Закончилось 28-дневное путешествие архангельских яхтсменов к туманному Шпицбергену. Сегодня об этом сложном походе под парусом в Арктику рассказывает комиссар перехода Юрий Комболин.
…Вечерние сумерки и первые кабельтовы за кормой яхт размыли лица родных и близких, провожавших нас. Чтоб поскорей выбраться в море, идём под дизельками. И вдруг на «Гренаде» пробило прокладку в двигателе – берём яхту на буксир. Затем короткие пограничные формальности. Прокладка заменена – и яхты подняли паруса. Здравствуй, Белое море!
Но земля всё ещё держала нас. И как? Комарами! Их, пока мы шли по Двине, набилось в каюты великое множество. С ними что-то надо делать, решили мы, и, вооружившись полотенцами, выступили единым фронтом против кровопийц. И когда с последним из них было покончено, то появилась возможность осознать наше положение, значимость предстоящего. А главное, пропала усталость.
Теперь только вперёд! Но Белое море, будто не желая расставаться с нами, держало яхты на голодном ветряном пайке, мотало наши нервы затяжными штилями, когда паруса обвисают безжизненно на многие часы, когда в море можно смотреть, как в зеркало.
Наконец, бог северных ветров мифический Борей, видимо, посчитал, что взял с нас положенную пошлину, и расправил наши паруса. Упругие, налитые живительным ветром, они вынесли нас в Баренцево море, и яхты ходко пошли вдоль Кольского полуострова.
Вот уже скрылся Святой Нос, где сшибаются воды Белого и Баренцева морей, образуя сулой – беспорядочную толкотню крутых волн. Где-то слева в непроглядном тумане остались остров Кильдин и Кольский залив. На хорошей скорости мы «зацепились» за полуостров Рыбачий , и тут ветер усилился. Заперешёптывался в вантах, а потом и засвистел разбойно, креня тяжёлую лодку, поднял гребень на волне, которая сразу приосанилась, осмелела, стала всё чаще заходить хозяйкой на палубу, а то и бесцеремонно хлопать своей мокрой тяжёлой ладонью по спине, плечам, голове.
Яхту всё труднее было держать на курсе, но штатные паруса решили всё-таки не менять на штормовые, чтобы подольше держать скорость, возросшую до семи-восьми узлов. Это требовало аврального дежурства всего экипажа, чтобы при малейшем усилении ветра «срубить» паруса и поставить штормовые.
Дремали одетыми в прорезиненные костюмы, прямо на палубе, поддерживали друг друга шуткой. Так продолжалось двое суток, которые показались нам неделей.
В районе мыса Нордкин оторвались от земли, и ушли в открытый океан, тревожное пространство которого простиралось теперь от горизонта до горизонта.
Начался самый сложный в навигационном отношении этап нашего перехода. Условно его можно считать третьим, если первый – Белое море, второй – до Нордкина, а этот – до острова Медвежий.
К тому времени радист яхты «Гренада» Владимир Татарников установил надёжную связь с Архангельском через начальника радиостанции посольно-свежьевого траулера «Золычев» Архангельского тралового флота Л.И. Жукотанского, и мы получили возможность регулярно сообщать о себе в штаб перехода и читателям «Правды Севера».
Благодаря Леониду Ивановичу мы были в курсе и наших семейных дел. Так, в районе Медвежьего острова, который открылся 10 июля в час двадцать ночи на моей вахте, мы узнали, что у Вячеслава Филимонова, - матроса яхты «Соловки» - родился сын. Но поздравить нашего товарища мы так толком и не смогли: на нас навалился шторм, который и стал самым большим испытанием для участников перехода.
Пришёл он неожиданно, тем более, что в лоциях, согласно наблюдениям погоды с тридцатых годов, в это время года ветер здесь на поднимался выше семнадцати метров в секунду.
