Двое из-за бугра - 10

Александр Савченко 4
Глава 23

1

   Ритм, с которым шпионы вошли в зиму, оставался неизменным до самой весны.    Поездки до Новосибирска и обратно были похожи одна на другую, как мглистые  короткие дни.

   Издали по дороге вглядывались шпионы в бедную сельскую жизнь.
   Здоровой артерией пролегала асфальтированная дорога в столицу Сибири, а рядом будто от венозного расширения вились десятки проселочных дорог, на которые с началом распутицы повылезал весь деревенский транспортный цех…    Потом подул суховей, подобрал вмиг остатки снега на северных склонах, иссушил мелкие болотца и пошел гулять по бесконечным угодьям вдоль пахотных земель.

   Поздно ночью над полями стелилась дымная гарь от пронесшихся куда-то палов. Горел иссохший за зиму травостой. Менялось направление ветра и убежавший огонь сызнова  возвращался в те места, где он когда-то возник.
Размыкая ночную темень, огненные потоки ползли к междугороднему тракту на разных высотах и по ведомым только им указателям. Порой казалось, что  ярусами горела вся округа – не только земля, но даже небо. Настоящий Страшный суд…

   В первый раз увиденное было жутким зрелищем. На третий раз шпионы пообвыклись, знали, что им лично почти ничто не угрожает. Но можно было представить, сколько живности и благостных растений погибает на этих буйствующих пепелищах…
   - Че прогорклый такой? - морща нос и целуя мужеву небритую щеку, как-то спросила Даша.
   - Как в аду побывали. – Урывчиво ответил Веревкин. – Сначала ехали в слабой дымке. Потом дым встал сплошной стеной. Видимость никакая. И тут потянуло жаром. Как в деревенской бане…  – (он вспомнил свою поездку в Чулымск), – Вот скажи: куда ехать? Вперед?  Или назад возвращаться?..  Василий в двух метрах впереди бежит. А я на малом газу за ним. Глаза в слезах, дохнуть нечем. Хорошо, встречная идет… Спрашиваем:  – Как там? - Да вроде получше было… А как теперь, не знаем… Тут , откуда ни возьмись, ветер пошел в лицо, светлей стало, вскоре из пекла выбрались. А ребята те – неизвестно, как проскочили преисподнюю…

   Даша ахала и охала, оглаживая пальцем тугую грудь мужа.
   - Ну, как так можно? – вздохнула, поведя своим широченным животом. – Вот бы ишшо ребятенчишку без отца остаться…
   И заглянула Веревкину в донышки глаз. Заглянула и приткнулась к мужу:
   - Давай умывайся и живо в постель! А то я без тебя совсем обездюжила…
   Народ отпраздновал Пасху. С яйцами, куличами, с водкой и поцелуями. Земля прогрелась от солнечного тепла, из нее повылезала первая зелень. Дачники в самую рань кашляли под окнами – торопились к электричкам, уходящим по расписанию, составленному каким-то вражеским штабом.

   Под утро, когда еще не слышно было спешащих по делам шагов, Дарью охватил панический страх. Она стояла в ночнухе посреди прихожей.
   - Петенька, не дотерплю до больницы. Чувствую, как подступает дите… Придумай че-нибудь, мой дорогущий…
   - Одевайся!
   Веревкин неумело помогал Даше вдевать руки в теплую жакетку.
   - Поехали!
   - Куда, на чем?
   - Я говорю: поехали!
   … Из-за угла разворачивался хлебный фургон. Веревкин, подсекая его, выскочил на дорогу:
   - Стой!
   - Молодой водитель, всхохлившись, разглядывал глыбу с разворошенными волосами.
   - Чего шалишь? – кипуче спросил парнишка, взявшись одной рукой за монтировку.
   - Жене рожать срок пришел, отвези нас к роддому. Всеми святыми прошу…
   Строптивый шофер устыженно понял, что ввязывается в святое дело, буркнул:
   - Куда?
   - Даш, куда? – почти не оборачиваясь, крикнул Веревкин.
   Постанывая, удерживая руками опустившийся живот, подоспела Даша:
   - К театру. Там подле него наш роддом. Дальше не доеду. Ишшо пять минут и все! Нет терпежу, Петенька…

   …Петр внес жену в помещение роддома на руках. Он не помнил, как приняли ее, смутно вспоминал, как потом пожилая тетка выталкивала его на бетонное крыльцо:
   - Иди, иди, сынок! Занимайся собой! Мы свое дело знаем! Тут твоя сила боле не пригодится… Иди!

