Чтобы помнили

Не могут люди вечно быть живыми,
но счастлив тот, чье помнить будут имя.

Алишер Навои



- Понимаешь, дочь, - разговаривая с Лизой, отец, как обычно, был предельно серьезен, – потери в Великой Отечественной для нашей страны огромны и толком не подсчитаны. В советские годы все замалчивалось. Когда я в школе учился, счет шел на семь миллионов, а сейчас цифры уже приближаются к тридцати. И это не считая последующих потерь.

- Что значит «последующих»? – спросила Лиза.

- Например, нерожденных детей. Мужчин-то война выбила, не от кого было женщинам рожать. Бабушка моя, твоя прабабушка, вспоминала, какие красивые девушки одинокими оставались, не хватило на них женихов. Ну а нет мужчины – нет детей. Миллионов детей. Еще потери – это умершие от ран. С ними вообще ситуация спорная. Практически у всех воевавших были ранения, часто тяжелые. Да, люди возвращались с фронта домой. Живыми возвращались. И умирали – спустя год, два, пять. Их уже не считали военными потерями, но суть не менялась. Человек возвращался инвалидом либо тяжелораненым и вскоре умирал. В масштабах страны счет шел на многие тысячи. А, кабы не война, жил бы да жил. Вот так.

Лиза внимательно слушала. Тема Великой Отечественной войны была для ее отца любимой. Много лет преподавая историю в школе, он углубился в нее и стремился докопаться до истины, в меру своих возможностей убрать белые пятна. Петр Александрович состоял в поисковом отряде, искал места сражений, а в Карелии их было немало. При обнаружении останков бойцов отец собирал информацию по крохам: проверял личные вещи, изучал записки в медальонах. В общем, тянул за все возможные нити. Каждый раз, когда удавалось установить личность погибшего, радовался отец неимоверно. Еще одним неизвестным солдатом становилось меньше.
 
Ученики Петра Александровича ездили вместе с ним в поисковые экспедиции, сидели в архивах. Отец, будучи преподавателем от Бога, умел заражать людей своими идеями. Лиза, его единственная дочь, тоже не устояла. С малых лет она интересовалась историческими событиями, сначала Древнего мира, потом Средневековья. Постепенно подойдя к углубленному изучению века двадцатого, Лиза логично остановилась на Второй мировой войне, от нее плавно перейдя к Великой Отечественной. Отец, историк во втором поколении, привил дочери умение смотреть профессиональным взглядом: наиболее интересны события, провоцирующие поворот истории и сказывающиеся на ее дальнейшем ходе. Коллапса большего масштаба, чем Великая Отечественная, в России не было. Исход войны повлек изменения во всем мире. Это ли не тема для изучения? Не смотря на столь профессиональный подход, Лиза, как и ее отец, не могла абстрагироваться от тех событий и изучать их как сторонний, незаинтересованный наблюдатель. Война слишком глубоко сидела в ней. Впитавшись с рассказами родных, война казалась событием дней недавних, а ее непосредственные участники представали перед мысленным взором, стоило только закрыть глаза.   

Часто представлялась девушка, в честь которой Лиза и получила свое, довольно редкое теперь, имя. Родная сестра бабушки Петра Александровича, Лиза Фомкина закончила школу в сорок первом году. В сорок втором она ушла на фронт добровольцем. Погибла Лиза в сорок пятом, меньше чем за четыре месяца до конца войны. Был ей двадцать один год.


Вечером в гости к Лизе и ее отцу приехал брат последнего и, соответственно, Лизин дядя, Андрей. Психиатр по профессии, Андрей Александрович жил и работал в Петрозаводске. Он тоже увлекался историей, занимался историческими реконструкциями.

Сегодня Петр Александрович позвал брата с корыстной целью, его вновь тревожила дочь. В глубине души отец винил себя в том, что Лиза так рано осталась без матери, и боялся, что неполноценность их семьи в итоге скажется на девушке. Он регулярно просил брата понаблюдать за Лизой и озвучить свои выводы.

Вечер прошел в беседе. Когда Лиза ушла к себе, Петр Александрович метнулся к брату.
 
- Ну, что скажешь?

- Что ты опять хочешь от меня услышать? – Андрей нахмурился.

- Твое мнение о Лизе. Она как-то очень несовременна. В социальных сетях не сидит, все книги читает. Ты много сейчас видишь таких детей?

- Не надо драматизировать, брат, Лиза нормальная девушка. Ну, не любит она сидеть «В Контакте», так что ж теперь? Ей это просто неинтересно. Она же поступает в этом году?

- Да.

- Ну и пусть себе читает. Дай ребенку спокойно готовиться к экзаменам.

- Да она все о Великой Отечественной читает. Другие темы ее гораздо меньше волнуют.
 
- Ну, уж это ты сам постарался, на свои интересы внимание обрати. Положим, будет у тебя ребенок специалистом по этому периоду, чем плохо? Все равно в историки собралась. К тому же, признай, Лиза подкована в истории и смежных науках гораздо сильнее своих сверстников. Она и выглядит старше и серьезнее их.

- Признаю. Отрицать очевидное глупо. Но все же, ты не думаешь, что отсутствие матери могло сказаться? – спросив, в волнении Петр Александрович снял очки.

- Могло, естественно. Кстати, Лида не объявлялась?

- Нет. Опять три месяца никаких вестей.

- Ладно, Бог ей судья. На самом деле, психикой твоей Лизаветы можно гвозди заколачивать. И таких спокойных детей я редко встречаю. Поверь мне, как специалисту, никаких отклонений у нее нет. Я тебе это раньше уже говорил и говорю снова. И опять же, нельзя назвать Лизу необщительной. Она ведь посещает свой клуб?

- Да, конечно.

- И фехтованием занимается?

- Да.

- Вот тебе еще одно подтверждение, что волноваться нечего. У Лизы просто другие интересы. 

Лизавета действительно была одним из активных участников подросткового клуба «Гардемарин» и занималась историческим фехтованием. И то, и другое ей очень нравилось.


Приближалось девятое мая. Год был юбилейный, семьдесят лет со дня окончания Великой Отечественной войны. Школа, в которой училась Лиза, была старейшей действующей школой в городе. Открылась она в одна тысяча девятьсот тридцать шестом году. Понятно, что и выпускники школы, и учителя участвовали в войне, многие погибли. Наталья Анатольевна, руководитель школьного музея, попросила Лизу еще раз поискать сведения о родственниках. В школе открывали стенд для увековечивания памяти погибших учеников и учителей, на церемонию приглашали родных. Несмотря на публикации в Интернете и в городской газете, у некоторых родственники так и не нашлись. Вечером Лиза долго рыскала в сети и результатами осталась крайне недовольна. Почти никаких дополнительных сведений о людях, указанных в полученном ею списке, найти не удалось. За разъяснениями Лиза обратилась в компетентную инстанцию, то есть к отцу.

- Па, я почти никого из них не смогла найти, - сказала Лиза, положив перед отцом список. – Нет сведений, и все тут. Весь сайт «Бессмертного полка» перерыла, а нашла только тех, о ком Наталья информацию выложила, и еще четверых. А, да, еще по Лизе нашей. Тут мы сами все знаем. А с остальными пробел. Конечно, есть информация на «Мемориале», но что мне дают сведения о матери, если она уже пятьдесят лет, как умерла? В других же источниках пусто. Как так?

- Не исключаю, что родственники просто не активны во Всемирной паутине. Рассмотри это как вариант. Ну а основное мое предположение… Хочу тебе сказать, здесь нет ничего удивительного, - отвечая, отец просматривал список.
– Ты видишь годы рождения этих людей?

- Ну да. Учителя - постарше, а ученики и выпускники практически все двадцатых годов.

- И у тебя не возникло определенных мыслей?

- Не понимаю, - Лиза насторожилась. Ей не нравилось, когда отец делал выводы, к которым она придти не смогла.

- Ребята, выпускники школы, к началу войны были совсем молодыми. Они просто не успели завести семьи, родить детей. У них не осталось потомков. А прочие родственники, поверь мне, не всегда вообще знают, что в семье кто-то воевал. Что уж говорить об именах или каких-то подробностях.
 
- Но мы-то Лизу помним. И информацию сохранили, фотографии.

- Мы, дочь, случай особый. В семье и до нас память сберегли. К тому же мы с тобой занимаемся историей и данной темой, как можно не помнить? Конечно, у этих ребят были родители, братья-сестры, племянники. Родные их любили, и память чтили, как положено. Но сейчас близкие родственники в основном уже умерли. Те, кто еще жив, достигли весьма преклонного возраста. Как понимаешь, от них публикаций в сети ждать не приходится. Ты знаешь, я часто жалею, что Интернет не получил такого широкого распространения, как сейчас, лет на десять-пятнадцать раньше. Тогда еще были живы многие участники войны, они могли успеть поделиться воспоминаниями, узнать о фронтовых товарищах. Ведь раньше порою случалось так, что люди годами, десятками лет писали во все возможные архивы, чтобы получить хоть какую-то информацию о своих родных. Сейчас огромный объем данных оцифрован и выложен на том же «Мемориале», есть доступ к немецким, финским архивам. Но время неумолимо, ветеранов Великой Отечественной с каждым годом в живых все меньше и меньше. Да, что касается родственников. Как ты понимаешь, если близких нет, то дальше – сложно, память человеческая не всегда длинна. Вот посчитай – ты родственник Лизы, пусть не по прямой линии, в четвертом поколении. Мне не раз приходилось общаться с людьми старшего, чем я, возраста, которые жалели, что не знают, кто в семье воевал, кто погиб. Родители не рассказывали, сами они как-то не интересовались. А сейчас уже поздно, не у кого спрашивать. В результате память утрачена. Так что и об этих ребятах порой просто некому писать, кроме как руководителям школьных музеев да членам поисковых отрядов. 
 
- Их забывают.

- Не всех. Но и такое бывает.

От отца Лиза ушла расстроенной. Грустно было думать, что об этих мальчишках и девчонках, погибших в двадцать лет, могли забыть их, пусть дальние, но родные.


Ночью Лизу мучили кошмары, ей снился горящий город, дома, разрушающиеся от жара, падающие на снег огненные обломки. Проснувшись в поту, Лиза нашарила рукой телефон. Было четыре часа утра. Плотные шторы свет практически не пропускали, и понять, рассвело ли уже на улице, она не смогла. Ощущая сухость во рту, Лиза отправилась на кухню за водой. Далеко, впрочем, уйти не удалось. В потемках она наступила на брошенный Мухтаром мячик. Слюнявая собачья радость спружинила под ногой, и не ожидавшая такой подлянки Лизавета грохнулась на пол. Получилось не шибко громко, но чувствительно. Падая, она к тому же приложилась головой о край кровати. Посозерцав восхитительный фейерверк, вспыхнувший в глазах от удара, Лиза, чертыхаясь, кое-как забралась обратно на свое ложе. Повторять попытку не хотелось. У Мухтара таких мячиков было несколько, а голова уже ощутимо болела. Решив, что от жажды она не умрет, Лиза снова заснула.


Лизу разбудило птичье пение. Из раскрытого окна доносились порывы теплого ветра. Удивившись спросонья, с чего это птицы так распелись, и почему она чувствует ветер при застекленной лоджии, Лиза открыла глаза.

Комната была чужой. Высокий потолок, выше, чем у них в квартире, был обрамлен фигурной штукатуркой. От изумления Лиза села в кровати и уставилась в окно. Деревянная рама с частыми переплетами сама по себе ее поразила. Еще больше удивила панорама за окном. Дом смотрел на скалу однозначно неосвоенного вида с высившимися там и сям соснами. Самое поразительное, что из окна она видела, хоть и боком, свою школу. Но школа выглядела совсем иначе, нежели накануне. Не было ни пристройки со спортивным залом, ни второй пристройки, где находились профильные кабинеты. Нет, основное здание школы, почему-то красного, а не розоватого цвета, стояло одиноко, только дальше, за школой, виднелись деревянные дома.

Лиза потрясла головой для прочистки внутреннего содержимого, а потом закрыла и снова открыла глаза. Ничего не изменилось. В оторопении она шарила взглядом по комнате. В глаза бросились старинного вида мебель, облицованная кафелем печь. Над головой Лиза заметила чей-то портрет. Встав с кровати и обернувшись, она с трудом сдержала крик. Профиль на портрете был ей, несомненно, знаком, особенно отличали этого человека густые усы и военный мундир, разве что трубка отсутствовала.
 
