.............................................Им не понять, как детям малым,
.............................................Что счастье не влетает в рот.
.............................................Я б философский камень дал им,
.............................................— Философа недостает.
Фауст
У меня неоднократно возникало желание подробно рассказать друзьям о той части моей жизни, которая связана с бизнесом, - созданием Салона красоты «Загарчик», что по улице Вавилова. Эта тёмная часть моей жизни связана, как я образно выразился бы, с «хожением за три горя», - политику, финансы, любовь!
Хождением, которое, как я надеюсь, окончательно приведёт меня в тихую обитель семейного счастья, а также финального торжества и славы, которые я готов буду разделить с друзьями и всеми моими клиентами, кто хоть как-то пытался понять и поддержать меня на этом пути!..
Я сосредотачивался!..
Начинал писать!..
Но каждый раз чувствовал, что это всего лишь полуправда, что я недоговариваю чего-то главного! И снова откладывал повествование одиссеи, всевозможными словесными уловками оправдывая свою глупую, ребяческую трусость.
Не знаю, «связь времен» или поколений заставляет меня сегодня наконец сесть за письменный стол и не вставать пока моя исповедь перед Небом не приобретёт форму, способную подарить мне покой, удовлетворение и ощущение верности слову, которое я когда-то давал!
А началось всё с Перестройки. С отцом и старшим братом я ходил к «Белому дому», где Б.Ельцин собирал многолюдные митинги. Ложиться под танки нам конечно не приходило в голову, но в общей массе народа, в толпе мы давали супостатам понять, что нас много, что мы сила, - по крайней мере в своём невежестве и недальновидности.
Сегодня всё это кажется смешным и ярмарочным. Вспоминаю плохо одетую старушку (то ли в калошах на шерстяной носок, то ли в домашних шлёпанцах). Её глаза светились революционным огоньком. В руках она держала фанерный плакат, - «Ельцин - наша последняя надежда!»
Вероятнее всего той старушки сегодня уже нет, как и нет её последней надежды. Российская попытка заменить одну «религию» другой в очередной раз не увенчалась успехом.
Я всё больше начинал понимать, что выбранный нами путь, не говорит о широте нашего ума, - и, уж коль скоро, меня или моего брата нет среди «революционного» окружения Б.Ельцина, значит и рассчитывать нам на «счастье» нет никакого смысла. Да и пробиваться в этот плотный строй прихлебателей было уже поздно, да и противно.
Положительной стороной процесса было, однако, то, что он формировал в нас новое экономическое клише. Жили мы на первых порах за счёт нашего дедушки-фронтовика и бабули, - людей старой закалки, - трудолюбивых, упорных и целеустремлённых. Они были для нас с братом примером. Но без «первоначального капитала», заработанного на торговле джинсами в советское время, рассчитывать было почти не на что.
Ужасно трудно, но жизнь постепенно налаживалась. Брат устроился агентом по рекламе к одному американскому предпринимателю, решившего заработать на издании информационного справочника в России. Затем брат смекнул и решил отпочковаться от американца, чтобы выпускать собственный справочник. Я у него стал работать агентом по рекламе. Мы ездили по богатым офисам и собирали деньги на рекламу их профессиональной деятельности. Это были шальные и жирные дни. Но было понятно, что вечно такое продолжаться не может. Офисы начинали экономить на рекламе, и было понятно, что вся эта лавочка скоро прикроется. Мы с братом решили объявить себя банкротами. Как говорится, лучше поздно, чем вечно ходить от Москвы до самых до окраин в дураках!
Передо мною закономерно вставал вопрос, - на что потратить оказавшуюся на моих руках, пусть и не очень крупную сумму денег. Так возникла мысль основать Салон. Но уверяю, это было не главным и вообще не смыслом моей жизни наперёд, поскольку к деньгам, по своей природе, я устойчиво равнодушен.
Главное же развивалось подспудно и заключалось в следующем!
Когда был ещё жив мой дедушка, то, собираясь каждый раз за праздничным столом и чуть приняв на грудь, он любил рассказывать о двух наиболее ярких событиях, случившиеся с ним на фронте. И не странно, пересказывались эти события каждый раз одними и теми же вербальными средствами и теми же эпическими формулами, словно подтверждая свою связь с древними сказаниями народов мира. А я и все кругом, хотя уже знали с чего это начнётся и чем закончится, затаив дыхание, слушали фронтовика с тем же интересом, с каким древние слушали «Илиаду» или «Махабхарату».
Первым эпизодом героического сказания был рассказ о том, как в составе группы дед ходил в тыл врага, на разведку. Народ в группе был разношёрстный, собран в спешке; друг друга знали плохо. Перейдя линию фронта, группа напоролась на патруль при немецкой войсковой части. Завязалась перестрелка. К обнаружившей группу немцам подходили всё новые и новые силы. Тогда командир группы дал команду, отстреливаясь, отходить. И в тот момент, когда мой дедушка стрелял из винтовки, давая возможность другим отойти и занять удобную позицию, перед ним, скрываясь за огромным стволом сосны, оказался немец, мощными очередями автомата косивший ветки деревьев и кустарников.
- «Видел его лицо... ну, вот как сейчас вижу вас!№ - говорил дед, упрекая себя за самонадеянность и за то, что выбрал неудачную позицию, чтобы схорониться за деревом от пуль врага!..
Одна такая пуля и попала ему в грудную клетку. Теряя сознание, он упал!
- «Всё, убили!» - услышал он голос кого-то из своих рядом.
Увидев, что близ стоявшие начинают отступать, дед, как мог изо всех сил, крикнул им вдогонку, - «Ребята, не бросайте! Я живой!..»
Потом, когда он очнулся в госпитале, ему рассказали, как его, отстреливаясь, тащили такие же молодые ребята, как он, по чаще леса, но спасли, не дали добить. Это было воинское братство людей, которые понимали, что в таком положении завтра может оказаться любой из них. Конечно, в наше время, мы не способны понять таких слов; они нам кажутся громкими, пафосными и даже театральными.
