Глава 7
Курьер
- Послушай, Увендра! Прекрати дергаться! Ты нас обоих спалишь и все дело завалишь ! - злобным шепотом внушал Тиоракис своему спутнику, когда они шли по грязноватому перрону Восточного вокзала, среди громко шаркающей и оживленно галдящей толпы, составленной из пассажиров прибывшего поезда, а также из тех, кто этих самых пассажиров встречал.
Тиооракис с Увендрой специально выбрали кружной маршрут, чтобы заехать в столицу не с южного направления, находившегося под особо бдительный вниманием постов полиции и военной жандармерии, а с востока, который не был у властей на таком сильном подозрении. Однако поведение Увендры, будто бы специально демонстрировало всем окружающим: у этого парня в самом обыкновенном на вид основательно потасканном бауле наверняка спрятано, что-то такое... ну, как минимум, части расчлененного трупа. Увендра поминутно судорожно оглядывался и вздрагивал, в случае, если поблизости раздавался случайный громкий оклик; во время остановок для отдыха он суетился, тщетно пытаясь запихнуть свою тяжелую и весьма объемную ношу в какое-нибудь укрытие; проходя в потоке людей по бесконечным путанным коридорам, переходам и залам громадного вокзала, резко изменял траекторию движения, если только замечал на пути своего движения форму случайного полицейского, или даже что-то просто похожее на неё...
Тиоракис бесился. "Нет! - думал он про себя - Этот придурок точно добьется того, что какой-нибудь другой придурок, только в форме, остановит-таки нас для проверки... И тогда мой придурок, в лучшем случае, начнет убегать от придурка-полицейского, а в худшем (что по его придурочному характеру вполне возможно) - достанет свою дурацкую пукалку и начнет изображать из себя героя-подпольщика... И вот тогда все будет совсем хреново... Черт! Что это я, в самом деле! Опять воображение разыгрывается... туда его растуда! Нервы. Чем тогда я лучше? Просто Увендра психует - по-своему, а я - по-своему... Кстати, и оснований психовать у него поболее моего... Он-то думает, что рискует (и, в общем-то, действительно - рискует!) свободой, а, может быть, и жизнью... А я? Вот в этой, собственно, ситуации? Провалом операции?... Ну, слава тебе Господи!... Такси! Эй! Такси!!!...Северо-Западный дистрикт, седьмой блок, пожалуйста!"
* * *
Уже полтора месяца, как Тиоракис стал кандидатом в бойцы "Фронта освобождения Баскена". Рекомендацию ему дал Гамед - вполне толковый баскенский парень, учившийся на философском факультете университета. Гамед ни в коей мере, во всяком случае, внешне не производил впечатления фанатика-националиста: не заводил по всякому поводу или без оного разговоры на тему об обидах и несправедливостях, чинимых титульной нацией в отношении "маленького, но гордого баскенского народа", не носил ритуальной косицы над правым ухом, не наскакивал с кулаками на любого, кто своим поведением, или хотя бы взглядом, мог позволить заподозрить себя в неуважении к достоинству природного воина... На самом деле, как довольно быстро осознал Тиоракис, Гамед представлял из себя гораздо худший и более опасный тип экстремиста. Его внутренняя убежденность в избранности баскенцев и их врожденном превосходстве над всеми прочими народами, населявшими НДФ (да и прочие страны мира) была настолько велика, что позволяла ему подниматься выше мелочных эксцессов, нередко свойственных представителям национального меньшинства, и являющихся, в конечном итоге, всего лишь той или иной формой проявления комплекса неполноценности. Гамед был способен в полной мере оценить достоинства интеллекта, способности организовывать производство жизненных благ, или творческую одаренность иного народа, но все эти замечательные качества, по его, Гамеда, убеждению могли и должны были использоваться во славу и благополучие Баскена, также и на том же основании, как когда-то служили ему сокровища, вытрясаемые из проходивших опасными каньонными тропами торговых караванов. Он считал естественным и заслуженным правом баскенцев занять в своеобразной "пищевой цепи", созданной человечеством, то самое место, которое только и было достойно сильного и приспособленного хищника. Быть хищником Гамеду представлялось вполне благородным и богоугодным (в соответствии с традиционными национальными верованиями) занятием.
Основу такого отношения к внешнему миру когда-то заложил в юную еще душу Гамеда вожак ватаги баскенских подростков, проводивших летние каникулы в детском лагере на морском побережье.