В этот момент дверь в комнату распахнулась и в нее заглянула женщина с приятным лицом.

- Проснулась уже? Одевайся, завтракать будем, - сказав это, женщина исчезла в дверном проеме.
 
Лиза почему-то поняла, что это мама. Одновременно с пониманием на нее накатило. Лиза продолжала осознавать себя Елизаветой Пахомовой, ученицей одиннадцатого «а» класса средней школы номер один города Кондопоги, восемнадцати лет от роду, но также знала, что она – Елизавета Фомкина, выпускница десятого класса той самой школы города Кондопоги (еще недавно рабочего поселка Кондопоги), и ей тоже восемнадцать лет. В голове мельтешили образы и фразы: Сталин, его бюсты и портреты, пионерия, комсомол, путь в светлое будущее, борьба с врагами народа, сумевшими пробраться в наши ряды, «Сталинские соколы» и возможная, но победоносная война. Война. Какое сегодня число?

Лиза забегала по комнате. Там, дома, еще ночью был конец апреля. Но тут тепло, вон, окно открыто, трава и деревья зеленые. Лето. «Лиза Фомкина закончила школу в июне сорок первого года» - эта мысль так поразила Лизавету, что она шлепнулась обратно на кровать. «Господи, какое, какое тут сегодня число?» - от этой мысли Лизе снова захотелось заорать. Увидев на столе газету, она медленно потянула ее за краешек, словно та могла взорваться. Увиденная дата - девятнадцатое июня - Лизу не обрадовала. Трясущимися руками она положила газету обратно. Качаясь от шока, Лиза старалась собраться с мыслями. «Так, главное, говорить лишнего нельзя. Сочтут, что я умом тронулась, или в предатели запишут. Надо молчать и наблюдать, а если говорить, то совсем мало» - мысленно прокручивая все это, Лиза отгоняла вопрос, как такое вообще могло с ней стрястись. Случайно прикоснувшись ко лбу, она нащупала прямо под линией роста волос шишку, последствие ночного падения. «А может, я брежу? У меня сотрясение мозга?» - обрадовалась было Лиза, но тут же одернула себя. Самочувствие было вполне сносным. Голова немного болела в месте удара, и все. Она ощущала себя находящейся в этом конкретном месте, здесь и сейчас, ощущала в реальности. Впрочем, остальное: обстановка, вид в окне, тоже было вполне реальным. Вот только было все это не из ее времени.
 
Не в силах разрешить возникшие вопросы, Лиза, пожалев свою психику, решила отложить их на потом. Она уперлась взглядом в стул, на спинке которого висела одежда. Прикрыв смешное нижнее белье халатиком (халаты, как выяснилось, за семьдесят пять лет особо не эволюционировали), Лиза вспомнила, что мама давно уже звала ее завтракать.

Мама. Знакомое, но редко употребляемое слово так и вертелось на языке. Своя мать ее, Елизавету Пахомову, бросила давно. Точнее, мама бросила их с папой, когда Лизе было два года, укатив с каким-то бизнесменом. Вести о себе мама подавала редко. Иногда вдруг раздавался звонок по «Скайпу». Мама, находясь на очередном дальнем побережье, интересовалась, как дела, убеждалась, что все в порядке и быстренько отключалась. Лизу такие звонки только напрягали, лучше бы уж мать и не звонила вовсе. Отец, как считала Лиза, из-за нее так и не женился снова. Впрочем, ни сама Лиза, ни папа не ощущали себя какими-то особо ущербными из-за отсутствия матери и жены. Давно к этому привыкли. Да и интересы у них были иные, нежели лежать в гамаке и фотографировать себя в разных позах. Лиза не знала о переживаниях отца по ее поводу, иначе бы только покрутила пальцем у виска. Она мать практически не помнила. Переживать же из-за того, чего ты не помнишь, представлялось ей верхом глупости.

- Лиза, ну наконец-то! – сказала мама, накладывая ей в тарелку оладьи и подавая сметану. – Я тебя уже заждалась.

Повернувшись к кухонному окну, выходящему на другую, чем ее комната, сторону, Лиза смотрела на незнакомый глазам Лизаветы Пахомовой пейзаж. Еще бы. Город в войну был практически уничтожен, более-менее целыми остались только два жилых дома, получившие в народе названия «Сталинград» и «Севастополь». А жили они сейчас, похоже, именно в «Сталинграде».

- Ма, какое сегодня число?

Мама с удивлением посмотрела на Лизу и ответила:

- Ты чего, доча? Двадцатое. У тебя сегодня выпускной, гулять будете.
 
«Двадцатое июня сорок первого года» - подумала Лиза, механически жуя. В голове бил набат. До начала войны осталось меньше двух суток. Что ж ее так удачно занесло-то? Хорошо, хоть не в Брест закинуло, тогда бы вообще вариантов не было. Ребята из их клуба совсем недавно в «Сталинграде», там, в две тысячи пятнадцатом, делали постановку о войне. Замечательный ролик получился, Лиза его уже смотрела и однозначно одобрила. Но неужели здесь совсем скоро случится то, что ей не раз приходилось видеть на кадрах хроники? Понимание неотвратимой, приближающейся беды было столь сильным, что у Лизы перехватило горло. С трудом отдышавшись, она посмотрела на маму, хлопотавшую у стола. Та, увлеченная готовкой, радостно что-то напевала себе под нос и то и дело сдувала непокорную прядь, падавшую на лицо. Мама ее состояние явно не заметила, можно было тихонько перевести дух и постараться принять обычный вид.
    
Тут Лиза увидела, как мама украдкой погладила живот. Ну да, это же самый младший ребенок в семье, Антошка. Он родится в октябре сорок первого, уже в эвакуации, и вскоре едва не погибнет. Об этом Лиза знала из рассказов бабушки. «Мама мне рассказывала, что Антошка, а ему не было и полугода, заболел. Жили они тесно, всей семьей в одной комнате общежития. Народу много туда-сюда сновало, кто заразу принес, не поймешь.  Вечерком тронули – а он горит. Неделю метались, ночей не спали. Думали, не жилец уже. Еле выходили, не иначе, чудо помогло» - рассказывала бабушка Ася. Лиза знала также, что в их семье был еще один мальчик, Егор, ее младший брат. Он родился, когда Лизе исполнилось восемь лет, и умер в младенчестве. Родители переживали потерю ужасно, от матери тогда одни глаза и остались. Потому, глядя сейчас на маму, радующуюся такому позднему, нежданному, но все равно счастью, думать об этом было неимоверно больно.

Лиза с тоской смотрела на часы и понимала, каково это – знать. Сегодня у нее выпускной в школе, завтра вечер в Доме культуры. А потом наступит двадцать второе июня. Почти все ее одноклассники и кое-кто из одноклассниц уйдут на фронт, как и она сама. Некоторые не вернутся. Как и она сама. Оставалась только желать себе действительно не тронуться умом, пытаясь совместить знание будущего с идеалами Лизы Фомкиной и своими собственными. Пока все это совмещалось с трудом. Лиза словно воочию слышала, как скрипит ее мозг, пытаясь справиться.   

В дверь постучали, мама пошла открывать. На кухню влетела Иринья, Лизина подруга, и мама тоже усадила ее пить чай.

Покончив с завтраком, девчонки прошли в комнату.
 
- Везет же тебе все-таки, Лизка! Вон, в каких хоромах живешь. Отдельная комната, мне бы так, - сказав это, Иринья присвистнула и хлопнулась на стул.

- Ты-то чего жалуешься?

- А то ты не знаешь, мы ж вшестером в одной комнате давимся. Братья мои, паразиты, надоели до смерти. Одно на уме: как бы порыбалить. Все с Ванькой да Ленькой Перласовыми в Онего уйти норовят. Больше ни о чем голова не болит.
 
Лиза непроизвольно вздрогнула и еле-еле смогла сдержаться. Она не помнила братьев Ириньи в списках погибших в войну жителей города, которые ей доводилось читать, а вот Перласовы там точно были. Из пяти сыновей у Перласовых домой вернулись двое и те, если Лиза не ошибалась, вскоре умерли от ран.
 
Иринья, меж тем, продолжала разговор:
- Ты уже подумала, что с волосами делать будешь? Я хочу вот так, - сказав, Иринья изобразила на голове желаемую прическу. – И платье, платье покажи еще раз!

Лиза на автомате прошла к шкафу и открыла дверцу. Висевшее там платье явно было сшито недавно и наверняка было писком довоенной моды. За спиной восхищенно заахала Иринья.

- Ой, Лизка, как у тебя хорошо! Дом шикарный, вон, какой вид, – Иринья широким жестом махнула в окно. – Да и родители замечательные, мама на все руки мастерица, вон, какое платье тебе соорудила. Счастливая ты, и не возражай! Ну, ничего, мы тоже выберемся из своего барака. Вторую буммашину запустили, теперь, говорят, еще три многоэтажных дома возводить будут, наверняка и нам повезет, - Иринья произнесла это со всей убежденностью.

Лиза же в ответ неопределенно пожала плечами. По меркам века двадцать первого двухкомнатная квартира на семью из трех человек отнюдь не являлась пределом мечтаний. К тому же у Лизы имелась старшая сестра, работавшая учителем в деревне в тридцати километрах отсюда. Если она вернется в город, жить тоже будет с ними, как жила и до того. Где уж тут шик? Однако по меркам довоенной Кондопоги квартира действительно была хорошей. Город строился, но в основном в нем были двухэтажные деревянные дома, многоэтажных каменных Лиза насчитала не слишком много. Понятно, что квартиру в «Сталинграде» отец, один из ведущих инженеров на комбинате, получил в соответствии с должностью.

Крестьянский сын, Матвей Алексеевич смолоду перебрался в Петрозаводск, устроился на Онегзавод. Для деревенского мальчишки он был на редкость смышленым и грамотным. Отец одним из первых закончил основанную при заводе школу фабрично-заводского ученичества, затем осилил и рабфак. В это время у него уже была семья, родились дочери. Заметив в молодом рабочем ум и смекалку, помноженные на тягу к знаниям, начальство стало его продвигать. В результате в конце двадцатых отца направили на учебу в Ленинградский университет. Успешно завершив обучение, отец получил специальность инженера и был распределен в Кондопогу, где как раз возводили целлюлозно-бумажный комбинат, куда и прибыл вместе с семьей.
   
Сестра Лизы, Аня, которую все звали Нюрой, работала учителем и сама заканчивала учебу в учительском институте. Нюра была старше Лизы на год с небольшим, но из школы ушла после восьмого класса и продолжила обучение в Петрозаводске, столице республики. В числе лучших учениц она была направлена на работу в одну из карельских деревень, а доучивалась уже заочно.
 
Мысли Лизы о семье были прерваны Ириньей, которая продолжила о своем, наболевшем:
- И этих остолопов, брательников моих, я к толку приведу. Все сделаю, а люди из них получатся!

Вскоре Иринья убежала домой, готовиться к выпускному, Лиза же осталась размышлять. Она никак не могла взять в толк, каким образом умудряется чувствовать себя и Лизой Пахомовой, и Лизой Фомкиной одновременно. «Ну что за чертовщина, прямо две в одной. Не бывает такого!» - в который раз думала Лиза. От этих мыслей хотелось лезть на стену. Голова гудела, и Лиза обхватила ее руками. Так и сидела, раскачиваясь, как маятник. Что бы ни стояло за этим перемещением, ей просто необходимо выпутаться из создавшейся ситуации. Непонятно только было, как это сделать. И все же у Лизы оставалась надежда, что после сна все встанет на свои места.

Пребывая в мандраже и растрепанных чувствах, которые, впрочем, можно было списать на вполне закономерное волнение, Лиза школьный выпускной практически не запомнила. Да, поздравляли, награждали отличников, благодарили, вручали документы об окончании школы. Что еще? Ну да, фотографировали, еще был бал. На этом все Лизины воспоминания и впечатления обрывались. После окончания праздника в школе ребята решили прогуляться. Лиза тоже пошла, но вскоре под каким-то незначительным предлогом попрощалась и вернулась домой. Мама удивилась ее приходу, но Лиза сослалась на головную боль и сказала, что ляжет спать пораньше.
 