Другая история была связана с боем роты за небольшое село где-то у Вязьмы. Тут ситуация оказалась иной, - наши выбивали немцев с какого-то большого открытого пространства, скорее это был скотный двор. Дед помнил, что тот немецкий солдат был почти так же молод, как и он сам. Стояли друг против друга, рядом. Странно, немец был не по-немецки как-то нерасторопен и неловок. А когда дед убил немца, его охватило необъяснимое, жуткое чувство, будто он убил малого беспомощного ребёнка!
Стрелял дед и потом и, видимо, убивал не раз! Война! Но тот случай врезался в его память почему-то глубоко, навсегда!
Тогда же, возможно, пытаясь оправдать себя, но не зная, как это сделать, ожесточением продолжающегося боя он намеревался заглушить это неожиданное для себя чувство, которому не может быть места в мясорубке войны. И уже готовясь сделать шаг в сторону, заметил, - из кармана шинели убитого торчит уголок как-будто конверта. Кругом стреляли, - дед, спешно протянув руку, вытащил... письмо. Читать было некогда, да и немецкого, кроме «H;nde hoch», не знал. Но догадывался, что письмо от жены или родителей. Это письмо он и сохранял до конца своих дней рядом с несколькими фронтовыми фотографиями.
Несколько раз, во время Перестройки, дедушка ездил в центр Москвы. Но признаков буйного «расцвета капитализма» России-матушки не обнаруживал. Очень хотел открыть столярное производство. Только силы были уже не те. В 1998 году он умер. На смертном одре, умирая от тяжелого труда и фронтовых ран, он подозвал меня, передал мне в руки письмо того убитого немца и попросил меня, при случае, при какой-то невообразимой возможности (я чувствовал, как тяжело ему было обременять меня этой просьбой) найти родственников того убитого немца и... Он закрыл глаза!
А я уже тогда весьма сомневался, что буду тратить время, на то чтобы заниматься этим пустым и никому ненужным делом. Однако, сжимая ладонь уходящего в мир иной, не мог не обещать!
Помню, где-то через год после открытия Салона, к нам пришла Мария М.
Это сейчас я знаю, кто такая Мария М., но тогда она была для меня одна из обычных клиенток, которую надо было обслужить оптимально быстро и качественно настолько, чтобы ни единое пятнышко разочарования не коснулось безукоризненно чистого престижа сотрудников моего Салона! Что и говорить, - это вам не воевать стенка на стенку. Тут требуется уже особая сноровка и мастерство!
Вы спросите, кто такая М.? И почему я не называю полностью фамилии этой женщины. Думаю, понятно, из этических соображений и какого-то невнятного рыцарства, хотя эта женщина, с колокольни уже сегодняшнего времени, не заслуживает такого благородного жеста абсолютно. Действительно, только сейчас я имею все основания догадываться и сказать, что пришла она в наш Салон рано-рано утром, потому что провела одну из своих страстных, беспорядочных ночей с очередным любовником, живущим где-то рядом, на улице Гарибальди.
Повторюсь, тогда я этого не знал, и влюбился в неё, как говорил герой Оскара Уйльда, - «Безумно, страстно, безнадежно!» Каждый локон, укладываемый дизайнером на её высоком челе, вводил меня в дикое безумие, - мне хотелось подбежать, оттолкнуть прочь мастера, схватить эту женщину в свои руки и, заклиная, убедить её, - «Ты моя! И только моя! Я никому тебя не отдам!»
И целовать! Целовать ей руки... ноги... грудь!
Боже, как мне сейчас стыдно, но тогда это было так! Воля, которой я учился у героев «Бхагавад-гиты» в тот раз никак не желала делать мой характер твёрдым, как скала, о которую безнадёжно бьются страстные волны морской стихии!
Видимо, эта женщина, взглядом опытной и хитрой лисицы, заметила моё смущение, равно как и мою страсть. Своим взглядом она настаивала, - «Да будь же смелее, глупый мальчишка!»
А потом, по-царски величественно поднявшись с кресла-трона и последний раз взглянув в огромное зеркало, чтобы оценить свою внешность и тем подтвердить, что моё влечение к ней вполне оправдано, она, не торопясь, направилась в фойе. В тот момент я готов был бросить к ногам этой женщины всё, что у меня было. А поскольку бизнес мой развивался ни шатко ни валко и возложить к её стопам мне было нечего, я, ступая за воображаемым шлейфом своей королевы и запинаясь, словно жалкий паж (первый день заступивший на свою службу) стал лепетать (нет, даже не ей, а куда-то в пространство) о том, «какая это честь... для нас... принимать у себя...»
Не помню, может, тогда я говорил ей что-то другое. Запомнилось только одно, - её улыбка в мою сторону отнимала у меня ясность ума...
Воистину:
«Владей я словом огненных поэм,
Я б всё равно пред ней остался нем!..»
И тогда я тупо предложил ей зайти в ресторан, что находится в шаговой доступности, и позавтракать. Она, легко и очаровательно смеясь, ответила мне, что как раз и собиралась это сделать, однако плохо знает район...
Стендаль и Флобер описывали чужие переживания, а потому делали это легко, почти насмешливо. Я же говорю о своих чувствах, что, тогда особо, представлялось мне смыслом моей жизни. Тяжёлые воспоминания порой и сегодня заставляют подкатываться к моему горлу твердому комку обид, который я не могу проглотить, чтобы всё это забыть раз и навсегда.
А тогда я легко превращался в жалкий кусок мягкой глины, из которой женщина лепила по своему надменному усмотрению разнообразные комичные фигуры, вызывавшие в ней лишь приступы садистского смеха.
Потянулись долгие годы теории относительности по Фрейду, когда жаркие объятия этой женщины проходили, как миг смыкаемых ресниц, а повседневность и неурядицы казались жуткими и долгими днями пребывания на раскаленной сковороде.
И вот, однажды, не поверите, случился счастливейший момент в моей жизни. Тогда я узнал, - Мария беременна! Безумец, я стал мечтать о семье, о детях, о своём будущем в тонах прихотливого барокко и беспечного рококо.
Но время шло. Мне казалось, что Мария по жизни всего лишь легко и непринуждённо играет роли каких-то всё новых и новых спектаклей-комедий.
А в какой-то момент она сообщила мне, что у неё случился выкидыш.
Я потерял всякий интерес к жизни, я не хотел жить. Я начал опускаться! Запил! Жизнь моя рушилась, напоминая оползень в горах!