   Начинало светать. Веревкин тупо обошел серое здание. Холодные окна тихо спали. Только где-то в глубине горел яркий электрический свет. Веревкин услышал через стекло и перегородки знакомый и непосильный вскрик Даши. Боль и радость сплелись в этом звуке. И сразу же вслед за ним  прорезался  тонкий, но со знакомым натугом голос новоявленного человечка.
   - Это ж мой Ванька. Так кричат только у нас… – Закрутился на одном месте Веревкин. Он захлебывался в радостном приступе. И в экстазе чуть не наделся глазом на сухой сучок клена.

   Через несколько минут Веревкин позвонил в квартиру Сони Молотковой. Дверь отслонил Василий – с заспанным лицом, покрытым темно-фиолетовой щетиной:
   - Чего шаришься? – недовольно встопорщился Селиверстов.
   - Я из роддома. Даша осталась там, кажется, уже с ребенком…
   - Где она?
   - За драмтеатром… Совсем недалеко…
   - А я вчера свою увез аж, не догадаешься, в Заводской район. Утром поскачу туда… Ну, что стоишь, Филя? Проходи, выпьем за наших красавиц.

   К середине дня шпионы заново встретились в квартире Молотковых. Радость из них перла, как на свежее тесто опаре.

2

   Новоиспеченные отцы радовались всему: и роды прошли терпимо, и дети родились в один день, и, главное, как было задумано, появилось сразу два Ваньки. И ни одного слова о своем деле особой государственной важности… Будто они были уже не шпионы, а простые энские обыватели.

   - Мой-то пять сто, Вася! - ерепенился Бык.
   - Зато у меня пятьдесят пять сантиметров! Остренький, черненький. Только  без усов…
   - У нас рыжий. Колер моей цирковой династии. А вот глаза Дашкины… Точно говорю: красавец будет… - похвалился Веревкин.
Выпили еще. Пантера о чем-то глубоко задумался, замолчал… Наполеон- не меньше!

   - Я, Вася, знаешь, кого встретил на днях?
   - Кого? – мимолетом врезался Селиверстов.
   - А мужика того, московского… Еще визитки нам всучил, когда ездили в Мызово. Помнишь? Он меня, правда, не заметил… Зашел в серый дом у библиотеки…
   - Надо же так… И я подумал о нем. Неделю назад нос в нос сбежались у драмтеатра. Узнал он меня. Перебросились парой слов. Что, спрашивает, не звоните? Я, говорит, жду вашего звонка.
   - Любопытные встречи, – усомнился Веревкин, - это не спроста.
   - Не скажи, Петя… Мыслишки всякие в голову полезли. Не под колпаком ли?

   Селиверстов снова наполнил стопки. Вдавливаясь в глаза напарника, угрюмо спросил:
   - Вот ты кто, товарищ Веревкин?
   - Я русский американец.
   - А мне с какого-то времени стало казаться, что я просто русский. И только потом американец, причем бывший… А теперь, когда появился Ванька, я для него только русский. Да и для Сони тоже… И больше никто.
   - Вон ты куда гнешь! Я до этого не додумался…

   К Соне Василий ездил на апельсиновой "шестерке", а когда приходилось бывать под градусом – на автобусе. До своего роддома  Веревкин всегда шел пешком. Степенно, с гостинцами. И с хорошими мыслями.
   Спасаясь от одиночества, шпионы  допоздна засиживались на квартире Молотковых.
   - Ну, что? – поковырял друга мексиканским глазом Василий. - Заломил свой пятак?

   Веревкин нахмуристо  вникал в рисунок клеенки на кухонном столе. Наконец, добросердечно признался:
   - Нет! Думал, что сделал на этой земле все… Да вот не все, оказывается. Короче, пятак пусть гнет Ванька. Если захочет… Это теперь его монета… А я еще не сделал самого главного…
   - Ты прав, Петро. Мы висим с тобой в промежутке без опор – ни по сторонам, ни под собой.
   - Понимаю: как дерьмо в проруби…  Давай наливай.

   Без большой охоты, но, молча, выпили. Увялый вечер темнел на глазах. Тема разговора, кажется, обозначилась, а вот сам разговор никак не клеился. Шпионы не могли переступить дозволенную черту. Хотя каждый понимал, что они находятся уже на ней…

   Наконец, Веревкин, поиграв желваками, тяжело выдохнул:
   - Слушай, а если я Даше все о себе расскажу?..
   - Ни в коем случае! – перебил его Селиверстов. - Женщинам ни одного слова! Их вовлекать в дело нельзя. Мы с тобой влезли, сами будем выпутываться… Это справедливо и по-мужски.

