часто и почти по любому поводу.
– Ну, ну, малышка, ты же знаешь, как я тебя люблю.
«Я тебя тоже, но не мог бы ты меня сейчас оставить в покое», – скривила мордочку Маша.
– Нет, нет, я никуда не уйду, моя хорошая! – успокоил крысу Поп.
«Ладно, – смирилась крыса, почесав лапой за ухом. – В конце концов, ты станешь дедушкой» …
Городская свалка жила по своим законам и ждала прибавления в семействе. На свалке было всё, даже жизнь. И чувствовалась какая-то животная Сила.

Глава 6. Рыба гниёт с головы

(18 карта старшего Аркана Таро – Луна)

Всякая человеческая голова подобна желудку: одна переваривает входящую в оную пищу, а другая от неё засоряется.

Козьма Прутков

Голова перерабатывает пищу ума, желудок остальную.

Некозьма Прутков

Итак, Голова… Голова Пети Ашкенази, как, впрочем, и всё остальное, появилась на свет в семье крещёных евреев. Понятно, что Петя тоже во младенчестве был окрещён. Низенький, коренастый, темноволосый человечек с детства пытался всем доказать, что он лучше всех этих выскочек, зубрилок и самовлюблённых дебилов. Поэтому сверстники, тогда ещё Пети Ашкенази, мягко говоря, его ненавидели. Отношения с учителями тоже не заладились, потому что одних он считал недоумками, других неудачниками и не очень это скрывал. Уважение, по его мнению, заслуживали немногие, которые работали по призванию.
Проявления его негативного отношения к большинству педагогов не сводились только к кисломолочному выражению на лице, вначале по-детски припухшем, а затем прыщаво-юношеском. Петя привык действовать. В данном случае это означало издеваться и прикалываться над недоумками и неудачниками. На отрезке детство – юность эволюцию претерпевали и его выходки.
Как-то Ашкенази намазал доску воском, чтобы на ней невозможно было писать мелом; через некоторое время засунул бумагу в замочную скважину двери, ведущей в класс; позднее записал на диктофон школьный звонок и включил раньше конца урока; однажды он снял двери с петель; в следующий раз, когда новый учитель вызвал его отвечать, Петя просто открывал беззвучно рот, чтоб тот подумал, что подросток либо сошёл с ума, либо глухой…
Конечно, это далеко не полный перечень его, так называемых, приколов и подручных средств их воплощения. Финальным аккордом петиных шалостей стала «дрожжевая бомба». О, это великое изобретение! Быстродействующие дрожжи, помещённые в пластмассовую коробку, плюс вода, стали, мягко говоря, неприятным сюрпризом под столом учителя математики.
Повзрослев, Ашкенази начал отдавать предпочтение не маленьким шалостям, а большим вербальным баталиям, из которых неизменно выходил победителем.
Родителей Пети часто вызывали в школу из-за его вызывающего поведения, благодаря которому одарённый юноша окончил школу без золотой медали.
«Подумаешь, медаль! Превосходство даёт не она, а власть!», – так или примерно так решил обойдённый заслуженной оценкой своих знаний Ашкенази.
После каждого похода в школу отец, к слову сказать кандидат экономических наук, воспитывал сына ремнём, мать, начальник одного из отделов исполкома, слезами, но Петя оставался при своём мнении.
Боль приучила его к стойкости, слёзы к жёсткости. В седьмом классе он записался в секцию бокса, чтобы давать достойный отпор не только вербально, но и физически тем, кто не столько его ненавидел, сколько хотел проучить. А таких было немало…
Петру, в самом деле, было наплевать на то, что он не получил медаль. Юноша блестяще финишировал в посредственном, но известном провинциальном ВУЗе республиканского значения – Каинском политехническом университете.
При этом, параллельно с обучением, Пётр организовал свой первый бизнес и очень скоро стал обеспеченным человеком. Женился он ещё в ВУЗе на видавшей виды, но красивой блондинке, естественно, с голубыми глазами, вначале воспринимая её, скорее, как девушку из эскорта, которая всегда под рукой, нежели жену.
Их взаимоотношения не отличались романтичностью. По сути, Ашкенази купил её красоту. Ему нужна была та, с которой не стыдно было выйти в свет. Но блондинка оказалась не просто красивой, а на редкость умной, хотя и занудной, особой, что, впрочем, не помешало супругам зачать двоих, вопреки неказистой внешности папы, относительно симпатичных детишек. При этом жена стала его верным союзником и хорошим советником, обладающим врождённой проницательностью, что не раз помогало Ашкенази в бизнесе и неоднократно выручало из щекотливых ситуаций. Удивительно, но она и вправду искренне привязалась к мужу и напрочь отметала многочисленные предложения интимного характера, которых, благодаря её преданности мужу и положению Петра, становилось всё меньше и меньше, пока они не исчезли вовсе. 
Быт, даже блестящий, был не по нутру Ашкенази. К тому же планка амбиций просто зашкаливала. Он строил прекрасные офисные центры, шикарные дома, удивительные виллы, но не потому, что нуждался в них, а потому что этого требовал его статус. Ашкенази контролировал ход строительства каждого объекта недвижимости, но в большинстве из них, после ввода в эксплуатацию, бывал крайне редко.
Обладая врождённым чувством прекрасного, Пётр любил наблюдать за процессом превращения виртуального проекта в реальность. Сам по себе архитектурный шедевр мало его интересовало, потому что в голове Петра уже зрел очередной, ещё более удивительный, замысел.
Кстати, он не был жадным на идеи. Так, своему приятелю Потапу Заливанскому Ашкенази подсказал идею с пивным рестораном «Деньги на ветер». И предприятие общественного питания вышло на славу. Да на такую, что испытать свои мочевые пузыри в пивной ресторан приезжали даже из столицы. Все стены в трёхэтажном питейном заведении были обклеены цветными фотокопиями купюр всех стран мира и эпох. На первом этаже круговую оборону заняли шесть барменов, одетых в костюмы пиратов, которые сдерживали пивной натиск на барную стойку в виде уменьшенной копии каркаса затонувшего галеона.
Интенсивность труда этих шести была таковой, что за вредность им надо было выдавать молоко, если бы они не предпочитали пиво. Больше того, работать приходилось в условиях плотного, несмотря на многочисленные вытяжки, сигаретного дыма, напоминающего то ли дымовую завесу, то ли химическую атаку. Если первый этаж представлял собой, по сути, пивной кабак, второй был образчиком пивного бара, а третий выступал в роли шикарного ресторана. Понятное дело, фотокопии денег на стенах, в зависимости от этажа, отличались и редкостью, и достоинством. Чем выше этаж, тем крупнее и экзотичнее номиналы фотокопий купюр.
Внутри декоративной барной стойки на первом этаже, а также посередине пивного бара и ресторана располагались фонтаны в виде скал, а у подножия каждой из них сундучок с открытой крышкой, в который каждый желающий мог бросать монеты. На вершинах импровизированных скал несли смену день через два огромные попугаи.
За попадание в сундук полагался бокал пива, а каждый промах сопровождался душераздирающими криками: «Пиастры, пиастры!». Желающих было хоть отбавляй. Особенно на первом этаже.  В итоге, под утро, два увесистых мешочка мелочи и порядка трёх десятков бокалов убытка. Затем следовал «пивной заплыв» работников «Деньги на ветер» и одноимённая корпоративная песня со страдальчески-хриплыми возгласами пернатых: «Пиастры, пиастры!».
Сейчас… сейчас… Ах, да, вспомнил:

Нам море по колено,
Нам пушки не страшны.
Мы самых смелых племя,
Мы вечно вольны и пьяны.

Припев:

Пиастры, пиастры! Корабли на абордаж!
Пиастры, пиастры! Вперёд, пиратский экипаж!

Нам надо море рома,
Нам сладок звон монет.
Мы в океане дома,
Мы легко заметаем след.

Нам рад наш флаг весёлый,
Нам только скука яд.
Мы мир построим новый,
Где пират пирату – брат.

О, пиастры, пиастры! Деньги не пахнут, особенно, если их нет, или они побывали в фонтане, где их в прямом и переносном смыслах отмыли. Они сексуальны, когда их курсы поднимаются. При этом кое-кто чувствует себя неудовлетворённым. Их нельзя рубить ни сплеча, ни сгоряча, ни тем более на корню, даже если они вечнозелёные или деревянные. Их не рекомендуют сплавлять на сторону, ибо они могут не доплыть к пункту назначения.
Деньги плодоносят, особенно, если находятся в приличном банке. Их плоды называют процентами, и некоторые «вегетарианцы» умудряются на них жить, причём, хорошо и долго. Те, у кого они есть, нам постоянно твердят, что деньги – это зло. Следовательно, добро – это их отсутствие. Ну, такого добра у многих хоть отбавляй!
Главное свойство денег – это то, что они липнут к деньгам, но, когда их становится много, они тянут на дно…
Да, Ашкенази был всему голова, и одноимённое прозвище родилось ещё на заре его карьеры вначале в среде коллектива, а потом, за глаза, его стали так величать и большинство тех, кто его знали, в том числе и высокопоставленные чиновники.
Ради успеха он научился нравиться окружающим, особенно тем, которые ему были нужны. Оказалось, Пётр может быть кем угодно: шутом, приятным собеседником, внимательным слушателем, интересным рассказчиком, собутыльником, игроком… Он научился притворяться, интриговать.
По мере роста капитала Пётр, на удивление, не мутировал в заурядного олигарха. Да, Голова был жаден и жесток к облачённым властью попрошайкам, но к своим сотрудникам – щедр и милосерден. И не только к сотрудникам. Какой-нибудь заказной художник слова по этому поводу сказал бы: «Хлеб его души не заплесневел, не превратился в сухарь. Душа его с детства привыкла трудиться…».
Но Пётр и сам был неплохим мастером слова. Он не только писал стихи и прозу, но ещё и финансово помогал начинающим литераторам. Кстати, писал он, на поверку, неплохие, особенно иронические, произведения.
Голова даже начал издавать литературный журнал «Ледокол», естественно, став в нём главным редактором. Он искренне верил, что только настоящая литература способна очистить человеческие истоки от тысячелетних слоёв генетического льда.
– У каждого свои истоки, скрывающиеся под морозной коркой: у одного – родник, у другого канализация, – любил повторять чьи-то слова Ашкенази, продолжая фразу своими: – Для того чтобы узнать кто откуда необходимо расколоть лёд.
Но главный талант Петра заключался в том, что он был мошенником… Незаурядным мошенником. Я бы сказал блестящим! Он с лёгкостью брал у предпринимателей дурно пахнущие деньги, которые тут же исчезали с поля зрения фискалов, а затем девственно-чистые, ароматные купюры по воле финансового коперфильда, безусловно после удержания им своего процента, выплывали на поверхность, чтобы исчезнуть навсегда, материализовавшись или перекочевав за границу.
Делец усовершенствовал схемы легализации, подведя многие под так называемую оптимизацию. По сути, Голова вначале ничего не изобретал. Он просто придавал мошенническим комбинациям невиданный, шокирующий своей наглостью, масштаб. И это сработало. Его финансовая паутина удивительно быстро выползла за пределы города. Конечно, её не раз пытались разорвать конкуренты при помощи власти. Но это был неравный бой: горстка идейных, дальновидных и обделённых петровским куском хлеба государственных мужей не обладала той финансовой мощью, которая уже была в расположении Головы.
Одних устраняя или усмиряя на своём пути при помощи компромата, других покупая, он был обречён на успех. Этот успех заметила и еврейская община, которая даже несмотря на то, что он, по их мнению, был хуже гоя, пыталась напомнить Ашкенази о его корнях. Он нужен был ей…
– Посмотрите на меня, – однажды, принимая очередное кошерное угощение, сказал ребе Финкельштейну Израилю Ионовичу Голова, – Какой я еврей? Разве что хазарин. Причём типичный.
От Финкельштейна всегда пахло старостью, причём последние лет двадцать. На его голове была ермолка, один в один как у академика Зелинского. Из-под неё торчали густые седые волосы, которые, сливаясь с пейсами, усами и бородой, скрывали всё лицо Израиля Ионовича, кроме массивных очков, такого же носа и ушей.
– Внешность – это оболочка, – ребе поправил очки на мясистом загнутом носу, дужки которых скрылись за оттопыренными ушами. – Думай о своей духовной сущности. Ты всегда можешь заново родиться, пройдя гиюр, тем самым приняв на себя обязательство соблюдать предписания Торы. И тогда хазарин станет евреем.
Финкельштейн немного, по-бронштейновски, картавил, чуть-чуть хромал и слегка покашливал.
«Да, евреем быть непросто, особенно если учесть количество заповедей в Торе», – подумал Ашкенази, с благодарностью на устах приняв кошерную пищу.
При этом полный, но не слишком плотный, по мнению еврейской общины, конверт традиционно перекочевал в карман ребе.
Не обделены были посильной для Головы, но очень приличной в сумме помощью и православное духовенство, и многочисленные секты, и огнепоклонники, и буддисты, и даже община кришнаитов.
От имени православного клира мзду собирал Его Высокопреподобие, небезызвестный праздный протоиерей Азат, он же Милан Хрюкин, он же приятель вора в законе Румына. Хрюкинский пятак без стеснения нырял в корыто пухлых ашкеназиевских конвертов, заставляя их изрядно похудеть.
Это в его адрес юродивый Фрол высказался: – Чем ненасытнее свинья, тем больше в ней бесов.
Финансовую помощь для Свидетелей Иеговы получал старейшина, восьмидесятилетний хромоногий живчик Потап.
– Деньги – гости: то нет, то горсти, – заканчивал поговоркой каждый визит старейшина, не скрывая своего удовольствия при виде упитанного конверта, неизменно, улыбаясь, добавляя: – И да – деньги всему голова!
– Одной ногой в Царстве, другой в дерьме, – получил по заслугам от блаженного Потап.
Пастор общины Адвентистов Седьмого Дня, косоглазый Варфоломей, пресвитер баптистов, лопоухий Захар, мобедан-мобед зороастрийцев, крупноносый ассириец Арам, буддийский лама, щекастый бурят Булад, и кришнаитский гуру, лупоглазый Раджив, в прошлом Филимон, тоже ежемесячно получали немалые суммы в «сытых» конвертах и тоже удостоились внимания юродивого.
Империя Петра росла. Он победно шествовал по финансовому беспределу, якобы что-то добывая, перевозя, производя, оказывая услуги, выполняя работы… Фискальные органы лихорадочно затыкали одни бреши в законодательстве, но команда Ашкенази тут же находила новые, ещё шире, ещё глубже. Какая идея родилась на этот раз знали только избранные.
У Петра не было утечки информации. Уважение, солидные заработки и его репутация делали своё дело. Голова сумел создать в коллективе обстановку дружелюбия и сплочённости. По сути это была не команда единомышленников, а финансовая секта.
Голова часто разъезжал по стране, регулярно бывал за рубежом, но основное время проводил в городе, о котором местный поэт с нобелевскими амбициями написал стихотворение, которое очень понравилось Петру, и он с удовольствием опубликовал его в очередном номере литературного журнала:

Незримой пуповиной к дыму и пыли.
Город мой – не чистюля и не столица.
Но всё же милее, дороже синица,
Даже, если бы, журавли не забыли.

Роддом «на костях», чтобы помнить о смерти.
С первым криком впитал я: «Memento mori».
В этом городе были радость и горе,
Навещали ангелы душу и черти.

Здесь впервые: слово, шаги и слезы.
Метод проб и ошибок кусался больно.
Я влюблялся в жизнь постепенно, невольно…
Порой, ненавидя за мертвые грёзы.

Когда его спрашивали, почему он не переберётся жить в какой-нибудь европейский город или, на крайний случай, в столицу, Голова отвечал фразой: «Здесь Дьявола не меньше Бога, а в остальных городах явный перекос».
Империя Петра росла, но … он был не более чем бизнесменом. Он не был императором. Императором становился другой ставленник провидения – Армиллий Штерн. Та ещё тёмная… Да нет, пожалуй, мрачная лошадка!
К моменту его появления в городе, после возвращения из Земли Обетованной, Голова уже успел наследить везде, где только мог и наплевать в душу тем, кому этого делать всё-таки не стоило бы. Штерн очень быстро превратил врагов Петра, загнанных тем под лавку, в своих союзников.  Правда, большинство из них, по мере использования, Армиллий обратил в прах или грязь. Постепенно Ашкенази угодил в полную изоляцию.
В итоге его паутина оказалась всего лишь частью глобальной, неуклонно растущей паутины Штерна. Эдакий реальный интернет.
Пётр злился на себя за то, что проморгал настоящего врага, с которым его роднил роддом на бывшем кладбище, где они появились на свет с разницей в два дня. Причём свет их встретил не солнечный, а полнолунный. С противником Ашкенази связывали и еврейские корни, которыми так кичился Штерн и которых так сторонился «выкрест» Петя. Но прежде всего их роднили амбиции. Рознили же их принципы. Вернее, наличие принципов у Ашкенази и их отсутствие у Штерна.
– Проклятый сефард, – часто в узком кругу говорил Пётр, имея в виду Армиллия.
– Выкрест, – уничижительно отзывался об Ашкенази Штерн, иногда меняя это клеймо на такое же неблагозвучное «хазарин».
          Их встреча не могла не состояться. Это было вопросом времени. Но время работало не на пользу Петра. В конце концов, по тем или иным причинам, но всегда связанным с Армиллием, от него ушли все. Все, кроме семьи.
Штерн сделал последний неожиданный шаг и соизволил лично навестить Ашкенази. Но это не был благородный жест. Нет. Армиллий приехал без приглашения не для того, чтобы помочь тому, чей капитал прикарманил себе. Он приехал, чтобы добить уже не конкурента, но по-прежнему врага на его территории в присутствии близких для него людей.
Водитель Штерна, лицом похожий на известного российского боксёра, вышел из легендарного российского лимузина ЗИЛ-41047 кроваво-красного, не родного, цвета со сдвоенными прямоугольными фарами, 16-дюймовыми колесами и ещё более широкой «резиной» марки «Гранит». Они имели конструкцию, позволявшую двигаться при разгерметизированной шине. Это достигалось за счёт очень жёстких боковин покрышки и находящегося внутри специального геля. Такая шина способна выдержать до семи пулевых попаданий. Одно из трёхслойных тонированных стёкол на водительском месте было открыто. Заглянув в него, можно было увидеть, что панель пассажирского салона отделана шпоном карельской берёзы, сидения имели велюровую обивку пурпурного цвета. Многое… многое в автомобиле было выдержано в стиле а ля ресторан «Воланд».
Следом за водителем из автомобиля вышли известные в городе телохранители. Один из них, по кличке Кастет, рождённый для ролей закоренелых уголовников, всю дорогу безуспешно пытался разгадать простенький кроссворд, а другой, по клике Харя, намеревался продолжить постижение пути самурая, перелистывая страницы «Бушидо». Свою кличку он получил не только за огромную бочкообразную голову, а за увлечение борьбой сумо, в которой из всего борцовского арсенала чаще всего применял убийственные по своей мощи пощёчины – «харитэ». Ничего удивительного, что японское «харитэ» превратилось в русское Харя.
И, наконец, из салона лимузина вышел сам Штерн. Кастет остался возле автомобиля, а Харя подошёл к невысокому, красивому забору, поросшему плющом, и обернулся в сторону хозяина. Тот жестом руки приказал нажать кнопку звонка, что Харя незамедлительно и сделал, вдавив с такой силой, что кнопка, пропев «огрызок» мелодии, треснула с мышиным писком. Армиллий едва успел осмотреть фасад дома и отдать должное вкусу «выкреста-хазарина», как распахнулась массивная деревянная дверь и из неё в эффектном платье и с безукоризненной причёской величаво выплыла жена Ашкенази – Ирина. Штерн подошёл вплотную к калитке.
Ирина по фотографиям из прессы узнала Армиллия и поэтому обошлась без дежурной улыбки, которой одаривала в былое время редких посетителей дома.
– Что Вам угодно? – грудной голос красиво-увядающей женщины был завораживающим, даже, несмотря на сухость тона.
– Меня зовут Армиллий Штерн и мне угодно переговорить с Вашим мужем, – акцентировано-надменному тону не удалось вывести Ирину из себя.
– Мой муж не был предупреждён о Вашем визите. Я узнаю, сможет ли он вообще Вас принять. Не обессудьте, но Вам придётся подождать здесь, – издевательский смысл слов и характер преподнесения стали достойным ответом узурпатору.
Это была её маленькая месть за то, что произошло по вине этого… человека.
Штерн был взбешён, но не только не подал вида, а нарисовал на лице улыбку, правда, не слишком привлекательную, растянув и без того тонкие губы.
– Жду с нетерпением, мадам.
Охранник, который не привык выражать эмоции, не мог скрыть своего изумления. Он никогда не слышал, чтобы кто-либо смел так вызывающе вести себя с его хозяином.
Ирина вскоре вернулась, молча открыла калитку и также без слов впустила Армиллия.
– А Вы, – обращаясь к Харе, промолвила Ирина, поправив колье на шее, – останьтесь здесь. Не бойтесь, в доме только муж и дети. Хотя у них есть оружие, но оно стреляет, к сожалению, только пластмассовыми шариками. Уважаемый гость будет в полной безопасности.
Фраза «уважаемый гость» прозвучала как «негодяй». Охранник выразительно посмотрел на Штерна. Тот слегка кивнул головой, скривив рот.
– Вы очень любезны, мадам, – несколько развязно произнёс Армиллий и жестом руки предложил Ирине провести его в дом. – Причём очень.
– И Ваша учтивость, месье, выше всяких похвал – дежурно для светской беседы отозвалась Ирина и начала тяжеловесно подниматься по ступеням.
– Такой шикарный вид, что молчать неприлично, – в манере биндюжника с Молдаванки не очень тихо озвучил мысли хозяин положения.
          Штерн последовал за женщиной, невольно поймав себя на желании… Впрочем, он почти всегда ловил себя на этом желании, видя аппетитную попку…
Кабинет у Ашкенази был под стать дому. Красивый, овальной формы стол, белоснежный кожаный диван и два таких же кресла, изумительной ручной работы стеклянный столик на позолоченной подставке в виде грифона… По совокупности увиденного Армиллий ощутил чувство похожее на зависть, отчего ему стало даже не по себе, но это была минутная слабость императора, не более.
– Присаживайтесь, – холодно, не вставая с дивана, предложил хозяин кабинета, – Чувствуйте себя как дома, хотя Вы и так везде чувствуете себя как дома.
– Благодарю. Я понял, что Вы меня узнали, – плюхнулся в кресло посетитель.
– Ну, положим, благо Вы не дарите никому, разве что себе, а кто Вы – знает весь город.
– Да-а-а, и не только, – довольно затянул Штерн. – Настало моё время отбирать блага, а таким как Вы – отдавать…
– Итак? – резко оборвал Пётр.
– Я Вас надолго не задержу. Я сделаю Вам предложение, от которого будет трудно отказаться…
– Итак?
– Нетерпение – не лучшая черта делового человека, – обжёг Петра взглядом Штерн.
– Благодаря Вам я уже не деловой, – поморщился Голова.
– Таки да. Но я не буду испытывать Ваше терпение, – доставая пистолет, сказал Армиллий, и направил его дулом в сторону Ашкенази.  – Это – Walther P99, один из самых лучших пистолетов в мире.
Петра было трудно чем-то испугать, но тут он, человек не робкого десятка, действительно, немного перетрухнул.
– Императором может быть только один, – зловеще ухмыльнулся Штерн и направил пистолет рукоятью в сторону Головы. – Возьми.
– Мы уже на «ты», – быстро вернул прежнее самообладание Голова.
– Это не важно. Уйди красиво…
– А то что?
– А то красивая жена, симпатичные детишки… Ну ты же всё понимаешь.
Пётр понимал. «Лихие» девяностые возвращались. Но теперь он был один. Армиллий положил пистолет на столик и встал с кресла.
– Два дня на принятие решения. Да, продырявь голову аккуратно – сохрани своё лицо, – на прощанье иронически посоветовал Штерн и поставил точку: – Не провожай.
Голова и не собирался.   
– Теперь хоть на «Титаник», – прошептал неостывшему следу сефарда Ашкенази и распечатал пачку «Мальборо».
А для принятия решения ему хватило одного дня. За это время Пётр вывез свою семью из города в столицу, а сам предпочёл исчезнуть. Городская свалка подходила для этого лучше всего остального. Во всяком случае не хуже корабля, обреченного на встречу с айсбергом. Находясь в черте города, Голова был незаметен для всесильного Штерна, зато сам мог черпать информацию о нём из различных источников и ждать…
Ищейки Штерна так и не смогли найти Ашкенази, не предполагая, что строитель дворцов сможет жить на свалке. Возможно, они были не настолько умны, но, скорее всего, чересчур сыты. А сытый волк не воет на Луну.

Глава 7. Счастье бомжей

(10 карта старшего Аркана Таро – Колесо Фортуны)

Если хочешь быть счастливым, будь им.

Козьма Прутков

Если хочешь быть счастливым, будь им… Во всяком случае, попытка – не пытка.

Некозьма Прутков

Это утро, в принципе, не отличалось бы особенно от других, если бы не истошный крик явно свихнувшегося Попа, который в четыре часа «объявил» о начале новой… счастливой жизни для себя и своих товарищей. И не мудрено, ведь его Маша навела десять малюсеньких крысенят, среди которых был он – альбинос Сеня! Конечно и остальные детеныши, которых Поп обобщенно уже называл «внучатки», получили свои имена, но вряд ли их когда-нибудь озвучит даже «дедушка», когда есть Маша и Сеня!
Голова Головы, как всегда разумно, рассудила, что в таком состоянии рассчитывать сегодня на Попа не приходится. Слишком уж было заметно, что творится в душе расстриги, какие мысли и, главное, какие чувства его одолевают. О какой работе в такой праздничный для Попа день могла идти речь!
А расстрига, глядя на Машу и приплод, думал о женщине, именем которой назвал крысу. Грызун был единственным, по-настоящему близким для него существом и не только на свалке, но и в целом свете. А женщина? Женщина осталась лишь тенью воспоминаний.
       Ещё достаточно молодой, крепкий мужчина с чёрной, кучерявой и опрятной бородой, углубился в согревавшие его всё это время мысли.
Маша… Миловидная девушка практически ночевала в старой деревенской церкви, после того как батюшка Григорий, в миру Александр, принял приход. Маша приходила раньше всех и уходила позже всех.
В то время отец Григорий был ещё сущим юнцом, так и не встретившим на момент принятия церковного сана своей «матушки». Его чёрные глаза светились верой, его голос бился в церквушке как небесная птица в тесной клетке. Отца Григория любили все, а некоторые представительницы слабого пола настолько, что мечтали доказать это на деле, введя чистую душу в грех.
Но чувство Маши было особенным! Маша любила отца Григория как небо любит звезды, как весна солнце, как тишина гармонию.  Но священник ничего не замечал, окрыленный пронизанными Небесным Светом мыслями. Конечно же, в них не могло быть места женщине с её запретными плодами. Не могло…
И всё-таки он влюбился в эту курносую девушку с едва сформировавшейся фигурой, с огромными глазами цвета осеннего безоблачного неба и это стоило Попу и его сана, и краха его надежд. И в этом случае не обошлось без ля фам, которую французское выражение, ставшее крылатым, в случае неприятностей настоятельно рекомендует «шерше».
Безумно и безответно влюблённая в отца Григория, эта, оставшаяся неизвестной, фурия мирилась с тем, что не любима, но не смогла согласиться с тем, что предмет её обожания влюблён в другую. К тому же такую страшненькую… Какая же женщина признает соперницу лучше себя неотразимой?!
«Маша, Маша, а ведь мы могли быть счастливы, если бы я тогда не струсил и не попытался убежать от себя. Теперь я поп-расстрига и моё место здесь. А где твоё место, где и с кем?» – с невыразимой грустью подумал Поп и погасил последние искры воспоминаний…
А в это время Голова обсуждал с остальными бомжами план работы. В руках у каждого из них было по два мешка из-под сахара.
Всё началось с обычного приветствия.
– Итак, мои не очень юные ГОЛОВАстики, пора начинать трудовой день, – произнёс традиционную вводную Голова и дал указание Вобле: – На тебе шлакоблок и кирпичи.
Вобла смачно сплюнул, надел рукавицы и поплёлся по направлению к Боссу, усердно работавшему передними лапами у основания недавно образовавшейся огромной пирамиды мусора…
Это не была Великая пирамида Гизы – единственное из «Семи чудес света» сохранившихся до наших дней. Архитектором мусорной пирамиды был не Хемиун, визирь и племянник Хеопса, а окончивший восемь классов средней школы директор коммунального предприятия по утилизации бытовых отходов и строительного мусора Василий Васильевич Холуев. Он был примером карьерного роста целеустремлённого юноши с ограниченными способностями. 
Внешность Холуева и интеллект кричали: «Дарвин прав, человек произошёл от обезьяны»! Черты его лица, как по отдельности, так и в совокупности, явно свидетельствовали в пользу эволюционной теории: низкий череп, покатый лоб, сильный затылочный рельеф, широкий нос, крупные зубы, глубоко посаженные глазёнки и волнистый барашек чёрных волос. Поверьте, внешность не слишком привлекательная. В характере Холуева тоже было много от обезьяны, конечно с учётом проецирования физиологии примата на психологию человека.   
Но несмотря, а скорее благодаря этому Вася уверенно шагал по карьерной лестнице, правда так слоноподобно, что окружающим, а не только ему, казалось, что очередная ступень не выдержит этот почти побочный продукт эволюции. Те, кто, и не без основания, отрицали своё родство с приматами, вынуждены были констатировать, что в вопросах выживаемости и приспособляемости подобных Васе найдётся немного.
Конечно, Холуев не собирался останавливаться на достигнутом, готовя себе материальную базу для очередного шажка наверх. В этой связи он даже начал подумывать о том, чтобы сменить неблагозвучную фамилию. Но, заглянув в интернет, Вася вычитал, что первоначальный смысл слова холуй – это отруби и месиво для скота, а также мусор на заливных лугах после наводнения. Что касается современного нелицеприятного значения, то оно появилось значительно позднее.
Холуев прозрел! Сама судьба вела его по жизненным лабиринтам, обещая головокружительный успех и всё благодаря фамилии. Ведь перед тем как стать директором предприятия Василий возглавлял откормочный комплекс при мясоперерабатывающем заводе.
«Вот тебе и отруби, вот тебе и месиво для скота!  Сейчас он кто?! Руководитель предприятия, на балансе которого находится крупнейшая в регионе свалка!»  – самодовольно подумал Холуев, потирая от удовольствия руки. Так что, по крайней мере, в данное время фамилия была не просто уместна, она была судьбоносна. 
При въезде на свалку какой-то умник прилепил вывеску с многообещающей надписью: «Клондайк», содранную с фасада магазина, не выдержавшего конкуренцию с супермаркетами. Вот те и мусор на заливных лугах! Золотая жила!
Дальнейшие размышления директора носили финансовый и сексуальный характер. Что касается финансов, то он отметил нездоровую тенденцию снижения дохода от Головы… Ха! А ведь звучит, как, впрочем, всегда звучало: «Доход от головы».
Да, Василий существенно пополнил свой бездонный карман, эффективно используя потенциал своего предприятия. Он регулярно продавал налево бензин и дизельное топливо, эксплуатировал транспортные средства по своему усмотрению. И это было здорово. Но вот доходы от неофициальной продажи сырья с «Клондайка», заготовку которого он поручил Голове, из месяца в месяц таяли. Холуев смачно, по-лакейски, выругался.
«Уж  не крысятничает ли Голова? Не в меду ли у главной пчёлки свалки пальчики?! – неожиданно, вслед за матом, мелькнула мысль, от которой неприятный холодок пробежал по волосатой спине примата. – В ближайшее время надо бы его навестить».
Что касается секса, то Василий намного «переплюнул» среднестатистического, согласно недавно проведённым исследованиям, мужчину по количеству мыслей об интиме в день. Так, вместо традиционных девятнадцати раз он думал о сексе, как минимум, в два раза больше, хотя предметом его эротических размышлений была одна и та же женщина – заместитель директора коммунального предприятия «Прометей» Левая Светлана Петровна. Именно на ней он мысленно испробовал все позы Камасутры, из которых наш эротоман знал аж целых три. Эти мысли ненадолго отвлекли Холуева от размышлений о финансовых проблемах.
А теперь к свалке…
– Надо завершить строительство пристройки. Не заметим, как наступят холода, господа бомжи, – назидательно произнёс Голова после того как дал задание Вобле. – Так что в ближайшее время проведём субботник.
– Пипец, – пробубнила себе под нос, естественно, Пипец, закончив фразу: «надо ж…»  матерным словом, которое можно перевести как: «попасть во что-то грязное, неприятное».
– Аксиома!  – прокричал Голова, обращаясь к лысому мужчине лет тридцати, делая вид, что не услышал мата.
Мужчина, в свою очередь, не обратил никакого внимания на призыв, но не потому, что сделал вид, а потому, что «утонул» в разрешении очередной математической задачи.
– Аксиома! – почти заорал Голова.
– А… Да… Что… Я…! – выпалил Аксиома.
– Т-в-о-ё т-р-я-п-ь-е, – громко, буквораздельно проговорил Голова.
– А… Да…Я… Понял…  – дошло до Аксиомы.
– И не филонь, – напутствовал Голова.
– А… Да… Я… Конечно… – заверил Аксиома.
– Т-р-я-п-ь-ё! – послал ему в спину Голова и незлобно пробубнил: – Акробат ты наш математический.
Пипец брезгливо крякнула во след удаляющемуся Аксиоме, Паровоз выпустила олимпийские кольца дыма, а Пьер сочувственно вздохнула.
– Паровоз, на тебе пластиковые и стеклянные бутылки, – разрушил идиллию театральной паузы главный бомж свалки.
– Есть, шеф! – прокуренным голосом отозвалась Паровоз, не выпуская сигареты изо рта. Затем она, словно по команде «кругом», развернулась и сделала три шага, чеканя каждый. Армейские ботинки отозвались гулом и подняли позёмку пыли.
– Вольно! – вдогонку, улыбаясь в шикарные усы, пробасил Голова. – Ты не на плацу.
Вместо ответа Паровоз только сильнее начала печатать шаг.
– Так, дамочки, перехожу к Вам. Железная леди, Вы на металлоломе…
– Снова я! Меня что можно… – возмутилась Пипец и добавила одну из коронных фраз, которую мы из этических соображений перефразируем как: «удовлетворять чередованием орогенитальных, влагалищых и анальных форм полового акта при гетеросексуальном сношении»?
– Пипец! – повысил тон до крика Голова. Затем, быстро овладев собой, заявил: – Не обольщайся. А правила наши ты знаешь…
– Знаю, знаю… Все вы, буржуи… – промямлила Пипец, закончив фразой, смысл которой в переводе с матерного сводился к следующему: «хитрые, лживые, эгоистичные, наглые, своекорыстные, «скользкие», скрытные, «себе на уме», «тёмные» люди, склонные к совершению исподтишка разного рода пакостей или подлостей, преследующие свои личные интересы в ущерб другим людям».
После этого, задрав гордо вверх голову, Пипец поплелась от бомж-стоянки вдоль лесополосы, наполовину зачахшей от чадящей бытовой химии. Когда шли дожди, когда снег превращался в весенние ручьи, химикаты тающему островку зелени щедро поставляла свалка. На фоне этого мрачноватого пейзажа дородное тело Пипец в эротично облегающем демисезонном пальтишке выглядело удивительно респектабельно.
«Да, – мысленно отметил, соскучившийся по женской ласке, Вобла, глядя вслед проходившей мимо женщины, – а попец у Пипец, что надо».
В этот момент Пьер начала читать на французском «Голову фавна» Артюра Рембо, что в удачном переводе Михаила Кудинова звучит так:

Среди листвы зелёно-золотой,
Листвы, чей контур зыбок и где спящий
Скрыт поцелуй, – там быстрый и живой
Фавн, разорвавший вдруг узоры чащи…

Голова резко прервал Пьера.
– Ну, хватит читать своего «самоубийцу духа», – блеснул перед ней полученными от неё же знаниями Голова.
– Да, но этот «самоубийца» оставил такой след, который стал вехой в мировой литературе… – с жаром парировала Пьер, проведя пятерней по ришаровским волосам.
– Ладно, ладно, – перебил знатока французской литературы Голова и ехидно добавил, глядя в сторону погружённого в мысли Попа, к которому, облизываясь, приближалась Лора. – На тебе картон и бумага. Не забывай о «крысиной библиотеке».
В то время как Пьер, что-то бормоча себе под нос, направилась к центру свалки Голова боковым зрением увидел, как Поп, сидя на самодельном табурете возле незавершённой пристройки к бомж-стоянке, не отрывая головы от крысиного выводка, пнул Лору ботинком в бок. Сука, нисколько не обидевшись, вильнула хвостом и поплелась за Пьером, которая вместо нежной крысятинки могла предложить, хотя и более прозаичное, но всё-таки съестное из своего «тормозка». Так было уже не один раз. Кроме того, Лоре приятно щекотали слух носовые звуки стихотворений на французском языке, которые постоянно декларировала Пьер, периодически запивая эмоции дешёвым коньяком, налитым в пластиковую бутылку.
«Всё как всегда. Видимо «поповское» счастье не для бомжей», – выпорхнула стрекоза мысли из головы Головы, когда он доставал из кармана модных брюк записную книжку, посредине которой, по всей её длине, лежала шикарная металлическая ручка из прошлой жизни.
Затем он направился в сторону четырёх куч, состоящих из аккуратно сложенных полипропиленовых мешков, заполненных дарами свалки: тряпьём, стеклом, макулатурой и пластиком. Рядом с ними располагалась усечённая пирамида, сложенная из битого кирпича и шлакоблоков. Вплотную к ней прилегал огромный, поверженный металлоломный «трансформер». На расстоянии прыжка гепарда ржавели его «комплектующие». В непосредственной близости от «чуда техники» располагались покорёженные, но, на удивление, исправные весы для взвешивания крупного рогатого скота.
Голова посчитал количество мешков в каждой куче и самостоятельно взвесил лом, перетаскивая его поближе к металлическому монстру. Всё это таинство сопровождалось внесением соответствующих записей в книжку и обильным потовыделением.
Закончив монотонно-утомительную работу, Голова зашёл внутрь бомж-стоянки, представлявшей собой удивительное по своей нелепости или гениальности архитектурное сооружение.
Какофоническое смешение строительных материалов, к слову сказать, в основном слепленных на совесть, на фоне довольно широкой, но тщедушной лесополосы, создавало сюрреалистическую картину. К написанию этой картины приложил немало труда собственно Голова. На то он и голова! Так вот, бывший бизнесмен, в своё время попортивший нервы не одному десятку строителей своих домов-дворцов и великолепных вилл, но, многому научившись у них, сумел воплотить некоторые собственные идеи в бомж-стоянке, которая представляла собой двухэтажное сооружение с трубой из бракованного красного кирпича. Её «украшали» многочисленные башенки из битого шлакоблока, стекла и плиток, собранных «головастиками» на свалке.
Центральная башня была настолько просторной, что в ней легко разместились кровать, стол, стул и тумбочка. В башню вела узкая, слепленная при помощи болтов, фантазийная металлическая лестница.
В башне, как и положено, жил Голова. На первом этаже он соорудил даже не очень чадящий камин. Рядом с камином была прибита небольшая книжная полка, заполненная не только книгами «крысиной» тематики, но и прочим, литературным «винегретом». Входная дверь была сборно-добротной и запиралась изнутри на засов. Но это делали только на ночь.
Голова расположился в не слишком мягком, но зато не очень потёртом кресле и развернул свежий номер местной газеты «Рабочий летописец». Передовица снова была посвящена этому… проклятому Штерну. Не очень талантливый автор в бледных красках описывал в заказной статье сложившуюся в городе ситуацию c бродячими собаками. Кроме того, согласно её содержанию, гражданский долг каждого человека только в том и состоял, чтобы в случае выявления бездомных собак написать заявку на их отлов в коммунальное предприятие «Прометей», сообщив конкретные координаты места обитания животных. Автор статьи пообещал, что после этого туда тут же выедет бригада по отлову. И далее в том же духе.
Голова не сдержал грустную улыбку, когда прочитал, что пойманных собак в обязательном порядке будет осматривать ветеринар и определять их дальнейшую судьбу: здоровых – стерилизовать, больных – усыплять. Он вспомнил, как год назад на свалку забрёл косолапый, коренастый молдаванин по имени Ион, недавно вместе с женой приехавший в Каинск. Раскисший как осенняя грязь мужичонка поведал, что его, словно собаку, выгнала из дома жена, женщина, прямо надо сказать, взбалмошная, только за то, что он непочтительно отозвался о её любимом актёре. О каком именно служителе муз шла речь, Голова из вежливости не стал уточнять, а молдаванин не горел желанием назвать фамилию причины раздора.
Учитывая, что друзей в городе у Иона не было, а любовницей он ещё не успел обзавестись, ветеринар пробыл на свалке субботу и воскресенье, а рано утром в понедельник, немного придя в себя после душеспасительного общения с Попом, отправился на работу и уже не вернулся к бомжам. По всей видимости, жена сменила гнев на милость. Именно от Иона Голова теми самыми выходными узнал, как происходит массовая стерилизация.
По словам молдавского ветеринара… Непривычно, но ведь звучит: «молдавский ветеринар»! Так вот, это необычное словосочетание клятвенно утверждало, что операции бездомным собакам делались в самом дешёвом, но тяжёлом для животного, варианте. После операции суки некоторое время находились в холодных подвалах, гаражах, клетках. Затем их вывозили и выбрасывали, где не попади. Секрет Полишинеля, что любое где не попади – плохое место. Там ослабленные суки часто погибали, но многие из оставшихся в живых могли забеременеть… Что касается кобелей, то их, здоровы они или больны, просто усыпляли.
Странно, но в статье ни слова не говорилось о бездомных кошках.
«Что-то здесь не так, – сдвинул Голова брежневские брови. – Ладно, люди, а собаки то чем ему помешали? Просто какой-то натюрморт по-корейски!».
В мозгу Головы начали мелькать обрывки информации, выжатой из газет и слухов. Кроме основной мысли почти в каждой второй теме и слухе сквозили патологическая любовь к кошкам и такая же ненависть к собакам.
Неожиданно для себя Голова вспомнил, что собака в Каббале символизирует пятую сфиру Гебуру, которая с иврита переводится как «суровость». Она известна также под именами Трепет, Страх и Суд и является символом неотвратимости возмездия. Приговор неизбежен, как неизбежно и наказание.
Да, было над чем призадуматься.
«Неужели я на верном пути, – сладко шевельнулась в душе Головы месть. – Вот только где взять путеводитель?».
В этот момент в дверь вошли, если так можно было сказать, двое. Один из них, высокий и худой, ковылял, опираясь на плечо своего невысокого, пирожкового телосложения, товарища.  Он, к слову, тоже еле переставлял «ласты» размером с детские лыжи.  Голова сразу узнал коллег по несчастью, только несчастье их, видимо, было несравнимо большим…
Если хочешь быть счастливым, будь им, а, если несчастен, сделай хотя бы попытку что-то изменить и тогда Колесо Фортуны повернётся в Вашу сторону.

Глава 8. Новая метла

(15 карта старшего Аркана Таро – Дьявол)

Новые сапоги всегда жмут.

Козьма Прутков

Новые сапоги всегда жмут, но не все мозоли заживают.