Понимая и чувствуя коварство интриг этой женщины, я, уподобившись герою «Шагреневой кожи», стал следить за Марией, словно это могло мне её вернуть. Жалкий жребий! Вскоре я узнал, что у неё появился любовник. Собственно она этого и не скрывала. Она даже хотела, чтобы я это знал. А через некоторое время у неё родился сын. Я навёл справки и узнал, что она встречается с неким Константином Т. Это был главарь одной бандитской группировки. Он сорил перед нею деньгами, как деревенская баба сорит шелуху слузганных семечек на воскресной ярмарке.
И тут я понял!.. Мой ребёнок был убит! Эта женщина сделала выкидыш осознанно!
Я предал полному забвению свой бизнес. Меня он больше не интересовал. В голове суетно металась лишь одна мысль, - достать огнестрельное оружие, которым можно было бы уничтожить своего «конкурента», а затем непременно и себя. Но, перед тем как совершить это, я обязан, я должен написать ей письмо. Пусть знает эта волчица, как она мучила меня, но теперь я наконец освобождаю её, и пусть она в сомнамбулическом бредовом экстазе леди Макбет проклянёт меня за то, что я готовлюсь для неё сделать!
Нет никакого сомнения, что после этого Мария М. поделилась своими опасениями со своим... не знаю, то ли ещё любовником, то ли уже мужем.
И тогда случилось вот что!
Не помню день, но, точно, это случилось утром. Я собрался в продуктовый магазин, чтобы, как последнее ничтожество, пополнить запасы алкоголя в своём доме. Когда я уже переступал через порог, зазвонил мобильный. Послышался взволнованный голос заведующей. Она сообщала мне, что ночью был взлом входной двери и сейфа, где хранились деньги Салона.
Удивительно, я оставался к этой новости совершенно равнодушным. Однако, поскольку Салон находился у меня по пути, я не смог быть настолько безразлиным, чтобы спокойно пройти мимо.
Сейф был закрыт, но не заперт. Я распахнул дверцу. Кроме испещрённого мелким почерком бумажного огрызка, там я ничего не увидел. Взяв же и поднеся к глазам бумажку, я был поражён. Этот клочок бумаги уже официально скреплял пресловутый любовный треугольник, в котором оказался я.
Мой соперник сообщал мне, что это всего лишь попытка некоего соглашения с его стороны. Что если он ещё раз услышит нечто подобное, то мне придётся реально пожалеть о содеянном.
Я держал маляву в свой адрес в руках и тупо перечитывал её, как рецепт от участкового терапевта. Впрочем, я продолжал убеждать себя, де мне всё равно, чтО пишет этот «герой нашего времени»! Что я решительно смел и никого не боюсь!
Но за новой бутылкой бренди, тем не менее, я не пошёл. Нет, с тех пор гогеновским мыслителем я не стал. Но стал рассудительней; ко мне пришли начатки здравомыслия. И, разумеется, я не пошёл с заявлением в полицию. Основанием было то, что я не видел в ней своего спасителя, не верил в то, что она заставит себя вникнуть в суть такого дела. Да и нужно ли мне, чтобы она вникла так глубоко, чтобы выставить меня всеобщим посмешищем перед МВД.
Самому же, с помощью специалиста и «детектора лжи», мне удалось узнать, кто в моём Салоне являлся резидентом упомянутой братвы. Сотрудница даже не пыталась оправдываться! И мы с нею тихо расстались!
Не сразу, но мне вдруг подумалось, как хорошо было бы сменить всю эту обстановку, уехать куда-нибудь далеко, далеко. Конечно, не обязательно на Колыму, но с пользой для дела в Италию, либо Германию. А заодно присмотреть там новое оборудование для Салона. Окончательно такая мысль сформировалась где-то через три-четыре недели. Листая справочники, я понял, что такой шопинг следует осуществить с пользой для моей полностью истерзанной нервной системы либо в Нидерландах, либо в Германии.
Узнав о том, что постепенно я начинаю возвращаться к здоровому образу жизни, и, видимо, от большой радости, моя мама купила мне билет на свои сбережения до Берлина. Впрочем, я уже сейчас понимал, что полечу или в Бонн, или Мюнхен. У нас даже вышел маленький скандал. В последствии мне пришлось сдать подаренный авиабилет и приобрести новый. Не знаю, что меня влекло в эту Баварию. Может быть, её спокойная, величавая природа, Альпийские горы. А, может, само слово, как немца может очаровывать слово «Сибирь» или «Байкал». Я этого не знал. Но десница Всевышнего продолжала управлять и всем миром, и моею судьбой, в частности.
Как-то перебирая свои документы, а порой и перелистывая их, я вдруг выронил старый, замшелый конверт. Это был Перст. Наконец-то я должен был выполнить волю своего деда! Это выглядело как Знамение! Я не мог возражать и сопротивляться. На конверте почти детским почерком первоклашки было начертано имя и фамилия адресата, - Karl Bayer. И обратный адрес, - kreisfreie Stadt Bayern... Horn. То ли небольшой поселок, то ли обычная немецкая деревенька. Теперь это письмо всегда было со мной...
Прилетел я в аэропорт Мюнхена Аэрофлотом. В 9.00 по московскому времени. Любовные шрамы прошлого да и необходимость в тот день встать непривычно рано, сказывались на мне со всей очевидностью, - немецкий таможенник смотрел на меня крайне подозрительно! Видимо я показался ему шахидом и террористом. Таковым я, разумеется, не был, но лишь продолжал нести в себе осколки разбитой вдребезги любви к известной уже вам террористке Марине М.
Наконец выпущенный на все четыре стороны за пределы таможенной стойки, я поспешил узнать, могу ли я сразу тут, в аэропорту, взять на прокат автомобиль. Прикинув, понял, что делать это в самом аэропорту начётисто. Лучше в городе.
Я купил билет на электричку и через сорок минут был уже в Мюнхене. Таксист посоветовал мне ехать в относительно недорогой отель Dolomit.
