Уходи

Душа прогорела, разум сдается перед ощущением полета. В окнах дома под номером тридцать четыре происходит очередная субботняя драма. Один из прохожих улыбнется, другой промямлит что-то, третий, бросив взгляд на квартиру, тенью вечера станет и растворится между стоячих камней или трупов укрытых снегом машин. Эта драма, не та, что пятнает собою полотна картин и не та, о которой кричат киноленты, да и вовсе не та, что скорбит о безумии чувств прошедшего лета. Это стол на хрущевской кухне и тусклая лампа, это пепельница на столе и забытая кем-то книга со стихами Бродского, а может Мандельштама. Неважно даже – город это или пригород. Это грустные большие глаза ее и отстраненный взгляд его, это слезы в молчании и растаявший лед в бокале виски. Это приют ничего, никого, минуты печали и чувство поддельной близости. Когда столько лет бок о бок, когда нараспашку душу, когда с головой в омут и когда взявшись за руки, больше не страшно жить и мир слушать. А теперь вместе с дымом «Астры», гулом старого холодильника, ее губы шепчут неясно, и дрожат – «Уходи…» И вот он с виноватым видом, тянет руки к ее плечам, а она не в силах держаться, кричит как безумцы кричат – «Уходи!» и он видит ее слезы и зияющую дыру в груди, что осталась от пули его измены, она умоляет – «Уходи…» Она хочет сжечь дотла себя, она хочет, чтобы ее не было, она просто хочет остаться одна, наедине с собой и небом. Она еще спросит – за что ее так, она будет думать – как же он мог, она простит его, но не простит себя, она бы объяснила, но не найдет слов. А он наденет пальто и уйдет, пойдет в первый же бар, напьется, с утра в номере любовь пройдет, он один на один с похмельем сойдется. И так будет водить его жизнь по кругу, а он подумает, что его бывшая прокляла. Он будет менять как перчатки подруг и все время как бы быть где-то около. Иногда скулить подходя к ее окну и злорадствовать, видя ее одиночество, но однажды увидев, что она счастлива, сердце его начнет кровоточить. Мимо пройдет какой-то прохожий, не обращая внимания на то, что кто-то под окном дома съежился, отдавая своей карме непосильную дань. Душа его прогорела, разум сдается перед ощущением полета, внутри безмолвие и пустота, у парадной всего лишь тело чье-то.