Гость

   
    «Ты кто?» Майор тяжело поднял глаза. Он был уставшим майором. Самым, наверное, уставшим из знакомых мной майоров. А их, майоров, я повидал, скажу немало. Всегда это была какая-то неоконченность. Особенно с теми, кто перевалил, за невероятные тогда для меня, сорок лет. Так, зацепившись галифе за выступы судьбы, остаются с большой, но единственной звездой, да не высшего сословия. Майор – генерал-майор комикса. Было при царе звание такое: заурядъ-майор. Но этот человек был совсем не зауряден.  Просто устал. Плотен, потен и совершенно помят. «Все эти скажем родственники, например», - говорила его помятость. «Они рождаются и женятся, разводятся и умирают даже. А ещё друзья. И родственники друзей.  Тот же список.  Важный, скажу, список. И вот, значит, это надо отметить. Да, а праздники?  Ну вот. Устанешь само собой с такого. А тут, некстати, служба. Милиция это, к слову, служба. Тут, сами понимаете, надо на своём месте и всё такое. И ни капли в рот. И до вечера терпеть. На то мы и мужчины. Араратом клянусь. Всеми двумя вершинами. Должностью клянусь. Своей начальничьей. Пусть майорской. Пусть невысокой. Но своей. Доходной. Добытой. «Так ты кто?» Перед ним была странная картинка: младший сержант в совершенно разорванной форме  и неместный, всем своим еврейским видом доказывающий, что неармяне существуют, даже в пределах этого города. «Скорее всего этим вечером надо пойти домой. Того глядишь с катушек слетишь. Нет, сегодня однозначно никаких гостей». Он выпил воды. И, подняв глаза, увидел, что эти двое продолжают стоять.  И стало болезненно ясно, что глаза опустить  уже не удастся. Ему, уставшему после вчерашнего, надо было реагировать. Работать. И он спросил в третий о том, кто я.
       В середине девяностых  Ереван и асфальтированные дороги существовали, как существуют и по сей день, но в тогда эти понятия были совершенно далеки  друг от друга. Ереван был. Дороги были. Но в разных измерениях. В городе хорошего асфальта в середине девяностых ещё поискать. По дорогам, считающим себя всё же дорогами,  проносились исключительно мерседесы и бумеры, удачно украденные  в Германии. Это были не новые, но достаточно добротные машины, очнувшиеся от шока своего угона на краю света. В них звучали весёлые кавказские песни, невесёлые кавказские песни, просто кавказские песни, русский шансон, исполняемый в основном евреями.  Да, тут не было баварской строгости, но была какая то отчаянность приближения конца. И машины проживали на этом бездорожье короткую, но яркую жизнь, полную взлётов и падений на колдобинах, если их не успевали подлатать. Чинить их было дано не всем и потому хорошие механики ценились на вес золота. Дядя Петя был из той элитной элиты,  постоянно пьяное состояние которого воспринималось, как свет Божий.  Весу небольшого. В унциях разве что. Но только он мог дать вторую жизнь авто. И к нему шли, как идут к святым мощам. Кстати.  Ну гаечный ключ видели? Так это он, дядя Петя. Худой, неровный, словно стальной. В масле, и одетый, словно обёрнутый ветошью. О нём слагали легенды. И сама истина становилась к ним в очередь. Потому, что легенда о дяде Пете была правдой в первой инстанции.
      Как-то ему отбуксировали новейшие бумеры, не украденные, а купленные охране президента. Машины просто перестали работать.  Напичканные компьютерами и прочей необходимой для понтов дребеденью. И они в какой то момент отказались работать в таких нечеловеческих, о майн гот, условиях. Петя  вышел, закатил машины в гараж. Сказал не мешать. А говорил он мало. А тут целое предложение и сразу. Так вот. Если чудо Вы ждали и не верили, что оно случается, так это не в этот раз. Я бы сказал нет, но я скажу да. Через пару дней машины завелись. И никаких отговорок от них впредь не принималось и обратно никто их не собирался отправлять. Механик с увесистым молотком и отвёрткой в руках произнес сакраментальное: «Ну так это вот так. Значит починил. Компьютеры говорите? Схемы, скажу я вам, ни к черту схемы эти». А сказать такой текст, так чтобы это, да никогда. Это скажу Вам небывалое. Эх, если бы руководители баварского концерна были рядом. «Так я схему эту поменял» – продолжал Петя. «Убрал того сего. Лишнего много. Напрямую соединил. Берите». И вернул молотки на полку. Сел и налил очередной стаканчик, а все почтительно ждали. А он перестал замечать нас. Потом я часто видел этот боевой эскорт, никогда больше не ломавшийся. И в самом деле схемы эти, скажу я вам, крутятся – крутятся. И лишнего много. Так сказал дядя Петя. А он это сказал. Сам слышал.
     Привёз и я ему  непривычную для местного люда красную спортивную пежо. Не знаю, что послужило причиной её купить Но на авторынке, за городом, где крепкие парни, почти не говорившие по-русски, стояли «ровно в ряд их было восемь» посреди, уже упоминаемых, мерсов и бмв. И на весь этот немецкий блицкриг в углу жалась одинокая француженка. Среди мокрого асфальта и антрацита  - красная профурсетка. Не возьми я ее вовремя, не было никакой гарантии дожила бы она, в целости, до конца дня. Шерше ля фам. Она сразу приняла меня за своего и у нас завязался нешуточный роман. Мы проводили вместе достаточно много времени. И она старалась не подводить со всей силой своей французской страстности.  Но, несмотря на это, мы часто ссорились, и она таки ломалась, и , кокетничая,  просила поменять ей того-сего. Марафет, педикюр зимний, маникюр летний. Пете это машина не нравилась  и он решил сменить ей пол. Нет, не днище. А пол. Сделать её пацаном. И сделал. Поменял ей всё, что можно. Снаружи она еще была пежо, но внутри уже мерс. С очень внушительным глушителем. Характер машины испортился вконец. Немецкий парень, проснувшийся во французской девушке закладывал такие виражи, рвался к таким высотам, что дух захватывало. И я жал на педаль газа. Немцу, что хальт с утра, что цурюк вечером – один чёрт. А никаких битте с данке шенами. Это Кавказ, ребята. Тут любой француз становится джигитом. Ну так гласят легенды. А не верить легендам, будучи на Кавказе, совершенно небезопасно, как и отказаться выпить после цавет-танем-ахперс.