Лечь она действительно легла, но со сном получилась незадача. Шел июнь, время белых ночей. Солнце садилось совсем ненадолго, часа на четыре. Туч тоже не было, а потому даже в два часа ночи на улице было светло, как днем. В такое время засыпать всегда тяжело, а Лиза к тому же была взбудоражена произошедшим. Все ее надежды сконцентрировались на предстоящем пробуждении. Вот только чтобы проснуться, надо было сначала умудриться войти в царство Морфея. В итоге, промаявшись несколько часов, Лиза только к утру впала то ли в сон, то ли в забытье.

Пробуждение Лизу абсолютно не обрадовало. Возвращения в будущее не произошло.
   

От понимания тщетности своих надежд Лизу стала бить дрожь. Успокоиться удалось нескоро. Чего только Лизавета не делала: и по щекам себя побила, и пощипала. В итоге, поборовшись с самой собой (так  хотелось снова закрыть глаза и представлять, что все происходящее просто какая-то дурная шутка), она все же смогла победить, обычная рассудительность взяла верх. Лизавета села на кровати, прикусила почти до крови губу и задумалась, благо, думать ей было над чем.

Вчера в ходе разговора с Ириньей Лизе вполне удавалось отделываться незначительными фразами, подруга ничего не заметила. Оно и понятно, все мысли Ириньи были только о предстоящем выпускном. Поведение Лизы на празднике в школе вроде бы тоже никого не насторожило. И все же она понимала, что ходит по краю. Лиза знала, что она гораздо решительнее большинства сверстников из века двадцать первого. Отсутствие матери даром не прошло, Лиза привыкла чувствовать себя хозяйкой в доме и давно уже научилась самостоятельно принимать решения. В данный момент это умение очень пригодилось. Чувствуя, что постоянное сопоставление времен ни к чему хорошему привести не может, Лиза дала себе установку «забыть» о навыках и знаниях Лизы Пахомовой и усилием воли подавила протестные настроения. Впредь ей предстояло быть максимально, если не исключительно, Лизой Фомкиной,  а там уж как сложится. Главная трудность состояла в необходимости постоянного контроля за эмоциями и словами. И вот тут уже ей оказала услугу вторая часть ее собственного, нынешнего "я".

Там, в будущем, Лиза ни в кого не была влюблена, и сейчас ей не о ком было тосковать. Это позволяло Лизе легче освоиться и приноровиться к случившемуся переносу или перемещению. Она не могла до сих пор подобрать точных слов для описания произошедшего. Да, Лиза скучала по отцу, но эта разлука в немалой степени размывалась наличием здесь, в прошлом, иной, но полной и крепкой семьи. И еще здесь у Лизы была любовь. Любовь тайная, тщательно скрываемая и очень сильная. О ее чувствах, как поняла Лиза, не знал никто из родных. Теперь таких секретов стало два.  
 

Выпускной в Доме культуры получился даже более интересным, чем в школе, по крайней мере, для Лизы. Ребята танцевали, болтали, строили планы. Всего в их выпуске было два класса, свыше шестидесяти человек, и большинство, как это ни странно, мальчишки. Братья Драганы принесли фотоаппарат и делали снимки. Когда торжества закончились, ребята гурьбой вывалились на крыльцо.

- А пойдемте на скалу, оттуда такой вид! – Миша Львов, заводила и участник всяческих проказ, и на этот раз себе не изменил.

Лизин класс в полном составе последовал за Михаилом.

Пока они стояли, радовались жизни и любовались уходящим на много километров в даль Онежским озером, в их умах зарождались планы. Иные же озвучивали то, что было задумано и выношено давным-давно.

Почти все девочки хотели поступать в педагогический институт. Ребята, за редким исключением, стремились в военные училища, мечтали стать летчиками и танкистами. Только, пожалуй, у Василия и Степана Драганов были надежды, связанные с мирными профессиями. Один собирался поступать в академию художеств, а второй вообще метил в астрономы.

- Я хочу, как Оська Чечик, моряком стать. Тоже документы в военно-морское училище подам! Он мне уже написал, чего там да как, - выдал давно взлелеянную мечту Володя Белан.

Лиза, стоя чуть в стороне, оглядывала одноклассников: подтянутые, спортивные парни, многие со значками ГТО на груди. Лиза вспомнила, как ей самой совсем чуть-чуть до значка не хватило, и как она тогда злилась на себя за это.
 
Слово «война», о чем прекрасно было известно Лизе, давно уже витало в воздухе, не пропав и после финской. Многие знакомые ей молодые люди, братья подруг и выпускники школы, были призваны в армию в тридцать девятом году. Почти все одноклассники Нюры, завершившие школьное обучение в сороковом, теперь постигали науку в военных училищах. Да и в самой школе военная подготовка была неслабой. В восьмом-десятом классах шли занятия по военному делу, по четыре часа в неделю. Военрук Юдин на этих занятиях спуску никому не давал, спрашивал строго. Мальчишки из Лизиного класса порой бурчали и называли военрука злыднем. Однако все это говорилось тихо, про себя. Вслух никто таких вещей произнести не осмеливался. Преподавателей уважали и любили. Сейчас Лиза размышляла, готовы ли мальчишки к участию в войне. Она искренне надеялась, что полученные навыки смогут помочь ее одноклассникам в главном – выжить в бою.
   
Еще Лиза думала, насколько великолепная погода стояла все эти дни. Она читала раньше и прекрасно помнила воспоминания очевидцев, всех до единого говоривших о прекрасной погоде накануне и в начале войны. Теперь Лизе суждено было в этом убедиться на яву.

Василий Драган подошел к Лизе со своим любимым фотоаппаратом и позвал ее за собой. Общих снимков класса сделали несколько, настроение у ребят было прекрасным, и вечно кто-то из выпускников норовил захохотать в самый неподходящий момент.

- Ничего, выберу хороший вариант, - сказав это, Вася Драган, как настоящий спецкор, был абсолютно серьезен. – Будет всем вам от меня подарок.
 
Лиза снова и снова оглядывала ребят и девчонок. Она в своей второй (или первой?) жизни знала их всех много лет. Лиза знала, что на этих людей можно положиться, знала также, что нет между ними места зависти. Откуда ей было взяться, если ребята все из рабочих семей, каждый каждому ровня? И еще Лиза, как и все вокруг, точно знала, что живет в лучшей в мире стране, Стране Советов, верила в победу коммунизма. И если сейчас, с внезапно свалившимся разумением будущих дней, сильно отличных от выпестованного в душе идеала, ей было тяжко, то веру остальных сомнения не запятнали. Да, Лизе тоже, как и большинству ребят, случалось сидеть впроголодь. Братья Драганы вообще приехали сюда, спасаясь от «голодомора». И все равно в каждом жила твердая уверенность, что все это временно. Впереди их ждало прекрасное и светлое будущее. Некоторые ребята были уже по-настоящему влюблены и вполне логично считали, что нет ничего серьезнее этих чувств.

Глядя на них, Лиза все сильнее и сильнее, наперекор самой себе, начинала верить, что ничего страшного произойти не может. Просто не может, и все тут. 
       
 
Домой Лизавета вернулась, когда короткая белая ночь кончилась, и солнце уже светило во всю. В городе стояла тишина, лишь редко кое-где побрехивали собаки, да раздавались голоса расходившихся по домам выпускников. С приближением к дому ее снова начали одолевать тревожные мысли. Войдя, Лиза сразу посмотрела на часы. «Пять утра, а не слышно ничего. Может, война не начнется? Может, меня занесло в какую-то иную реальность?» - думала Лиза, сидя на подоконнике. Город все еще спал. Не видно было никаких признаков оживления, ничто не свидетельствовало о начале войны. Надеясь на лучшее и стараясь оставаться спокойной, Лиза присела на кровать и стала ждать начала рабочего дня. С ним должны были придти известия. Решив скрасить ожидание чтением, Лиза схватила первую попавшуюся книгу, это оказался Пушкин, и сама не заметила, как вскоре заснула.

Разбудила Лизу мама.

- Лиза, вставай, - мама старалась говорить спокойно, но голос предательски подрагивал. – Война. Лиза, началась война.


Днем Лиза вместе с Ириньей отправилась в военкомат. Для нее этот шаг не был спонтанным. Лиза была уверена, что не получит, в отличие от одноклассников, повестку. Наверняка ей представится возможность иначе пройти войну: эвакуироваться, работать в тылу. Она прекрасно понимала, что, если уйдет на фронт, ей не выжить, ведь Лизавета Фомкина погибла в начале сорок пятого. Вот только еще Лиза, как никто иной, знала, что страна нуждается в каждом защитнике. Она помнила о цене победы. Потери будут огромны, и счет уже пошел. Так и получилось, что иного пути, чем проситься на фронт, Лиза для себя не видела.

Уже на подходе к военкомату девушки встретили братьев Драганов и Васю Кирикова. Военком, принявший их, ребятам сказал одно: ждать, повестки придут, а в ответ на Лизин вопрос скривился:

- В призыв идут женщины не меньше чем с семью классами образования.

- Да у нас десятилетка закончена! – встряла Иринья.

- Десятилетка, - протянул военком. – Образованные, значит. А еще, чтобы курсы по специальностям окончены были: медицинские там, или связистов. Вы курсы заканчивали?

- Нет, - растерянно произнесла Иринья.

- Товарищ военком, у нас школьная подготовка, в том числе санитарная, оказание помощи раненым, - вступила Лиза.

- Мало этого, девушки. Вот курсы закончите, приходите. Там посмотрим.
 
Расстроенные, ребята вышли из военкомата и побрели по домам.


В последующие дни один за одним уезжали из дома, а затем уходили воевать Лизины одноклассники, знакомые и друзья. Лиза вместе с остальными девчонками ходила их провожать. Меж тем, сводки с фронта не радовали, а скорее вызывали сначала недоумение, потом, чуть позже, растерянность и, порой, настоящий ужас. Лиза видела все это на лицах своих родных и чувствовала сама. Получилось так, что советские люди действительно готовились к войне, вот только к такой войне они готовы не были. Лиза не раз уже слышала от мамы один и тот же, произнесенный свистящим шепотом, вопрос: «Почему? Почему это стало возможным?». 
   
Отец тоже просился на фронт, но ему в категоричной форме отказали. От военкома Матвей Алексеевич услышал, что его навыки нужны в тылу.

Враг, между тем, наступал, захватывая все новые и новые города и районы. В КФССР наступление вели финские войска. Началась массовая эвакуация населения. Матвея Алексеевича, как ценного специалиста, с семьей отправили одним из первых. Сначала в Заонежье, а потом дальше, дальше. Остановились на Урале. Перед самой отправкой из Кондопоги семью догнала Нюра.

- Еле успела. Транспорта не было, одно время идти пришлось.

Сказав это, сестра скинула свои опорки и показала Лизе сбитые в кровь ноги.

В пути боялись одного: как бы у мамы не начались роды. Лиза и Нюра наперебой кидались к матери, стоило той только охнуть или вздохнуть. Обошлось. Братишка родился уже в Свердловске, спустя две недели после приезда.

Отца со времени приезда семья практически не видела. Он пропадал на работе круглосуточно в прямом смысле этого слова, ибо и ночевал там же, чтобы не тратить времени на дорогу. Дома Матвей Алексеевич появлялся раз в два, а то и в три дня, мылся, переодевался и снова уезжал. Отец с трудом смог выкроить время, чтобы встретить жену из роддома. В Свердловске развертывалась работа множества перебазированных предприятий, необходима была установка и наладка оборудования, регулировка энергоснабжения, а мощностей на возросшее потребление не хватало. В общем, отец постоянно находился в самой гуще событий и его регулярно перекидывали по объектам для решения все новых и новых задач. 

Нюра устроилась работать по специальности, Лиза же пошла на оборонный завод, недавно эвакуированный сюда из Москвы. На заводе почти сплошь работали женщины, да, в меньшем количестве, подростки. Мужчин было – раз, два и обчелся. Лизина бригада оказалась исключением. Бригадиром у них был Иван Ильич, лишившийся руки еще в Первую мировую. Специалист-оружейник, он умел виртуозно управляться оставшейся левой, и все переживал, что сыновья его воюют, а сам он в тылу хлеб проедает.

Работа была тяжелой. Часто Лиза, приходя домой после двенадцатичасовой смены, не чувствовала ни рук, ни ног. Ей это было в радость, физическая усталость не позволяла размышлять ни о чем, кроме сна и еды. Возвращаясь на завод, Лиза тоже старалась думать только о необходимости выполнения и перевыполнения плана. Это была ее посильная помощь родной стране.