   В кухню медленно вкрадывался ночной мрак. Электричество никто не включал.  В темноте, изъязвленной слабыми уличными огоньками, Веревкин подал голос:
   - Ну, я пойду, завтра будет шебутной день. После обеда моим назначили выписку…
   - И не только! – заключил  Селиверстов. – Завтра мы с тобой должны принять решение.
   Веревкин промолчал. Он решение уже принял. Фраза главного шпиона, предназначенная для него, повисла в воздухе…

3

                " Милая мама,
   Тысячу раз собирался написать тебе письмо. Но, как говорят, благими намерениями мостят только дорогу в ад…
По моему почерку ты можешь представить, как далеко находится твой сын.
Надеюсь, что у тебя нет никаких проблем. У меня тоже почти все в норме.

   Ты знаешь, как много бросала меня судьба по задворкам мира. Теперь сбылась давняя мечта твоего отпрыска – я делаю то, что не только требует Родина, но и то, о чем мечтал сам с детских лет…
   Судьба свела меня с десятками новых людей, многие стали хорошими друзьями, другие даже любят меня, но, самое главное, что есть на свете человек, которого полюбил я. Еще год назад ни за что не поверил бы в это – ведь у меня всегда не хватало высоких чувств к женщинам.

   Мой случай намного серьезнее. Она тоже безумно любит меня. Но и это не все.
   Я с трудом сочиняю письмо, а из соседней комнаты слышен щемящий писк – голос моего сына Ивана, ему всего одна неделя от роду.
Ты знаешь, мама, какое это счастье! Он похож на меня, а, значит, и на тебя – ты всегда говорила, что я – твоя копия. Такое же чернявое личико. А вот родинка под левым ухом – это от отца. Пусть он тоже знает, что на земле есть внук, с которым они непременно когда-нибудь встретятся.
   Мама, я раньше считал себя волевым, несгибаемым человеком. Но за последний год резко изменилось мое мировоззрение! Значит, я оказался не настолько устойчивым и крепким…".

   Кларк (он же Василий Селиверстов) отложил убористо исписанный тетрадный лист – на такой бумаге Соня в столбец вела свои торговые расчеты. Он, как загнанный в петлю зверь, не знал, что делать. Шаг вперед и шаг назад оборачивались для него неминуемой смертью. Зверь обнесен роковой чертой.

   Выходит, что Лейси – Селиверстов в поисках своего эфемерного счастья разрушил настоящее счастье Сони. Это она будет всю жизнь сливать свои слезы в подушку. Из-за него останется клеймо на безвинном ребенке.
   Он был в ответе и за Вилли Кросби, способности которого ведомство Железного Кукса недооценило и считало парня природным недоумком, но который вопреки всему оказался надежным другом и весьма здравым и душевным человеком. Кларк снова придвинул к себе линованный лист бумаги.

   "… Милая мама, я не знал, как тяжела исповедь блудного сына, но только ты одна можешь понять и простить меня… Ты сильна и справедлива, как орлан с американского герба…"

   … Кларк натужно вникал в смысл написанного, но мысль постоянно уползала в сторону. Он не мог решить чрезвычайно сложную задачу. Сомнение в самом себе не только поселилось в мозгу, но и росло. Вместо натянутого жгута мышц Кларк Лейси вдруг почувствовал обмяклые руки, наспех состряпанные из вареного лука. Но хуже было другое. Он никогда не потел. На этот раз мерзкие капли пота сползали по его груди, словно конденсат с холодной металлической трубы.
Как он ошибся! Как! Кларк хотел посвятить себя борьбе с коммунистами. СССР был их питомником и рассадником. В новой России коммунисты не могли исчезнуть.  Так всегда считал Кларк Лейси. Но, будучи в образе Василия Селиверстова, проехав полстраны от северной столицы до сибирской глубинки, он не встретил ни одного человека с которым бы из соображений идеологии следовало вступить в яростную схватку не на жизнь, а на смерть… А то, что попадалось всякое отребье - так мало ли его в родной Америке… Там тоже полно своих Изуверовых, Денисиков и дорожных налетчиков в полицейской форме. Вот и вопрос: к чему весь этот маскарад? Какой к черту он Селиверстов!.. Кларк не может оставить сыну ни своего родного имени, ни фамилии… А ведь он по-настоящему русский до четвертого колена…

   И тут на Кларка напал внутренний душащий смех. Он бы расхохотался на весь дом, но боялся потревожить жену и ребенка.
   - Елки – метелки! – пришло в голову Кларку. – Ведь я был назван в честь своего прадеда, который ровно сто лет назад добрался до американского континента в поисках синей птицы счастья. Предка звали Кирилл Лейкин… Где же память о прадеде?...
- Что-то у меня не так… - с тоской подумал Кларк Лейси.

