предыдущее -
http://www.proza.ru/2017/04/13/1819
Жизнь в санатории била ключом в привычном утреннем режиме. В воздухе витало какао. Народ шел с завтрака-на-завтрак. Как всегда в пересменок, на лестнице была образована небольшая народная толкучка: первая смена волной спускалась вниз, из столовой, вторая смена поднималась навстречу. На широкой лестничной площадке две волны сталкивались, перемешивались, сливались, ломали вектора, задерживались, обсуждая завтрак и прочие важные дела, а потом лестница всё выравнивала снова в два встречных потока. Отбойное течение, подумалось мне. Рип каррент…
На четвёртом этаже было пустынно и прохладно, даже какао сюда не доносилась и не нарушало интеллектуальной атмосферы. Библиотека, игровые, зимний сад, и Сама. За углом глухо стучали биллиардные шары. Я прошёл по блестящему полу в конец коридора, предупредительно стукнул в дверь с табличкой «главврач Самаренко П.А.» и, не дожидаясь ответа, зашёл.
Сама подняла склонённую над столом гладко причёсанную голову.
- Садись, - кивнула на стул и продолжала писать.
Я сел, вздохнул, вытянул ноги. И внезапно подумал, глядя на пустую белую стену перед собой, что мне безумно, безумно всё надоело. Стена была абсолютно безысходной. Стена безо всяких надежд.
Я съехал ещё ниже на сиденье и вытянул ноги ещё дальше по серому полу.
- Ну, что, племянничек? – Сама отложила ручку и сняла очки. – Всё ещё зубы точишь на тётку?
- Можно подумать, это что-то изменит, - буркнул я, глядя в стену.
- А тебе прямо нужно мир перевернуть? – осведомилась тётка. – Ты вроде достаточно наворочал?
- Я что-то ужасное сделал? – я пожал плечами. – Убил кого-то? Нарушил закон? Испортил чью-то судьбу?
- Ясно…, - тётка встала, одёрнула строгий синий костюм. Подошла к цветам в углу кабинета, взяла лейку и стала лить воду в горшки.
- Значит, не можешь простить, - сказала она.
Я собрался что-то сказать, открыл уже рот, но вдруг понял, что всё бесполезно. И нет смысла, и нет желания всё это опять обсуждать. Прошло всё. Нет больше меня в том дне, когда я узнал о семейном сговоре. Поэтому я вздохнул и закрыл рот, и глаза тоже закрыл. Чтобы не смотреть на стену.
- Я думала, ты повзрослеешь, спасибо скажешь, - сказала тётка.
- Спасибо, - сказал я, пожав плечами.
Тётка в сердцах сунула лейку на место. Подошла к столу, встала, упершись сильными руками хирурга в столешницу.
- Ты на наше-то место встал бы, - сказала она. – Ты конечно, молод и бестолковый. Но головой-то пойми нас.
- И что я должен понять?
Я подобрал ноги, вытащил из кармана зажигалку и начал её со всей внимательностью разглядывать.
Тётка села, тяжело вздохнув.
Какое-то время мы молчали.
- Проворонила я Наташку, - сказала, наконец, тётка с горечью. – Моя вина. Я на восемь лет старше, Наташка совсем девчонка была. Я училась, а у неё роман, любовь…
- Вы себя-то зачем клянёте, Полина Андреевна, - сказал я, сосредоточенно чиркая зажигалкой . – Вам не нравится, что я родился?
- Типун тебе на язык! – воскликнула тётка и даже кулаком пристукнула по столу. – Ты что городишь-то!
Она покачала головой, посмотрела сердито.
- Андреевна…- передразнила она и отвернулась в сторону. - Так, племянничек Вячеслав Михайлович… Хотела с тобой, как с человеком, но видно солнце не с той стороны встало.
Она сердито вытащила из бокового ящика бумаги и полистала бланки.