Стоило лишь немного отвлечься и становилось жутко. Работающие на заводе  получали похоронки. Погибали мальчишки, Лизины ровесники, мобилизованные в первые дни войны, и мужчины постарше. Для смерти разницы меж ними не было. В декабре сорок первого года Иван Ильич получил похоронки на двоих из трех своих сыновей. При каждом таком известии бригадир темнел лицом и только сжимал зубы, до боли, до скрипа. Рука же его, мозолистая и трудовая, так и летала. Оружие было необходимо армии, и бригадир вкладывал в него душу и память о сыновьях.
 
Некоторые бойцы пропадали без вести. Лиза видела, как прямо на глазах седеют нестарые еще женщины, переживающие за мужей и сыновей.
 
На работе Лиза подружилась с Тоней, можно сказать, землячкой, эвакуированной из Петрозаводска. Отец Антонины был специалистом по снабжению. Теперь он, как и Матвей Алексеевич, пропадал на работе, налаживая производство на «Уралхиммаше», где был размещен завод «Большевик». Тоня, девушка скромная и застенчивая, однажды поделилась с Лизой своими переживаниями:

- С Натуськой, сестрой, давно нет связи. Она в Ленинграде. Говорят, сообщение блокировано гитлеровцами. 

Лиза недоверчиво глянула на Тоню и только потом поняла. «Они не знают, что там творится» - мелькнула мысль. Но рассказать Лиза не могла. Ей тоже неоткуда было это знать. А ведь начала уже Вера Инбер писать «Пулковский меридиан», уже умирали люди. Лиза поспешила под каким-то благовидным предлогом отлучиться из цеха. Забившись в угол в мастерской, она лупила ладонью по стене и словно воочию слышала столь любимый отцом «Сплин»:

Над домом развевался флаг и в небе появился враг
И ну – давай кружить над городом.
Враги несли ему урон; и, окружив со всех сторон
Морили город голодом.

Лиза знала, и знания эти подтверждались военными сводками и краткими, но четкими известиями, приносимыми отцом, что Петрозаводск был оккупирован уже в октябре сорок первого года, в Кондопогу финские войска вошли в начале ноября. В декабре финны взяли Медвежьегорск, там и остановились. По этому рубежу произошло разделение территории республики. А пока временной столицей КФССР стал северный город Кемь.
 
Лиза работала, дома, как могла, помогала матери и чувствовала, что надо что-то менять. Высокая, физически крепкая, Лизавета в итоге решила, что раненых она таскать сможет. Записалась на медицинские курсы, успешно их окончила.

Антошка действительно тяжело заболел, но совместными усилиями его выходили. Нюра жила вместе с ними и тоже помогала, чем только могла. Решение было принято окончательно, и весной сорок второго года Лиза объявила маме, что уходит на фронт. Далось это Лизе непросто. Оказалось, решить для себя гораздо легче, чем сообщить об этом решении родным. Услышав такое известие, мама где стояла, там и села, всплеснув руками.
 
- Лиза, там смерть.

- Знаю, мама. Не могу иначе.

Больше мама не сказала ничего и, собирая дочь в дорогу, только украдкой смахивала слезы.


В ряды действующей армии Лиза попала в мае сорок второго года. Случилось это на Украине. Для Лизы все было внове, а оттого не страшно, а интересно. После прибытия в полк ее, ожидавшую отправки к месту непосредственного прохождения службы, отправили в санитарную роту. Старшим врачом полка был Борух Лейбович Исааксон, которого солдаты именовали не иначе как Борис Львович.

Когда Лиза прибыла, доктор Исааксон был занят, и докладывать пришлось его заместителю, доктору Татаринцеву, резкому и неприветливому. Татаринцев вообще являлся личностью крайне примечательной: хирург, специалист высочайшего класса, он при этом был грубияном, любителем крепких словец и слыл женоненавистником. Поговаривали, что Татаринцева перед войной бросила жена, от чего он и проникся такой ненавистью. Вынужденный общаться и со слабым полом, он все же обычно не переходил порог приличий и свои любимые выражения заменял на непонятную по происхождению, но вполне однозначную «Тютькину мать». 

Несколько ошарашенная его напором, Лизавета набычилась и отбила нападки, стараясь при этом не нарушить Устав и не сорваться на грубость. Судя по заинтересованному виду ее визави, это Лизе, как ни странно, удалось. 
 
Вскоре пришла машина, и Лизавета наконец была доставлена на место. Доложив о себе комбату, она также пообщалась с санинструктором батальона, фельдшером Тамарой Самвеловной, в чьем непосредственном подчинении находилась. Та бросила на Лизу внимательный взгляд, задала несколько вопросов, удовлетворенно хмыкнула и велела:

- Пойдемте, товарищ Фомкина, пополнение прибыло.

Следующие часы Лиза была предельно занята. Ей необходимо было осмотреть вновь прибывших бойцов, проверить состояние здоровья, провести с ними краткий инструктаж. Точнее, инструктаж проводила Тамара Самвеловна, но Лизавета присутствовала и внимательно слушала. До этого Лизой у одного из новобранцев были зафиксированы несомненные признаки болезни, и солдата отправили в лазарет.

Лиза присматривалась к окружавшим ее людям. Они, в свою очередь, изучали саму Лизу с едва скрываемым любопытством. Удивительно, сколь разительно прибывшие бойцы отличались друг от друга. Были среди них как солидные мужчины в летах, явно не попавшие по возрасту под первые волны мобилизации, так и совсем уж юные, безусые мальчишки. Мужчин от двадцати до тридцати лет практически не попадалось. Еще больше Лизу поразило обилие национальностей, иных ей в жизни видеть не приходилось. Сколько разных народов жило в стране, в которой только союзных республик в то время было шестнадцать, Лиза при всем желании сказать не смогла бы. Среди новобранцев оказались два паренька-эвенка, потомственных охотника, которых вскоре увели к комбату, а оттуда отправили обратно, в штаб полка. Парнишек явно сочли подходящими кандидатами в снайперы, и комбат негодовал, почему при направлении это пропустили. Иные из вновь прибывших едва говорили по-русски. «Вояки!» - сердился комбат – «На сено-солому переходить будем?». Парни же, два смуглых таджика из каких-то дремучих горных селений и узбек, седеющий уже, степенный мужчина, тоже практически не знавший русского, только улыбались, показывая белые зубы.

Лишь к вечеру Лиза смогла познакомиться со своими подчиненными. По штату в роте было три санитара, но в наличии их оказалось только двое. Это были Ринат Шарафутдинов, татарин лет тридцати, до войны работавший в больнице, и Маруся Василевич, шустрая белоруска, года на два-три старше Лизы. Лиза осторожно приглядывалась к ним, привыкая. Впрочем, Маруся сама все ей рассказала, показала и как-то очень быстро стала своей.   


Следующий день был спокойным. В дивизии шла подготовка к наступлению, но пока ничего не происходило. Со стороны советских войск шло перестроение, немцы же свои отвели и тоже перестраивали. В общем, наступило то, что обычно именуют затишьем перед бурей. В это время Маруська невесть каким образом получила официальное разрешение на посещение  находившегося неподалеку села. Село в связи с отходом немцев как раз попало в полосу «ничьей» земли, этим Маруська и воспользовалась, убеждая начальство.

- Там у меня сестра живет. Или жила? Надо узнать. У меня больше никого не осталось, - сказала Маруська Лизе и по секрету поведала, что поспособствовал ей Борис Львович.
 
Доктор Исааксон знал, что семья Маруськи – бабушка, мама и сестренка, погибла под бомбежкой еще в июне сорок первого, а отец, кадровый офицер, был смертельно ранен в октябре. Старшая сестра, вышедшая замуж за украинца и уехавшая на его родину, действительно осталась для Маруськи последним родным человеком.

- Понимаешь, - шептала Маруська. – У доктора тут недалече тоже до войны родственники были.
 
- Эвакуировались?

- Если бы! – Маруська вздохнула.
 
В дорогу Лиза с Маруськой отправились с самого утра. Вечером накануне их посетил представительный майор с умными глазами («Разведка» - шепнула Маруська Лизе), и посоветовал девушкам форму снять, одеть цивильные платьица и глядеть в оба, а что увидят, запомнить и после рассказать. «Рискуете, девки, и куда только начальство смотрит» - закончил он и вышел.

На дворе стоял май месяц, но было очень тепло, почти жарко. До села девушки добрались, не встретив ни своих, ни чужих. Обстановка была на удивление спокойной, только с севера порой доносился гул канонады. Шли тоже легко, путь в основном лежал через колхозные поля, перемежаемые небольшими перелесками. В этом году тут явно ничего не сажали, в прошлом же толком не убирали. А ведь колхоз, как сказала Маруська, был крепкий и шел в передовых.

Наконец девушки добрались до места. Постояли у обочины села, приглядываясь. Никого не видно, тишина. Немаленькое до войны, село уже несколько раз переходило из рук в руки и в итоге в нем остались целыми не больше десятка домов. Лиза с Маруськой постучались в один, другой, но им никто не открыл. Поворачиваясь, чтобы разглядеть остальные дома, Маруська внезапно вскрикнула и вцепилась в Лизину руку. Глянув в ту сторону, Лиза тоже вздрогнула. Чуть поодаль от села было кладбище, на котором выделялись холмики явно не старых могил.
 
В отдалении от остальных, ближе к кладбищу, стоял одинокий кособокий домик, из которого, как заметила Лиза, вышел пожилой мужчина. Дернув подругу за рукав, Лиза двинулась в ту сторону. Маруська засеменила следом.

- Здравствуйте вам! – сказал Лиза мужчине.

- И вам не хворать, - ответил он, внимательно разглядывая девушек. – Зря стучали. Нет там никого, кто уцелел, все ушли.

- А, скажите, Лида Гусарук, она тоже ушла? – голос у Маруськи дрожал от волнения.

- Они еще до немцев уйти успели, - степенно ответил мужчина.
Маруська с облегчением выдохнула.

- А куда, не знаете?

- Да кто ж скажет. Туда, - мужчина махнул рукой на восток.

- А могилы? – подала голос Лиза.

- Могилы, - сказав, мужчина помолчал. - Это те, кто не успел.
 
- А хоронил их кто? – спросила Маруська.

- Я и хоронил. Больше некому. Кто жив опосля того остался, - мужчина кивнул куда-то в сторону, - разбежались, как только смогли. Но вы, девоньки, не задерживайтесь, опасно скоро здесь будет.

- А вы откуда знаете? – спросив, Лиза смотрела подозрительно.

- Да уж знаю. Молока хотите? Козье, правда, коров не осталось.

- Хотим! – Маруська воодушевилась тем, что сестра жива, и смогла даже улыбнуться мужчине. На могилы она теперь поглядывала довольно спокойно, слишком уж много смертей довелось ей видеть за неполный год войны.
 
Взяв врученную хозяином крынку, девушки распрощались с ним, пожелав себя беречь. В ответ мужчина усмехнулся, сказав, что им в армии удача важнее, и, глядя на недоуменные выражения девчоночьих лиц, хитро прищурился.
 
Лиза с Маруськой уже вышли за околицу (дальше начинались зарастающие сорняком поля), когда услышали тарахтение мотора. С ходу рухнув в густую траву, присмотрелись: по дороге чуть в стороне от села шла одиночная легковая машина.

- Немцы!

- Да погоди ты, - прошипела Маруська, у которой глаза были ястребиные. – Не похожи они на немцев.
 
Автомобиль вскоре начал притормаживать и остановился в аккурат у небольшого перелеска. Увидев, кто из него вышел, Маруська вскочила, схватила свою крынку и припустила в ту сторону.

Когда девчонки, запыхавшись, прибежали, их уже ждали.

- Разведка! – радостно начала Маруська и тут же осеклась. - А где остальные?

Она вряд ли могла знать, кто именно ушел в разведку, но, видимо, по трое ходили редко. А сейчас перед девушками было только трое бойцов. Один из них, представившийся старшиной Игнатьевым, сразу перешел к делу:

- Кто вы и что здесь делаете?

- Товарищ старшина, вы меня знаете! Я Мария Василевич, санитар. А это Лиза Фомкина, недавно прибывшая, санинструктор нашей, пятой роты. Получено разрешение на побывку в село, - отвечая, Маруська кивнула в его сторону. – У меня там родственники.

- Почему не в форме?

