Два довольно ветхих, неуверенно держащихся на слабых ногах старика-педераста, поддерживая друг друга, медленно пробираются по людной, шумной европейской улице к своему старому, никогда не слышавшему детского смеха, обветшалому дому, где они душа в душу прожили вместе почти 50 лет!
Я, молодой, начинающий репортёр муниципальной семейной газеты " Голубой листок", сопровождаю их и с трепетом и глубоким внутренним волнением ещё и ещё раз мысленно проговариваю заранее подготовленные вопросы предстоящего интервью. Трогательная история этих старых влюбленных недавно случайно попала на телевидение и теперь вокруг них крутилась информационная карусель. Общественность жаждала подробностей этой большой вдохновляющей любви.
Когда мы, наконец, рассаживаемся вокруг стола покрытого старенькой, но чистой и пахнущей свежестью желтой скатертью, аккуратно заштопанной в некоторых местах, я прерывающимся от волнения голосом задаю свой первый вопрос: " -Скажите пожалуйста, наших читателей бесконечно интересует, как вам удалось пронести свою любовь через все эти долгие и наверное непростые для вас годы?»
Глава семьи, ссутулившись и низко опустив седую с большой плешью голову, долго молчал и только громко причмокивал своими влажными бесцветными губами. Потом не спеша извлек из кармана большой розовый с мелкими синими цветочками платок, громко высморкался и наконец слабым дребезжащим голосом заговорил:" -Да всяко бывало, сынок. Настоящая- то любовь, это ведь, понимаешь ты, труд. Иногда тяжёлый. Понимаешь, разница в возрасте у нас большая, почти десять лет. Пока, понимаешь ты, притерлись, пока узнали, оценили друга друга по- настоящему, сколько копьев то было сломано? Эээ, и не сосчитать. Молодой он был, понимаешь, горячий, влюбчивый до чертиков. Шибко изменял мне поначалу - то. Ну и я тоже был хорош, если уж правду - то говорить. Ревновал! Страсть как ревновал".
Старик прерывисто вздохнул, закрыл глаза и помолчал.
-Понимаешь, бывало нет его ночью. Час, два нету. Я не сплю. Мечусь как тигр в клетке, переживаю, понимаешь ты. А он приходит весь такой чужой. Не твоё дело, говорит, где был. Как не моё? Я то вижу, сердце же не обманешь, с гулек явился. Сразу видать. Да и мужиками чужими пахнёт от него. Уж я то чую.
- Вот бывало и выясняем до утра. Чего, спрашивается, не хватало ему тогда? Зарплату я всю всегда, понимаешь ты, домой приносил. Не пил, не курил никогда. Дом - полная чаша, как говорится, а ему все не ймется».
Голос у старика окреп, стал на тон выше, да и сам он как- то приосанился, раскраснелся и оживился. Воспоминания нахлынули на него.
- Скажите, а как вы познакомились?
- Я тебе говорю,- продолжал старик, не слушая меня, дом полная чаша. Понимаешь ты, полная чаша. Дедушка потряс в воздухе указательным пальцем.
-Одних тряпок я ему сколько покупал. А духов разных.. Э, и не сосчитать! Заливал его, понимаешь ты, духами. А он гад все бегал и бегал.
Понимаешь, старик горько покачал головой, детей не было у нас. Были бы дети он бы так не бегал. Дети, они ведь, понимаешь ты, связывают, скрепляют супружеские узы-то.
Мы уж было и решили взять ребёночка в семью. Да все никак договориться не могли, кого нам брать. Я девочку хотел, а он мальчика. Вот и спорили с ним. Спорили, спорили, да так без детей и остались.
Вот он и бегал гад.
Пока не добегался однажды.
Хозяин замолчал и неожиданно заплакал. Закрыв лицо платком, он плакал и плакал, не переставая. Повисла тяжёлая пауза.
Второй член семьи, худой, сгорбленный старичок с крашеными, скорей всего хной, длинными, завязанными в жидкий хвост волосами, как-то странно улыбаясь, все это время молча сидел, оперевшись руками на старую трость и никак не реагировал на рассказ своего супруга.
- Скажите, попытался я вернуть старика в реальность и заодно попробовать сместить разговор в шутливую плоскость, а как вы решали вопрос с тещей?
Старик неожиданно перестал плакать, вытер покрасневший нос и непонимающим взглядом какое-то время смотрел на меня. Потом заговорил, пропустив мой вопрос мимо ушей.
-Я его так любил. Так любил!
Он зажмурил глаза и потряс головой.
-Да и он меня, я знаю. Он меня тоже любил. Только молодой он был очень, понимаешь, горячий. Увлекался сильно! Натура у него была такая, увлекающаяся.
-Как то пришел он поздно в очередной раз. Ну ссориться стали. И он, понимаешь ты, ни того ни с сего вдруг говорит, что разлюбил. Разлюбил я тебя, Жорж, говорит. Представляешь? Старый Жорж со страдальческим выражением лица протянул ко мне свои худые, жилистые руки.
-Как так разлюбил, спрашиваю? А он болтает и болтает про любовь. Мол влюбился и что у него теперь есть новый молодой человек и что он требует развода.
-Кровь ударила мне в лицо, не помню как схватил, понимаешь ты, вот этот вот стул, да и стукнул им его по голове. Возбужденный Жорж указал костлявым дрожащим пальцем на стоящий рядом со мной старый гнутый венский стул.
-Ну упал он, понимаешь ты, как подкошенный. Без сознания долго был. Я уж испугался, хотел врачей вызывать, но потом ничего, отошел.
Старик улыбнулся и помолчал.
-Вот с того дня и живем душа в душу. Настоящая, понимаешь ты, любовь тогда-то и поселилась в нашем доме. В раз перестал он бегать и влюбляться в придурков разных. Вот только молчаливый почему-то очень стал. Молчит, понимаешь ты, все время. По хозяйству в основном. Один из дому, без меня, ни-ни, ни ногой. Он у меня такой рукодельник. Вот попробуй-ка, сынок, печенье. Это его произведение.
Хозяин дома с гордостью подвинул ко мне вазу с печеньем.
Его старый, потрепанный жизнью возлюбленный всё с той же странной улыбкой на морщинистом, плохо выбритом лице, так и не проронив ни слова, молча сидел напротив и думал о чем то своем, о девичьем.