В тот день она позвонила, когда мы подавали на стол. Трубку взяла мама - сидела ближе к телефону. Папа крутился рядом, недовольный тем, что мама не ответила на какой-то его вопрос.
- Тебя! - сказала она. - Женщина. Незнакомая.
Звонков было немного, и мало ли кто мог оказаться по ту сторону провода! Сейчас, очень голодные, с нетерпением протягивая маме миски – тарелок у нас по бедности не было, мы все-таки прислушивались к папиным словам. Говорил он долго и очень тепло. Мама недовольно поглядывала в его сторону: что это за дама?
Закончив, папа положил трубку и улыбнулся.
- Помнишь, я ездил в лагерь под Истру? Там работала одна очень милая личность, Регина Павловна. Именно она заказывала мое выступление. На заводе считается бухгалтером, а в лагерь поехала библиотекарем - чтобы и самой отдохнуть, и сына устроить. Ему тринадцать-четырнадцать лет, как нашей Ате.
- Да, да, ты рассказывал.
И я вспомнила. Со своих литературных выступлений по линии Союза писателей папа часто приезжал возбужденный, довольный и усталый. Вот и тогда тоже. «Славная личность»... Не «женщина» или «библиотекарь» - личность. Впрочем, он так говорил о многих интересных людях.
- Приглашает меня приехать к ней домой, - продолжал папа. - Разбирала свою библиотеку, нашла много ненужных книг. Хочет отдать мне.
- Куда?! У нас и так их слишком много, - недовольно пробурчала мама.
Однако мне показалось, что дело в ином. Обычно она всегда радовалась, если папа приносил новый том: он был редким книжником, отлично разбирался в литературе и нас всех приучил к чтению. Видимо, теперь ей не понравилось что-то другое. Потом она говорила, что голос у Регины Павловны очень милый, приятный и добрый.
- Что значит - много книг? - удивился папа. - Маруся, я тебя не понимаю. Книг никогда не бывает много. И потом - ты забыла: эта женщина хорошо отзывалась о моих лекциях, после первого выступления заказала еще два. Да если бы я успел собрать свидетельства подобных людей, Нариньяни лопнул бы, никакого фельетона не написал.
- Ладно, поезжай, - согласилась мама. - Вы уже договорились? На когда?
- Она просила в субботу вечером или в любое время в воскресенье. В будние работает до восьми и очень устает.
- Делай как хочешь. И... может, одолжишь у нее денег?
- Но... как же... мы никогда к ней не обращались... - Папа явно растерялся.
- Ладно! - вздохнула мама. - Господи, куда мне кидаться? Всем должны...
Папа перезвонил Регине Павловне вечером, вопрос о встрече решился: в ближайшую субботу. Едва я вернулась в тот день из школы, как отец объявил:
- Поедешь со мной к Регине Павловне - помнишь, она звонила на днях?
Не могу сказать, что очень хотелось в гости. Какие-то неизвестные люди... А одета я совсем плохо...
Мы недолго ехали на трамвае. Сошли в старом районе у Таганки. Глухие улочки, переулки... Запомнилось название нужной улицы: Тулинская. Запомнилось и то, что на дворе 1954 год и я училась в восьмом классе.
В основном в том районе были не дома, а домишки, деревянные, замшелые, покосившиеся, с печным отоплением, в Москве тогда таких хватало. Отовсюду доносился запах еды, готовившейся на керосинках. Жареным луком пропах каждый двор. Везде болталось на веревках ветхое, но простиранное белье. Ребятишки возились в земле или песке, чумазые, самостоятельные, очень похожие на деревенских. Будто не ушли цари и крепостное право, и все эти хибарки - оттуда, из седой истории Москвы, а вовсе не из столицы современного социалистического государства. Впрочем, в то время Москва еще в значительной степени оставалась деревянно-деревенской.