- Для безопасности. Ну и ваше начальство попросило, чтобы понаблюдали.

- Понаблюдали? – старшина был суров.

- В селе немцев нет. Остался один житель, старик, предупредил, что скоро будет опасно.   

- Ясно дело, - в разговор с молчаливого согласия старшины вступил второй боец, отрекомендовавшийся Лехой Тромзой. – Мы на пасеке пошумели чуток.

- На пасеке? – Лиза недоуменно нахмурилась. Потом брови ее полезли вверх. Она увидела на заднем сиденье машины связанного немца в офицерской форме и с кляпом во рту.

- Ага. Повезло. Мимоходом шли, но Сиротин прознал про машину. Мы и сунулись. А немец, он тоже медок любит. С адъютантом и водителем только приехал. Ну и скажи себе, не особо велика птица, а все ж офицер, надо брать. Тех положили, да только Сиротина ранили. Он сначала ничего, а потом закровил. Вот и остановились.

Лиза с Маруськой кинулись было к раненому, но их остановил выкрик Тромзы:
   
- Игнат, кажись, немцы!

- Где?

- Вон, дальше по дороге. Видишь, пылят? Скоро покажутся!

В перелеске – три кустика, две березки, им было не спрятаться. Требовалось уходить, и быстро. Игнатьев рванулся к Сиротину, зажимавшему рукой раненый бок. Рубаха пропиталась кровью. Понятно было, что вести машину Сиротин сейчас не сможет. Игнатьев с тоской посмотрел на «Хорьх», который можно было считать трофейным, потом на полевую сумку с документами и на «языка». Автомобиль в их распоряжении был, а вот водителя не было. Сам Игнатьев водить не умел, Тромза – тоже. В Лехиной деревне на Алтае с машинами вообще было напряженно.

- Водить точно никто не умеет? – спросил Игнатьев с надеждой невесть на какое чудо. Положительного ответа он не ждал, отчего, услышав, так и подскочил.

- Я умею, - сказала Лиза.

- Ты-то откуда умеешь? – измазанный в крови Игнатьев был зол.

- Умею. Именно такую не водила, но могу попробовать.
 
Игнатьев смотрел на Лизу недоверчиво и хмурился.

- Игнат, думай быстрее! Че ж ей не попробовать-то? Иначе нас всех туточки положат, - подал голос Леха Тромза.

Игнатьев обреченно махнул рукой. 

Садясь за руль, Лиза надеялась, что у нее получится. «Одна радость, не на автомате училась, как папа предлагал, а на механике. Как в воду глядела» - думала она. Раненого Сиротина запихали рядом. С трудом справляясь со слабостью, Матвей отдавал Лизе команды:

- Рычаг коробки в нейтрал. Проверь, чтобы свободно ходил. Так, хорошо. Бензокраник до отказа. Ключ вставляй. Теперь кнопка стартера и газ. Хорошо.
 
Дальнейшие указания Лиза выполняла на автомате. Когда ей, обливавшейся потом, наконец-то удалось тронуться, Сиротин слабо улыбнулся. Однако на этом испытания не закончились, надо было еще суметь доехать до места. Проклиная чертову машину, Лиза с трудом управлялась с коробкой передач. Руль был неимоверно тугим, педали тоже легкостью не радовали. Вскоре у разбалованной иного уровня техникой Лизы от усилий и напряжения затряслись руки и ноги. Сиротин, сидя рядом, крепился, только иногда стонал, когда машина подскакивала на ухабах. Лиза временами косилась на него. «Как он вообще машину мог вести? Лишь бы не потерял сознание!» - заклинала она – «Я остановить это чудовище не смогу!». Когда доехали до небольшого лесочка, после которого начиналась линия обороны, Лизавета могла только злобно рычать, иногда перемежая рык пыхтением. Наконец автомобиль с Матвеевой помощью был остановлен и заглушен. Лиза вывалилась из него, тяжело дыша, и выпалила:

- Да что б я…Еще раз…Да провались она к Тютькиной матери!

Излюбленное выражение Татаринцева пришло на ум очень кстати. В противном случае удержаться в цензурных рамках у Лизы точно не получилось бы. 

Следом за Лизой повыскакивали остальные. Маруська, бледная от волнения,  судорожно сжимала в руках ту самую крынку с молоком. Леха Тромза выволок из машины немца.

- Ну, давай, перебирай ножками, - Тромза махнул рукой в нужном направлении. – Гитлеровец сраный! Еще походим мы по вашим Европам!

После возвращения в часть к Лизе вскоре заглянул особист и поинтересовался, почему умение водить автомобиль не отражено в ее личном деле. Лиза недоуменно пожала плечами и пояснила, что ни на каких курсах она не училась, так, отец показывал кое-что, а она запомнила. И вообще, доехали они в первую очередь благодаря Сиротину. Если не верит, пусть спросит у остальных. Объяснить особисту, что на самом деле она успела в две тысячи пятнадцатом году закончить курсы вождения, успешно сдать теорию и практику и получить вполне официальные водительские права, не представлялось возможным.   


На следующее утро началось наступление. Сначала это было просто передвижение в сторону противника. К немецкой линии обороны приблизились вечером. Бойцы получили приказ готовить позиции, благо, артобстрела со стороны противника не было, зачистка хорошо прошла. Лиза мало что понимала во всей этой людской суете, но старалась четко исполнять приказы, полученные непосредственно ею.

Ночью войска пошли в атаку. Это был первый бой, который Лизе довелось увидеть, и по ее впечатлениям, самый страшный их всех. Казалось, что наступил конец света. Темная южная ночь от орудийных залпов временами становилась светлее солнечного дня. Грохот орудий, свист снарядов, а местами и грохот танковых гусениц – все это сливалось в один постоянный оглушительный рев. Но страшнее всего было не это. Страшнее всего были крики. Стоило в обстреле наступить паузе, как со всех сторон неслись крики раненых и умирающих людей.
 
«На самом деле всё иначе» - думала Лиза, высовывая голову из укрытия. Ни в одном из фильмов о войне ей не приходилось слышать, как ужасно кричат умирающие люди. Да и общее впечатление о бое, когда ты оглушен, ослеплен и с трудом понимаешь, где находишься, никакая художественная картина передать не могла. Увидев, как недалеко рухнул, как подкошенный, лейтенант, Лиза поползла в ту сторону. Вслед ей неслось: «Ты куда, дура!».

Добравшись до лейтенанта, Лиза глянула на него. Жив. Теперь она пыталась сообразить, как эвакуировать его с поля боя. Сзади подполз Ринат:

- Ты его все равно не дотащишь! Куда рванула?

- Дотащу, - рявкнула в ответ Лиза, и, умудрившись перевернуть раненого на плащ-палатку, потащила.

Ринат пристроился рядом с Лизой. Вдвоем они быстро уволокли раненого с линии огня, и, пособляя друг другу, перебрались через окопы. Позже, когда Лиза осматривала рану (пуля попала в бедро, но артерия задета не была) и передавала раненого Тамаре Самвеловне, Ринат выговаривал ей:

- Твое дело помощь оказывать, таскать санитары должны.

- Ага, много вы утащите, вдвоем-то?

- Достаточно, в других ротах тоже санитары есть. 

Лиза строго посмотрела на Шарафутдинова. Ринат был ее подчиненным, но сейчас явно забыл о субординации. Дурой Лизу тоже назвал он. Впрочем, на «дуру» Лиза не обиделась, у Рината с его акцентом это прозвучало скорее смешно, чем обидно. К тому же он действительно беспокоился о Лизе, не имеющей навыков поведения в бою. Лиза махнула рукой и скомандовала Ринату:

- За мной!

Лиза как могла осторожно подобралась к очередному раненому бойцу, Ринат двигался следом. Однако когда она взглянула на раненого, сразу поняла – не жилец, вместо живота кровавая каша. «Если сейчас вытянет, то все равно впереди перитонит и мучительная смерть» - проплыло в голове у Лизы. Но боец почти сразу умер у нее на руках от потери крови и шока.
 
В паре Ринат с Лизой притащили еще троих раненых, так получалось намного быстрее и проще. По пути Лиза видела, как Маруська помогает солдату, у которого кровь заливала лицо. Позже Василевич вновь попалась им, теперь она поддерживала паренька с перебитой рукой.   

Когда Лиза с Ринатом вновь очутились на поле боя, комбат поднял бойцов в атаку.

- За Родину, за Сталина! – звучало в пахнувшем гарью и смертью воздухе.

Лизе быстро пришлось убедиться, что, как бы банально это ни звучало, смерть действительно имела запах. Он был сладковатым при массированном кровотечении, неприятным, отдающим экскрементами при ранениях брюшной полости. Порою же запах смерти был запахом жареного мяса.

Услышав комбата, Лиза на несколько секунд остановилась. Потом, подбираясь к очередному раненому бойцу, она прокручивала набежавшие мысли: «Опять врут. В каком кино можно увидеть, что солдаты в бой идут с именем товарища Сталина? Во многих источниках это тоже опровергается. А ведь идут, вон, своими ушами слышу».

Немного спустя бой закончился, немцы отступили. Сколько точно времени прошло, Лиза сказать не могла. Ощущение времени покинуло ее полностью, осталась только усталость и какое-то странное опустошение. Впрочем, отдых пока не предвиделся. Надо было срочно оказать посильную помощь оставшимся раненым, помочь Тамаре Самвеловне с отправкой тяжелых в госпиталь. Лиза, общаясь с ней, еще раз поразилась, насколько облик фельдшера не вязался с окружающей обстановкой. Тамара Самвеловна была наполовину грузинкой, наполовину сванкой по происхождению и потрясающей красавицей. Лицо ее с выразительными чертами, шикарные блестящие волосы, манеры, все говорило, что перед тобой настоящая княжна. «Что такая женщина делает на фронте?» - подумала Лиза. В то же время Тамара Самвеловна была профессионалом, все действия которого направлены на скорейшую помощь раненым. Ни о чем другом она не думала. 
 
Когда Лиза уже валилась с ног от усталости, ее наконец-то сменили. 
         

Поспать удалось всего три часа, а затем случилась катастрофа. Противник предпринял массированную контратаку, оказавшуюся успешной, и теперь наступал. Последующие дни слились в один, и было в нем бесконечное отступление. Впрочем, конкретно для Лизиной части оно закончилось благополучно, им удалось в последний момент, хоть и с потерями, но все же вырваться из кольца, которое смыкали немецкие войска. 

Именно в ходе того долгого отступления Лиза заметила знакомое лицо. Произошло это во время привала. С криком: «Гриша!» она рванулась к отдававшему распоряжения молодому лейтенанту, только что выпрыгнувшему из подошедшей машины. Офицер обернулся с недовольным видом, и Лиза оробела, настолько серьезно он выглядел. В прочем, в следующее мгновение взгляд его подобрел, лицо озарилось знакомой, отчаянно обаятельной улыбкой, и лейтенант тоже бросился к ней:

- Лиза!

Они обнялись и сразу отстранились друг от друга в стеснении. Лейтенант был земляком, старшим братом Лизиной подруги Жени. Лиза знала его с малых лет, а перед тем, как он в тридцать девятом ушел в армию, даже успела немного влюбиться. Влюбленность эта была детская, незрелая и быстро прошла. Впрочем, в Гришу действительно можно было влюбиться, настолько хорош он был. Старший из пяти детей (все младшие были девочки), он стал для остальных настоящим помощником и защитником. Сестры Гришу обожали и скучали по нему, строчили письма, в которых слали приветы и поцелуи. Родители тоже гордились им, умницей и красавцем.

Война застала Григория Фомина в армии, откуда он сразу попал на фронт. Сейчас, глядя на лицо Гриши, Лиза понимала, насколько тяжелым был для него этот год. Наверняка пришлось не раз терять друзей и видеть такое, чего человек и видеть-то не должен. В этом строгом лейтенанте с трудом можно было узнать прежнего Гришу, особенно изменились глаза. Прежде всегда искрившийся смехом взгляд стал серьезным, если не печальным.

- Ну, здравствуй, Лиза, - прервал Гриша затянувшееся молчание.

- Здравствуй. Как ты? Как семья, что о них знаешь?

- Я – нормально, как видишь, - сказав это, Гриша улыбнулся. – Родители и девочки эвакуировались, только Женя не успела.

Лиза ахнула.

- Я надеюсь, с ней все в порядке. У нас там финны, все лучше, чем эсесовцы. А как твои?