В течение первых двух-трех дней пребывания в лагере маленькие баскенцы очень быстро выделили друг друга среди разноплеменной массы детей и тут же сбились в небольшой, но весьма организованный кланчик, в котором очень скоро, через посредство нескольких яростных кулачных разборок, установилась вполне четкая иерархия, как всегда у баскенцев, основанная на преимуществе силы и ловкости. В результате, ватагой стал верховодить не самый крупный, но самый способный в битве подросток. Он был самый наглый, самый напористый, самый быстрый по реакции. Жилистый и достаточно физически сильный, он одновременно обладал и выносливостью и умением терпеть боль, и способностью не слишком вникать в возможные неприятные последствия своих отчаянных поступков, когда речь шла о поддержании своего достоинства и престижа, в его собственном, конечно, понимании. В общем, типичный баскенский военный вождь.
Детей из лагеря каждый день водили на морской берег для купания и иных пляжных радостей. Путь колонны, составленной из лагерных отрядов, проходил мимо частных владений, из-за невысоких заборов которых ветви субтропических фруктовых растений демонстрировали свои отчаянно желанные плоды. Эта желанность определялась не столько недокормленностью детей фруктами, сколько кажущейся легкостью действия - можно сказать, протяни руку и возьми, сколько хочешь, или скорее - сколько можешь! Однако, большинство детей, уже основательно пропитанных в своем возрасте самыми простыми моральными установками общества, проходя мимо вызывающего соблазна, ограничивались лишь нескромными замечаниями, вроде: "Эх, залезть бы туда!" - и все. Баскенцы - не то! Уже на пятый день после начала смены в колонне, проходившей мимо пресловутых садов, раздался гортанный боевой клич и все баскенские мальчишки, в каком бы отряде они не были, как один кинулись через забор.
Вожатые отрядов, не говоря уже о руководителе колонны, прозевали начало внезапной атаки и оставалось им в этой ситуации только смешно подскакивать с внешней стороны забора, в тщетной попытке рассмотреть за ним поле битвы и отозвать назад маленьких паршивцев.
Акция была стремительна и совершенно успешна. Пазухи юных налетчиков, перемахивавших через забор обратно на дорогу, были набиты разнообразными плодами...
Об инциденте, естественно, было доложено начальнику лагеря. Он, разумеется, потребовал представить бандитов пред свои ясные очи. Будучи человеком весьма либеральным и снисходительным к детским шалостям, начальник лагеря не позволил себе сразу начать орать на юнцов или угрожать им всякими административными санкциями. Он попытался увещевать (Дети все-таки! Не ведают, что творят!).
Но на понятный упрек, обращенный к молчаливой и сосредоточенно сопящей ватаге: дескать, воровать нехорошо! - наш моралист получил неожиданно яростную и твердую отповедь от её вожака.
- Кто ворует?! Мы?! Баскенцы не воры!!! Нам наша религия запрещает воровать! Это у вас здесь по тумбочкам тырят! А у нас в Баскене, даже двери не запирают! Кошелек на улице если кто найдет - то на месте схода выложит и все! И будут там любые деньги или любая вещь спокойненько лежать, пока хозяин их не заберет! Вот как у нас!
- А что же, вы позволяете себе здесь воровать?
- Вы нас оскорбляете! Какое же это воровство?! Это - набег!!!
- Да разница-то какая?
- Да как же вы не понимаете? Воруют - воры! А набег - это дело воинов!
- !!!
Так что Гамед, при всей своем внешнем лоске и почти законченном высшем гуманитарном образовании, смотрел на окружающий мир, как на склад потенциальной добычи, которую пантеон подземных духов предназначил для потребления избранному народу. Правда духи родовой религии баскенцев, будучи весьма суровы и воинственны, предпочитали, чтобы опекаемый ими народ получал причитающееся ему содержание не просто в качестве дара за хорошее поведение, а добывал оное по праву сильного: отвагой, военной доблестью, кровью своей и чужой. Из этого же источника питался своеобразный, чисто баскенский цинизм Гамеда, строившего свои отношения с разного рода иноверцами и инородцами, прежде всего, с точки зрения возможности их использования в качестве орудий или, коли угодно, оружия пригодного для достижения собственных целей. Если человек годился для такого использования - Гамед его ценил, и берег в меру того, сколь совершенным и сильным это оружие было. Однако при возникновении необходимости и сам Гамед и его баскенские земляки из "Фронта" бестрепетно жертвовали такого рода материалом, ибо таков удел боевого снаряжения. В жарком деле ломаются самые лучшие клинки, разбиваются самые прекрасные ружья, разрываются или тонут на гибельных переправах самые лучшие пушки. Что делать! Поцокали языком, посетовали разок: "Ай, какой был кинжал! (ружье, пушка..) да и забыли.