Помню, как меня поразило обилие церквей в этом месте. Куда ни поверни голову, они - везде: темные, заколоченные, полумертвые. Тогда никто из нас не сомневался, что так и должно быть, ибо церкви - самое большое зло на земле. Конечно, они должны быть закрыты, забиты, взорваны. Для нас понятия «церковь», «бог», «религия», «вера» - крамола, а всех тех, кто продолжает им поклоняться, следует сажать в тюрьму. Мы, дети той эпохи, едва научившись произносить первые словечки, делать первые шажки, сразу подвергались настоящей воспитательной атаке, в которой понятия типа «религия - опиум для народа» составляли сердцевину. Но дома мы никогда не слышали подобных наставлений! Наоборот. Папа, большой специалист по Москве, ее истории, топонимике и этнографии, профессиональный фольклорист, нередко с горечью говорил - как бы самому себе, на самом же деле нам, детям: «Сколько уничтожено церквей! Москва была необыкновенно хороша, церкви стояли чуть ли не на каждой улице. Говорили: в Москве сорок сороков церквей». Мы слушали с огромным интересом, хотя в душе иногда поднималось чувство протеста: нас ведь такому не учили! Чему удивляться – на дворе стояли пятидесятые годы, их самое начало.
И еще помнится, как папа рассказывал о Храме Христа Спасителя: «Вы не представляете себе, какого масштаба зло тогда сотворили. Взорвать историческую святыню! И как жестоко! Это было глумление и над народом, и над его историей». Теперь, когда восстановленный Храм красуется в центре Москвы, его историю знает каждый школьник. А в те годы ничего подобного нельзя было произносить вслух.
- Андрониевский монастырь! - сказал папа, указывая на собор и каменную стену совсем недалеко.
Я смотрела с любопытством, как и на другие церкви, попадавшиеся по пути и ли видневшиеся в стороне, закрытые, заколоченные, полуразрушенные. Сейчас рядом не было никого из знакомых людей, особенно из школы, и я воспринимала церкви, как живых людей; меня поразила их скорбная непокорность. Словно там, за забитыми ставнями, сохранился живой дух, он лишь временно спрятался, но не умер, не уничтожен до конца. Я почти радовалась, что церкви как бы живы душой, хотя внешне они внушали и чувство ужаса.
Мне показалось, что шли долго. Папа шагал уверенно, будто сам живет в этих узких, старых, даже старинных переулочках и знает тут каждую пядь земли. Впрочем, он вообще отлично знал Москву, много ходил пешком по любимому городу, а уж о бесконечных прогулках по Москве с мамой в годы молодости и говорить не приходится: они исходили-избродили действительно каждую столичную улицу.
Мы немножко опоздали к назначенному времени. Едва переступили порог квартиры и поздоровались с Региной Павловной, как она тут же повела нас мыть руки. Я только успела заметить, что она примерно таких же лет, как мои родители, точнее - мама, ей сорок с небольшим; милая, симпатичная и все время улыбается. Если в дороге я и чувствовала какое-то напряжение, то сейчас оно мгновенно рассеялось. В комнате стоял накрытый стол, за ним сидели одна женщина (позже выяснилось, подруга хозяйки Люба) и сын Юра, Юринька, как его называла мама. Видимо, они недавно сели, потому что из тарелок исчезло-съелось немногое.
Всё дальнейшее сливается в полный сумбур. От вида стола, заставленного едой, закружилась голова. Вероятно, у папы тоже, потому что я заметила, каким больным, голодным взглядом он окинул тарелки. Губы улыбались, он говорил что-то приветливое; может быть, объяснял, почему опоздали, но в глазах читалось совсем иное...
Изумительный вышел ужин! Папа сдерживался, ел неторопливо, беседовал с обеими женщинами, а я уминала всё без разбора, словно боялась: отберут. Никогда не забыть неописуемое, потрясающее чувство той сытости... И невольную сонливость, которая незаметно подкралась и накинулась ястребом... Ой, как неудобно! К счастью, Юрик оттянул меня в свой уголок и стал показывать тетради, учебники. Даже попросил решить задачку по математике, что я сделала за несколько минут. На его столе мощно возвышался глобус - неслыханное чудо. Я стала раскручивать его во все стороны, моментально находя любую страну, которую заказывал хозяин. Потом мы с ним сидели на диване, он рассказывал о своих одноклассниках, а я, никогда не общавшаяся столь близко со сверстниками-мальчишками, потому что обучение было раздельным, слушала его с непонятным волнением. В нашей девчачьей школе жизнь шла совершенно иначе.