- Мои на Урале, мама осенью мальчика родила.

- Да ты что! Поздравляю с братиком!

- Спасибо! Антошкой назвали, красавец, слов нет.

- Понятно. А ты сама давно на фронте? – спросив, Гриша внимательно слушал, иногда оглядываясь в сторону своей машины.

- Нет, только в начале мая и прибыла, осваиваюсь.

- Ясно. Прости, Лиза, мне нужно бежать. Мы отступаем, я должен все успеть.

- Куда вы теперь?

- Не могу сказать. Пока на восток отходим, а там куда перекинут. Десант, знаешь ли. Во многих местах уже пришлось побывать. Ну, до свидания, Лиза. Береги себя.

- Ты тоже береги себя, Гриша. Тебя очень ждут.

- Знаю, я постараюсь. Ты тоже будь осторожна.

С этими словами Гриша снова обнял Лизу и убежал в сторону своей машины. Лиза в расстроенных чувствах вернулась к своим.


Отступление для Лизы закончилось нескоро. Войска остановились на Воронеже, одном из притоков Дона, и заняли оборону. Город Воронеж, к тому времени оккупированный фашистами, находился неподалеку, на противоположном берегу реки, чуть выше по течению. Так и стояли, порой отражая атаки противника. Впрочем, как скоро стало понятно, гитлеровцы основные свои силы стянули севернее, к Сталинграду, отчего и не стремились во что бы то не стало прорваться в этом районе. Те попытки наступления, что ими предпринимались, по мнению Лизу были ничем иным, как периодическим прощупыванием советских войск на предмет прочности обороны.
 

В конце осени сорок второго года начальство, руководствуясь какими-то своими соображениями, перевело всех девушек-санинструкторов в полк, в санитарную роту. Лиза с огорчением покидала своих бойцов, к которым успела прикипеть и переживала за каждого из них, как родного. Хоронить своих ей тоже приходилось не раз. 

В санитарной роте все было несколько иначе, к изменениям, впрочем, Лиза легко привыкла. Освоившись, она решила, что от такого перемещения толк вышел. Санинструкторы находились рядом, мобилизовать их на помощь раненым можно было в считанные минуты. К тому же сообща делали то, что одному человеку сделать было затруднительно.

Они все еще сидели в глухой обороне. Время шло привычным чередом, радостными вехами в нем были письма из дома. Лизе писали мама и Нюра, иногда папа успевал добавить несколько слов. У них все было в порядке, Антошка подрастал и уже ходил, вернее, бегал, мама едва за ним успевала. Папа все так же пропадал на работе, а Нюра возилась со своими учениками. Однажды сестра сообщила, что Тимоша, воздыхатель, принять ухаживания которого она никак не соглашалась, пал смертью храбрых. Карельский паренек из деревни, где Нюра работала учителем, в свое время казался ей простоватым. Сейчас он погиб, и сестра поедом ела себя, укоряя в жестокосердии. Парня действительно было жалко. Однако Лиза ответила сестре, что сожалеть поздно, и если бы Нюра его любила, то давно уже была бы замужем. Сестра, как видно, опешила от такой резкости и в следующем письме этой темы практически не касалась.

Однажды, вот чудо!, Лиза получила письмо от Ириньи. Как подруга ее нашла, Лизавета не поняла, но письмо стало невероятно радостным сюрпризом. От него словно пахнуло прежней жизнью, жизнью не в будущем, о котором она уже почти не думала, а в спокойном, без войны, прошлом. Но вскоре от воспоминаний Иринья перешла к настоящему. Она вместе с мамой находилась в эвакуации на Вологодчине, работала в колхозе. Братья ее были живы, воевали, отец тоже был на фронте. Иринья писала, что из Петрозаводска они уходили на баржах, под бомбежкой, и страшно было, жуть. Две баржи из каравана затонули, люди гибли в холодной осенней воде. Сейчас все ничего, писала Иринья, только бабушку они потеряли, бабуля вскоре после приезда заболела и сгорела в лихорадке за два дня. Про судьбы одноклассников Иринья не знала, кроме пары девчонок, с которыми вместе эвакуировалась. Ответ Лиза готовила старательно и серьезно, обдумывая каждое слово. Она сообщила о себе и просила Иринью писать как можно чаще, передавать все вести, какими бы они ни были.

Так и жили. В ожидании вестей из дома, которые были дороже всего золота мира, дни наполняли повседневные заботы. Ранения и смерти тоже давно стали повседневностью. Кроме писем, бойцов весьма занимал вопрос питания. Кормили в обычное время вполне сносно. В обычное, потому что случались наступательные операции, бывали и отступления. Порой есть бывало некогда, порой нечего. А так, еда была привычной, но однообразной: каши, крупяные супы, макароны. Мясо в рационе было, но с овощами дело обстояло хуже. Фруктов же не было практически никогда. Словно в отместку, организм превращал недоступные яства в образы, и Лизе часто снились мандарины и мороженое.

Сейчас, находясь в санитарной роте, Лиза быстрее получала новости, но они не радовали. Люди в полку менялись. Бойцы погибали, попадали в госпитали, на их место вставали новые. Гибли и девчонки-санинструкторы, санитары.

Лиза знала, что перед Новым годом не вернулись с очередного задания старшина Игнатьев и Леха Тромза. В феврале сорок третьего погиб, подорвавшись на мине, Ринат. Был убит и доктор Татаринцев. В обустроенный под операционную крестьянский дом попал снаряд. На месте полегли все: сам Татаринцев, его ассистент, две операционных медсестры и их пациент. Вскоре девчонки сказали, что в бою получил тяжелейшие ранения Сиротин. Не известно было, выживет ли.

Смерть все время ходила рядом. И хотя здесь, на фронте, при прощании с погибшими никто не впадал в ступор и не устраивал истерик, остающимся приходилось ох, как тяжко. У медперсонала, как и у бойцов, не было принято проливать слезы. Они крепились, как могли. Но даже спокойная по натуре Лиза, не склонная ни к заламыванию рук, ни к рефлексии, как не сдерживала и не одергивала себя, несколько раз рыдала в голос.   

Самой ей до поры до времени везло. Но однажды осколок, пройдя чуть ниже пятой точки, черканул Лизу по бедру. Недаром все же опытные солдаты девчонок ругали, приговаривая: «Когда ползете, попу не выпячивайте. Отстрелить могут!». Рана, хоть и обильно кровоточила, была пустяковой. Однако вскоре началось воспаление, и Лиза таки попала в госпиталь. Осколок принес неизвестные вредоносные бациллы, никак не желавшие покидать ее организм. В госпитале довелось пробыть дольше, чем Лиза рассчитывала. Она успела уже устать лежать без дела, не находя и не имея возможности найти себе применение. Лизе просто необходимо было вновь почувствовать себя нужной и полезной. При долгожданной выписке она просилась к своим, но шло очередное переформирование, уцелевшие остатки личного состава их полка перебросили в другую дивизию, а Лизу отправили в район Курска. 

На Курской Дуге Лизе довелось пробыть совсем немного. Она не успела ни привыкнуть, ни освоиться, как снова попала в госпиталь, на этот раз с контузией. Хорошо хоть, что контузия оказалась не слишком тяжелой, и Лиза быстро пришла в себя. Больше всего радовало, что ее слух восстановился. После контузии Лизу, руководствуясь не пойми какими соображениями, отправили на Карельский фронт. Всю дорогу до нового места назначения Лиза поражалась странной логике командования.
   
Здесь все оказалось не так, как на юге. Вроде родные места, а все же. Сложности, особенно с учетом Лизиной травмированной ноги, добавлял рельеф местности: скалы, непроходимые болота, бесчисленные озера. Или нет пути, или идет он так, что пока одолеешь, семь потов сойдет. Лизу страшно раздражали камни, валуны, к которым никак нельзя было приноровиться, часто неудачный шаг отдавался болью в бедре. Она пару раз изучила шрам, откуда в госпитале убирали гной, и махнула рукой. Лучше все равно не будет, лишь бы нога не болела. 

Сам фронт, как ни смотри, был необычным. Лизу же увиденное поразило. Здесь почти не случалось масштабных сражений, при этом протяженность линии обороны оказалась колоссальной. Как поняла Лизавета из услышанного от бойцов, много неприятностей доставляли диверсионные группы и снайперы, причем, похоже, такие проблемы возникали у обеих воюющих сторон. Оно и понятно, за каждым деревом часового не поставишь. А для опытного человека незаметно пройти лесом по одному ему известным тропам – плевое дело. Вот и проходили, и одиночки, и группами. Снайперам тоже было раздолье, мест для засад – масса: деревья одно выше другого, скалы, причем не голые, а с обильной растительностью.
 
В КФССР Лиза прибыла летом, в это время очень досаждали комары, а если случалось ночевать в низинах – мошкара. Бойцы ходили с искусанными лицами и руками и остервенело чесались. Эти, казалось бы, мелкие неудобства раздражали солдат безмерно. Комары и мошки порой становились врагами номер один, оттесняя даже фашистов. Впрочем, когда доходило до дела, вся подобная мелочь моментально забывалась. 
 
Несколько раз Лизе довелось снимать с бойцов присосавшихся клещей. Впрочем, насколько она помнила, клещевого энцефалита в те годы не было, а значит, особой угрозы эти кровопийцы не представляли. Для очистки совести Лиза еще некоторое время наблюдала за укушенными солдатами, и, не обнаружив у них каких-либо симптомов, со временем успокаивалась. 

Не слыша привычных для военных действий шумов, будь то гул орудий или рев танков, порой Лиза даже забывала, что находится на фронте. После кровавых южных сражений это была странная, какая-то иная война. Поначалу Лиза попала в часть, дислоцированную в районе Сегежи, а потом была отправлена на север, в Тунгуду. Там она, как и раньше, следила за состоянием здоровья бойцов. Деревня эта была одним из опорных пунктов. Что касается помощи раненым, то ранения бывали. Периодически кто-нибудь попадал под минометный обстрел. Доводилось Лизе лечить бойцов партизанских отрядов, раненых в походах в тыл врага. Но таких было немного, не всех и не всегда удавалось вынести. Как именно поступали с ранеными в походе, Лиза старалась не думать. Это полностью противоречило установке, полученной ею ранее: вытащить с поля боя, дать надежду на спасение. Но в ходе многокилометровых рейдов по территории врага расклад был иной. Человек, задерживавший передвижение отряда, ставил под угрозу жизни всех остальных. Лиза все прекрасно понимала, но смириться с этим не могла. Ведь наверняка многих из тех, кто не вернулся, можно было спасти. 

Сама Лиза в рейды в тыл финнов не ходила, снова давала о себе знать раненая нога. Стоило только дать побольше нагрузки, как бедро сразу начинало ныть. 
   
К зиме началась новая напасть – обморожения, чему способствовали особенности климата: холод, ветра и влажность. Бойцы обмораживали руки и ноги, особенно часто обморожения случались у разведчиков и, опять же, у партизан. Впрочем, даже бойцы гарнизона несколько раз умудрялись обморозиться.

Одним из таких обмороженных стал старшина Санько. Очередной караул ему выпал неудачно, в метель. Старшина погодных условий не учел или понадеялся на русский «авось», даром, что сам был украинцем. Результатом стало обморожение пальцев обеих рук. Все обошлось благополучно благодаря Лизиным стараниям. Она, переживая и боясь осложнений (ну как солдату воевать без пальцев?), строго выговаривала старшине и велела хорошо укрывать руки, особенно пальцы. Пропуская все неприятное мимо ушей, Санько довольно ухмылялся.

- Да не переживай ты так. Все обойдется. Я вообще везунчик, - говорил он.

Люди оставались людьми даже на фронте. То и дело у кого-то из девчонок вспыхивали романы, Лизе довелось побывать на нескольких свадьбах. Она искренне радовалась за подруг-товарищей, но сама на мужчин внимания не обращала. Еще на юге порою девчонки, заговорщицки подмигивая, отправляли ее прогуляться с тем или иным бойцом. На это Лиза неизменно отвечала одно - «Отстаньте!» и шла спать.
Вот и сейчас, поняв, что Санько к ней неравнодушен, Лиза на это никак не отреагировала. В ее сердце давно и безраздельно хозяйничал другой человек. Но ни связи, ни вестей о нем у Лизы не было.