Некозьма Прутков

Быть руководителем – это призвание, вернее, талант. Немногие из тех, кого так называют, а ещё меньше из тех, кто так величает сам себя, являются руководителями в полном смысле этого слова. Раздувать щёки от осознания собственной важности, хлопать по мягкому месту секретаршу, орать на чём свет стоит или делать одолжение коллективу, опрокинув с ним рюмку - другую на корпоративе – не только не обязанность руководителя, а профессиональный атавизм.
Кстати, несколько неизбитых слов о корпоративах. Пока долгожданные праздники в коллективах, натурально, плавно переходящие в банальные пьянки, не обозвали гордым словом корпоратив было всё понятно. В складчину организовывалось застолье, иногда с малой толикой профсоюзных денег, иногда с небольшим барским бонусом руководителя. Затем пара слов от директора, профсоюзного лидера и… поехало.
На застолье кто-то объедался и напивался на несколько дней вперёд, увеличивая печень в объёме, кто-то фонтанировал глупостями, кто-то заигрывал с сотрудницей, пощипывая зад зазнобы и намереваясь облизать её жирные губы, в то время как на корпоративе предметом сексуальной агрессии были не отдельные прелести сотрудницы, а в целом объект вожделения.
Это, разумеется, способствовало укреплению внутри коллективных связей. Причём настолько, что через определённое время некоторые представительницы женской половины коллектива начинали с трудом скрывать плоды… вечеринки.  В любом случае докорпоративный сабантуй порождал слухи, в отличие от корпоратива, который их закреплял.
Корпоратив, со своим новым веянием, стал синонимом места «вязки», вернее двух первых её периодов – заигрывания и получения сигнала о степени готовности «суки» к спариванию. Очень хорошо, если корпоративы проходят на территории предприятия, где «кобель» чувствует себя комфортно. Опытный самец немного поухаживает за «девочкой», которая в ответ, кокетничая, начинает благосклонно отводить глаза в сторону. А дальше, как обычно, подальше от глаз – поближе к телу.
Настоящий руководитель не навязывает проведение корпратива. Он делает так, что каждый день, проведённый на работе, становится, если не праздником, то приятным, хотя бы по сравнению с семейными буднями, времяпровождением.
Да, Фёдор Иванович не представлял собой образчик руководителя, но был счастлив впервые за столько лет. Теперь он снова ощутил себя «на коне» или «в седле». Это как вам будет угодно. Он, Булкин, стал директором предприятия. И не просто предприятия, а коммунального предприятия «Прометей»! И «крыша» у этого предприятия – сам Армиллий Штерн!
Теперь он снова наплаву и не какой-то речушки местного разлива, а бурной реки, на которой его коренастый, но юркий кораблик уверено лавирует среди скал, мелей и кораблей с гораздо большим водоизмещением. Но именно его, Фёдора Ивановича, судно плывёт в шлейфе славы великого и, по-настоящему, ужасного Штерна.
На мостике вся его команда и в том числе грудастый заместитель, которому Булкин отвёл почётную должность боцмана. Пока матросы заняты своим делом, они в его капитанской каюте распивают ром. Что касается стола, то он, без вариантов, заставлен изысканными блюдами и экзотическими фруктами. Но среди всего этого великолепия не могло не найтись места для увесистой миски любимого булкинского салата оливье, уплетая который правой рукой, левой капитан корабля медленно, но уверенно вёл… от округлой коленки всё выше и выше.
«Штат небольшой, но симпатичный, – с удовольствием констатировал Фёдор Иванович, – Особенно эта, как её, Светочка… Надо бы устроить в ближайшее время корпоратив по поводу… по поводу назначения на должность, чтобы познакомиться с ней поближе».
Продолжая думать на пике эротики и порно, Булкин достал из серванта приличный коньяк и два бокала, а из холодильника блюдце с нарезанными ломтями лимона. Затем он по селекторной связи, мурлыча, попросил секретаря, Ольгу Ивановну, пригласить к себе своего заместителя – Светлану Петровну Левую. Секретарь, теперь уже Булкина, «пережила» всех директоров «Прометея». Этот показался ей самым «слабым» среди всех его предшественников.
Ольга Ивановна была женщиной с каменным лицом и крупногабаритными чертами, но мягкой, пластилиновой душой. Она была старой девой, подарившей все свои нерастраченные на неблагодарный мужской пол чувства «кошачьей ферме», представленной пятью разномастными кошками и таким же количеством таких же разномастных котов. Всю свою заработную плату она тратила на братьев меньших, ведя более чем скромный образ жизни. Подруг у неё не было по причине невыносимого, неистребимого запаха в квартире. Она с ним пыталась сражаться, но всякий раз терпела неудачу… 
Не прошло и минуты, как в дверь вошла симпатичная, немного помятая жизнью, женщина лет тридцати. Но об этих помятостях знала только она, потому что научилась их мастерски, по - гримёрному, маскировать.
– Вызывали? – дежурно улыбаясь, а внутренне посылая Булкина на известный «хутор» ловить насекомых, грудным голосом произнесла грудастая Светлана Петровна.
– Присаживайтесь, – затрепетав от возбуждения, как муха в коровяке, предложил Булкин.
– Слушаюсь, – с едва, но всё-таки заметной, издевкой произнесла Светлана Петровна и скривилась в полупрезрительной ухмылке, посмотрев на приготовления новоиспечённого директора.
Это не осталось незамеченным для Фёдора Ивановича, что и вызвало обильное потоотделение.
Когда Левая села за стол, напоминавший, правда весьма и весьма отдаленно, стол у Штерна, на Булкина нахлынул истошно манящий аромат духов.
– Ну, Светочка… – после минутного, раздавленного с явным усилием, замешательства решил рискнуть пойти в наступление Фёдор Иванович.
 Но атака тут же захлебнулась, напоровшись на хищный взгляд женщины, претендовавшей, и вполне заслуженно, на его место.
Булкин этого не знал, но теперь даже он догадался, что не то что секса, а даже нормальных отношений между ними не будет. Но до чего же были соблазнительны эти чулочки в мелкую эротическую сеточку, в которую, как в паутину, попадали разгоряченные и окрылённые страстью мужские сердца!
«Придётся воспользоваться услугами жриц любви», – немного остудил свои фантазии Булкин, но только немного.
Фёдору Ивановичу ничего не оставалось, как начать деловой разговор, отложив распитие спиртного с кем-нибудь более покладистым. Правда, в беседе на производственную тему был тоже свой смысл, учитывая, что Армиллий Штерн дал Булкину задание к осени извести в городе и его окрестностях всех бродячих собак. Оказалось, что в штате нет сотрудников, на которых можно было возложить эту деликатную миссию. Ведь речь шла не о стерилизации, а об уничтожении собак. 
– Это дело под силу только бомжам, – в конце разговора уверенно заявила крашеная блондинка с безупречной стрижкой «Лисий хвост», так и не ставшая для Фёдора Ивановича Светочкой, и злорадно добавила: – Вам с ними будет просто договориться, господин директор.
– Это да, – задумчиво согласился Булкин, сделав вид, что не услышал ехидной фразы и сделал последнюю попытку «оседлать кобылку»: – А как Вы думаете, когда удобнее будет организовать корпоратив по случаю…
– Вот именно по случаю случая, – грубо скаламбурила Левая, оборвав Фёдора Ивановича.
– И всё-таки? – попробовало вяло сопротивляться либидо Булкина, нарисовавшего на физиономии квашеную улыбку.
– После испытательного срока, господин директор, – как от назойливой мухи отмахнулась Светлана Петровна. 
– А когда он заканчивается? – проявил искренний интерес Фёдор Иванович.
– Когда решит Штерн, – как обухом по голове ударила Левая и, эротично покачивая бёдрами, вышла из кабинета руководителя предприятия, хлопком закрыв за собой дверь.
Она была чрезвычайно дольна собой. Впрочем, как всегда.
«Могло быть и хуже, – мысленно и невесело подвёл итог разговору Булкин. – Какие проблемы».
Фёдор Иванович плюхнулся в кресло и помрачнел. Взгляд его кочевал от бутылки коньяка до картины на стене, точной, по мнению местного художника, копии полотна скандинавского живописца, оригинал произведения которого висел в зале заседаний самого Армиллия Штерна.
Настроение было мерзким, под стать моросящему за окном дождю. Булкин задумался над тем, что не сможет справиться с заданием человека, не выполнять требования которого не пожелаешь даже врагу…
Неожиданно зазвонил мобильный телефон и высветился номер Штерна, заканчивающийся на три шестёрки.
«Неужели он читает мысли?!», – Фёдора Ивановича бросило в жар.
– Освоились? – без предисловий холодно-твёрдым голосом спросил Армиллий.
– Да-а-а, – бледно проблеял Булкин.
– И?.. – спросил, словно отвесил подзатыльник, Штерн.
– Поеду нанимать работников, которые выполнят поставленную Вами задачу, – отчеканил Фёдор Иванович и повёл рукой по голове.
– И?.. – Армиллий не скрывал нетерпения.
– Думаю нанять бомжей на городской свалке, – испуганной пичужкой выпалил Фёдор Иванович.
– Правильно, – приободрил Булкина Штерн. – Но перед поездкой жду Вас к себе с подробным планом мероприятий.
– Когда? – с тайной надеждой, что не сегодня, уточнил Фёдор Иванович.
– Сегодня, ровно через три часа, – нанося каждой гласной буквой удар по голове Булкина, ответил Армиллий, разбив надежду директора «Прометея» на отсрочку приговора вдребезги.
При этом акцент был сделан на слове «ровно», хотя к Штерну и так никто, и никогда не опаздывал.
– Понял, – обречённо прожевал слово Булкин, испуганно икнув.
– Я в этом и не сомневался, – захлопнул дверь разговора Армиллий и отключил телефон.
У Фёдора Ивановича стартовала истерика.
– Светлану Петровну срочно ко мне! – орал по селектору Булкин, словно известная всему городу торговка Павлина Курочкина. – Срочно!
Пока Левая ещё не открыла дверь директорского кабинета, остановимся на этом занимательном персонаже. Натуральная блондинка с накаченными ботоксом губами и фигурой самой пышной кустодиевской женщины была известна в Каинске многим представительницам слабого пола. А тот, кто хоть раз побывал на Центральном рынке города, вне зависимости от половой принадлежности, имел удовольствие слышать высокий бас Курочкиной, не хуже, чем у Шаляпина, портрет которого написал Кустодиев в перерывах между изображением дамочек в теле.
Павлина была единственным продавцом женского нижнего белья на рынке и не потому, что незаконным образом устранила всех своих конкурентов. Просто она переманила всех клиентов исполнением музыкальных партий из репертуара Фёдора Ивановича Шаляпина, «заглушив» оппонентов… Прямо полный тёзка Булкина! Рядом с Курочкиной торговала Мыльница, которая поставила на поток изготовление в домашних условиях полноценных кусков мыла из обмылков, «наводнивших» её квартиру.
Павлина просто обожала куплеты Мефистофиля «На Земле весь род людской», особенно это место:

…В умилении сердечном,
Прославляя истукан,
Люди разных каст и стран
Пляшут в круге бесконечном,
Окружая пьедестал,
Окружая пьедестал!

Сатана там правит бал,
Там правит бал!
Сатана там правит бал,
Там правит бал!..

Поговаривали, что сам Армиллий Штерн регулярно приглашал Павлину Курочкину к себе в замок и, конечно же, не для интимных утех с пышнотелым продавцом женского нижнего белья. Во время визитов Курочкиной в замок с кроваво-красной черепицей, на которую ни разу, подчёркиваю, ни разу не упала, ни одна капля дождя, мрачный архитектурный шедевр, напоминавший застывшую музыку Вагнера, преображался. Казалось, что ужасные великаны и гаргули становились ещё ужаснее, а русалки и гномы ещё таинственнее…
На этот раз Светлана Петровна пришла через пять минут, сияя кровожадной улыбкой амазонки, укокошившей пару мужиков. Яркая губная помада явно была ей к лицу. Уже довольно неидеальную форму груди Левой делал соблазнительным бюстгальтер, разумеется, купленный у Павлины. К этому времени Фёдор Иванович уже «накатил» пару рюмок коньяка.
– Слушаю Вас, – произнесла, словно отвесила пощёчину, Светлана Петровна.
Изрядно захмелевший, не столько от алкоголя, сколько от страха перед предстоящей встречей с хозяином города, директор бросился перед Светланой Петровной на колени, страстно обхватив при этом ноги своего заместителя в сногсшибательных чулках в сеточку.
– Светочка, выручайте, – запинающийся Булкин не обратил внимания на поморщившееся лицо своего заместителя. – Помогите!.. Через три часа я должен быть у Армиллия Борисовича Штерна с планом мероприятий… Я пропал.
Приятные черты неприметно помятого лица Светланы Петровны исказила безобразная улыбка: тоненькие губы изобразили волну. С брезгливым выражением лица, переросшим в презрение, когда Фёдор Иванович громко икнул, она с трудом оторвала потные булкинские руки от своих ног.
– Прекратите истерику, – облила холодным тоном раскрасневшееся лицо Булкина Светлана Петровна. – Я помогу, но приведите себя в порядок и…
– Я всё сделаю, чтобы Вы мне не сказали, – перебил её благодарный Фёдор Иванович.
– Я знаю, знаю. У Вас нет другого выхода, – железным тоном заявила Светлана Петровна.
– Не понял… – отозвался директор, который начал догадываться и от этой мысли совершенно отрезвел. – Совсем… Какие проблемы.
– Да всё Вы поняли. Не валяйте дурака, хотя это Вам к лицу. Хотя, возможно, я слишком Вас переоцениваю. В любом случае, глупы Вы или нет, а директором, фактически, буду я. Вы же с этого дня станете беспрекословно выполнять все мои требования, – испепелила тоном, не терпящим возражения, Левая. Вынося вердикт.
– Но… Но мы так не договаривались, – всё же попробовал сопротивляться поверженный Булкин.
– Ну, если так, то расхлебывайте всё сами, – заявила Светлана Петровна, резко развернулась и направилась в сторону двери, покрытой дубовым шпоном.
Она уже коснулась не избалованной домашней работой рукой дверной ручки китайского производства как услышала деревянную фразу, эхом отскочившую от двери.
– Я согласен на всё, – набатно произнёс Фёдор Иванович.
– Вот и славно, «булочка», – обернувшись, произнесла, словно плюнула в лицо, Светлана Петровна, одарив директора победным взглядом, от которого ему стало не по себе.
Булкин, получивший вербальную оплеуху, вынужден был проглотить обиду, которую мысленно тут же запил коньяком.
– Я сказал Штерну, что буду нанимать бомжей на городской свалке и он это одобрил. Включите данный пункт в план мероприятий, – неожиданно к месту вспомнив о недавнем разговоре с Армиллием, и, стараясь сохранить остатки разорванного в клочья достоинства, Фёдор Иванович дал, видимо, последнее указание своему заму.
Светлана Петровна пренебрежительно фыркнула, чем окончательно уничтожила Булкина.
– Какие проблемы, – грустно пошептал Фёдор Иванович, когда дверь закрылась за подчиненной, хотя теперь подчинённым, фактически, был он сам. – Хотя куда уж хуже.
Небогатое, но всё-таки воображение нарисовало картину того как его надёжно скроенный кораблик неожиданно садится на мель, а огромное судно Штерна, очертаниями похожее на «Титаник», удаляется всё дальше и дальше.  Булкину стало реально обидно. Он даже попытался найти слова для диалога с воображаемым Армиллием, но не находил их.
По мере того как грусть неумолимо заполняла его душу, опустошалась бутылка коньяка. Фёдор Иванович знал, что в таком состоянии хмель его не возьмёт, а запах? Он проверено знал, как с ним бороться. Пригоршня кофейных зёрен и…
В этот момент в кабинет без стука вошла шикарно увядающая Левая, молча положила на стол мышиного цвета папку и, не спрашивая разрешения, уселась на стул. Упираясь каблуками не дешевых туфель о ножку стола, она отъехала от него по недорогому, но приличному, ламинату и по-шеронстоунски забросила ногу за ногу. В другой раз Булкин сглотнул бы слюну, но не в этот. Пот проступил на его могучем лбу, пока он читал план мероприятий.
Светлана Петровна была довольна собой. Нет, не так. Учитывая, что Левая всегда была чрезвычайно довольна собой, на этот раз она чувствовала себя исключительно удовлетворённой. Кроме того, намечался романтический вечер с Мишей, работавшим водителем на предприятии. Где-то внутри приятно кольнуло от воспоминания недавней встречи. Смазливый парнишка оказался мужчиной в постели. Это была её лучшая находка за последние десять лет. А, учитывая, что за последние десять лет их было не менее трёхсот, паренька можно было назвать постельным асом, хотя с чересчур примитивно-приматным воображением. 
– Хорошо, – облегченно проговорил Фёдор Иванович и по селектору, сохраняя директорский тон, попросил Ольгу Ивановну срочно вызвать водителя, в которого в той или иной степени были влюблены все женщины «Прометея».
Надо сказать, что ладно скроенный шатен Миша в силу трудовой зависимости вынужден был, хотя и не без удовольствия, отдавать предпочтение лишь Светлане Петровне, оценив по достоинству бразильский темперамент женщины.
Затем Фёдор Иванович заискивающе предложил своему заму выпить.
– Я  на работе, тем более с руководством, не пью, – ядовито заметила Левая, укусив: – И Вам не советую…
В этот момент в дверь отрывисто постучали.
– Войдите! – облегчённо выкрикнул Булкин.
В кабинет уверено вошёл водитель, дежурно поздоровался с директором и любезно с его заместителем, незаметно послав ей губами поцелуй. 
– Ты заправлен? – важно спросил Булкин, гордо прибавив: – Едем к Армиллию Борисовичу Штерну.
– Вы, наверное, забыли, что едете к нему на такси, – резким тоном, не терпящим возражения, заявила Светлана Петровна, а затем продолжила, победно взглянув на Булкина, а после сладострастно на Мишу: – А я поеду по Вашим поручениям...
Водителем вызванного Ольгой Ивановной такси был тот самый водитель. В смысле тот, который первый раз отвозил Булкина к Штерну.
– Офис Штерна!
Таксист внимательно посмотрел на Булкина, стараясь что-то припомнить. Его обоняние резко, но приятно полоснул запах кофе с еле уловимыми коньячными нотками.
«Он или не он», – на родном языке подумал таксист и с ветерком доставил пассажира к офису, так и не определившись.
И тут его рассуждения наглым образом прервал новый вызов.
– Трыдцат пятый заказ приняль, – на ломаном русском буркнул приземлённый горец и рванул с места, произнеся вслух фразу, относящуюся к Булкину: – И хрэн с ным.
Славянская брань с кавказским акцентом – это просто хачапури с вареньем…
– С чем, с заказом? – удивился приятный женский голос по рации.
– С хрэном, – буркнул таксист.
– Хрен с хреном?
– А што, у каждого хрэна должэн бить хрэн, – подытожил, променявший горы на степь, довольный своей шуткой, таксист.
Вышедшему из такси Булкину показалось, что Сталин на капоте автомобиля хитро прищурил глаз и с издёвкой проговорил: «В наще времья со слабими не принята била считатся, – считались толка с сильними».
Директору стало обидно, хотя на правду и на вождей, даже мёртвых, не обижаются. Что поделаешь, если заместитель поступила с директором как во времена Иосифа Виссарионовича…
На этот раз дитя порока было более приветливым, но не потому, что Фёдор Иванович стал его привлекать, а потому, что ночь удалась.
Булкин не обратил внимания на карамельный обмен взглядами провожатого и немного смущенного охранника. 
На этот раз разговор с Армиллием был кратким. Вернее, это был не совсем разговор. Штерн, молча, прочитал план мероприятий, удовлетворённо кивнул головой, встал из-за стола и также, молча, вышел из зала заседаний. Благодаря Левой, Булкин выполз сухим из воды и, спасибо Светлане Петровне, его виртуальный корабль не разбился, но сел на мель. 
После молчаливого диалога Фёдор Иванович захотел прогуляться по наполненному разномастными звуками городу, чтобы попытаться сложить всё воедино и решить, как ему вернуть свою капитанскую каюту, выгнав оттуда наглого, смазливого боцмана.
«Ах, Светочка, Светочка», – и сладко, и горько мысленно вымолвил Булкин.
– А за «булочку» ты ещё ответишь! – продолжил вслух Фёдор Иванович. – Какие проблемы.
Новые сапоги всегда жмут, но кому-то ведь удаётся их разносить, даже, несмотря на Дьявольскую боль.

Глава 9. Коллеги по несчастью

(12 карта старшего Аркана Таро – Повешенный)

Всегда держись начеку!

Козьма Прутков

Всегда держись на чеку, чтобы не прошляпить хотя бы шляпу…

Некозьма Прутков

– Воды! – почти в один охрипший, необычного тембра, голос то ли попросили, то ли потребовали вошедшие в бомж-стоянку.
Голова молча встал с кресла и притянул из угла комнаты два вполне приличных стула. На один из них плюхнулся долговязый, на другой, облегчённо вздохнув, уселся коренастый, с пивным пузьком, мужичок, выставив вперёд ноги, обутые в туфли лыжного размера. Затем Голова подошёл к видавшему виды, без стёкол, серванту и достал наркомовский графин с двумя, гранёными ещё во времена царя-гороха, стаканами. Поставив всё это на журнальный столик, Голова выдернул из графина пробку из-под дешёвого вина и вылил почти всю воду в два стакана, которые жадно осушили, как шелкопутные верблюды на водопое, визитеры. Высоким оказался Аким Душкин, низким – Потап Заливанский.
– Спасибо, – голоском евнуха пропел Аким.
– Спасибо, – вдогонку пробасил Потап.
– Со спасибо в ресторан не сходишь, – банально съязвил Голова.
– В мой теперь точно, – грустно, но удачно отшутился Потап.
– Значит, он и до вас добрался? – задал риторический вопрос Голова.
– Добрался, – хмуро отозвался Заливанский, потирая гематомы на ногах.
– Ещё как добрался, – голосок евнуха обрёл злобные нотки.
– Били? – в лоб, без обиняков, с явным интересом осведомился Голова.
– Ага, – подтвердил Аким, – Но я легко отделался – сумел вовремя откупиться.
– Я тоже, но не вовремя. Меня всё равно, от души, прилично отделали, – поделился Потап, непроизвольно сжав кулаки. – Штерновские отморозки это умеют. Особенно, как их… А, Кастет и Харя!
В голове Заливанского мелькнуло лицо идола с острова Пасхи, перекочевавшее на перекаченное тело, а следом за ним щетинистая физиономия Колобка, наконец-то нашедшего своё тело.
– У одного в голове маргарин, а у другого спрей, – подытожил его мысли Аким.
– Не обделались – и ладно, – не обращаясь ни к кому, высказал суждение Голова и произнёс под нос: – Значит теперь все под ним.
– Сукин сын, – застонал Душкин.
– Кошкин, – с явным намёком на любимцев Армиллия поправил Голова.
– Это точно, – подтвердил Потап, который, как и большинство в городе, знал о патологической привязанности Штерна к этим прямым представителям семейства.
– Не думал, что сефарду нужен «Экстаз» … – начал Голова.
– Я тоже, – поддержал Аким. – Хотя от дерьма до шоколада…
– Жаль и твой, Потап, пивной бизнес, – не дал Душкину развить тему Голова.
– А какое название – «Деньги на ветер»! – на пониженной ноте ностальгически простонал Заливанский и почти сорвался на слезу. – Моё любимое детище!
– Ещё бы, для кого деньги на ветер, а для тебя в карман, – грустно съязвил Аким.
– Ты тоже не бедствовал. Твои нужники не знали отбоя от нуждающихся, – делая акцент на последнем слове во фразе, огрызнулся Потап.
– Ладно, хватит собачиться, – угомонил их Голова. – Нужда у нас теперь одна – лишить империю императора или у императора отобрать империю. Это уж как получится. Вот такой вот хук слева.
– Это точно, – поддержал Душкин, частенько сравнивающий себя с императором Веспасианом, с которым его роднил туалетный бизнес. – И апперкот в придачу.
– Брэк… – прервал обмен боксерской терминологией Потап.
– А как там поживает совесть Каинска? – поинтересовался, направив разговор в новое русло, Голова. – Уже неделю ни одной статьи Кляксина…
Писать о себе в третьем лице мне ещё не приходилось. Ну да ладно, ложки-матрёшки.
Итак, Кляксин… Надо уделить внимание этому каинскому персонажу хотя бы за то, что он единственный из своих собратьев по перу кто отказался писать по указке великого Штерна. Лишь бы только не превратить его в мученика, потому что во всём остальном это был обычный самовлюблённый чудак, возомнивший себя миксом от журналистики… Хм… Самокритично.
Кляксин считал себя экспертом в вопросах местной проституции, ровняясь в этом амплуа на Эрвина Киша, – знатока парижских куртизанок. Именно ему принадлежит, ставший знаменитым, афоризм: «Собака укусила человека – это не информация, это банальность. Человек укусил собаку – вот это информация!». Подобно Хэмингуэю и Оруэллу Киш исколесил почти все горячие точки планеты, не прославившись, но получив некоторую известность своими очерками с мест боевых действий. О славе военного корреспондента Кляксину оставалось только мечтать… чего греха таить.
Кляксин, как и Владимир Гиляровский, кем только не работал до начала журналисткой карьеры. Даже запаховедом и трубочистом. Конечно, это не переворачиватель пингвинов, но всё же. Кляксин, также, как и Гиляровский, специализировался на уголовной хронике и получил заслуженную славу лучшего репортёра региона… Во всяком случае об этом свидетельствует несколько дипломов и сотни отзывов…
Подражая Хантеру Томпсону, изобретателю гонзо-журналистики, поменявшему местами значение сюжета и фона изложения, Кляксин в течение полугода колесил по странам СНГ с бандой байкеров. Но это были не «Ангелы ада», а «Демоны рая» и написал он не бессюжетный роман «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», а «Бесстрашие и любовь в Каинске», в котором также щедро поделился опытом своей безумной жизни в избранном городе… Это да! Ложки-матрёшки.
Не оригинально, но Штерну было за что ненавидеть Кляксина, единственного журналиста, посмевшего писать правду об Армиллии. Но вскоре её запретили публиковать. А что стоит правда под сукном?!
Но Кляксин нашёл выход. Он начал развешивать свои статьи на автобусных остановках, которые горожане не только читали, но и переписывали, опаздывая на работу и ужин.
Однако, вначале Штерн, оценив талант Кляксина, предложил журналисту работу на себя. Журналист отказался и теперь мог добавить к своему журналистскому миксу приключения в психиатрической клинике в стиле Джозефа Пулитцера. Но Кляксину, благодаря Штерну, не надо было симулировать сумасшествие. «Тихая гавань» встретила журналиста как родного. Возможно, Кляксина ждала самая известная в мире журналистская премия, а, возможно, и название премии в его честь. Что там пулитцеровская премия! Премия имени Кляксина – вот это да!..
– Ему повезло меньше. Он отказался писать под диктовку Штерна и по его воле оказался в «Тихой гавани», – выдал на-гора уже известную нам информацию о Кляксине Потап.
– Да, вам повезло больше, чем сумасшедшим, хотя… как знать, как знать, – с задумчивой иронией проговорил Голова и выдал афоризм: – Да и то верно, что, превозмогая рассудок, становишься идиотом…
Пока Душкин не прокомментировал сказанное, уделим заслуженное внимание каинскому бедламу, которым мы незаслуженно манкировали. Думаю, что небольшая зарисовка будет уместной.
Частная психиатрическая клиника, как и всё более-менее значимое в городе, известное дело, принадлежала Штерну. Раньше, до реконструкции, в здании клиники располагалась городская прачечная. Это было капитальное архитектурное сооружение в стиле сталинского ампира, уничтоженного Постановлением Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР от 4 ноября 1955 года № 1871 «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». В этом судьбоносном для «застывшей музыки» нормативном документе среди прочего значилось:
«…Увлекаясь показной стороной, многие архитекторы занимаются главным образом украшением фасадов зданий… Ничем не оправданные башенные надстройки, многочисленные декоративные колоннады и портики и другие архитектурные излишества, заимствованные из прошлого, стали массовым явлением при строительстве жилых и общественных зданий, в результате чего за последние годы на жилищное строительство перерасходовано много государственных средств, на которые можно было бы построить не один миллион квадратных метров жилой площади для трудящихся…».
Да, это было красивое здание с немецким качеством. Даже будучи пленными, псевдоарийцы строили на совесть. Хрущампир не выдерживал никакой конкуренции с этими, якобы, ничем, кроме визуального удовольствия и пространственного комфорта, не оправданными «архитектурными излишествами».
«Душевнобольной юмор», – невесело прокомментировал мозг Кляксина один из «шедевров» главврача: «Здесь вы найдёте душевный покой», когда его в смирительной рубашке тучные санитары бесцеремонно втащили в вестибюль клиники. Кроваво-красное обещание на белом фоне, как тряпка на быка, разместилось на фасаде здания под названием психиатрической клиники, написанном большими готическими буквами цвета чёрного янтаря.
Мишкин встретил журналиста с напускным радушием, криво усмехнулся, хихикнул и протянул волосатую, во всех смыслах этого слова, руку. Затем он её демонстративно одёрнул.
– Простите, не заметил, – намекая на смирительную рубашку произнёс главврач с противной ухмылкой и продолжил: – Ну да это временно. Скоро Вы окажитесь в приятной компании единомышленников.
– Хозяин шуту рад, но не встанет с ним в ряд, – Кляксин смыслом поговорки и несдержанно-резким тоном попытался вывести Мишкина из себя. – Ты очень любезен, господин шут. 
– О, Вы даже не представляете насколько любезен, уважаемый служитель «жёлтой» музы. Ваши просторные апартаменты Вы разделите с Бэтменом, Эйнштейном, Тайсоном, НЛО, Диогеном и, конечно же, Наполеоном.
– Твоя работа?
– Не понял.
– Клички, ложки-матрёшки…
– А-а-а… Моя, – самодовольно произнёс главврач, прищурив половецкие глазки.
– Бледновато, – и интонацией, и выражением лица надругался над мишкиновской гордыней Кляксин и небрежно присовокупил: – Лучше быть в одной палате с Наполеоном, чем во дворце с таким ничтожеством как ты.
– Смело, учитывая ситуацию, но грубовато для известного журналиста. Да, кстати, Вы всегда можете вернуться к писательскому станку, если будете усердно сочинять под диктовку господина Штерна.
– Никогда волк не станет шакалом, – пренебрежительно высказался журналист, завершив очередным перлом: – Дактиль ямбу – не хорей.
– Хорей – не хорей, а никогда не говорите никогда. Время лечит. Во всяком случае, так говорят. А теперь милости прошу к нашему шалашу, – жестом руки дал старт движению словоохотливый и не обделённый юмором «суслик».
Два санитара повели Кляксина по коридору.
– Да! – вдогонку уводимому крикнул Мишкин и громко произнёс: – Вас я буду называть Перро. И вот ещё совет: сходите с ума и пишите сказки, если не хотите служить хозяину.
Пока Мишкин хихикал, довольный собой, санитары остановились перед металлической дверью с надписью: «Палата № 6».
– По-Чеховски, – хмыкнул журналист, оценив на этот раз по достоинству шутку Мишкина,  а  затем, обращаясь к сопровождавшим обезличенным лицам, поинтересовался: – Неужели ваш главврач такой поклонник таланта писателя из Таганрога?
Санитары одинаково тупо посмотрели на болтливого пациента. Один из них открыл дверь, другой втолкнул Кляксина в палату.
Когда журналист произносил «по-Чеховски», он даже не предполагал насколько. В комнате с единственным зарешётчатым окошком слева и справа стояло по четыре металлических кровати, привинченных к полу. В палате, по-Чеховски, было шесть сумасшедших, правда одеты они были не в синие, а белоснежные больничные халаты и без колпаков.
«Бабочки на булавочке», – выдало фразу воспалённое грядущими переменами сознание.
Один из них, тот самый бывший преподаватель истории в Каинском техническом университете, Колышкин Андрей Васильевич, сходил с ума постепенно и чинно. Настоящие преподаватели в основном народ странный, на грани сумасшествия, и когда эта грань нарушается, сразу и не заметишь. Это уже потом разница между нормальным и блаженным становится такой, что-либо нормальные изолируют сумасшедшего, либо идиот или имбецил загонит под лавку нормальных, как не раз бывало в нашей истории.
Объектом сумасшествия Колышкин избрал типичную для амбициозно-интеллектуального умопомешательства личность – Наполеона. Как ни странно, то ли Колышкин всегда был похож на великого корсиканца, то ли стал на него похож в процессе трансформации личности, но в любом случае «Война и мир», мемуары, документы эпохи поэзии и благородства, а также «болотное» погружение в образ сделали своё дело.
Маленький профессор сидел на кровати, поглаживая круглый послеобеденный живот. Открытая пола халата обнажила короткие ножки с жирными ляжками. В самодовольном выражении лица читалось: «Я и есть история».
Наполеон соизволил мутным, но величественным взглядом одарить вошедшего. Но так как Кляксин не представлял никакого интереса для великого человека, Наполеон погрузился в собственные мысли, не забыв изобразить на лице императорское глубокомыслие.
Он довольно часто произносил монологи, не вступая в дискуссии. Да и с кем было в них вступать?
Второй пациент быстро и благополучно стал идиотом на почве алкоголизма. Да, это был тот самый Гулькин, который последнее что помнил перед тем как сойти с ума, так это комиксы про Бэтмена. Видимо рассудок решил оставить последним именно этот отпечаток в отшлифованном алкоголем мозгу несчастного. Бэтмен как и положено «летал» по палате, размахивая руками и выкрикивая нечто пафосное и героическое, но не членораздельное. В «полёте» он зацепил лицо Кляксина, с которого санитары успели снять смирительную рубашку.
– Осторожней, – буркнул журналист, натягивая белоснежный халат.
– У-у-у, – отозвался долговязый и тщедушный Бэтмен, остервенело взмахивая руками и кружась вокруг нового соседа.
Третьего сумасшедшего Мишкин окрестил Эйнштейном. Тот сидел на кровати лицом к стене и указательным пальцем правой руки что-то на ней писал, видимо какие-то формулы. Лысая, яйцевидной формы, голова блестела от пота. В прошлом Эйнштейн не имел никакого отношения к научной деятельности. Он вообще не имел никакого отношения к любой деятельности. Эйнштейн никогда и нигде не работал, а сидел на шее у своей богатенькой мамаши. Его настоящее имя и фамилия – Егор Зенькин. Это был редкий случай, когда человек сошёл с ума, не слишком напрягая извилины. Теперь Зенькин, впиваясь «зеньками» в стену, писал и писал, не обращая никакого внимания на нового пациента. Он вообще не обращал ни на кого никакого внимания и не требовал внимания к себе за редким исключением, как, например, вчера.
– Материя – это Иллюзия, данная нам в ощущениях. Ноль – это не число, это состояние вне Времени и Пространства. Абсолютное состояние, – глядя в потолок, начал гнусавить Эйнштейн, выйдя на середину комнаты, – Значит, 0 – 0 = 1 и это есть Уравнение акта Творения, в результате которого из состояния вне Времени и Пространства образуется Иллюзия Материи, рождая спор о первичности Сознания или Материи. А спора нет! Потому что Материя – это Иллюзия, одна Иллюзия, плод воображения Сознания. Значит, Человек – это дар Сознания Творца, облачённый в индивидуальную форму Иллюзии Материи…
Эйнштейн сделал паузу, наблюдая за «порханием» Бэтмена, остервенело машущим руками. Когда Бэтмен немного угомонился, Зенькин-Эйнштей гнусаво продолжил.
– …Из этого следует Уравнение равновесия. Если 0 – 0 = 1, то 0 = 1. То есть, Иллюзия Материи уравновешена существованием Сотворившей её Истинной Вечности и Бесконечности, а, значит, Творцом. Только благодаря этому равновесию, обладая иллюзией бытия и сознанием, Человек может стать творцом своего мира или его разрушителем. В первом случае происходит обогащение дара Сознания Творца, рождающее Вечную Индивидуальность. Данному волеизъявлению Человека соответствует Уравнение созидания: 0 + 1 = 0, что следует из Уравнения акта Творения, то есть исчезновение индивидуальной формы Иллюзии Материи и присоединение дара к Абсолютной Истине Сознания…
Эйнштейн замолчал, потому что его прервал расчихавшийся «император», который простудился на вчерашней прогулке в саду «Тихой гавани».
– …Во втором случае волеизъявление Человека, разрушая исходное равновесие, представляет собой Уравнение разрушения, являющееся противопоставлением Уравнению созидания и выглядит следующим образом: 0 – 1 = 0. Это означает, что дар Сознания Творца был обеднён за счёт обогащения Иллюзии Материи, превращая Человека в адепта Золотого Тельца, Тлена, которому может поклоняться только Тленный. Прах к праху – не аксиома, а Истина… Пояснить? Объединим формулу Уравнения созидания и формулу Уравнения разрушения и получим: (0 + 1) + (0 – 1) = 0 + 0 или 0 = 0. Иначе Абсолют!.. 
– Это значит, что бешеной собаке не уйти от бешеного пса, – после паузы, голосом и тоном блаженного Фрола, произнёс собрат-юродивый.
Эйнштейн, закончив выступление, направился к кровати и очень скоро перестал обращать внимание на кого бы то ни было, даже на неугомонного Бэтмена и простуженного Наполеона.
Бред или не бред, но Эйнштейна «слушали». Дело в том, что Мишкин когда-то записал одно из ранних выступление Эйнштейна на диктофон так, для смеха, и дал послушать Штерну.
К удивлению главврача, Армиллий был предельно серьёзен.
Вскоре после этого «Тихую гавань» посетили солидные учёные мужи. Они установили в палате видеокамеру и прослушивающее устройство, обеспечив круглосуточное наблюдение к тщательно законспирированному неудовольствию Мишкина, который теперь был вынужден в своей любимой палате «фильтровать» и своё поведение, и свои словосочетания.
Аудио-видео запись очередного глубоководного выступления Эйнштейна незамедлительно легла на стол Армиллия Борисовича. На протяжении почти всего времени ознакомления с записью лицо Штерна было задумчивым.
– Неужели недостающее звено Каббалы после Сефер Йециры и Зоар, – в середине записи с волнением в голосе произнёс Штерн.
Но последняя фраза блаженного вызвала у Армиллия Борисовича неожиданный, БЕСконтрольный приступ бешенства. Будь с ним кто-нибудь рядом, несчастного свидетеля ожидала бы участь тех свидетелей, которые долго не живут.
Четвёртый пациент считал, что его хотят похитить инопланетяне для проведения экспериментов. Он часами стоял возле окошка. В его рыжих волосах по утрам гуляли солнечные весёлые блики, по вечерам – печальные отблески. Мишкин дал несчастному прозвище НЛО. Тот так давно находился в клинике, что все, в том числе и главврач, забыли его настоящее имя.
– Они летят, они летят, – с завидным, но утомительным, постоянством бормотал НЛО.
Когда он считал, что «они» уже прилетели, НЛО пулей бросался под свою кровать и, дрожа всем телом, начинал стонать. В этот момент к нему обычно подлетал неутомимый Бэтмем и на языке летучих мышей обещал справиться с нашествием инопланетян. То ли не понимая, то ли, не будучи уверенным в действенности помощи Бэтмена, НЛО начинал уже не просто стонать, а завывать.
Пятый безумец постоянно приседал, отжимался, бегал на месте и боксировал воздух. Прекрасное телосложение выдавало в нём бывшего спортсмена. Видимо он настолько часто получал по голове, что она дала непоправимый сбой. С лёгкой руки Мишкина душевнобольного называли Тайсон, хотя бывший спортсмен явно не тянул на супертяжа и не откусывал на ринге ушные раковны. Безумец почти не говорил, кроме слов: «Апперкот, джэб, кросс, нокдаун, нокаут, свинг, стрет…». Боксёрской терминологии с лихвой хватало, чтобы заменять слова и передавать скупые эмоции Тайсона.
– Апперкот, – сказал, как сплюнул, Тайсон, что, видимо, означало привет. Над неоднократно сломанным носом живенько забегали битумные глазки. Затем псих начал снова приседать и отжиматься.
«Один юродивый – даже хорошо. Два – неплохо. Три – терпимо. Четыре – куда ни шло. Пять – невыносимо. Шесть…» – невесело считал, размышляя Кляксин, плюхнувшись на кровать.
– Нокаут? – отвлёкшись от приседаний, поинтересовался у Кляксина Тайсон.
– Причём полный, – отозвался журналист.
Шестой сумасшедший страдал редким синдромом Диогена и, естественно, без вариантов получил в прозвище имя древнегреческого философа. Это был самый невыносимый характер среди обитателей палаты подстать своей фамилии – Злобин. Диоген был необщительным, недоверчивым. Он испытывал негативное отношение даже к тем, кто хотел ему помочь. Этот Диоген не просто упрекнул бы Александра Македонского, он бы послал его… завоёвывать Китай, в случае успеха лишив нас возможности вкушать плоды азиатского чуда. Ведь, если бы Поднебесная была завоёвана Александром Великим, мы бы имели очередную цивилизованную страну с её рыночной экономикой, а не классический пример осовремененного НЭПа Советской России, импортированная постановка которого позволила Китаю сохранить видимость коммунистической идеологии и стать ведущим мировым экспортёром, обогнав страны хиреющего, но не загнивающего капитала. 
В итоге Срединное государство, в очередной раз присвоив чужую идею, уверенно балансирует между рынком и планом. Конфуцианская Поднебесная кружит над миром, скупая долговые обязательства цивилизованных стран и заполняя их своим давно избыточным населением. И это не фанера над Парижем или дирижабль в неприветливом небе туманного Альбиона.
– «Да, Китай рассудком не понять, а идиоту и не надо», – когда-то резко парировал Кляксин упрёк в свой адрес относительно серии статей о китайских кампаниях, успешно работавших в регионе до появления Армиллия. Теперь они тоже благополучно работают, но уже под чутким контролем со стороны Штерна…
Экскурсия по психиатрической клинике состоялась, вернёмся в бомж-стоянку. Итак, что там произнёс Душкин после глубокомысленного афоризма Головы?.. Да, точно!..
– Звучит не очень обнадеживающе, – зазвенело в ответ почти контральто Акима и плюхнулось в жерло камина.
– Так что же нам делать? – угрюмо поинтересовался Потап.
– Вас ищут? – вопросом на вопрос ответил Голова.
– Нет, но возвращаться в город равнозначно самоубийству, – отозвался Аким.
– И куда вы намерены направить свои стопы? – хлопнул Потапа по плечу Ашкенази и еле сдержал улыбку, невольно взглянув на его «ласты».
– Не знаю, – ответил Потап.
– Увы, я тоже, – поддержал его Аким.
– В этом случае напрашивается: незнание не освобождает от ответственности, – невесело произнёс Голова и продолжил: – Ладно, оставайтесь на свалке. Теперь ваше место, как и моё, здесь. Вакансии в артели «головастиков» найдутся. Лишние пары рук будут не лишними.
– Мы в этом и не сомневались, – съязвил Аким.
– Да, но в порядочном обществе бомжей принято иметь прозвища, – проговорил Петя, прищурив глаза.
– Тогда я буду Пиратом, – бодро заявил Заливанский.
– А я – Веспасианом, – с пафосом произнёс Душкин.
– Я и не сомневался, но это длинно и сложно как для свалки, даже для «Клондайка». Давай проще – Веся.
– Веся так Веся, – согласился Аким. – Только это как-то по…
– Еврейски, – закончил предложение Голова.
– Таки да, – подтвердил Веся.
– А тебе идёт, – с иронией в голосе произнёс Пират.
– Ага, как медведю лапти, – криво ухмыльнулся Веся.
– Ладно, устраивайтесь поудобнее, белоручки. Завтра начнёте их мозолить, – пообещал, расплывшись в улыбке Ашкенази.
– Давно ли ты стал стахановцем, Голова? И мозолей у тебя что-то не видно, – отозвался Веся.
– Руководить – не мозоли плодить, – отшутился главный бомж.
– Да, мы все доруководились, – грустно пробасил Пират.
– Это точно, – подвёл итог Петя, расправив пышные усы. – Отдыхайте, а я навещу ваших соплеменников – «санитаров свалки». Такие вот лорды натюрморты.
Глова шёл, пиная пластиковую бутылку, и размышлял. Он любил и умел размышлять. Ашкенази намеревался припомнить высказывание Тита Лукреция Кара: «Не ясно ли всякому, что природа наша требует лишь одного – чтобы тело не ощущало страданий, и чтобы мы могли наслаждаться размышлениями и приятными ощущениями, не зная страха и тревог?». Но безуспешно. Не поддавался и афоризм Вольтера: «Люди мало размышляют; они читают небрежно, судят поспешно и принимают мнения, как принимают монету, потому что она расхожая». Голова Головы явно буксовала. И тому была причина – проклятый сефард.
«Надо что-то делать», – предложил не менее глубокомысленную, чем Чернышевский со своим «Что делать?», затравку внутреннему диалогу Логики с Интуицией Мозг Головы.
«Надо», – неопределенно подтвердила Интуиция.
«Ну и?», – поинтересовалась Логика.
«Что и?», – уклончиво, вопросом на вопрос, ответила Интуиция.
«Ничего», – разозлилась Логика.
«И я о том же», – парировала Интуиция.
«Да пошла ты…», – послала Интуицию, куда надо, Логика.
«Сама пошла…», – неизобретательно парировала Интуиция.
Незамысловатый диалог закончился, вопросы остались.
«Значит не время», – раздражённо подвёл итог Мозг.
Пока Голова пытался размышлять, Потап и Аким продолжили разговор.
– Если кому-то и удастся одолеть этого упыря Штерна, так это только Голове, – отбил на столе пальцами барабанную дробь Веся. – Хотя родить ежа против шерсти…
– На то он и Голова, а мы теперь его «головастики», – не дал закончить фразу Пират.
– Скорее «жабы», – поправил Веся. – Квакаем, а толку…
– Жабы – это точно. К тому же на мели, – согласился Пират.
– Таки да. Благо, не препарированные, – поддержал Веся.
– А помнишь, как весело было на презентации моего пивного ресторана? – неожиданно перевёл тему разговора Пират.
– Да, я думал, что мой мочевой пузырь лопнет под охрипшие попугайские крики: «Пиастры, пиастры!».
– Но оказалось, что не только посетители, но и я выбросил деньги на ветер, – вяло улыбнулся Пират.
– Как корабль назовёшь…
– Так он и пойдёт ко дну, – закончил предложение Пират.
– «Экстаз» тоже не плывёт по течению… – пришло время грустно улыбнуться Весе.
– Канализации, – уточнил Пират.
– Очень смешно. Оба на «Клондайке», а денег нет.
– Пиастры, пиастры! Корабли на абордаж! Пиастры, пиастры! Вперёд, пиратский экипаж! – пропел, если это так можно было назвать, Пират. 
– Клоун, – оценил пение Веся и прибавил: – Безголосый.
– Два.
– Что два? – не понял Веся.
– Клоуна.
– Только не на арене цирка, а свалки с «клондайком» запахов! Это тебе не алле-оп, когда за удачной репризой следует шквал аплодисментов и охапки цветов. Наше алле-оп посадило нас на задницу, – выдал незамысловатую тираду товарищу по несчастью Веся.
– И то так.
– Только так! Но смеётся тот, кто смеётся последним и дело будет в шляпе.
– Ага. А пока что мы с тобой – шляпы.
– Да, нам не позавидует даже Повешенный.

Глава 10. Икар

(1 карта старшего Аркана Таро – Маг)

Козыряй!

Козьма Прутков

Не унывай!