* * *
Орудие по имени Тиоракис, даже на первый взгляд, было явно более высокого качества, чем орудие по имени Увендра.
Увендру просто распирало от какого-то примитивного авантюризма, который, скорее всего, был следствием недалекого ума, сочетавшегося с грубой, несколько истеричной эмоциональностью и тупым упрямством. Роковое сочетание этих качеств не позволяло их обладателю в необходимых случаях вовремя отыгрывать назад, даже когда он чувствовал свою неправоту или безнадежность и неоправданную опасность какого-либо предприятия. Вбив однажды что-то себе в голову, он тупо пер по выбранной колее, что со стороны часто принималось за целеустремленность и отчаянную храбрость. Сам он считал себя очень независимо мыслящим человеком и чрезвычайно гордился тем, что никакими доводами его нельзя сбить с собственной точки зрения. То обстоятельство, что такого рода "независимость" есть, просто-напросто, ограниченность, Увендра, разумеется, постигнуть не мог.
Однажды, с чьей-то подачи, он вдруг проникся "версенской национальной идеей". Забыв то мелкое влияние, которое положило начало его национальному просветлению, Увендра решил, что откровение пришло в его голову в результате длительного самостоятельного осмысления. А решив это, встал на, в общем-то, случайно обретенный путь, как на рельсы и покатил по нему до самой крайности. Умеренность и буржуазная солидность университетского версенского землячества с его ограниченными целями и осторожной, рассчитанной да длительные сроки стратегией, не могли удовлетворить порывистого максимализма Увендры. Он жаждал результатов в ближайшем будущем, а свойственная ему истеричность подталкивала его к немедленным действиям. В то же время радикализм баскенцев, по тем же самым причинам, ему определенно импонировал, а грубовато-провокационная идея "националистического-интернационала" в рамках "Фронта освобождения Баскена", подкинутая Увендре все тем же Гамедом, показалась ему необыкновенно оригинальной и вполне соответствующей его собственному (по его же убеждению) нестандартному мышлению. А раз так - только вперед!
Имевший хорошую голову Гамед, вербуя Увендру, достаточно точно оценил потенциал этого человека в качестве инструмента для целей "Фронта". Так себе. Одноразового использования. Камень для пращи. Может мимо цели пролететь и вновь стать обыкновенным булыжником. Но если пращник искусен - удачно запущенный бестолковый обломок может решить судьбу сражения. Был такой юный герой в баскенском народном эпосе, уложивший наповал удачным броском из пращи главного бойца какого-то древнего племени. Пращник потом стал царем. У Гамеда, между прочим. тоже были свои честолюбивые мысли. А вот булыжник, непосредственно причинивший смерть врагу, неразличимо слился с прочим земным прахом...
Мысленно Гамед сразу же отвел Увендре место самого дешевого расходного материала для использования, как правило "в темную", на самой грязной и опасной работе: курьер для доставки опасных посылок, подстава в проверочной комбинации, живая бомба, наконец...
Тиоракис в глазах Гамеда выглядел инструментом гораздо более тонким и ценным. Он был явно умнее и глубже Увендры. То, что Тиоракис примкнул к "Фронту", не выглядело порывом импульсивной натуры. Для того, чтобы пойти на контакт с эмиссаром "ФОБ" он достаточно долго эволюционировал, продумывал свой шаг, да и приняв решение вступить в организацию, не скрывал, что не идеализирует ни задачи, ни методику движения. При этом он четко продемонстрировал, что отлично понимает: жесткая дисциплина и единоначалие - главное условие эффективности подобного рода деятельности вообще. Если решение принято руководящим органом - согласен ты с ним или не согласен - исполняй! В противном случае все обращается в болтовню и внутренние дрязги.
