Сына назвали Алексеем, по просьбе Настены. У нее в группе детского сада были близнецы – Алешка и Анютка. Хорошие детки, красивые, веселые. Узнав, что у нее скоро появится братик или сестричка, дочь выразила желание дать, соответственно, только эти имена.
Настю на время моего пребывания в больнице увезли в деревню, она пробыла там почти месяц. Мы уже очень соскучились по дочери. Дима хотел сам за ней ехать, но проведать единственного внука, остальные были девочки, приехал папа, он и привез ее обратно. А еще он приготовил мне подарок – электрическую швейную машинку «Чайка». Какая же это была радость! Впоследствии чего только я не шила детям!
Хорошо помню первую встречу сестры и братика. Настя широко раскрытыми глазами смотрела на уже довольно упитанного малыша, как на какое-то необыкновенное чудо. А мы в это время за ней наблюдали с улыбкой, такое удивленное у нее было лицо. Незабываемые моменты жизни!
Я не удержалась, дала его подержать, даже сфотографировала их вместе. Она показалась мне уже такой большой, по сравнению с Лешкой. Настоящая помощница!
Так и было. Девочка моя оказалась до такой степени послушной и смышленой, что я совершенно не боялась оставлять детей вместе, спокойно ходила в магазин, готовила еду на кухне, даже что-то шила.
Когда Леше исполнилось месяцев шесть, оставила их на несколько часов, захотелось сделать химическую завивку. Посадила сына на пол, а Насте приказала не таскать его никуда, только переодевать мокрые ползунки.
Леша уже немножко ползал, никуда с пола он деться не мог, все опасное было убрано. Я совсем не боялась, доверяя Настене полностью. А ведь ей было только шесть лет!
Пришла - у них все нормально, только гора мокрых штанов в ванной комнате, да лужицы на ковре по всему полу. Теперь бы точно побоялась так оставлять детей.
Удивительная штука память! Счастливые годы тоже не оставляют в памяти следа. Что там помнить, когда все хорошо? Дети растут, родители стареют, мы в постоянных заботах.
Вскоре Настя в школу пошла. К первому классу она уже отлично читала, знала буквы, писала цифры, считала до ста. Я не переживала абсолютно, видела, что ребенок весь в меня. Схватывала все на лету, запоминала быстро, о чем волноваться?!
Говорить мои дети стали очень рано. Настя до года знала и повторяла уже почти все, а после и вовсе заговорила целыми предложениями.
Смешной случай произошел однажды в автобусе. Я везла ее в водогрязелечебницу на процедуры, Настене чуть больше года, а она очень мелкая была, некоторые дети уже в полгода в таком весе. Наверное, окружающие так и думали, что она еще очень маленькая.
Напротив нас сидела женщина и в упор разглядывала мое дитя в шинках. Мне же не видно реакцию дочки - она у меня на коленях. А той, видно, что-то не понравилось, она возьми и выдай:
- Чего ты смотришь? Детей не видела?
У женщины округлились глаза, она взглянула на меня и осторожненько так спрашивает:
- А сколько вашей девочке?
Правильно, шестимесячные дети же не разговаривают, еще бы не удивляться!
Лешка тоже говорить стал рано. В полтора года оформили в детские ясли, он гордо назвал воспитательнице свою фамилию: «Лека Сев», что следовало слышать, как Леша Васильев.
Однажды Настя его не досмотрела. В тот раз они тоже оставались одни. Конечно, баловались, прыгали на нашей большой двухспальной кровати. Но Лешка споткнулся и ударился о спинку, рассек лоб над бровью очень сильно, до кости.
Бедная моя дочурка! Испугавшись, она останавливала ему кровь под струей горячей воды, и только потом осмелилась позвонить мне на работу.
Я прилетела тотчас, всю дорогу бегом бежала, благо, до работы близко, транспортом не пользуюсь, только пешком. Глянула на сына – ужас! Глаз, а над бровью на лбу как будто еще один глаз – края рассечины раздвинулись и припухли, а в центре розовая кость видна. А крови нет! Ни капельки! Еще бы! Настя горячей водой «запекла» все сосудики.
Лоб, конечно, зашили, но рубец на всю жизнь остался, да и мышца брови повреждена, заметно бровь опущена – птоз.