Я уже заранее знал, что проведу в этом отеле лишь одну ночь. Суточный постой в гостинице включал завтрак. Час-полтора вздремнул, а затем в одной из контор города взял на прокат симпатичный Opel Astra J 1.7 без ограничения суточного пробега. На нём же покатался по городу. Познакомился с достопримечательностями Мюнхена. И, хотя в Москве стригся буквально три дня назад, зашёл в Салон, чтобы намотать немецкого опыта себе на ус. Им оказался Salon Simon, что на Herzog-Wilhelmstr. 30, 80331 M;nchen. Дизайнер была приветлива и предупредительна. Ушёл в хорошем настроении. Так бы работать каждому!
День прошёл в суете, но быстро. К вечеру на полную заправил бак. Лёг, по местному времени, рано!
Рано и отправился в дорогу. С первыми лучами солнца. Хотя точно знал, что до городка Швангау, а затем и деревни Хорн, примерно 130 км. Ехать от двух до трёх часов, если не «попадаться» на достопримечательности, которых здесь наверняка будет премного.
Плавно скользя по неширокому загородному шоссе, я чувствовал, как постепенно успокаиваюсь от суеты и московской, и мюнхенской. В том, что я видел, - в великолепных картинах природы, и в том, что было сотворено трудолюбием простого честного немца было больше красоты и величия, чем в показном и вороватом блеске, который я пытался найти в сибаритстве ресторанных столиков и в разовых ночёвках, царственно скупо даримых мне холодным сердцем некогда моей «Ave Маria!»
Впрочем, нет! Сейчас мне даже не хотелось знать, с кем «радуется моя Мария», кто её очередной воздыхатель! Я ехал по чистому шоссе, а слева поднималось Солнце, дарящее мне бодрость, оптимизм и надежду.
В Хорне я оказался к полудню. Остановившись и выйдя из автомобиля с заранее заготовленным разговорником, я спросил относительно молодого немца, - Wo es ein Hotel?
Припоминая старые документальные фильмы, где перед толпами людей со своими пламенными речами выступал Адольф Гитлер, я попытался сделать так, чтобы как можно больше приблизить своё произношение к оригиналу, - слова произносил сухо, резко, будто в лесу наступал кирзовым сапогом на сухой валежник.
Сомнений никаких не было, немец сразу понял, что перед ним иностранец. И начал рассказывать мне о ближайших, указывая рукой направления. А потом, как я могу догадываться, сообщил следующее, - де зачем вам куда-то ехать, если гостиница вот, перед вами, и назвал знакомые мне английские слова, - Holiday Home Horn I.
Помахав мне по-доброму рукой, он продолжил путь.
А я повернул голову в сторону «гостиницы».
Передо мною было помещение больше напоминавшее мне наши отечественные коровники, хотя и не в том удручающем состоянии, которое мне приходилось наблюдать во время Перестройки в Подмосковье.
«Коровник» был обнесён той же изгородью для загона скота. Меня это всё даже заинтересовало. И потом я был уверен, что там, рядом с рогатыми и в навозе с меня вообще не должны взять никаких денег.
Всё оказалось не так. Отель был стилизован под нечто сугубо сельское. Разумеется, внутри была чистота, порядок и комфорт. Девушка на ресепшне (с большим акцентом, но точно по-русски) уверяла меня, что я не найду вокруг ничего более выгодного. Она улыбалась!
Я согласился!
Перекусив тем, что у меня было, и отдохнув с дороги, я решил приступить к делу и заняться наведением справок. Достал из своих бумаг уже известное письмо. Выйдя в холл, я уже не нашёл там своей приветливой ундины. Сидела женщина средних лет. Она мне не улыбалась! Даже хуже, она не говорила по-русски.
Я показал ей письмо и спросил, как найти этот адрес. Она что-то стала говорить по-немецки, почему-то указывая пальце то в пол, то куда-то далеко за стену отеля. Я поблагодарил её и поспешил к своему авто, чтобы успеть осмотреть деревеньку Хорн и её окрестности. А, может, даже скатать в Фюссен.
В воздухе пахло сеном, навозом и молоком чистых альпийских коров. Километрах в двух, чуть выше, можно было видеть несколько домиков и луг, на котором действительно паслись коровы и овцы.
Через минут десять я уже был там. Мужчина у какого-то строения перебирал что-то вилами. Я знал, что сейчас мне не поможет даже мой разговорник. Но я подошёл и для начала просто назвал фамилию, - Байер. А затем выпалил заранее заготовленную фразу, - wo Bayer leben? При этом, видимо, так убедительно разводил рукой по сторонам, что немец понял, что мне сгодится любой Байер.
Он говорил и своей уже рукой показывал все известные ему места, где живут байеры. И даже ткнул пальцем куда-то в тёмную синеву за кромку альпийских гор. Я понял, что моя концепция поиска обречена на фиаско и требует пересмотра. Горячо поблагодарив немца, я, однако, отправился не туда, куда он меня посылал, а вернулся обратно в номер, понимая, что мне уже точно придётся наводить справки где-то в адресной конторе.
На следующее утро на ресепшне я снова увидел молодую фрау, которую воспринимал уже как одну из своих московских старых знакомых. Я показал ей конверт и стал расспрашивать, как найти адрес. Та долго перечитывала его, слегка морщилась и в конце концов пожала плечами. Но, заметив на моём лицо отчаяние, куда-то стала звонить. Говорила долго, время от времени посылая мне свою официальную оптимистическую улыбку. Я терпеливо ждал!
Положив трубку, она сообщила, что такой дом и такая деревенская улочка были ещё некоторое время сразу после войны. Но теперь на этом месте построены корпуса рекреативного назначения. Куда разъехались люди, прежде жившие здесь, узнавать теперь придётся в Управе, что за солёными термами.
«Кстати, - бросила она мне вслед, - на солёных термах, в кабинете СПА, работает оператором некая фрейлейн Браун! Может, она что-то ещё подскажет!»
И поспешила добавить, что туристы их отеля не уезжают из Хорна, не посетив терм и остаются ими весьма и весьма довольны! И, видимо, пытаясь прогнать от меня остатки моей печали, сообщила, что проживание в их гостинице даёт мне право на определённую скидку в тех самых термах!
Я был уверен, что до обеда успею посетить Управу. Хотя очень сомневался, что до обеда успею навести справки. Не мешкая, однако, я отправился в путь, и уже минуты через две-три увидел яркую вывеску, - K;niglichen Kristall-Therem (Королевские кристальные термы). Конечно, сюда можно было бы пройти и пешком, но ведь я не собирался останавливаться конкретно в этом месте. А впрочем!..
