Ты шел тогда со своей подругой ранним утром. Стояли густые туманы, что казалось, будто вы, уподобившись богам Олимпа, способны были ходить средь облаков и наблюдать с этой высоты на дела ничтожных людишек. Однако, по моему убеждению, те греки, что придумали мифы, на самом деле верили в то, что эти боги – суть такие же люди, только стоят они выше, о чем говорил хотя бы тот факт, что эти высшие существа предавалась самым низким страстям, так свойственным обычным смертным. Вы вышли из тумана. Впереди показалась типичная советская коробка, в которой и жила твоя девушка. Казалось, что помимо иссиня-серого тумана больше ничего не могло вас удивить, или, если угодно, заставить помечтать, пофилософствовать. Но все в один миг изменилось. Острый звук молнией резанул по твоему уху – тебе казалось, что вот-вот пойдет кровь. Именно поэтому, ты машинально приложил руку к уху, и, не заметив следов влаги, вернул её на прежнее место. За звуком последовала картинка в твой мозг (конечно, это все произошло в единый миг). Ты видел, как некий мужчина, пройдевший земную жизнь до половины, бежал куда-то прочь. Ты сразу увидел, что произошло. Одно из окон второго этажа было разбито брошенным им камнем. В нежно-голубом окне зияла черная дыра, от которой паутинкой или, если позволите, тонкими древесными ветками шли в разные стороны трещины. Тебе они, правда, показались похожими скорее на морщины; и я полностью согласен с тобой.
Первое, что ты тогда хотел сделать, это побежать за нарушителем. Не потому что ты хотел показать свою силу перед ней или же потому что был наполнен осознанием своего гражданского долга – нет – ты хотел настигнуть его, именно потому что он – нарушитель. Но твоя спутница смогла тебя остановить.
- Пусть идет, - сказала она, цепко держа тебя за правую руку, и добавила то, чего ты не мог ожидать, но что давно знал я: он разбил своё окно.
Ты был в недоумении. И правда, зачем разбивать своё же окно? Какой от этого прок? Кому он что хочет доказать? Может, он – сумасшедший?
Вы подошли к тому месту, где над тем злополучным окном, лежали осколки. Ты посмотрел вниз на эти кусочки, бывшие целым. Тогда ты еще был молод и не понимал, что они, даже валяясь у тебя под ногами, всё равно были целыми.
- Зачем он это сделал? – резонно задал ты вопрос, и уставил свой взгляд на её синие глаза.
- Он работал и работает до сих пор стекольщиком. Работает на одну оконную компанию. Но у него есть одна странность, о которой уже давно знают все жильцы, - он каждую неделю бьёт своё же окно камнями, которые берет у той качели.
Ты проследил за рукой и ходом мыслей твоей подруги, но ты всё равно до конца еще ничего не понял.
- И зачем ему бить своё же стекло? Ему основной работы мало? – недоумевал ты.
- Работы, я думаю, у него достаточно, - легко ответила она, а затем, посмотрев в твои глаза и прочитав в них твои мысли, добавила: не думай, что в его действиях есть какая-то материальная выгода. Вовсе нет.
- Он – сумасшедший? – с видом всепонимания спросил ты утвердительно.
- Все мы в некотором роде такие, - серьезно ответила она и, смеясь, добавила: Я вон, например, ношу на руке сломанные часы.
Ты посмеялся вместе с ней. Однако глаза твои не смеялись, а с какой-то необъяснимой тоской глядели на её поломанные часы. Они весьма странно работали: то прерывались, то шли вперед, то назад – словом, жили своей жизнью. За то она эти часы и любила, ведь если бы они были такие, к примеру, как у тебя, то в них не было той притягательной прелести. Жаль, что тогда ты не понимал такой простой истины. Но хорошо, что ты, однако, затем это понял. Да и не мог ты не понять. Ты – умен. Я вообще уверен, что не бывает глупых людей, а есть лишь те, кому либо физически не дано быть цельными, либо лентяи, которые просто не живут, а скорее существуют.
- А что люди? Это разве не мешает соседями? – ты продолжил задавать глупые вопросы.
- А что они могут? Ну, вызывали полицию, медиков, да и сами ходили. Никакие увещевания не имели нужного им результата. Он продолжал чинить и бить это прекрасное окно.
- Прекрасное окно, - словно эхом повторил ты, сам тогда не осознавая зачем.
Ты опустил глаза, не зная, какое еще слово обронить. Но вдруг ты понял, что нужно было наоборот – поднять. Ты опустился на корточки и вгляделся в осколки. Они все были разные, но, меж тем, похожи. Все они были «такие же, но не такие», как ты выражался, когда был маленьким. И ты выбрал среди них особенный. Это был треугольник с одним неровным ребром. Ты сжал его в руке, после чего из щели между средним и указательным пальцами у тебя пошла тонкая капля крови, которая упала на серый асфальт и растворилась в нём, как миг растворяется в вечности.
Далее вы прошли внутрь дома.
Следующим утром, таким же туманным, вы зашли из черноты и безсветности коридора в мокрый туман. Он тут же обнял ваши тела, не оставляя ни одного свободного от него места. Ты посмотрел на место, где вчера лежали осколки. Их там не было – видать, дворник проворно смёл их лохматым веником в гнутый совок. Вы отошли от здания на двенадцать шагов и синхронно обернулись: окно всё также зияло своим отверстием, и всё также трещины, словно паутина, были раскинуты от центра. Вы собирались куда-то идти. Я не помню куда… Вы, наверняка, сами не знали куда… Да и не важно… Но тут вас остановил появившийся из подъезда людской гул и крик.
Через считанные секунды из входа в здание вышли двое полицейских, держащие того стекольщика, а позади них двое из скорой помощи и, конечно же, праздные зеваки. Стекольщик был ранен: его окровавленная рука держала перебинтованное ребро. Пятно темной essentia vita расширялось на белой поверхности бинтов. Он что-то кричал. Она смотрела, как ты глядел на него: твой взгляд был полон сострадания и соучастия. Тогда ты понял всё.
Когда стекольщика спрятали в машину, где он вскорости и умер, вы ушли в глубь тумана, держа друг друга за руки и думая об одном.