Я детей не ругала. Сама виновата, поставила работу выше личного, оставив детей одних. Был там какой-то аврал, моя сознательность порой была во вред домашним делам. Вот об этом я теперь точно жалею. Медаль мне не дали, а вот семья моя чего-то лишилась однозначно, особенно дети.
Теперь своей взрослой дочери советую, чтобы в первую очередь интересы семьи были соблюдены, все остальное внимания не стоит, обойдется, уж тем более, работа.
Пока мои детки росли, родители старились, ведь я у них – поскребыш. Им по шестьдесят было, когда я только замуж выходила, теперь уж время близилось к семидесяти.
Силы стали уходить, первой сдала мама. У нее началась мерцательная аритмия, затяжные приступы изматывали, только внутривенный укол восстанавливал сердечный ритм.
К дому родителей зачастила карета скорой помощи. А мне в душу пробрался страх за их жизнь и здоровье. Дал же Бог мне такую душу!
Отношение к матери, да и к родителям вообще передается на каком-то генетическом уровне, как говорят «с молоком матери», плюс накопленный опыт. Что я видела? Застала я только бабушку Марию. Когда она состарилась, заботу о ней взяла на себя мама. Бабуля моя всегда была досмотрена, накормлена, чисто одета и в свежей постели.
Им было проще, бабушка с мамой жила. А мы, дети, все разлетелись из родительского гнезда. Надо было ездить, помогать, заботится.
Они не отказывались от хозяйства, все еще держали корову, свиней, птицу. Наверное, это все правильно, так и нужно жить – сколько хватит сил. Не сбережешь наперед ни сил, ни здоровья, только, отказавшись от всего, сократишь те самые полноценные дни.
В один из теплых июньских выходных я выбралась навестить родителей в деревне. Обычно мы приезжали всей семьей, но в этот раз не получилось. С радостью переступив порог родного дома, я столкнулась с папой. Взглянув мне за спину, он понял, что больше никого со мной нет.
- А почему ты одна приехала? – казалось, папа расстроился.
- Дима билеты детям в цирк взял, пап. Он тебе для чего-то нужен?
- Да, так, ничего.
Папа никогда ни о чем не просил, но я сразу догадалась - нужна помощь. Да, собственно, в деревне всегда полно какой-то работы - мои пожилые родители вправе были рассчитывать на нас, детей, которых у них трое.
Оказалось, что нужно собрать и привезти сено, которое в покосах давно уже высохло и промедление в этом вопросе грозило потерей корма для нашей любимой кормилицы Лысой.
Так звали корову, имя она получила за свой окрас - вся шерсть у нее была темно-коричневая, а на голове - белая. Лысая жила у родителей больше десяти лет, она состарилась, но сдавать ее на бойню они не торопились - доживали свой век вместе.
Родители мои всю жизнь прожили в деревне, корову держали всегда. Они не представляли себе пустого сарая, пустого двора, отсутствия на столе свежего парного молочка, творога и сметаны. Даже маслице делали свое в деревянной маслобойке - бочонке с дырявой "биянкой" внутри.
Держать корову, когда есть силы, не так уж и трудно. Летом она весь день на пастбище, нужно только выдоить три раза, да напоить при необходимости. В этом плане нам повезло - по пути с пастбища домой расположен небольшой водоем - "сажалка", как у нас ее называли. Коровы всегда останавливались там, чтобы напиться. Пьет корова много – три, а то и четыре ведра воды. Зимой поили из колодца.
Но, самое главное, конечно, - заготовка сена на зиму. Съедает корова не мало - почти две тонны. Это целый большой стог или полный сарай. Такое количество сена надо скосить, высушить, привезти к дому, сложить на хранение. Это тяжелый труд, нужно «вырвать» у лета время без дождей, скосить траву молодой зрелости, чтобы сено не было жестким, высушить хорошо, чтобы не загнивало и не прело.
И вот, сено готово, сухое лежит в покосах. Папа уже несколько раз его повернул под палящим солнцем, осталось привезти домой, а помощников нет. Чувство долга для меня превыше всего - и тогда, и теперь. Конечно, я вызвалась помогать сама.
Я понимала, что с меня работник никакой, но другого выхода не видела. Папа запряг лошадь, и мы поехали на сенокос. Телегу для перевозки сена взяли специальную, с расширенным дном и высокими решетчатыми бортами.