- Иди, расписывайся… Вячеслав Михайлович. Альбина сегодня отпросилась, я у вас за бухгалтерию.
Я подошёл к столу, взял ручку и расписался в графе.
- И здесь, - сказала тётка.
- А это что?
- Тринадцатая, - сказала тётка.
- Выбили таки? - машинально спросил я.
- Последняя, видно, - сказала она. – Всё, не видать больше, как своих ушей. Из-за этой-то чуть волосы не выдрали на моей седой голове.
- Полина Андреевна, - сказал я, кладя ручку и контролируя каждое слово. – Я понимаю, что вы очень многое делаете, и… и это всё достойно всякого уважения, но моя судьба – это моя судьба, и больше ничья. Она не ваша. И не дяди-Толина. И не дяди-Петина. И даже не мамина. Она моя, понимаете? И давайте все на этом остановимся.
- Ну ты-то пойми, остолоп ты такой! - воскликнула тётка, всплёскивая руками. – Ну пойми нас-то всех! Тебе-то всё мимо, а нам что было делать? А если бы ты тогда за своей балериной помчался за кордон?
- Я что, дурак?
- Конечно, дурак! – сказала тётка убеждённо. – Тогда ты был именно дурак, три года назад. Да и сейчас-то недалеко ушёл…
Она махнула рукой и отвернулась.
- Но вы бы хоть у меня спросили! Нравится мне это или нет. Хочу я этого или нет? Надо мне это или не надо? Вы же мне даже семестр доучиться не дали! Мне было всё-таки восемнадцать лет, не двенадцать.
- А ты и сейчас, в двадцать два, не соображаешь ничего. Ты понимаешь, что вопрос стоял не про учёбу, а про жизнь?
- Да ладно вам! - сказал я зло. – У вас чуть что – сразу жизнь. Это вот когда вы меня из абстинентного синдрома вытаскивали – это я ещё поверю, что стоял вопрос о жизни. Хотя тоже с большой натяжкой…
- Любовь, мой дорогой, она пострашнее синдрома, – тётка встала. - А советоваться с тобой… Смешно, ей-богу. С кем советоваться было?
- То есть, я был не человек вообще?
- Ну, почему же, человек, - сказала тётка примирительно. – Только без головы.
- Конечно, - буркнул я. – Проще всего человеку пришить диагноз «без головы».
- А где она, голова-то твоя была! Сказала бы я тебе… в каком месте… Да и сам знаешь… под чьей юбкой она была…
- И что? - сказал я, сощуриваясь и чувствуя, как у меня каменеют желваки и сводит скулы. – Это что, какое-то преступление?
- А что ты всё преступлениями-то меряешь? – воскликнула тётка. – Преступление…Это у тебя вышла любовь-морковь. А у нас у всех личные дела запросили, всех нас перетрясли. Мать твоя чуть в больницу не слегла. Петра чуть с работы не погнали, а ему до пенсии было шесть лет… Нам всем расхлёбывать пришлось ваши свиданки…
- Понятно… За себя вы все и перепугались… а не за меня… Ладно, - сказал я. – Бесполезный разговор. Вы говорите, что я зубы точу. Не точу я ничего. Я понимаю, что это вы так обо мне все хорошо побеспокоились. Отодвинули подальше от опасностей. Которых не было. Но радости мне это не прибавило. И вы об этом прекрасно знаете. И вы прекрасно знаете, что вами руководило на самом деле. Ничего бы со мной не случилось. А вот с вами – да, могло бы случиться – с каждым из вас. Потому что у каждого из вас – свой скелет в шкафу. А может, и не один!
Я стиснул в руках зажигалку, не чувствуя острых краёв. Не выдержал, развернулся и запустил её в пустую белую стену. Она жалобно крякнула, и упала, развалившись на прозрачные частички, похожие на крылышки жука.
Я сердито высадил дверь плечом и вышел вон.
далее -
http://www.proza.ru/2017/04/14/1787