Некозьма Прутков

Булкин, разминая «булки», медленно брёл по городу. Его мысли порхали от Штерна к Левой, туда и обратно. Маленькие крылышки не позволяли подняться высоко, зато в этом было и своё преимущество. Ведь падать такому насекомому не так больно.
Мысли директора «Промит» нельзя было назвать весёлыми, поэтому к ним неизбежно должна была присоединиться и присоединилась третья и традиционно предложила выпить. Фёдор Иванович уже предвкушал настоящую бугламу от Ираклия, владельца и шеф-повара уютного ресторанчика «Горец», который облюбовала грузинская, осетинская и дагестанская диаспоры, но куда охотно приходили и те, кто просто любил вкусно и остро покушать и при этом не был вегетарианцем. К бугламе полагалась самая что ни на есть настоящая чача... В общем, эта третья мысль согрела Булкина.
«Какие проблемы», – подумал Фёдор Иванович, что в данном конкретном случае означало: напьюсь, забудусь, просплюсь, опохмелюсь или что-то в этом роде.
Прямо по курсу по проспекту Мира шёл, вернее летящей походкой сокращал расстояние, молодой человек среднего роста, приятной наружности и насвистывал мелодию, склеенную из различных музыкальных фрагментов, от частушек до «Ленинградской» симфонии Шестаковича.
По-детски чистое, но по-цыгански смуглое лицо было лишено всякого намёка на растительность. Фигуру спортивного телосложения элегантно подчёркивал белоснежный костюм, с которым вызывающе контрастировали такого же цвета кроссовки с двумя чёрными полосками по бокам. Горделивая осанка и нос с горбинкой выдавали благородство происхождения на генетическом уровне. Юношу звали Икар.
Лучшей характеристикой для нашего персонажа будет проведённый нами сравнительный анализ его с другими икарами.
Начнём с метода исключения. Сразу скажу, что искомый персонаж не имел ничего общего с Икаром из известного мифа. Наш Икар в отличие от легендарного тёзки легко и непринуждённо балансировал между двумя основными стихиями: Огнём, по-китайски Ян, в виде Солнца, и Водой, в китайском варианте Инь, в образе моря, как между молотом и наковальней, Богом и Дьяволом.
Не в пример мифологическому Икару наш персонаж не намеревался подняться слишком близко к испепеляющему Солнцу. Говоря эзоповым языком, он не позволял себе глупость дать возможность палящим лучами растопить воск, скрепляющий перья крыльев, ибо… Ибо это грозило падением со страшной высоты и гибель в морской пучине. Он просто наслаждался полётом, не желая его прервать жаждой прикосновения к Солнцу.
Не был наш Икар и тем, кто был изображён на известной картине Питера Брейгеля Старшего «Падение Икара». Немного найдётся художников столь мистических, чем этот Питер. Его картина – это… это поистине метафорический, стихийный апофеоз безграничного равнодушия. Ух ты! Здорово сказано… На картине изображён пастух, который смотрит в небо, пахарь – в землю, рыболов – в воду. Вокруг – скалы, каменные глыбы, здания и сооружения. В море безжизненные корабли и лодки, а Солнце… Бледное бедное Солнце. Вот они стихии: воздух, земля, металл, вода, камень, дерево и огонь! Хаос гармонии и не только!
Среди этого скромного великолепия стихий, в правом нижнем углу, бедствие – барахтающиеся в воде ноги безрассудного Икара, потерявшего крылья в безумной попытке приблизиться к Жёлтому карлику – младшему брату Сириуса. Перья хищников и их жертв, прикреплённые его отцом, Дедалом, при помощи воска, медленно опускаются на чешую волн. Жалкая судьба человеческой гордыни на фоне тотального безразличия! Над ней возвышается огромная фигура пахаря, напоминающая Небесного Адама Кадмона, скромного труженика и земного творца. Всё это делает контраст между саморазрушением и самосозиданием ещё ярче…
И тем более наш Икар не был знаменитым Икаром Енукидзе, к творчеству которого испытывал неистребимую, патологическую привязанность сам Армиллий Штерн. Чтобы в полной мере осознать, кем не был наш Икар, необходимо заглянуть в душу того, кто написал художественный шедевр с поэтическим названием «Прелюдия полёта Икара». Прокто… Извините, исследователи творчества Енукидзе в одно горло утверждали, что Икар Енукидзе и есть сам Енукидзе.
Раз уж мы снова вспомнили об этом знаменитом гомосексуалисте, напишем детали его портрета им же растёртыми красками, но нашей кистью.
Так вот, на одном из допросов, который растянулся на целых два дня, Енукидзе, кумир Николь, рассказал типичную историю гомосексуалиста. Но рассказал её так артистично, так проникновенно, что помимо воли вызвал у следователя что-то отдалённо, ну очень отдалённо, напоминающее сочувствие. Дескать, и братьев у него не было, и рос он вместе с сёстрами, и воспитывался вместе с ними, невольно разделяя игры и интересы с не такими уж и прекрасными представительницами прекрасного пола. Видите ли, и было ему чуть больше двадцати лет, когда он поступал в ВУЗ. И в это время судьба-злодейка столкнула его лбом с профессиональным педерастом, который был намного старше Енукидзе и занимал большой пост. Он помог Енукидзе поступить на учёбу и не преминул воспользоваться этим загадочным чувством благодарности… Прямо как у Вани и Николь! С той лишь разницей, что у этой сладкой парочки предметом благодарности была не учёба, а работа… причём у самого Штерна… 
В общем, в итоге, бедный, неискушённый юноша Енукидзе был соблазнён и несколько раз вступал с обеспеченным педерастом со стажем в половые сношения, без зазрения совести приврав, что был активной стороной процесса.
«Вскоре я нашёл в себе силы порвать с ним отношения, бросил учёбу и уехал в Москву. Потом поступил в художественное училище и думал, что мой порок никогда больше не проявится. – зафиксировано в протоколе допроса обвиняемого Енукидзе.  – Но оказалось, что этот порок находится в моих генах от рождения...».
Дальше – глубже.
«Половые сношения с мужчинами были более привлекательны для меня, чем близость с женщинами. Если от сношений с женщинами я безболезненно мог воздерживаться, то вспышки страсти к мужчинам буквально сжигали меня…», – исповедовался следователю Енукидзе.
Недурно. Ведь по чистой логике бисексуальность удваивает вероятность секса.
«Я понимал, что влечение к мужчинам пагубно и говорил об этом своим товарищам. Многим я говорил, что я – педераст, но товарищи не верили, ругали меня, чтобы я не болтал глупостей. Другие знали, что я говорю правду и молчали. Своему самому большому и преданному другу я как-то говорил, что мне нужно застрелиться, так как я не могу справиться со своей страстью к мужчинам…», – изливал душу Енукидзе, забывая, что однополая любовь – это вызов появлению Евы в жизни Адама.
«В последнее время сдерживать себя от удовлетворения половой страсти к мужчинам я уже не мог, эта страсть оказалась сильнее меня. По поводу этой болезни к врачам не обращался... Когда я был арестован первый раз, я дал правдивые и чистосердечные признания в своей причастности к преступной деятельности Никаяна. Он в то время представлял культуру республики за границей, а раньше работал в системе органов госбезопасности… Инициатором нескольких актов мужеложства, которые были совершены мною с Никаяном, был последний, который, по существу, совратил меня...», – откровенничал Енукидзе, своими чистосердечными показаниями справедливо уничтожив репутацию армянина – визитной карточки республики за рубежом.
«Я свой гомосексуализм не скрывал и не скрываю, это моя болезнь, я болею с детства... Я не могу благодарить прокурора, он был жесток. Жесток, но справедлив и от закона не отступил ни на йоту. Я приношу свои извинения конвою, этим прелестным мальчикам,  которые слушали всю эту грязь. Прошу суд вынести справедливый приговор», – таким было последнее слово знаменитого подсудимого.
Прелестные мальчики! Недурственно!.. Видимо, на фоне смазливых конвоиров жестокий прокурор, которому сексуальная одержимость метра Енукидзе мысленно натянула не один десяток платьев из различных эпох, не впечатлил разрывающееся между вдохновением и пороком одиночество мастера.
Болел Енукидзе гомосексуализмом с детства или его совратили? А может это причудливая игра его богатого воображения, которая стала страшной правдой только в тюрьме? Загадка по-енукидзевски. Но пусть её разгадывает Ники и… Ваня.
И ещё одна загадка. Зачем Енукидзе настоял на том, чтобы его подпись под обращением к Генеральному секретарю и прочим в защиту арестованного журналиста Ростислава Белобокова стояла первой? Было ли это неистребимым желанием выделиться? Или напрямую связано с событиями, произошедшими за год до этого на персональной выставке картин Енукидзе под названием «Тени», где почитатели его таланта впервые увидели ту самую картину «Прелюдия полёта Икара»? Или что-то третье? В любом случае только информация… голая информация и ничего более.
После вычурно-кружевной речи художника, который уже разменял пятый десяток, неожиданно последовала акция протеста против ареста антисоветской интеллигенции, – так называемых «шестидесятников». Выступившему на выставке Игорю Буба было чуть больше тридцати, Ростиславу Белобокову и Вениамину Гусу – под тридцать.
К тому времени за плечами Белобокова был факультет журналистики государственного университета, где он даже стал комсоргом. Неплохой старт для диссидента! Белобоков окончил университет с отличием и блестяще защитил дипломную работу. После этого он три года работал на телевизионной студии, сначала редактором, а затем старшим редактором выпусков для молодёжи. Дальше год на строительстве гидроэлектростанции, защита кандидатской диссертации, работа в газете… Прекрасная карьера и вдруг… диссидент.
Что касается Вениамина Гуса, то он после школы поступил на историко-филологический факультет государственного педагогического университета и одновременно учился в литературной студии. Затем Гус работал в сельской школе учителем. Год спустя он был призван на службу в Советскую Армию, в период прохождения которой в результате несчастного случая или по другой, лишённой героизма, причине потерял фалангу пальца. Позже Вениамин Гус становится аспирантом. Тоже неплохо… для диссидента.
И, наконец, Буба. После окончания школы он обучался в педагогическом институте. Будущий диссидент был комсоргом высшего учебного заведения, лектором обкома Ленинского коммунистического союза молодёжи! После окончания учёбы Буба стал аспирантом института литературы при Академии наук. Затем работал редактором в журнале, стал членом Союза писателей. И вдруг… протест.
Почему они? Почему именно на выставке Енукидзе? Может это был его очередной коллаж, смонтированный из осколков бутылочного стекла гордыни, бусинок амбиций, пуговиц самолюбования, этикеток мыслеблудства?..  А, может, действительно, прозрение и попытка сопротивления. И снова загадка! Вопросы как тени. Они либо сгущаются, либо рассеиваются, но преследуют каждого…
Енукидзе преследовали вопросы и ответы на них он зашифровал в образе Икара, скрыв свои чувства и мысли за слоем масла. Енукидзе стал тенью театра теней неравнодушных современников и равнодушных потомков. Он превратился в художника, запечатлевшего и расплескавшего душу, наследившего и оставившего свой след. Этот психологический коллаж, а также пребывание в тюрьме создали Икара-Енукидзе, мечтавшего не о достижении цели, а о красоте прелюдии полёта, его эпатажности и метафизическом аффекте неизбежного падения. Отсюда и все эти выходки, фирменные прыжки… во сне и наяву.
Нет, наш Икар, безусловно, не имел ничего общего с Икаром Енукидзе.
Как я уже говорил, Армиллий Штерн был ярым почитателем талантливой боли или больного таланта, по несчастному великого, человека. Может быть, именно поэтому коллажи и картины украшали странный, жуткий замок, а гламурный Николь получил безапелляционное указание приобрести все, заметьте все, произведения Енукидзе…
Что касается нашего Икара… Что касается нашего Икара, то он, едва касаясь асфальта, приближался к одному из перекрёстков. По ходу движения молодого человека на обочине дороги сидела опрятная, не полная и не худая, молодящаяся старушка с грудью четвёртого размера в джинсах со стразами и футболке, изготовленной под заказ с рекламной надписью: «КУПИ!» под вангоговским подсолнечником, и торговала семечками.
Всё это выглядело бы довольно двусмысленно, если бы не габариты бюста, разместившие «ку» на правой груди, а «пи» с восклицанием, соответственно, на левой, превращая слоги в отдельные слова.  Для тех, кто смотрел комедию Данелии, а также знает, что «пи» – это значение математической константы без труда расшифровали бы надпись на футболке.
 Два недавно выкрашенных кухонных совдеповских табурета позволили пожилой женщине организовать нехитрый бизнес. Налоги она не платила, зато ежедневно рассчитывалась с участковым натурой… То бишь семечками, которыми сотрудник правоохранительного органа без зазрения совести набивал карманы, как таксидермист чучело ватой и опилками. 
Поравнявшись с бизнес-леди, Икар резко притормозил.
– Как поживает бизнес, сударыня? Вектор продаж неуклонно стремится вверх? – приятный тенор располагал к диалогу, а зелёные глаза задорно искрились, как у заигравшегося котёнка.
– Какой там бизнес, внучок! Весь бизнес у Штерна, а у меня так, семечки, – с радостью вступила в диалог крашеная в цвет лысой автошины мадам в годах, переваливших за полтора максимальных возраста бальзаковской женщины.
– А Вы, бабушка, не только смелая, но и за словом в карман не лезете.
– Не лезу, внучок, чай не щипач какой. Наоборот, семечек в карман насыплю, если купишь. А что касается смелости так я уже своё отбоялась.
– И почём нонче испытание силы воли? – блеснул улыбкой как блесной юноша.
– Что? – удивилась юная старушка.
– Как говорится: хочешь испытать силу воли – попробуй съесть только одну семечку! – пояснил Икар.
– А, понятно! – усмехнулась женщина и озвучила смешную цену за стакан семечек.
– И копеечный интерес – уже прогресс. Как не дословно утверждал английский историк Томас Маколей, и пять процентов для прибыли – норма. Не продешевили, миссис?
– Нет, милок, особенно если англичанин со мной за одно.
– Тогда беру… обратно слова и безвозвратно семечки. Я за отечественного товаропроизводителя. В какой валюте произведём расчёт: долларах США, Канады или Австралии, а может быть в фунтах или тугриках? Шучу, шучу. Вы же не обменный пункт. Только товар я приму исключительно в цивильной упаковке. Не хочу запятнать пиджак. Даже в соннике написано, что чистая одежда к благополучию. Почему наяву должно быть иначе? – выпалил молодой человек, протягивая деньги. – Сдачу оставьте на семечки.
– Спасибо, внучек, удачи тебе, – приятно улыбнулась собеседница.
– И Вам, сударыня. Удача лучше сдачи, как сказал бы Маяковский, но не успел.
«Какой приятный юноша», – подумала женщина и взгрустнула. К несчастью, её Вовочка не был на него похож, зато слишком уж напоминал одноимённого анекдотического персонажа. 
Великовозрастный олух, как в одном из анекдотов, хотел всё и сразу, и ради этого готов был стать кем угодно.
Помните, учительница по очереди задаёт детям один и тот же вопрос.
– Кем вы хотите быть, когда станете взрослыми? – спрашивает педагог.
Настало время отвечать Вовочке.
– Я хочу быть дебилом, – уверенно произносит смышлёный мальчик.
– Вовочка, это ещё почему? – интересуется обескураженный учитель.
– А когда мы гуляем, отец постоянно твердит: «Смотри на этого дебила, какая у него крутая тачка. Смотри на того дебила, какой у него шикарный дом…».
В то время как старушка предалась невесёлым размышлениям, молодой человек продолжил путь, лузгая на ходу семечки. Поравнявшись с Булкиным, парень сделал резкий шаг влево и оказался лицом к лицу с погружённым в собственные мысли Фёдором Ивановичем, который думал о Штерне, затем о Левой. После снова о Штерне. Его голова шла привычным кругом.
– Если не ошибаюсь, Вы тот самый великий и ужасный директор «Прометея»? – приподнятым тоном спросил молодой человек.
– Что? – неожиданно не нашёлся что ответить Булкин.
– Я говорю, не надоело ходить у лукавого в денщиках? – сплюнул скорлупу парень.
– Кем? – интуитивно пропустив мимо ушей у кого, возмутился обескураженный Фёдор Иванович.
– Мальчиком на побегушках. Маленьким таким мальчиком. Почти с пальчик, – показал мизинец правой руки молодой человек, рассмеявшись по-детски звонко.
– Что ты себе позволяешь, хам!
– О, дядя показывает зубы, наивно полагая, что у него, как у акулы, вырастут новые.
– Я вызову милицию.
– Легче вызвать дух Цезаря. Он, даже несмотря на свою занятость, явится быстрее.
– Наглец…
– Немного есть, – с гордостью произнёс молодой человек, – Но мы так и не познакомились, хотя так много лестного узнали друг о друге.  Хама и наглеца зовут Икар.
– Икар? – невольно напряг извилины Фёдор Иванович.
– Неужели Вы знаток греческой мифологии? – продолжал издеваться Икар. – Но мой отец не Дедал, а мои крылья не тают…
Булкин призадумался. Нет, он, к своему стыду, не был знатоком ни греческой, ни родной славянской мифологии.
Но мы-то с вами знаем, что Дедал, отец Икара, был первым зоофилистическим сводником. Именно он способствовал рождению Минотавра от противоестественного союза царицы Крита и белого быка, в образе которого явился брат Зевса – Посейдон.
Именно Дедал построил Лабиринт, где скрывался чудовищный плод неестественной любви. В итоге, пришлось спасаться бегством от праведного гнева царя Миноса.
Две пары крыльев, себе и сыну, и на волю! Курс на ещё не мафиозную Сицилию! А дальше – не лети слишком низко, не поднимайся слишком высоко! Наставления, наставления… Золотая середина не для полёта глупости или юности. И вот, воск растаял, крылья развалились, сын Дедала оказался в обители отца Минотавра…
– Как Вас зовут, я знаю. Так вот Федя, как говорят в Одессе, у меня есть, что немного сказать по душам, – встряхнул Булкина молодой человек, переходя на бесподобный диалект: – Хотя, однажды, тётя Соня из южной Пальмиры мне таки как-то сказала: «Икар, Вы знаете, Моня хочет поговорить со мной по душам. Он хочет меня оставить!». Но оставила этот грешный мир первой тётя Соня, а Моня по-прежнему разговаривает по душам.
– Что тебе надо? – недовольно отозвался Фёдор Иванович.
– Вот это другой разговор, хотя тон для приятелей неприятный.
– Я тебя не знаю… – буркнул Булкин.
– Не знание не освобождает от ответственности не за незнание, а за безответственность… Не напрягайтесь, высокое напряжение убивает… В Питере всегда вначале много ни о чём, а потом немного о деле.
– Ну? – Фёдор Иванович закипал.
– Не понукайте, если не запрягали!.. Кстати, в Кишинёве мой знакомый конюх говорил, что, если конь с норовом, отпечаток подковы может оказаться на лбу… И не все способны пережить такое счастье.
Тут же последовал рассказ о кузнеце, помешанном на подковах, который не только прибивал их к копытам лошадей, но и «осчастливил» металлическими полосами, изогнутыми в виде дуги, всё своё домашнее хозяйство и даже семейство. Так, пытке «счастьем» были подвергнуты: корова, телёнок, бык, несмотря на его явное неудовольствие, две свиньи и вся обувь в семье, включая тапочки…
Всё это Икар произнёс так стремительно, что Фёдору Ивановичу стоило больших усилий вставить фразу в этот неистощимый, стремительный словесный поток.   
– Ладно, ладно, к делу. Какие проблемы?
– К делу так к делу, сэр Булкин. А ведь прикольное сочетание: сэр Булкин? Круче, наверное, только СЭРгей, - просиял улыбкой молодой человек. – Хотя какой Вы сэр! Ведь мы не в Соединённом Королевстве, к тому же Вы не рыцарь и не баронет.
– Хватит паясничать! – почти выкрикнул Булкин.
– Тише, тише, а то у прохожих уши станут как московские баранки. Может Вы хотели сказать, что хватит толочь воду в ступе, стричь голую овцу, переливать из пустого в порожнее… Нет? Ну и ладно. Итак, к телу нашего дела… Зайду с козыря! Люблю, знаете ли, Магию карт.

Глава 11. Левая любовь

(3 карта старшего Аркана Таро – Императрица)

Девицы вообще подобны шашкам: не всякой удается, но всякой желается попасть в дамки.

Козьма Прутков

Даже став дамками, многие из них остаются шашками.

Некозьма Прутков

Настроение у Светланы Петровны было приподнятым. Её даже не смог испортить очередной визит ухажёра Холуева. Как он её достал со своей любовью! Хотя его вполне можно было рассматривать как запасной вариант для увядающей женщины, тем более что Василий Васильевич уверено, хотя и медленно, шагал по карьерной лестнице. От прихода Холуева у Левой остался безыскусный, но, видимо, очень дорогой букет цветов и пакет с традиционным красным шампанским и коробкой конфет…
Светлана Петровна уверенно двигалась к цели или цель двигала её. Она мечтала возглавить «Прометей», чтобы иметь возможность лицезреть Штерна по работе и приблизиться к нему настолько, чтобы не только видеть. Она тоже была одной из многих, кто хотел отомстить Армиллию и одной из немногих, кто делал дело, ради успеха задуманного.
 С первой задачей Левая почти справилась. Теперь Булкин стал её марионеткой. Со второй было сложнее, но и здесь Светлана Петровна преуспела. Бывший любовник Полукровкин, с которым Левая когда-то неплохо, но не долго «покувыркалась», познакомил её с Ларисой. Романчик юного Димасика и начинающей тускнеть Светланы Петровны был коротким, но финал устроил всех. Другой любовник, работавший в заводской лаборатории, снабдил местную похотливую немезиду серной кислотой.  Ему хватило неуклюжего пояснения девушки, что страшная жидкость нужна её подруге – преподавателю химии для проведения лабораторных опытов.
На правах подруги Левая иногда бывала в замке у Штерна, но удобный случай рассчитаться с ним ей всё не подворачивался.
«Будет тебе косметическая операция, чудовище», – сладко подумала Светлана Петровна, представляя, как вначале плеснёт жидкостью в лицо Армиллия, а затем полоснёт по его мясистой шее дедовским ножом с рукоятью из козлиной ножки.
Её волевой характер, как и женская ненасытность, были наследственными. Мать Левой, «щикарная» Клара Карловна, была проституткой и не просто проституткой, а дорогой, элитной шлюхой, оказывающей эскорт-услуги. Её «профессиональным» псевдонимом было имя, под стать «ночной бабочке», Лейла.
Эта замечательная женщина, по словам начинающего киевского поэта, «ночь восторга», «крылья страсти», «муза пера и кисти» и прочее была на слуху начинающей столичной богемы, неустанно трансформируя посредственную либидозную энергию юных и не очень талантов в творческую.
Один художник с Андреевского спуска после «ночи восторга на крыльях страсти» мокнул кисти и создал шедевр, на котором была изображена обнажённая Лейла. В творческом порыве сублимации ЖИВОписец изобразил на правой кисти натурщицы знак высшей благодетели – три пера. В левой руке он изобразил бутылку водки и гранёный стакан. Лейла,  предпочитавшая  абсент,  простила  художнику  бутылку водки, но три пера – это было слишком для регулярно посещающей венеролога музы.
Отец Светланы Петровны, весельчак Пётр Наумович Левый, был до роковой встречи с Лейлой коронованным вором в законе. Специальность тоже была элитная – карманник, наследственная специализация – марвихер, то есть карманник самого высокого класса.
Родоначальником династии, к которой принадлежал Левый, был дед Петра – Август, в крови которого текла немецкая, польская и еврейская кровь. Свою уголовную кличку – Монокль Август получил в честь оптического прибора, которым неизменно пользовался. Не пенсне или лорнетом, которые в это время тоже использовались для коррекции зрения, а именно моноклем.
У Августа было слабое зрение только на один глаз, а монокль и был предназначен как раз для такого случая коррекции зрения. Кроме того, этот оптический прибор имел небольшой размер и хорошо садился в глазную впадину. Но главное, он считался предметом роскоши, его носили только богатые люди.
Конечно, эмоциональному человеку было не просто пользоваться моноклем: стоило ему лишь удивиться, огорчиться или рассмеяться, как тот выпадал. Но избежать его потери помогала цепочка, которая, как правило, крепилась к одежде. Орудовал Монокль в Польше, в высшем свете, внося свою посильную лепту в дело обнищания шляхты.
У сына Августа, Наума, кличка была Умник. Наум Августович предпочитал «работать»  с  партактивом  и в основном промышлял в двух столицах СССР: официальной – Москве и культурной – Санкт-Петербурге.
Чтобы вжиться в среду применения своего недюжинного уголовного таланта, он так глубоко изучил произведения классиков марксизма-ленинизма, что мог бы преподавать в Высшей партийной школе. Умник мог часами цитировать «Капитал» Маркса, «Развитие капитализма в России» Ленина, «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса…
А во время следовавших за идеологической частью не по-пролетарски обильных застолий политически грамотный вор заставлял сотрясать спёртый воздух пирушки изнурительным смехом, вызванным артистической травлей бесчисленных анекдотов о Василии Ивановиче и прочих исторических персонажах. С юмором и «работалось» веселее.  Да и эффективнее, ведь смех расслабляет и притупляет чувства.
Современный марвихер измельчал, как яблоки одичавшей яблони. Теперь он орудует в гостиницах, кафе и ресторанах, иногда, и это в лучшем случае, на презентациях, светских раутах. Но хотя данному мастеру уголовного дела уже нет необходимости изображать из себя особу благородных кровей, по виду это человек воспитанный, интеллигентный, способный высказывать суждения на любую тему – от политики и экономики до искусства.
Что касается Петра, то кличка у него была Левак и промышлял он в Киеве, где и познакомился с Кларой Карловной. После того как Левак в очередной раз «откинулся с кичи», состоялась сходка, на которой он был коронован и ему нанесли тату в виде подключичных «звёзд». Затем местная братва организовала авторитетному вору подарок – яркую, страстную «девочку по вызову», Лейлу. Они не знали, что это начало конца вора, место которого займёт удачливый барыга и примерный семьянин.
Вначале сексуальный голод, а затем и привязанность сделали своё дело. Они сменили друг друга, предоставив место одной из разновидностей любви. Прямо история из фильма «Красотка» с русской экзотикой, в котором вместо успешного бизнесмена главный герой предстал в образе не менее симпатичного вора в законе. Тем самым Левак нанёс непоправимый удар по творческой интеллигенции Киева, вынудив её макать «перья» и «кисти» уже не в «ночь восторга».
Но любовь Клары и Петра нежданно-негаданно подверглась испытанию временем. На поверхность всплыли старые гастрольные заслуги Левака, словно тухлые яйца в холодной воде, приведя в последний раз на скамью подсудимых.
Четыре года, от звонка до звонка, вор в законе провёл в исправительной колонии особого режима, расположенной в Каинске, в которой только предстоит отбыть наказание Енукидзе. В тюрьме к заслуженным «звёздам», традиционным перстням и наколке в виде симпатичного жесткокрылого на кисти левой руки с аббревиатурой «жук», Желаю Удачных Краж, добавилась татуировка паука без паутины и туберкулёз. Членистоногий разместился между большим и указательным пальцами правой руки.
После отсидки Левак вернулся в Киев, где его честно ждала бывшая куртизанка, по совместительству вдохновение пера и кисти, Клара. По неписанному кодексу вор в законе не должен быть на свободе более шести месяцев, иметь семью, имущество, друзей, заниматься бизнесом, сотрудничать с госорганами… Бывшая элитная проститутка сделала свой выбор. Элитному вору, да ещё и в законе, предстоял свой.
Если бы Левак не разрешил альтернативу в пользу завязки с криминальным прошлым и сел в тюрьму снова, то, скорее всего, из неё больше не вышел бы. Лейлу в свою очередь тоже ждала, мягко говоря, не слишком заманчивая перспектива: нисхождение от верхней ступени иерархии к средней, предусматривающей работу в массажных салонах и обычных публичных домах, а затем к низшей касте – уличным проституткам, полностью контролируемым сутенёрами.
Лейла и Левак решили всё изменить. Видимо, Петру Наумовичу по вкусу пришёлся промышленный воздух Каинска, да и сошёлся он быстро с братвой предшественника Румына, воспользовавшись протеже уважаемых в криминальном мире воров и собственными заслугами, которые ещё были на слугу, тем самым подготовив почву для создания гнёздышка и бизнеса.
Клара Карловна была рада переезду и компактный, провинциальный, но шустрый Каинск ей приглянулся. Пётр Наумович вскоре стал барыгой, открыв единственный в городе антикварный магазин «Алтын», зарабатывая далеко не три копейки, а жене, Кларе Карловне, приобрёл, за счёт нажитого воровским ремеслом, историческую усадьбу за городом. В ней бывшая куртизанка организовала дело, о котором знала всё и не понаслышке – публичный дом с многообещающим амбициозным названием «Кайф». Укоренившееся в русском языке слово произошло от арабского «кэйф», означающее «время приятного безделья».
Замаскировав бордель под массажный салон, негласным девизом увеселительного заведения стала многообещающая фраза: «Наш успех – удовольствие для всех!», готическим шрифтом написанная на визитках с серийными номерами, раздаваемых исключительно мадам Лейлой.
Вначале антиквар Мендель и сутенёры увидели в этом семействе угрозу для своего кармана и даже пожаловались смотрящему на «пришельцев». Тот их успокоил. Менделя тем, что Пётр Наумович ему не конкурент, потому что не занимается предметами постреволюционной эпохи, а специализируется на вещах более архаичных, начиная с античности и заканчивая февральской революцией. В свою очередь сутенёрам он пояснил, что их клиенты не смогут себе позволить оплачивать стоимость услуг, предлагаемых шлюхами Клары Карловны в шикарном элитном борделе для избранных.
Это была чистейшая правда. В «Кайфе» комнаты утопали в шелках и роскоши, а на холёных пальцах и лебединых шеях сексуальных тружениц сверкали всеми цветами радуги кольца и браслеты, шляпки и… Простите, увлёкся. Да, никаких наркотиков, из алкоголя – только шампанское и дорогие вина.
В дополнение отмечу, что мадам гарантировала безопасность секса путём проведения постоянных осмотров контингента смешливым венерологом и сохранение конфиденциальности. По понятиям, никаких нарушений прав барыги Менделя и низов криминального сообщества смотрящий не усмотрел. На том и порешили. Ничего удивительного, что смотрящий стал желанным гостем «Кайфа».
Работу борделя бандерша организовала в лучших традициях самых успешных публичных домов царской России, которые были заведениями в высшей степени серьёзными. Так, внутри домов терпимости разрешалось иметь пианино и даже играть на нем. При этом, игры попали под заперт. В первую очередь досталось шахматам. А и то, правда, причём тут логика и кайф?!
Будучи знатоком истории проституции, переняв успешный опыт старины, наш содержатель дома терпимости подняла класс своего борделя до высочайшего уровня. Основная масса куртизанок была «в соку», что означает возраст от 18 до 22 лет, экзотику прошлого – «грузинских княжон», «маркиз времен Людовика XIV», «турчанок» мадам Лейла значительно разнообразила странами, эпохами, телесными изъянами…
Из сексуальных изысков прошлого в бордель мадам Лейлы перекочевала комната, потолок, пол и стены которой были все сплошь в зеркалах. Многократное отражение в них под плавный танец свечей, потревоженных учащённым дыханием секса, приводило клиента в неописуемый восторг. В борделе также не было недостатка в особых, дорогостоящих приспособлениях, способствовавших воплощению самых уточнённых и противоестественных фантазий.
Именно в увеселительном заведении мадам Клары подрабатывали или, вернее, получали основной доход актрисы театра «Кураж». Особенной популярностью пользовалась прима Веткина Надежда Дмитриевна, которую мадам звала Люси. О-о… о-о… Люси! Немного по-собачьи, но в целом вполне пристойное для борделя имя. Веткина до сих пор работает в театре, но уже не прима ни на сцене, ни в борделе…
Но однажды в судьбе Левых всё изменилось. Империя Штерна безжалостно поглотила и «Алтын», и «Кайф». Родители Светланы Петровны решили уехать за границу, благо сбережения позволяли, но перед этим они намеревались поведать компетентным органам высшего уровня обо всём, что творится в городе… Тогда Штерн ещё опасался огласки и его отморозки сделали своё дело.  Дел было так много, что Штерн не утруждал себя воспоминаниями о тех, кого его люди убрали с пути следования «кортежа императора». Тем более, что многих убрали без конкретного указания Армиллия, в рамках, так называемого, «генерального плана уборки».
Когда Светлана Петровна впервые появилась в замке Штерна, придя в гости к Ларисе, Армиллий воспринял её как пыль на рояле, не посчитав нужным поручить службе безопасности проверку подноготной посетительницы. А, может быть, он всё знал и его извращённому уму доставляло удовольствие, граничащее с кайфом, ощущать ненависть на расстоянии вытянутой руки и при этом чувствовать свою безнаказанность. Как знать…
Но в любом случае Левая осталась в городе, чтобы… чтобы отомстить и вернуть утраченное… Но она не знала высказывания мудрого Конфуция: «Месть – это обоюдное лезвие меча. Когда ты уничтожаешь врага, ты уничтожаешь свою душу». А если бы Светлана Петровна и была знатоком китайской философии – всё равно согласилась бы погубить душу Армиллия даже ценой своей. Хотя трудно погубить душу того, у кого её нет. Левая об этом не знала…
Итак, этим вечером Светлана Петровна ждала Мишу и шампанское, принесённое Холуевым, было кстати. Избранник Левой не баловал её. По сути, он был обыкновенным альфонсом. Левая, как женщина неглупая, это прекрасно понимала, но любовь, любовь, любовь! Только всё время какая-то левая…
Меланхолическое погружение возлюбленной женщины в омут размышлений прервал мелодично-эротичный звонок в дверь. За ним последовал очередной дежурный набор анекдотов и нервный смешок Левой. Её тело трепетно изнывало от жажды страсти. Очередная ночь была наполнена ароматом цветения и несбыточным ожиданием воплощения всего арсенала женских фантазий.
– Милый, – ласково произнесла Светлана Петровна, правой рукой сжимая бокал с шампанским, а левой нежно поглаживая шерстяную спину возлюбленного, – а, может, поженимся?!
Миша поперхнулся шампанским, разлив содержимое своего бокала на трусы в обтяжку, остудив новый, созревающий за ночь, пыл.
– А, может, подождём? – вырвался наружу потаённый голос парня.
– Как хочешь. Вот стану руководителем и уволю тебя, – шутливым, но насквозь пропитанным обидой, тоном заявила Левая.
И вдруг ей стало страшно. Ей часто бывало страшно. Светлана Петровна панически боялась постареть. Она не могла смириться с появлением морщин и неуклонного прибавления в весе. С её завистью к молодости могла соперничать только зависть Шурочки. В такие минуты Левая всеми силами пыталась отогнать страх. Она смотрела в зеркало и исступлённо убеждала себя в том, что не стареет.
Иногда Светлана Петровна отвлекалась от грустных мыслей, грызя ногти. А с недавнего времени придумала новое занятие. Левая начала фантазировать. Вчера она представила, что совершает кругосветное путешествие на белоснежной, как чайка, яхте. Загорелый негр… а почему бы и не негр… увлажняет её бархатистую, позолоченную кожу. Его сильные руки делают ей приятно. Ласковые, инфантильные волны, как послушных баранов, гладит тёплой и влажной ладонью Зефир. Это потому, что глубоко в пучине моря в прекрасном дворце спит Посейдон и его прекрасная супруга Амфитрита, дочь морского вещего старца Нерея…
Но предоставим Мише возможность ответить Левой.
– Как хочешь, – в тон ей изрёк любовник, потускнев словно угли в мангале.
Ещё бы, ему очень не хотелось потерять своё, тёплое во всех отношениях, местечко.
– Теперь я хочу сверху, – окончательно определила место своему возлюбленному Светлана Петровна…
Второй раз был настолько никакущий, что третьего ей уже не захотелось. В общем, настроение, которое не смог испортить Холуев, испортил Миша.
Её реакция была типичной для холерического темперамента с его интенсивностью и ярко выраженной эмоциональностью переживаний, сопровождаемых быстротой их протекания… Ух, ты! Прямо Википедия какая-то!
Светлана Петровна была вспыльчива, но отходчива. Ей была присуща резкая смена, как всегда глубоких, чувств, захватывающих её целиком, что находило своё бурное выражение в мимике и действиях Левой. Она была подвижно-стремительна, активна и энергична.
В школе Света не отличалась примерным поведением, дралась на переменах и с не угодившими ей девочками, и с приставучими мальчишками. Петра Наумовича за его несмотря ни на что сохранившийся криминальный авторитет побаивался весь педагогический коллектив, поэтому не только родителей Левой не вызывали в школу, но и вручили ей золотую медаль, закрыв глаза на де-факто неудовлетворительное поведение.
После окончания школы Светлана Петровна пошла работать... к матери, казначеем. Там она на многое насмотрелась, наслушалась и… ей многое понравилось. Воздух борделя, обставленного антикварными вещицами, был пропитан недешёвым парфюмом, потом страсти, запахом настоящего турецкого кофе, приготовленного из зёрен сверхтонкого помола и «выдохшимся» шампанским, которое она обожала. Левая знала о любимом напитке всё.
Так, сталкиваясь с поклонниками шампанского и пригубив игристого вина, женщина начинала откровенничать, делясь собранной по крупицам информацией. Она любила повторять, что, по документам Британского Королевского общества, метод, который сегодня называется шампанизация или methode champenoise, был впервые описан в Англии. Но только французы, с присущим им чувством прекрасного, привнесли изящество и приятный привкус в напиток, а современную сухую технику (брют) страстные поклонники устриц и лягушечьих лапок специально довели до совершенства только в конце девятнадцатого века.
Уже совсем подвыпив, Светлана Петровна заверяла, что, вопреки расхожему заблуждению, широкие чаши-кубки, из которых было принято пить шампанское, не изготавливались по размеру и формам… груди Марии-Антуанетты. Первый раз такие кубки были изготовлены в 1663 году в Англии, задолго до её правления…
Юная Светлана приобрела свой первый сексуальный опыт в борделе мадам Лейлы на очередной импровизированной оргии. В тот раз это была вакханалия в римском стиле. Клара Карловна была не прочь, чтобы её дочь, изображавшую патрицианку, лишил девственности какой-нибудь «император», достаточно нежный и ласковый, чтобы первый блин не оказался комом. Затем были другие оргии, и с каждой новой Светлана становилась всё ненасытнее и ненасытнее, превращаясь в настоящую нимфоманку. И ко времени, когда Штерн прибрал к рукам их семейный, антикварно-бордельный, бизнес, Левая превратилась в сексуально-распутное чудовище.
После исчезновения родителей, узнав об интересе Армиллия к «Прометею», она купила диплом экономиста и кое с кем переспала, чтобы устроиться на работу на это предприятие…
– Иди-ка ты домой, – грубовато выпроводила Мишу неудовлетворённая Левая, – Заберёшь меня в одиннадцать.
– Но, может…
– Но он-то что-то не может, – съязвила Светлана Петровна. – Да, и почитайте с ним вместе «Камасутру»!
«Холуев и в смокинге холуев. Зато, замуж зовёт, а этот…», – грустно подумала Левая, закрывая дверь за возлюбленным, подмочившим свою репутацию мачо.
«Ненасытная сука», – мысленно вскипел Миша.
Но при этом они на прощание дежурно расцеловались и кисло улыбнулись друг другу, словно съели по пол лимона. Светлана Петровна вернулась в спальню и зарыдала. Давно не девичьи слёзы увлажнили подушку. Ей было жаль себя. Других жалеть она не умела.
Левая была засаленной шашкой, которой не судилось стать дамкой, не говоря уже об Императрице.

Глава 12. Гриб

(9 карта старшего Аркана Таро – Отшельник)

Смотри в корень!

Козьма Прутков

Чтобы посмотреть в корень надо сначала найти ботву.

Некозьма Прутков

Это был чрезвычайно занятный персонаж. Высокий, ширококостный и широколицый, с окладистой белоснежной бородой и роскошными буденовскими усами, старик появлялся на свалке неожиданно, словно ниоткуда, но почему-то только после дождя и то не после каждого. За это Голова дал старику меткое прозвище Гриб. Старик не обижался, хотя в одном из повествований назвал своё настоящее имя.
На голове Гриб носил чёрный клобук, за спиной котомку, напоминавшую рюкзак. О себе старик говорил мало. Голова знал только то, что тот из небольшого, окутанного тайной, рода берендеев.
Гриб, то ли в шутку, то ли всерьёз утверждал, что не утратил присущей его соплеменникам способности оборачиваться бурым медведем. Также, по словам старика, он живёт в небольшом еловом лесу, километрах в десяти от города и умеет гадать по листьям любых деревьев. Местные жители обходили стороной ельник, который пользовался дурной репутаций, поэтому берендея, кроме живности никто не беспокоил.
Гриб лечил бомжей всякой всячиной, но всегда успешно, повествуя им удивительные истории. Особенно бомжам нравились рассказы о существах, живущих в лесу. Гриб утверждал, что это реальные персонажи, и, хотя ему никто не верил, все слушали чудного старика с превеликим удовольствием.
А с Головой Гриб вёл бесконечные философские диспуты и разговоры на вечные темы. Очень скоро Голова поймал себя на мысли, что начинает скучать по общению со стариком. Ему становилось как-то не по себе, когда дождей, пусть самых маленьких, не бывало слишком долго. Представьте, он научился любить даже холодные ноябрьские ливни.
После недавней мороси Гриб рассказал о своём знакомстве с… лешим. Рассказывал старик интересно, вполне современным литературным языком с незначительной примесью устаревших слов, которым я позволил себе дать пояснение по тексту.
– … Вы не ведаете, а наш народ ведает, что лешие водятся. Инда (даже, так что) я узрел одного. Подхожу как-то к светлому и чистому лесу, отселе далече на север. Было это в аккурат на Ерофея-мученика. Вошёл я в лес, прошёл сотню шагов. Глядь – на прогалине выворотень (корневище большого дерева, вывернутого из земли). Я сразу достал из-за пазухи яйцо, кокурочку (сдобную лепешку) и только положил их на корневище, как вдруг чую, вроде буря венути (повеяла, подула). Прислушался… Ан нет, это поёт кто-то без слов, громко эдак, задушевно. Затем послышался свист, хохот, плач, хлопанье в ладоши, ауканье.
Нежданно подходит ко мне середович (человек средних лет), крепкий такой мужичок с батогом (палкой) в руке и кузовом (плетёной корзинкой) за спиной. Одет он в зелёный кафтан, вывернутый наизнанку, левая пола которого заткнута за правую, а не наоборот, как положено. Пуговицы на кафтане расположены слева. Кафтан ничем не подпоясан. Правый лапоть мужика надет на левую ногу, а левый – на правую. Лицо синеватого оттенка, бровей, ресниц и правого уха нет, мохнатые, серо-зелёные волосы на голове зачёсаны налево, как на фото у Адольфа Гитлера. Такого же цвета клинообразная борода и усы неряшливо всклокочены. Глаза горят ярким изумрудным огнём, – старик глухо кашлянул и продолжил: – Мужичок подошёл к корневищу, взял яйцо и положил себе в кузов. Затем он умостился на выворотень, забросил левую ногу на правую и жестом руки предложил мне примоститься рядом…
Дальше Гриб поведал много интересного. Он рассказал, что леший может оборачиваться кем и чем угодно, что есть в лесу. Хошь, зверьём – волком, зайцем, лисом… Хошь, птицей – дятлом, кукушкой, тетеревом, а хошь, пнём, камнем, кочкой… Но больше всего нравится лешему превращаться в медведя, в которого оборачиваются и берендеи, потому что косолапому покровительствует сам Велес.
Леший любит вино и, когда он напивается, его охраняет медведь. Показаться леший может и елью, и мхом-травой. Рост лешего бывает с самое высокое дерево в лесу или таким, что позволяет укрыться под земляничным листком.
Из лесу леший выходит крайне редко. Луга принадлежат его соседу – полевику. Лишний раз ругаться с ним лешему не с руки, как, впрочем, и с деревенскими, как вы ошибочно считаете мифологическими, персонажами. Но даже в ночь на Агафона Огуменника, когда лешие по поверью выходили из леса в поле, бегали по деревням, раскидывали снопы по гумнам и вообще творили всякие бесчинства, они сторонились деревень, где пели абсолютно чёрные петухи, лаяли собаки с пятнами вокруг глаз и мяучили трёхшёрстные кошки.
В лесу леший полноправный властелин, эдакий классический рабовладелец. В роли «рабов» выступают заячьи стада и беличьи стаи. Лешие обожают карточную игру. Ставками являются «рабы». После игры начинается настоящее животное сумасшествие, в результате которого белок и зайцев прямым курсом проигравший перегоняет своему удачливому собрату. В это время обезумившие белки начиняют наводнять улицы города, стоящего на их пути, скакать по крышам, залезать в трубы, набрасываться на животных и прохожих. Им под стать сходят с ума и зайцы, но они предпочитали Форуллу-1, а не беличий скоростной альпинизм.
По словам Гриба, такое однажды случилось и в истории Каинска, сразу после его основания, когда преградой на пути передвижения заячьего стада предстал этот странный, избранный город. Именно тогда состоялся проводимый раз в сто лет карточный турнир, на который съехались лешие со всех лесов, расположенных в окружности диаметром в тысячу километров.
Когда, порой, в больших лесах живут по два, а то и по три леших, они подчас ссорятся между собой при дележе лесных угодий. Эти ссоры часто переходят в драки. Лешие сражаются столетними деревьями, которые они вырывают с корнем, и стопудовыми камнями, отбитыми от скал. Камни и стволы деревьев они бросают на многие вёрсты. Случаются ночные стычки леших и с водяными.
Большую часть времени лешие проводят на деревьях, качаются и пугают тех, кто их потревожил.
Питаются лешие дикими яблоками, заячьей да беличьей говядиной. Они враждует с собаками, прирученными человеком, хотя иногда имеют собственных собачек, маленьких и пёстрых.
Лешие, порой, заманивают детей, которых обижают в семьях, добрым отношением. Поэтому дети называют лешего «добрым дядюшкой». Не раз лешие уводили с собой детей, которые переставали понимать человеческую речь, носить одежду. Они становились дикими. Взамен похищенного младенца лешие клали в колыбель связку соломы или полено. Бывало, они оставляли своё безобразное, прожорливое и глупое дитя. По достижению одиннадцати лет подмёныш убегал в лес, ну а если оставался между людьми, то становился колдуном.
Затем Гриб в красках, от первых лиц, поведал свой диалог с лешим после того как сел на корневище.
– …Ты кто? – засопел леший, будто лес зашумел.
– Берендей, – оробел я.
– Это славно. Я люблю берендеев. Они берегут природу-матушку и могут, как и я, оборачиваться медведем. Да что-то давно я не видал никого твоего роду-племени… А знаешь, кто я? – молвил леший.
– Кажись, леший.
– Кажись, не кажись, а он самый, – довольно пробасил собеседник и поинтересовался: – Откуда ты?
– Из Карелии нонче, ищу пристанище. Ждать мне надо…
– Знамо, надо, – хитро прищурился леший, бесцеремонно прервав меня, а затем впился в меня глазами как голодная пиявка в шею: – А каково твоё имя?
– Меня зовут Кораз. Я – потомок предводителя берендеев Каракоза Миюзовича, который перешёл служить от князя Изяслава к князю Мстиславу со словами: «Ежели нас хочешь любить, как нас любил отец твой, и по граду лепшему нам дати, то мы на том от Изяслава отступим», – незнамо зачем я подсолил ответ этими подробностями.
– Ты правильно поступил, что оставил мне кусок хлеба на корневище, – глаза лешего по-хорошему сверкнули как изумруды, а синие губы расплылись в улыбке.
– Положено…
– Вот-вот, что в лесу для меня положено, то не потеряно, а одолжено, а долг платежом красен. Ведь так? – метнул зелёную искорку леший.
– Так и у нас, людей, заведено, – подтвердил я.
– Заведено-то оно, заведено, да только редко кто обычаи чтит.
– Это верно.
– Строй землянку, обустраивайся, я разрешаю, а мне самому пора в спячку… до весны. И ещё, запомни, с водяным ухо держи востро, – предупредил карноухий. – Он у нас с придурью. Русалкам вменил в обязанность поставлять ему по три утопленника за лето. А кто не будет выполнять план, того…
Леший взял театральную паузу, пошевелив синим ухом.
– Чего того? – немного освоившись, я прервал классический артистический приём.
– Накажут, – баял леший. – У русалок существует три вида наказания. В этом случае её ждёт первый и самый слабый из них. Чешуйчастую, не выполнившую установку водяного, ждёт вечный запрет выходить на сушу. Она становиться прислужницей для остальных русалок, выполняя все их прихоти. Такое же наказание русалку ждёт и за непослушание.
– Да, невесело.
– Это ещё что! Вот ежели русалка посмеет заговорить с человеком о подводном царстве и рассказать ему о себе и своих подругах, её ожидает второй вид наказания. За предательство она получает смерть, – поучал леший. – Хотя есть наказание и похуже…
– Куда уж хуже! – моё удивление невежливо перебило середовича, но тот простил невольный порыв, потому что не подверг наказанию, а продолжил рассказ как ни в чём не бывало.
– Так вот, самое страшное наказание, – вечное скитание русалки по земле, – ожидает её в том редком случае, когда она позволит себе влюбиться в смертного. Тогда водоплавающая становится ни русалкой, ни человеком, ни призраком. Каждый шаг несчастной вызывает боль и страдание, – убеждённо произнёс леший.
– А как выглядит водяной? – поинтересовался я.
– Обыкновенно. Голый, пузатый, пучеглазый старик с рыбьим хвостом. У нашего водяного гусиные лапы с перепонками, на голове рог, кожа как у налима… – отвлёкся леший. – Хотя лицезреть его в истинном обличье можно лишь тогда, когда он этого захочет, а так увидеть водяного можно только в момент его превращения в живность.  Всего и не перечислишь, но только при мне он оборачивался уткой, петухом, бревном, сомом, щукой, карпом, большой чёрной рыбой или рыбой с крыльями. В общем, наш водяной хитёр, хоть и не бобёр…
– Много другого я узнал от лешего. А сам леший следит за порядком в лесу. Он – глаза и уши Велеса, – закончил рассказ Гриб…
На этот раз старик пришёл после сногсшибательного майского грозового ливня. Прозрачный воздух насквозь пропах живительным озоном и упоительным запахом сирени. Казалось, если бы человек умел летать, то только в такое время.
За Грибом в бомж-стоянку чинно последовал крысиный выводок, в котором, естественно, выделялся белобрысый Сеня.
– Поповские? – с иронией спросил Голову Гриб, широко улыбнувшись.
– Машины, – улыбкой на улыбку ответил Голова. – Он ей с приплодом возле камина устроил гнездо и столовую.
– А этот белый крысёныш хорош!
– Не то слово. Поп говорит, что теперь вместе с нами на свалке будет жить и Счастье. Эдакая Гармония, – улыбаясь, произнёс Голова, глядя как крысенята, причмокивая, уплетают материнское молоко.   
– Гармония есть смерть.  Но Хаос – жизнь… В Середине Хаос. В Среде – Гармония. Чем далее от Середины, тем покойней. Ты хочешь покоя? Хорошо, но знай – этот покой вечен, – твёрдым голосом нараспев произнёс старик.
– Ого! Это что-то новенькое. Откуда? – удивился новой философской затравке Голова.
– А тебе интересно или необходимо ведать? – лукаво прищурив глаза, вопросом на вопрос ответил Гриб.
– А есть разница?
– Разница всегда есть. Постигни: Бог и Диавол – суть не человеки! Что зря путать? Это – Первые, их – оба, два… Господь – Образ. Бог и Диавол – ОбРаз, Об и Раз, – снова затянул старик и добавил обычным голосом: – Вот те и разница.
– Да, Гриб, заинтриговал, но чувствую подвох. Скажу, что интересно – замолчишь. Скажу, что необходимо – не поверишь. Ведь так?
– Зришь в корень.
– Тогда изложи мне то, что позволит принять решение.
– А ты, однако же, находчив. Ну, слушай о тайне вечной жизни, – произнёс Гриб и снова начал растягивать слова как пружину: – Господь ведает всех. Потому Он всемогущ и вечен. Если ты подобным хочешь стать, ты должен, это долг, заботиться о тех, чьим господином ты стать вправе. Что делать? Знать. Становиться Личностью, соблюдая Законы, сТроя Систему так, чтобы она отВечала Праву, была и праведна, и справедлива…
Старик резко остановился и прожёг взглядом Голову.
– Интересно? Необходимо? – поправил чёрный клобук Гриб.
– Необходимо, – сделав паузу, и, отвечая внутренним размышлениям, твёрдо произнёс Голова. – Тронуло меня твоё учение, старик.
– Не тронуло, а прикоснулось. И не моё это учение. А поведал мне его Вит.
– Кто такой Вит? Ты мне не говорил о нём.
– Всякой мысли своё время. Иначе она не достигнет своей цели. А Вит – это Северный волхв. Я встретил его во время моих скитаний в Карелии. Он то и поведал мне это древнее гиперборейское знание. Это знание Вит называет «Праведы» и оно передаётся из поколения в поколение. Вит является его хранителем. Он утверждает, что, сколько существует мир и человек, столько существует и это знание. Ещё Вит сказал, что по традиции он уже начал передавать сокровенный смысл «Правед» ученику. Вит сказал, что встретил юношу, который по ОбРазу мышления способен его постигнуть.
– И кто этот ученик?
– Не ведаю, но, Вит пророчествовал, что я с ним обязательно… вскоре встречусь, и его ученик станет моим учителем.
- И ты, мудрый берендей, будешь у кого-то учеником?
– Ты знаешь, Голова, быть хорошим учеником даже в старости не стыдно. Стыдно быть плохим учителем.
– А вот с этим не могу не согласиться. Сколько у нас бездарей среди учителей и преподавателей!
– Да, учить дано не каждому. Это призвание… Чтобы узреть в корень души ученика, надо вырвать всю ботву в его голове. Иначе он станет неприкаянным… Отшельником.