Я уже, было, проехал мимо, но любопытство и желание увидеть работу немецких СПА меня заставило вернуться, дабы поглазеть на то, чего нет в моём Салоне.
Купив билет на термы, сауну и массаж, я прошёл в просторный холл.
- Здравствуйте! - уже в дверях поприветствовала меня, улыбаясь, девушка, видимо, дежурившая на термах.
Поначалу я неимоверно этому обрадовался, ибо устал напрягаться с английским, а уж особенно с немецким. Но тут же моя радость сменилась неподдельной обидой, - неужели моя «рязанская рожа» выдаёт меня настолько, что и спутать-то меня уже не с кем. Ну,.. хотя бы с французиком из Бордо! Однако более всего смущало то, что ни я, ни мои дети уже никогда не смогут работать резидентами в пивных Мюнхена, не выдавая своего русского акцента.
- «О! Вы говорите по-русски?» - с деланным восхищением на лице воскликнул я.
- «Очень мало: «здравствуйте... до свидания... хорошо!» - призналась девушка и перешла на английский, предварительно представившись, - Браун! Маргарита Браун!
А через пять минуть я уже понимал, что и в какой последовательности мне следует делать. И только находясь уже в сауне, умиротворенно расслабившись, и почему-то вдруг вспомнив свою Марию М. Мне показалось, что её лицо, пусть и отдалённо, напоминает это... как же её?.. дай бог память... она же представилась мне?..
Я спешно вышел из сауны, принял душ и стал торопливо одеваться. В холле я снова увидел девушку, с которой ещё полтора-два часа назад перебросился несколькими фразами.
Но сейчас она беседовала с какой-то более старшей по возрасту сотрудницей. Та что-то строго объясняла ей, - явно давала какие-то ЦУ. Я вынужден был ждать минут десять.
Конверта и письма со мною не было, но я рассчитывал на её английский и своё умение по-шекспировски убедительно подменять слова мимикой и жестами. Особенно риторическими паузами!
Девушка сама заметила, что я, возможно, хочу на что-то пожаловаться или выразить пожелание. И направилась в мою сторону, едва освободившись.
Я начал рассказывать ей что-то про войну, про своего деда. Но этой молодой особе, родившейся в тихих, почти сонных Альпах и много-много спустя после большой европейской войны всё это было, как говорится, фиолетово. Я понял, что надо съездить в гостиницу за письмом. Может, оно поможет!
Ближе к вечеру я снова был на термах. Браун собиралась домой. Увидев меня, она не могла скрыть усталого раздражения от моей навязчивой липкости. Но положение обязывало её меня выслушать. И даже взять в руки побитое временем письмо... прочитать. Я смотрел, как глаза её напряженно бегают по замшелому листу бумаги, и чувствовать, что чужая беда медленно, но уверенно поселяется в её сердце, и девушка начинает сострадать неизвестным, возможно, ей людям.
Оторвав взгляд от письма и переведя его на меня, она сказала, что её очень старый прадедушка живёт, как и она, в Фюссене, но не в самом городке, а на северной сельской его окраине. И что она попросит своего отца расспросить его и дать заключение по содержанию данного письма. Через день-другой обещала уже представить мне какую-никакую информацию. Решиться на такой шаг её понуждало ещё и то, что в семейных беседах ей иногда приходилось слышать, что у её прапрабабушки, было два сына. Один воевал на Восточном фронте, а другой, прадедушка Маргариты, - на Западном. Всё это настраивало меня оптимистически.
А перед моими глазами сияла бодрящая меня улыбка моего покойного дедушки!
Разумеется я пошёл на СПА и на следующий день, и на второй. Я ждал! И ответа на письмо, и... не знаю, странно, чего-то большего!
Иногда, когда наш пути с Браун вдруг пересекались, она спрашивала меня по-русски какие-то самые ходовые фразы на русском и аккуратно записывала их в свой рабочий блокнот.
На второй день, то ли я её разыскал, то ли она меня. Помнится, в её глазах был какой-то особый свет, который подсказывал мне, что мы стали с нею почти родственниками. Действительно это был тот самый Браун, брат её собственного прадедушки.
Тут же я узнал, что отец Маргариты приглашал меня к себе уже вечером в гости, чтобы расспросить подробности появления у меня этого злосчастного письма.
Вот тут я действительно сдрейфил. Неужели мне придётся отвечать за то, что моему дедушке во время войны пришло ненароком убить этого несчастного немца, А ведь могло бы быть всё иначе, - тот убил бы моего дедушку. Я представил, что ни на какое прощение у меня в таком случае тот немец не мог бы рассчитывать. А потому рисовал себя жуткие сцены, как жестокие немцы избивают меня до полной потери сознания, до полного убийства, а бездыханное тело выбрасывают в ближайшую горную речку!
После работы Маргариты мы поехали каждый на своей машине, - я строго за нею. А до этого она предупредила меня, что сначала заедет на ферму, чтобы забрать своего прадеда.
В дороге неоднократно проскальзывала мысль, что поступаю я опрометчиво уже потому, что не предупредил ни о чём хозяйку своей гостиницы. Когда мы подъехали к ферме, был уже прохладный вечер. От каменных построек веяло сыростью, и я уже представил место где меня погребут эти вурдалаки.
Не теряя времени, Маргарита посадила очень древнего, но достаточно крепкого и подвижного старичка в свой автомобиль. Мы поехали дальше.
Собравшиеся, у Браунов вели себя сдержанно и даже чопорно. Я понимал, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а потому тоже старался показать себя персоной холодной, почти надменно, человеком с нордическим характером.
Но очень насторожило охотничье ружьё, висевшее на стене!..
Говорил и спрашивал больше отец Маргариты. Самые старшие лишь слушали. Больше всего я опасался, что кто-то вдруг задаст вопрос, - «А как это письмо вдруг оказалось у тебя, приятель? А ну, колись!!!
Знал, что от моего ответа зависит главное, - увижу ли я в ближайшем будущем свою любимую маму.