Казалось бы, наиболее логичным было использовать Тиоракиса именно в том направлении, на которое указывали его естественные склонности - хорошее перо и явные способности к анализу.
Но партийная журналистика для сугубо боевой организации не имела особой актуальности, а использование аналитических способностей кандидата, подразумевало допущение его в святая-святых - к организации и планированию акций, к функциям разведки и контрразведки. А вот это для человека, не рожденного от матери-баскенки, по мнению самого Гамеда и его соратников - было слишком. Пока, во всяком случае. Через какое-то время, если орудие "Тиоракис" действительно покажет себя ценным и абсолютно надежным боевым инструментом, его можно будет использовать и в таком почетном качестве. Потом, когда придет время, и надобность в нем отпадет, этот инструмент можно будет просто уложить поглубже и с надлежащими почестями в какую-нибудь красивую шкатулку... чтобы не мешал цвести истинно национальным силам. А пока, испытаем материал на прочность, попробуем его закалить. Черт его знает! Это как иной боевой клинок. Может быть, только с виду красив, но в первом же мало-мальски серьезном деле предательски обломиться или согнется... А может - окажется по-настоящему хорош, хотя и чужой работы... Тогда можно будет смело пустить его в серьезную драку.
Так Увендра с Тиоракисом оказались на одном задании. Первый - по основному своему предназначению, а второй - для проверки и закалки.
* * *
Уже когда они с Увендрой ехали в поезде, Тиоракис, оставив своего напарника контролировать груз, на одной из промежуточных станций сумел сделать со всеми необходимыми предосторожностями самый что ни на есть безобидный звонок "маме" по междугородному телефону. Набор внешне совершенно обыкновенных семейно-бытовых фраз на самом деле содержал в себе просьбу о срочной встрече со связником. Период поездки был весьма удобным с точки зрения безопасности, чтобы дать знать о себе и о своем задании Стаарзу. До самого вокзала Тиоракиса с Увендрой и их грузом совершенно открыто вели баскенцы из "ФОБ". На вокзале в столице также можно было ожидать явных или скрытых встречающих. В поезде тайное сопровождение тоже, конечно, могло быть, но организовать его, с учетом двух пересадок было значительно сложнее, а вот высчитать и обмануть слежку, напротив - значительно проще.
Вечером того же дня, Тиоракис стоял в проходе, куда выходили застекленные двери купе, и наблюдал обычную вагонную жизнь.
Вот - в том же проходе, только через два окна стоит парочка, плечо к плечу и даже голова к голове... Делают вид что поглощены проплывающими за окном скромными видами, а на самом деле заняты только друг-другом и время от времени украдкой целуются... У туалета маются в очереди два каких-то страдальца... В резко отворившуюся дверь купе слева со смехом выбежала явно шалящая девочка лет пяти, а за ней - столь же явно рассерженная мать... Изловила, отшлепала, уволокла...
Вот - из тамбура в вагон вошла типичная представительница вечно кочевого племени заг, вся мохнатая от густой бахромы, состоящей из несчетного числа тонких кожаных полосок нашитых на неопределенной формы платье и бряцающая почти столь же бесчисленными амулетами, монетками, значками или просто блестящими железками, вплетенными в эту самую кожаную бахрому... Ага! Не тут то было! Проводник не пускает! Не беда: короткие переговоры почти неуловимые движения. Что-то переходит из рук в руки, и проводник отчасти глумливо, отчасти презрительно улыбаясь, пропускает чудище в вагон, а заганка немедленно и бесцеремонно сует голову в первое же купе, что-то спрашивает ... Собственно, хорошо известно - что... Ну её к бесу!...
Вот - Увендра дрыхнет на своем месте приткнувшись головой к специальному выступу в верхней части спинки кресла. Сторожит их баулы, уложенные в багажном ящике под сидениями. О том, что именно находится среди клади им, разумеется, не сказали, но из тех предосторожностей, которыми была обставлена передача груза и из тех инструкций, которыми была оговорена его перевозка, вывод напрашивается сам собой - они везут взрывчатку. А раз так - "ФОБ" затевает в столице что-то серьезное и весьма опасное...