Коварное место – остров Медвежий. Именно на его камнях уже в наши дни нашла гибель польская яхта, и только случай помог её экипажу остаться в живых. Чтоб не повторить её судьбу, уходим штормовать в открытое море. «Гренада» же, шедшая несколько впереди «Соловков», успела, несмотря на аварию с вантой, проскочить остров и выйти севернее его. Только по радио держали мы связь со своими товарищами – разбушевавшийся океан разбросал нас почти на сотню миль.
Волна росла на глазах. Ветер усиливался. Мы заменили паруса на штормовые, однако вскоре пришлось «рубить» и их и на сильнейшем волнении ставить на грот-мачту трисель - парусок, меньше которого будет разве что только носовой платок. Но и под ним яхта шла, кренясь и зарываясь в волну.
Девятиметровые водяные валы в сплошной седине стелющейся пены накатывались на яхту, и она то взлетала на гребень, то падала стремительно вниз, в ревущую водяную пропасть, ветер хлестал брызгами и дождём, а то срывал гребень и накрывал им нас вместе с лодкой, но она, как живое существо, стряхивает с себя эти тонны воды и даже будто отфыркивается. Свободные от вахты дремлют в мокрых роканах в каюте, не на диванах и койках – на палубе. По-настоящему мы так и не пришли в себя от этого всплеска страстей стихии до самого Шпицбергена. А просушиться смогли окончательно только на обратном пути уже на подходе к Белому морю.
Шпицберген увидел первым Владимир Филимонов. Горы, высившиеся посреди океана, были изрезаны морщинами заснеженных террас и долин, от вершин до подножия их обрамляли белоснежные тучи. И неясно было: то ли навстречу нам встает угрюмый старик в судейском парике и чёрной мантии, то ли добрый старик-сказочник в кудряшках льняных волос. Не успели разобраться – на остров пал туман, и вдоль всего западного побережья архипелага пришлось идти, ориентируясь только по радиомаякам. И даже в Ис-фьорд, на побережье которого расположен Баренцбург, вошли по радиопеленгу. Но тут туман рассеялся, и матрос Борис Погорелый увидел строения посёлка.
В тишине раннего утра скользили «Соловки» по ровной глади фиорда. На причале несколько человек щёлкали затворами фотоаппаратов, давали совет, где встать. Оказывается, о нашем походе они узнали из газет, сообщений радио и следили за продвижением яхт, даже пытались установить с нами радиосвязь. Вскоре подошла к причалу и «Гренада».
Коротко было наше знакомство с самым северным шахтёрским посёлком. Но за два дня мы побывали в музее поморского быта и природы Шпицбергена, беседовали с начальником Шпицбергенской экспедиции Института археологии АН СССР В.И. Старковым, с автором книги о Шпицбергене, руководителем экспедиции гляциологов Е.М. Зингером, другими учеными и, главное, встретились с жителями Баренцбурга в их прекрасном Дворце культуры, рассказали о своём походе, о его целях и задачах, ответили на многочисленные вопросы заинтересованных слушателей.
А когда 16 июля мы стали выбирать якоря, на причале было тесно от провожающих. Нас фотографировали, желали спокойного моря, попутного ветра.
Теперь всего десять суток понадобилось «Соловкам», чтобы дойти до Архангельска, но эти сутки «подарили» нам и туман, и встречу с семейством косаток – этими китами-убийцами, и штиль, и стремительный злой шторм – уже в родном Белом море.
В ночь на 27 июля «Соловки» ошвартовались у причала Архангельского яхт-клуба.
Первый в истории отечественного парусного спорта переход Архангельск-Шпицберген (Баренцбург) – Архангельск, посвящённый 400-летию родного города, был завершён. Два крохотных парусника, много меньше размерами, чем у наших предков-поморов, ходивших к землям богатого зверем Груманта ещё в XY веке, повторили их путь.
И теперь мы можем уверенно сказать: путь наших далёких предков был неимоверно тяжёл. Чтоб понять, на себе ощутить его – уже только ради этого стоило пройти долгие поморские мили под парусом…
На снимке: «Соловки» в родном порту.
Фото Р. Сысоева.
«Правда Севера», Архангельск, 1983 год.