Сначала разговор касался самых общих тем, - давно ли я здесь, чем занимаюсь и нравится ли ме Бавария. Мне показалось, что это длилось вечность. После чего Маргарита стала разносить в бокалах какое-то немецкое сухое вино. Далее последовали лёгкие холодные закуски. Конечно, в тот день я не имел ничего против, чтобы сэкономить на ужине, и между своими страхами ждал, когда его объявят. Ужин не объявляли, так что мне пришлось налечь на кусочки мяса, насаженных вместе с оливками на короткие деревянные шпажки.
Через час после этого нордический народ несколько оживился. Отец Маргариты что-то сыграл на аккордеоне. Я слушал всё это и жалел, что в доме нет гитары, чтобы алаверды ответить несколькими известными мне аккордами, - де знай наших!
Разумеется, когда мне уже не задавали никаких вопросов, а порой казалось, что и забыли про меня, я перебрасывался репликами с Маргаритой.
В конце концов, она предложила показать мне свои ценные книги с богатыми цветными иллюстрациями по СПА и наиболее дорогим курортам Германии. Комната девушки выглядела очень просторной и по-немецки ухоженной. Озираясь по сторонам, я заметил на стене чёрно-белую фотографию Храма Сомнатх, где когда-то мимоездом мне довелось побывать. Я стал рассказывать о своих приключениях. Эта новость необычайно обрадовало Марту. Я узнал, что несколько лет назад и она со своими родителями была в тех местах.
Тогда я включил свой смартфон, чтобы дать Маргарите послушать песню Jhanak Jhanak tori baje payaliya в исполнении Партив Гохиля. Такой вариант и оркестровку я просто обожал, хотя эту песню из фильма «Mere Huzoor” впервые услышал в исполнении легендарного Манна Дэя.
Маргарита откликнулась! Ей понравилось! Девушка улыбалась! Я даже дерзнул подумать, что источником её вдохновения была вовсе не музыка, а...
Руки тянулись обнять девушку. Но двери в комнату и гостиную были открыты. Я вспомнил чеховское ружье первого акта, которое непременно выстрелит в последнем, и это точно, в меня. Благоразумно сдержался!
В это же время Маргарита продолжала распалять моё воображение, - она притушила яркий свет комнаты, зажгла две короткие толстые свечи и начала исполнять какой-то странный танец. То ли покорной одалиски, то ли воинственной валькирии. По завершении танца я счёл приличным восхититься и исполнением, и самой исполнительницей.
Почти смолкший разговор в гостиной насторожил меня. Я понял, что засиделся. Пора знать совесть и уходить, пока отпускают по-хорошему.
Мы вышли с раскрасневшейся от танца Маргаритой к старшим. Я стал прощаться. Отец девушки от имени всех родственников поблагодарил меня за «весьма ценный исторический документ» и обещал передать его в специальный музей Мюнхена. И только сейчас он вдруг решился спросить о том, как этот Dokument оказался в моих руках.
Я уже выходил, был на пороге дома, а потому вопрос не застал меня врасплох. Перемежая слова с жестами, я пытался сообщить, что история этого письма очень непростая. Что когда-то у моего деда была возможность отправить этот документ в такой же специальный, исторический музей, но в Москве. Однако, по каким-то странным, неведомым мне обстоятельствам, письмо оказалось определённое время в личном хранении деда как память о его личном участии в той войне. И лишь после, перед самой смертью, дед просил меня, чтобы я лично передал эти бумаги в руки потомков погибшего.
Я не знаю, поняли меня собравшиеся или нет, но смотрели на меня как на настоящего русского партизана, который, рискуя жизнью, перешёл линию фронта и спас важнейшую улику страшного военного кровопролития, уже ставшего общей историей человечества.
С этого времени мы с Маргаритой стали добрыми друзьями. Конечно, не настолько, чтобы мне разрешалось посещать термы и сауну бесплатно. Однако у меня появился свой гид, с которым мне удалось посетить почти все достопримечательности Фюссена. Самыми же большими нашими впечатлениями, которыми мы ещё долго с нею делились били полёты на буксируемом парашюте. Казалось, я тогда увидел Альпы целиком. И это было нечто!
Я не торопился уезжать из Хорна. Маргарита с моей помощью изучала русскую грамматику. Я тоже старался познать азы разговорного немецкого.
Но один день, проведённый здесь, памятен мне останется надолго. У Маргариты был выходной день. Мы с нею гуляли по живописным окрестностям городка. Долго бродили пешком, устали и сильно проголодались. Ещё с утра я забронировал столик в ресторане Madame Pluesch.
Моё неожиданное предложение обрадовало Маргариту. Глаза её, как мне показалось, вожделенно и плотоядно засияли.
Я глядел на неё и невольно задумывался, - а чем собственно она отличается от Марии М.?
Точно такая же... стяжательница!..
Но уже в ресторане за тарелкой известного прежде мне лишь по наслышке мюнхенского супа и баварским мясным меню, я шутил, смеялся и радовался жизни вместе с Маргаритой.
Яблочный штрудель на десерт окончательно провел демаркационную линию между этими двумя женщинами.
После этого мы совершили неспешный променад у какого-то озера. Это был полуденный отдых фавна с ещё не соблазнённой им нимфой. Причём не такой уж, как по началу казалось, простушкой.
Было солнечно и тепло. Я не уставал восхищаться всем, во что вперялся мой взор. Потом, как мне показалось, я начал повторяться. И тогда мне в голову пришла странная мысль. Почти философская, - а что случится, если мне ещё раз повторится про великолепие Альпийских гор и как-то ненароком попытаться обнять свою спутницу?..
Обстановка накалялась! Наконец, я решился! Моя правая щека уже горела от недоброго предчувствия! Но, нет, Маргарита лишь холодно, твёрдо, но тактично сняла мою руку со своего плеча...
На следующий день, в Воскресенье, по телефону она со сдержанной и строгой интонацией предложила мне полтора-два часа позаниматься языком.
Я поехал к ней по уже знакомому мне адресу. Кроме моего лингвистического наставника-тьютора, в доме был только дедушка, - родители уехали в Мюнхен. Когда вернутся, я не стал спрашивать. Более того, занятия проводил, подчёркнуто громко артикулируя русские звуки. Думаю, что даже у соседей через дорогу не оставалось сомнения в моей благонадёжности и высокой нравственности. Особо долго пришлось объяснять Маргарите значение русской поговорки «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Я осознавал, что это далеко не германский архетип сознания. Но старался, как мог.