Глава 13. Разговор по душам

(13 карта старшего Аркана Таро – Смерть)

Вред или польза действия обусловливается совокупностью обстоятельств.   

Козьма Прутков

Нет вреда без пользы, как и наоборот.

Некозьма Прутков

Пока Гриб цитировал «Праведы» поведаем о продолжении разговора Икара и Булкина.
На чём мы остановились? Ах, да!
– Итак, к телу нашего дела… Зайду с козыря! Люблю, знаете ли, магию карт, – заявил Икар, сделал паузу и продолжил: – У меня к Вам предложение, от которого не стоит отказываться. Так вот, есть в этом городе пастух отары лукавого. Собачки ему, видите ли, спокойно спать не дают… Я знаю, что Вас удостоили чести и наняли для самой грязной работы. Нехорошо это. Ой, как нехорошо! Собачки то кусаются и не ровен час…
– И чего ж ты от меня хочешь? – скрипнул зубами Иван Фёдорович.
– Повремените трогать собачек, – продолжил лузгать семечки Икар. – Чай не дрессировщик и не кореец.
– Если я в ближайшее время не приступлю к их утилизации, меня самого утилизируют люди Штерна, – неожиданно для самого себя разоткровенничался с первым встречным Булкин, к тому же, на удивление, с изрядной толикой грустного юмора.
– А если приступите, Вас ждёт та же участь, но значительно быстрее и мучительнее, – мрачно произнёс Икар и продолжил одесским говором: – Никто не знает, чьто плохо, пока не встретит ещё хуже.
– Угрожаешь?! – нахмурился Фёдор Иванович.
– Сокол червяка не обидит, а вот судьба накажет, и, поверьте, больно. Ей, что слон, что блоха – всё едино, но хлопушкой по лопоухому и по членистоногой – результат разный. Не так ли?
– А если я всё-таки сообщу Штерну о нашей встрече? – попробовал вяло сопротивляться Булкин.
– Валяйте, только не наваляйте, – сплюнул скорлупу Икар. – Ваш демарш может стоить Вам, любезный, карьеры.
– Да кто ты такой? – нахмурился Фёдор Иванович, – Какие проблемы?
– Я – душа этого города. Моя мама – степь, мой папа – ветер. Во мне всего понемногу: Одессы, Кишинёва, Москвы, Питера…
– Ладно, мы не в города играем, – Булкин блеснул остроумием, но так, по инерции, как шут, сыгравший последнюю репризу перед обезглавливанием.
– Да, потому что в этой игре мне непросто найти себе равного… Хорошо, приоткрою карты.
При слове «карты», которое Икар произнёс с особым нажимом, Булкин поморщился и было отчего. Недавно изрядно подвыпивший новоиспечённый директор, познакомившийся с двумя прочими, удалённо приближёнными Армиллия, и каким-то командировочным, не понятным образом, затесавшимся в их компанию, не удержался и сел играть в преферанс с непомерно высокой оговоренной ценой виста. Алкоголь, круговая порука и планируемый скорый отъезд иногороднего притупили чувство опасности, позволив глупости нарушить запрет Штерна. Расписав три пули, Фёдор Иванович получил в каждой из них гору сопоставимую с Джомолунгмой, особенно в последней игре, в которой Булкин прикупил два туза на мизере. Проигрыш был заоблачным даже для солидного директорского оклада.
Да, знал бы Фёдор Иванович прикуп, а так, как в анекдоте.
Лежат два туза в прикупе, один ехидно говорит другому:
– Спорим, жить в Сочи ему не светит?
Срок возврата карточного долга неумолимо приближался как Конец Света. Но к чести Фёдора Ивановича надо сказать, что другие тоже оказались в приличных минусах.
Игра проходила в строжайшей тайне, в доме одного из приспешников Штерна. Несмотря на его суровый запрет, азартные игроки всё-таки не могли удержаться от пагубной страсти и периодически, с соблюдением всяческих конспиративных предосторожностей, устраивали карточные баталии, находя новых игроков, особенно среди приезжих, используя при этом незабвенное, незыблемое сарафанное радио. В большинстве случаев побеждали каинцы, но не в этот раз. 
Фёдор Иванович не знал с кем сел играть за карточный стол. А следовало бы знать! Тогда Булкин точно решился бы нарушить армиллиевское табу. В тот день новеньким стал известный карточный шулер, имевший не одну, а целых две клички.  В Москве и странах СНГ его величали Маскарад, а в Питере и Европе он был известен как Фарт. И та, и другая клички были ему к лицу. Но о том, кто был за карточным столом и обыгрывал всех в чистую узнавали только тогда, когда шулер был уже вне зоны… зоны досягаемости.
Фарт-Маскарад был похож на… на Локи! Он был красивым, худощавым мужчиной с огненно-рыжими волосами, соблазнительной улыбкой и по-негритянски белоснежными крупными зубами. Характер у Фарта-Маскарада был коварным, двуличным, хитрым, изворотливым и смелым, как у Локи. Но на этом их сходство заканчивалось, хотя шулеру тоже досталось в жизни не мало, правда, не так как в своё, мифологическое, время бедному Локи. Тот тоже получал за дело, но только за пьяный язык и легендарно-жестоко.
Сам режиссёр Полукровкин Дмитрий Андреевич давно мечтал написать и поставить пьесу по мотивам скандинавских саг, главным действующим лицом которой, по его грандиозному замыслу, должен был стать именно он, многострадальный шутник Локи, как символ социального протеста. О своём замысле перенести скандинавский миф на современную почву он поведал Ларисе, в одном из разговоров по душам, пересказав ей выдержки из тщательно подобранного и частично обработанного материала.
Особенно Полукровкина заинтересовала песня «Перебранка Локи», по ходу сюжета которой этот скандинавский бог, совершенно не стесняясь в выражениях, разоблачает семь богинь и семь богов, собравшихся на пир у морского великана Эгира. Локи обвиняет богов, прежде всего, в трусости, а богинь в отсутствии целомудренности. Но это не всё. На этом же пиру Локи признаётся в том, что виноват в гибели бога Бальдра.
– Смело, не правда ли? – поинтересовался у Ларисы Дмитрий Андреевич, пересказав отрывок.
– Безрассудно, – то ли подтвердила, то ли осудила Пряник.
Затем последовало повествование о том, как Локи попытался скрыться от ярости небожителей и в образе лосося спрятался в водопаде фьорда Франангр. Но разгневанные асы ловят его и двух его детей, Вали и Нарви. Превращённый асами в волка, Вали раздирает брата на куски.
Локи связывают кишками Нарви и приковывают к трём камням у скалы. Над его головой подвешивают змею, яд которой непрерывно капает на голову Локи, стекая по его лицу. Сигюн, верная жена бога, держит над ним чашу, в которую собирает яд. Когда чаша переполняется и Сигюн уходит вылить её содержимое, яд вновь капает на голову. Он мучается и бьётся в конвульсиях, вызывая землетрясение…
– Ох, уж эти викинги! Жутко-богатое воображение, – не удержалась от комментария Пряник.
– И в роли Сигюн неплохо смотрелась бы ты, Лариса.
– Спасибо, но эта честь больше подошла бы…
– Только не говори, что Веткиной, которая на сцене появляется реже, чем в борделе.
– А почему бы и нет. Несмотря ни на что она верна театру как Сигюн Локи…
Что касается Фарта-Маскарада, то он в отличие от скандинавского шутника не мог позволить себе «роскоши» попасть в руки даже асам, не говоря уже о простых смертных, ставших жертвами виртуозного каталы. Если бы от этого картёжного аса отвернулась удача, его фартовому величию грозили бы не просто пытки и дно близлежащего водоёма со своим водяным и парой-тройкой русалок.
Учитывая его «заслуги», карточного шулера просто порвали бы на кусочки. Но избежать такого плачевного фиаско Фарту помогало умение перевоплощаться. За это картёжнику, собственно говоря, и дали первое прозвище – Маскарад.  Этому умению он научился у знакомого гримера того самого московского театра, в котором работал тот самый ловелас, который когда-то расстался с матерью Полукровкина. Да, мир тесен, но далеко не всегда в тесноте – не в обиде!..
Конечно, Фарту-Маскараду было далеко до Локи, обладающего способностью менять свою привлекательную внешность, проявляя изощрённо-выдающуюся хитрость, к услугам которой частенько прибегали асы.
Однажды Локи в образе прекрасной кобылы сманил коня по имени Свадильфари у ётуна-каменщика, строившего Асгард, чем избавил асов от необходимости отдавать последнему в жены богиню Фрейю.
Но так получилось, что Локи забеременел, после чего выносил и родил восьминогого жеребёнка Слейпнира, на котором впоследствии ездил Один.
По сравнению с этим ожеребячиванием шуточное завещание великого комика Чарли Чаплина, согласно которому первый мужчина, выносивший ребёнка, получит премию в один миллион долларов, выглядит просто жере… ребячеством…
Кроме всего прочего Фарт-Маскарад, бывший талантливый инженер, в прошлом известный изобретатель, став на путь порока, усовершенствовал хитроумное устройство, позволявшее игроку постоянно выигрывать, например, в покер.
Именно Кеплинджер, известный карточный шулер из Сан-Франциско по кличке Счастливый голландец, в 1888 году произвёл переворот в шулерском ремесле, сконструировав, как сказали бы сейчас, инновационный механизм для ввода-вывода карт из игры. Оригинальное устройство предназначалось для того, чтобы незаметно прятать карты в рукаве у шулера или за пазухой, а затем также незаметно вводить их в игру. Устройство Счастливого голландца по его желанию забирало одну или несколько карт и втягивало её или их в рукав. И аналогично карты выдавались назад. Эта «механическая рука» пряталась в специально сшитом втором рукаве.
Механизм приводился в действие тросиком, проходящим под рубашкой к колену. Тросик был незаметным под столом, и когда Счастливый голландец разводил колени, устройство выдвигалось и разжималось, вводя карты в игру. Когда шулер сводил колени, устройство зажималось и задвигалось в рукав, «выводя» карты из игры.
Вот и всё, что нужно, чтобы вести нечестную, но БЕСпроигрышную игру.
Безукоризненно выполненный механизм действовал БЕСшумно и безотказно, но… Но и на старуху бывает проруха. В роли старухи в тот раз выступил сам Счастливый голландец. Его «механическая рука», участвовавшая почти в каждой игре, даже в крупных игорных домах Сан-Франциско, против настоящих карточных шулеров подвела.
Ничего удивительного нет в том, что прожжённые игроки всё-таки разоблачили своего удивительно «везучего» собрата и, как своему, предоставили вполне справедливый выбор: либо Счастливый голландец «вооружает» каждого «механической рукой», либо его ждёт суд Линча.
Вскоре «механическая рука» Кеплинджера стала доступной для всех шулеров мира, а некоторые предприимчивые компании наладили её выпуск, продавая за очень приличные по тем временам деньги – по сто долларов за устройство.
Появилось немало вариаций на тему «механической руки» Счастливого голландца тогда и теперь, но вариант Фарта-Маскарада был и остаётся лучшим. К тому же, накануне каждого шулерского «сражения» картёжник обращался к другим картам – картам Таро. Если расклад его не устраивал, Фарт не испытывал судьбу.
Фёдор Иванович, конечно же, не догадывался о содержании нашего лирического отступления, посвящённого карточному шулеру. Впрочем, как и о многом другом…
Так что же ответил Фёдор Иванович на фразу: «Хорошо, приоткрою карты»? Ах, да…
– Какие карты? – голос Булкина дрогнул.
– Географические… Не надо пудрить мне нос – съёмка отменяется. Как насчёт карточного долга?
– Какого долга? – попробовал гримасничать Фёдор Иванович.
– Только не надо мне на уши вешать второсортную лапшу. Расписка на предъявителя у меня. А Вам хорошо известно, что возврат карточных долгов – вопрос чести.  Если она, конечно, есть. Да, кстати, Штерн категорически против того, чтобы члены его своры играли в азартные игры. Вы ведь об этом хорошо знаете. Я думаю, ему очень не понравится, что его людишки нарушают его запреты. Вы ведь его человечек? Так что в обмен на расписку потяните волынку пару месяцев или…
– Да! Хорошо! Убедил.
– Вот и ладненько. Я забыл про Ваше нет, когда таки услышал Ваше да. А оправдание за задержку в работе перед Армиллием Борисовичем я организую лично.
– Да уж, организуешь, – окончательно скис Фёдор Иванович.
– Не БЕСпокойтесь, беса я беру на себя. Это моя забота.
Булкин уже не хотел пить. Он хотел напиться. Так он приводил в порядок нервы, наводя беспорядок в печени.
Напиваться в уСмерть – стало визитной карточкой Фёдора Ивановича.

Глава 14. Камасутра

(6 карта старшего Аркана Таро – Влюблённые)

Если хочешь быть красивым, поступи в гусары.   

Козьма Прутков

Если хочешь быть асом в любви, изучи её азы.

Некозьма Прутков

«Наверно, я была с ним немного резковата», – сладко зевнула Светлана Петровна латаной - перелатанной дантистами пастью и сразу заснула. Ей снился более чем эротический сон, с лихвой компенсировавший неудачу второго раунда соития с Мишей.
Игра воображения превратила фантазии неудовлетворённой женщины во многосюжетное порно. В нём было всё, кроме искусства «Камасутры». Толпа разноплемённых мужиков поочерёдно терзала её тело. Кто-то вводил в неё разные штуковины, на секс вечеринке какая-то костлявая блондинка пыталась поцеловать Светлану в губы в то время как везде гладко выбритый качок пристроился к Левой сзади… Нашлось место в сюжетных перипетиях и Мише. Он играл роль мужа-импотента, на глазах у которого здоровенный негр, покрываясь потом, изучал анатомию Светланы…
Часы уже разменяли восемь часов утра. Шёл седьмой час героического сражения Миши с «Камасутрой». Правда, в голове отложилось не так много полезной информации. Запомнилось лишь то, что мужчины по своим, тем самым, признакам бывают «зайцами», «быками» и «конями». В свою очередь женщины делятся на «газелей», «кобыл» и «слоних». Себя Миша, конечно, причислил к «коням», Левую, естественно, к «кобылам». 
Теперь он штудировал позы, рассуждая вслух. Мы застали его в момент, когда любовник с подорванной репутацией озвучил следующее.
– «Козочка»… Девушка стоит на четвереньках… Так, это мы проходили… «Слониха»… Девушка стоит на коленях… И это было… «Собачки»… Да постоянно! «Лошадки»… Ничего нового… Ага… «Газель»… Подойдёт… Итак, девушка стоит на коленях в положении «слониха», но её руки вытянуты назад и подняты вверх. Юноша, введя член, берёт девушку за руки и как бы натягивает на себя или, навалившись на неё, прижимает её руки к своей груди и так продолжает игру… Ну, Светочка, держись! Хотела «Камасутру» – будет тебе «Камасутра».
Миша был очень доволен собой. Теперь-то он точно знал, как угодить своей «кобыле».
«Я   тебя   оседлаю, – сладко подумал Миша, заведя будильник на десять часов утра.  – Не помешает вздремнуть пару часиков».
Парень провалился в сон, в котором он ехал на шикарном автомобиле, одной рукой сжимая руль в красивом кожаном переплёте, а другой обнимая девушку. Вы же не думаете, что это была Левая? Нет? Конечно же, нет!..
И вдруг его, приятный во всех смыслах сон, резко сворачивает вправо…
Теперь он уже в дхоти, напоминающих шаровары, сидит на ступени храма, прикрывая голову руками, а какой-то голый коротышка с посыпанным пеплом тщедушным тельцем держит в левой руке какие-то рисунки и чихвостит Мишу на чём свет стоит. В правой руке недомерок сжимает бамбуковую палку и периодически наносит ею удары по Мише, куда ни попади.
Любовник Светланы Петровны почему-то знает, как зовут мелкого мужичка. По-хорошему, в реальной жизни он и выговорить не смог бы его фамильное прозвище – Ватсьяяна, а тут, куда там…
– О, великий учитель, Малланага Ватьсьяяна, я чту Ваш выдающийся трактат «Камасутра», но моя женщина ничего не хочет слышать о философии и психологии отношений между полами. Ей подавай только физическое удовольствие. Мы испробовали с ней все сексуальные позиции из трактата, но она требует новые. Эта ненасытная женщина сказала, что выгонит меня из дому, если я не придумаю что-нибудь новенькое.
– Я крайне огорчён, что мой труд превратили в способ удовлетворения страсти без души, – в очередной раз огрел Мишу по спине палкой философ.
Молодой человек ойкнул и стукнулся головой о колени.
– Вместо того, чтобы избивать меня, показали бы лучше, как Вы поднимаетесь в воздух и парите в поднебесье вместе с птицами и полубогами, как… Икар, – съехидничал Миша.
– Какой такой Икар, несчастный?! Ты же прекрасно знаешь, что из-за тебя я нарушил обет молчания и потерял не только возможность летать, но и читать мысли. Эти выдающиеся способности я получил, испив однажды из магической чаши Рудры напиток, губительный для простых смертных.
На этот раз шквал ударов вызвал протяжный крик. Пока Миша кривится от боли, я позволю себе усомниться в сказанном Малланагой и не потому, что он не мог этого сказать, а потому что он вообще ничего не мог сказать. Хотя об авторе «Камасутры» известно поразительно мало, по указаниям в трактате на исторические события можно утверждать, что учёный и философ жил в эпоху Гуптов, III—VI вв. нашей эры, и был аскетом-молчальником – муни.
Понятно, что Мишин сон с его болевыми ощущениями не мог претендовать на историческую правду, поэтому несколько слов об аскетизме позволит восполнить картину молодого воображения.
На санскрите, брате великого и могучего, аскеза обозначается красивым поэтическим словом «тапас». Оно впервые встречается в гимнах Ригведы, где означает, не больше, не меньше, космический жар, благодаря которому зарождается жизнь. Но идея аскетических действий, как угодных божеству, так и необходимых для обретения сверхъестественных способностей, ведам совершенно неведома.
По своей сути аскетическая практика поверхностно религиозна и глубоко народна. В противовес брахманскому пути соблюдения дхармы, заключающемуся в совершении жертвоприношений и изучении священных текстов, аскет, как Ленин, пошёл другим путём. И не только путём аскета-молчальника.
Некоторые аскеты вели отшельнический образ жизни в лесной глуши, подвергая себя мучительным испытаниям голодом, жаждой, жарой, холодом, дождем. Эдакие славянские лешие-мазохисты.
Кто-то остроумно подметил, что диета – последнее, что связывает нас с аскетизмом.
Многие аскеты жили в, так называемых, «местах покаяния», на окраинах городов, занимаясь утончённым самоистязанием. Они часами лежали на гвоздях и колючках, сидели у костра на самом солнцепеке, висели на дереве головой вниз или держали руки над головой, пока те не омертвевали.
Но были и те, кто занимались медитацией, расширяя границы философии и религии по мере расширения Вселенной. Такие аскеты делились на две группы. Одни аскеты предпочитали жить в непосредственной близости городов и деревень, иногда объединяясь в группы под руководством старейшего. Ареалом обитания других была вся страна. Такие аскеты бродили нередко большими группами, прося милостыню и объясняя своё учение всякому, чьи уши были открыты. Если им встречались конкуренты, начинался вербальный поединок, если, конечно, речь не шла о муни. Победители получали в награду толпу и еду, а проигравшим доставался голодный желудок и дорога…
– Вы же верите, что весь мир существует… только благодаря аскетическим подвигам Шивы?! Вы же сами говорили, что Лингам и есть Шива!.. Я только хотел… придумать новые способы подношения… – стараясь заглушить боль, начал выкрикивать, постанывая, Миша, когда легендарный автор «Камасутры» выбился из сил.
– Плотские подношения?! От совокупления с твоей ненасытной женщиной?! – покраснел от гнева Малланага. – Да ты же потерял бдительность в половом вопросе!
– Но ведь… – начал молодой человек.
– Замолчи! Двукратное омовение Лингама водой, предложение ему огня, молока, цветов, свежевыжатых соков, благовоний, фруктов и многое, многое другое – вот что нужно Лингаму. Ему плевать на твои бесплодные поиски того, чего нет, потому что то, что ты ищешь, есть в «Камасутре», а ваши жалкие телодвижения – не подношения, а пародия на моё учение и оскорбление Шивы.
– Но, учитель, ведь ты сам говорил, что цель жизни – кама, стремление к чувственной любви.
– Ты смеешь рассуждать о триварге, несчастный?
Миша почему-то понял, что это слово означает три цели в жизни на санскрите, но тут же забыл, получив палкой по рукам. Затем философ занёс орудие воспитания над головой и начал вещать хорошо поставленным голосом.
– Ты забыл, что первая цель – это дхарма. Следовать долгу – вот необходимое условие поддержания и сохранения миропорядка. Дхарма нераздельна с истиной. Каждый индуист должен соблюдать свою дхарму в соответствии со своим происхождением, кастовой принадлежностью и возрастом… Уразумел, несчастный?!
Миша испуганно кивнул головой, зажмурившись в ожидании очередной порции бамбуковых наставлений.
– Тогда слушай дальше, – на этот раз пощадил ученика Малланага. – Следование собственной дхарме – основа нашей морали. Ты же знаешь, что дхарма вечна и неизменна. Она завещана нам богами и запечатлена в ведах и других священных текстах. Ты же знаешь, что несоблюдение дхармы ведёт к наказанию в виде штрафа, покаяния или даже исключения из касты. Но самое ужасное наказание, которое ожидает предавшего закон, это худшее перерождение. Бойся, твой страх перед женщиной может ввергнуть твою душу в тягостные муки земного бытия! Хорошо, если переродишься собакой. Может повезти, и ты будешь жить у справедливого хозяина, у которого будешь сыт, обласкан и, если бит, то в меру, как сын. А если родишься далитом?! Будешь жить в человеческом обличии, но в грязи, как собака на свалке… Понял, жертва похоти?!
Миша как баран замотал головой, но, видимо, это не убедило Малланагу в усвоении учеником материала, и он закрепил наставление продолжительной бамбуковой экзекуцией.
Нет, Миша не хотел быть неприкасаемым. Неожиданно перед его глазами промелькнули страшные картинки, которых он никогда в жизни не видел. Вот, далитские подростки жарят и едят крыс. Вот, маленькие дети плещутся в сточной канаве и играют частями дохлой собаки. А вот и домохозяйка, ковыряющаяся ножом в протухшей туше свиньи…
Да, для далита умение жить в грязи – это его долг, но Миша не хочет быть неприкасаемым. Пока молодой человек рассуждал, философ продолжил поучать.
– Вторая цель жизни индуиста – артха. Материальное благополучие и мирской успех – вот доблесть, к которой надо стремиться. Осознал?! – повысил голос автор «Камасутры» и приложился к Мишиной спине.
– Ой, – вскрикнул молодой человек.
– А к чему стремишься ты, жалкий рикша?!
«Рикша? Почему рикша? Это вроде в Японии, – подумал Миша и вдруг, несмотря на боль, грустно улыбнулся, – А ведь я, и в самом деле, персональный рикша Левой».
– Я сотру жалкую улыбку с твоего смазливого личика, – повысил голос философ, подкрепив свои слова очередным палочным угощением.
– Да понял я, учитель, понял. Но я ведь придумал новые сексуальные позиции…
– Глупость, я указал в трактате все варианты совокупления! – теперь уже побелел от гнева учитель, хотя за слоем пепла это было незаметно.
– Нет, не все! – с обречённой быть избитой храбростью выкрикнул Миша.
– Нет, все! Лингам мне свидетель…
Зазвонил будильник, оборвав очередную порцию болезненных нравоучений.
– «Камасутра» – кому с вечера, а кому с утра, – вслух обыграл название книги Миша.
Вооружённый азами чувственной любви, он готов был идти в тот самый решительный бой.
Влюблённым предстояло сделать новый шаг в познании поверхностности тел за счёт забвения постижения душевных глубин.

Глава 15. День открытых дверей

(8 карта старшего Аркана Таро – Справедливость)

В спертом воздухе при всём старании не отдышишься.

Козьма Прутков

Запах свалки сладок не каждому.

Некозьма Прутков

Это был тёплый солнечный день. Светило над свалкой – поистине удивительное и в высшей степени философское зрелище. Величественная звезда озаряла клондайк отчаянного хаоса. Солнечные блики играли на битом стекле, посуде и пластике мусорную мелодию света.
Вожак Великой стаи закончил своё очередное утреннее выступление, как обычно воспринятое с энтузиазмом.
– ... Да здравствует Великая стая! Гав!
– Гав! Гав! Гав! – приветствовали Сёгуна члены стаи.
Особенно на общем фоне выделялся энтузиазмом ньюфаундленд Блэк и боксёр Клык. После этого стая бодро разбрелась по свалке. В это время из бомж-стоянки начали выползать её заспанные обитатели, строясь в змееподобную шеренгу.
– Мои дорогие, головастики, – Голова сдержано зевнул, – Вы уже познакомились с нашим пополнением. Это хорошие ребята и к тому же трудолюбивые.
– Ещё какие! – улыбнулся Пират. – Правда, Веся?
– Да уж, – неуверенно подтвердил бывший хозяин «Экстаза».
– Ладно, ладно, у вас ещё будет время это доказать, белоручки. Итак, Поп!
– Да, – отозвался тот.
– На тебе тряпьё.
– Уразумел.
– Аксиома!
Мысли того, к кому обратился Голова, были далеки от проблем свалки. Все они принадлежали её Величеству Математике.
– Аксиома!! – повысил тон Голова, намереваясь вывести лысого мужчину из состояния погружения в идеальный мир формул.
В ответ снова тишина.
– Пипец, – произнесла Пипец, как ей показалось, себе под нос.
– Аксиома!!! – выкрикнул Голова и тихо добавил: – Точно, пипец.
– Да… Я… – очнулся Аксиома.
– На тебе сбор пластиковых бутылок.
Аксиома молча направился к ближайшей мусорной куче.
– Вобла, на тебе по-прежнему шлакоблок и кирпичи. Пират и Веся поступают под твоё начало.
В ответ Вобла изобразил на лице кисло-сладкую улыбку.
– Нет, Вобла, это не значит, что ты, как обычно, будешь филонить, – словно поймал шальную мысль бомжа Голова.
– Да понял я, понял, начальник, – проскрипел Вобла и махнул рукой в сторону Пирата и Веси. – Пошли, пополнение.
Пират и Веся перекинули пустые мешки через плечо и вяло поплелись за Воблой, чувствовавшим себя на свалке как рыба в воде.
– Теперь ты, Пипец.
– Железная леди к Вашим услугам, сэр, – ядовито произнесла Пипец.
– Неужели обойдёмся без сквернословия?
– Да пошёл ты… – хотела выругаться, но сдержалась Пипец.
– Я-то пойду, – сказал Голова, – Но вначале пойдёшь ты…
– Снова металлолом?  Это полный пипец…
– Нет, на этот раз просто стекло.
– Стекло так стекло, сэр, – издевательски согласилась Пипец.
– Неужели ты начинаешь перевоспитываться…
– Да пошёл ты… – на этот раз фраза обрела своё матерное окончание.
– Увы, я слишком поторопился с выводами, – в след плывущей по свалке Пипец произнёс Голова.  – Паровоз!
– Я, шеф!
– На тебе металлолом.
– Есть металлолом!
– Давай, чух-чух!
Паровоз сделала глубокую затяжку и послала хомут дыма в безоблачное июньское небо. Армейские ботинки по парадному начали штамповать пыль городской свалки.
В этот момент Лора подбежала к Пьеру.
– Ну а вас, дамочки, ждёт картон, бумага и «крысиная библиотека», – озвучил последнее распоряжение Голова и направился к бомж-стоянке.
Зайдя вовнутрь, он подошёл к книжной полке, взял коричневую папку и присел за журнальный столик. Затем достал из кармана брюк записную книжку с небольшой металлической ручкой и начал что-то сверять…
От работы Голову отвлёк звук подъезжающего автомобиля. Обменявшись взглядами с вошедшим приматоподобным мужчиной, Голова понял, что разговор будет нелицеприятным.
– Здравствуйте, Василий Васильевич, – с напускным оптимизмом поздоровался с Холуевым Голова.
– И тебе не хворать. Надо поговорить, – кисло поприветствовал бомжа директор, расширив ноздри и скорчив гримасу, став похожим на гориллу, на ногу которой наступил слон.   
– Прошу, – Голова пропустил вперёд Холуева.
Голова и Холуев сели за журнальный столик. Недовольный взгляд Василия Васильевича встретился с презрительным взглядом крысы, возившейся с приплодом возле камина. В этот момент белобрысый крысёныш подбежал к Холуеву и схватил его за штанину. Тот пренебрежительно одёрнул ногу. Сеня с писком отлетел в сторону. Маша издала угрожающий звук.
– А это ещё что за крысиная ферма?
– Это питомцы Попа.
– Ладно Поп выжил из ума, но не думал, что за ним последует и Голова… Голова всему, что происходит на свалке, – скаламбурил Холуев и неприятно улыбнулся. – Не так ли?
В ответ скривился и Голова.
«Я бы тебе в своё время максимум что доверил, так это своим поганым языком чистить охотничьи сапоги, холуй», – говорила эта улыбка, общий смысл которой мог быть понятен лишь проницательной натуре, каковой Василий Васильевич не являлся. Но вслух Голова сказал совсем другое.
– Просто с крысами намного приятнее общаться, чем с большинством из людей, особенно из касты начальствующих.
– Не умничай, а лучше объясни, что происходит, – буркнул Холуев.
– Что Вы имеете в виду? – в тон ему произнёс Голова.
– Скажи, я спрашивал у тебя или у кого-то из твоих бомжей имена, откуда вы или что вас привело на свалку? – вопросом на вопрос ответил Холуев.
– Нет, и за это мы Вам бесконечно признательны, – Голова был почти искренен.
– Да что ты говоришь! А у меня создалось впечатление, что на моё к вам, бомжам, человеческое отношение вы мне отвечаете помоечной неблагодарностью, – заскрежетал лошадиными зубами Василий Васильевич.
– Что заставило Вас прийти к такому… такому дурно пахнущему выводу? – выдавил из себя Голова, невольно сжав кулаки.
– Вот это ваш заработок, – швырнул Холуев тощую пачку денег на стол. – Мне кажется, эта сумма не устроит вас, как, впрочем, и меня мой доход за этот месяц.
– И за это спасибо, – Голова небрежно взял пачку со стола.
– А может вы тут крысятничаете? – злобно глядя на крысиный выводок, спросил Василий Васильевич. – Вы и так многое от них переняли.
Сеня недовольно пискнул.
– А Вы посмотрите, как мы разбогатели на крысятничестве, – провёл рукой по помещению Голова, мысленно проговорив: «Лучше уж перенимать от крыс, чем от обезьян».
Холуев почесал мощный затылок.
– Ладно, я приехал не ругаться, а напомнить о взаимной полезности…
– Я о ней и не забываю.
– Да  ты  что? А как ты пояснишь, что сбор металлолома и тряпья резко сократился? – сорвался на полукрик Василий Васильевич.
– Но  по  моим подсчётам не настолько насколько похудело наше вознаграждение… – огрызнулся Голова.
Разговор Головы и Холуева, который грозил перерасти в никому ненужный конфликт, прервал очередной звук подъезжающего автомобиля. На этот раз в дверь постучали.
– Войдите, – облегчённо крикнул Голова.
На пороге показалась Левая. Следом за ней в бомж-стоянку вошёл Булкин. Увидев предмет вожделения, Холуев резко подорвался с места.
– Светлана Петровна, какими судьбами? – нотки радости пробежали по гласным.
– А, Василий Васильевич, рада Вас видеть, – безрадостно отозвалась Левая.
«Оно и видно», – грустно подумал Холуев, сглотнув слюну.
В помещении повисло молчание как пират на рее.
– Проходите,  уважаемые  гости  скромного жилища отверженных, присаживайтесь, – прервал Голова неловкую паузу, подставив к столику ещё два стула.
– Благодарю, – без тени благодарности произнесла Светлана Петровна, села на краешек стула и начала брезгливо рассматривать обстановку помещения.
– Конечно, это не Версаль, – уловив её взгляд, произнёс Голова, – А я не король Людовик, но всё равно, к Вашим услугам. Здесь я – Голова, то есть меня так зовут.
– А меня зовут Светлана Петровна, – холодно проговорила женщина и продолжила, не глядя в сторону сопровождавшего, – А это – Фёдор Иванович Булкин, директор «Прометея».
«Да, явно не титан», – усмехнулся в усы Голова и протянул ему руку.
Влажная, как кожа лягушки, ладонь Фёдора Ивановича прилипла к его ладони.
– Очень приятно, – буркнул Булкин.
– И мне, – брезгливо одёрнул руку Голова.
Затем поручкались Холуев и Фёдор Иванович. После обмена нелюбезными любезностями мужчины снова сели за стол.
– Мы к Вам пришли по конфиденциальному делу, – напомнила о себе Левая, взяв инициативу разговора в свои женские руки.
При этом она огорошила Холуева милой улыбкой, который воспринял её за знак внимания, а не то, что на само деле скрывалось за мимическим гримом. А скрывалось за ним: «Пошёл вон!».
Глубоко посаженные карие глазки Василия Васильевича заблестели как бусинки росы на шляпке жёлудя.
– Да, да, я уже ухожу. Мы всё уже уладили с Головой, не правда ли? – обрадованный неразгаданным содержанием улыбки пассии, произнёс Холуев и встал из-за стола.
– А как же, безусловно и безоговорочно, – иронично заверил Голова.
– Я тебя ещё навещу, – с бледными нотками угрозы в голосе заявил Холуев.
– Всегда рады, начальник, всегда рады, – откровенно съёрничал Голова.
– Всего доброго, господа, – делая вид, что не заметил издёвки бомжа, пафосно произнёс Василий Васильевич.
При этом он трепетно облизал Левую взглядом, как леденец сладкоежка. И только после этого вышел за дверь. Светлана Петровна поморщилась, приобнажив, мастерски спрятанные за слоем крема, морщины. В свою очередь Фёдор Иванович скривился и больно прикусил губу.
– Итак, господа, чем я могу быть вам полезен? – глядя на Булкина, поинтересовался Голова.
Фёдор Иванович не успел открыть рот, как свой, на опережение, распахнула Левая.
– Предприятие «Прометей» среди прочего занимается утилизацией бездомных животных…
– Собак, – закончил фразу за Светлану Петровну Голова.
– Вы хорошо осведомлены, но, позвольте, я продолжу.
– Конечно, извините, – без тени намёка на любезность произнёс Голова.
– Так вот, чтобы не слишком занимать Ваше внимание, перейду сразу к делу. Нам нужны три ловца из числа Ваших людей, которых мы хотели бы пригласить на работу. Сколько на свалке работает мужчин?
– Со мной шестеро, но, надеюсь, Вы не предлагаете мне эту почётную миссию?
– Вам решать.
– О, благодарю! Тогда из вежливости я предлагаю Вам работу на свалке, причём, на Ваш выбор: тряпьё, картон, стекло, пластик…
– Спасибо, Вы очень любезны…
– В целом – не очень, но в данном случае, конечно.
– Не забывайте, что вопрос утилизации животных…
– Собак…
– Да, да, собак, если Вам так угодно. Так вот этот вопрос находится под личным контролем самого Армиллия Штерна.
– Не может быть! – изобразил наигранное удивление и испуг Голова.
– Так и есть. И если Вы не захотите помочь ему, помощь может понадобиться Вам самому.
– Тогда, конечно, слушаюсь и повинуюсь, – не оставил иронического тона Голова.
– И?
– Милости прошу на свалку, – Голова встал из-за стола.
За ним последовали Булкин и Левая, платочками разной свежести спасаясь от запаха свалки.
Справедливость тоже имеет свой запах и чаще всего это запах крови.

Глава 16. Встреча

(20 карта старшего Аркана Таро – Суд)

Лучшим каждому кажется то, к чему он имеет охоту.

Козьма Прутков
 
Желаемое становится действительным, если действительное вызывает желание. 

Некозьма Прутков

Лариса почти постоянно думала об этом странном симпатичном парне с необычным именем Икар.
«Как он понял, что она хочет отомстить Штерну? Что значит его просьба?», – задавала себе вопросы девушка.
Они встретились абсолютно случайно. Во всяком случае так думала Пряник. Штерн редко, очень редко, но всё-таки иногда выезжал из города, и Ларисе в эти дни удавалось  за приличный размер благодарности уговорить закреплённого за ней охранника – недалёкого Кастета или неблизкого Харю купить у них пару часов свободы. Учитывая, что девушка возвращалась в замок вовремя, ещё до прихода Штерна, сделка была обоюдовыгодной и без негативных последствий. 
Это был как раз один из таких редких дней. Лариса сидела на скамье на проспекте и бросала купленные у говорливой старушки семечки стае голубей. При этом Пряник наблюдала, как пожилая женщина со странной надписью на футболке «КУ ПИ!» обслуживает очередного покупателя.
– Внучок, тебе как всегда? – будто у старого знакомого поинтересовалась опрятная старушка.
– Конечно. Я предпочитаю не изменять своим предпочтениям, – протянул юноша деньги.
– Несовременная черта, – приятно улыбнулась женщина.
– Современность придумали те, кто боится следовать цели, следуя за толпой, – с показной назидательностью произнёс молодой человек, улыбаясь. – Не так ли?
Старушка ответила тем же, кивнув головой. При этом она обменяла довольно крупную купюру денег на кулёк с ещё теплыми семечками и полезла за сдачей.
– Я не только не изменяю своим предпочтениям, я ещё и последователен в своих действиях… Значит, сдачи не надо.
– Спасибо, внучек!
– И Вам, мудрая королева подсолнечников, – улыбнулся в ответ Икар и продолжил в своём репертуаре…
Ларисе понравился иронично-непринуждённый диалог, и ей неожиданно захотелось поговорить с этим приятным молодым человеком. Было в нём что-то такое… такое притягательное. Лариса что-то почувствовала к юноше, но что?..
Накануне она размышляла над недавно прочитанным сочинением о семи видах любви в Древней Греции, которые, сидя в одиночестве, примеряла на себя, один за другим. Последуем же за её размышлениями.
«Как называется первый вид любви? – слегка напрягла память Пряник. – Ах да! Агапе! Так называли жертвенную любовь, способную на милосердие и готовность к самоотдаче… Это чувство я не испытывала… пока…
Второй вид, насколько я помню – Эрос. Это восторженная влюбленность, чувственная, стихийная, зачастую принимающая форму почитания объекта любви. Да, мужчина, испытывающий такую любовь к женщине – поистине идеальный вариант. Он будет носить её на руках и задаривать подарками, чтобы она была счастлива. Единственное, но существенное «но»: такая любовь недолговечна. Восторженная влюбленность со временем уступает место другому чувству. Но какому? Это зависит от неё и него… Хотя от него уже ничего не зависит…».
Пряник, сидя в шикарном кресле, пригубила своё любимое вино, покорившее самого короля Карло Альберто. Лариса ощутила привкус фиалки, хвойной смолы, малины и… да, точно, сливы! Удовольствие заглушило мысль, но ненадолго.
«… Третий, точно помню, Сторге. Это любовь-нежность с примесью дружбы, чувство, которое испытывают друг к другу супруги после счастливых лет, проведенных вместе, хотя оно может быть доступно и молодым парам… Нашей паре это не грозит… – продолжила внутренний монолог Пряник, смакуя кусочком сыра кастельманьо. – Четвертый вид любви, кажется… кажется Филия. Древнегреческие философы характеризовали её как духовная любовь-дружба. В Филии нет страсти Эроса и самоотверженности Агапе. Это то, что мы испытываем к своим детям, родителям, родственникам и друзьям. Кажется, в учении Платона о любви Филия была возведена на высшую ступень в качестве наиболее достойной любви…
У меня нет детей, отец рано ушёл из семьи, мать умерла, родственников я не знаю, друзей нет… Нет, есть! Димасик и, пожалуй, Светлана!
Людус – пятый вид любви, любовь-игра, сексуальное влечение и… сейчас вспомню это слово… как его… гедонизм. По-моему, Аристипп различает два состояния души человека: удовольствие как мягкое, нежное и боль как грубое, порывистое движение души. При этом не делается различия между видами удовольствия, каждое из которых в своей сущности качественно похоже на другое. Никакого самопожертвования, никакой дружбы. Качество восприятия формирует количество ощущений. Соблазнение ради секса, виртуальный секс и, наверно, проституция – вот современные оно, он и она Людуса…».
У Ларисы была не девичья память, а на такую память не жалуются. И она не жаловалась.
«… Шестой вид любви – Прагма. Рациональность и реалистичность превращают такую любовь в решение, импульс. Она не так скучна и однообразна, как кажется, хотя ей далеко до Агапа и Эроса. Когда находится подходящий кандидат и достигнуто взаимопонимание, любовь развивается в более сильное и глубокое чувство. Со временем такая любовь может стать теплее и душевнее… Жаль, что я не прагматик…
Седьмой вид любви… Мания. О, эта любовь-одержимость, вызывающая смятение и боль в душе, лишает сна и аппетита. Это – страсть, доведенная до крайней точки. И ревность – её преданный спутник. Эта любовь разрушает… Штерн заслужил именно такую любовь».
Итак, Штерн породил в душе Ларисы всепоглощающую Манию. Мог ли теперь внутренний мир Пряник позволить себе роскошь чувствовать что-либо в отношении кого-либо?! Например, к привлёкшему её внимание симпатичному парню.
Странно, намереваясь разобраться в причине неожиданного влечения к молодому человеку, девушка не сумела найти название своему чувству, которое учёные мужи охарактеризовали как избирательную, положительную реакцию на внешность, черты характера, поведение другого человека. Лариса, одержимая Штерном, не могла полюбить никого другого, но ещё способна была испытывать чувство симпатии, выражавшееся в повышенном интересе к человеку, оказании ему помощи.
«Интересно, поговорит ли он со мной? Заметил ли он меня?» – мысленно терзала себя девушка.
Словно отвечая её желаниям, молодой человек неожиданно направился прямо к Ларисе.
– Сударыня, добрый день!
Девушка молча посмотрела парню в глаза, которые брызнули зелёными искрами светлячков, освещающих путь к папоротнику в ночь на Ивана Купала.
– Меня зовут Икар, – молодой человек отвесил по-гусарски шикарно-галантный поклон.
– А у меня, увы, не мифологическое имя, – заявила девушка и, прищурив сочные как слива глаза, неумело соврала: – И я Вас не звала.
– А я в этом вовсе не уверен. Что касается Вашего имени, то оно мне известно, – подсел к девушке без спроса Икар.
На её красивом лице мелькнули очертания удивления и скрылись в тени липы.
– Вас зовут Лариса, а фамилия…
– Давайте без фамильярности, – поспешно прервала собеседника Лариса.
– Желание женщины – повод для искушения, – как сказал бы Ги де Мопассан в одной из своих новелл, посвяти он её Вам, сударыня, – приятно улыбнулся молодой человек.
– Вы очень любезны и… откровенны, сударь.
– Не со всеми, далеко не со всеми.
– Мне это льстит.
– А мне льстит то, что Вам льстит моя любезность и откровенность.
– Я в восторге от нашей светской беседы, но, может быть в ней, кроме очарования, есть хоть какой-то смысл.
– Разве нет смысла в самом очаровании?
– И всё же?
– У меня к Вам предложение.
– Но я принадлежу другому.
– Если Вы имеете в виду Армиллия Борисовича, то он как собака на сене… Да что я в самом деле! Он ведь не переносит наших четвероногих друзей…
– А Вы прекрасно осведомлены.
– А ещё я знаю, что Штерн Вас одну выделил из своего однодневного гарема. Какая честь!
– А Вы злой.
– По отношению к Армиллию Борисовичу не добрый точно.
– А по отношению ко мне?
– Скоро узнаете.
– Узнаю что?
– То, что Вас интересует.
– И откуда же Вы узнаете то, что меня интересует?
– Знаю надёжный источник.
– А знаете, я не возражаю воспользоваться им.
Икар неожиданно взял руки Ларисы ладонями вверх.
– Вы, сударыня, утончённая натура, впечатлительная и мнительная, педантичная и упорная…
– И из чего же это следует?
– Утончённость натуры – из прозрачной холодной кожи, немного вытянутая рука говорит о впечатлительности и мнительности, педантичность следует из длинных пальцев…
– Но всё это слишком обобщённо.
– А что же Вас интересует конкретно?
– Ну, например, когда я выйду замуж, и сколько у меня будет детей?
– Через год, двое, но только не спрашивайте из чего это следует.
– А почему не трое?
– Спросите, сударыня, у звёзд. А смогу я убедить Вас в своём даре, если скажу то, что Вы задумали?
– Ну, попробуйте, просветите.
– Вы хотите отомстить тому, кто заслуживает мести.
– И кто это? – перехватила дыхание девушка, почему-то почти убеждённая в сверхъестественных способностях Икара.
– Не заставляйте меня ассоциировать Вашу красоту с блондинистой наивностью.
– Хамите, парниша, – скрыла волнение за шуткой Лариса.
– Просто пытался не называть фамилию Штерн.
– Но ведь назвали.
– Но лишь для того, чтобы у Вас не было сомнений, что дальше я буду говорить о нём.
– А можете ли Вы рассказать мне о нём такое, чего я не знаю?
– Всё и для всех откроется после премьеры, хотя…
– Вы меня интригуете.
– Нисколько. Большинство в произошедшем увидит просто крах империи и только знающие – осознают, что это было спасение человечества, вернее, очередная отсрочка его гибели. Узнать об этом и всё об Армиллии Вы сможете из книги, название которой будет связано со звездой, но только при одном условии.
– И при каком же?
– Вы должны уговорить Штерна после премьеры прогуляться по проспекту.
– Я так понимаю, Вы мне не скажите зачем?
– Правильным курсом плывёт корабль Вашей мудрости.
– О, расстояние от хамства до комплимента оказалось небольшим.
– Это не комплимент, а констатация.
– Как бы то ни было – мне приятно.
– А как насчёт моего предложения?
– Я согласна прогуляться, если это поможет отомстить.
– Вы получите желаемое.
– Тогда прогулка состоится.
– Вы, Лариса, умница.
– Ещё недавно была блондинкой.
– Красивой и, как выяснилось, чрезвычайно разумной блондинкой, – улыбнулся Икар, поднялся со скамьи и повторил лёгкий, по-гусарски отрывистый, поклон. – Ну, на сим, позвольте откланяться.
– Позволяю, – улыбнулась Лариса. – Надеюсь, желаемое станет действительным?
– Я в этом уверен, ведь в моей власти вершить Суд.