       Светофоры, как и упомянутый асфальт, не были частью того мира.  Не то что совсем уж чужими, но они нарушали тот установившийся порядок, когда ты летишь по проспекту, но перед перекрестками сбавляешь ход, зная что с другой стороны тоже мчатся и вот те-то могут не затормозить.  Светофор, работающий, мог внести в это хрупкое равновесие полнейший хаос. И вот однажды я не удержал свою француженку, её понесло на тумбу регулировщика и... В те времена посты регулировщиков на перекрестках передавались чуть ли не по наследству. И стояли на них одни и те же люди, годами напролёт. Брали за нарушения немного. Такса была известна. Брали, не жадничая. Чай, пост навечно, доход есть. Чего жадничать. И вот. Сбили мы с моей машиной регулировщика. Я всегда знал, что француженки без ума от армян. Азнавур один чего стоит. Но тут не о нём. Постовой, вот он был и вот его нет. Порывистые объятия. Вышел я, а он на асфальте. Китель порван, брюки там, пиджак там, ну пиджак – китель цельный. Пришел он в себя. «Пойдем, говорит, в отделение».  Пришли, значит. Начальником отделения и был этот  майор.
    -  Стою я на посту, а он едет и вот.
    -  Стоишь значит... Так, и кто ты?
    -   Ну я это, в общем...
Майор, отчаянно жестикулируя, пытался видно остановить этот сумасшедший, крутящийся мир.
    -  Гость, ты? Ты, гость? 
       Это было решением. Найти, так сказать, путь. Потому, что голова болит и хочется забыть и службу и уснуть. И чтобы эти двое исчезли поскорее. И, несмотря на то, что уже пару лет я жил тут, назваться гостем был резон. И я назвался.
    -  Гость чего уж там, гость. Как есть гость.
    -  И к кому ты, гость?
    -  Так это я, ну так это.
    -  Кого знаешь? А то, сам понимаешь, на посту сбил и никого не знаешь. Так   это одно. Или сбил и знаешь, так это совсем другое.   
     -  Так как не понять.
     -  Так кого ты знаешь? Второй и, уже нет терпения, последний раз спрашиваю.
     -  Мно знаю.
     -  Мно знаешь?
     -  Ну да.
     -  Ишхана знаю.
     -  Ишхана? Ай, молодец. Ну так это того, это дело то меняет.  Меняет, скажу тебе так, что тумба эта вроде и лишняя давно. И всё руки не доходят убрать её. С перекрёстка то.
     - Сержант. Как тебя?
     - Мгер, меня. Младший сержант Мамиконян, я.
     - Сержант Мамиконян.
     - Младший, товарищ майор.
     - Сержант. Сказал же.
     - Вах, спасибо товарищ майор.
     - Так вот, сержант Мамиконян. Сами видите гость. Мно знает. Ишхана знает.
     - Дай ему, как тебя? Смотрит в паспорт. СлавЫк. Дай, СлавЫк, сержанту Мамиконяну двести долларов сейчас же. Есть у тебя двести? Потому что если нет...
      -  Есть, товарищ майор.
      -  Так дай.
     Мамиконян сиял, как солнце. Двести! Зарплата за год. Сержанта дали! Да за такое он готов хоть каждый день с тумб летать. Подумаешь тут, китель порвался. Двести! Я уже протягивал новоиспеченному сержанту и вообще самому счастливому человеку на свете деньги.
      -  Стоять. Мне дай. Не ему. Мгер, послушай. Что ты говоришь с тобой случилось?
      -  Ну стою я на тумбе, тут он и я на асфальте.
      -  Понял, понял. 100 получи, 100, значит, получи.
     Посеревшее было от такой потери лицо сержанта прояснилось. 100 - тоже деньги.  Ладно. Майор героически преодолевал усталость.
      -  Надо позвонить на склад. Чтобы тебе форму новую выдали. Сержант всё же. Поздравляю. Ну иди.
      -  А это, как его, деньги.
      -   Иди, с е р ж а н т. В приказе тебе премию в размере месячного оклада. 20 долларов тебе, Мамиконян.
      -  Есть, товарищ майор.
      -  Так говоришь, гость? Приятно, приятно. Ну больше, это сам понимаешь, на тумбы то того.
      -  Так да, чтобы того, так никогда. Это все Петя. Переделал на мою голову машину то.
      -  Ну иди.
      -  Ну иду. Спасибо.
      -  Гость, ты. Помни. Ишь, всех знает, понимаешь.
    И,  уходя, слышу: «Ну, так сегодня я к тебе заеду? С подарком, а как же». И звонкий женский голос в трубке.
     На пороге отделения курил постовой. Человек, нашедший золотой прииск и забывший к нему дорогу. Надо было видеть его лицо. Я открыл бумажник и достал сотню.
      -  Бери.
    Ой, эта судьба. Какая она все-таки.  Есть справедливость. Милиционер просиял.
    -   Ну не знаю, что и сказать. Я на том перекрестке всегда стою. Так ты, если что,  заезжай.

Т-А. 13.04.17