И эта боль воспоминаний...

               
      Работник одного важного столичного комитета Всяков пожелал придать своему лицу рабочий вид перед тем, как погрузиться в подведомственную контору. Мастер, к которому попал Всяков, оказался единственным мужчиной среди обслуживающего персонала салона и выделялся довольно объемистым животом.

      Слуга сервиса достаточно точно угадал желания посетителя. Ландшафтно оформил подбородок, выщипнул из бровей предательскую седину, выстриг пучковато-кустистую поросль, пробивающуюся из ушных раковин и из ноздрей.  Даже облагородил легким массажиком  помятые уши Всякова. Под самый конец подправил брови, сделав их острые концы вразлет,  как крылышки у молодого кондора.  Причем проделал все быстро и бессловесно, словно всю ночь перед этим разглядывал под микроскопом портрет незнакомого клиента.

     — Будем свежиться? Что предпочитаете: Отчизну, Францию, Великобританию?
     — Отчизну, — и  Всяков назвал  турецкую марку освежающей воды, предварительно  зажмурившись, как истинный патриот.
     Острая пахучая струя ошпарила ноздри. Всяков приоткрыл створку одного века. Струя прошлась в районе  глаз. Из них, словно из надрезанного лимона, выкатились мелкие капельки и покатились по щекам, смешиваясь с турецким парфюмом.
 
     Всяков снова приподнял одно веко и в зеленоватом тумане увидел довольную улыбку пухлого живота.
     — А, между прочим, уважаемый клиент, мы с вами уже где-то встречались…
     Всяков часто проморгался. Туман исчез, только ядовитый запах «Арамиса» иноземного происхождения царапал нос на глубине вытянутого пальца, то есть в междуглазье.
     — Видите ли, я здесь впервые.
     — Не беда. Кроме этой дыры на свете много порядочных мест.

     Всяков прикинул возраст мастера. Видно: за пятьдесят. Почти ровесник. И, главное, тоже кого-то напоминает.
     — Вы с лесозаготовителями дело не имели?
     — Нет. К лесу я почти никак. А вот, вам, случайно, на угольном складе в Тамбове трудиться не приходилось?
     — Чего не было — того не было.
     Всяков ногтем провел поперек щеки. Потом ладонью потер с другой стороны  лица. Да, прицепиться не к чему. Коснулся кончика носа.
         
     — А как насчет Златоуста? Цех художественного литья…
     — На Урале  работал, но Златоуст для меня только понаслышке.
     Поскоблив какой-то прибор из своих арсеналов, мастер наклонился и доверительно спросил:
     — Ну, а Минск? Универмаг? Отдел готового платья?
     — Нет, — отвел опустевший взгляд Всяков.

     Он был неплохим психологом и опытным работником своего дела. Козыри кидал только в конце игры. Крючком мизинца поманил к себе голову хозяина  закутка.  Выпрямил палец и шепнул:
     — А вы, случайно, не Хлюнявин со швейной фабрики? Хе-хе… Растрата около сорока тысяч советскими, поджог…  Процессик без вас и заочно по году на каждый ноготок?..
     — Упаси Бог! Этого еще не хватало…  Фабрики знал только по мебельной части.  Одни, понимаете, деревяшки.

     Мастер по-заячьи оглянулся, будто выискивал, через какое окно ему  сигнуть  в случае крайней необходимости, но тут же сел на свободный стул ровно напротив въедливого клиента. И, снова оглянувшись и закрепив в памяти путь к отступлению, обрадованно произнес:
     — Так кого же вы мне все-таки напоминаете?
     Всяков ухватил взглядом тяжелую челюсть нового знакомого.
     — Настоящий  Фернандель!  И женщины его, наверняка, еще любят.

     Страстные, покрытые блескучей влагой губы местного цирюльника вытянулись куриной гузкой…  Ах, эти губы! Не они ли когда-то на парапете общаги насвистывали девчонкам вальс «Оборванные струны»?
     Всяков осторожно, как на минном поле, колупнул в памяти время из ушедших дней.
     — В Москве жили?
     — Так вскользь… — глотнул воздух цирюльник. Наконец-то и он уловил  в посетителе что-то до боли знакомое.
     — Да, вскользь, вскользь, — и тут же опешил.

     Что ни говори, а в кресле сидел Всяков. Отличник из отличников агрономического  факультета Витька Всяков.
     Парикмахер сгоряча схватил ножницы. Машинально сунул их в карман. Всяков повернулся, уставился на  своего украшателя. Ага! Вот он теряющийся в прошлом профиль факультетского чародея и сердцееда.
     — Сережка! Везухин! — хотелось закричать  Всякову, — живот-то,  братуха,  откуда и челюсть отяжелела… — А сам сказал:
     — Так иногда, вскользь там бываю… Командировки, отчеты… Я давно заметил: кто-нибудь на кого-то всегда смахивает. Такой, наверно, в природе закон.  У нас в спортивном клубе  один на Домогарова похож. Кто не знает, думает, что известный актер. А «актер» тот в  магазине опарышами торгует.

     — И у нас уйма людей, как в женской бане. Только здесь, к сожалению,  все одни лица да лица…
     — Это верно, — расслабился Всяков и подумал,— узнал меня паразит. А почему б через тридцать лет не узнать? Я же вот смог…
     — Да, не складно получилось, — размышлял Везухин, — не хватало, чтоб принародно лобызаться друг к другу полезли. Мол, вместе когда-то Тимирязевку окончили, из одного чайника по утрам пили… Народ черт знает,  что может понять… — и громко добавил:
     — Заходите еще к нам!
     — Значит, не узнал, — усмехнулся в душе Всяков.

     Он положил на столик положенные рубли. Пригладил потной ладонью волосы за ушами и на всякий случай задал последний вопрос:
     — И в Сызрани в промкомбинате, конечно, не работали?
     Везухин вытащил из кармана ножницы, положил на край столика и, махнув  на весь апофеоз событий, мысленно подытожил:
     — А хрен с ней, с нашей юностью!..

     И, когда Всяков покидал   везухинский закуток, он вслед громогласно  уточнил:
     — Нет, нет! Мы, точно, с вами  не встречались!