Глава 17. Ресторан

(16 карта старшего Аркана Таро – Башня)

И устрица имеет врагов!
 
Козьма Прутков

И устрица имеет врагов! Даже фартовая.

Некозьма Прутков

В этот день в третий раз подряд город праздновал… день рождения Князя – любимчика Армиллия Штерна. Ничего удивительного не было в том, что торжество проходило в «Воланде» – наверное, самом собачьененавистном ресторане в мире. Сценарий торжества предусматривал БЕСплатный ужин для посетителей, получивших приглашение. Но прийти на празднование они могли только с питомцами – котами и кошками. Собакам тоже приготовили угощение, но со смертельным подвохом.
На заднем дворе ресторана официанты разбрасывали почтенные куски говядины, свинины и баранины, целиком курей и уток, сахарные косточки и прочие вкусности, обильно приправленные ядом.
Первый год празднования принёс обильный «урожай» собачатины. Тогда, к удовольствию Штерна и на радость кошачьей братии, погиб десяток дворняг. Во второй раз жатва была менее щедрой. Всего-то пара престарелых сук, потерявших нюх, и безмозглый щенок. Надо сказать, что никто из славной стаи Сёгуна не пострадал, видимо, благодаря чуткому руководству вожака.
  Сегодня, несмотря на более чем обильное угощение, ни одна псина к «праздничной» еде так и не подошла. Бродячих собак в этот день, вообще, как корова языком слизала.
На заднем дворе возле отравленных мясных продуктов вели непринуждённый разговор Бояновна и её старый знакомый – охранник ресторана Григорий, который должен был отгонять от пищи кошачью братию. Они не сразу обратили внимание на юродивого Фрола, бесшумно подошедшего к ним со спины словно спецназовец или в крайнем случае индеец команчи на охоте, в том числе и за скальпами. 
– Чтоб тебя! – испуганно вздрогнула Бояновна.
Охранник-атеист выразительно покрутил у виска.
– Только бешеный пёс не убоится зверя, – заглянул в свою легендарную тетрадь Фрол.
В этот момент между ног сумасшедшего просунулась кошачья голова. Это Нюрка пришла на празднование дня рождения любимого.
– Кш-ш-ш, – шикнул на неё Григорий.
Недолго думая, кошка шикнула в ответ.
– Ты погляди какие мы гордые! – удивилась реакции Нюрки Бояновна.
– Гордость – позиция сильных, гордыня – поза слабых, – сумничал умалишённый и направился к остановке.
За Фролом, задрав хвост лингамом, величественной рысью последовала Нюрка…
На этот раз «Воланд», как никогда, был набит посетителями, словно желудями брюхо кабана, жрущего в три горла перед зимой. Организаторы погорячились и помимо зарезервированных мест для ближайшего окружения Штерна раздали такое количество приглашений, что немногочисленные, но ещё довольно бодрые мухи чувствовали себя неуютно в такой тесноте и явно были в обиде.
Местные любимчики – группа «Хеллоуин» в одежде под стать названию и соответствующих масках, истекая потом, развлекали разношёрстную публику композициями собственного сочинения. Довольно приличные мелодии с мрачными текстами кружили по залу. Их разносил липкий, но сильный голос горбатого вокалиста в образе графа Дракулы. На акустической гитаре виртуозно играл косолапый коротышка, изображавший Джокера, барабанами заправлял одноглазый парень – Весёлый Роджер с повязкой на глазу, одноногий клавишник облачился в костюм Колдуна.
В центре ресторана разместились два шикарно сервированных стола, которые облепили взглядами те, кто раньше других пришёл на праздник в надежде как можно дольше лицезреть Армиллия Штерна или с целью как можно больше приговорить деликатесов.
Один стол, пошире и повыше, предназначался для хозяина и его спутницы, другой для Князя, Хари и Кастета, удостоившихся чести ужинать за одним столом с именинником. Хорошо ещё, что не из одной миски. Рядом с этим столом расположился большущий плетёный контейнер, заполненный подарками для Князя.
Несмотря на тепло снаружи, плотность посетителей «Воланда», сопоставимую с плотностью жителей Монако, внутри ресторана было бы довольно по приятному прохладно, если бы не угрюмый камин. Блики потрескивающих поленьев бешено танцевали на мрачных картинах, оживляя мистические сюжеты.
В центре каждого стола на кроваво-красных скатертях разместились чёрные свечи в виде собак, стоящих на задних лапах. В честь праздника любимца Штерна вместо пепельниц в виде черепов на столы установили сомнительные по своему эстетическому содержанию, но прекрасные по композиционному исполнению четырёхрожковые кальяны. Клапаны представляли собой четырёх мышек, каждая с разинутой пастью. Грызуны размещались на голове слона с прижатыми ушами и непропорционально длинным хоботом, загнутым вверх, выше блюдца.
Возле каждого стола в зале, в зависимости от количества посадочных мест, стояли кошачьи миски и любимая еда мурлык.
В непосредственной близости от центральных столов располагались четыре стола. За одним, аки голубки, ворковали Ники и Вася, без стеснения проявляя, ставшие уже привычными, знаки внимания. Вася с момента нашей первой встречи претерпел разительные изменения и в одежде, и во внешности, обретя, эдакий, налёт мужланистого гламура.
За следующим столом по прямому указанию Штерна собрался препарадоксальнейший квартет. Вор в законе Румын, протоиерей Азат, подпольный антиквар Мендель Кац и футбольный тренер «чушек» Олег Ефимович Дрянькин на удивление быстро нашли общий язык и вели непринуждённую беседу на отвлечённые темы типа: «если жизнь на Марсе?», «где раки зимуют?» или «кому на Руси жить хорошо?».
Румын пришёл со своим любимцем – петербургским сфинксом Жиганом, Азат принёс Фишку породы священная бирманская, Мендель прихватил семейную реликвию – перса Зевса, Дрянькин выпросил у соседки несчастного одноглазого, но редкой породы, котёнка нибелунг по кличке Один… Остальные? Остальные тоже прихватили по одному пушистому питомцу и только Ольга Ивановна пришла с тремя – Мусиком, Пусиком и Тусиком, уговорив официанта принести ещё две миски и кошачьей еды.
Рядом, за столиком на двоих Казимир Северинович исподволь тискал расфуфыренную кривоулыбчивую медсестру, которая отвечала ему взаимностью, щупая его за коне… лингам.
Ещё за одним столиком на четверых также собралась разношёрстная компания. У Шурочки глаза были на мокром месте. Её недавно бросил муж, которого Штерн за какую-то провинность отправил в глушь заниматься животноводством, лишив возможности участвовать в чествовании кота. Шурочка вела задушевную беседу, вернее, в одностороннем порядке изливала душу сутулому молодому человеку, похожему на вампира из второсортного фильма ужасов. Он не слушал секретаршу, но она этого не замечала. Громкоголосая Павлина Курочкина нашла себе собеседника по душе в лице путаны Марафет, которая выпросила пригласительный у Хари, который её… который с ней… Ну в общем, который регулярно пользовался её прелестями.
Армиллий со смехом вместо городского головы отдал пригласительный в «первый круг» протеже Хари. В итоге место публичной проститутки заняла проститутка приватная. Петрову Надежду Ахилесовну усадили ближе к камину вместе с городским венерологом, которого мартышка в юбке, будь она даже не мэром, а премьер-министром, не могла заинтересовать.
Кустодиевская женщина смешно шлёпала накаченными ботоксом губами, повествуя Марафет о своём трудном раннем детстве, а проститутка о не менее суровой взрослой юности.
Полукровкин в сером костюме, сидя с грациозно-потрёпанной актрисой Веткиной в недешёвом колье с кроваво-красными рубинами, с интересом наблюдали за гомосексуальной прелюдией Ники и Васи.
Самый большой стол в углу зала по указанию Армиллия облюбовали служители культов за исключением Азата. Финкельштейн Израиль Ионович вынужден был разделить трапезу со старейшиной Свидетелей Иеговы Потапом, пастором общины Адвентистов Седьмого Дня Варфоломеем, пресвитером баптистов Захаром, мобедан-мобедой зороастрийцев Арамом, буддийским ламой Буладом и кришнаитским гуру Радживом. Израиль Ионович предпочёл бы соседствовать с падшей женщиной, чем с ними. Но выбора не было.
Естественно, местное правосудие в лице Дмитрия Даздравовича Жульникова и адвокатура в лице Антона Альбертовича Щербетова оказались за одним столом. Во избежание на празднике любимца неуместных разговоров о навозных делишках к ним по указанию Штерна подсадили местных бывших звёзд рэкета и нынешних звёздочек бокса – братьев Дятловых. Они попеременно задолбывали криминальный дуэт законников россказнями о своих спортивных успехах.
Молдавский ветеринар Ион оказался за одним столом с почтенной женщиной с каменным лицом, Ольгой Ивановной, владелицей кошачьей фермы.
Ещё один дуэт был более чем противоестественным. За одним столом сидели продуманный вор Холуев и тот самый честный лейтенант возраста подполковника. Василий Васильевич бросал нервно-злобные взгляды на посетителей «Воланда», расположившихся за соседним столиком. Он видел и слышал всё, что происходило между Мишей и Светланой Петровной. В свою очередь лейтенант сверлил Холуева взглядом, зная о его криминальном таланте, который за вознаграждение покрывали старшие по званию и занимаемой должности.
Честного мента пригласили по личному распоряжению Штерна, который как всегда разумно рассудил, что присутствие белой вороны пойдёт на пользу празднованию чёрных пернатых. Сам факт появления на торжестве в честь кота в качестве «свадебного генерала» порядочного лейтенанта могло развеселить многих.  Но вот что не знал Армиллий Борисович так это то, что в ресторан залетит птица такого полёта!
Булкину в соседи достался главврач психиатрической клиники Мишкин. Несмотря на количество выпитого, разговор не ладился.
Ещё за одним столиком на двоих в одиночестве сидел Фарт-Маскарад и задумчиво раскладывал Таро. Посетители ресторана в страшном недоумении, за исключением Булкина, взгляд которого был посыпан солидной щепоткой злорадства, наблюдали за Фартом-Маскарадом и ждали появления Штерна. Все знали о мистической ненависти Армиллия к картам, но никто не знал об одном исключении… Или почти никто.
В это время к ресторану «Воланд» подъехал шикарный кортеж Армиллия Борисовича.
Широкие и высокие двери стали лилипутскими, когда в их проёме показалась огромная бочкообразная фигура, просверлившая жутким взглядом каждого из присутствующих. На руках Штерна распласталась дебелая туша Князя, которая ехидно улыбалась в шикарные кошачьи усы.
 – Что, двуногие, завидуете? – казалось, произнесла кастрюлеобразная морда.
Армиллий направился к столу в центре ресторана. Следом за ним как всегда очаровательная Лариса в роскошном платье из золотой парчи. Замыкали процессию Харя и Кастет.
Не успели вошедшие усесться по местам, как к ним, грациозно петляя межу столами, словно лисы, уходящие от погони, подбежали трое официантов, склонившись в подобострастных поклонах.
– Ты, – ткнул толстым пальцем в Лыбу Штерн.
Счастливые Меменю и Стокало вприпрыжку побежали обслуживать другие столы.
– Пожалуйста, меню, – с приколоченной к бледному вытянутому лицу улыбкой подобострастно произнёс Лыба, трясущейся рукой протягивая Армиллию меню в шикарном кожаном переплёте, напоминающем человечью кожу с ежевичного цвета наколкой «Воланд».
Штерн небрежно, жестом руки отверг предложение.
– Нам с Князем что-нибудь новенькое, рыбное, а остальным – испытанное старое, прилипшее к ресторану, как к шерсти пса чертополох, беф а ля мод «Пьяный бык», –соизволил пошутить Армиллий, некрасиво улыбнувшись. – Ну и салаты в тему, а вино… Вино в угоду дамы – Бароло.
– Лекомендую меньел «Казнь ведьмы», – втянул голову в шею Лыба, не срывая улыбки с лица.
– Название приемлемое, но что за ним стоит? – лукаво поинтересовался Штерн, разбиравшийся во французской кухне, но не мог отказать себе в удовольствии услышать рецепт из уст картавого. 
– Обваленная в муке и обжаленная в сливочном масле лыба, плиплавленная соусом из лимонного сока, петлушки и ластопленного сливочного масла, – отчеканил Лыба и на своё несчастье углубился в подробности украшения блюда. – Кусочки лазложены в виде поленьев, на котолых выложена мякоть лимона, дольки апельсина и мандалина в виде костла, господин Штелн.
Лучше бы он вовремя остановился. Лариса сдержанно прыснула от смеха, Ники и Вася чуть её не поддержали, но инстинкт самосохранения заставил задушить положительную эмоцию в зародыше. Казимир Северинович, не выходящий из запоя начал расплываться в улыбке, на которую, как на амбразуру, набросилась с поцелуем медсестра, чем спасла своего любовника от гнева Армиллия.
– Вот всё было хорошо, пока ты безобразным образом не исказил мою фамилию, –по тону Штерна было не понятно: шутит он или нет, но продолжение и мефистотелевский смешок развеяли надежду официанта на положительный исход. – Иди, несчастный, неси заказ. Даже голодный кот страшен. Но, когда мне принесут сабайон «Евнух» твой след в городе должен остыть, иначе я прикажу взбить вместо куриных яиц твои, вместо сахара добавить твои переломанные кости, а вместо вина влить твою кровь.
– Слушаю! – дрожащим голосом произнёс Лыба и поплыл выполнять заказ, наступая на душу, которая вприпрыжку убежала в пятки.
Да, Меменю и Стокало в отсутствии Лыбы предстояло бегать между столами как борзым, преследующим в поле резвого зайца…
– Зачем ты так? – Ларисе было жаль официанта.
– А ты хотела, чтобы ему вырвали его дефектный язык? Кстати, твой смешок тоже заслуживает наказания, – ледяным тоном предупредил Армиллий.
– Но только не сегодня, – взмолилась Пряник, просительно-мультяшно захлопав глазами.
– Я подумаю, – точно отрезал Штерн.
В этом момент во всём тёмно-красном в общий зал «Воланда» вошёл Икар. В руках он держал прозрачный пакет с какой-то баночкой. Хотя лучшего маскировочного костюма для того, чтобы стать неприметным в этом ресторане трудно было вообразить, вновь прибывший, напротив, странным образом приковал к себе всеобщее внимание. Молодой человек подошёл к контейнеру с подарками и, не обращая ни на кого внимания, грациозно положил в него пакет с банкой. Затем сразу направился к столику, за которым сидел Фарт-Маскарад.
– Неужели это снова он, – неопределённо-раздражённо произнёс Армиллий, сжав кокильную вилочку, будто кукольный трезубец Нептун, намереваясь учинить жуткую, неигрушечную бурю на море.
Произнося это, Штерн ткнул пальцем в Харю, затем показал на контейнер. Охранник догадался, взял пакет и подал его Армиллию.  Штерн небрежно вытащил из пакета банку… кошачьего корма.
– Наглец! – зло хмыкнул Армиллий, недобро сверкнув пластмассовыми глазами…
– Позвольте составить Вам компанию согласно пригласительному билету… – открыто, по-детски, улыбнулся Икар, подойдя к столику на двоих, и добавил: – Лицезреть представление.
– Присаживайтесь, буду рад, – улыбнулся Фарт-Маскарад, мельком взглянув на подошедшего, и сделал вид, что снова вернулся к картам.
– Деньги на вокзале, ячейка номер двадцать четыре, код 1503, – тихо, но внятно произнёс Икар.
– Вряд ли случайный, – высказал предположение Фарт-Маскарад, не отрывая головы от карт.
– Точно. Это год, в котором родился Нострадамус.
– Вот как?
– Только так.
– Карта?
– «Башня».
– Хм… Смешно…
– Ему будет не до смеха…
Честный мент и Холуев в абсолютном, вакуумном молчании приговорили по бутылке водки на лицо, превращая каждое в морду. На третьей престарелый лейтенант и молодой вор разговорились и даже нашли общий язык.
– Я этих олигархов терпеть не могу, – стукнул себя в грудь и по столу милиционер.
– Я тожжжже, – с трудом зажужжал, слепив буквы Василий Васильевич.
Один не хотел быть олигархом, у другого не получалось. Вот такая застольная революционная ситуация.
– А ты парень ничего. Конечно, исключительно в душевном плане, – вяло-пьяно намекнул на внешность Холуева лейтенант милиции.
– Ты тожжжже, – хорошо, что менее искушённый в пьянке Василий Васильевич был не в состоянии полностью оценить иронию, а то… дело закончилось бы мордобоем. – Ты меня уважжжжаешь?
– Нет, – откровенно ляпнул мент.
– Что? – на обезьяньем лбу Холуева нарисовались извилины недоумения, но ту же разгладились.
– Да ладно, давай выпьем, – небрежно махнул рукой лейтенант.
– Давай, – Василий Васильевич пытался припомнить на что он недавно должен был обидеться, но захмелевшая память категорически отказывалась выдавать ответ на запрашиваемую информацию.
Очередная рюмка пригвоздила великолепный образчик черепа человекоподобной обезьяны к столу.
– Слабак! – констатировал милиционер. – Гусь свинье – не товарищ.
«Хорош старый гусь в звании лейтенанта!» – Искра разума заставила Василия Васильевича оторвать голову от стола.
– Тогда я полетел! – вспомнил к месту фразу из анекдота Холуев, не захотев оставаться свиньёй, и снова, на этот раз окончательно, уронил череп, достойный коллекции лучшего антропологического музея.
Горбатый граф Дракула начал исполнять красивую, но печальную композицию. Светлана Петровна моментально вытащила пьяненького Мишу из-за стола, и они поплыли по танцевальной площадке словно пара потрёпанных бурей лебедей.
– Рождённый ползать, летать не может, – подвёл итог общению с мусорным воришкой мент и встал из-за стола.
Затем он подошёл к столику, за которым сидела Шурочка. На этот раз Василий Васильевич был не в состоянии заявить о своём несогласии с ролью змеи.
– Мадам, разрешите пригласить Вас на танец, – обращаясь к женщине, щёлкнул каблуками не слишком пьяный лейтенант.
– Извольте, – согласилась женщина, замучившая рядом сидящего молодого человека исповедью, и поднялась из-за стола.
Юный вампир откровенно облегчённо выдохнул точно стеклодув, обнажив дешёвые накладные клыки.
– Сволочь, – во след удалявшимся произнесла Марафет.
– Кто? Она? – поинтересовалась Павлина Курочкина.
– Да нет, мент поганый, – сплюнула Марафет. – По вине этого чистоплюя я регулярно проводила время в обезьяннике. Взяток он, видите ли, не берёт… и натурой тоже. Зараза!
– Точно!  Взяточник  –  это локомотив для бизнеса, – сумничала Павлина и пропела, – Люди гибнут на металл.
– Значит, ментяра выживет.
В это время Булкин был сыт и пьян, хотя ещё далеко не в хлам.
– Сука, светик-семицветик… Скотина, водила… Мыльные бразильские любовные слюни…  Тьфу… Холуев... горилла… Штерн… Тшшш… Штерн – чудови… человечище… – бубнил себе под нос осколки фраз Фёдор Иванович, вытирая накатившие от ощущения собственного бессилия эмоции.
К тому же… К тому же Булкин, теребя душонку, языком, запутавшимся в лабиринте звуков, слезливо процитировал:

Дайте собакам мяса –
Может, они подерутся.
Дайте похмельным кваса –
Авось они перебьются.

Чтоб не жиреть воронам –
Ставьте побольше пугал.
А чтоб любить влюблённым
Дайте укромный угол…

Превративший алкогольную жидкость в спиртные пары, Мишкин нескончаемым потоком травил и вполне приличные, и целиком похабные анекдоты, слушателем которых в основном сам же и был, хотя Булкин краем уха улавливал некоторые из них. А, вот…

– Папа, а зачем придумали презервативы? – спрашивает самый младший, из восьми детей в семье, ребёнок.
– А что это такое? – уточняет отец семейства.
– Вот пример, когда незнание не освобождает от ответственности… – отозвался старший сын, мечтая стать судьёй.

Ники подвыпил, сел на своего любимого конька и помчался галопом рассказывать утомлённому алкоголем Васе побасенки о Енукидзе, поливая предмет обожания слащавым взглядом. 
Вор в законе, протоиерей, антиквар и футбольный тренер уже приближались к стадии пьяной словесной рубки, за которой неизбежно следует конфликт или братание.
Медсестра, сняв босоножки, в очередной раз, ритмично, в такт мелодии, возбудила Казимирова, который снова был готов к написанию белого квадрата Малевича, правда, меньшего размера и не теми красками.
Старейшина Свидетелей Иеговы, пастор общины Адвентистов Седьмого Дня, пресвитер, мобедан-мобеда зороастрийцев, буддийский лама и кришнаитский гуру связали языки в общую тему и только… и только Израиль Ионович словно проглотил свой мышечный орган, расположенный в ротовой полости.
«Ой-вэй, что я за шлемазл! Полный тухес! Азохен вэй, Армиллий Борисович, чтоб твой рот торчал сзади! Чтоб твоя душа вселилась в кошку, а её укусила собака!» – мысленно горевал и проклинал, покачиваясь, пожилой еврей, испытывая физическую боль от такого соседства.
Израиль Ионович не прикоснулся ни к кошерному вину, ни к кошерной еде, специально доставленных для него чартерным рейсом из Земли Обетованной, хотя мясистый нос Финкельштейна раздраконил желудок запахом фаршированной рыбы, но обильному слюноотделению мешала концентрированная молекула ароматов недешёвых духов прекрасной половины зала с Ники в придачу.
Но уйти ни по-еврейски, ни по-английски Израиль Ионович не решался, опасаясь непредсказуемой реакции Штерна в диапазоне от прекращения щедрых подачек до изгнания из подконтрольной ему территории. Армиллий, разделавшись с Ашкенази, не только не урезал пайки религиозным общинам, но, напротив, сделал их ещё весомее.
Жульников и Щербетов умудрялись поддерживать бахвальство Дятловых междометиями и решать свои безотлагательные делишки эзоповыми фразами.
Ветеринар Ион и Ольга Ивановна вели премилый, к тому же представляющий взаимный интерес, разговор о кошачьих болезнях и эффективных способах лечения. Всё более и более сближающий собеседников. 
Ники и Вася без смущения целовались в перерывах между приёмами пищи и тостами, которыми фонтанировал участник гей-парадов.
– Этот тост приписывают Енукидзе… – начал стоя очередной тост Ники, приглашая присоединится соседние столы. – Говорят, что вначале человек должен освоить теорию, а уже потом приступить к практике. Но в любви всё наоборот: теоретиками становятся тогда, когда практика исчерпала себя. Так давай выпьем за то, чтобы мы всегда оставались практиками.
– Содомиты, – тихо буркнул Полукровкин, выслушав тост, и жарко поцеловал Веткину в губы. Затем негромко продолжил, облизав губы: – Любить мужчину мужчине преступно, когда так много недолюбленных женщин.
– Какой ты всё-таки умница! – похвалила Димасика актриса, непринуждённо зевнув львиной пастью.
– Это да, – самодовольно отозвался Полукровкин, почесав кончик носа.
– И скромный, – Веткина расплылась в улыбке.
– Как улитка, опередившая скаковую лошадь, – сумничал Димасик.
– Я же говорю, что скромный.
– С этим можно поспорить, учитывая, что скромность украшает, – блеснул самоиронией, словно блесной на щуку, театральный режиссёр.
– Да ты же красивчик, – не заглотнула наживку актриса, зная насколько Димасик раним и комплексует по поводу своей не слишком привлекательной внешности.
– Ага, прямо Аполлон Канский, – Полукровкин кокетничал.
Искренне или неискренне назвала Веткина Димасика красавчиком, но подвыпившему самовлюблённому режиссёру это словечко явно польстило.
– Угостите мадам спичкой, месье Аполлон, – мягко улыбнулась актриса, протянув руку с сигаретой.
В поисках зажигалки Полукровкин начал с прорезных, потом перешёл к накладным, а затем к расположенным в швах карманам. Пор мере поиска на столе выросла куча, состоящая из пуговиц, карандашей, монет, ручек, металлических скрепок…
– Эврика! – наконец, зажигалка была найдена.
– Товарищ Архимед, ещё немного и сигарета приросла бы к моей руке, – позволила себе покапризничать Веткина…
Настало время десерта. Символично, что в этот момент Казимир Северинович, не в меру сытый и пьяный, начал откровенно тискать расфуфыренную медсестру и осыпать комплиментами как овсом на паперти молодых.
Гости, вне зависимости от состояния, с наслаждением приступили к поглощению: банан а крем шантильи, бананов со взбитыми сливками, «Минет», глас ту парфюм, мороженого с различными ароматизаторами, «Эротоман», креп сюзет, тонких блинов с добавлением в тесто ликера Кюрасао и мандаринового сока, «Скальп», маседуан, фруктового салата из нарезанных овощей или фруктов, «Маньяк», фейет де рис де во, сладкой выпечки, «Инквизиция», фрез шантильи, клубники со взбитыми сливками, «Садо-мазо», конечно же, сабайон, любимого Штерном десертного блюда из взбитых яиц, сахара и вина, «Евнух»,  и прочих делисов.
Фарт-Маскарад, почти приговорив «Инквизицию», попивал медленными мерными глотками фирменный кофе «Чёрная каракатица», представляющий собой в определённых пропорциях смесь, точнее, букет кофе, приготовленного в турке, поршневым методом и способом фильтрации. Шеф-повар ресторана даже собирался оформить авторское право на рецепт.
Икар пил исключительно воду, принесённую с собой.
– Желудок? – поинтересовался шулер, в очередной раз раскладывая карты Таро.
– Принцип, – уклончиво ответил Икар.
– А, – обнажил белоснежные зубы Фарт-Маскарад.
Неожиданно праздничный гомон, словно по взмаху невидимого дирижёра, утонул в пугающей тишине. Это сам Штерн, приказав телохранителям оставаться на месте, подошёл к столику Икара и шулера.  Меменю подобострастно тащил стул за Армиллием.
– Я присяду, – не вопросительно произнёс Штерн и плюхнулся на стул.
– Милости просим, – за себя и за Икара отозвался Фарт-Маскарад.
– Давно не виделись… – Армиллий с нескрываемой враждой затупившимся сверлом впился в Икара.
– Всё относительно: давно – недавно, – невозмутимо ответил Икар, не обращая внимание на «сверло».
Все ожидали реакцию хозяина заведения баллов в двенадцать по шкале Бофора, зная о лютой ненависти Штерна к картам, но не зная, что только к игральным. К искреннему огорчению в целом раболепной публики, испытывающей невольное удовольствие от истязания себе подобных, ураган прошёл стороной аки прыщ после прижигания перекисью водорода. Особенно был разочарован Булкин, который жаждал мести не меньше, чем сицилиец вендетты.
– А как насчёт расклада «Совет»? – прищурил глаза до размера лазера Армиллий. – Сегодня мой день узнать судьбу.
– Пожалуйста, – ответил Фарт-Маскарад, собрал все карты в колоду и протянул Штерну. – Вытяните одну карту.
Армиллий сдвинул колоду. Шулер положил сдвинутые карты под низ и перевернул ту, которая стала верхней. На стол легла карта под номером 16 «Башня». Армиллий изменился в лице. Шулер начал вещать.
– Смысл карты в том, что Вы построили свой дом на песке…
– Да, да, – раздражённо перебил Фарта-Маскарада Штерн и бегло-монотонно продолжил: – То, что считалось незыблемой основой жизни, оказалось иллюзией и рассыплется как карточный домик. Все труды пропадут даром. Краха не избежать…
Армиллий запнулся.
– Краха не избежать… – тихо повторил Штерн и почти выкрикнул: – Чушь!
– Для бизнесмена совет – бежать, смазав пятки скипидаром и прихватив всю кассу хоть на Новую Землю, хоть в Землю Обетованную, – разметал мысли хозяина заведения Икар.
– Я так погляжу за этим столом все разбираются в картах Таро. Я вот, на самом деле, изучал мудрость там, где она зародилась, – не скрывая раздражения, произнёс Армиллий и продолжил: – В отличие от Вас. Или мы черпали истину из одного источника?!
– Предпочитаю по отношению к себе обращение на «ты», – уклонился от ответа Икар в то время как шулер следил за реакцией хозяина ресторана.
– Ты не ответил, – настаивал, неожиданно сразу уступив, Штерн.
– Я – Знатный, – отозвался Икар.
– Знатный?! Ты?! – из голоса Армиллия, как песок сквозь пальцы, просочилась дрожь.
– Ты услышал, – ответил Икар, поднявшись из-за стола.
– У тебя ничего не выйдет, – процедил сквозь зубы Штерн.
– Будем скоро посмотреть, – холодно заявил Икар. – А шулера не трогай. Не к фарту фартовых обижать. И ещё – не травите собак. Бобик всё равно не сдохнет.
С этими словами молодой человек направился к выходу. Мысли шулера о неимоверном вознаграждении, заработанном за одну, нужную карту, грубо прервал вставший из-за стола Штерн.
– А ты живи… Пока, – заявил, как плюнул картёжнику в физиономию Армиллий и слоноподобной походкой вернулся к себе за стол.
– Я – фартовый по судьбе, – злобно прошептал в широкую спину Штерна шулер, – а твоя судьба – «Башня».

Глава 18. Крысиная война

(17 карта старшего Аркана Таро – Звезда)

Когда народы между собою дерутся, это называется войною.

Козьма Прутков

Война – это способ установить новые правила мира.   

Некозьма Прутков

Итак, вернёмся к свалке. Как мы помним, Голова, Левая и Булкин вышли из здания бомж-стоянки. Ближе всех к ним в мусорной куче копошился Поп.
– Поп! – позвал Голова.
Бомж направился к позвавшему, перекинув через плечо почти заполненный тряпьём полипропиленовый мешок.
– Пошто звал? – грузным голосом спросил подошедший.
Голова демонстративно промолчал.
– Теперь Вам слово, Фёдор Иванович, – обратилась к Булкину Левая, тоже не желая брать инициативу в свои руки.
– Меня зовут Фёдор Иванович, а это Светлана Петровна, – стараясь придать своему голосу вес, вынуждено-недовольно пробубнил Булкин.
– А меня просто Поп, – с напускной вежливостью отозвался бывший церковный служитель.
– Нет, как Вас зовут? – попытался проявить ненужную в данном случае настойчивость Фёдор Иванович.
– Здесь я просто Поп, – неприятно задребезжали в голосе металлические нотки.
– Ну, Поп так Поп. Так вот, у нас есть к вам предложение устроиться на предприятие «Прометей» ловцом-санитаром, – сдался Булкин.
– Это што за робота, православные?
– Утилизация бездомных животных…
– Собак, – саркастично вклинился Голова.
– Што-о-о-! – взревел Поп и замахнулся на Булкина мешком.
– Какие проблемы, – с неподдельным испугом попятился Фёдор Иванович.
– Спокойно, Поп, не хочешь, не надо, – с силой схватил за руку Попа Голова.
– Ироды, нехристи, Божьих тварей истреблять?!...
– Всё, успокойся! Иди работать! – включил сурового начальника Голова.
– Ещё раз такое изречёшь – зашибу! – испепелил взглядом Булкина Поп, но не решился стать участником уголовного процесса из христианских побуждений.
– Всё, иди работай, солнце ещё высоко, – слегка подтолкнул в спину бомжа Голова.
Поп неохотно поплёлся обратно, сжав пальцы в кулак.
– Не отпала охота нанимать бомжей?.. Ну, на нет, суда не было и нет, – театрально вздохнул Голова и поспешно закричал: – Аксиома, Вобла, Пират, Веся!
Трое последних со своими тяжёлыми, наполовину заполненными, мешками лениво направились к Голове. Аксиому, как обычно, пришлось звать ещё два раза, но будучи ближе остальных, к тому же налегке, с мешком, забитым всего лишь сплюснутыми пластиковыми бутылками, он подошёл вместе со всеми.
– Знакомьтесь, старожилы – Аксиома и Вобла, а также новенькие – Пират и Веся. А это – Светлана Петровна и Фёдор Иванович. Прошу любить и жаловать, но не как Поп, –многозначительно улыбнулся Голова. – У них есть к вам предложение.
– Теперь Вы, Светлана Петровна. Я уже чуть было не получил поповское благословение, – злорадно процедил Булкин.
– Вот это по-мужски. Ну да я привыкла, – по-женски изничтожила Фёдора Ивановича Левая и по-армейски отчеканила: – Итак, мы готовы предложить вам работу на предприятии «Прометей» ловцами-санитарами. Упреждая ваш вопрос, скажу, что эта работа предусматривает утилизацию бродячих собак.
– И тех собак, которые живут на свалке? – неожиданно проявил интерес к происходящему Аксиома.
– А как же иначе? – вопросом на вопрос ответила Светлана Петровна.
– Тогда я и теоретически, и практически против.
– А ты, Вобла?  – бесцеремонно вмешался в разговор Голова.
– Я не очень люблю собак, но некоторых людей я люблю ещё меньше, но ведь это не повод стать киллером…
– Ясно, – раздражённо прервала разглагольствования бывшего профсоюзного босса Левая.
– А у меня в детстве была собака… – вступил в разговор Пират.
– Можете не продолжать, – оборвала и его Светлана Петровна.
– Если бы я был корейцем… – начал Веся.
– И что?
– И я не кореец.
– Понятно, – раздражительно подытожила Левая.
– Свободны. Продолжайте работу, – отдал распоряжение Голова.
Вобла, Пират и Веся высыпали содержимое мешков в кучу строительных материалов, а Аксиома поставил свой мешок в кучу пластиковых отходов, взяв рядом лежащий пустой.
– Может, женщинам предложить почётную должность собакогёла, если собакобоев не нашлось? – съязвил Голова, когда мужчины удалились на приличное расстояние, не позволяющее услышать его слова.
– Нет, с нас хватит, – за двоих ответила Левая. – Нам пора.
Миша с услужливостью швейцара открыл дверь машины перед Левой. Булкин грузно втиснулся через заднюю дверь в автомобиль. Несмотря на страх, который он почти до мокроты в штанах испытал перед Попом, Фёдор Иванович с одной стороны был доволен. Отстрел собак откладывался по объективным причинам, а, значит, дамоклов меч, занесённый Икаром, пока оставался безработным. С другой стороны, Булкин понимал, что Штерну вряд ли будут интересны его проблемы. Армиллию Борисовичу нужен результат, а средства его достижения такому… человеку не интересны. Как ни крути, дело дрянь и хуже уже вряд ли могло быть…
Дальше на свалке всё шло своим чередом. Вечером уставшие бомжи пришли в бомж-стоянку. Выполняя работу шеф-повара, Пипец вместе с поварёшками Паровозом и Пьером приготовили скромный, но вполне приличный ужин.
Когда все подкрепились, Поп начал излагать очередной крысиный рассказ.
– Эту историю, хотите, верьте, хотите, нет, недавно мне поведала Маша.
Бомжи невольно посмотрели в сторону крысиного выводка. Всем показалось, что крыса кивнула. Нет, таки точно кивнула!
– Не так давно на нашей свалке счастливо жили чёрные крысы…
Кстати, из ранних лекций Попа следовало, что чёрные крысы, Rattus rattus L, очень древний вид.  По весу и размеру чёрная крыса уступает серой. Но о ней позднее.
У чёрной крысы настолько большие и тонкие ушные раковины, что отогнутое вперёд ухо достигает края глаза. Наверное, очень удобно спать при ярком свете… Хвост её длиннее тела. Чёрная крыса может дать фору любому альпинисту, захватывая верхние этажи и чердаки зданий, успешно используя для передвижения выступы, карнизы, провода…  Она может строить гнезда во множестве мест, поэтому норы у чёрной крысы встречаются крайне редко. В рационе чёрных крыс преобладает растительная пища.
– … Их вожака звали Адольф. Поговаривали, что его мама свила гнездо из страниц книги Гитлера «Моя борьба», распечатанных на струйном принтере. На окраине той же свалки, сытно и комфортно, устроилась стая серых крыс, когда-то жившая на свиноферме неподалёку. Когда стая разрослась, часть её переселилась на свалку…
О серых крысах, они же пасюки, бомжи из лекций Попа также знали, что Rattus norvegicus Berk самый крупный представитель своего рода. Длина не опушенного хвоста серой крысы, со щетинками на кольцах, меньше длины тела.
Что касается окраса меха, то он удивительно разнообразен. Несмотря на серый стереотип, окрас на спине этого вида варьируется от коричневато-серого до чёрного, а на брюхе – от грязно-белого до пегого.
У серых крыс уши твердые и плотные. Отогнутые вперёд, они не достигают краёв глаз. Удивительно, но между пальцами стопы серых крыс имеется складка кожи наподобие плавательной перепонки. Их излюбленными местами обитания стали свалки пищевых отходов, свинофермы и птицефабрики.
– … Вожака серых крыс звали Маркс. Поговаривали, что образованные родители назвали сына в честь Карла Маркса. И серых крыс, и философа-материалиста роднило то, что они в полный голос заявили о себе в эпоху активной фазы становления капитализма, – предложением преподавателя партийной школы сумничал Поп и продолжил: – Одни расширили ареал обитания, другой расширил представления о капитализме…
Поп обвёл важным взглядом слушателей.
– … Вожак чёрных крыс лютой ненавистью ненавидел своих серых собратьев. Не то, чтобы не хватало на свалке пищи. Этого добра было хоть отбавляй. Тем более, что чёрные крысы неизменно отдавали предпочтение флоре, серые – фауне, поедая остатки рыбы и мяса. Если у людей наступал очередной голод, в ход шли насекомые, жабы, мыши, а когда совсем становилось туго, то и увечные или больные соплеменники…
Пепец смачно выругалась, Поп подсунул ей под нос увесистый кулак и продолжил повествование.
– … В каждой из крысиных стай царила строгая иерархия. Один учёный из лаборатории поведенческой биологии, проводя над крысами эксперименты, связанные с преодолением водных преград на пути к пище, установил, что из шести крыс две являются эксплуататорами, две – эксплуатируемыми, а ещё в каждой шестёрке имеется независимый пловец и козёл отпущения. Адольф в своей стае делал ставку на крыс-эксплуататоров, Маркс – на эксплуатируемых. Независимых крыс не жаловал никто. От них можно было ожидать что угодно. Что касается козлов отпущения, то на то они и козлы отпущения, чтобы тянуть свою лямку при любом вожде…
Вобла хмыкнул, его поддержали все слушатели за исключением Аксиомы, почти нашедшего решение очередной задачи.
– … Вначале члены обеих стай спокойно кормились на всей территории свалки, но со временем между ними начали возникать, а затем и участились стычки. Вскоре они переросли в какую-то непонятную войну. Днём чёрные и серые крысы перегрызали друг другу горло, а вечером разбредались по городской свалке в поисках пищи. Наконец, они решили поделить свалку на две части. Адольф кричал, что его народ живёт на свалке с самого основания и поэтому большая и лучшая её часть должна принадлежать чёрной стае. Маркс претендовал на всю свалку, обосновывая это тем, что серые крысы крупнее и плодовитее. Он готов был сохранить жизнь только тем чёрным крысам, которые готовы были перекраситься в серый цвет…
Поп отхлебнул из стакана холодный чай без сахара, похожий на чифир.
– …Так ни о чём не договорившись, крысы продолжали убивать друг друга. И вот в одно не прекрасное для крыс утро свалка разразилась их криками и писками. Это любимец Штерна сиамский кот по кличке Князь и сотни его братьев-крысоловов устроили сафари, воспользовавшись крысиной войной. В это время собак на свалке не было. Они резвились, движимые охотничьим инстинктом, устроив, ставшую традиционной, охоту на лис в ближайшем леске, чтобы держать себя в приличной физической форме.
Когда уставшие собаки вернулись с охоты, свалка уже была завалена тысячами мёртвых и стонущих тушек чёрных и серых крыс. Адольф погиб в бою, Маркс был ранен и зализывал раны под дырявой эмалированной кастрюлей. Завидев собак, кошки бросились в рассыпную. И только Князь гордо и неспешно брёл к окраине свалки. Кобель Босс, несмотря на усталость, не мог смириться с подобной наглостью недружественного народа. В итоге, сиамский самец поплатился за свою самоуверенность, рассчитавшись двумя третями своей гордости – хвостом…
Поп погрузился в глубокомысленную паузу.
– А мораль? – заставило очнуться Попа любопытство Воблы.
– Самоуверенность и гордыня – это слабость, коей легко может воспользоваться враг… И ещё: всякая война заканчивается новыми правилами мира.
В это время в южной части неба зажглась путеводная Звезда.

Глава 19. Собачья звезда

(5 карта старшего Аркана Таро – Иерофант)

Самопожертвование есть цель для пули каждого стрелка.

Козьма Прутков

Цель для пули – не самоцель.

Некозьма Прутков

В этот раз Гриб пришёл после щедрого ливня в приподнятом настроении, как будто ждал чуда, и удобно разместился на стуле.
– Я рад тебе, Гриб, – искренне приветствовал вошедшего Голова.
– Я тоже, – от души произнёс Гриб.
– Но мне кажется, что ты рад не только мне, – тоном Шерлока Холмса продолжил хозяин бомж-стоянки.
– Наблюдательный, однако. Да, я гадал вчера по листьям дуба. Мне сегодня предстоит судьбоносная встреча.
– Неужели с учителем? – едко спросил Голова.
– Почти уверен, – не обратив внимания на насмешку, ответил Гриб.
– Почти не считается… – не сходил с наезженной колеи диалога Голова.
Неожиданно в дверь постучали.
– Войдите! – раздосадовано крикнул Голова.
В проёме двери показался стройный силуэт Икара.
– Слушайте: Знание – у Знатных. Знание не познаваемо умом, но даруемо тем, кто достоин!  По воле Первых. Слушайте: Знатный это не учёный. Учёный – это тот, кого ОбУчают, НаКазывают. Знатный же уже имеет Знание в себе и – учит сам, сам и наказывает. Имея на то право.
Всё это молодой человек произнёс едва переступив порог, нараспев, улыбаясь. Приятный зычный голос вошёл в убогую бомж-стоянку, превращая её в театральные подмостки со скромными декорациями. Но содержание пьесы и актёры заслуживали внимание.
Гриб подорвался с места словно нашаливший юнец. Голова, напротив, встал со стула медленно, по-стариковски, хорошо, что не закряхтел.
– Я рад встрече, учитель, – без тени сомнения произнёс Гриб и склонил голову.
– Учитель? – удивился Голова.
– Икар. Здесь и сейчас я просто Икар, – произнёс юноша и без приглашения сел на стул.
Гриб и Голова последовали его примеру. Паузу прервал Сеня, подбежав к ногам Икара. Тот опустил руку и погладил крысёныша, который в ответ лизнул его ладонь.
– Кто Вы и что Вам здесь надо? – не слишком приветливо поинтересовался Голова.
– Он – Знатный, учитель. Он пришёл за мной! – с воодушевлённым волнением в голосе за Икара ответил Гриб.
– Всё правильно, – улыбнулся Икар, – но не только…
– Но не только… – с заметной толикой обиды перебил, повторив окончание фразы, Гриб.
– Я пришёл наказать Зло, – делая вид, что не заметил реакции старика и, как показалось Голове, несколько пафосно возвестил Икар.
– Надеюсь не Вселенское? – с насмешкой в голосе поинтересовался Голова.
– Всего лишь то, которое заключено в Армиллии, – в тон ему, но с предельной серьёзностью произнёс Икар и добавил глубоко торжественно: – Но в нём его предостаточно.
– Тогда я Ваш союзник, – резко сменив тон, без шуток, заявил Голова.
– Я это знаю. Поэтому я здесь.
– Что же Вы хотите конкретно?
– Убить Армиллия…
Наступила протяжная пауза.
– Как Вы себе это представляете? Его всегда сопровождают как минимум два отморозка, – нарушил тягостное молчание Голова.
– Да, это так называемые Кастет и Харя. Я уже сделал кое-что для достижения цели,  –  обратился одновременно к Голове и Грибу Икар, а затем произнёс, как-бдто отчеканил пять монет: – Но мне нужна ваша помощь.
– Чем я могу быть полезен? – не скрыл своего удивления Голова.
– И я, учитель? – с готовностью отозвался старик.
– Покажи Грибу, где находится ночлежка собачьей стаи, живущей на свалке, – обратился к Голове Икар.
– Хорошо, – с удивлением согласился Голова. – Но зачем?
  – А ты, берендей, не правда ли? – обратился юноша к Грибу, проигнорировав вопрос Головы.
– Да, учитель.
– Об этом мало кто знает, но я знаю точно, что ваше племя может без слов общаться с животными.
– Да, мы ведь немного звери… раз умеем обращаться в медведей… – подтвердил Гриб.
– Мы все немного звери… – Икар прервал собеседника. – А твоя задача, Гриб, найти пса, которого в стае зовут Босс и поговорить с ним.
– Конечно, – поспешно согласился старик, – Но…
– Сейчас вы всё поймёте, – снова прервал Гриба Икар, обращаясь к обоим. – Итак, я думаю, вы знаете, что слово «каникулы» в буквальном переводе с латинского означает «собачонки». Кроме того, «каникулой» – собачонкой римляне именовали звезду Сириус. Они считали её охотничьим псом небесного ловчего Ориона. В Риме самые жаркие летние дни приходились на период с середины июля до конца августа, когда Сириус появлялся на небосклоне. Именно тогда объявлялся перерыв во всех занятиях, а также в работе римского Сената…
– Да, я немного читал об этом, но какое это имеет отношение к Штерну? – бесцеремонно вмешался в монолог Икара Голова.
Гриб бросил недобрый взгляд на Голову, огорчённый его бесцеремонностью по отношению к учителю.
– Прямое, мой друг, прямое. Но прояви терпение, хотя бы, ради того, чтобы, как в пивном ресторане, получить удовольствие… или, как там у твоего друга Душкина, экстаз.
– Всё-то Вы… или ты знаешь.
Гриб не выдержал и дёрнул Голову за руку.
– На то я и Знатный. И я уже давно с каждым из вас на «ты», ибо Вы – это от лукавого. Но, если позволите, продолжу… Так вот, собака всегда считалась у евреев нечистым и презираемым животным настолько, что даже вырученные за продажу пса деньги нельзя было жертвовать в Храм. В устной традиции евреев также встречается представление об антихристе по имени Армиллий, что означает «губитель народов». Выглядит он как чудовищный гигант, ростом выше трёх с половиной метров и столько же в окружности, рыжий, плешивый. Также из еврейской традиции просочилась легенда о царе Армиллии, противнике Мессии…
– Для антихриста Штерн мелковат, для царя бедноват, – не удержался, чтобы не вставить замечание Голова и рассмеялся.
– Было бы странно, если бы легенды не приукрашали героев и не демонизировали антигероев. Хотя Армиллий Штерн – это особый случай… Я могу продолжать? Дальше будет ещё веселее, – без тени раздражения в голосе произнёс Икар.
Голова кивнул головой. Гриб послал ему очередной испепеляющий взгляд.
– Так вот, Армиллий - гигант и Армиллий Штерн – одно и тоже лицо.  Кем бы он ни был по-вашему мнению, его может убить лишь собака, но Армиллию помогает Пах, который у каббалистов считается демоном, повелевающим этими животными. Только бешеная собака и только в один из «собачьих дней» находится вне власти князя собак. Но проблема заключается в том, что в состоянии бешенства бедное животное, как водится, не владеет собой. По поверью существует только одна собака, которая способна совершить осознанный акт самопожертвования будучи бешеной. Я давно искал это избранное животное и только недавно узнал, что оно находится здесь, на свалке, и его зовут в стае Босс… Вот и всё, что вам нужно знать.
– Похоже на бред, но, если это поможет устранить Штерна, я покажу, где ночлежка собачьей стаи. Да, Икар, а когда наступит тот самый день?
– Когда жители города узнают о хвостатой правде, – уклончиво ответил молодой человек. – Но я бы хотел, чтобы Босс дал ответ сегодня. А насчёт бреда – ты прав. Вообще всё бред, хохма. А, значит, и сама мысль о бреде – бредовая.
– Да, учитель, – приступил к выполнению задания Гриб и, обращаясь к Голове, буркнул: – Пошли.
– А как Босс станет бешеным? – полюбопытствовал перед тем как уйти Голова.
– Он знает сам, – многозначительно ответил Икар.
Гриб и неудовлетворённый ответом Голова вышли за дверь.
– Всё будет хорошо, Сеня, – Икар погладил белобрысую голову крысёныша…
Голова и Гриб, молча, шли по территории свалки. Каждый думал об одном и том же, но по-своему. Через десять минут они были на месте. Собаки мирно дремали. Лора даже вильнула хвостом, завидев Голову. Клык, как и положено, рыкнул, но так, для вида. И только Босс резко вскочил на ноги, словно ожидал неожиданного для других визита. Он медленно подошёл к Грибу.
– Ну, здравствуй, Босс, – произнёс Гриб и пристально посмотрел в глаза пса.
Их бессловесный диалог длился минуты три. Затем Босс немного наклонил голову и вильнул хвостом.
– Я передам твой ответ учителю, – печально произнёс Гриб.
Пёс развернулся и гордо пошёл к своим.
– Ну что? – поинтересовался Голова.
– Он согласен.
– И как же он заболеет бешенством и узнает, когда и где надо напасть на Штерна? – колко поинтересовался Голова.
– Не ведаю, но он сказал, что ему поможет Собачья звезда.
– Или я сошёл с ума или…
– Весь мир безумен.
– Ну что же, если верить Икару, курок взведён. Цель – Штерн, – патетически изрёк Голова.
– Цель – Зло, – уточнил Иерофант Гриб.