- Хочешь, судьбу открою, молодой? - услышал над самым ухом Тиоракис. Вздрогнув от неожиданности он понял, что, уйдя в свои мысли, как бы выпал на время из окружающего мира, и не заметил, что к нему подобралась-таки заганка. Заганок и заганских детей Тиоракис недолюбливал. Про заганских мужчин он ничего сказать не мог, поелику последние всегда оставались вне его поля зрения и вроде как в стороне от деяний их подруг и отпрысков. Тиоракис не страдал ксенофобией, и само по себе упоминание имени этого народа не вызывало у него никакого отторжения, но наиболее распространенный среди заганцев промысел - циничное обирание окружающих с помощью обмана, сколь отвратительного столь и изощренного - облекал всякую реальную встречу с ними тенью вынужденной подозрительности и неприятных ассоциаций, подкрепленных личным негативным опытом.
* * *
Когда Тиоракису исполнилось четырнадцать лет мать, вняв чаяниям любимого сына, решила исполнить давнюю лютую мечту мальчишки, и выдала ему сто восемьдесят рикстингов на приобретение легкого мотоскутера. Осчастливленный подросток, чуть что не бегом, полетел к соответствующему магазину, находившемуся всего в нескольких кварталах от дома. Когда до заветных дверей оставалось метров пятьдесят или шестьдесят его окликнули: "Сударь! Помогите нам, пожалуйста!" Обращение исходило от женщины несколько провинциально, но вполне обычно одетой, занимавшей пассажирское сидение рядом с шофером в ярко-оранжевом автомобиле такси, припаркованном у тротуара. И передняя, и задняя дверь автомашины были открыты. На заднем сидении в самой глубине салона сидела девочка лет, наверное, семи и широко раскрытыми, одновременно доверчивыми и наивными, глазами неотрывно смотрела на Тиоракиса. "Видимо, мама с дочерью" - успел подумать Тиоракис. И еще он успел предположить, что перед ним, скорее всего приезжие откуда-нибудь с юга: лица обеих пассажирок были смуглы и носили в себе не слишком определенные черты какой-то иной народности.
Обращение - "сударь" - приятно потрафило самолюбию мальчика, поскольку, повертев вокруг головой, других "сударей" поблизости от себя он не обнаружил.
- Да, мадам! - с достоинством и подобающей для такого случая церемонностью отозвался Тиоракис - Чем могу служить?
- Да вот, никак не могу разойтись с таксистом: у него нет сдачи...
Тут Тиоракис заметил что дама держит в руке и слегка размахивает перед собою зеленовато-синей бумажкой в пятьдесят рикстингов. Вспоминая достоинство купюр, которые мама выдала ему для покупки заветного мотоскутера, Тиоракис прикинул, что, по-видимому, сможет оказать маленькую услугу женщине с ребенком, попавшей в затруднительное положение, и достал из нагрудного кармана куртки, в которую был одет, небольшую пачку денег, упакованную в полупрозрачный пластиковый пакетик. Бумажника у Тиоракиса в то время еще не водилось.
- Да вы садитесь, садитесь... сюда, пожалуйста - стала неожиданно настаивать женщина, неудобно перегнувшись назад через спинку своего кресла и похлопывая по сидению рядом с девочкой. Девочка продолжала неотрывно смотреть на Тиоракиса, и в глазах её теперь явно читалась надежда на великодушие молодого человека.
Настойчивая просьба старшего по возрасту человека (а уважение к старшим Тиоракису прочно внушили и в семье и в лицее), и трогательно доверчивый взгляд маленькой девочки (а необходимость помогать маленьким диктовало чувство долга Тиоракиса, выросшее из тех же источников) заставили его неловко сунуться в открытую заднюю дверь автомобиля и деликатно присесть на краешке сидения, так, что даже одна нога осталась снаружи на бордюрном камне тротуара.
Тиоракис уже был готов приступить к процедуре размена, но тут был озадачен новой просьбой женщины:
- А двести рикстингов разменять сможете? - в руке дамы, извернувшейся к нему, с переднего сидения так, что он буквально физически ощущал неудобство её позы, неожиданно расцвели веером уже четыре зеленовато-синих бумажки.
- Да нет, что вы! - поспешил предупредить услужливый Тиоракис, - У меня всего сто восемьдесят..."
- Ничего, ничего, сколько получится! Я сама посчитаю! - быстро затараторила женщина, одновременно всовывая в левую руку Тиоракиса свой купюрный веер и забирая из его правой руки пластиковый пакетик с деньгами.