А позже попытался пояснить ей разницу между словами «пословица» и «поговорка».
Не знаю, понял ли я сам, но по глазам девушки можно было догадаться, что ученица она вполне смышленая. На какое-то мгновение в моей голове вспыхнуло и (как нелепость и заблуждение) тут же погасло припоминание некогда читанной мною история библиотечной романтической любви Абеляра и Элоизы.
Сухое покашливание дедушки с кухни окончательно привело меня в чувство. На покашливание дедушки я откликнулся своим, что помогало осознать, - я не у тёщи на блинах.
Я встал из-за рабочего стола и подошёл к книжной полке. Меня привлекло шикарное издание на немецком языке. Я взял книгу в руки. Некоторые слова на её обложке я мог без труда прочитать, - Goethes, Faust! Стал рассказывать Маргарите о русском переводе этого произведения. То был перевод Пастернака...
Взяв у меня из рук книгу и, раскрыв её на какой-то странице, девушка снова села за стол.
- «Садись!» - показала она глазами.
Я сел, и тут же услышал, как потекла чуть резко, но гармонично, стройно и красиво, немецкая поэтическая речь. Одновременно я старался заглянуть в сам текст и свести воедино графического коня с фонетической ланью.
Маргарита читала вдохновенно, стараясь менять интонацию повествования. А я догадывался, что это беседа Фауста с Гретхен в саду. Юная героиня настороженно, с опаской внимает домогательствам Фауста, но не гонит его прочь.
Напротив нас, на невысокой тумбочке, стояла небольшая ваза с цветами. Среди прочих было две или три ромашки. Маргарита декламировала по-немецки, а мне слышался диалог на русском:
Фауст:
О милая!
Маргарита:
А ну…
(Срывает ромашку и обрывает один за другим лепестки.)
Фауст:
Ты что, букет
Или венок плетешь?
Маргарита:
Нет, так, пустое.
Фауст:
Нет, что же ты?
Маргарита:
Не смейтесь надо мною!
(Шепчет.)
Фауст:
Что шепчешь ты?
Маргарита (вполголоса):
Не любит. Любит. Нет.
Фауст:
О прелесть ты моя!
Маргарита (продолжает:
Не любит. Любит!
Не любит.
(Обрывая последний лепесток, громко и радостно.)
Любит!!!
Фауст:
Любит! Да, мой свет!
Гаданье этот узел пусть разрубит!
Он любит, любит, вот цветка ответ.
Вмести, постигни это торжество!
Маргарита:
Я вся дрожу.
Фауст:
Не бойся ничего!
Пусть этот взгляд
И рук пожатье скажут
О необъятном том,
Пред чем слова — ничто,
О радости, которая нам свяжет
Сердца!..
Не припомню, я ли придвинулся ближе к плечу Маргариты или она непроизвольно прислонилась тем плечом ко мне, но вдруг почувствовал, как огонь страсти гетевской героини неровно начал наполнять грудную клетку моей собеседницы. Мои руки тянулись к этому порыву души, но я старался сдержать себя, сообщая тем самым своей визави, что я много чище, выше и благороднее пустого краснобая Фауста!
Наше слияние было стремительно и порывисто!
Дедушка на кухне ещё покашливал, но я его уже не слышал! Позабыл, что я в чужом доме, я потерял над собой всякий контроль, - бразды выпали из рук моего высшего сознания!
Прошло ещё два дня. Я всё яснее понимал, что мои финансы фальцетом поют романсы. Понимал, что в Москве в полное запустение приходит мой бизнес. Убеждались и сотрудники, что базнес для меня дело второстепенное, а потому действовали по принципу, - куй железо, пока горячо! И ковали, кто как мог!
Я точно знал, что если мой Салон закроется, мне придётся идти работать грузчиком на железнодорожную станцию «Москва-товарная», либо, хуже, опуститься и спиться.
Обменявшись с «своей Гретхен» электронными адресами, я улетел в Москву.
Переписка была не ровной, спонтанной. Больше приходилось отвечал на письма Маргариты, сообщавшей мне по-женски в основном всё пустое, - какая погода у них в Фюссене, что много приходится работать, и что единственная её отдушина в этом маленьком городке это воспоминания об уроках филологии, инспирированных, как она красиво выразилась, гением великого Гёте. Сентиментальная немка, - рассуждал я, но в ответах держал себя корректно.
Переписка как-то сама собой начала быстро угасать.
Однако через три недели вспыхнула с особой силой. Тут-то и началось самое главное! Маргарита сообщала мне, что она беременна и что не намерена ничего предпринимать, чтобы остановить поступательный ход событий.
- Что значит беременная? - возмущался я этой наглости.
И вообще, причём тут я? Ну да, читали, помнится, Фауста, но не до такой же степени!
- Почему последним всегда оказываюсь именно я? - задавался я вопросом, на который не находил никакого вразумительно ответа.
Впрочем, не удивительно! Я ясно припоминал, как в постели Маргарита беззастенчиво теряла свой нордический характер, - закусывала губы и бессловесно стонала, словно под пытками в Гестапо.
И вообще мне всегда казалось, что немки сухие женщины. А эта растекалась морем и как-будто тем самым предупреждала, - только попробуй кончить, на всю жизнь запомнишь!
Всё это мне становилось понятным только сейчас. Боже, каким же я был наивным! А ведь мама предупреждала; она говорила мне!..
Как-то в мае Гретхен прислала мне по e-mail пространное письмо с фото. В письмо перемежая английские, немецкие и русские слова, она говорила о том, как выглядит наш мальчик и как не по годам он умён. И, самое главное, что он похож на меня, как две капли воды. Я с большим волнением кликнул на прикреплённую фотку. Бестолковыми глазами на меня смотрел шестимесячный пацан.
«Похож на тебя!» - вспомнил я слова в письме выше.
Да мало ли, подумалось мне, немцев, которые могут быть похожи на меня?
- «Ой, ой, ой! Девица очень напористая! Палец в рот не клади!» - развивал я свою мысль,
Сейчас она напоминала мне канцлера Меркель в бытность комсомолкой!
...Я ещё раз взглянул на фото.