Он взял в руку исписанный тетрадный лист, внимательно перечитал его. И, как настоящий шпион, разорвал бумагу в мелкие клочочки. Тяжесть из души вырвалась, как пар из-под железной крышки.
Кларк принял окончательное решение…

4

   До вечера было далеко, но люди, пересилившие зиму и не привыкшие к длинному световому дню, заметно уставали, торопясь пораньше закончить начатые перед этим дела…

   Солнце стояло высоко, хотя сила его заметно сгасла. Простирались к небу позеленелые тополя и туда же тянулись с сиреневым отливом ветки одиноких берез. Кучерявились желтоватой зеленью деревья из породы ивовых. Май перевалил через свою середину.
   - Надо бы отменить годовщину. Помнишь, как мы ступили на эту планету? – Заметил Петр, сшаркивая с асфальта мелкую галечку, не смытую дождем.
   - Ты че? Ностальгия по прошлому?
   - Нет. Просто год из жизни не выбросить. Он у меня, был, пожалуй, самым настоящим… А то какой-то кипеж. Сам знаешь: изнюхали все помойки мира и     что?

   Шпион номер один промолчал. Нечему было возражать. Но и от согласия со сказанным воздержался.
   У скособоченной чугунной оградки перед «Гастрономом» остановилась белая иномарка. Из нее выскочил кичливый браток – такому только мослаки ломать.
   - Кровь с молоком, - определил Веревкин.
   - Дурак дураком… - добавил Селиверстов. – Местная элита.

   Безликие женщины выставили на продажу почахшие комнатные цветы в больших консервных банках. У перехода переминался дедок с бородой охряного цвета с просерью. Смотрел на проходящий люд лазоревым взглядом, пытаясь выудить своего покупателя. В каждой руке у него было выставлено по оранжевому букетику полевых цветков. Жарками называл их когда-то знаток сибирской флористики. А тут запросто: огоньки… Точно, как огоньки!

   - Вась, мне кажется, что так же, как мы разглядываем окружающий мир, на нас тоже кто-то  всматривается со стороны. Часто я чувствую себя глистой под микроскопом. Подопытным эмбрионом… Такого со мной не было никогда…
   - Не чади в душу… - прервал Селиверстов. – Я ведь знаю, к чему ты… Я тоже мучаюсь этим. Мы прихватили с тобой одну и ту же болезнь… Усек?
   Веревкин промолчал. Вопреки сложившимся правилам.
   Повернули в сторону металлического института. Навстречу шли две девчушки – видимо, студентки. Они озорливо вглядывались в шпионов и одновременно вылизывали из стаканчиков пломбир.

   - Здрасьте! – неожиданно чивикнула одна и зарделась.
   Когда разминулись с ними, Веревкин остановился, топнул ногой:
   - Это наши потенциальные подружки!.. Прикинь…
   - Самец ты, Петро. Подсчитай: наши дочери!
   - Ну, не старый я, Вася. Я молодой отец. А ты все думаешь, что я, как клоп…  Постельный скиталец…  Куда я теперь от Дашки? Скажи! Куда? Просто гормоны шевельнулись… Что: не имеют права? -  взбрыкчиво закончил Веревкин.

   В это время из ворот, за которыми возвышалось четырехэтажное здание темнопепельного окраса, вышел и направился в сторону шпионов их давний знакомый, назвавшийся когда-то Ильей. Уходить или разбегаться в стороны было поздно и бессмысленно. Илья, заметив шпионов, подошел к ним вплотную.
   - Молодежи физкультпривет! Как Чулыма? Красивое, кстати, место. Я с Николой Краюхиным зимой рыбачил на ней… Уха… Уу… Из леспромхоза, мужики, давно?

   - Давно, – не сразу среагировал Селиверстов. – Уже год как… Не получилось у нас счастья с лесом. Здесь сводим концы с концами.
   - Даа, - протянул Илья. – То-то изредка вижу вас. Я сам тут в длительной командировке. Не знаю, когда и домой уберусь… Да и какой дом при моей работе? Ни жены, ни детей, ни семьи настоящей…
   Видно было, что разговор не вытанцовывается.
Илья подал шпионам теплую руку:
   - Кстати, телефон у меня прежний. Визитку не выкинули?
   И  пошагал. Куда-то в свою жизнь.

   Шпионы потоптались на месте. Мимо, шипя и разбрызгивая воду, проползла поливальная машина. Струящийся фонтан окропил нерасторопных парней и покатил дальше по улице, словно большая хрустальная люстра. Лучи солнца упали на нее, и она заиграла и засветилась, как мерцающий стробоскоп на танцульках в дорогом ресторане.

   Селиверстов подпрыгнул, отщипнул на лету клейкую тополиную почку. Кинул ее в рот, раскусил и, скривившись от смертельно горькой начинки, громко крикнул Веревкину:
   - Все решено, Петя! Пусть будет так! До утра бы не потерять визитку!
 
   От неожиданно раскатистого крика вспорхнула стайка голубей и перелетела на другую сторону улицы…