Водитель такси, при этом, оставался поразительно безучастен к происходившим событиям, ни разу даже не обернулся и сидел, уставившись вперед и положив руки на руль, будто вел машину по напряженной трассе.
Женщина достала из пакетика тиоракисовы капиталы и начала их пересчитывать ловко и как-то мудрено вертя в пальцах. Одновременно она засыпала Тиоракиса мелкими вопросами.
- Ой, забыла, а какое сегодня число?
- Пятое.
- А час который?
- Да у меня часов нет! Наверное, минут двадцать одиннадцатого...
- А как вас зовут?
- М-м... Тиоракис...
- А по три рикстинга разменять сможете?
- Что?!
- Ну, двести рикстингов - по три рикстинга?
- Да, что вы! Я же сказал: у меня всего восемьдесят.. Да там и трояков почти нет...
- А где можно разменять?
- Ну, не знаю, в банке, наверное...
- А где ближайшее отделение?
- Ну, это... - Тиоракис, засыпанный градом вопросом оторопело соображал - в общем... надо выехать с бокового проезда на сам проспект... потом... потом проехать два квартала вперед, повернуть налево... ну, и там... справа будет большой такой дом, а в нем, с другой, правда, стороны банк... а как прямо к банку подъехать я не знаю...
Пока Тиоракис напряженно вымямливал все это, женщина ловко сунула его купюры обратно в пакетик, а пакетик вложила в нагрудный карман его куртки, и тут же забрала у него свои четыре бумажки, которые он во время всего разговора продолжал по-дурацки держать перед собой, как бы говоря всем своим видом: "Не беспокойтесь - вот они, ваши деньги, на виду и никуда не денутся".
Вслед за этим женщина без малейшей паузы вновь затрещала:
- Ой, спасибо, спасибо! Какой же вы любезный! Ну, мы поедем, тогда, очень спешим, Спасибо!
Рассыпаясь в благодарностях женщина, вроде бы одобрительно, хотя и несколько фамильярно, похлопывала Тиоракиса по левому плечу, но при этом совершенно определенно подталкивала его из машины.
На мгновение ему в голову пришла разумная мысль - пересчитать деньги. Но тут он снова увидел чудесные широко открытые глаза девочки, вновь излучавшие наивность и доверие.
"Неудобно, вот так взять и начать пересчитывать деньги прямо у них на глазах. Шкурнически это как-то... Неблагородно..." - пронеслось в голове у Тиоракиса и он вылез из машины. Дверцы тут же захлопнулись, и ярко-оранжевое такси тронулось с места.
Тиоракис сунул пальцы в нагрудный карман и извлек наружу пластиковый пакетик. Нехорошее ощущение тот же ударило его под дых. Даже на ощупь пачечка денег стала заметно тоньше. Он запоздало поднял глаза вдогон уже отъехавшей на значительное расстояние автомашине. Номера было не разобрать.
Ревизия наличных средств показала полную катастрофу: из ста восьмидесяти рикстингов мошенница оставила Тиоракису только сорок пять.
Да, они с мамой отправились в полицейский участок. Да, они написали формальное заявления. Да, у них его приняли и даже завели какое-то розыскное дело. Ну и что?
- Что же ты, парень, не понял, что это заганка?
- Да нет, господин офицер. Она была одета обыкновенно... ну, как все...Потом, ведь такси муниципальное... водитель... Правда, я номер не успел запомнить...
- Да что, такси! Таксист с нею в сговоре - ясный пень! Обычное дело. А номер... Номер - ерунда! Номером его, скотину, если он с заганцами работает, к стенке не прижмешь...
- Значит все бесполезно?
- Ну, как - все? Наука тебе будет полезная... Наука тоже денег стоит...
Тиоракис тогда впервые испытал острую, слепящую ненависть к человеку, к этой чертовой заганке, не просто лишившей его материализации мальчишеской мечты, а грубо, мерзко, безжалостно и абсолютно цинично использовавшей для того, чтобы отобрать у него деньги, его же самые хорошие качества - отзывчивость, уважение, сочувствие... И впоследствии, всякий раз, когда ему приходилось по какому-либо случаю вспоминать об этом, казалось бы, мелком происшествии, память выносила на поверхность не сожаление о потерянных деньгах, а тяжелое ощущение изнасилованной в лучших качествах души...
* * *
- Уйди! - нарочито грубо, как всегда, когда он имел дело с заганками "при исполнении", отозвался на приглашение открыть завесы будущего Тиоракис.
