К вечеру город наполнялся музыкой, повсюду зажигались разноцветные фонари, а мотыльки кружились вокруг них, иногда падая вниз на весело говорящих о войне людях, стыдливо отпивающих игристое вино из продолговатых венчиков хрустальных тюльпанов. Официанты сновали между столов, пряча в карманы чаевые и звеня грязными тарелками с топонимией соусов и архипелагами птичьих остовов. Их кухни слышался зычный голос бородатого повара, который, словно адмирал, командовал флотилией блюд, что стройными рядами выносило в океан царящего великолепия. Ожидалось выступление известной звезды эстрады, сцену укрывали красной бахромой, пускали на пробу искусственный туман, а из-за кулис выглядывало розовощекое пластмассовое солнце, дополняющее один из номеров.
Ночь окутывала мегаполис, мерцая белозубым оскалом опоясывающих его гор. Вдали грохотали орудия и умирали, мучительно сгребая в горсти чужую почву, человеческие существа в пятнистой форме. Все это транслировалось на большие экраны. В момент передачи особенно срочной новости, когда седовласый диктор размеренно утверждал, что отвоеван очередной сантиметр вражеской территории, все вскакивали, опрокидывая хромированные приборы на мраморный пол, шумно хлопали в ладоши и жадно выпивали, пронзая локтями задымленный воздух. По другому утолить жажду было невозможно. Смерть, которая ухала по самую грудь в гущу дышащей плоти, была далеко. Казалось, что она - продукт телевидения, что на самом деле ее не существует, что она не более реальна, чем заезженный миф. Однако делающий действительность, а особенно рецепторы вкуса, более остро воспринимающими каждый пузырек шаманского, каждую мышечную ворсинку свиного бедра.
Появлялись пятна пота на снежных стенах выглаженных рубашек, а в шлейфы платьев собиралась мохнатая, сбившаяся в колтун, пыль. Разгоряченные лица оживленно спорили, поджатые губы надменно молчали, руки у всех дергались, взмывали к гвоздям звезд, обводили вокруг и натыкались на собеседника, который точно так же жестикулировал больше для себя, чем для другого. Фонари тронул ветер родом из моря и единым махом сгреб всех мотыльков, выбросив их жадные хоботки к зарослям вьюнка, карабкающегося по деревянным заслонам веранды второго этажа. Были там секунды тишины? Думаю, что были. Тогда замирало движение, плавно слезала с лиц патока приторности и проглядывало детское изумление, это всегда был выдох между словами, речью, которая, словно управляемая коллективным разумом, замирала по знаку неизвестного никому дирижера, и тут же мчалась вскачь, наверстывая упущенное.
Подали десерты. Серебряные ложечки, стайка мелководных рыбок, ушла в глубь кремовых десертов и тут же выплыла назад, увенчанная шапкой из глазури. Появился на экране диктор, что-то кричавший, хватающийся за сердце. Вздрогнули горы. Опали гирлянды фонарей. Сцена треснула и развалилась на две части. Распахнулись двери, официанты, кряхтя, внесли ящики с ромом, водкой, виски, амброзией. Вытянувшиеся лица посетителей разгладились и обросли улыбками. Одобрительные хлопки по спине вызывали появления пятен на штанах. Царствующий гомон разбудил в номере действительного генерала, заснувшего накануне и четко попросившего прислугу разбудить его к номеру эстрадной певицы. "Черт, проспал, сучий сын". Он набросил на плечи китель, поленился одевать фуражку и вышел за дверь, разминая мышцы рта для гневной тирады в адрес персонала. Подошел к перилам веранды и взглянул на помост, тот был искорежен, солнце из пластика вертелось на одном из поддерживающих тросов, грозя упасть. Все вокруг плясали, захлебывались градусами экстаза, в музыке над здравым смыслом преобладали барабаны. Генерал выхватил пробегающего мимо официанта, больно сжав тому запястье и твердо спросил: "Что произошло? Где певица?". Тот заливисто рассмеялся, вырвал свою руку из хватки генеральской клешни и завопил тому в лицо: "Радуйтесь, генерал, сегодня наш день! Мы проиграли! Мы проиграли!".
Мотыльки танцевали возле фиолетовых граммофонов вьюнка. Человек с воинской осанкой медленно двигался к разрушенной сцене. Под ее обломками лежала, гигантским анемоном в пурпурном одеянии, звезда эстрады. Последним, что она увидела, было солнце, которое гипнотически кружилось по часовой стрелке.