Глава 20. Накануне премьеры

(14 карта старшего Аркана Таро – Умеренность)

Где начало того конца, которым оканчивается начало?

Козьма Прутков

Начало оканчивается концом, который является началом. Значит, любое начало бесконечно.      

Некозьма Прутков

Штерн негодовал. Нет, он был в бешенстве. Его серое лицо стало ещё серее, а загнутый нос ходил ходуном при каждом слове, шрапнелью вылетающем изо рта. Большинство этих слов были бранными.
Булкин дрожал от страха. Нет, он просто трепетал, как овца на заклании. До этого он не слышал от Армиллия ничего подобного. Штерн казался ненасытным демоном, и Фёдор Иванович чувствовал, как паркет уходит из-под его ног.
– Я не виноват, – со слезами на глазах выдавил из себя Булкин. – Светлана Петровна может подтвердить…
 – Причём тут эта б…? – взревел Штерн, который ничего и никого не забывал. – Кто директор предприятия: ты, дебил, или эта… дочь шлюхи? Отвечай!
«Вот именно», – несмотря на испуг, граничащий с ужасом, подумал Булкин, в то время как Армиллий, разъярённый, словно утыканный на корриде шпажонками бык, не прислушался к своей интуиции касательно Левой, а, может, уже просто знал, что исходящая от неё опасность ему не угрожает.
И ещё он сумел сообразить, что Штерн не ждёт ответа, а…
– Харя! – рявкнул Армиллий.
В зал заседаний тут же вошёл по-сумоистски японообразный телохранитель. Толстые щёки не позволяли с уверенностью судить: улыбается он или нет.
– Отвесь этому придурку пару оплеух, только так, чтобы он не оказался в «Тихой гавани» преждевременно.
– Не надо… – взмолился Булкин, но тут же получил первую затрещину.
В ушах раздался звон десятка оркестровых тарелок. За ним последовал второй, сменивший звон на гнусавый тембр.
– Если в течение трёх дней после премьеры ты не займёшься собаками вплотную, я буду считать, что ошибся в тебе, а ошибки, как известно, надо исправлять, – прозвучало спокойнее в тоне, но предельно ясно по смыслу.
Даже в полуобморочном состоянии Фёдор Иванович понял, что ему повезло.
– Когда придёт в себя, отправь его на такси домой… – презрительно произнёс Штерн, направляясь к выходу, и добавил, – За его счёт…

В это время Босс, играя мускулами, брёл по лесу в поиске лисы. Рыжая бестия предпочитает жить в густых ельниках. Местный леший, впрочем, как и прочие, не любил прирученных собак. Остальным хозяин леса был не то чтобы рад, но и не прогонял. 
Босс искал способ заразиться страшным заболеванием. Он рассуждал как ветеринар Ион.
«Именно лисы чаще других животных подвержены этому заболеванию, питаясь в основном мышами и полёвками, являющимися носителями безумной инфекции. В весенне-летний период лисы переживают серьёзный стресс, связанный с их кочёвкой на новую территорию и размножением. У слабых особей в результате таких перегрузок иммунитет слабнет, и они становятся уязвимыми для грозного заболевания. Бешенство подстерегает лис в любое время года, однако летние месяцы являются наиболее опасными. Но прежде чем умереть, больные бешенством лисы могут натворить немало бед. Теряя инстинкт самосохранения, они без страха нападают на человека или животное, заражая их», – так или примерно так размышлял бы по теме бешенства молдаванин с дипломом.
Чутьё, славное собачье чутьё, подсказывало Боссу, что больная лиса находится где-то рядом. И оно не подвело его. В кустах мелькнуло бледно-рыжее пятно. Затем оно пробрело очертание лисицы, которая в пасти вытянутой морды держала толстую ветку, вонзившись в неё зубами. Бурые полосы на хребте и лопатках походили на крест. Она вся тряслась, начиная с большущих тёмных ушных раковин и кончая испачканным в грязи белым кончиком хвоста. Редкий и короткий мех был весь в пыли. Невысокие, тонкие лапы животного подкашивались.
Босс остановился. Лиса разжала пасть, выпустила ветку из пасти и направилась в сторону кобеля. Выражение её морды было безумно-зловещим, а на его, напротив, играла улыбка. Лиса медленно приближалась к цели. Но это была и его цель.
Послышался дикий хохот, который тут же сменил громкий плач, затем звуки, напоминавшие бешеные аплодисменты…
На секунду кобелю показалось, что от коры самой высокой ели отделилось синеватое лицо без бровей, ресниц и правого уха, а глаза существа блеснули сочувственным изумрудным огнём и потухли. В этот момент Босс почувствовал резкую боль в левом предплечье.
Кобель спокойно стерпел болезненный укус, а после этого также спокойно перекусил лисе горло и побрёл назад, на свалку, чтобы вскоре исполнить предначертание.
Он уже приближался к лёжке стаи, как вдруг справа раздался резкий звук сжимающейся пластиковой бутылки. Босс обернулся и увидел, как к нему навстречу приближается человек. Этим человеком был Икар. Приблизившись, он погладил пса.
– Спасибо, друг, – ласково проговорил Икар. – Ты сделал правильный выбор.
В больших глазах пса, обречённого на смерть, зажглась искра надежды…

Светлана Петровна была счастлива. Такого секса она не испытывала за все свои… Да  неважно! Ей было удивительно хорошо. Приятная истома бегала по всему её телу: туда – сюда, туда – сюда, а негодный мальчишка подливал масла в огонь, жадно облизывая языком набухшие соски. Его шаловливые пальчики забегали в уже не такие укромные уголки её тела.
– А, может, не пойдём на премьеру? – потным и уставшим голосом, но довольным тоном спросил повысивший свою самооценку любовник.
– Нет, милый, я хочу выйти с тобой в свет. Я сто лет… В общем я давно не была в театре.
– Театр, театр… Я ещё понимаю столичный, а не наш, периферийный.  Что в нём хорошего?
– В том, что он периферийный… А, если серьёзно, у нас один из самых лучших театральных режиссеров.
– Откуда ты знаешь?
– Так говорят.
– Вот-вот, так говорят. Признайся лучше, что хочешь похвастаться новым платьем.
– Какой ты у меня замечательный. Всё замечаешь.
– Конечно, любимая, – любовник осыпал Левую очередной порцией, ставших уже дежурными, поцелуев.
– Продолжай, милый, продолжай…
– А, может, вместо театра побудешь «слонихой», «собачкой» или «лошадкой»? – оторвался от солоноватой, не первой свежести, кожи носитель знаний о чувственной любви.
– Конечно, но только после театра.
– Театр так театр.
«Я тоже там дам представление», – переключилась на задуманное Левая…

Лариса никогда не видела Штерна таким. Он сидел один в своём кабинете и был задумчив. В его пронзительных глазах проплывали тучи тревоги.
– Милый, сегодня премьера спектакля, – Пряник использовала весь присущий практически любой женщине артистизм, чтобы придать голосу нежность зефира.
– Да, я знаю. И что с того? – несмотря старания девушки, резко произнёс Армиллий.
– Ничего. Просто по вечерам так хорошо на свежем воздухе. Сейчас такие замечательные дни… – Лариса прибавила к нежности романтические нотки.
– Собачьи дни, Пряник, собачьи дни, – слово «собачьи» Штерн обильно полил ядом.
– Но мы же можем прогуляться после премьеры? – не отступала Пряник, присыпав нежность и романтизм слов сахарной пудрой эротизма.
– Посмотрим, – усилия девушки начали приносить свои плоды.
– Нет, ты пообещай. Я и так тебя мало о чём прошу, – настойчивой лаской Лариса окончательно сломила сопротивление Штерна.
– Ну, хорошо. Желание женщины – проблема мужчины… Ладно, но только час, не более, – отмахнулся Армиллий.
– Более или менее хороший ответ… – Пряник была удовлетворена.
– Заметь, хороший, – изучающе посмотрел в глаза Ларисы Штерн и обжог, словно плюнул кислотой.
– Я заметила, – удержалась, чтобы не отвести взгляд Пряник.
Если бы отвела, Армиллий наверняка заподозрил бы неладное и тогда…
– На том и порешим, а после согрешим, – блеснул глагольной рифмой Штерн.
– Неужели я удостоюсь близости?! – почти без иронии воскликнула Лариса.
– Удостоишься, если не будешь закатывать истерик, как ребёнок, которому вместо обещанного котёнка принесли цветные карандаши.
– Обещаю, – буркнула любовница.
– У тебя нет выбора, – пригрозил Армиллий.
«Выбор всегда есть», – мысленно огрызнулась Пряник, выйдя из кабинета…

Булкин был в запое. Корабль его мечты шёл на дно. Сегодня он проснулся с какой-то жирной некрасивой девицей. Потёкшая дешёвая тушь и размазанная губная помада сделали её похожей на олицетворение Хэллоуина.
«Не хочешь ещё?», – позвучало как оскорбление.
То, что вчера хотело и делало своё дело, скукожилось, вообразив в красках утреннее продолжение бурно-пьяной ночи с далеко не жрицей любви.
– Пошла вон! – не слишком любезно обошёлся с девицей Фёдор Иванович.
– Да пошёл ты! – вскрикнула обиженная дама и показала Булкину толстый белоснежный зад. – Что б тебя волки загрызли!
«Вполне возможно», – невесело, сквозь похмельную головную боль подумал Фёдор Иванович о том, какая расплата ждёт его за неисполнение приказа хозяина.
Пока «ночная фея» одевалась, её обида улетучилась. Она привыкла к такому обращению.
– Может, предложишь чаю? – попросила девица.   
– А, давай! – неожиданно смягчился Булкин. – Только не чаю.
В этот раз «не чаем», по причине выпитого накануне дешёвого коньяка, был довольно приличный самогон, а за ним такой же секс…

Собачья стая выла на Луну и даже великий Сёгун. Правда, болонка Лора скорее стонала, чем не выла. Блэк был безутешен, Клык подавлен. Стая оплакивала того, над кем частенько, но за глаза и не зло, подтрунивала.
Казалось, их горе было таким, что Луна расколется надвое. Но она не раскололась. Всего лишь разверзлись небеса и пошёл тёплый летний дождь, смешавшись со слезами на собачьих мордах. Они не знали… Они просто стали похожи на людей, которые перестали верить в чудеса…
После дождя в бомж-стоянку без стука вошёл Гриб. Все бомжи, кроме Головы, и все крысы, кроме Сени, спали.
– Ну что? – вместо приветствия спросил Голова.
– Стая воет.
– Знаю. И что это значит?
– Учитель сказал, что их собрат готов выполнить предназначение.
Сеня радостно пискнул.
– Выходит завтра с ним будет кончено?
– Выходит так. Учитель сказал, что женщина и пёс решат его судьбу.
– Женщина?
– Да. Икар сказал, что это подружка Штерна.
– Хороша подружка, если помогает нам.
– Она хочет ему отомстить.
– За что?
– Этого мне учитель не сказал, но женщинам виднее, за что им мстить…

Холуев ковырялся в широкой ноздре и думал… Естественно, о Левой и, естественно, о деньгах. Лоб Холуева изредка посещали морщины, но не из-за глубины мысли, а так, по привычке. Говорят, привычка – вторая натура, но не в случае с Холуевым. Для него натура – сплошная привычка, гремучая смесь необузданных сексуальных желаний и жажды власти. И то, и другое Холуеву приходилось скрывать, чтобы его маниакальность не стала заметной «первому кругу» окружения Штерна и не привела в «Тихую гавань».
Он был недоволен своим материальным положением, отдалявшим его от карьерного роста. В этом Холуев винил Голову и уже подумывал, кем его заменить, но менять было не на кого.
«Паровоз  – душевнобольная, Пьер – придурковатая, Пипец – не даром пипец, Вобла – козёл… Просто козёл. Аксиома – не в себе, Поп – крысофил, двое новеньких – белоручки, Голова… Как ни крути, остаётся только Голова, – рассуждал Холуев. – Ладно, попробую подобрать к нему ключи… Он что-то скрывает. Узнаю – будет чем взять бригадира за яйца…» …
Он был недоволен Светланой Петровной.
«Со мной ты была бы как за каменной стеной. А так ты будешь коротать век с каким-нибудь прощелыгой в шалаше», – словно давя блох, почесал мощный затылок Холуев…

Ники как заснул, так и проснулся на широкой, с умеренным шерстяным покровом, груди Вани, разбросавшего свои конечности на кровати, похожей на аэродром. Да, полетали они этой ночью! Взлётно-посадочная полоса эксплуатировалась три… Нет, четыре раз! Охранник проснулся раньше своего любовника и размышлял о том, как стал содомитом.
«В принципе ничего ужасного не произошло, – уговаривал себя педикатор Ваня. – Ники занимается уборкой, Ники стирает, гладит, выносит мусор, моет посуду, готовит… Ещё как готовит! И за всё это от него, Вани, требуется одно – делать Ники приятно. Вначале это было неприятно, затем терпимо, а теперь очень даже ничего. Кроме того, у меня для контраста есть пара девиц… Только бы Ники не узнал! Слишком уж он ревнив и горяч».
Затем Ваня в тему вспомнил, как Ники недавно интересно рассказывал о великих греках, видевших в однополой любви привлекательность, и о великих римлянах, не видевших в этой любви ничего зазорного.
– Хочешь кофе, дорогой?! – проворковал удовлетворённый Ники, проснувшись, и поцеловал щетинистую щёку возлюбленного.
– Да, Ники, можно, – вытянулся на кровати Ваня и широко зевнул, обнажив крепкие, но немного кривые зубы…
– Я мигом, – нежно чирикнул любовник.
– Нам обязательно идти в театр? – поинтересовался Ваня, пока Ники хлопотал на кухне.
– Нет, но ты же знаешь, как я люблю театр! – напыщенно-искренне выкрикнул Ники.
– Да знаю, знаю, – неохотно согласился Ваня…   

«Тихая гавань» не спала в эту ночь. Во всяком случае, палата № 6. Она бодрствовала. В целом всё было как обычно. Перро что-то писал, Бэтмен-Гулькин «летал», Эйнштейн думал или делал видимость, что думает, Тайсон боксировал с тенью, Наполеон произносил очередной утомительный монолог перед воображаемой армией, который перебивали бормотания НЛО, и только Диоген был недоверчивее и раздражительнее чем обычно.
– Пошёл вон, пошёл вон, – по очереди, словно комаров в лесу, отгонял сумасшедший с диагнозом философа то Тайсона, то Бэтмена. Тайсон, не переставая боксировать, послушно отскакивал в сторону, но через некоторое время, передвигаясь по невидимому рингу, снова приближался к Диогену за получением очередной порции: «пошёл вон…». В свою очередь Бэтмен тоже был назойлив как муха, облюбовавшая коровью «лепёшку», чтобы нашпиговать её своими яйцами.
Наполеон злился на Диогена за то, что тот сбивал его с мысли, вынуждая начинать своё выступление перед незримой армией снова и снова.
– … Воины! Я возвратился во Францию с девятьюстами человек, потому что надеялся на любовь народа и на воспоминания старых солдат. Я не обманулся в ожидании. Воины! Благодарю вас. Слава всего, что теперь совершилось, принадлежит народу и вам! Моя состоит только в том, что я вас узнал и оценил… – речь выглядела довольно убедительно, но в данном случае место не красило оратора…
Четверо санитаров играли в домино. Проигравшего начинали осыпать шалбанами. По лбу одного из санитаров было заметно, что он проигрывает чаще других.
На музыкальном канале какая-то жрица массовой культуры пыталась завоевать внимание масс низкопробным музыкальным «шедевром». Учитывая, что санитары не обращали на певичку никакого внимания, её продюсер в расчёте на гипотетический доход мог делать ставку исключительно на формы певички. Хотя, видимо, не в этом случае. Очередная полусиликоновая «звезда», пританцовывая почти обнажённой, так и не сумела отвлечь внимания санитаров от игры. Да и то так. В любом каинском борделе можно было найти «ночную фею» много краше и с большим процентом естественности.
Итак, санитары в почти полном смысле забивали козла, а Перро думал о встрече со странным высоким стариком с чёрным клобуком на голове и сказочной белоснежной бородой.
В тот день шёл ласковый летний дождь. Старик взялся неизвестно откуда и подсел к Кляксину на скамейку в чахлом больничном саду, в котором деревья, не забыв о человеческой заботе, были лишены гомона и песен пернатых. Создавалось впечатление, что птицы избегали сад, боясь сойти с ума и оказаться в цепких лапках Мишкина.
– Ты здесь по воле Штерна? – погладив окладистую бороду, без обиняков спросил старик.
– Да, а что?..
– Нет, ничего. В Каинске есть враг… всеобщий враг… и это Армиллий Штерн, – без предисловия начал старик, а затем почти пропел: – Постигни: смерти в мире нет! Есть мера муки – наказ и наказание. Потому, Знатный, Первый в отражённом мире, имеет право на убийство, чтобы научить и дать возможность праху оттолкнуться ото лжи, стать мучеником. Знатный имеет право прерывать неправедную жизнь. Знатный, убивая, не берёт жертву, но учит, продолжая бесконечное начало.
– Штерна убьют? – догадался, но захотел убедиться Перро.
– Да.
– Кто Знатный?
– Тебе не дано знать, но его орудием будет собака.
– Собака? Почему собака? Какая собака?!
– Да. Потому что Армиллий. Бешеная. – ответил на все вопросы старик, хотя на один и уклончиво, всунул в руку Перро пухлую пачку исписанных листков бумаги и порывисто встал со скамьи, заметив, что к ним приближаются санитары.
– Кто бешеная? – переспросил Перро.
– Собака! – на ходу, не оборачиваясь, промолвил старик.
– Что мне делать с написанным? – вдогонку послал вопрос Перро.
– Прочти и напиши об этом правду! – удаляясь, громко произнёс старик.
– Стой! – заорал один из санитаров.
Гриб не остановился, и заоравшая туша с явной неохотой побежала, мерно раскачивая жировые складки. Чух-чух-чух… Нагнав старика, потный биопаровоз схватил его за плечо. В это время подоспел другой санитар. Старик резко обернулся и Вольфом Мессингом посмотрел в глаза вначале одному, затем другому.
– Не двигаться, – грудным голосом и тоном, не терпящим возражения, медленно проговорил Гриб.
Пока два истукана стояли с распахнутыми глазами, берендей медленно уходил прочь…
«Написано собственноручно Знатным Шутом по имени Икар. Началом бесконечности может быть только бесконечное начало…», – начал читать Перро чёткие, красивые строки на первом из листков, переданных стариком.
С каждой строчкой он всё глубже и глубже погружался в написанное. По мере чтения Перро всё больше размышлял в какой художественный сюжет облачит прочитанное. Когда он прочтёт всё, концовку журналист решит оставить почти без правки… языком оригинала.
Поглощённый написанным и зреющим замыслом, Перро даже не пытался умерить свой пыл. От начала до конца умеренность – это мудрая глупость глупого мудреца.

Глава 21. Премьера

(19 карта старшего Аркана Таро – Солнце)

Петух пробуждается рано; но злодей ещё раньше.

Козьма Прутков

Петух пробуждается рано; но злодей ещё раньше… И засыпает позже.

Некозьма Прутков

Полукровкин как обычно нервничал перед премьерой. Воздух в городе пропах озоном после неугомонного ливня и Димасик, раздувая ноздри, как пылесос, всасывал свежесть летнего вечера. Август увядал достойно, с блеском почитаемого актёра, принявшего решение оставить театральные подмостки. 
Через заплаканное окно он видел, как к театру подъезжали шикарные, не очень и совсем не шикарные автомобили. Вереница разноцветных вечерних платьев лоскутами ползла по ступеням, ведущим в храм Мельпомены.
Местные пернатые вылезли из-под тачанки, запряженной тройкой лошадей в мелкие хаотичные голубиные яблочки. В тачанке, – не слишком дальнем потомке колесницы, – разместилась скульптура, напоминавшая легендарного Чапая Василия Ивановича из фильма, которая безжалостно замахнулась на бедных животных. Другая человеческая скульптура, имеющая сходство с бесшабашным весельчаком Петькой, грудью прилипла к пулемёту, но голова его была повёрнута в сторону комдива. 
Всё это навеяло один бородатый-бородатый анекдот, запечатлевший тот момент, когда Петька, достав из-за пазухи затвор и вставив его в пулемёт, отстреливается от беляков, защищая раздобытый накануне бутыль самогона.
– Окропим травушку красненьким, чтобы промочить горло беленьким! Ура, Василий Иванович! – кричит железобетонный Петька такому же Чапаеву.
– Ура, Петька! Кончай белых быстрее! – раздаётся зычный голос комдива. – Руби концы на самогон!..
Да, перед этим, героически, как подобает комсомолке, с наганом в руке погибает Анка, так и не обнаружив затвора к пулемёту, который спрятал Петька, а за ней, как истовый коммунист, Фурманов, подорвав гранатой себя и пяток белых. Без сомнения, логика у комдива была железной: бутыль на двоих больше бутыли на троих, не говоря уже на четверых. Не надо забывать и сотню белогвардейцев…
И вот эта абсурдно-анекдотическая композиция по замыслу архитектора должна была украшать крышу театра. Украшала или нет – это другой вопрос, но голубей устраивала.
Удивительный всё-таки наш народ. Его ни умом не поймёшь, ни кнутом не запугаешь, ни пряником не подкупишь. Он любит до остервенения и ненавидит до самозабвения.
Когда с его глаз спадает пелена, он мстит предмету обожания за незаслуженную тем любовь, сочиняя анекдоты. Высмеивая кровавых вождей и липовых героев, народ смеётся над своей непостижимой привязанностью, юмором излечиваясь до нового неизбежного заблуждения…
Актёры заканчивали последние приготовления. Полукровкин большими глотками жадно поглощал сухое вино. В зале, по мере заполнения партера, медленно, но уверенно нарастал гул, превращаясь в актёрский адреналин.
В ложе бельэтажа показалась Лариса в прекрасном вечернем платье цвета маренго и под стать ему бриллиантовом колье, вызвав зависть партера, вылившуюся в дополнительный гул, испугавший Димасика. Он подумал, что публика чем-то недовольна. Когда Полукровкин разобрался в чём дело, то вздохнул с облегчением, запив стресс очередной рюмкой лёгкого вина.
 Так вот, женская половина партера завидовала красоте Ларисы, её наряду и дивному украшению, мужская – тому, кто владел Пряником, её нарядом и украшениями, как, впрочем, и всем городом со свалкой в придачу и не только.
Светлана Петровна и Миша, заняв довольно приличные места в партере, не были исключениями. Левая, и без того находившаяся в мрачном состоянии духа, от зависти даже прикусила губу, а у Миши на скулах заходили желваки. Ему не было чуждо охватившее спутницу чувство, причём в наиболее тёмных красках, и не к красоте женщины, её восхитительному наряду или ослепительному украшению. Не являясь исключением, молодой человек дико завидовал обладателю всего этого.
Но для дурного настроения Светланы Петровны была и гораздо более веская причина… Она, наконец-то, решилась и у неё было всё для реализации этой решимости… Было…
На правах ближайшей подруги, Левая от Пряник узнала, что та будет гулять после премьеры наедине со Штерном, без Хари и Кастета, намекнув, что это для неё очень важно.
«Для неё, видите ли важно! А для меня будто бы нет!» – беззвучно возмутилась, улыбаясь подруге, Светлана Петровна.
Но в любом случае это был тот самый случай, тот самый шанс… Хотя… Как там у местного автора… А, вот… Шанс – это случай, который может стать удачей, если не полениться и поднять его. Значит, в её случае, это был не шанс… И всё из-за проклятого водителя такси с изображением профиля Иосифа Виссарионовича и слоганом Отца советских народов: «Техника решает всё». Кстати, вызывает удивление, что этот же вождь, позже, противореча себе, утверждал иное: «Кадры решают всё!» накануне массового террора… Так вот, неповоротливость кавказского джентльмена привела к тому, что Левая выронила ридикюль, а таксист раздавил флакон с концентрированной серной кислотой.
Произошло это так. Кавказец подвёз к театру Ваню и Ники. Затем вышел покурить, брезгливо сплюнув под ноги, провожая взглядом интимную парочку. В этот момент на служебном автомобиле подъехал Миша и выскочил из машины, чтобы открыть дверь перед Светланой Петровной. Едва Левая вышла из автомобиля, таксист хлопнул себя по лбу.
– Этьи галюбки свими сюси-пуси весь мозг скушяли. Даже пра сигарэты забил, – возмутился вслух кавказец и устремился к двери автомобиля со стороны водительского места, зацепив Светлану Петровну, которая вскрикнула и обронила ридикюль в лужу.
Таксист тут же обернулся и неуклюже наступил на сумочку. Кавказец сразу наклонился, чтобы поднять ридикюль.
– Вай, гарачо… – вода в луже была горячей от химической реакции.
– Да уж не харчо, – огрызнулась Светлана Петровна, взяв быстро, но осторожно сумочку за ручку, опасаясь, что её опередит Миша и обнаружит в ридикюле дедовский нож.
– Прасты, красавыца! – извинился таксист. – Мой мащина – твой мащина.
– Бог простит. Иди… Иди себе.
Таксист не заставил себя упрашивать.
– Давай я вытряхну стекло и оставлю сумочку в машине, – предложил Миша.
– Я сама, – рявкнула Левая и положила ридикюль под пассажирское сидение.
«Вот и всё!» – план рассыпался как карточный домик от дуновения ветра.
Ещё бы, женщина рассчитывала сразу после спектакля, под стандартным предлогом «припудрить носик», последовать за Штерном и Ларисой, облить Армиллия серной кислотой и зарезать как… как паршивого барана. Что делать с Ларисой? Поймёт и простит – будет жива. Нет – любимая овца Штерна ляжет рядом. А дальше подальше от места преступления. Миша обеспечит, как же его… алиби!
Холуев гипнотизировал занавес, сжимая увесистые кулаки с волосатыми пальцами-сосисками. Он заметил Светлану Петровну в обществе этого смазливого выскочки. Флюиды ревности воздыхателя слегка разбавили общий поток зависти. Василий Васильевич пришёл на премьеру просто… Просто потому, что пришёл. Потому что так надо. Надо, чтобы хозяин города отметил, что и он, Холуев, тоже на премьере иначе… Хоть директор коммунального предприятия и мелкая сошка, но член команды всё видящего и всё слышащего Армилия. А команда – это прежде всего дисциплина. И если Штерн, по каким-либо причинам, не обратит внимание на отсутствие Холуева, об этом всё равно донесут друзья-товарищи и конец карьеры. Ведь в Каинске все должны были любить то, что любит Штерн и ненавидеть то, что он ненавидит.
Знакомая нам парочка голубков мило щебетала до появления Ларисы. Но когда Ваня как бешеная пиявка впился взглядом в Ларису, Ники больно ущипнул своего избранника. Тот даже вскрикнул от неожиданности и локтем зацепил Мишкина.
– Поосторожней, – змеёй из серпентария зашипел главврач.
– Извините, – произнёс Ваня, а затем окатил Ники взглядом, от которого тому стало не по себе.
– Прости, – нежно шепнул Ники.
Эпидемия зависти, заразившая партер, резко оборвалась на галёрке, которую традиционно облюбовали студенты, совмещавшие приятное с полезным. И, правда, они умудрялись целоваться в засос по-французски и одновременно смотреть спектакль. Им ещё не была свойственна взрослая зависть. Так, по мелочам, хотя, смотря что называть мелочами. Иной пустяк имеет приличное стоимостное выражение.
Единственное что в этот вечер раздражало молодёжь, так это два, облюбовавших места на галёрке, подвыпивших колобка, в которых в тусклом свете улавливались очертания Булкина и его вчерашней подруги. Они, тоже целовались, вернее, облизывали друг друга, ёрзали, копошились, вошкались в непреодолимом стремлении совокупления.
Следом за Ларисой в ложе вошёл Штерн в тёмно-пурпурном костюме от Бриони, обшитом бриллиантами карат в триста, что немного заставило потускнеть шикарный наряд и украшения Пряник. Часы класса «люкс» от швейцарской компании Филипп Пате на фоне великолепного костюма также выглядели несколько бледновато. Его обувь публике была не видна, но вам по секрету скажу, что это были далеко не скромные туфли от Альберто Берли. А галстук? На этот раз галстука не было, но это не означало, что Армиллий не был обладателем самой большой в Европе коллекции эксклюзивных галстуков известнейшего бренда Боб Роб.
Штерна, как обычно, сопровождал качок Кастет и упитанный крепыш Харя. Они, естественно, были одеты скромнее, но многим в партере и эта скромность была не по карману в обозримом будущем.
На премьере спектакля были все, кто праздновал день рождения Князя за исключением разобидевшейся до нервного срыва страшно непривлекательной Надежды Ахилесовны и…
И тут в амфитеатре появился Икар, оторвав добрую половину липких женских и раздражённых мужских взглядов от Ларисы и Армиллия. Ещё бы! Этот щёголь на этот раз был одет в прекрасный фиолетовый костюм классического покроя. Лариса и Штерн невольно последовали за взглядами присутствующих, направленными в сторону Икара. Заметив взгляд Ларисы, он слегка ей улыбнулся. Но этого «слегка» хватило Армиллию, который пристально посмотрел на Ларису. Её лицо тронул лёгкий румянец, подчеркнувший смущение.
– Откуда ты его знаешь? – хищное выражение физиономии Штерна не предвещало ничего хорошего.
– А я его и не знаю, – прозвучало не слишком убедительно.
– А если подумать? – Ларисе показалось, что виртуальный удав сдавил её хрупкую шею. – Хорошо подумать?
– Я его не знаю, – Пряник ничего не оставалось кроме обречённого упрямства.
– Ну как знаешь. Ты у меня по-другому запоёшь, если окажется, что ты врёшь… Хотя чайки не поют, а кричат и довольно противно, – ничего хорошего не сулящая гримаса, видимо, означающая улыбку, поставила подпись и печать на приговоре…
Премьера пьесы «Хвостатая правда» была встречена восторженно. Кошка Нюра, заменившая Князя, успешно дебютировала в театре, воплотив очередной замысел Полукровкина. Она спокойно возлежала на руках актёра, который произносил монологи от имени автора. Нюру немного раздражал его гнусавый голос, но, ничего, терпеть было можно, особенно с учётом того, что кормили её и на репетициях, и во время премьеры вкусно и сытно.
«Ах, если бы Князь видел её успех! Он непременно…», – ну, в общем, последовали традиционные мысли об обычной кошачьей «Камасутре».
В это время Князь, отказавшись пойти на премьеру, лежал на скамейке возле театра, дожидаясь хозяина. Он что-то чувствовал, и это чувство гладило его против шерсти. Тоскливо ныл огрызок хвоста, усы вяло свисали с кошачьей морды. Даже пробежавшая городская крыса не вызвала ровным счётом никакого интереса. Это настолько задело самолюбие грызуна, что она сделала второй круг. Но эффект был тем же. Грызун не знал о печальной судьбе своих собратьев, уничтоженных на свалке. Не знал он и о роли в этой трагедии Князя, а то не колесил бы вокруг хищника.
«Да пошёл ты!», – крыса была раздосадована и решила покуражиться, отыгравшись на толпе подвыпивших подростков, издевавшихся над репертуаром группы «Кино» под расстроенную до невозможности гитару.
Крыса выждала, когда юнцы поравнялись со светофором, и неожиданно выскочила на свет. Мрачные рубины глаз сверкнули демоническим огнём, уродливая улыбка обнажила бледно-жёлтые резцы. И тут началось… Гитарист от неожиданности выпустил инструмент из рук. Один из шедших позади парней по инерции сделал шаг вперёд и наступил на гриф гитары, порвав струны, которые с дикими воплями сыграли последний аккорд. Его заглушил победный крик грызуна. 
Кто-то из толпы схватил искалеченный инструмент и замахнулся на крысу. Вместо того, чтобы убежать, животное смело бросилась к «герою» и укусило парня за ногу. Юнец вскрикнул, резко развернул руку с гитарой и огрел ею по голове приятеля. Тот, не видя крысы, недолго думая, зарядил случайному обидчику в лоб… Крыса была чрезвычайно довольна произведённым фурором и довольно неспешно направилась к общественному туалету…
После того как занавес закрыли зал разразился овациями, которые, конечно, уступали бурным аплодисментам в честь Красса, подавившего восстание Спартака, в Риме и тем более тем, которыми революционные массы окатили Ленина в Смольном институте благородных девиц – детище Екатерины II, рождённом её специальным указом. В этом здании, впитавшем шелест выпускных платьев «кисейных барышень», вождь Ленин бросил к ногам вождя Троцкого, как подарок ко дню рождения, Октябрьский переворот и два декрета: «О мире» и «О земле». Как итог: ни мира, ни войны для страны, ни частной собственности на землю.
Троцкий по поводу совпадения его дня рождения с днём рождения новой эпохи скромно написал: «… Пусть из этого любители мистики чисел делают какие угодно выводы».
Мы, как «любители мистики», сделали свой. Лейба Давидович Бернштейн пожертвовал так называемому Великому Октябрю свой день рождения, поскольку празднование большевистского переворота отодвинуло на второй план дату земного исхода Троцкого. Взамен то, что коммунисты назвали революцией, удовлетворило ненасытный голод самого яркого из своих вождей, похожего на близорукого чёртика, устроив жертвенный пир во время чумы продолжительностью в семьдесят четыре года. Красный террор, гражданская война, голод… Граф Дракула сошёл бы с ума от крови. Троцкий не сошёл. Напротив, своими идеями он пустил немало крови и в других странах. Перманентная, мать её …, как высказалась бы Пипец, революция! 
Вожди, вожди… Вначале вы вершите судьбы толпы, а затем она вершит ваши… Штерн только собирался, с каждым днём приближаясь к своей цели, работая без устали. Кто знал Армиллия, считали, что он вообще не спит и разносили молву о его демонической силе, словно ветер осеннюю листву. И, действительно, злодей просыпался рано, а ложился поздно…
В тот миг, когда под умирающие овации опустили занавес, звезда, предвосхитившая восход Солнца, утонула вместе с ним во мраке.

Глава 22. Слово

(22 карта старшего Аркана Таро – Шут)

Иной певец подчас хрипнет.

Козьма Прутков

Иной певец подчас хрипнет... Но, когда проходит хрипота, голос звучит необыкновенно.

Некозьма Прутков

В день премьеры спектакля Перро, сидя в беседке, продолжил чтение листков, переданных ему Грибом. Он спрятал их в щели фонтана, расположенного в центре сада психиатрической клиники. Колышкину трудно было определить жанр написанного, но в данном случае это не имело никакого значения.
«… Настоящее – это тень прошлого, плывущая в будущее. По истоку можно судить об устье, по устью об истоке – никогда. К Богу ведёт Истина, к сатане – правды, сотни правд. Поэтому человека с Богом связывает одна дорога, с сатаной – сотни. Остановимся на самой кровожадной из них…
– Пишшши, Мавр, пишшши! – однажды вкрадчиво, по-Эдемовски, прошипел, убаюкивающий сознание, Голос.
Внутренний Голос есть у каждого, но звучит он по-разному. Тот, кто услышал Голос на этот раз, получил сладкую дозу яда, наивно путая её с олимпийской порцией амброзии или индийской амриты.
Рука, услышавшая Голос, машинально, сплошным текстом, вывела фразу: «…Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир».
– Как я люблю эти чистые, наивные души! – по-отечески, вдохновенно похвалил Голос пишущего. – А помнишь, как вместо кисельного девиза: «Все люди – братья!» ты предложил для «Союза коммунистов» замечательный тотальный лозунг…
– Да, да! Конечно, помню, – рука написала, не делая пробелов между словами, огнедышащий призыв: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
– Я доволен тобой, мой верный Мавр! – Голос был, безусловно, искренен.
Гордыня голодной змеёй зашевелилась в проданной Голосу душе.
Нет ничего нового в плохо замаскированном призыве к насилию, но Голос кровавых космополитов только тогда впервые зазвучал по-настоящему призывно и оттого первобытно-зловеще. Чтобы заглушить его, важно понять, что тогда стояло за ним: гнев, зависть, ненависть или нечто большее? А чтобы, в свою очередь, ответить на этот вопрос надо узнать поближе, как минимум, первых «медиумов». Тех, кто вызвал «призрак коммунизма» из Небытия.
Один из них получил из рук Ненавидящего меч, другой стал оруженосцем меченосца.
В возрасте шести лет Мардохей Леви был крещён в Трирской евангелической церкви, получив новое, абсолютно адаптированное к окружающей среде имя – Карл Генрих Маркс.
– Так надо, мой мальчик, так надо, – перед тем как переступить порог церкви Хершел Леви Мордехай, напяливший на себя личину Генриха Маркса, мягкой ладонью ласково погладил сына по массивной голове.
Этот потомок раввинов незадолго до рождения Мардохея без колебаний принял протестантство, но не во имя новой веры или спасения жизни, а в угоду Золотому Тельцу, присвоившему ему доходное звание советника юстиции. Это червивое звание вскоре позволило новоиспечённому Генриху Марксу занять должность адвоката при высшем апелляционном суде в городе Трире и даже стать старшиной корпорации адвокатов.
В его случае созвучность слов «протестант» и «протест» была неслучайной. Извращённый, демонический дух Генриха Маркса превратил торжественное заверение в вере в публичный демарш против иудаизма, но в семейном кругу он метал молнии беспощадного сарказма в лютернаство.
Сатанизм в транскрипции Вольтера, – кумира отца Генриха, – делал своё чёрное дело, изгоняя Божественный дух из души сына Карла, чтобы заполнить её высшей формой протеста – кровожадной идеей революции.
– Революционеры поклоняются будущему, но живут прошлым, – однажды вынес приговор движущей силе скачка в развитии общества Николай Бердяев.
Вынести-то он вынес, но революционный дух, мельчая и деградируя, остаётся до сих пор тем, что одни вначале благословляют, а затем проклинают, другие проклинают, но, фактически, благословляют, а третьи становятся контрреволюционерами, для которых, как для пиявок, необходимо болото революции.
Когда-то Генрих Маркс услышал Голос, который заверил, что его сын Карл может стать посланцем самого сатаны, если испытает неистребимое стремление к всемирному торжеству и необъятной власти над подавляющей массой человечества. А привить эти замечательные качества должен он, Хершел – Генрих.
– «И  дана  была  ему власть над всяким коленом и народом, и языком, и племенем», – громко, нараспев, с нескрываемой издёвкой в голосе, процитировал главу 13, стих 7 Откровения Иоанна Богослова Голос.
– Это того стоит… – задумчиво растянул фразу, как каучук, Генрих.
Но для  того,  чтобы получить эту самую необъятную власть Голос потребовал самую малость – раздуть мировой пожар, ввергнув в геенну огненную всего лишь всё человечество. Эту сакральную мысль Голос поведал Хершелу шипящим шёпотом.
По требованию Голоса отец новоиспечённого Карла не только сам легко предал старую веру, которая текла по его венам, не только надругался над новой, протестантской, но и сделал предательский выбор за сына. Генрих Маркс абсолютно сознательно разрушил зарождающийся мир ребёнка. Этот мир строился на тысячелетних традициях еврейской семьи. На тех ценностях, которые мальчик впитал с молоком матери Генриетты.
Но у советника юстиции под завораживающим влиянием Голоса появились свои демонические ценности, которыми он впоследствии лихо и с лихвой поделился с Карлом, чтобы тот, в свою очередь, подготовил воинство для первого революционера и принёс ему в жертву миллионы невинных тел, но самое главное сотни тысяч заблудившихся душ.
 – Ты, действительно, хочешь, чтобы наш сын искренне поверил в христианского Бога? – холодно поинтересовалась Генриетта.
– Искренне – не искренне, но убедительно для тех, кому надлежит стать поводырями миллионов… – металлическим тоном заявил Генрих Маркс.
– Идолами? – не сдавалась Генриетта.
– Кумирами.
– А я считала, что это одно и то же? – неприятная ирония в голосе жены кольнула самолюбие Генриха Маркса.
– Одно, но не тоже. Кумир на слух благозвучнее, – проявил саркастическое самообладание Хершел, изобразив на лице огрызок улыбки.
– Опять шутишь! А если сын на этом пути превратится в чудовище?!
– Пусть так, но только в самое великое и кровожадное… – снова, на этот раз жестоко, отшутился Генрих Маркс и неожиданно, сменив тон, произнёс, – Я вижу в нём Кумира кумиров.
Шестилетний ребёнок, стоя за дверью, внимательно слушал странный диалог и, как губка, впитывал веру и ненависть… Веру в свою притягательно страшную исключительность и противоестественную ненависть к самому близкому человеку для каждого настоящего человека – матери, которая скорбящей душой чувствовала, кем станет её сын.
Мог ли состояться этот разговор на самом деле? Почему бы и нет. Во всяком случае, его отношение к матери с этого времени стало прохладно-натянутым.
Вполне логично, что однажды Маркс с откровенной злобой написал своему верному оруженосцу – Энгельсу: «Старик твой – сволочь! И с моей старухой ничего нельзя поделать, пока я сам не сяду ей на шею».
После смерти «старухи» Энгельс прочитал животные по своей сути строки не только своего, но и все пролетарского кумира: «Два часа тому назад пришла телеграмма, сообщавшая мне, что моя мать умерла. Я был одной ногой уже в могиле. Я нужен больше чем старуха» …
Оказалось, что он, действительно, чертовски нужен… Нужен Голосу. А что касается старухи… Не правда ли, похоже на словцо из молодёжного сленга?  Что ещё можно к этому добавить? Разве что… сын даже не разговаривал со своей матерью.
Через десять лет после крещения в своём «Сочинении по религии» мальчик, ставший юношей, искусно создавая видимость восторженного восприятия христианских ценностей, выводит по-детски припухшей рукой:  «… Единение с Христом дает радость, которую эпикуреец напрасно стал бы искать в своей поверхностной философии, более глубокий мыслитель – в скрытых глубинах знания, которую знает только простодушное детское сердце, соединенное с Христом и через Него с Богом, и которая делает жизнь прекраснее, возвышает её».
 – Хорошо, мой мальчик, хорошо! – на высокой ноте похвалил Голос. – Даже я поверил в твою искренность.
Да, к этому времени сердце Карла не было ни детским, ни тем более простодушным.
Но учитель богословия в Тирской гимназии Кюппер Иоганн Абрахам всеми фибрами христианской души почувствовал, пока ещё юную, но такую великую, фальшь ученика, написав глубокую по своей сути рецензию на сочинение Маркса: «Богатое мыслями, блестящее и сильное изложение, заслуживающее похвалы, хотя сущность единения, о котором идёт речь, не указана, причина его затронута только с одной стороны, а необходимость его – недостаточно полно».
Видимо, близость к семье Генриха Маркса, а скорее авторитет советника юстиции, не позволил учителю богословия написать в рецензии всё что он, во истину, подумал, вернее почувствовал, прочитав «Сочинение по религии». Иначе как можно объяснить расхваливание, пусть даже прекрасной, формы, наполненной ущербным по своей сути содержанием?! Это всё равно, что восхищаться эллипсами тухлых яиц, зная, что они тухлые.
Всё начинается аb ovo – с яйца. И неважно какого: заострённого, из которого появляются петушки, или округлого, вмещающего курочек, согласно «великому» открытию, сделанному Аристотелем – выдающимся философом, обучавшим самого Александра Македонского…
– Пиши, –  диктовал  Голос  Марксу «Размышления юноши при выборе профессии». – … История признает тех людей великими, которые, трудясь для общей цели, сами становились благороднее; опыт превозносит, как самого счастливого, того, кто принёс счастье наибольшему количеству людей; сама религия учит нас тому, что тот идеал, к которому все стремятся, принёс себя в жертву ради человечества, – а кто осмелится отрицать подобные поучения?..
Закончив предложение, Голос противно рассмеялся, но резко оборвал смех.
– Продолжай… Если мы избрали профессию, в рамках которой мы больше всего можем трудиться для человечества, то мы не согнёмся под её бременем, потому что это – жертва во имя всех; тогда мы испытываем не жалкую, ограниченную, эгоистическую радость, а наше счастье будет принадлежать миллионам, наши дела будут жить тогда тихой, но вечно действенной жизнью, а над нашим прахом прольются горячие слезы благородных людей.
– Великолепно! – поставив жирную точку в предложении, вложил в восторженное слово всё своё восхищение юноша и добавил менее эмоционально, но также хвалебно, – Браво! Это мне по душе.
– Это да… Ха! Ха! Ха!.. По душе! Ха! Ха! Ха!.. Запомни – твоя душа тебе уже не принадлежит, а от тебя требуется одно – «осчастливить» миллионы своим счастьем и тогда ты будешь вечно жить в своих делах, во всяком случае, до тех пор, пока твой прах будут увлажнять благодарные слёзы… Ха! Ха! Ха!
Теперь Голос фонтанировал иронией, не заметной для юноши, находящегося под впечатлением от демонической поэзии прозы, распалившей его сознание.
«Не сотвори себе кумира!.. А если я и есть кумир?! Будущий кумир миллионов», – искра гордыни под впечатлением Голоса превращалась в пламя. – «Почему я должен мириться со сковывающими дух христианскими ограничениями?!».
 – Ты абсолютно прав, мой мальчик! – похвалил бессловесный ход рассуждений юноши Голос и снова прыснул от смеха. – Аб-со-лют-но прав!
 «Но я не стану и заурядным атеистом, которому только и хватает смелости на то, чтобы на публике отрицать очевидное, а наедине с собой дрожать от страха перед неизбежностью…».
– И это правильно… Или как там… Ха! Ха! Истинно. 
И юноша нашёл единственный выход для своего мятежного духа. Когда-то, благодаря отцу, Карл невольно предал веру предков, теперь он намеревался совершить очередное предательство, уже по своей воле.
– Вот-вот, для того, чтобы предать Христа, необходимо в него поверить. Иначе это будет не предательство, а фарс, – поддержал ход мыслей меченосца Голос. – Только став пастухом моего стада, ты сможешь стать рядом со мной. 
– Я верую! Я предаю! – необузданно возликовал юноша.
И яд неудержимым потоком полился из его уст, наполняя слова гниением и скверной.