Последнее письмо Ириньи принесло большие новости. Подруга наладила переписку со многими своими знакомыми, находящимися в эвакуации, и теперь делилась с Лизой. Некоторых их одноклассников уже не было в живых. Первые смерти пришлись на лето сорок первого года. Читая об этом, Лиза закрыла ладонью рот, чтобы не застонать в голос. Остальные, как писала Иринья, воевали, получали награды. Человек, о котором Лиза хотела узнать больше всего, в письме не упоминался. 


За время нахождения в составе действующей армии Лиза не раз убеждалась в мощи и размахе советской идеологии. Постоянно проходили учебы, политинформации. Особисты, которых никто особо не любил, свое дело знали четко. Спорить с этим было не то, что бессмысленно - опасно. Впрочем, бойцы и так верили Вождю и Партии. Эта вера объединяла людей и давала им силы к борьбе. В итоге Лиза, держа такие мысли глубоко-глубоко в себе, пришла к выводу, что, не будь Сталина, еще неизвестно, как сложился бы ход войны. 

В конце зимы и начале весны у людей в суровом северном климате вечно начинались проблемы со здоровьем, сказывался авитаминоз. Случаи бывали разные, кто-то просто ощущал усталость, а иные на фоне недостатка витаминов слепли.
   
Весной, как только позволила погода, Лиза отправилась в путь. Она, как заведенная, моталась вдоль линии обороны, обследовала, лечила, делала прививки. Еще давала рекомендации. Пару раз пришлось столкнуться с куриной слепотой. Из этих схваток Лиза вышла победителем и была вполне довольна собой.    

В мае, находясь на укреппозиции, Лиза встретила знакомых девчонок, радисток, с которыми она сдружилась под Воронежем. Восторженные девчоночьи писки и визг сменились крепкими объятиями и бесконечными вопросами: "Ну как ты?" Новостей у каждой была масса, в результате девушки утащили Лизу к себе, пить чай. Особо спешить было некуда, отчего Лизавета позволила себе расслабиться и вдоволь посидеть с радистками, вспоминая общих знакомых.
   
Выйдя наконец из блиндажа, Лиза блаженно зажмурилась. Солнце припекало во всю, его теплые лучи ласкали кожу. Совсем скоро наступит настоящее лето. Внезапно ее окликнули. Разомлевшая Лиза вздрогнула и развернулась в сторону звавшего. В тот же миг бок обожгло, а ее по инерции откинуло к входу в блиндаж. Падая, Лиза почувствовала пульсирующую боль и еще успела услышать:

- Снайпер! Всем в укрытия! В укрытие, кому сказал! Мотя, затащите раненую!   


Пришла в себя Лиза в госпитале. Над ней склонилось доброе лицо пожилого доктора.

- Ну, наконец-то. Задали вы нам, милочка, жару! Все уйти норовили. Но я, знаете, решил, что вам туда рановато, - сказав это, доктор заулыбался.

Лиза непроизвольно улыбнулась в ответ. Как оказалось, за ее жизнь боролись четверо суток, все это время Лиза была без сознания.

- Странное у вас ранение, знаете ли, - задумчиво сказал доктор, представившийся Михаилом Васильевичем. – Сказали, снайпер? Куда же он целился?

- В сердце, полагаю, - ответила Лиза. - Я просто повернулась, позвали меня.

- Вовремя позвали, - доктор покачал головой.

- Да уж. Наверное, он решил, что я радистка, раз из их блиндажа вышла.

В норму Лиза приходила долго, сказалась огромная кровопотеря, пуля разворотила правое легкое. Дышать тоже было трудно. И все же крепкий молодой организм сдюжил, справился, и она пошла на поправку. Вердикт врачей, что ее не комиссуют по ранению, обрадовал Лизу безмерно. Она сможет вернуться на фронт.   


После выписки из госпиталя Лиза еще некоторое время, пока решалась ее дальнейшая судьба, служила там же. Наконец все было определено, настало время уезжать. Шел август сорок четвертого года. Пока Лиза находилась в госпитале, советские войска продвигались на юг и на запад, освобождая оккупированные районы республики, и сейчас практически вся ее территория уже была очищена от захватчиков. Здесь, в КФССР, военные действия заканчивались, бойцов перебрасывали южнее, туда, где война еще была в самом разгаре. Когда Лиза поняла, что путь ее лежит через Кондопогу, и уезжать она будет оттуда, обрадовалась несказанно.

В город Лизавета прибыла днем. Доложив о приезде, она узнала, когда намечается отправление и попросила разрешения на побывку в родной город. Разрешение дали, благо, времени до отправки оставалось достаточно.

Хотя Лиза знала, что должна увидеть, представшая перед взглядом картина все равно поразила. Города как такового не было. Ряды печных труб на месте сгоревших домов да бурьян – основное, что от него осталось. Из этой картины имелись редкие исключения. Так, школа уцелела и их дом тоже. А вот соседний, аналогичный, представлял собой одни стены, и те местами разрушенные. Крыша у него отсутствовала,  перекрытия тоже. 
 
Постояв у родного дома, Лиза пошла в сторону того, в котором жил Яша Грин. Рядом с Яшиным домом в свое время стояла скамеечка, на которой у Лизы случился первый в жизни поцелуй. Понятно, Яша принимал в этом действе непосредственное участие. Сейчас от дома остался только фундамент, а от скамеечки не осталось вообще ничего. Вздохнув, Лиза побрела обратно.

Раздавшийся голос вывел ее из задумчивости, Лиза бросила свои вещи и кинулась к звавшей ее худой рыжеватой девушке.

- Женька!

- Лиза! Лиза, и правда ты! Я так рада!

Подруги обнялись.

- Ну как ты? Смогла все-таки эвакуироваться? – спросила наконец Лиза.

- Нет, я не уезжала, здесь была, - Женя, сказав это, передернула плечами, словно стряхивая с себя воспоминания. – Ты знаешь, что Дуся в концлагере в Петрозаводске погибла? Мне недавно сказали.

Дуся была их общей знакомой, одноклассницей Нюры.

- Откуда? Я только сегодня приехала и скоро убуду обратно на фронт. Я из госпиталя, - пояснила Лиза. – Мои на Урале, так что я ничего не знаю. А твои как? Родители, сестры, Гриша?

- Нету родителей, Лиза, - печально сказала Женя.

- Как это? - Лиза от потрясения даже рот открыла. - Они же эвакуировались?

- Эвакуировались, но их уже нет. Вот так, - Женя вздохнула и больше ничего добавлять не стала. – Девочки в порядке, а что с Гришей, неизвестно. Связь пропала еще в начале сорок третьего. Недавно Аня написала, что получила извещение. Гриша пропал без вести. 
 
- А я ведь видела его, правда, недолго совсем. В сорок втором году. Это на юге было, отступление шло. Он такой красивый стал, Женя. Уже не мальчик, мужчина. На фронте все взрослеют.

- Расскажи, пожалуйста! – взмолилась подруга.
 
Девушки пристроились на камнях, и Лиза рассказала Жене все, что помнила о встрече с Гришей. 

- Спасибо тебе, Лиза! - Женя благодарила, но видно было, с каким трудом ей сейчас дается разговор. - Ты мне просто душу согрела. Я верю, что он жив. Может, в плен попал, или еще что случилось, но он жив.

Потом Женя проводила Лизу к месту сбора. Они крепко обнялись на прощание и расцеловались. Насколько Лиза могла предположить, ее ожидала отправка на один из украинских фронтов. 


Переброска шла через Москву, там части формировали и направляли далее по местам назначений.
 
По прибытии Лиза вновь поразилась, насколько все поменялось. Если сразу после попадания на фронт, в сорок втором, ей приходилось в основном участвовать в отступлении, потом они держали оборону, топчась на одном месте, то сейчас шло наступление. В Карело-Финской ССР основной этап наступления Лиза пропустила, пока поправлялась после столь тяжелого ранения. Теперь ей довелось почувствовать его сполна.

Были в наступлении и светлые полосы, например, радость уцелевших жителей, когда советские войска входили в освобождаемые поселки, и темные. Внезапные контратаки противника, заканчивающиеся кровавой резней, страшные в своей ярости  рукопашные бои, разоренные деревни, уничтоженные города – это тоже было. И все же неслось уже на устах у каждого, что гонят фашистов, гонят, близка Победа!
 
Роль Лизы не поменялась. Люди продолжали получать ранения и гибнуть ничуть не меньше, чем раньше. Вообще война и идущая под ручку с нею старуха с косой были изобретательны на способы, которыми они лишали человека жизни. Но самой ужасной из смертей, которые довелось увидеть Лизе, была смерть в огне. Особенно часто так погибали танкисты. Если первый-второй еще могли при благоприятном раскладе успеть выбраться, то для третьего (или третьего и четвертого) члена экипажа шансов практически не оставалось. Лизе несколько раз довелось слышать, как кричит сгорающий заживо человек, и крик этот ей порою снился по ночам, приходя с самими жуткими из кошмаров. Но даже бойцы, сумевшие выбраться из горящего танка, не всегда выживали. Условий для выхаживания ожоговых больных в полевых госпиталях не было. Умирали когда от болевого шока, а когда от наступившей полиорганной недостаточности, которую невозможно было предотвратить. Мучения при этом люди испытывали адские. Смотреть на это было просто невыносимо, и больше всего Лизу мучило осознание собственной беспомощности.
 
В обычные дни Лизавета, как и раньше, помогала раненым, а еще занималась профилактикой, делала прививки. И все больше и больше удивлялась, какие юные мальчики попадают на фронт, иные были не старше шестнадцати лет. Жалко их Лизе было неимоверно. По сравнению с этими мальчишками она чувствовала себя умудренным опытом, если не сединами, бойцом.

В начале осени войска Третьего украинского фронта закончили освобождение Молдавской ССР и перешли границу Союза. Дальше воевали в Болгарии и Югославии, в тех самых «Европах», по которым так мечтал походить Леха Тромза. Что ни день, шли ожесточенные бои. Ни думать, ни переживать Лизе было некогда. Она и не думала ни о чем, кроме самого насущного: как помочь, как остановить кровь, где ранение, если видимых повреждений нет, а человек без сознания, как укрыться от внезапного артобстрела. Мысли о жизни в веке двадцать первом практически перестали ее посещать. Теперь уже та жизнь казалась видением. Настоящее ее было здесь – в крови, орудийных залпах и запахе гари. 

Лизу накрыло зенитным огнем, когда она вытаскивала очередного раненого. И ведь почти дотащила, совсем немного оставалось. Ее дивизия уже воевала в Венгрии, освобождала Будапешт.

Шел январь тысяча девятьсот сорок пятого года.


Очнувшись в постели, Лиза очумело крутила головой, пытаясь понять, где она и что происходит. Когда в комнату ворвался радостный Мухтар, все стало ясно. Пес цапнул зубами свой мячик, лежавший около кровати, и стал пихать его хозяйке. Лиза схватила телефон. На экране светилась дата: двадцать шестое апреля две тысячи пятнадцатого года. Лиза облегченно откинулась на подушку. Это же надо было так головой стукнуться: не сон, а целый сериал за ночь посмотрела.

Лиза встала, с чувством потянулась и направилась в ванную, смывать ночные кошмары. Первые минуты она просто стояла под душем, наслаждаясь прохладной водой, затем вымыла голову и принялась энергично орудовать мочалкой. Проводя ею по телу, Лиза внезапно замерла. Как есть, мокрая, она выбралась из ванной, и, протерев зеркало полотенцем, встала боком. Оторопело присмотрелась. Шрам от пулевого ранения под правой лопаткой никуда не делся. Вся радость схлынула вмиг. Пошарив по бедру, она нашла и второй шрам. Значит, все это было? Но как?! Не находя объяснений, Лиза перешла к более практичным вопросам. Сколько же ей теперь лет, восемнадцать или двадцать один? Легче не стало. Ответа и на этот вопрос у нее не было.
 
Чуть обсушившись, Лиза выскочила из ванны и бегом кинулась к компьютеру. Сайт «Мемориала» безбожно зависал, не справляясь с обилием желающих найти информацию. «Ладно, об одноклассниках Лизы я и до того знала, видела их фамилии в списках. Но остальные?» - думая, она торопливо набирала в поиске фамилии: Шарафутдинов, Сиротин, Тромза, Игнатьев, Санько, Василевич…

От выданной сайтом информации Лизу затошнило. Ринат действительно был в списках невозвратных потерь за февраль сорок третьего. Тромза так и числился пропавшим без вести. Матвей Сиротин умер от ранений, а Санько, везунчик Санько, погиб в марте сорок пятого. Маруську Лиза не нашла. Игнатьева не нашла тоже, точнее, не смогла выбрать. Слишком много было в списках Игнатьевых, а год и место рождения старшины Лиза не знала.