Папа подносил сено, укладывал на воз, а я распределяла равномерно и утаптывала. Когда собрали уже больше половины, я поняла, что своим бараньим весом мне сено не утрамбовать, как следует, и оно просто не поместится, придется два раза приезжать, а расстояние до дома - километров десять, лошади такую нагрузку дважды не выдержать.
Тогда мы с папой поменялись местами. Я собирала покосы вилами, сколько могла поднять, подавала отцу. Под его весом сено улеглось, и хоть поклажа была достаточно высокой, папа заверил, что заберем мы все за один раз.
Работа эта была для меня очень тяжелой, в висках стучало, от непомерной нагрузки сердце колотилось, пот лился с меня градом, лицо раскраснелось, но я не останавливалась. Я собрала почти все сено вокруг и подносила его уже издалека, метров с двадцати.
- Подведи коня, ближе будет носить, - посоветовал папа, видя, как я с трудом тащу очередной навильник (охапку сена на вилах).
Он оставался наверху, утаптывал и укладывал сено и не увидел, когда я подошла к лошади, чтобы подвести ее немного вперед. Не имея понятия, как это сделать, я стала тянуть ее под уздцы. Реакции ноль – она меня не знала и не думала слушаться.
Сказать бы отцу, что она не подчиняется, папа сам взял бы вожжи, подал ей команду, и она бы пошла...
Самонадеянная и глупая, я решила все сделать сама - взяла вожжи и стегнула лошадь по спине, а та от неожиданности дернулась слишком резко вперед. Не удержавшись, папа полетел с нагруженного воза навзничь. Он не успел сгруппироваться, со всего маху ударившись об землю спиной и головой.
Я услышала только его вскрик и глухой удар. Ватными ногами, не помня себя от ужаса, я подбежала к отцу. Он лежал неподвижно, без признаков жизни - от сильного удара он потерял сознание.
Это были секунды, вытянувшиеся для меня в тягостное ожидание. В полной растерянности, с рвущимся на куски от пережитого ужаса сердцем, я тормошила его за плечо, звала, плакала.
Он открыл глаза, с придыханием охрипшим голосом только и сказал:
- Что же ты, дочка...
Больше ничего - ни слова упрека, ни ругани. Я помогла папе сесть, он осторожно, прислушиваясь к своим ощущениям, стал подниматься. Ноги держали его с трудом, дышать было больно, я это видела, но он ничего не говорил, на мои вопросы только отмахивался:
- Все нормально, не волнуйся, живой... Ну, перестань, что же ты плачешь, ты же не виновата, это я дурак... Все эта глупая гонка всю жизнь...
Уже не помню, как мы добрались. Я всю дорогу плакала, сидя наверху. Мы еще как-то увязали это сено, чтобы оно не развалилось, дома просто укрыли все пленкой на случай дождя. Не знаю, кто его разгружал - назавтра я уехала домой, к мужу и детям.
А папа? Ему и лошадью пришлось управлять, да еще отвести вечером ее на конюшню. Спина долго еще болела, а голова? Кто проверял? Возможно, сотрясение тоже произошло, некогда было по врачам ходить.
Много раз после я думала о том происшествии. Страшно даже представить, как бы я жила, если бы мой отец тогда не пришел в себя, ведь такое вполне могло случиться. Просто, Бог милостив, не допустил беды.
Вспоминаю его слова: «Все эта глупая гонка всю жизнь...» и понимаю, как же он был прав. Жизнь моих родителей в деревне была действительно гонкой. Успеть вовремя посадить, прополоть, скосить, привезти, убрать, выкопать, укрыть, сохранить, помочь, вырастить, выучить, поженить, построить, отремонтировать, подлечить...
А мы, глупые, все время уговаривали их, чтобы они перестали уже так «пахать»:
- Зачем эта корова, зачем такой большой огород, кому нужны эти свиньи?! Поживите для себя...
Что значит, жить для себя? Родители так не умели. Без работы жизнь теряла для них всякий смысл. Но тогда этого мы как раз и не понимали.
Больше всех родителей уговаривала Маша, чтобы они сократили свое хозяйство, хотя бы корову продали. Но мама не представляла, как жить без своего молока, и эта мотивация побеждала. Действительно, пожилым людям мясо уже не так важно, как творог и молоко. С огородом все было проще - весной мы помогали с посадкой, осенью – с уборкой.