Мне не осталось ничего, кроме мести,
Я высоко воздвигну мой престол,
Холодной и ужасной будет его вершина,
Основание его — суеверная дрожь…
Церемониймейстер! Самая чёрная агония!

– Браво!  Прекрасные строки!  Прямо как в пророчестве Исайи: «Взойду на небо, выше звёзд Божиих вознесу престол мой», – ликуя, прокомментировал Голос. – А какое замечательное название стихотворения – «Заклинания впавшего в отчаяние». Жуткая прелесть! Хотя…
– Хотя? – с нескрываемой обидой выпалил юный Карл.
– Мне бесконечно дорого твоё другое стихотворение… Да, то самое – «Скрипач». Как в нём ты пламенно описал орудие подчинения масс, их уничтожения и нечеловеческой мести: «Адские испарения поднимаются и наполняют мой мозг до тех пор, пока не сойду с ума, и сердце в корне не переменится. Видишь этот меч? Князь тьмы продал его мне»! Слова! Как я люблю слова! Особенно те, которые обо мне! Ты прошёл ритуал высшего посвящения, мой мальчик! Надеюсь, я не пожалею, что Меч Тьмы теперь твой.
– Вы не пожалеете об этом никогда! – пропитал преданностью каждую букву, как лакмусовую бумажку, Карл.
– Никогда не говори никогда, – рассмеялся Голос. – Но, знай, твоя жизнь – залог того, что ты меня не подведёшь. В противном случае…
Место вчерашнего пореза на запястье Карла словно обожгло калёным железом. Сделка была подписана кровью. Результат этого посвящения юноша предельно откровенно описал в «Бледной девочке»: «Я утратил небо и прекрасно знаю это. Моя душа, некогда верная Богу, предопределена для ада». Что можно к этому добавить?!
– Я всецело принадлежу Вам, – поторопился заверить Голос в беспредельной преданности Карл.
– Знаю, милый, знаю. И не забывай, что ад – это рай для избранных… избранных мной, – приободрил юношу Голос.
Демоническое вдохновение породило строки мистической поэмы «Эуланимм» – настоящего Манифеста юного Карла, а не его, в целом призрачного, бледного подобия, адресованного последнему стаду в истории человечества – пролетариату:

  Всё сильнее и смелее я играю танец смерти,
И он тоже, Эуланимм, Эуланимм –
  Это имя звучит как смерть.
  Звучит, пока не замрёт в жалких корчах.
  Скоро я прижму вечность к моей груди
  И диким воплем изреку проклятие всему человечеству…

– Ты на правильном пути, мой верный ученик. 
«Ученик!» – обрадовался отравленный рассудок Маркса.
– Конечно. Как хорош твой антихрист! А эта великолепная идея с анаграммой Эммануил. А это «изреку проклятие всему человечеству» – просто шедевр! – разглагольствовал Голос. – Однажды некий Роберт Пейн напишет, что твоя поэма, наверное, единственная драма в мире, в которой все действующие лица уверены в своей порочности и щеголяют ею, как на празднике. В этой драме нет белого и черного… В ней всё и все обнаруживают черты характера Мефистофеля. Все участники её демоничны, порочны и обречены на гибель… Или что-то в этом роде.
– Я не подведу Вас, – заверил Карл.
– Не подведи себя… А для этого слушай мой голос.
– Конечно, я… – юный Маркс начал подбирать слова, чтобы выразить свою преданность Голосу.
– Ладно. Пиши, пиши, – приободряющие слова Маркса перебил Голос. – Прямо бальзам на мою душу… которой нет. Ха! Ха! Ха!
Демонический смех показался Карлу прекрасной мелодией. Окрылённый ею, он написал: 

Стой! Теперь я понял.
Оно поднимается из моей души
Ясное, как воздух,
Прочное, как мои кости!..
И все же тебя,
Одушевлённое человечество,
Силою моих могучих рук
Я могу схватить и раздавить
С яростной силой
В то время как бездна зияет
Передо мной и тобой в темноте.
Ты провалишься в неё,
И я последую за тобой,
Смеясь и шепча тебе на ухо:
«Спускайся со мною, друг!»
 
– О, я вижу, мой милый, ты мечтаешь стать антихристом! Браво! Брависсимо! Но надо  заслужить честь возглавить многомиллионную земную армию революционера небес, – пафосно произнёс Голос.
– Я сделаю всё, чтобы стать достойным Вашей дружбы!
– Дружбы?! Хм… – Голос сознательно не стал развивать мысль, чтобы не огорчить восторженного юношу.
Тогда Карл не понял, что значило это «хм…». А пока преданная деснице разлагающаяся душа жаждала только одного – крови, чтобы насытить ненасытного – сатану.
Когда Маркс сочинил свою зловещую поэму, ему было всего лишь восемнадцать лет… Это тот прекрасный возраст, когда большинство определяются с выбором: немногие посвящают себя истинному служению Богу, ещё меньше – сатане, но большинство предпочитает исключительно собственное Я, не понимая, что это прямой путь к гордыни, которая в свою очередь и неизбежно ведёт к богоборчеству. Осторожные не займут первых ролей, отведённых первопосвящённым служителям сатанинского культа, но неизбежно пополнят армию князя тьмы, чтобы убивать и погибать в его объятиях с его именем на устах.
Юный Карл сделал свой выбор, встав на путь уничтожения того мира, частицей которого изначально был он сам. Марксу мало было божественной искры в душе. Последовав за князем тьмы, он заполнил её адским пламенем. Целью Карла стала жажда разрушения. Какое там служение человечеству или хотя бы пролетариату?! Какие там идеалы социального равенства, справедливости, братства?!
У верного слуги люцифера на протяжении его жизни было два единомышленника, с которыми он легко и непринуждённо делился своими мыслями, не предназначенными для, по-детски простодушных, пролетарских душ. Один из них отец, искалечивший душу сына, другой – верный последователь, душа которого первой, после проклятых членов семьи, легла на алтарь сатаны.
Страстный почитатель богоборческих идей столпов европейского Просвещения, особенно Вольтера, заявившего: «Рай там, где я», отец Карла регулярно читал своему сыну их произведения, намереваясь создать его внутренний мир по собственному, изувеченному, образу и подобию. Насаждаемое отцом зло зрело в сыне.
С вольтеровским «уничтожьте позор!» или как часто переводят – «раздавите гадину!» в годы Великой французской революции началась борьба с церковью, с марксистского «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – война с «опиумом для народа».
Обезумевший, заполнивший душевную пустоту демоническим духом, сын пишет отцу: «Завеса спала, моя святая святых была опустошена, необходимо было поместить туда новых богов». А вот и заговорщицкий ответ отца: «Я не настаивал на объяснении таинственного дела».
А ничего и не нужно было объяснять. Отец сделал своё дело. Зёрна зла дали буйные всходы.
Предавшая Творца душа становится опустошённой, и заполнить её может только тьма, которая превращается в чёрную дыру. В свою очередь это порождение тьмы начинает жаждать не только крови, но и света детских душ, инструментом поглощения которых служат… сказки, вернее, страшные демонические истории. Вначале рассказчик, предавший свою душу, завоёвывает внимание ребёнка, затем его воображение. В конце концов, он меняет полярность мироощущения детской души и опустошает её, посвящая сатане.
Однажды Карл Маркс, заполняя анкету для своей старшей дочери Женни, на вопрос «Какой Ваш главный принцип?» как истый сатанист ответил: «Сомневаться во всём».
– Правильно, –  похвалил его «старый друг» Голос. – Как красиво ты обыграл принцип своего посвящения. Воистину… Ха! Ха! Ха! Воистину… «ничто не истина и всё позволено». Ха! Ха! Ха!..
Любимым ребёнком Маркса была Элеонора, которую он называл «Тусси» и часто говорил: «Тусси – это я». Возможно, это прозвище имело какое-то отношение к тусси-мусси. В Викторианскую эпоху благородные дамы не решались выходить на улицу без маленького опрятного благоухающего букетика душистых цветов с аналогичным названием, используемого для тайных сообщений. Язык цветов – самый прекрасный из языков, но немотой не спасти мир. Зато его могут спасти сказки… Или нет?
Именно Элеонора, став женой Эвелинга, одного из основателей Социалистической лиги, написала книгу об отце и его верном оруженосце Энгельсе «Мавр и генерал», где вспоминает бесконечную историю о некоем Гансе Рекли, волшебнике, у которого был магазин игрушек и в придачу уйма долгов. Поэтому, несмотря на магию, он постоянно нуждался в деньгах. Гансу ничего не оставалось как начать продавать свои замечательные вещи сатане. Некоторые эпизоды из этой истории были насквозь пронизаны ужасом, вызывая у детей панический страх.
– О, ты превзошёл самих братьев Гримм! Твои истории о Гансе впечатлили меня куда больше, чем их «Девушка без рук», «Еврей в терновнике» или «Жених-разбойник», – разглагольствовал Голос. – Особенно люблю финал истории, когда Ганс Рекли продаёт свою душу… Хотя смешная история братьев о мальчике-сироте, который уверен, что он смертельно отравлен, а на самом деле сытый и пьяный ложится в могилу, готовится к смерти и умирает на самом деле заслужила почти такое же моё восхищение.
Интересно, но сказки Маркса делились не на главы, а на мили. Расстояние – пространственная категория. А пространство принадлежит Диаволу, который в нашем отражённо-искажённом мире становится сатаной.
– Расскажи нам ещё одну милю, – постоянно требовали обе девочки.
– Куда же вас денешь… – улыбался Карл и начинал свой очередной рассказ, змеёй вползавший в детские души.
– Денеш-ш-шь, денеш-ш-шь… – эхом прошипел Голос в обречённой душе Маркса.
В качестве ещё одного дара сатане в семье Маркса именам, данным свыше, предпочитали прозвища, как преступники клички. При этом Карл и младшая дочь, в которой он видел себя, имели целых два. Помимо «Тусси» Элеонору называли «Кво-кво», видимо, от квохтания курицы. Оригинальное и миленькое прозвище для любознательного ребёнка.
Самого отца бесовского семейства помимо прозвища «Мавр», данного якобы исключительно за смуглую кожу, недвусмысленно называли «Зевс». Карл сознательно отрастил себе соответствующую пышную бороду, чтобы ещё больше походить на олимпийского бога, статуя которого неизменно красовалась в его кабинете.
Мавр сделал своё дело. По самым скромным подсчётам по указу убеждённых марксистов, действовавших от имени своего кумира, в двадцатом веке были убиты более ста пятидесяти миллионов человек. Двадцать первый продолжает увеличивать число жертв.
Что касается Маркса-Зевса, то ему не удалось выполнить предначертание сатаны. Олимпийский Зевс сверг своего отца Кроноса и титанов, низринув их в ад. Маркс-Зевс намеревался проделать то же самое, ни больше, ни меньше, со всем человечеством.
Как истинная дочь своего отца Элеонора могла выйти замуж только за такого человека, каким был Эдуард Эвелинг, читавший лекции на тему «Низость Бога» и написавший:
 
Мои стихи, необузданные и дерзновенные,
Да вознесутся к тебе о, сатана, царь пира.
Прочь с твоим краплением, священник,
И твоим заунывным пением.
Ибо никогда о, священник,
Сатана не будет стоять за тобой.
Твоё дыхание о, сатана,
Вдохновляет мои стихи;
Твоя молния потрясает умы.
Сатана милостив;
Подобно урагану,
С распростёртыми крыльями он проносится.
О, народы! О, великий сатана!

Да, Маркс, с его демонической злобой, преданно служил сатане. Подчиняя своей воле «пролетариев всех стран», он не забывал о своих собственных овечках, пьющих зловонно-сладкую, кристально-мутную воду вселенской злобы из его, не натруженных, ладоней. В итоге, сын Карла Эдгар в детском возрасте стал апологетом религии люцифера, наивно полагая, что князем тьмы является его отец. Это он огорчил первого революционера, посмев отправить Марксу письмо, которое начиналось наивной, детской патетикой: «Мой милый дьявол…», а десятью годами ранее его жена написала: «Твоё последнее пастырское письмо, о верховный жрец и владыка души, принесло твоим бедным овечкам мир и тишину». Это чистейшей воды сатанизм и утверждать иное не просто наивно, а преступно.
– Верховный жрец! О! О-о-о-чень мило! Признание семьи, Карл – признание миллионов, – приободрил «милого дьявола» Голос, десять лет назад заполучил душу сына Маркса, убив его при помощи туберкулёза…
Как и положено всякому ученику, Марксу нужен был наставник из плоти.
Его первым учителем, благодаря отцу, стал Вольтер, вторым – Гегель, который считал христианство неадекватным выражением абсолютной истины. Своей неустойчивой, осторожно-фундаментальной критикой христианства он предопределил появление в жизни повзрослевшего демона пролетариата нового персонажа – Моисея… Моисея Гесса.
В отличие от биологического отца, заронившего зерно мятежного духа, Вольтера, взлелеявшего росток, Гегеля, назвавшего растение символом превосходства философии перед христианством, следующий наставник познакомил Маркса с идеей пролетарского иудо-мессианства.
В своей книге «Рим – Иерусалим» Моисей Гесс, источая желчь, заявил: «Каждый еврей имеет в себе задатки Мессии. Каждая еврейка – задатки скорбящей Богоматери».
Очень скоро ученик превзошёл учителя, основателя социализма и сионизма, и, как положено, предал его, без особой нужды подвергнув критике в Манифесте.
Нужды в этом, на самом деле, не было, но была причина. 
Карл Маркс был демонически зол на учителя за то, что тот укрепил в нём веру в свою исключительность, но не пал перед ним ниц и не пошёл в ад после окончательного оформления пролетарской идеологии, которая, скрываясь под маской атеизма, отвергает любую религию. При этом, отрицание религии – это тоже религия, религия сатаны.
В самом деле, вначале Гесс проникновенно восхищается Марксом. В письме, адресованном писателю и поэту, весельчаку и балагуру, Бертольду Ауэрбаху, Моисей восторженно пишет: «Доктор Маркс, – так называется мой кумир, – ещё совсем молодой человек, самое большее около двадцати четырёх лет. Он нанесёт окончательный удар средневековой религии и философии».
Кумир! Юный Маркс стал идолом не для какого-то невежды, а для классика теории сионизма, у кого были свои многочисленные почитатели и последователи. Нарушение фундаментальной заповеди, пусть даже в момент ослепления экзальтацией, не могло не вызвать негодования у сына Якова Ауэрбаха, гордившегося происхождением от самого рабби Меира из Ротенбурга, жившего в кровавые времена крестовых походов. Его смерть окружена ореолом мученика в вкратце сводится к следующему.
В 1286 г. новый император Священной Римской империи Рудольф Габсбург вполне ожидаемого объявил всех евреев рабами казны императора и наложил на них непосильные налоги. В ответ на это рабби Меир призвал евреев покинуть пределы Германии и отправился в путь сам. Но в Италии его настигли солдаты императора. Рабби Меира посадили в тюрьму в Энзисхайме и стали требовать у еврейских общин уплату огромного на то время выкупа – 20 000 марок. Деньги были вскоре собраны учеником раввина Ашером бен-Йэхиэлем, но рабби Меир, руководствуясь законом из Мишны: «Не выкупают заложников за непомерный выкуп, чтобы не привести к ещё большим несчастьям» (Гитин 4:6), в категорической форме запретил это сделать. Нельзя было допустить, чтобы пленения руководителей еврейских общин с целью наживы повторялись в дальнейшем.
Находясь в тюрьме, рабби Меир из Ротенбурга по памяти воспроизвёл свиток Торы, который хранится в пражской синагоге Альтнойшул. В 1293 году рабби умер в заключении. Его тело, упокоившееся в Вормсе, только в 1307 году выкупил, продав всё своё имущество, Александр Зискинд Вимпен.
Ауэрбах, с детства купавшийся в лучах трагической славы великого предка и готовившийся получить учёное звание раввина, не мог не осудить богохульной восторженности Гесса. Но вот что, безусловно, должно было понравиться Бертольду, так это удар по «средневековой религии и философии».
Отвечая чаяниям юного демона, Моисей изрёк, что «наш Бог, не что иное, как человеческая раса, объединённая любовью. Путь к достижению такого единения – социалистическая революция, в которой десятки миллионов будут замучены и уничтожены».
И вдруг… Гесс оголяет свои мысли: «Наша религия (иудаизм) имеет своей исходной точкой энтузиазм расы, которая со времени своего появления на авансцене истории предвидела конечные цели человечества, и которой было дано предзнаменование мессианского времени».
Очеловечивая Бога и обожествляя еврейство, вычленяя… не выделяя, а именно вычленяя из человеческой расы расу избранных, Моисей стоял лишь на грани вероотступничества. Предательство возникло только тогда, когда он увидел в своей вере то, чего в ней нет и в помине – гибель миллионов овец, принадлежащих пастухам-иудеям в ходе социалистической революции. Искажение религии – это тоже религия, религия сатаны. 
Но в любом случае, этот Моисей, в той или иной степени повлияв на Маркса, Энгельса и Бакунина, – трёх основателей I Интернационала, – способствовал обретению пролетариатом ещё одних цепей… Цепей, тянущих миллионы в ад.
Ничего удивительного, что Михаил Бакунин, русский анархист, тоже стремительно шёл в преисподнюю.
И, конечно же, он тоже слышал Голос, который ему внушил, что диавол – первый вольнодумец и спаситель мира, что он освободил Адама, поставив печать человечности и свободы на его челе, наделив мятежным духом.
«В этой революции нам придётся разбудить диавола, чтобы возбудить самые низкие страсти», – написал, внушённые Голосом мысли, Бакунин. А ещё: «Не признавая другой какой-либо деятельности, кроме дела истребления, мы соглашаемся, что форма, в которой должна проявляться эта деятельность – яд, кинжал, петля и тому подобное. Революция благословляет всё в равной мере».
Голос внушил Бакунину уважение к Прудону, некоторое время другу самого Маркса, который называл Пьера Жосефа не иначе, как своим наивным любимчиком.
Неоригинальные мысли проповедников культа сатаны в интерпретации Прудона напоминали обречённую истерику демона, заполнившего злобой и ненавистью сосуд души: «Мы овладеваем знанием, несмотря на Бога. Мы овладеваем обществом помимо Бога. Каждый шаг вперёд – это победа, которой мы одолеваем Божество. Бог – это глупость и трусость! Бог – лицемерие и фальшь! Бог – это тирания и нищета! Бог – это зло! Я клянусь, Бог, подняв к небу руку, что Ты не что иное, как плач моего разума, жезл моей совести».
– За  каждым  прудоном  следует мой легион. Приведи свой и будешь вознаграждён, – душил душу Бакунина Голос. – Вызов Его Верховной Власти брошен… Жребий брошен! Ха! Ха! Ха!
Если для Моисея Гесса пролетарская революция представляла собой единственное средство псевдомессианского возвеличивания иудаизма путем уничтожения остального человечества, то для Карла Маркса и его верного оруженосца Фридриха Энгельса пролетарская революция – способ уничтожения всякой религии и морали во имя вседозволенности – истинного принципа сатаны. Об этом они открыто заявили в Манифесте. Для них те, кто разделяют предложенные ими ценности – пролетариат. Остальные – рабочие, быдло, а человечество – сволочь.
– Революция благословляет смерть. Как там, у Радина, вдохновлённого пребыванием в одиночке Таганской тюрьмы? – вещал новому ученику Голос. – А… Вот… В царство свободы дорогу грудью проложим себе… А у сына еврейского портового грузчика... Кажется… Ха! Ха! Ха! Кажется! Точно, Коца! Так вот, у него и того лучше. Что ни строчка, то бальзам на… Ха! Ха! Ха! На… Так вот, прелесть, а не строчки... Кипит наш разум возмущённый и смертный бой вести готов… Это есть наш последний и решительный бой. С Интернационалом воспрянет род людской!.. А это вообще перл… Никто не даст нам избавленья – ни Бог, ни царь и ни герой. Добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой… Гордыня, милый, гордыня…
Ничего удивительно, что в одном из писем Энгельсу Маркс, не стесняясь заявил: «Он (пролетариат) вынужден меня защищать от той бешеной ненависти, которую питают ко мне рабочие, т.е. болваны».
– Сильно и, главное, верно сказано. Обрати рабочих в пролетариев, сделай их моими верноподданными, – прокомментировал написанное Голос.
И Маркс делал своё дело, ненавидя всё человечество. Его дух разрушения ликовал после прочтения «Происхождения видов» Дарвина. В диком возбуждении он написал Лассалю, что Бог, по крайней мере, в естественных науках получил смертельный удар.
Марксу был бесконечно близок Дарвин, который утверждал, что человек – это, главным образом, чрево, которое надо постоянно наполнять, а преобладающие интересы человека лежат в экономической сфере. Он производит предметы для своих нужд, вступая с этой целью в определённые отношения с другими людьми.
– Чрево! Ай, да Дарвин! Ай, да молодец! – Голос был доволен английским путешественником и натуралистом.
Позднее ещё один любимчик Голоса – Фрейд разглядит в человеческой душе только половое влечение и инстинкт агрессивности…
Но за связь с сатаной приходится платить и платить чудовищной ценой. Маркса ждали боль и отчаяние за страшное бессмертие в памяти человечества, за муки и страдания целых народов, за принесённые на алтарь сатаны жертвы сотен миллионов.
У его жены Женни обнаружили рак, который причинял ей на протяжении нескольких лет демонические боли и страдания. После смерти Женни Мавр Маркс всегда носил с собой её фотографию, сделанную на стекле.
Дочь Лаура и её муж Поль Лафарг похоронили троих своих детей, а потом вместе покончили жизнь самоубийством, приняв цианистый калий, чтобы их души наверняка достались сатане. В посмертном письме Лафарг написал: «Здоровый телом и душой, я убиваю себя прежде, чем безжалостная старость, отнимающая у меня одни за другими радости и наслаждения бытия, физические и интеллектуальные мои силы, успеет парализовать мою энергию, сломить мою волю и превратить меня в тягость для самого себя и других…».
Голос… Последнее, что они услышали был Голос, вернее, его демонический смех.
– Самоубийца, здоровый телом и душой, – впоследствии пренебрежительно отзывался о Лафарге Голос в разговорах с новыми учениками.
На похоронах Лауры и Поля в Париже Владимир Ленин, находясь под глубоким впечатлением от принятого ими фатального решения, произнёс трогательную надгробную речь. Надежда Крупская вспоминала, как Ленин однажды поделился с ней сокровенными мыслями: «Если не можешь больше для партии работать, надо уметь посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги». Он считал правильным отдать душу люциферу и сам после первого инсульта попросил Сталина достать ему цианистого калия.
Что касается Маркса, то это ещё не все беды. Его сын Эдгар в детском возрасте умер от туберкулёза вскоре после обращения к отцу – «мой милый дьявол…».
Генрих Гидо Маркс и Франциска Маркс умерли в младенчестве.
А Элеонора, его любимая Тусси, его – я, отправилась к отцу кратчайшим путём – при помощи суицида.  В том же году умер её муж, Эдуард, хотя в последний момент отказался от самоубийства.
Маркс до самого конца ненавидел человечество. Он всё подготовил для мирового пожара революции, но Голос был разъярён… Нет, не его образом жизни, а медлительностью в достижении цели. И наказание последовало незамедлительно. Мавр сделал своё дело… Больше от него нечего было ожидать. Голос вырвал огненный меч из его рук, чтобы передать в другие…
Зевс умирал, страдая от незаживающих ран, ещё совсем не старым, но утратившим волю и даже желание завершить основной труд всей своей жизни – «Капитал»… Его капитал, его кредит доверия перед Голосом был истрачен.
Первый марксист умер в обречённом отчаянии, как умирают все сатанисты. Неудовлетворённый дух разрушения принялся и за него. Перед тем как превратиться в прах, он написал единомышленнику – Энгельсу: «Как бесцельна и пуста жизнь».
На могиле своего верного, но не слишком расторопного, слуги Голос продекламировал полюбившиеся ему строки:

Слова, которые я учу,
  смешались в дьявольскую смесь.
  Так что каждый может думать,
что ему угодно!
  С презреньем я швырну мою перчатку
  Прямо в лицо миру.
  И увижу падение пигмея – гиганта,
  Которое охладит мою ненависть.
  Тогда богоподобный и победоносный
  я буду бродить
  По руинам мира,
  И вливая в мои слова могучую силу,
  Я почувствую себя равным Творцу.

– Прекрасные слова! Жаль, что на деле оказалось слишком много теорий и амбиций, и слишком мало крови и душ. Прости, Мавр, что ты должен был умереть.
– Но я был так верен Вам!  – застонало астральное тело Маркса.
– И при этом хотел занять моё место?! – яд в словах Голоса начал разъедать то, что осталось после смерти Мавра.
– Нет, никогда!.. – трепетала, невидимая немногим скорбящим, субстанция.
– Мечтать не вредно, но вредно мечтать в одном направлении с тем, кто, в отличие от тебя, способен воплощать мечты.
– Я… – затрепетало, растворяясь, астральное тело.
– Твоего Я уже нет.
На похоронах Карла Маркса присутствовало всего шесть человек и…  Голос.
Но пройдёт немного времени и почти половина человечества будет рождаться и умирать с именем Кумира кумиров на устах или именем одного из его верных, и не очень, последователей. О многих умерших видных марксистах скажут: «Ушёл к Марксу». Куда ушёл сам Маркс знали только посвященные…
Но истым почитателем, впоследствии ставшим и единомышленником, демона Маркса стал Энгельс. Фридрих вырос в семье преуспевающего текстильного фабриканта, который был ярым сторонником пиетизма, ставя нравственное самосовершенствование, искреннее раскаяние, деятельное человеколюбие выше неукоснительно-монотонного соблюдения церковных установлений. Для возбуждения духовного служения Богу всеми верующими устраивались поучительные сходки по домам. Отец Фридриха одевался просто, ювелирных изделий, не то, что украшений, не носил, соблюдал умеренность в еде, питье и одежде, мирские развлечения были ему чужды.
Его образ жизни резко контрастировал с характером и поведением жены, Элизабет Энгельс, родившейся в интеллигентной семье. Весёлая, живая, с поразительным чувством юмора и любовью ко всему прекрасному, наделённая чуткостью и добротой, она научила Фридриха восторженной любви к Господу.
Недаром он, заполняя анкету в дневнике Женни, дочери Маркса, в ответ на вопрос: «Ваша любимая добродетель?» ответил: «Весёлый характер», а на вопрос: «Ваше любимое занятие?» – «дразниться и быть дразнимым». Это всё, что в то время оставалось в постепенно, но постоянно опустошаемой Кумиром кумиров душе Энгельса.
Неудивительно, что воспитанный в такой благочестивой, хотя и несколько противоречивой, среде юноша написал эти замечательные, пропитанные светом, строки:

Господи Иисусе Христе – Сыне Божий!
Сойди со Своего Престола и спаси мою душу!
О, приди в Своей Благодати,
В блеске Своего Отеческого Величия,
Дай мне склониться пред Тобою.
Полна любви и величия та радость,
Которой мы восхваляем нашего Спасителя!