- Судьбу не хочешь? Купи амулет! - не отставала та.
- Уйди, сказал! - вновь прорычал Тиоракис.
Ведьмоподобная зараза против ожидания и теперь не убралась, а с укоризной и нараспев продолжала так неудачно для неё начинавшийся контакт:
- Ма-а-ладой какой, а зло-ой! Сма-а-атри! На злых воду возят! Помоги бедной женщине - купи вот это! - и заганка, сдернув с какого-то своего кожаного охвостья небольшой аляповато-цветной жетончик, сунула его под нос Тиоракису
Тиоракис дернулся головой но, при этом инстинктивно уставился на протянутый ему предмет, и почти мгновенно понял, что это такое.
Внешне это был обыкновенный, из самых простых и дешевых, значок с названием и эмблемой какого-то иностранного города. Такие значки продаются почти в любом захолустье, куда заносит хотя бы с десяток случайных туристов в сезон. Особенность конкретно данного значка была в том, что города (или городка) с таким гербом и названием в природе вообще не существовало. Этот значок, скорее всего в одном или двух экземплярах, был сфабрикован в специальной мастерской ФБГБ и служил удостоверением именно для связника Тиоракиса. Действие этого своеобразного пароля было ограничено во времени после чего он терял свою силу и, тогда, следовало ориентироваться уже на другие знаки связи. Все это предусматривалось и регламентировалось конспиративным вариантом "Крыша", который с полгода назад вдалбливал в голову Тиоракиса его наставник Стаарз...
Тиоракис тут же собрался, и можно сказать автоматически, в соответствии со свойствами своей натуры, прикинул рисунок требуемой игры, а затем, без дальнейшего промедления в нее включился.
- Черт с тобой! Дай посмотрю!
- А денежку?
Тиоракис достал из кармана самую мелкую монетку, какую только смог найти и сунул ее "заганке".
- Дай еще!
- Обойдешся! - ответил Тиоракис и почти вырвал из ее пальцев яркий кругляшок, нацепленный на простую булавку. Со стороны все это было похоже на то, что самоуверенный молодой человек решил поиграть в рискованную игру с отпетой мошенницей по её же правилам.
Вышедший из соседнего купе пожилой пассажир даже счел своим долгом предупредить Тиоракиса:
- Вы бы, молодой человек с ней не связывались - обворует!
- Кто обворует?! Я?! Сам вор, черт плешивый! - огрызнулась "заганка"
Плешивый обиделся и пошел жаловаться проводнику.
За это короткое время Тиоракис, тщательно осмотрев значок (хотя по виду весьма небрежно вертел его в пальцах), окончательно убедился, что это именно ТОТ предмет, которые ему демонстрировали во время инструктажа, и вернул его "заганке" залихватским жестом воткнув длинную булавку в клапан её поясной сумки.
- Не надо, У МЕНЯ ТАКОЙ УЖЕ ЕСТЬ В КОЛЛЕКЦИИ. ВОТ, ЕСЛИ БЫ СИНИЙ ИЛИ КРАСНЫЙ...
То была контрольная фраза, по которой связник мог убедится, что продемонстрировал пароль кому следует.
В это время из служебного купе нехотя вылез проводник, сопровождаемый что-то наговаривающим ему из-за спины плешивым пассажиром. Еще за несколько шагов до Тиоракиса и "заганки" он стал делать рукой презрительно-выпроваживающие жесты, приговаривая:
- Давай, давай, отсюда! А то поездного шерифа вызову!
- Ладно, ладно, касатик, ухожу, - примирительно забормотала заганка, суетливо подхватилась в сторону дальнего тамбура, но не забыла при этом вцепиться в рукав Тиоракиса и потащила его за собой, непрерывно тараторя: "Ты парень хороший, добрый, я тебе бесплатно судьбу открою! Пойдем, пойдем, милый! От глаза вредного, пойдем!"
Тиоракис позволил утащить себя "на заклание", а на беззаботно ухмыляющейся его физиономии читалось явное желание молодого человека хоть каким-то приключением скрасить вагонную скуку.
Плешивый пассажир печально смотрел ему во след и укоризненно качал головой.
Дверь отворилась, и грохочущий тамбур поглотил нелепую парочку, громко клацнув металлическим зубами пружинной защелки.