Когда Лешке исполнилось три года, мы всей семьей впервые поехали к морю, в Алушту. Путевки выделял мой профком, и стоили они не слишком дорого. Испытывая некоторый стыд перед мамой, что не смогу приехать на прополку, я все-таки решила хоть раз «посачковать».
Отдохнули мы хорошо, кто бы сомневался! Море есть море! Дети были в восторге, накупались, мороженого наелись, загорели. Уезжали с надеждой, что станем каждый год отдыхать, но не тут-то было!
Напившись какого-то денатурата, которым его угостил один из собутыльников, папа перенес инсульт. Меня вызвали телеграммой – отцу требовался уход.
Я нашла его в отдельной палате в состоянии, практически ничем не отличающемся от бессознательного. Глаза закрыты, ровное дыхание, но никаких эмоций, разве что - теплый.
Пока здоровы твои родители, здоров ты сам, не задумываешься, что, в сущности, человеческая жизнь очень хрупкая и может оборваться в любой момент.
И вот перед тобой лежит родной человек без признаков жизни, и ты не знаешь, в какой момент его сердце остановится, и все время боишься, что это случится при тебе, и ты ничем не сможешь помочь, и это уже будет навсегда.
Примерно с такими мыслями я сидела у постели отца. Заметив, что его веки дрогнули, я тихо позвала:
- Папа, ты меня слышишь?
Я чувствовала, что он слышит мой голос, мне хотелось говорить и говорить, чтобы вырвать родного моему сердцу человека из той черной пустоты, в которую загнала его болезнь.
Я не готова его потерять сейчас, он сильный, нужно заставить его бороться с болезнью. У него есть шанс выбраться, инсульт случился в правом полушарии, доктор сказал, что прогноз благоприятный, если выдержит трое суток - будет жить. Третьи сутки почти на исходе.
- Папочка, миленький, ну открой глаза, прошу тебя, я же знаю - ты меня слышишь, - я повторяла, как заклинание, одно и то же вот уже несколько часов.
Веки дрогнули еще раз, затем еще и еще, и, наконец, глаза приоткрылись. Я наклонилась над отцом, заглядывая ему в глаза, стараясь, чтобы он увидел мое лицо. Зрачки сфокусировались - он смотрел на меня, сомнений не оставалось.
Беспомощная слеза скатилась по его виску. Это все, на что он способен сейчас. Но он был жив, слышал и видел, меня узнал, значит, его мозг работает, он в сознании, остальное – дело времени.
Не отрывая взгляда, папа поднял правую руку, пошевелил пальцами, слегка протянул ее в мою сторону и, когда ощутил в своих пальцах мою ладонь, легонько сжал ее.
Я плакала, слезы радости сами пролились - первые за последние три дня ожидания.
Мы живем, не думая о том, что однажды все может в жизни измениться, в одну секунду вдруг исчезнет земля под ногами, судьба вырвет из привычного круга, швырнет в бездну беды и боли. И мы, как неоперившиеся птенцы, будем не готовы эту беду принять и пережить, будем не готовы - но выбора другого нам не оставят.
Судьба дает испытания и вместе с тем силу и выдержку через все пройти и все преодолеть. Где-то глубоко у каждого есть скрытые резервы, они поднимутся из глубины и помогут организму справиться. Главное – верить, что все будет хорошо. Это - залог. Вера сильнее лекарств, сильнее слов, сильнее обстоятельств. Никто не знает своих возможностей, пока необходимости нет.
Я любила отца, простой крестьянин, обладая широкой щедрой душой, казался мне поистине необыкновенным человеком.
Он любил природу, жил с ней в ладу, обожая каждую живую тварь, никого не обижая. Все имели право на место под солнцем, по его убеждению.
Он жил в деревне, вставал с рассветом, наблюдал за небом, за птицами, за животными. Предсказывал погоду по молодой луне, радовался одинаково солнцу и дождю, считая, что всякая погода - благодать для всего сущего.
- Не гневи Бога, - говорил мне, если я возмущалась, что на дворе ненастье.
Он щедро делился со мной всем своим накопленным опытом, полученным от деда и приумноженным своими наблюдениями и выводами. Каждую минуту общения, пока я была ребенком, он использовал для обучения меня житейской мудрости.