Но Голос был уверен, что его обязательно услышит восторженный юноша. Экзальтированная натура Фридриха была податливой для пограничных идей, возвышающих роль личности за счёт принижения значения Бога в жизни человека, забывая, что на этом пути душу подстерегает соблазн… соблазн гордыни, от которого рукой подать до соблазна сомнения, а там всего лишь один шаг к общению с Голосом.
Во время первой встречи Энгельса с Марксом, которая состоялась в Кёльне в редакции «Рейнской газеты», Карл принял Фридриха прохладно, безошибочно разглядев в нём желторотого младогегельянца. Тогда Маркс увидел в Энгельсе всего лишь сомневающуюся душу, а ему нужен был не просто очередной сопливый борец с идеями при помощи идей, а состоявшийся атеист-сатанист. 
Но как всё-таки этот вдохновлённый юноша стал убеждённым сторонником Маркса с его бесовской идеей уничтожения религии?!
Демоническое обаяние Маркса было позже. Вначале был де юре – богослов, де факто – сатанист Бруно Бауэр, писавший одному своему другу: «Я читаю здесь в университете лекции перед большой аудиторией. Мой дух богохульства будет удовлетворён лишь тогда, когда мне позволят проповедовать открыто, в качестве профессора, атеистическую систему».
Затем всё тот же Моисей… Моисей Гесс убедил Энгельса стать коммунистом и по совместительству оруженосцем Карла Маркса, которым искренне восхищался, признав его достойным меча князя тьмы.
Внеся свою лепту в дело люцифера, после кёльнской встречи с Энгельсом, Гесс напишет, источая зловоние гордыни: «Он покинул меня сверхревностным коммунистом. Так я творю опустошение». Моисей Гесс не преувеличивал. Он действительно запустил процесс опустошения души Энгельса.
Завершил этот процесс его кумир – Карл Маркс. После близкого знакомства Энгельс посвятил Марксу восторженные, пронизанные поэтической патетикой строки: «Кто это несётся следом с диким неистовством? Охваченный бешенством, как бы стремясь ухватить далёкий полог неба и стянуть его на землю, он вытягивает руки высоко в воздух, сжат злобный кулак, он неистовствует без устали, будто десять тысяч бесов вцепились ему в волосы».
– Ты аб-со-лют-но прав! – в тот день Фридрих впервые услышал Голос и звучал он в высшей степени одобрительно.
Ободрённый Голосом Энгельс уверенно приближался к Марксу. В ранее упомянутой анкете в дневнике дочери кумира, в ответ на вопрос: «Ваш любимый основной принцип?» он убеждённо ответил: «Такового не иметь», а на вопрос: «Ваш любимый девиз?» написал: «Относиться ко всему легко».
Логично, что на вопрос: «Человек, который Вам нравится меньше всего?» Энгельс ответил: «Сперджен». Этот английский проповедник и богослов, пастор крупнейшей баптистской церкви Англии, благодаря проповедям в концертных залах, собиравшим многотысячные аудитории, в прессе получил титул «короля проповедников».
  И «король пролетариев», и «король проповедников» были пастухами. Их стада неуклонно множились, но один служил князю тьмы, а другой намеревался Господу.  Приспешник демона Маркса не мог простить Сперджену то, что он не только спасал тысячи душ от опустошения, но и посягнул на потенциальных легионеров армии сатаны, вырывая из обезличенного пролетариата души сомневающихся в целесообразности сознательного разрушения ради не оформившегося в деталях созидания.
Энгельс однажды пафосно заявил, признавшись, что «борьба с христианским миропорядком, в конце концов, является нашим единственным насущным делом».
Под диктовку Голоса Энгельс писал Марксу: «Любить нас никогда не будет демократическая, красная или коммунистическая чернь», а ещё: «Какое значение имеет партия, т.е. банда ослов, слепо верящих в нас? Воистину, мы ничего не потеряем оттого, что нас перестанут считать адекватным выражением тех ограниченных собак, с которыми нас свели вместе последние годы».
– Воистину, воистину… – резюмировал с тавтологической издёвкой Голос…
Моё повествование требует подчеркнуть, что именно Энгельс с неподдельным интересом следил за революционным движением в России, поддерживая связи с его видными деятелями.
Несмотря на некоторую позитивную оценку теоретических изысканий Чернышевского, Добролюбова и иже с ними, Энгельс, как верный последователь Кумира кумиров, с наслаждением критиковал жалкие народовольческие иллюзии.
А вот его радость по поводу образования первой марксистской группы «Освобождение труда» была безусловно искренней.  С этого времени преданный Марксу Энгельс, предавший всё и вся, вёл систематическую переписку с Плехановым и Засулич.  С Верой Ивановной  он даже неоднократно встречался во время проживания в Лондоне.
Фридрих, как и его кумир Карл, жаждал не только краха русского царизма, но и крови. Засулич хотела того же, но предпочитала, чтобы она проливалась на фронтах войны до победного конца, а не в результате контрреволюционного переворота, прервавшего нормальное политическое развитие буржуазной демократии.
Малокровие её идей пришлось не по вкусу Голосу.
– Тяжело жить, не стоит жить, – пожаловалась соратнику опустошённая душа Засулич, казнясь совершёнными ошибками.
– Конечно, не стоит. Тем более, что ты стала для меня помехой… – вклинился в рассуждения Веры Ивановны Голос, обрадовавшись её отчаянию.
Личная жизнь Фридриха принадлежала сёстрам-ирландкам Бёрнс, Мэри и Лиззи, которые работали на его английской фабрике. Вначале Мэри стала его гражданской партнёршей, и только за несколько часов до её смерти от алкоголизма Энгельс заключил с ней формальный брак. После смерти Мэри он сожительствовал с её сестрой Лиззи. Финал был тем же: по настоянию женщины брак с ней был также заключён лишь за несколько часов до её смерти. Но детей у него не было, если… если только не считать Фредерика.
– У тебя две жены – обе там и ни одной здесь, – иронизировал Голос над тем, кто любил «дразниться и быть дразнимым». – Зато как благородно было усыновить ребёнка Мавра, взвалив заботу об его отпрыске на себя!
Голос замолчал. Пауза была зловещей, но, когда Голос заговорил, Энгельс почувствовал вселенский холод и ему показалось, что сама природа затрепетала как испуганная лань.
– Мне надоели ваши жёны, дети, друзья, собутыльники, интрижки, болтовня… Вся эта ваша суета сует. Мавр сделал своё дело, но не до конца, а ты не оправдал своего прозвища, Генерал. Какой ты генерал без армии! Без моей армии!
Голос снова взял паузу, словно принимая решение. Это длилось мгновение, но Фридриху показалось, что прошла целая вечность.
– Ты научился убаюкивать пролетариат как овцу, идущую на заклание: «Диалектическое понимание жизни, сводится к смерти. Всё достойно гибели». Это прекрасно, но лучше бы ты повёл безликие массы в бой.
– Да…, – пытался что-то сказать Энгельс.
– Это ты, гладя пролетариат по бараньему лбу, поучал: «Жить – значит умирать», – перебил издевательским тоном Голос, а затем резко и гневно продолжил, –  Чушь! Жить – значит бороться на Его или на моей стороне. Но советуешь умереть – умри!
И Энгельс умирал… умирал в ужасных мучениях, от рака ротовой полости.
Голос замолчал. Наступила мёртвая тишина. Голос ждал своего часа, мечтая о победе…
По наивной, лубочной, легенде антихрист – Армилус будет рождён от мраморной девы в Риме. После его рождения в него вселится сам сатана. Это метафизическое порождение сатаны и каменной девы будет без сомнения обладать несокрушимой силой. Армилусу, глухому на правое ухо, будут поклоняться… И прочая тому подобная глупость. Но правда заключается в том, что за Армилусом безоговорочно последуют многие народы, и он пойдёт войной…
Ближе всех к истине со своей правдой оказался Мишель Нострадамус. В письме к королю Франции Генриху, которого он называет «Непобедимым, Наимогущественнейшим, Всехристианнейшим, Секундусом», а себя – «целиком ему преданным и покорным слугой, желающим победы и счастья», Нострадамус поведает не об одном, а о целых трёх антихристах...».
– Ого! – петергофским фонтаном выплеснул эмоции Перро, к своему стыду, имеющий весьма поверхностное представление о предсказаниях провидца и снова углубился в чтение.
«…Этот еврей-сефард в четырнадцатилетнем возрасте отправился на учёбу в Авиньон, где учился так называемому тривиуму – грамматике, риторике и логике, а затем квадривиуму – геометрии, арифметике, музыке и астрологии. Когда в городе разразилась чума, будущий провидец бросил учёбу ради великой и благородной цели – стать врачом, чтобы найти способ лечения чумы. Но Мишель не только не победит болезнь, он сам окажется её жертвой. Чума заберёт его жену и детей.
И всё-таки, несмотря на нестерпимую боль, Нострадамус оставил свой неизгладимый след в Истории, открывая тайны будущего и, в целом, с поправкой на исключительность, заслужил, чтобы на его могиле была высечена надпись: «Здесь покоятся кости знаменитого Мишеля Нострадамуса, единственного из всех смертных, который оказался достоин запечатлеть своим, почти божественным пером, благодаря влиянию звёзд, будущие события всего мира».
К чести Нострадамуса он допускал возможность ошибок в своих вычислениях дат и неточностей в изложении обстоятельств.
И всё-таки провидцу в значительной мере стоит доверять, в том числе и в вопросе прихода второго антихриста, особенно учитывая удивительную точность и глубину описания событий, связанных с появлением первого.
Так вот, это правда, что немного севернее сорок восьмого градуса, где и находится Каинск, начнут почитать древнюю религию, название которой осталось неизвестным астрологу, но имя ей Праведы.
Вокруг этой веры объединятся все северяне и сила согласия их будет такой непобедимой и мощной, что их станут опасаться все страны мира. 
Но всё это случится только после того как, по словам Нострадамуса, «плебеи», сиречь народы, во главе с Великим Кобелём и Дагоном поднимутся и прогонят законодателей. Это они пробьют в церквях такую брешь, что ни «белые», ни «красные» не смогут понять, что происходит, так как у них не будет ни глаз, ни рук…
– Дагон – это, насколько я помню, божество у вавилонян, – пробормотал Перро и, по достоинству оценив провидца, продолжил, – Если всё это передано точно, то начало одного из самых кровавых периодов в Истории человечества описан удивительно образно. Где реки крови – там самое место антихристу. 
«…Первая Мировая война в самом разгаре. На фронтах не просто жара, а кромешный ад. Брусиловский прорыв, ставший кульминацией войны, послужил прологом новых кровавых событий, которые последовали за революциями в России. И не только в ней, но и в побеждённых Германии, Австро-Венгрии и Турции. Эти страны, как и предвидел Нострадамус, были «ослаблены людьми Востока» – солдатами Российской империи, полёгшими на фронтах этой первой бойни народов, к крови и зловонии которой рождался антихрист.
Октябрьский переворот и то, что за ним последовало, Нострадамус передал в апокалипсических тонах: «И в октябре произойдет огромное перемещение, такое, что покажется, будто тяготение земли потеряло своё природное движение, и земля погрузилась в пучину беспросветного мрака».
Ещё одно предсказание антихриста содержало подсказку: «…Перед тем будет солнечное затмение, самое мрачное, чем когда-либо от самого сотворения мира и от рождения Иисуса Христа».
И, правда, в 1917 году было зафиксировано четыре затмения, из них два полных и два частичных, которые в совокупности смело могли претендовать на самое мрачное солнечное затмение. Это редчайший случай в Истории. Поэтому Нострадамус не ошибся, а всего лишь позволил себе неточность.
После Октября «патриции» – большевики, заигрывая с «плебеями» – народом, всё-таки вынуждены были созвать Учредительное собрание для определения государственного устройства России и принятия Основного Закона – Конституции. Но, вечное российское «но». Первое заседание Учредительного собрания стало и последним.
Владимира Ленина, в котором нетрудно узнать Великого Кобеля Нострадамуса, рассмешит заявление матроса Железняка о том, что караул устал. И вот Учредительное собрание, призванное восстановить верховенство закона, закрыто, вернее, разогнано. Вместо него наступила эра беззакония – эра диктатуры пролетариата. Вожди этого и не скрывали. Придя к власти, вожди заставили народ балансировать между животным страхом перед обречённостью и иступлённой верой в замаскированный под атеизм сатанизм.
Великий Кобель, сорвавшийся с цепи хозяина «призрака коммунизма», высказался о Советской власти с предельной, проктологической откровенностью в работе «Пролетарская революция и ренегат Каутский»:  «Революционная диктатура пролетариата есть власть, завоеванная и поддерживаемая насилием пролетариата над буржуазией, власть, не связанная никакими законами».
Итак, с народами, «поднявшимися и прогнавшими законодателей», всё понятно, с Великим Кобелём тоже.
О Дагоне, культ которого филистимляне переняли у вавилонян, исследователи скромно умалчивают или говорят откровенную чушь. А ведь здесь тоже всё предельно очевидно…».
– Посмотрим, не ошибся ли я насчёт Дагона, – озвучил Перро, определившийся с кандидатурой, удостоившейся чести носить имя вавилонского идола.
«… Владельцы Филистимские собрались, чтобы принести великую жертву Дагону, богу своему, и повеселиться, и сказали: бог наш предал Самсона, врага нашего, в руки наши…», –  сказано в Книге Судей.
Удивительно, но несмотря на прямое указание человеческих жертвоприношений, кто-то до сих пор пытается сравнивать Дагона с греческим Дионисием, с его безумными танцами, темпераментной музыкой и беспробудным пьянством. Они подкрепляют свои выводы тем, что на руинах филистимских городов найдено огромное количество кувшинов, снабжённых носиками с фильтром для задержания ячменной шелухи, плавающей в свежесваренном пиве. На этом основании эти историки делают абсолютно справедливый вывод, что пиво, приготовляемое из зерна, считалось напитком в честь бога Дагона – покровителя рыболовства. Тем более, что он изображался в виде мужчины, у которого вместо чрева и ног был рыбий хвост…».
– Уже тогда в почёте была не только уха, но и пиво с рыбой, – не мог удержаться от комментария Перро.
«… Но затем историки, превращаясь в псевдоисследователей, неизменно скатывались до примитивного вывода о том, что культ Дагона не отличается ни священной проституцией, как культ Астарты, ни человеческими жертвоприношениями, как поклонение Бааль-Зевуву, а сопровождается лишь массовой «священной» попойкой, заканчивающейся повальной оргией. По их мнению, кровавая оргия не совместима с пьяным разгулом, хотя История свидетельствует об обратном.
Да, Дагон в мирное время был «подателем пищи», но во время лихолетий, меняя своё амплуа, он становился богом войны, а, значит, и алчущим жертвоприношений, но не за счёт ритуальных убийств, а путём сбора дани на поле брани. А затем, конечно же, пир во время чумы.
Так кто же он, Дагон Нострадамуса? В первом советском правительстве – нарком по иностранным делам. Да, это Лейб Давидович Бронштейн, он же Лев Троцкий…».
– Значит я был прав! – порадовался собственным выводам Перро.
«… Хотя делом дипломата всегда был мир, Троцкий понимал это по-своему: «ни мира, ни войны: договора не подписываем, войну прекращаем, а армию демобилизуем». Но вскоре последовала метаморфоза, и миротворец превратился в ненасытного воителя, занимая высшие военные посты и пожиная кровавую жатву гражданской войны.
При этом «белые», упиваясь презрением к восставшим «рабам», предали веру, а «красные», неутомимо принося жертвы Дагону, с успехом заменили убеждённость в существовании Господа Её Величеством Идеологией – колоссом на глиняных ногах.
Великий Кобель Ленин и Дагон Троцкий…».
– А ведь звучит – Великий Кобель Ленин! А вот Дагон Троцкий как-то так, не очень… – усмехнулся Перро, продолжив чтение.
«… Будучи непримиримыми атеистами-сатанистами, возглавили борьбу со своим заклятым врагом – Церковью, разрушая храмы, внося раскол в духовенство, устраивая над ним судилище. Для активной работы по разложению Церкви был создан Секретный отдел ВЧК. Закрытые храмы стали использоваться под клубы, производственные цеха, склады, квартиры. Монастырям досталась незавидная участь тюрем и колоний.
В это время главным местом заключения для священнослужителей, пришедшие к власти сатанисты избрали Соловецкий монастырь, превратив его в лагерь особого назначения. 
На этом этапе начнёт сбываться предсказание Нострадамуса: «Страны, селения, города, царства и провинции, забывшие о своих древних традициях ради освобождения, попадут в ещё большее рабство и втайне начнут тяготиться этой мнимой свободой».
Борьба Великого Кобеля и Дагона со Святым Духом, по свидетельству Нострадамуса, предопределила возникновение великой империи антихриста в области Атиллы, где войска нового Ксеркса будут столь необозримы, что Дух Святой, явленный немного севернее сорок восьмого градуса, будет…».
– Эти  координаты  подходят Каинску… – задумчиво произнёс Перро, задумавшись. – Итак, Святой Дух будет…
«… Вынужден переселиться, изгнав мерзкого антихриста, пошедшего войной против Великого монарха, являющегося в то время Великим викарием Иисуса Христа, против его Церкви и против царства, которое будет стоять во веки веков.
Ясно, что на роль первого антихриста может претендовать только тот, кто принёс наибольшую жертву сатане. И этот кто-то – Адольф Гитлер! Нужны доказательства? Извольте. Да, область Атиллы – это и Германия, и Скифия. Да, и Германия, и Советский Союз располагали такими вооружёнными силами, которые сопоставимы с армией Ксеркса по отношению к современным ей войскам других народов. Но войной на Сталина с его Церковью и царством пошёл именно Адольф Шикльгрубер. В свою очередь Иосиф Джугашвили был единоличным диктатором, намеревавшимся восстановить Советский Союз в границах Российской империи. А в итоге он распространил своё влияние на территории, о фактическом  обладании которыми самодержавие могло лишь мечтать.
Не трудно догадаться кто из них антихрист, а кто Великий монарх.
Почему в «то время Великий викарий»? Потому что до 1939 года Сталин продолжал дело Великого Кобеля и Дагона по отношению к Церкви. Но затем всё изменилось. Сталин, душа которого была соткана из противоречий, единственный человек, который «в то время» мог и стал «Великим викарием». Он не только впоследствии выступил защитником Церкви, но и укрепил Её. Другие вожди были цельными… несгибаемыми атеистами.
В католической церкви, последователем которой был Мишель Нострадамус, викарий – это епископ, не имеющий своей епархии и помогающий в управлении епархиальному архиерею. И с ролью помощника архиерея всея Руси Сталин, несмотря ни на что, справился…».
– Интересно, интересно, – вырвалось у Перро.
«… Когда никто не мог поставить авторитет Иосифа Виссарионовича под сомнение, благодаря именно ему, «в то время», на заседании политбюро ЦК от 11 ноября 1939 года по отношению к служителям русской православной церкви и православноверующим было принято решение: признать нецелесообразной впредь практику органов НКВД СССР в части арестов служителей русской православной церкви, преследования верующих, а указание  товарища  Ульянова (Ленина) от 1 мая 1919 года за N13666 – 2 «О борьбе с попами и религией», адресованное председателю ВЧК товарищу Дзержинскому, и все соответствующие инструкции ВЧК – ОГПУ – НКВД, касающиеся преследования служителей русской православной церкви и православноверующих, – отменить...».
–  Да  уж,  номерок у этого указания знатный: и тебе лукавая дюжина, и число зверя,  – подметил Перро.
«… В выступлении по радио 3 июля 1941 года, после неизбежного столкновения с антихристом – Гитлером, Великий монарх Сталин использовал принятое в православии обращение «братья и сёстры».
Сталин упорно боролся за величие России и сохранил Церковь Христову от воплощения идей Великого Кобеля и Дагона, мечтавших уничтожить и Церковь, и Россию, да и сам русский народ с его историей.
Не помешает немного цифр. После войны Сталин открыл 22000 приходов и 5 духовных семинарий, которые выпускали 500 человек священников ежегодно. За период с 1939 по 1952 год не было созвано ни одного съезда партии. Однако, за этот же период было проведено три Поместных Церковных Собора, рассмотревших важнейшие вопросы, в том числе отказ от участия славянских поместных церквей в экуменизме.
Именно при Сталине Московской Патриархией проводились работы по подготовке к передаче «права чести» Вселенского Патриархата от Константинопольского к Московскому и всея Руси. Тогда это не получилось, но двое из четырех Восточных патриархов уже были готовы поддержать вековую идею воссоздания Москвы как Третьего Рима...».
– К стыду своему я об этом не знал, – пробубнил себе под нос Перро.
«… Не мудрено, что Патриарх Московский и всея Руси Алексий I (Симанский) перед панихидой в день похорон И. В. Сталина сказал: «Великого Вождя нашего народа Иосифа Виссарионовича Сталина не стало. Упразднилась сила, великая, общественная сила, в которой наш народ ощущал собственную силу, которою он руководился в своих созидательных трудах и предприятиях, которою он утешался в течение многих лет. Нет области, куда бы не проникал взор Великого Вождя… Как человек гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для обыкновенного ума».
Но Сталин только с одной стороны Великий викарий, с другой – он Кровавый Пёс. Чего стоят массовые репрессии с момента убийства Кирова и до смерти Отца народов. К разочарованию горстки старых и новых сталинистов Иосиф Виссарионович не первый, кто удостоился «титула» Отец народов. Его на несколько веков опередил французский король Генрих, но не Генрих Второй Валуа, которому адресовал пророчества Нострадамус, а Генрих Четвёртый – первый из Бурбонов.
История – сплошная цепь событий, скрученных по спирали. Стоит ли удивляться?! Совпадений нет. Есть просто неожиданные закономерности.
И здесь Нострадамус высказывается предельно точно: «Когда вера будет полностью потеряна, они начнут отталкивать левую сторону, чтобы повернуть вправо. Святыни, пришедшие в упадок после победы Великого Кобеля, породившего Кровавого Пса, будут вновь восстановлены».
А вот относительно следующего предвидения псевдоисследователи действуют примитивно, по шаблону.  Нострадамус пишет: «Весной и после неё будут знамения, затем великие перемены и великие землетрясения, когда мир будет поделён на новые сферы влияния. И в это время возникнет новый Вавилон, презренная дочь, выросшая из мерзостей первых жертвоприношений. Однако ему не удастся продержаться дольше 73 лет и 7 месяцев».
Среди очевидного указания на красный террор, наступивший сразу после рождения Страны Советов, который у Нострадамуса образно и точно назван «мерзостями первых жертвоприношений», которые, действительно, были ни с чем несравнимыми, ужасными… Но по порядку.
Многие считали и считают, что новый Вавилон – это Советское государство, детище Лейбы Давидовича Бронштейна, подарок к его дню рождения.
Нет, Страна Советов – не новый Вавилон, а, скорее, новый, только безбожный, Хазарский каганат, в начале существования которого подавляющее большинство руководящих постов занимали представители доминирующего меньшинства той же национальности, что и стоящие на вершине государства, завоёванного князем Святославом.
Атеисты, а по сути, новые саддукеи, де-факто представлявшие незначительное число еврейского населения Российской империи, а лишь его еврейской составляющей, на момент Октябрьского переворота, де-юре пришли к власти с единственной целью – уничтожать всех, всё и вся, даже иудеев. Новые саддукеи навязали идею о мессианстве коммунистов, исповедовавших веру в безверие, что по своей опустошённой сути является самой развращённой разновидностью сатанизма. Они навязали массам поклонение идеологии материалиста Маркса, который первым дал образное определение религии. Но если религия – опиум, то атеизм – эвтаназия души.
Большевики, сконцентрировав в руководстве избранных безбожников, включившись в революционную борьбу, возглавили по-детски наивный, доверчивый и пьющий, в общей массе, пролетариат, и… победили. Началась первая в Истории БЕС ПОЩАДНАЯ промывка мозгов.
Саддукейская элита устами Великого Кобеля, вождя-кагана, и почти не еврея, удивительно быстро добрались до пролетарской, а затем и крестьянской души, отравив её ядом атеизма. Она и сама напялила эту маску и даже свыклись с ней, тем более, что от саддукейского представления о Боге и душе рукой подать в ад. По сути, эта каста большевиков тоже исповедовала религию в самой её извращённой форме. Эдакий религиозный атеизм…».
– Не плохо сказано, – оценил Перро. – И правда, исконную жажду обретения бессмертия души, атеисты подменили неукротимой страстью увековечивания своего Эго в материальных носителях: памятниках, книгах, газетах, значках, марках, названиях городов, сёл, улиц, дворцов культуры и отдыха, санаториев и прочего, прочего, прочего.
«… Согласно саддукейскому мировоззрению признавалась абсолютная свобода воли человека, отрицалось бессмертие души, всякое загробное воздаяние и воскресение мертвых, существование ангелов и духов. Саддукеи считали, что Бог не имеет абсолютно никакого влияния на человеческие деяния. Ни на злые, ни на добрые. Саддукеи утверждали, что человек и только человек несёт ответственность за своё благополучие, равно как и за своё несчастье. Отрицая судьбу, саддукеи, фактически, поставили под сомнение Божий Промысел – основу всего учения Моисея и пророков. 
Такое мировоззрение свойственно людям облечённым властью и отягощённым богатством, какими были саддукеи прошлого и какими остаются новые саддукеи. Признавая существование Бога, саддукеи отказывали и отказывают ему в Божественном. 
Потомки священнического рода избрали власть и богатство, противопоставив себя надежде на спасение Мессией из колена Давида.
Итак, саддукеям Советской власти ничего не надо было изобретать. Вожди нового Хазарского каганата просто сменили Бога, замаскировав веру в сатану партийными лозунгами, сделав массы адептами идеологии разрушения устоев и созидания мракобесия на крови. 
Уже 9 августа 1918 года Ленин, вначале критиковавший индивидуальный террор, в угоду повальному отправляет указания в Пензенский губисполком, в которых ставит задачу: «Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города» …».
– Словосочетание «концентрационный лагерь», если я не ошибаюсь, впервые появилось во время войны за независимость Кубы. Но я читал, что концентрационные лагеря приобрели свой размах… я бы сказал популярность… и современное значение во время англо-бурской войны, когда англичане стали их использовать против гражданского бурского населения. Так что не Советская Россия, не Гитлеровская Германия, а чопорная Англия произвела на свет этот позорный способ расправы над личностью, – пробормотал, озвучив мысли вслух, Перро, поднажав на словах: «популярность», «чопорная» и «личностью».
«… Через три недели, 30 августа, на новосаддукейский террор ответили террором фарисейским. Правоверные иудеи, ощутившие вкус власти после Февральской революции, окрылённые последовавшим в мае того же года Седьмым съездом сионистов России, не смогли смириться с приходом к власти соплеменников – саддукеев-атеистов-сатанистов, разрушивших их радужные надежды. Участники этого форума и не подозревали, что он окажется последним съездом российских сионистов, а его обнадёживающие резолюции – гласом вопиющего в Иудейской пустыне.
Но промежутка между февральским и октябрьским переворотами фарисеям хватило, чтобы самоутвердиться… хотя бы в терроре.
Наступила  роковая  дата – пятница 30 августа 1918 года. По пятницам в Москве проводились так называемые «партийные дни», когда руководители Советской России и столицы должны были выступать перед обманутым народом, полируя пастой гои слов, заверений и проклятий обработанных идеологией болванчиков.
Получив информацию о тех митингах, на которых могли появиться партийные бонзы, Семёнов распределил боевиков следующим образом. Александровский вокзал получила правая эсерка, на редкость красивая женщина, стрелявшая с дьявольской точностью, Лидия Коноплёва, рабочий Усов направился в Петровский парк. Фёдоров-Козлов и Зубков заполучили Хлебную биржу на Гавриковой площади в Басманном районе. Завод Михельсона, рабочие которого ожидали выступление Председателя Совета Народных Комиссаров РСФСР Ленина, облюбовали Фанни Каплан и Новиков, одетый в матросскую форму. По словам Семёнова, мнительную, болезненно честолюбивую, увядающую Каплан, жаждущую сенсации и славы, он намеренно послал на завод, туда, где было больше всего шансов на приезд Ленина. Каплан была вооружена пистолетом браунинг модели 1900 года, заряженным 8 патронами. Несколько пуль имели крестообразные надрезы для увеличения их поражающей силы, а в три из них был введён яд кураре.
На Акатуйской каторге, с 1911 года преобразованной в женскую каторжную тюрьму, Каплан познакомилась со знаменитой эсеркой Марией Спиридоновой и увлеклась программой социалистов-революционеров. Освободили Каплан по личному указанию члена партии эсеров, на тот момент министра юстиции Александра Керенского 3 марта 1917 года. Произошло это на следующий день после занятия им поста.
Это было началом кульминации безумного спектакля, который впитает в себя кровь, боль и отчаяние трёх революций: Первой русской, Февральской и Октябрьской, четырёх войн: Русско-японской, Первой мировой, Гражданской и Второй мировой, и в придачу красного террора и репрессий.
Немного магии чисел и судьбоносных параллелей.
На востоке империи, вдали от двух столиц родился персонаж, утверждавший, что пойдёт другим путём, и тот, кто сошёл с дороги, проторенной Историей.
Первый   актёр,   Владимир   Ульянов,   ставший   Великим   Кобелём,   родился  в г. Симбирске 22 апреля по-новому стилю в семье инспектора симбирских училищ — Ильи Николаевича Ульянова, дослужившегося до действительного статского советника, что в Табели о рангах соответствовало военному чину генерал-майора и давало право на потомственное дворянство.
Через одиннадцать лет в этом же городе, в тот же день, но по старому стилю, в семье коллежского советника, директора Симбирской мужской гимназии Фёдора Михайловича Керенского родился сын Александр.
В будущем старый и новый подход к власти сойдутся в решительном бою. Победит новый, докажет свою несостоятельность, утопив одну шестую мира в крови, ради того, чтобы всё вернулось на круги своя.
Но был ещё третий земляк, Александр Дмитриевич Протопопов, по словам Александра Керенского, «всеми ненавидимый последний царский министр внутренних дел» Российской империи, 16 сентября 1916 года получивший должность по протекции русского Нострадамуса – Григория Распутина. По иронии судьбы он стал последней надеждой обветшалой самодержавной власти с её безуспешными потугами спасти самою себя.
Тот, кого царица называла «наш друг», и кого одни считали порочным, а другие святым, стоя на распутье Её Величества Истории, предсказал гибель Российской империи.
В прощальном письме провидец Григорий Распутин написал: «…Если меня уничтожат дворяне, аристократы, если они прольют мою кровь, то руки их будут запачканы моей кровью 25 лет, и они покинут Россию. Брат поднимется на брата. Они будут ненавидеть и убивать друг друга, и 25 лет в России не будет покоя. Царь земли русской, если ты услышишь звон колокола, который скажет тебе, что Григорий убит, знай, что один из твоих подстроил мою смерть и никто из твоих детей не проживёт больше двух лет... А если и проживёт, то будет о смерти молить Бога, ибо увидит позор и срам земли Русской, пришествие антихриста, мор, нищету, порушенные Храмы Божьи, святыни оплёванные, где каждый станет мертвецом. Русский Царь, ты убит будешь русским народом, а сам народ проклят будет и станет орудием дьявола, убивая друг друга и множа смерть по миру. Три раза по 25 лет будут разбойники чёрные, слуги антихристовы, истреблять народ русский и веру православную. И погибнет земля Русская. И я гибну, погиб уже, и нет меня более среди живых. Молись, молись, будь сильным, думай о своей Благословенной семье».
Именно Григорий Распутин во время первой встречи с императором и императрицей, которая произошла 1 ноября 1905 года, отговорил безвольного монарха, ведущего бессодержательный дневник в перерывах между прогулками и чаепитиями, и его августейшую супругу от побега в Англию… за всё той же традиционной чашечкой чая. Вскоре он становится духовником Романовых и приезжает к царю в любое время без записи на аудиенцию. Нечесаный, заросший мужик завладел умами и сердцами императорской четы.
Если кто-то думает, что отъезд императора повлиял бы на ход Истории, тот ничего не знает о ней. История может споткнуться и даже сбиться с пути, но снова выйти на предначертанный тракт.
Безграничная власть Распутина не устраивала двор. Против него возбуждались дела, но «наш друг» удачно покидал столицу, отправляясь, то в паломничество в Святую землю, то на малую родину.
Возненавидел Распутина и Священный Синод. Епископ Гермоген в рамках колоссальной по замыслу и числу жертв пьесы даже устроил сценку изгнания сатаны из Распутина, публично побив его крестом по голове. Гермоген и прочие вырвали у Распутина священную клятву не приближаться более к членам царской семьи. После этого Гермоген был лишён права присутствования в Священном Синоде с обязательством вернуться во вверенную ему епархию. Решению духовных властей он не подчинился, резко осудив Священный Синод и обер-прокурора в печати.
За десять лет до этого Гермоген, будучи ректором Тифлисской духовной семинарии, возведённым в сан архимандрита, в другой сценке исключил из духовной семинарии Иосифа Джугашвили, будущего Великого викария и Кровавого Пса.
То, что только пообещает сделать Великий князь Николай Николаевич, попытается сделать помешанная Хиония Гусева, ударив Распутина ножом в живот с криком: «Я убила антихриста!». Свидетели утверждали, что от ножевой раны «у Гришки вылезли кишки». Не правда ли, яркий пример чёрного славянского юмора?
Хотя рана была смертельной, Распутин выкарабкался, но после этого стал быстро уставать и начал принимать от болей опиум.
За день до покушения на Григория началась Первая мировая война, а за месяц  до неудачной попытки душевнобольной произошло судьбоносное для всего мира убийство. В Сараево был убит наследник Австро-Венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд.
После начала войны Григорий высказал пожелание прибыть на фронт для благословения солдат. В ответ на это командующий войсками Великий князь Николай Николаевич пообещал повесить Распутина на ближайшем дереве. «Наш друг» не остался в долгу. Он произнёс очередное пророчество, в котором предсказал проигрыш России в войне, если во главе армии не встанет самодержец. Царь послушался Распутина, показав себя бездарным стратегом.
И всё-таки Распутина убили. Это была поистине эпическая сцена, декорации которой хорошо известны. Ночью 17 декабря 1916 года князь Феликс Юсупов, Великий князь Дмитрий Романов и депутат Пуришкевич пригласили Распутина в Юсуповский дворец. Там провидцу предложили его традиционную «Мадеру» и любимые миндальные пирожные, щедро сдобренные цианидом. Но на Распутина это естественно-удивительным образом не подействовало. Конечно, цианид, в самом деле, мог быть нейтрализован глюкозой, но, чтобы такое количество цианида…
Увидев, вернее, не увидев ожидаемого результата, Юсупов выстрелил в спину Григория из револьвера. Пока заговорщики готовились избавиться от тела, провидец внезапно очнулся и, сорвав с плеча Юсупова погон, выбежал на улицу. Три выстрела Пуришкевича повалили Распутина, который лязгал зубами и хрипел. Его били ногами до тех пор, пока он не затих. Григория обвязали шторой и бросили в прорубь Невы. Через три дня его труп выловили. Наличие воды в лёгких свидетельствовало, что Распутин попросту захлебнулся, приняв наследственную смерть, как его старший брат и сестра.
Через два месяца грянула Февральская революция, ознаменовав падение монархии. Предсказание нового Нострадамуса сбылось!
Видимо, у масона Керенского не оказалось более важных дел, чем эксгумация трупа Распутина на следующий день после принятия решения об освобождении политзаключенных и в том числе Фани Каплан. 
Во время кремации, более напоминавшей ритуальное сожжение, его труп поднял руку. Одни увидели в этом римский салют последнему императору России, другие почувствовали в этом жесте предостережение…
Свидетели кремации Распутина не подозревали, что в мир уже пришёл первый антихрист и находится он на излечении в лазарете Красного Креста в Белице под Потсдамом, получив ранение в левое бедро осколком гранаты под Ле Баргюр в первой битве на Сомме на французском театре Первой мировой войны, остающейся одной из самых кровопролитных битв в истории человечества. Армии Британской империи и Французской республики, с одной стороны, и Германской империи, с другой, принесли на алтарь сатаны кровь более чем одного миллиона человек убитыми и ранеными.
Имя первому антихристу, которое означает «благородный волк», выбрала мать-католичка в честь Святого Адольфа, именины которого отмечаются накануне дня рождения её сына.
Раненый зверь жаждал мести за унижение нации, славы вожака Великой стаи и крови, крови, крови…».
– И это ему удалось, – вздохнул Перро, два деда которого так и не вернулись с фронтов самой страшной в Истории войны.
«… Протеже Распутина, земляк Ульянова и Керенского, Протопопов был любим и уважаем в царской семье. К сожалению, его руководство Министерством внутренних дел было коротким. Революционные движения, экономический хаос и неофициальная встреча Протопопова с немецким банкиром Варбургом о возможности заключения сепаратного мира, вызвали волну негодования в правительстве. Его обвинили даже в измене. Принять какие-то меры в свою защиту и навести прядок в стране, Протопопов не успел. Грянула Февральская революция, и он со всеми министрами был арестован и посажен в крепость. После Октябрьского переворота дочери Протопопова подали прошение о помиловании отца, но получили отказ. Вскоре его отправили в Таганскую тюрьму, чтобы в октябре 1918 года расстрелять в порядке «административного усмотрения» в Москве.
Симбирск – это Каинск прошлого. На долю этого тихого городка выпала доля принять в своё лоно троих государственных мужей, сменивших друг друга у руля власти «громогласной» империи.
Симбирск называли «барином на Волге», «дворянским гнездом». Находясь на перекрёстке путей, город был долгие годы важным торговым центром, где проходила знаменитая «сборная» ярмарка, на которую съезжались тысячи и тысячи торговцев и покупателей из многих мест России, а телеграфная связь позволяла жителям Симбирска быть в курсе событий российской и международной жизни.
Александр Керенский с высоты мемуарных размышлений писал о Симбирске, что судьба этого захолустного городка, до которого не дошла ещё железная дорога и куда нерегулярно поступала почта, переплелась с судьбой могущественной империи, что, главным образом, это был город консервативных земледельцев, враждебно настроенных к либеральным реформам.
По словам Керенского, именно в Симбирске, по иронии судьбы, в критические годы истории России, сплелись жизни трёх человек, имея в виду себя, Ленина и Протопопова.
Владимир Ульянов не оставил никаких отзывов о Симбирске. Несмотря на то, что его отец, Илья Николаевич Ульянов, будучи директором симбирских училищ, был начальником Фёдора Михайловича Керенского, по мнению некоторых, их связывали дружеские отношения. И, действительно, у них было много общего в образе жизни, положении в обществе, интересах, происхождении. Но дружба эта была только видимостью.
Будущий Великий Кобель учился в Симбирской гимназии, директором которой был Фёдор Михайлович. Вскоре после смерти отца Владимира за подготовку покушения на российского императора Александра ІІІ по приговору особого присутствия Правительствующего сената был казнён через повешение его брат, Александр Ульянов. В день казни своего брата Владимир сдал на отлично экзамен по географии. Железные нервы или убийственное равнодушие, но факт остаётся фактом. В этот день, говорят, он сказал фразу, ставшую крылатой: «Мы пойдём другим путём». И пошли, спотыкаясь и падая, как пролетарий после зарплаты.
В то время как Владимир Ульянов успешно сдавал выпускные экзамены, шестилетний Саша Керенский тяжело болел.
Мальчика вынуждены были увезти в Казань, где специалисты поставили неутешительный диагноз – туберкулез бедренной кости. На правую ногу ребёнка пришлось надеть тяжёлую металлическую конструкцию. Она мешала не только ходить, но даже вставать с постели. Полгода Саша Керенский провёл привязанным к кровати. Как и большинство детей в подобной ситуации, он стал капризным до невыносимости. Но домашние терпели, стараясь окружить его постоянной заботой и зачастую назойливым вниманием. Болезнь благополучно прошла, но особое отношение к старшему сыну в семье осталось навсегда. Чудесное выздоровление произвело на родителей неизгладимое впечатление. Он стал их любимцем и главной надеждой, которую сынок исключительно по-своему оправдал.
Видимо, из дружеских побуждений Фёдор Михайлович Керенский, он же единственный среди всех учителей, он же директор гимназии, поставил в аттестат зрелости золотого медалиста 1887 года Владимира Ульянова четвёрку по логике. Правда, одна четвёрка, согласно положениям и инструкциям, действовавшим в то время, не являлась препятствием для награждения выпускника гимназии золотой медалью. Высшую ученическую награду мог получить выпускник, имеющий средний балл не ниже 4,5 без четвёрок по математике, словесности, латыни и греческому языку.
Теперь историки гадают, чем был обусловлен поступок «друга семьи» Ульяновых: местью подчинённого сыну умершего руководителя, желанием выслужиться перед властями за покушение его брата на Его Императорское или это была объективная оценка, свидетельствующая, что хвалёная железная логика Великого Кобеля – миф.
Я знаю, вам не надо.
Показательно расстались с золотыми медалями Александр и Владимир Ульяновы. Старший брат гимназическую медаль заложил, чтобы купить азотную кислоту для изготовления бомб. Университетскую медаль постигла та же судьба. Вырученные деньги пошли на отправку в Женеву одного из руководителей террористической группы Говорухина во избежание им ареста.
Что касается вождя мирового пролетариата, то в 1921 году Ленин широким жестом пожертвовал золотую медаль в фонд помощи голодающим Поволжья, своим землякам, но эта лепта не была принята, как не принимались деньги, вырученные от продажи собак, считавшихся у иудеев нечистыми животными, Храмом. Есть все основания полагать,  что указание диктатора не было выполнено по его же тайному распоряжению. Во всяком случае, медаль не была переплавлена и хранится в фондах Государственного исторического музея…». 
«Да, она не спасла даже несколько жизней из миллионов, брошенных на алтарь сатаны, которому мало было убить, ему важно было погубить душу, превратив человека в животное», – сжал скулы Перро и продолжил читать, ритмично кивая головой.
«… Около 5 миллионов человек погибло от голода и его последствий. Люди продавали всё своё имущество за чёрствый кусок хлеба. В селах Самарской, Саратовской и, в особенности, родной Великому Кобелю, Симбирской губернии жители атаковали местные советы c требованием выдачи им пайков. Зачастую родители намеренно избавлялись от лишних ртов. Люди съели всю скотину, а затем принялись за птиц, кошек и собак, чему чрезвычайно обрадовался бы Армиллий Штерн. Затем люди стали поедать людей.
Каннибализм 1921 г. и 1922 г. был засвидетельствован документально. Так, в отчёте члена Волисполкома от 13 апреля 1922 года о проверке села Любимовка, находящегося в Самарской области, было отмечено, что «дикое людоедство» принимает в Любимовке массовые формы. В печке одного жителя он нашёл сваренный кусок плоти человека, а в сенях – горшок с жутким фаршем из того же тела. Возле крыльца было обнаружено множество костей. Когда женщину спросили о том, откуда она взяла человеческую плоть, она призналась, что её 8-летний сын умер от голода и она его разрезала на куски. Потом она убила и свою 15-летнюю дочь, пока девушка спала.
Дошло до того, что жители начали воровать друг у друга запасы человеческого мяса, а в некоторых волостях для пищи выкапывали покойников.
Выжившие дети становились сиротами и пополняли армию беспризорников…».
– Разве не животные те, кто в это время в кабинетах жрал от пуза? – прорвалось наружу негодование Перро.
«… Решение стать юристом возникло у Владимира Ульянова в старших классах гимназии, а во время сдачи экзаменов на аттестат зрелости он заявил о своём желании поступить в Казанский университет на юридический факультет. Читавший в нём лекции по математической физике Шебуев не однажды заявлял, что Владимиру Ульянову «непременно следует поступить на математический факультет, что у него «определенно математический склад ума», а преподаватели русского и древних языков Симбирской гимназии считали, что талантливый гимназист обязательно должен поступить на историко-филологический факультет. Поэтому все сочли выбор Владимира неправильным.
Как оказалось, если бы Ульянов прислушался к мнению преподавателей, мир бы от этого только выиграл.
И ещё один миф. Миф о том, что Фёдор Михайлович Керенский дал своему выпускнику «самую блестящую» характеристику. Помимо вырванных из контекста одобрительных суждений о том, что «ни в гимназии, ни вне её не было замечено за Ульяновым ни одного случая, когда бы он словом или делом вызвал в начальствующих и преподавателях гимназии непохвальное о себе мнение», что «за обучением и нравственным развитием Ульянова всегда тщательно наблюдали родители», что «в основе воспитания лежали религия и разумная дисциплина» были и упоминания об «излишней замкнутости» и «нелюдимости». Как оказалось, в этой части характеристика была объективной, хотя и далеко не «блестящей»…».
– Действительно, похвальное мнение начальствующих и преподавателей… А это упоминание о религии и разумной дисциплине!.. Да, Владимир Ильич, тот ещё… лояльный хамелеон! А что касается нелюдимости, то расстояние от неё до бесчеловечности оказалось таким же небольшим, как от любви до ненависти. Самое удивительное, что можно любить единицы и ненавидеть миллионы, – ни на кого не обращая внимания, произнёс Перро.
«… Предшественник Председателя СНК, Александр Керенский, через двенадцать лет, в 1899 году, оканчивает Ташкентскую гимназию также с золотой медалью.
В характеристике же выданной Керенскому значилось: «… Имею честь уведомить Ваше Превосходительство, что окончивший курс в текущем 1899 году во вверенной мне гимназии с аттестатом зрелости Керенский Александр имеет очень хорошие способности и выдающееся умственное развитие… с особенным интересом занимался историко-литературными предметами и отличался начитанностью. К требованиям гимназической дисциплины относился всегда с должным вниманием. Характер имеет живой и впечатлительный, но, как юноша благовоспитанный, дурных наклонностей никогда не проявлял; в политическом отношении он вполне благонадежный…».
– Ещё один благонадёжный, – иронично произнёс, усмехнувшись, Перро.
«… И снова параллель. Выдающиеся симбирцы окончили одну alma mater. В 1887 году Владимир поступает на юридический факультет Казанского университета, но уже в декабре этого года его исключают из университета и высылают за участие в студенческом движении. В 1891 году Ульянов экстерном сдаёт экзамены за весь курс обучения на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета…».
– Без процесса обучения, предполагающего взаимодействие преподавателя и студента, знания, полученные путём самообразования, безусловно, не могут носить фундаментальный характер и только практика, только общение с коллегами, может восполнить естественные пробелы в таком образовании, – рассудил Перро и не согласиться с ним автору было бы нечестно.
«… В свою очередь Керенский окончил этот же факультет в 1904 году.
Новая параллель. В 1892 году Ульянов возвращается из Петербурга в Самару и 11 февраля зачисляется в списки помощников присяжных поверенных. С этого времени он занимается адвокатской практикой в течение полутора лет, хотя очень нерегулярно, проводя большую часть времени в марксистском кружке. Известно, что в 1892 году он участвовал в уголовных и гражданских процессах чаще, чем в 1893 году…».
– Вот-вот, самоучка и профессионал – не одно и тоже, – нашёл подтверждение своим рассуждениям Перро.
«… Характерным был первый процесс Владимира Ульянова. Крещённый в шестилетнем   возрасте   в   Никольской  церкви  г.  Симбирска,  непримиримый  атеист, 18 марта 1892 года защищал мастерового, портного по профессии, Муленкова, которого обвинили в совершении тяжкого преступления – богохульства. Безбожник Ленин сделал всё, чтобы смягчить наказание подсудимому, который был приговорён к относительно мягкому наказанию – одному году тюрьмы. Почти все дела, которыми занимался Владимир Ильич, были в основном связаны с мелкими кражами или покушением на такое же мелкое воровство.
«Великий защитник» на «мелких делах» не мог состояться, а начал рождаться мелочный, ущербный… великий вождь, Великий Кобель…».
– Неплохо, неплохо, – согласился, оценив высказывание, Перро.
«… Что касается Керенского, то он на адвокатском поприще достиг и успеха и славы,  в отличие от Владимира Ульянова, участвуя в ряде крупных политических процессов. 
В октябре 1906 года по просьбе адвоката Соколова он начал свою карьеру политического защитника на судебном процессе в Ревеле, защищая крестьян, разграбивших поместья остзейских баронов.
Александр Керенский с 22 декабря 1909 года становится присяжным поверенным в Санкт-Петербурге. В 1910 году Керенский был главным защитником на процессе социалистов-революционеров туркестанской организации, обвиняемых в антиправительственных вооружённых акциях. Процесс для эсеров прошёл благополучно, адвокату удалось не допустить вынесения смертных приговоров.
В 1912 году Александр Керенский участвовал в общественной комиссии, так называемой «комиссии адвокатов», по расследованию расстрела рабочих на Ленских золотых приисках. Это дело получило огромный резонанс.
Ленский расстрел произошёл 17 апреля 1912 года на приисках Ленского золотопромышленного товарищества. Непосредственным поводом для забастовки послужило непригодное в пищу мясо…».
– Символично! Российская империя протухла, как куски мяса на приисках, – прокомментировал прочитанное Перро.
«… Ленские события послужили появлению легенды, подтвердившей силу хитросплетений судеб двух разно славных земляков. Согласно ей, псевдоним «Ленин» Великий Кобель взял себе после ленского расстрела. Это ложь. Ульянов стал Лениным с конца 1901 года.
Керенский оказался причастным к делу Бейлиса – самому громкому процессу в истории правосудия Российской империи. Еврея Менахема Менделя Бейлиса обвинили в ритуальном убийстве 12-летнего ученика подготовительного класса Киево-Софийского духовного училища Андрея Ющинского 12 марта 1911 года. Через 4 месяца после обнаружения трупа Ющинского Бейлис, работавший неподалеку от этого места на заводе приказчиком, был арестован в качестве подозреваемого и провёл в тюрьме 2 года.
Керенский активно выступил в поддержку Бейлиса, в связи с чем подвергся судебному преследованию в ходе дела 25 адвокатов. Он, будучи депутатом Государственной думы, и адвокат Соколов, оба члены Верховного совета Великого Востока народов России, выступили инициаторами рассмотрения и принятия заявления в защиту Бейлиса…».
– Робеспьер с его Великой Французской революцией, Авраам Линкольн с его гражданской войной, Керенский, Ульянов… Да, среди адвокатов немало тех, кто насытил кровью ад, – высказался вслух Перро.
«… Великий Восток народов России был создан на учредительном съезде в Москве летом 1912 года. Правда, другие масонские организации его не признали. Руководящим органом организации был Верховный совет, во главе которого стоял Генеральный секретарь.
Немного информации… естественно, исключительно для размышления. Верховный Совет стал высшим представительным и законодательным органом государственной власти СССР с 1938 года, а должность Генерального секретаря была признана сосредоточить в одних руках работу по кадровым вопросам партии, и была учреждена 3 апреля 1922 года по предложению Великого Кобеля, а занял её Кровавый Пёс. 
Первым Генеральным секретарём Верховного Совета Великого Востока народов России стал Некрасов, а Керенский занял должность Генерального секретаря вольных каменщиков на шесть лет раньше, чем Генеральным секретарём партии стал Кровавый Пёс, так и не освободившийся от поводка Призрака коммунизма Карла Маркса.
И вот настал апофеоз пересечения судеб, переросший в грандиозное политическое противостояние, сценой которого стала Российская империя.
Керенскому удалось опередить своего старшего визави в политике, но он остался в Истории лишь бледным подобием своих преемников – вначале Дагона-Троцкого, а затем и Великого Кобеля – Ленина.
Будучи министром юстиции во Временном правительстве, Керенский зачастую выступал в роли дипломата, предопределив политику дробления империи, продолженную наркомом иностранных дел Троцким. Керенский инициировал признание независимости Польши и восстановление конституции Финляндии. Затем он стал военным и морским министром. Хотя июньская жертва последнего наступления русских войск в Первой мировой войне была бледным подобием жертвоприношений Дагона-Троцкого, именно она их и подготовила…
Заслуги Великого Кобеля, Дагона и Кровавого Пса не остались безнаказанными.
Служение сатане даёт власть. И чем преданнее служение, тем больше власти, но чем больше власти от сатаны, тем страшнее воздаяние…».
– Что касается Троцкого – не спорю, воздаяние было, а что касается Ленина и Сталина… Хотя вот…
«… Воздаяние – это не наказание тела, это казнь души. Заканчивая повествование, я хочу рассказать о воздаянии, которое постигло кумиров пролетариата, скованных обломками цепей пролетариата. Заразив своими идеалами миллионы людей, продолжая сеять кровь и разрушения на Земле, они не заслужили даже покоя ни здесь, ни там…
Поздней осенью 1923 г. не в полном составе собралось Политбюро. Не было Зиновьева и Томского. Сталин сообщил Калинину, Бухарину, Троцкому, Каменеву и Рыкову о том, что состояние здоровья Ленина ухудшается и не исключен смертельный исход.
Всероссийский староста в ответ на сказанное заявил, что похороны должны быть такими величественными, каких мир еще никогда не видывал.
Отец народов поддержал Калинина и, рассуждая о способах захоронения, заявил, что в сожжении, уничтожении, рассеянии праха русская мысль всегда видела как бы последний высший суд над теми, кто подлежал казни.
– Некоторые товарищи полагают, что современная наука имеет возможность с помощью бальзамирования надолго сохранить тело усопшего, во всяком случае, достаточно долгое время, чтобы позволить нашему сознанию привыкнуть к мысли, что Ленина среди нас всё-таки нет, – закончил мысль Сталин, вызвав красноречивое негодование Дагона.
– Когда тов. Сталин договорил до конца свою речь, тогда только мне стало понятным, куда клонят эти сначала непонятные рассуждения и указания, что Ленин –  русский человек и его надо хоронить по-русски. По-русски, по канонам русской православной церкви, угодники делались мощами. По-видимому, нам, партии революционного марксизма, советуют идти в ту же сторону – сохранить тело Ленина. Прежде были мощи Сергея Радонежского и Серафима Саровского, теперь хотят их заменить мощами Владимира Ильича. Я очень хотел бы знать, кто эти товарищи в провинции, которые, по словам Сталина, предлагают с помощью современной науки бальзамировать останки Ленина, создать из них мощи. Я бы им сказал, что с наукой марксизма они не имеют ничего общего, – беспощадно иронизировал Троцкий, намекая на семинарское образования Сталина.
– … Хотят возвеличить физический прах… Говорят, например, о переносе из Англии к нам в Москву праха Маркса. Приходилось даже слышать, что сей прах, похороненный около Кремлевской стены, как бы прибавит «святости», значения всему этому месту, всем погребённым в братском кладбище. Это чёрт знает что! – Николаша-Бухарин неожиданно поддержал вождя левой оппозиции.
– Эта затея – не что иное, как самое настоящее «поповство», сам Ленин осудил бы её и отверг, – воспользовался редкой возможностью сворой наброситься на Кровавого Пса Каменев.
Коба был внешне не возмутим, но он не умел прощать, хотя, благодаря своей извращенной мести, Отец народов часто приближал к себе жертву на расстояние броска кобры, которой начинало казаться, что Сталин ему друг или покровитель, что прошло много времени, и он забыл обиду.
Всероссийский староста, по сути, поддерживая Кровавого Пса, продолжал настаивать, что Ленина нельзя хоронить, как простого смертного. Рыков тоже непрямо высказался в пользу бальзамирования, дав понять, что ритуал похорон Ленина должен отличаться от обычных похорон.
Но когда Ленин умер, планировалось в конце недели предать тело погребению. Во вторник 22 января делавший вскрытие вождя доктор Абрикосов осуществил бальзамирование Ленина с целью сохранить его тело в течение шести дней, то есть, до похорон.
Бонч-Бруевич позже писал, что через несколько дней было принято решение о новом бальзамировании, но на этот раз на срок сорок дней. Этот срок входит в традиции русской православной церкви: в течение 40 дней читаются молитвы по усопшим.
В резолюции Центрального Комитета СССР сообщалось: «Идя навстречу желанию, заявленному многочисленными делегациями и обращениями в ЦИК СССР; и в целях представления всем желающим, которые не успели прибыть в Москву ко дню похорон, возможности проститься с любимым вождем, президиум ЦИК Союза постановляет:
1) Гроб с телом Владимира Ильича сохранить в склепе, сделав последний доступным для посещения населения.
2) Склеп соорудить у Кремлевской стены на Красной площади среди братской могилы борцов Октябрьской революции».
  Уход за телом был поручен Абрикосову.
  – Нет, не уйдет! Он и физически останется с нами, хотя бы на время. О, как хорошо мы понимаем горячее желание рабочих навсегда сохранить тело Ленина, чтобы все грядущие поколения могли видеть того, кто подал сигнал к освобождению угнетенного человечества. К сожалению, до сих пор наука не нашла средства сохранить навсегда человеческие останки. Но мы знаем, что будут приняты все меры к тому, чтобы на возможно более долгое время тело Ленина было предохранено от тления и чтобы все, кто пожелает, могли поклониться его останкам, – распылялся в день траурной церемонии Юрий Михайлович Стеклов, он же Нахамкис Овший Моисеевич, естественно, российский революционер и публицист.
  – Весь народ мечтает навсегда сохранить останки вождя, чтобы всегда лицезреть их, – через два дня после похорон продолжал разглагольствовать Нахамкис.
Лицезреть! Устаревшее или ироническое, это слово явно вязалось с пьесой, которую можно было бы смело назвать,  например, «Пролетарский фараон» или «Осирис пролетариата», или что-то в этом духе или душке.
 «Товарищи рабочие… и крестьяне! Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т. д. Всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много ещё нищеты, неустройства в нашей стране. Хотите почтить имя Владимира Ильича – устраивайте ясли, детские сады, дома, школы, библиотеки, амбулатории, больницы, дома для инвалидов и т. д., и самое главное – давайте во всем проводить в жизнь его заветы», –опубликовала в «Правде», по сути, протест, Крупская, когда узнала о намерении «законсервировать» тело Ленина. Она интуитивно чувствовала, что это будет означать для его обречённой души.
Сёстры и брат Великого Кобеля также не одобрили бальзамирования.
И всё-таки решающую роль в решении превратить гробницу Ленина в место поклонения сыграла информация…
Примечательно, но за год и три месяца до смерти Ленина в Луксоре было найдено погребение, на удивление, не ставшее жертвой «охотников за древностями». Открытие гробницы египетского фараона Тутанхамона всколыхнуло весь мир. Туристы нескончаемым потоком устремились в Луксор, бизнесмены даже принялись за изготовление одежды по образцу, найденному в гробнице. Понаблюдать за наиболее важными этапами раскопок приглашались члены королевских семей, пока газеты не запестрели рассказами о «проклятии» мумии фараона после того, как организатор раскопок, лорд Карнарвон, умер весной 1923 г. от пневмонии.
Ещё не были сняты бинты, в которые была закутана мумия, а публика уже была оповещена о намерении археологов изучить мумию. О, предстоящему событию было посвящено немало статей! Особенно внимание читателей всего мира, в том числе советских, располагавших доступом к западной прессе, привлекла информация о загадочных свойствах тела, не истлевшего за три тысячи лет.
По сути, это и определило решение сохранить тело Ленина и поместить его в роскошный Мавзолей. Об этом косвенно намекал тот самый Юрий Стеклов – Нахамкис, который сравнивал захоронение Ленина с похоронами «основателей великих государств древности» … вместе с которыми в могилы опускали и их рабов. Тела царей скрывали в замысловатых лабиринтах, объяснял он, чтобы «подавленные массы» не осквернили их могил…».
– Да, Кровавый Пёс, похоронив вождя мирового пролетариата как фараона, отправил к нему в услужение миллионы жертв репрессий, – высказался Перро.
«… Неудивительно, что, когда Мавзолей с телом Ленина, напичканным не битумом, кедровым маслом, растительными смолами и природной содой, а глицерином, формалином и уксуснокислым калием, был открыт для посещений, один их специалистов, участвовавших в бальзамировании, в интервью прямо сравнил проделанную работу с трудом древнеегипетских коллег.
Константин Мельников, архитектор, автор проекта саркофага Ленина, утверждал, что «общая идея» вечного хранения и публичной демонстрации Великого Кобеля принадлежала Леониду Красину, который перенял веру Богданова в физическое бессмертие и идеи Фёдорова, который считал, что в будущем станет возможным воскресение человека во плоти.
– «Я уверен, что наступит момент, когда наука станет так могущественна, что в состоянии будет воссоздавать погибший организм. Я уверен, что настанет момент, когда по элементам жизни человека можно будет восстановить физически человека. И я уверен, что когда наступит этот момент, когда освобожденное человечество, пользуясь всем могуществом науки и техники, силу и величину которых нельзя сейчас себе представить, сможет воскрешать великих деятелей, борцов за освобождение человечества, – я уверен, что в этот момент среди великих деятелей  будет  и  наш  товарищ  Лев Яковлевич», – провозгласил Красин ещё в 1921 году на похоронах Л. Я. Карпова, российского химика-технолога и революционера, организатора химической промышленности, члена Президиума ВСНХ РСФСР.
Именно ему, тремя годами позже была поручена забота о сохранении тела Ленина. Разве не заслуживал бессмертия Великий Кобель, если его «заработал» … потом, в светлом будущем, даже Карпов?..».
– Бессмертие тела обречённой души – чистилище, обрекающее её в прах, – глубокомысленно изрёк вслух Перро и продолжил читать.
«… Что касается Троцкого, то в мае 1940 года было совершено неудачное покушение на его жизнь, которым руководил тайный агент НКВД Григулевич. Налёт возглавил мексиканский художник Сикейрос, убеждённый сталинист.
Ворвавшиеся в комнату, где находился Дагон, исполнители приговора не прицельно расстреляли все патроны и поспешно скрылись. Спрятавшийся за кроватью Лейб Давидович вместе с женой и внуком, не пострадал. Эту неудачу Сикейрос позднее пояснил неопытностью и волнением членов его группы…
Ранним утром 20 августа 1940 года агент НКВД Рамон Меркадер, который ранее проник в окружение Троцкого под маской его преданного приверженца, пришёл к Дагону, якобы, чтобы показать свою рукопись. Когда Бронштейн сел её читать, Меркадер неожиданно ударил противника Великого Кобеля и Кровавого Пса по голове ледорубом, принесённым под плащом.
Рана была глубокой, но Троцкий, получив страшное увечье, прожил ещё почти сутки. После кремации Бронштейн был похоронен во дворе дома в Койокане.
Газета «Правда» 24 августа за авторством Сталина опубликовала некролог «Бесславная смерть Троцкого».
После отбытия двадцатилетнего тюремного наказания, убийца Бронштейна приехал в СССР, где ему было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина.
Через год, в ночь с 31 октября на 1 ноября 1961 года по решению XXII съезда ЦК КПСС тело Сталина вынесли из Мавзолея, где он находился с 9 марта 1953 года.
Вопреки ожиданиям новость о выносе тела Сталина из Мавзолея граждане СССР на удивление восприняли спокойно.
В 1970 году на могиле Сталина был установлен памятник работы скульптора Николая Томского.
Вот так прижизненное воздаяние настигло Дагона, а посмертное Великого Кобеля и Кровавого Пса. От них, изменивших фамилии на клички, ещё при жизни отвернулись предки и не сразу, с болью и оговорками, потомки…
И ещё, Вы хотите знать, почему «новый Вавилон» – это не Советское государство? Я решил дать вам ответ. Это моё право. Право Знатного.
Нострадамус пишет, что новый Вавилон – это презренная дочь, выросшая из мерзости первых жертвоприношений. Провидец утверждает, что новый Вавилон не может продержаться дольше 73 лет и 7 месяцев. Псевдоисследователей сбило с мысли то, что СССР по Нострадамусу должен был прекратить своё существование не позднее мая 1991 года, а официально государство бесчисленных жертвоприношений прекратило своё существование в декабре 1991 года. Почти совпало, если только за «почти» можно принять временной промежуток в полгода. Но нестыковка в том, что, когда речь идёт о таком провидце, как Нострадамус, да ещё и в случае использования им цифр, «почти» не считается.
Предсказатель свидетельствует, что появлению нового Вавилона будут предшествовать весенние и последующие знамения, затем великие перемены и великие землетрясения.
Разве не ярчайшее знамение – победа над антихристом-Гитлером и его союзниками в невиданной и непревзойдённой по числу жертв войне? А атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки?! Хотите традиционных знамений? Извольте. Околосолнечные кометы Крейца, регулярно появлявшиеся в девятнадцатом веке, вдруг неожиданно «пропали с горизонта» и удостоили планету своим вниманием только в год Великой Победы над германским фашизмом и японским милитаризмом.
С великими землетрясениями ещё проще. Чего стоят землетрясения в Белуджистане 1945 года, в «потерянном раю» Гавайских островов 1 апреля 1946 года, ашхабадское 1948 года, эквадорское 1949 года и индо-тибетское 1950 года?
А великие перемены? Подготовка прихода второго антихриста началась в период земной жизни первого. Окончание Второй мировой войны стало началом Третьей.  Две великие перемены положили начало разделению мира на новые сферы влияния.
Первая перемена – образование НАТО 4 апреля 1949 года в США с основной целью «защитить Европу от советского влияния». Эта перемена сделала решающий шаг к новому миропорядку.
Вторая перемена – создание 14 мая 1955 года Организации Варшавского Договора, военного союза европейских социалистических государств, ведущую роль в котором, естественно, занял СССР. Эта перемена закрепила систему глобальных противоречий – новый Вавилон.
На месте разрушенной, недостроенной башни сверхдержавы начали строить новую, двуглавую, чтобы доказать чья система «выше», а значит, лучше.
Во время первой попытки построить Вавилонскую башню Господь создал новые языки, чтобы люди перестали понимать друг друга, не смогли продолжить строительство и рассеялись по всей земле. Так, человеческая гордыня подготовила почву для прихода первого антихриста.
Во втором случае, соревнование двух башен, двух правд привело к тому, что они заглушили ростки Истины после победы в войне с первым антихристом. Дух противоречий подготовил почву для прихода второго антихриста – Армиллия, который с весны 2019 года должен был начать своё победное шествие.
Но не начнёт… Он будет убит. Это моё право.
Путь к Творцу идёт через Бога. Бог и Диавол – Первые творения Господа. Они не воюют между собой. Они воют за Славу перед Творцом. За Его творение по образу и подобию, за Его частицу, за Человека. Чем больше побед, тем больше Славы. Чем больше Славы, тем больше Силы. Если силы будет больше у Диавола – мир обречён. Антихрист – надежда Дьявола, ставшего в этом мире сатаной.
Почему я Шут? Отвечу.
Что есть Истина? Так и есть — исть, есть. Истина – то, что едят, поглощают в себя. Иначе Истина – то, что даёт всем жизнь. Личность есть Истина, или же Шут – тот, кто не думает о себе, не мнит, но мыслит о других! Ему есть о других забота! Потому, Шут – от Первых, слава шутам!
Если понял, напишешь то, что приблизит Истину, если не понял – можешь написать правду. Свою правду, которая никому не нужна».
Только Перро закончил чтение, раздался нечеловеческий, обречённый крик. Ветхий врач-гинеколог, принимавший роды у Зои Израилевны, вздрогнул, услышав знакомый, ни на что не похожий возглас. Тут же последовало пять нервных пистолетных выстрелов и сдержанный победный собачий вой, утонувший в звериной хрипоте…
Лариса красиво улыбалась, устремив неподвижный взгляд в звёздный океан забвения или наджеды. Армиллий, истекая кровью, лежал уткнувшись лицом в асфальт и страшно стонал. В его руке был зажат Walther P99. Раненый Босс полз к вековому дубу, на котором был приколот лист бумаги с нарисованным уроборосом – свернувшимся в кольцо змеем, кусающим себя за хвост.
В этот момент Фрол рассмеялся, потому что настоящий смех – это слёзы. Даю Слово.
 
01.02.2014