Пародия на рассказ В.Верижникова
Вениамин Эндимионович Неодоливайский сразу увидел этот ящик. Полированное красное дерево, медный окуляр, сбоку торчит бронзовая ручка в виде дракона, на крышке фигурная серебряная пластинка с вычурными буквами ЖIBОСВЕТЪ.
- Так вот он какой… Неужели ему уже двести лет? – спросил он.
- Да, - ответила Леокадия Леопольдовна, зябко кутаясь в белую шерстяную сетку с кистями. – Его изобрёл мой пра–пра–прадед, полковник от артиллерии, герой войны 1812 года.
Она сняла с ящика фарфоровую вазу и кружевную салфетку, открыла крышку, достала из ящика лампаду тёмно-вишнёвого стекла и затеплила её. Вернув лампаду на место и закрыв крышку, она жестом пригласила Вениамина Эндимионовича к ящику.
Тот, потея от волнения, прильнул к окуляру и осторожно стал вращать бронзовую ручку.
В бледном мерцании он увидел нерезкое изображение усатого офицера в синем мундире с эполетами. Тот держал перед глазами книгу. И тут же сквозь сильный треск из ящика послышался металлический голос:
- Буря мглою небо кроет...
- Это мой пра–пра–прадедушка, - пояснила Леокадия Леопольдовна.
- …вихри снежные крутя…
Вдруг к офицеру подскочил человек в длиннополом сюртуке и стал тянуть из его рук книгу.
- Нет, нет, Саша, - ты очень вертлявый, да и картавишь весьма…
И тут же изображение исчезло, звук пропал. В сером тумане едва мерцал огонёк лампады.
- Это всё, - сказала Леокадия Леопольдовна, - Остальное погибло во время наводнения 1824 года. Полковник не успел восстановить своё детище – загремел со товарищи в Нерчинск, где и помер от чахотки.
- С кем это он там разговаривал? – спросил потрясённый Вениамин Эндимионович.
- С Пушкиным. Они дружили.
- Пятьдесят тысяч! – крикнул Неодоливайский. – Наш музей покупает ваш «Живосвет» за пятьдесят тысяч рублей!
- Молодой человек, - улыбнулась Леокадия Леопольдовна, - это наша семейная реликвия, она не продаётся.
- Восемьдесят тысяч! – горячился Вениамин Эндимионович.
- Не тратьте зря время, мои родители, умирая в блокаду, не отдали его даже за буханку хлеба.
Она задула лампаду, положила на заветный ящик кружевную салфетку и поставила на место вазу, давая понять, что разговор закончен.
Через неделю Неодоливайский снова позвонил в знакомую дверь.
- Двести тысяч! – крикнул он, едва дверь отворилась. – Министерство культуры повысило нам квоту! Двести тысяч рублей!
- Поздно. – сказала Леокадия Леопольдовна скучным голосом. – Гуссейн Исламбекович заплатил триста тысяч. Долларов.
- Какой ещё Гусь… Гуссейн?
- Не знаю. Я его в глаза не видела. Приехали от него три искусствоведа, привезли деньги.
- Как же он узнал про «Живосвет»?
- Ему из Министерства культуры посоветовали. В подарок внуку Асланбеку в день поступления в первый класс.
- Вы же говорили, что «Живосвет» не продаётся.
- Эти искусствоведы очень интересовались здоровьем моих внуков. Вот я и испугалась…
И закрыла дверь.
Растерянный Неодоливайский вышел на улицу Таврическую. Мимо него, в сторону Шпалерной, оживлённо щебеча, протопала стайка черноголовых мальчиков и девочек с рюкзачками. Щебетали не по-русски.
«Похоже на арабский. Или это фарси? - подумал Вениамин Эндимионович. – Впрочем, теперь какая разница… Будь счастлив, Асланбек Гуссейнович. Ты будешь расти в компании с великим Пушкиным!».
И зашагал к Суворовскому проспекту. Он знал там одну довольно приличную рюмочную.