Ограбление по-сокирянски

   
                Во двор нашего сокирянского дома, грохоча, на всех парах влетела милицейская телега, запряженная двумя худыми неухожеными клячами. На заезженной таратайке не было ни современных проблесковых маячков, ни сирен. Однако одинокий газик, пыливший навстречу, был вынужден, на всякий случай, почтительно остановиться. Надо было, подобру-поздорову, пропустить грозную повозку, опасно накренившуюся и заскрипевшую  на лихом вираже при въезде в ворота нашего двора

                Управлял ею, такой же как лошадки,  худой, но высокий доходяга Степан, которого за рост и добродушность, все называли дядей Степой - милиционером.

                Во дворе уже скопилось порядочно возбужденных соседей, которые помогли вытащить из нашего подвала, а затем и погрузить в телегу, смертельно пьяного человека.

                Тёмно-холодный глубокий  подвал, куда вели многочисленные высокие ступеньки, покосившиеся от времени, был для меня мистически притягательным местом. Он был щедро насыщен пронзительными запахами сырости и солений, плававших в старинных дубовых бочках. Сохранились они, наверное, ещё со времён моего прадеда Аврума.

                - Ну, видали? Какой же дурень, этот вор?,- сетовали соседи, обсуждая криминальный инцидент. Он обещал всем сокирянцам, давно изголодавшимся без обильной еды и ярких событий, никак не меньше недели азартно-горячечных пересудов

                - Да я бы спокойненько наполнил себе все мешки и отнёс домой. Вот там бы я и напился, и закусил по полной,- мечтательно заявил Федя - сосед из стоящего рядом строения

                - А я, все-таки, вмазал бы для начала, для сугрева, но немного. Грамм, этак, пятьсот. Наливка-то, вкусная. Как же он - зараза,  умудрился выжлекать ( жлекать - пить, одесско-бессарабский жаргон) всю бутыль?- с завистью произнес Иван, двадцатилетний сын тети Маши, недавно вернувшийся из тюрьмы после первой отсидки.

                Милицейская телега укатила, и высокое общество, громко галдевшее у нас во дворе, стало понемногу расходиться. Мои бабушки Ривка и Роза, ахая и охая, подсчитывали убытки. Вор не только выпил всю вишневую наливку, но и приложился к куриному холодцу, обильно заправленному чесноком, перцем и лаврушкой. Потом, гад, разбил глечик - маленький кувшин с ароматной сметанкой, разбросал куски вкуснейшего соленого арбуза, что из высокой бочки, да развёл много другого беспорядку во всем подземно-сыром царстве.

                Но на этом наши беды не закончились. Дабы не пропали многочисленные ягоды из бутыля с безжалостно выпитой вишневкой, бабушка Ривка скормила их курам, жадно набросившимся на редкий, по их куриным мозгам, деликатес.

                Не прошло и десяти минут, как раздался пронзительный бабушкин крик. Все куры, включая главного красавца-петуха, бесславно подохли, надолго оставив нашу семью без основного источника пропитания.

                Глупые птицы недвижно лежали, задрав лапки к верху, а бабушка хаотично бегала между ними, совершенно безнадежно пытаясь оживить. Бесполезно.

                Хотела, было, привести в себя, хоть кого-то, из огромного царства мертвых. Немедленно, пока не поздно, начались оживленные обсуждения на тему,- А не опасно ли это все сварить и, хоть как-то, но законсервировать, заготовив побольше мяса впрок.

                Перспектива остаться без домашней птицы сильно удручала. После того, как Хрущ, так «ласково» называли руководителя нашего государства , подглядев в Америке секрет успеха, увлёкся кукурузой, у нас полностью исчез белый хлеб, а чёрный, который выпекали с добавкой сильно-газирующего гороха, доставался только в многочасовых очередях. И то, с большим-пребольшим терпением и боем.

                Корову с телёнком , а с ними , соответственно, и все будущее молоко с молочными продуктами, тоже отобрали. Бедных животных увели на переработку из-за невыполнения нашим сокирянским районом планов сдачи мяса государству.