Став взрослой, я поняла, как бесценны такие отношения с отцом, как дороги мне его уроки, все пригодилось мне в жизни, не раз уже я в этом убедилась. Во многом, благодаря именно ему, я стала той, которая с вами сейчас.
Он любил стихи, знал наизусть длинные поэмы, передаваемые из поколения в поколение из уст в уста, без каких-либо записей. Он читал их проникновенно, как декламировал со сцены. Кто знает, возможно, жила в нем тайная мечта сделать это когда-нибудь наяву.
Папа много читал, являясь самым активным завсегдатаем в поселковой библиотеке. Длинными зимними вечерами он читал книги вслух, в моем детстве самое любимое занятие – слушать его. Читал он с интонацией, имитируя голоса героев, все это действо походило на театр одного актера.
Позже, когда мы уже выросли и покинули родительское гнездо, папа читал для мамы. Особо волнительные моменты произведений вызывали слезы у него на глазах, до того чувствительной была у него душа.
Весной, когда расцветали диковинные растения, он мог принести домой букет кувшинок или лотосов, неизвестно откуда он их брал - до ближайшей реки, где они росли, километров пятьдесят. И самое удивительное в том, что он и сам, как ребенок, радовался, если удавалось произвести впечатление. Улыбаясь одними уголками губ, он с любовью смотрел на нас, пока мы восторгались его букетом.
Он прогонял со двора кота, когда ласточки вили под крышей гнездо. Сколько себя помню, ласточки всегда селились под нашей крышей. Эта умная птица никогда не попадалась в лапы коту, чего не скажешь о воробьях, но и их папа спасал от цепких кошачьих лап. «Пусть ловит мышей», - оправдывал свой поступок, оставляя кота без добычи.
Все это было естественным в его жизни, также воспринимали действительность и мы - его дети.
Анализ поведения и поступков родного человека производишь тогда, когда этот человек уже ушел из твоей жизни навсегда.
Я рада, что судьба подарила мне это время с отцом в больнице, где целыми днями я находилась у его постели, отвоевывая родного человека у болезни все больше и больше. Ночью меня заменял брат.
Сильный духом, папа быстро пошел на поправку. Пришлось заново восстанавливать речь, память, научиться ходить, вернуть чувствительность во всю левую половину его тела. Он боролся с болезнью всеми доступными способами.
Надо отметить, что это сейчас в распоряжении больных целые реабилитационные центры, обученный персонал, специальное оборудование. А тогда, в районной больнице, все, чем мы располагали, это - отдельная палата, старая деревянная табуретка и металлическая стойка, позволяющая опереться, чтобы не упасть, помогающая больному встать на ноги. Но до подъема нам было еще очень далеко.
Основным его тренажером стала именно табуретка. Он двигал ее, силясь поднять здоровой рукой, снова и снова ронял, когда пытался взять больной. Неутомимый, он не бросал свои занятия, даже когда ничего не получалось.
Он занимался в перерывах между сном, не лежал без дела. Чтобы вернуть речь, он все время говорил, читал стихи, вспоминая их по слову, рассказывал мне о своем детстве, о первой любви, о войне.
Кроме всего прочего, ему снились вещие сны. Он просыпался утром и говорил:
- Мне сегодня станет плохо, но ты не пугайся. Мне снился сон, что я упал в глубокую яму, но я смог дотянуться до корней дерева, ухватился за них и вылез. Значит, я выберусь и на этот раз.
К вечеру ему действительно стало хуже, его забрали в реанимацию. Но, веря в его сон, я ждала улучшений. Утром его перевели в палату - кризис миновал, но восстанавливаться пришлось заново.
Однажды утром, после очередной тяжелой ночи, папа рассказал сон, где он шел по длинному коридору, открывая многочисленные двери, шел вперед, в конце коридора он увидел свет - ему непременно нужно туда. Оставалось только открыть последнюю дверь, он потянулся к этой двери, но она оказалась заперта.
- Мне еще рано туда, дочка. Дверь заперта, я ее не открыл.
Он и сам не знал, что в эту самую ночь он терял сознание, случился последний, третий кризис, после которого он стал поправляться. Бог отпустил ему после того еще восемь полноценных лет.
Папа любил женщин, что греха таить, страстный мужчина жил в нем и во время болезни. Когда молодая медсестра приходила сделать укол, он не только провожал ее восхищенным взглядом, но и норовил легонько ущипнуть за ножку.
