Притча
В одном городском зоопарке жил-был громадный старый слон.
Он был такой громадный, что когда его выводили на прогулку, он даже чуть-чуть не помещался в той самой аллее, которая обрамляла зоопарковскую дорожку и смотрители были вынуждены приподнимать ветки деревьев над ним специальными шестами, чтобы, когда он идет, не поцарапать его спину. Он был такой старый, что никто уже и не помнил, когда он родился.
Он был такой редкий и такой ценный, что все боялись, чтобы он не умер ненароком.
И, наверное, потому, что его берегли и ему всячески угождали, он был такой ленивый, такой высокомерный и заносчивый, что даже его старик-куратор, который кормил его, лечил и всячески ухаживал за ним, не представлял для него совсем уж ничего.
Однажды летом этот слон, как обычно, возлежал на свежей соломе, в углу своего вольера и, лениво отгоняя мух еле заметным шевелением своих громадных ушей, дремал в тени такой же громадной и старой шелковицы. Вокруг была разбросана его пища, принесенная ни свет - ни заря его старым смотрителем: свежее сено, в котором были спрятаны и бананы, и морковка, и капустные кочаны, и даже несколько мелких арбузов. Кругом валялись несколько ивовых веников, связанных попарно, чтобы слон мог сперва немного поиграться, прежде чем полакомиться ими.
В ветвях старых шелковиц и акаций весело пели соловьи. На дальнем пруду, пониже вольера, шумно плескалась семейка африканских бегемотов и обычная жизнь зоопарка текла в тот день как всегда.
Наш слон лениво дремал и, казалось, ничего не могло нарушить его покой.
Вдруг среди тысяч утренних звуков он услыхал тонкий, едва заметный писк. Он чуть приподнял свое массивное серое веко, на том самом глазу, который не был прикрыт его громадным ухом, и пристально всмотрелся.
На том самом арбузе, который он пару часов назад слегка растоптал, чтобы потом съесть после сна, сидела едва заметная маленькая полевая мышь и с удовольствием поедала сладкую сочную мякоть своей усатой остроносой мордочкой. Ее маленькие черные круглые глазки так и сияли от радости!
Наш старый слон уже хотел было закрыть глаз и продолжить свой сон, как вдруг какое-то глубокое, дремучее, совершенно непонятное ему самому чувство, охватило его, он встрепенулся, сгоняя с себя тысячи ленивых мух, кряхтя приподнялся и встал перед пирующей мышью во весь свой громадный рост. Его черная тень накрыла половину вольера. Он угрожающе приподнял свой грязно-серый хобот, его желтоватые бивни зловеще заходили под ним, рот раскрылся, а маленькие глазки страшно засверкали:
- Ах ты, низкое существо, мелкая мышь! – злобно затрубил он на весь зоопарк, - как смеешь ты поедать мою пищу?!! Разве она предназначена для тебя?! Убирайся вон, пока я… тут же и не растоптал тебя и не растер в пыль!!!
Мышка вначале испуганно прижала к серой головке свои маленькие ушки и уже хотела было незаметно юркнуть в свою маленькую норку, но вдруг, ни с того, ни с сего села на задние лапки и, бесстрашно уставившись на слона, тихо сказала:
- Да, это и вправду, твоя пища, слон! Ее тебе сегодня, с первыми лучами солнца, когда ты еще спал, принес твой старый добрый смотритель. Но ведь и мне, маленькой мышке, надо что-то есть! Неужели я тебя объем? Неужели, если я поем досыта, тебе не хватит пообедать, уважаемый слон?!
Слон презрительно смерил нашу маленькую мышь снизу доверху. Впрочем, вряд ли это у него получилось, настолько она была мала!
Но он был так надменен, так жаден, что никак не мог смириться с тем, что даже малая мышь нагло поедает его пищу! Он покраснел, его маленькие глазки налились злостью. И он ухватил своим хоботом валявшееся поблизости румяное яблоко и со всей силы шумно выбросил его в маленькую дерзкую мышь. Та только едва успела, погрозив кулаком и слегка вильнув хвостиком, скрыться в свою норку!
Прошло несколько дней. Все в зоопарке было, как и всегда. По-прежнему неутомимо пели на зорьке соловьи. Где-то недалеко уныло кричали павлины. И так же, шумно обливаясь водой, купались по утрам увальни-бегемоты.
Но наш слон отчего-то стал каким-то другим. Он посерел еще больше. Он стал нервничать и у него пропал прежний аппетит. Он стал беспокойным и почти лишился сна. Он мог теперь часами, уперевшись своей громадной головой в дерево, стоять, раскачиваясь, на ногах, чего за ним раньше не замечалось. Или он вдруг начинал кругами ходить по вольеру, тупо уставившись перед собой. Его большие уши вяло теперь висели, не обращая внимания на тысячи мух. Наконец, однажды рано утром, едва его старый смотритель с охапкой свежего сена вошел к нему в вольер, он с трубным воплем рванулся в раскрытую калитку и побежал по зоопарку, не обращая никакого внимания на ветви деревьев, хлестающие по его широкой спине! Он легко растворил и главные ворота зоопарка и, вырвавшись на городскую улицу, помчался, как бешенный, по ней, отчаянно размахивая хоботом, разбивая витрины магазинов и круша на своем пути автомобили и газетные киоски! Люди, спешившие в этот час на работу, едва успевая, в ужасе отскакивали от этого чудовища! Слон же, оглушительно трубя хоботом, несся по улицам еще полусонного города и, казалось, ничего уже не сможет остановить его.
В одном переулке пожарные, поднятые по тревоге, поставили поперек свою машину, но слон только слегка задел ее боком и она, как игрушечная, развернулась, давая ему дорогу!
Сонный мэр этого города, туго соображая, что тут можно предпринять, велел директору зоопарка поставить на пути взбесившегося слона его старика-смотрителя. С корзиной бананов! Его тут же доставили полицейские и старик, бесстрашно расставив руки, встал посреди узенькой улочки… Но слон уже не видел ничего! Он мчался вскачь и сходу насмерть растоптал этого бедного старика, даже не заметив его!
Наконец, в конце той улицы быстро установили артиллерийское орудие из местного гарнизона. Бесстрашный капонир, ветеран трех войн, велев убираться ко всем чертям остальной прислуге, спокойно прицелился и всадил в лоб набегающему серому чудовищу трехдюймовый осколочный снаряд.
Слон рухнул, как подкошенный.
Город потихоньку приходил в себя. Поднимали перевернутые газетные киоски, вставляли стекла в разбитые витрины.
Прибывшие из губернского города профессора внимательно осматривали окоченевший труп взбесившегося слона и что-то там себе писали.
Из его правого уха, теперь мирно лежащего на пол-головы, вдруг тихо и незаметно вынырнула та самая маленькая остроносая мышь и, удовлетворенно улыбнувшись, зорко осмотревшись по сторонам, тут же навсегда исчезла в суете большого города.
Не покладая рук, простите, лапок, она трудилась целую неделю. В первый раз в своей жизни она свила свое гнездо там, где сама природа не велела ей этого делать. Но ею двигал не глубинный многовековой инстинкт, не закон матери-природы, а растоптанная громадным старым слоном справедливость, Зло, якобы победившее Добро. И теперь, в первый раз в жизни, с чувством глубокого облегчения она навсегда покинула то свое гнездо, которое прогрызла и свила в глубоком ухе слона.
Она сделала так, что Зло в этом маленьком уголке Белого света было наказано.
А губернские профессора еще долго ругались и спорили, отчего же старый мирный слон вдруг чуть не перевернул весь город?
Да так ни к чему и не пришли.