«И что же она нашла общего между мною и этим товарищем? - возмущался я, - ну, может, немного нос... совсем чуть лоб! А эти серо-голубые глаза... Так, тут можно было поработать с фотошопом!»
Я твёрдо решил замять эту историю, уйти на дно. Но поздно вечером получил от неё второе письмо, - интересовалась, получил ли я то, первое. Сославшись на работу, я отвечал, что сразу отреагировать не мог никак, ибо... и точка!
А через неделю она писала мне письмо уже совершенно иного содержания, де давно мечтала в Санкт-Петербург, город Петра Первого и Екатерины Второй. Я понял, что немка решила давить на моё больное место, - на патриотизм, хотя и должна была понимать, что я в России не из тех, кто может дать ей примерить и некоторое время поносить шапку Мономаха.
События развивались. Встречал я Маргариту Браун в Пулково. В Санкт-Петербург она прилетела неожиданно для меня с младенцем, которого, не советуясь со мной, назвала Иваном. Это особо насторожило меня. Возможно, до этого мальчишку пытались где-то пристроить под именем Адольфа или Шульца! Не прошло! Пробуют найти ещё одного простака! Нет, надо показать ей, что я тоже не тряпка, что и здесь эта интрижка не пройдёт.
Наконец, завершив прохождение через таможенный досмотр, Маргарита (то ли чувствуя усталость перелёта, то ли воплощая в жизнь свой коварный замысел) переложила младенца на меня. Я испытывал двоякое чувство, но одного вектора, - на меня публично водрузили человека, которого я совершенно не знал, и, который совершенно не знал меня, но тянул свои липкие ручонки.
- «Не далеко ушёл от своей мамаши!» - опять мелькнуло у меня в голове.
Конечно, гостиница и sightseeing (обозрение достопримечательностей города) для пересказа моей истории не является главным, а потому без зазрения совести всё это я опускаю.
Наверно, с женщиной легко расстаться, но так же легко к ней можно и привыкнуть. Маргарита показывала свой нескрываемый восторг Питером. Питер снова сблизил нас. Может, потому после трёх дней, проведённых в городе на Неве, я опрометчиво предложил ей прокатиться до Москвы. Но главное, конечно, чтобы познакомить её со своим салонным бизнесом и настроить на деловое сотрудничество. В том смысле, что мне очень нужны свободные финансы.
Сославшись на краткость своего отпуска, она обещала сделать это в самом ближайшем будущем.
Провожая Маргариту в Мюнхен, я с нею и Иваном провел почти два часа в зале ожидания. Она постоянно ходила в бутики и буфет за какими-то покупками, а мне наказала следить за «братцем Иванушкой», чтобы тот не напился из какой-нибудь лужи.
Я не сомневался, что это был чисто женский тактический ход. Действительно, Иван бегал по залу и пытался до всего дотронуться своими руками.
Он убегал от меня, я бегал за ним. При этом заметил, что все женщины в зале смотрят на меня с восхищением, как на примерного папашу. Единственно, не аплодировали, не одаривали овациями!
А когда объявили посадку на самолёт, я схватил Ивана и уже у таможенной перегородки стал передавать его на руки Маргарите, тот заревел медвежьим голосом, - то ли желал остаться в зале, то ли стервец почувствовал, что я с ними не еду. Маргарита улыбалась, словно не возражая, чтобы ребёнок остался с чужим дядей в России, а она чувствовала себя вновь свободной женщиной. Как бы не так, - я перевёл внимание мальчишки на таможенника, спрашивая Ивана по-русски, - «А ты хочешь, чтобы и у тебя была такая же фуражка?»
Не знаю, понял или нет тот мои слова, но перевел заплаканные глаза на улыбающегося таможенника. Мы расстались. Маргарита что-то говорила, я что-то поддакивал!
Мне ещё надо было возвращаться в Москву. И всю дорогу до своего дома я думал только об одном, - когда-то Иван вырастит, станет взрослым, и чтобы он не оказался Иваном, не помнящим родства, мне следует найти какую-то деликатную форму уведомить Маргариту о том, что мне необходимо пройти тест ДНК на отцовство.
А впрочем, почему я должен деликатничать? Ведь в 1941 году фашистская Германия напала на нас без объявления войны! И я тут же вспомнил рассказ своего деда о том, как тот был ранет во время разведки в тылу врага. Да, - твёрдо решил я, - почему это мы всегда любим оправдываться, извиняться да мять шапку перед своими обидчиками? Нет, пора это дело кончать!
***
Время летит! Прошло уже четыре года. За это время и я не раз побывал в Фюссене, и гораздо больше Маргарита с Иваном посетила меня в Москве. Сначала я планировал перевезти всех в свою небольшую квартиру в Москве. Обидно, что ребёнок до сих пор не умеет говорить по-русски. Это задача первостепенная. А в будущем, лет через десять-пятнадцать, мечтаю со своей Гретхен уехать в какой-нибудь тихий уголок Индии. Купить там участок земли на берегу реки Ямуны, где когда-то со своими пастушками обитал бог Кришна.
Помню, в «Бхагавата-пуране» сказано, что, по ошибке приняв Кришну за благородного оленя, некий охотник-шудра смертельно ранил его стрелой из лука.
В другом источнике читал, что Кришна однажды обронил свой любовный магический перстень, беспечно купаясь с теми же пастушками в водах Ямуны.
И, наконец, совсем недавно из научного журнала узнал, что профессор Токийского университета, исследовав кластер атома воды из реки Ямуны, протекающей в районе Вриндавана, нашёл, что тот обладает неповторимо красивой и завораживающей формой.
Все эти находки меня вдохновляют. И, если в будущем мне удастся скопить достаточно денежных средств, я предполагаю купить соответствующее немецкое или японское оборудование, которое поможет мне найти в реке сам перстень. И уж если он окажется в моих руках, я думаю, это поможет мне с Гретхен прожить долгую и счастливую жизнь. А в урочное, должное время, возможно, сам Бхагават, даст нам с нею возможность умереть в один и тот же день, а может, и час!
А что же с Салоном? - спросите вы меня. Это для меня уж точно не станет проблемой. Я завещаю свой бизнес всем иванам да марьям, что в детских приютах. Детям, которым так и не пришлось узнать, что такое любовь и ласка своих родителей! Аминь!