- Руку разрабатываю, - подмигивая мне, он объяснял свой поступок, когда за девушкой закрывалась дверь.
Я радовалась этому, понимая, что воля к жизни поставит его на ноги быстрее всяких лекарств. Через месяц папу выписали домой - от машины скорой помощи до двери он шел на своих ногах.
Тогда я открыла его для себя заново, воспринимая уже с позиции взрослой женщины. Многое поняла, многое простила.
Как же мало мы знаем своих родителей, недостаточно общаемся с ними в жизни, пока все хорошо. Есть такие уголки в их судьбах, которые от нас скрыты. Мы принимаем их любовь и заботу, не задумываясь, а какие же они у нас на самом деле, есть ли у них свои слабости, есть ли тайны, реализовали ли они себя в жизни так, как хотели и мечтали.
За семью дверями для нас их детство и юность, и далеко не всем детям удается проникнуть в тайные лабиринты их душ, вы согласитесь со мной сейчас.
Мой папа подарил мне это счастье - он раскрыл мне свою душу. О, сколько всего таила в себе его душа, какие испытания выпали на его долю, столько было пережито, прочувствовано, пропущено через свое сердце!
На многое он раскрыл мне глаза, ответил на самый главный вопрос – почему? Почему уехал тогда от нас, почему с мамой такие плохие у них отношения, наконец, пьет он почему? Глубоко внутренние и личные причины его поступков не буду судить, не о нем мое повествование, да и права такого у меня нет.
Я пишу о себе, о том, как взрослела, набиралась опыта, понимания. Тому, у кого все гладко, многого не постичь. Говорят, Бог испытаний не по силам не дает. На то я и уповала.
Конечно, хоть папа и поправился, полноценно работать он уже не мог. Тут и пришлось родителям продать корову, без хозяина в доме тяжело держать крупный рогатый скот, да и мама была не крепче.
Мой дочерний долг не позволил больше никуда уехать в летний период, ведь родители в деревне нуждались в моей помощи. И я ехала, полола, окучивала, убирала, делала ремонт и все остальное, что требовалось. Мама придумывала каждый день новую работу, чтобы по максимуму использовать мою помощь.
Как же я злилась тогда, ведь даже к друзьям заглянуть было некогда. Чего только я ни делала?! Чистила печную трубу, выгребая сажу через маленькое отверстие, опорожняла от содержимого отстойник у свиней, даже туалет чистила вручную каким-то черпаком.
Где-то примерно в пятом классе я впервые услышала стихотворение Сергея Острового, которое меня просто потрясло своим содержанием. Тот призыв стал для меня своего рода Уставом отношения к матери, да и к отцу тоже. Приведу его здесь дословно, чтобы просто напомнить. Прекрасно знаю, что не было той школы, где бы оно не звучало:
«Первое слово ребенок сказал:
— Мама! -
Вырос. Солдатом пришёл на вокзал.
— Мама! -
Вот он в атаке на дымную землю упал.
— Мама! -
Встал. И пошёл. И губами горячими к жизни припал.
— Мама! -
А у меня мамы нет. Она умерла.
Вот ещё одной мамою стало меньше на свете.
Зачем же ты, мама, в постель земляную легла?
Или жесткой кровать показалась тебе на рассвете?
А рассвет был из солнца. Из зелени. Из синевы.
Пенье птиц было слышно на самых далёких планетах.
Розоватые голуби вылетали из мокрой травы,
Долго пили зарю и тонули в далеких просветах.
Ты ведь очень любила, когда зажигался рассвет.
Поднималась чуть свет. И детей на заре поднимала.
А сейчас тебя нет. Почему? Почему тебя нет?
Поднимись. Приходи. У детишек сползли одеяла.
Нет, уже не придёшь. Из глухого того далека
Не приходят назад. Остаются на вечном ночлеге.
Странной формы сейчас над землёю плывут облака,
Будто белые женщины едут на белой телеге.
Ты седая совсем. Стала белой твоя голова.
Видно, вьюги мели, а снежинки растаять забыли.
Муж без вести пропал. Ты с тех пор ни жена, ни вдова.
А потом сыновья на войну от тебя уходили.