                Плодовые и ягодные деревья заставили вырубить из-за недостаточной работы населения в колхозах и, опять же, невыполнения строгих планов, висевших над нами, как дамоклов меч.

                Дома мы старались экономить на еде, что было сил. Каждый день, с утра, я бегал в курятник, снимая с соломенных насестов скромный урожай ещё тепленьких куриных яичек.

                Бабушки водили ими по моим щекам, приговаривая, что щёчки станут еще нежнее,и на них никогда не будет никаких морщинок (оказалось , обманывали).

                Затем, разжигая часто барахлившие кирогаз и примус, работавшие на керосине, одновременно жарили яичницу и кипятили воду для чая.

                Иногда яйца делались вкрутую, а потом плэчались( разминались-идиш) большой серебряной вилкой, завалявшейся из древних, ещё досоветских запасов. В эту массу добавлялся репчатый лук и ароматнейшее подсолнечное масло. Его я удостаивался выбирать сам на знаменитом сокирянском базаре. Он происходил у нас еженедельно, по четвергам.

                Когда урождалась картошка, то блюда с расплэчанной молодой картошечкой и яйцами становились поистине царскими.

                Неужели, из-за этой дурацкой погибели кур, даже яиц больше не будет? - как нам выживать без этого универсального блюда, было непонятно.

                Отец , помню, завёл как-то двух поросят. Они весело повизгивали и бесшабашно носились по двору как сумасшедшие. Бегали, распугивая кур, индюков и злую квочку с цыплятами. Ели они очень и очень много. А рос и развивался, вообще-то, только один. Второй, только жрал и срал, как возмущалась бабушка, недовольная, что в нашем еврейском дворе начали выращивать некошерных ( свинину употреблять было нельзя) животных.

                Не думая долго , отец договорился с соседским Федей. За бутылку самогона, тот согласился подержать отчаянно вырывавшегося поросёнка. Папа решил в упор расстрелять бесполезного, да ещё и некошерного едока.  Высшую меру решил привести в исполнение из одноствольного ружьишка, плевавшегося только мелкашками.

                Но в последнюю минуту Федя, вдруг, дрогнул и стал решительно отказываться. При этом, визжал не хуже поросенка.  Якобы отец может промазать и попасть не совсем туда, куда следует.

                Федя взволнованно указывал взглядом на свою ширинку, на уровне которой и держал бедное животное. Под дулом винтовки, отчаянно потея от страха, наш бедный сосед согласился, таки,  произвести гуманитарный обмен. Поменять пару злосчастных поросят на Целую дюжину кур. Дело это, Слава   Б-гу, обошлось без смертоубийства.

                Тем временем, во дворе , где я наблюдал за курами, погибшими от пьянки, начали происходить удивительные метаморфозы. Лапки у некоторых домашних птеродактилей, вдруг, стали беспорядочно подёргиваться. Видимо, в предсмертных конвульсиях.

                На голове у петуха вдруг дрогнул и приподнялся его ярко-красный гребешок. Мутный глаз летающего алкоголика, слегка приоткрывшись, строго уставился прямо в мою переносицу.

                Покряхтывая и подкудахтывая, стали шевелиться и привставать остальные участники безобразного и разнузданного дворового застолья. Жаль, что не было кинокамер. Все близкие, вдруг, высыпали во двор и стали, светясь от радости и держась за животы, гомерически хохотать.

                Смеялись до упаду, до слез. Птиц шатало и заносило, их клёкот, писк и другие шумы были беспорядочными и напоминали невнятное бормотание упившихся пьяниц.

                Петух, попытавшийся  грозно прокукарекать, сорвался в смешной и жалкий фальцет, все птахи еле-еле передвигались. Но угроза костлявой руки голода, надвинувшаяся, было, на нас, как внезапная гроза, вдруг, Слава Б-гу, взяла и рассеялась, исчезнув вдали, как легкая весенняя тучка.

                Все происшедшее напрочь разогнало небольшую досаду от ночного бесчинства незадачливого грабителя. На долгие-долгие годы, у нас остался лишь прекрасный повод посмеяться, при воспоминаниях о милых и забавных подробностях нашей непростой, но славной и удивительно интересной жизни...