Соцреализм или гуляш по-турецки

               

Покушать вовремя - хорошо, а хорошо покушать - еще лучше. Так говорит мой сосед и товарищ по команде Гаврилыч. Все мы - изрядные гурманы, говорит он, даже не имея специального гурманитарного образования.
Впрочем, на работе, в обед, тут, что называется, не до хорошего. Лишь бы горячо и много, покуда трудящийся организм калорий требует. Без них много не наработаешь. А планы-то растут, а расценки наоборот падают. И тут за милую душу каша перловая летит и тефтели прорезиненные, и солянка на костном бульоне. Правда, случается, что курочки в меню бывают. И что за беда, если курочки эти из одних только горлышек с крылышками состоят? Все остальное где-то по пути от фермы до завода раструсилось. Да и то учесть надо: чай, не на лужайке птичка зернышки клевала. Одно слово - бройлеры. Или бойлеры? Я тут разницы не понимаю.
Да и, согласитесь, набаловался народ. Ведь прежде как бывало? Идет себе утречком труженик к проходным, под мышкой сверточек увесистый несет - обед. А уж что в нем, о том ему жена на поход шепнула. А теперь все ходят налегке, поскольку культура кругом и домашнюю пайку с собою тащить несолидно как-то. Теперь обедать в столовую ходят, а тут тебе и первое и второе, и кисель-компот на третье. Красота!
Мы с Гаврилычем уж лет пять в столовку, в первый корпус ходим. Привыкли. Хоть и плохоньких щец нальют, а все горяченькое. Одно беспокоит: в очереди за этим горяченьким по получасу торчать приходится. За полсмены у станка на ногах намаешься, в обед посидеть бы, отдохнуть спокойно, так нет - стой в очереди.
Я-то еще ничего, стою себе, помалкиваю, хоть и тоска в ногах. А Гаврилыч - ну, просто изводится. Нервный стал и справедливость любит. Да и то сказать: обидно бывает. Придешь в харчевню - очередь человек этак десять. Казалось бы, пять минут - и за стол. Да не тут-то было. К каждому из тех десяти, что перед нами были, еще по пять-десять организмов примажутся. Из одной артели - ясен пень. А мы так и топчемся на месте, покуда эти патлатые по подносу не ухватят.
- Эх вы, молодежь! - пытается усовестить их Гаврилыч. - Не стыдно с такими-то мордами? А вы, девки, куда лезете? Или голодного обморока боитесь?
Но молодежь и девки морды колодой, ухмыляются нагло и очень хотят сказать ему: "А не пошел бы ты, дядя, на... покуда по физиономии не схлопотал7" И они запросто смазали бы ему по физиономии, будь эта столовая где-нибудь вне границ завода.
Тогда Гаврилыч начинает беседовать со мной насчет культуры и этики, по вопросам рабочей совести и чести. Громко так говорит, чтобы и эти акселераты слышали - авось, до кого дойдет. Только ни хрена до них его философия не доходит: как лезли нахально, так и прут.
Однажды мы с ним надумали  по примеру молодых действовать. Один идет за полчаса до обеда очередь занимать, а другой потом к нему пристраивается. С неделю все шло нормально, а в пятницу я из столовой едва не с одной рукой в цех вернулся. Вторую мне какой-то  верзила в тельняшке чуть не оторвал, когда я к Гаврилычу примазывался. Куда, говорит, прешь, плешивый? Обидно еще, что у меня и плеши-то почти не видно. Так, облысел чуток.
А сегодня с утра возле табельной приказ на щите вывесили: лишить Гаврилыча прогрессивки на 50 процентов - "за несвоевременное оставление рабочего места", а меня - за опоздание с обеда. И решили мы сегодня в столовую вовремя идти, чтобы не придирались.
Стоим, значит, в очереди за подносами и видим: что-то очередь подозрительно быстро продвигается, а по столовой странное перемещение людей с подносами происходит. Броуновское такое движение. Ходят люди из зала в зал и кушать  не торопятся.
Думаем: может, сегодня щи слишком горячие, на ходу быстрее стынут. Взяли и мы свои обеды, пошли в зал направо, где обычно садимся. А сесть-то, оказывается, и не на что. И не за что. Ни одного стола в зале, ни единственного стула.
Мы - в другой зал. Впереди нас еще несколько  тружеников спешат. А там - то же самое. Только полюднее вроде. И весь люд друг у друга спрашивает, а куда же это вся мебель из харчевни исчезнула? Украл, что ли, кто? Один знающий сказал, что ее в субботу в заводской клуб увезли, чтобы там профсоюзный актив культурно питался в перерыве своего собрания.
А как же мы-то обедать будем, спрашиваю у Гаврилыча. Даже подоконников в зале нет, чтобы подносы поставить. Смотрю, некоторые граждане на пары разбились: один поднос держит, другой жует, а потом меняются. Давай, говорю, и мы так же. Гаврилыч отказался. Опять, говорит, с обеда опоздаем, еще на пятьдесят процентов налетим. Сам при этом все вокруг собственной оси вращается. Юлу изображает.
Вдоль ленты транспортера, который грязную посуду на мойку возит, тоже народ выстроился. Ставят поднос на ленту и догонят его, на ходу ложками орудуя. Кто за один пробег управляется, а другие хватают подносы и к началу транспортера бегут. Пожалуй, я так не сумею.
- Ну, ты как знаешь, - говорит мне Гаврилыч, - а я - по-турецки.
Сел он прямо посереди зала, ножки под себя кренделем подвернул и принялся за обед. Я посмотрел кругом - не смеются ли? - и тоже было присел. Да, чувствую, не смогу: радикулит, дьявол, согнуться не дает. Едва на ноги поднялся. Тут, гляжу, народ вниз помчался. Я - окну. Возле столовой машина с прицепом стоит. В кузове у нее столы, а в прицепе - стулья.
Вниз я через три ступени прыгал, а обратно - через две: в руках у меня стол и два стула были. Только второй стул тащил я напрасно: Гаврилыч уже гуляш прикончил и, стоя, допивал малиновый компот.
- Посиди немного по-человечески, - говорю я ему.
А он рукой по шее провел и отвечает:
- Все, сыт по горло. С завтрашнего дня на сухой паек перехожу. Ни выговоров тебе не будет, ни в очереди торчать. И в "козла" досыта наиграешься. А то скоро разучимся совсем. "Козел", он. как язык, постоянной практики требует, чтобы в форме быть. Это ж, знаешь, самая умная игра. После перетягивания каната.
Не знаю, кто как, а я с ним согласен. Гаврилыч - авторитет. Он - наш играющий тренер и президент федерации настольных игр в нашем околотке. Я его уважаю.