От тебя? Нет, с тобой! Слышишь, мама, всё время с тобой,
Только в письмах они очень редко писали об этом.
Больше женам писали. И шли по дороге рябой.
И на письма твои не всегда торопились с ответом.
Это только потом, через годы, я стал понимать,
Как казнят матерей безучастьем и черствостью дети.
Друг мой, брат мой, товарищ мой, если зовет тебя мать —
Рвись к ней сердцем. Спеши. Мчись к ней в самой крылатой ракете.
Каждый миг на счету. Будь быстрее, чем звук и чем свет.
Опоздаешь в пути — не простишь себе этого вечно.
Ты звала меня, мать? Я пришел. А тебя уже нет.
И дорога длинна. И разлука с тобой бесконечна.
Я сейчас вспоминаю — давно это было… давно…
Утро. Осень метет. Жмутся к небу озябшие птицы.
Ты всё смотришь в окно. Ты всё смотришь и смотришь в окно.
Хоть бы скрипнула дверь. Хоть бы вздрогнули вдруг половицы, —
Сын из дома ушёл! И когда он вернется теперь?
И потянутся дни. И слезы материнской не спрячут.
Ах, зачем между жизнями возникает закрытая дверь!
И, детей провожая, зачем наши матери плачут?
Мать, я землю изъездил. Я многие знал города.
И добро повидал, и война по мне смертью строчила.
Но друзей своих, мать, не бросал я в беде никогда.
И не лгал никогда. Это ты меня так научила.
Ты меня научила не прятать у сердца обид
(Сердцу трудно и так, для чего ему тяжесть такая?).
Если слово ты дал — это, значит, навеки. Гранит.
Если в гору идешь — поднимайся, других не толкая.
Ах, завет материнский, и что тебя в мире мудрей?
Ты нас к звездам ведешь даже в темные ночи глухие.
Я берусь утверждать: в мире мало плохих матерей!
Отчего же тогда появляются люди плохие?
Отчего же тогда по земле ещё ползает зло?
И смердит себялюбство? И сушит сердца скопидомство?
А ведь как на планете бы сделалось людям светло,
Если б всех матерей своих слушаться стало потомство.
«Всех? Нет, не всех. Я их видел в чужой стороне;
Очень жалких и очень жестоких. Что им нужно таким?
Чтоб земля задыхалась в огне? Чтобы кровь человечества
Стыла в воронках глубоких?
Это пляшет волчица на свадьбе у чёрной змеи.
Разве матери это? Нет, нас воспитали другие.
Как я верую в вас, как я чту вас, родные мои!
Наши матери, светлые души России!
Это вы нас учили, куда бы мы в жизни не шли,
мы судьбу свою метили самой высокою метой:
если бьёмся с врагом, так уж бьёмся за счастье Земли,
Если радость несём, так уж делимся с целой планетой!
Сколько мирных народов у нашего село костра.
Скольких мы обогрели горячим, душевным приветом.
Мама, как ты добра!.. Как была ты огромно добра!
Целый город, бывало, к тебе приходил за советом.
Если мерз человек — ты ему отдавала тепло.
И всегда незаметно. Всегда от души. Сокровенно.
Где мне слово найти, чтобы свет оно людям несло,
Чтоб людские недуги оно исцеляло мгновенно,
Чтобы слово моё открывало бы каждую дверь,
Возводило мосты, поднимало бы зелень из праха,
И когда в человеке сидит затаившийся зверь —
Чтоб пришло моё слово и зверя убило без страха.
Ты прости меня, мать! Я при жизни твоей не сказал
Половины того, что теперь не дождется ответа.
Жизнь не холмик пологий. Не картинами убранный зал.
Жизнь — вершина. Огонь. Праздник мысли и яркого света.
Вот за это за всё — я твой сын! И пока я живу,
Мама, имя твое я несу через жизнь как святыню.
Будут годы идти. Будут яблоки падать в траву.
Будет солнце всходить. Будут реки врываться в пустыню.
Будут плыть корабли в белизну марсианских морей.
Будет жизнь бушевать. Каждым атомом. Жилкою каждой.
Ты ждала меня, мать? Я пришел, а тебя уже нет…
Ты уже не откроешь дверей…
Люди! Братья мои! Берегите своих матерей!
Настоящая Мать — человеку дается однажды» ©
Я очень боялась опоздать.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/04/17/1618