«Господи ты Боже» - думала неверующая Лиза – «Я действительно была там». Лиза чувствовала, как ее охватывает какой-то первородный, животный ужас. Объяснить произошедшее было никак нельзя. Такого просто не могло случиться! И тут, словно придя на выручку, Лизино сознание заполнилось мыслями. «Советские люди, гибнувшие под ударами немецкой авиации в первые часы войны, наверняка тоже думали, что это невозможно» - эта мысль была прагматичной и помогла в какой-то степени смириться с произошедшим. В то же время Лиза понимала, что рассказывать об этом никому не будет, даже отцу. Как о таком вообще можно рассказать?

Ничто произошедшее с ней не забылось. Она помнила бои, ранения, смерти ребят и девчонок. Вспомнила Лиза и тех двух фашистов, что ей довелось убить.

Впервые это произошло в ходе того самого, тоже первого, долгого отступления, которое довелось повидать Лизе.

Бой выдался затяжным. Видимость была отвратительная, второй день подряд шел дождь. Неподалеку полыхали два танка, один наш, второй немецкий, дым от пожарища стелился по земле. Лиза пыталась оказывать помощь раненым, но разглядеть что-либо было все сложнее. Каким образом ей удалось увидеть этого фашиста, Лиза и сама не поняла. Она тащила раненого, когда неподалеку жахнул снаряд. Лиза в последнюю секунду успела нырнуть за насыпь, точнее, ее толкнул туда раненый боец. Пока Лиза после взрыва прочищала глаза от земли, сбоку мелькнула чья-то фигура. Поняв, что это гитлеровец, а там, где-то впереди, ее ребята и комбат, Лиза выдернула у мертвого уже солдата трехлинейку, и как смогла, пырнула ползущего немца штыком. Получилось обидно и унизительно – в зад. Ее противник взвился и схватился за автомат, но от боли и ярости запутался в амуниции, а Лиза воспользовалась этим и, подскочив (ух и рванула она тогда, в жизни так не бегала), вонзила штык ему в живот, с усилием вытащила и вонзила снова. Остановилась, только когда человек осел, забулькав кровью. Потом Лизу долго попеременно то трясло, то рвало от пережитого. Вечером того же дня она, впервые в жизни, хлопнула полстакана спирта. Облегчения это Лизе не принесло. Быстрое пьяное забытье утром сменилось абсолютной апатией. Не хотелось ничего, даже жить. Ситуацию усугубляло плохое физическое самочувствие. Лизе, также впервые, довелось почувствовать все прелести похмелья. Пережитое смоталось в столь тугой клубок, что позже Лизу начинало тошнить при любом, самом мимолетном, воспоминании о том дне.

Второй раз вышел еще более неожиданным. Это произошло в конце сорок четвертого, когда ее наградили именным револьвером. Хотя Лиза всегда честно признавала, что стрелок из нее так себе, если не сказать хуже. «Эх, знать бы расклад, так не мечом бы махать училась, а стрелять. Пошла бы в снайперы» - думала Лиза. А в тот раз, видя прущих в атаку немцев, она сосредоточилась, прицелилась, как могла, и выстрелила. Присмотревшись, Лиза поняла, что попала, и, мало того, похоже, убила. На этот раз никакого шока у Лизы не было. Наоборот, она была довольна и даже горда собой. То, что ей довелось убить человека, убить намеренно, Лиза понимала, но не воспринимала. Для нее он был врагом. Этим все было сказано.
 
Еще в памяти всплывали разные, странные по своей нелепости, эпизоды. Так, однажды ранним утром Лиза случайно нарвалась на гитлеровца. От реки тогда поднялся густой туман, и им обоим случилось заплутать. Что он, что она были без оружия и встречи этой никак не ожидали. Так и разошлись, как встретились, ошарашенные и растерянные.    


Лиза вновь полезла на сайт, теперь она искала своих, из той жизни, одноклассников и знакомых. Итог поисков был горестным, слишком многие из них погибли. Лиза, вводя в поиске фамилию за фамилией, уже не могла сдержать слез. Каждая следующая строка резала душу. Так, Гриша Фомин, брат Жени, погиб в феврале сорок третьего. Набрав очередное имя, Лиза стиснула зубы. Яша, о смерти которого она знала, по данным «Мемориала» до сего времени числился пропавшим без вести. Случилось это в апреле сорок пятого года под Кенигсбергом, когда до конца войны оставалось меньше месяца. На этом Лиза закрыла компьютер.

Немного придя в себя, она задумалась. В семье сохранились присланные Лизой Фомкиной с фронта фотографии, но на всех них Лиза была одна. Групповых фото не было. В то же время сама Лиза прекрасно помнила, что их фотографировали несколько раз, пара общих фотографий даже была в ее личных вещах, оставшихся там, в сорок пятом. Но эти снимки, видимо, пропали. По крайней мере, случившееся с ней странное перемещение не подразумевало переброску во времени и фотографий тоже. А вот общие снимки одноклассников у Лизы были. 
 
К пробуждению отца все уже было решено, план действий составлен.


К участию в подготовке празднования Дня Победы были привлечены и члены клуба «Гардемарин». Лиза от участия отговорилась, сославшись на болезнь. Она и вправду чувствовала себя плохо: болела голова, порою накатывала тошнота. Симптомы могли свидетельствовать о перенесенной контузии. Вызванный встревоженным отцом врач ничего толкового сказать о состоянии Лизы не смог, что было неудивительно. У доктора отсутствовала необходимая для постановки точного диагноза информация, а пациентка не была настроена ему эту информацию предоставлять, о чем врач, конечно, не знал.       

Лиза открыла фотоальбом с семейными фотографиями: вот она, та самая, сорок первого года. Рядом с ней было еще одно фото, от которого у Лизы сжалось сердце. Она поднесла фотографию к глазам. Яша здесь зубоскалил, восседая на своей любимой скамеечке в окружении девчонок.

- Эх, Яша, Яша. Если бы мы только смогли дожить до Победы… Никуда бы ты от меня не делся! Женился бы, как миленький, и жил-поживал, поверь!

Лиза знала, что говорила. За годы, что она пробыла в том страшном, военном времени, ее воля закалилась. Сейчас Лизе казалось, что она всего могла добиться и все могла вынести. Да не просто казалось, она действительно много чего теперь могла. Лиза понимала, что, случись ей уцелеть и остаться там, в прошлом, ее ждала бы судьба миллионов советских женщин. Женщин, восстанавливавших разоренную страну. Она стала бы одной среди из них, потерявших мужей, братьев, отцов или сыновей, а то и всех сразу. Одной из тех самых женщин, которые в одиночку поднимали детей или горевали, что детям этим так и не суждено было родиться, и работали, не покладая рук работали, за себя и за всех не вернувшихся с войны. 

Смахнув слезы, Лиза взяла групповой снимок. Потом, подумав и поискав в альбоме, она добавила к этому снимку еще один и направилась в мастерскую.
 
Молодой человек, принимавший заказ, очень удивился.

- Целые классы? А они что, все воевали?

- Нет, от чего же, не все. Многие в эвакуации были, работали в тылу, а кто-то попал в оккупацию.

- Понятно, - администратор больше не решился на вопросы.

Обговорив все подробности и сделав поправку на нестандартность заказа, Лиза внесла предоплату. Заплатила она и за срочность, времени оставалось мало.


Проснувшись девятого мая, Лиза выглянула в окно. На улице было солнечно и очень красиво. Эта весна для Карелии выдалась ранней, уже начинала зеленеть трава, появлялись первые цветы. Пока Лиза, волнуясь (руки заметно дрожали), торопливо собиралась, они с отцом обговорили место встречи у Братской могилы. Петр Александрович шел со своим классом, Лиза же должна была встретиться с ребятами из клуба.

Когда она подошла к месту построения колонны «Бессмертного полка», на улице Максима Горького, ее поразило обилие народа. С трудом удалось найти своих ребят. Встав, Лиза подняла штендер. Он был большого размера и имел для удобства две ручки, вторую взял Данила. Колонна пестрила самыми разными штендерами, но такой, как у Лизы, был один. Две фотографии, одна школьная, официальная, и вторая, фото тридцати с лишним человек, нарядных и улыбающихся. Два класса, выпуски сорокового и сорок первого года. Внизу, под фотографиями – перечисление фамилий, у многих из которых стояли года.

- Двадцать третий – сорок третий, двадцать второй – сорок четвертый, сорок первый, снова сорок четвертый… Ужас какой! – читавшая фамилии и года Лена побледнела. – Сколько же их не вернулось?

- Много, - ответила Лиза.    

С началом движения Лиза оглянулась на «Сталинград», остававшийся позади.


На праздничном концерте у Дворца искусств, бывшего Дома культуры, обстановка была торжественной. Когда вокруг разнеслось «…а превратились в белых журавлей…», многие плакали. Лиза сдержала себя. Еще не время было для слез. В конце мероприятия она оставила штендер Даниле и поднялась наверх, к Братской могиле. За прошедшие две недели Лиза уже не раз побывала здесь, и сейчас тоже поклонилась всем погибшим, известным и неизвестным. На душе у нее было смутно. Лизу не отпускало ощущение, будто что-то в ней умирало и рождалось заново, с трудом и болью пробиваясь сквозь плотную скорлупу прошедших лет. Она чувствовала себя опустошенной, все силы уходили на это перерождение, а ему все конца не было. Лиза становилась иным человеком. Но каким, она и сама не понимала.
         
Вечером на улице Максима Горького была развернута «Улица Победы». На доме, в котором она, или та, другая Лиза жила когда-то, открыли памятную доску. Теперь официально было закреплено, что дом этот носит название «Сталинград». Лиза, сторонясь прохожих и гуляющих людей, вошла в один из подъездов и поднялась наверх.

Сидя на площадке лестницы, Лиза смахивала без конца набегающие слезы. Она вспоминала ребят, своих одноклассников из другой, прошлой жизни. В ночь на двадцать второе июня сорок первого года все они, молодые и счастливые, мечтали о будущем. Перед ними лежали сотни дорог, тысячи возможностей – выбирай любую. Впереди у каждого была целая жизнь. Кто из ребят мог предположить тогда, что ждет их вскоре? Кто мог подумать, что жизни многим из них будет отмерено так мало? 

Погода все так же была великолепной, ярко светило солнце. Внизу народ пел песни, смотрел показ моды военных лет, фотографировался. Лиза же глядела в окно, но видела не дома, построенные позже, после войны, а сосны с тропинками меж ними. Она видела, как спешат по этим тропинкам к школе ее одноклассники и ребята постарше. Вот промчался Вася Кириков, за ним следом – Коля Сойченко, а вон идут, улыбаясь, Миша Козин и  Саша Семяшкин. Лиза понимала, что этого не может быть, и все же она видела. Спустя совсем немного времени каждый из них встанет на защиту Родины и каждый заплатит за победу свою, порой слишком высокую, цену. И вспоминались строки Маргариты Алигер, прочитанные Лизой так недавно – и так давно:

У каждого была своя война,
Свой путь вперед, свои участки боя,
И каждый был во всем самим собою,
И только цель была у всех одна.



Эпилог
Лиза Фомкина, Елизавета Матвеевна Фомкина – реальный человек, как и многие иные упомянутые мной жители города Кондопоги. Только закончила она школу в одна тысяча девятьсот сороковом году, была разведчицей и погибла в апреле сорок четвертого. Похоронена Лиза в Кондопоге, в Братской могиле. Больше я ничего о Лизе не знаю, могу только предположить, что отец ее был рабочим, а не инженером.

Вероятно, все они, девчонки и ребята, выпускники года сорок первого и предвоенных лет, были другими, не такими, какими представляются мне и какими я их описала. И все же они были. Жили, любили, мечтали. Многие из этих ребят навсегда остались двадцатилетними. Их мечты воплотить мы, современные, уже не сможем. Так давайте хотя бы помнить.

И еще. Страницу Лизы на сайте движения «Бессмертный полк», как и страницы Саши Семяшкина, Осипа Чечика и многих других, ведет руководитель музея школы № 1 города Кондопоги.



Фотография - из Интернета. Фото архивное, автора выяснить не смогла.