До моего уха доносились и разговоры за столом. В основном - о книгах. Регина Павловна оказалась замечательной читательницей, знавшей, как я подумала тогда, «вообще всю литературу». Подруга Люба, тоже большая книжница, беседовала с папой на равных. Регина Павловна все время вспоминала лекции отца в лагере.
- Как замечательно вы сказали, Семен Исаакович, что многие явления природы и истории всегда существовали, но долгое время оставались никому неизвестными, пока, скажем, Ньютон, Дарвин, Мичурин или Попов не сделали своего блестящего открытия. Иногда - благодаря случайности! И человек вдруг завоевывал частицу природы. Ведь и радио, и телефонная связь, если еще не возникли как человеческая техника, существовали в ином, природном виде.
- Мне очень понравились замечательные стихи Лермонтова, которые вы процитировали, - вмешалась подруга Люба. - «...И я храним, Москва, в дыму твоих легенд». Эти легенды творил и творит народ.
- Некоторые вещи просто удивительны, - продолжала Регина Павловна. - Особенно о Подмосковье. Прямо слышу ваши слова и интонации: «Что за курганы выросли у Благодати? Что за гора у Мозжинки? Какова истинная история Городка в Звенигороде? Каков его исторический возраст? Кто строил его, и откуда взялись высокие валы? Где была древняя гора Судома, на которой судил легендарный судья Шемяка? Почему у одного из правых притоков Москвы-реки такое загадочное название - Молодельня? Откуда берутся названия Кораллово, Гигирево, Тыр-озеро, урочище Чертиха, Свиная Голова, речка Халява? Семен Исаакович, дорогой, где вы почерпнули такие знания?
Папа чуть смущенно улыбнулся и хотел что-то объяснить, но тут в разговор вмешался Юрик:
- А мне больше всего понравилось про то, как Москва прогнала Гитлера. Я даже запомнил ваши слова: «Что было у него, проклятого, в голове? Скорее в Москву. В гостиницу «Москва». Только забыл он, что Москва бьет с носка. Кругом широко метелица метет, а спать-то ему, почивать-то ему в сорок первом году зимой оказалось здесь негде. А у московских у ворот удивляется народ - пошел Гитлер в наступленье шибко вдруг наоборот. Из Клина его вышибали клином, от Истры гнали быстро, подо Ржевом били с гневом, у Калуги гнули в дуги, у Тулы своротили ему скулы. Из-под Каширы дал он шагу пошире. От Калача дал он стрекача. Кому Дон тих, а Гитлеру был лих. Били его без конца у Донца. Много жарких бань задала ему Кубань. А от матушки Волги как же бежали волки!..
- Видите, Семен Исаакович, - сказала с улыбкой Регина Павловна, - если ребенок наизусть запомнил часть вашей лекции, это о многом говорит. Правда, я потом давала ему почитать и ваш текст, со всеми записями, которые вы сделали, собирая по городам и селам народное творчество. Но он со слуха половину запомнил. Может быть, вы еще что-нибудь нам расскажете?
Как папа радовался! После страшного оскорбления клеветническим фельетоном на него за два дня до публикации пресловутого «дела врачей», унижения, которому его подвергли за благородный, интересный, нужный и очень сложный исследовательский труд (тогда принятая для многих форма наказания ни за что, «малый ГУЛАГ», в результате чего отца не посадили, но полностью лишили работы и абсолютно деморализовали, он вдруг получил капельку признания, целебнейшего бальзама. Сейчас он сидел, слегка откинувшись на спинку стула. Я думала - откажется, тем более что мы спешили домой. Но вышло иначе. Неожиданно отец стал как бы читать наизусть кусок своей лекции:
- Москва - вообще город легендарный. Он овеян преданиями и сказаниями. Здесь есть совершенно исключительные места, они прославились красотой и историческими воспоминаниями. Источниками преданий всегда были те родники народного вдохновения, которые, зародившись раз, уже никогда не иссякают, не гаснут, не исчезают. Они питаются лучшими плодами земли, самыми свежими ее соками. В моем распоряжении имеется больше трехсот легенд о Москве и Подмосковье. Лермонтов писал: «Москва не безмолвная громада каменная, здесь каждый камень хранит надпись, начертанную временем».
Многие ли, например, знают, что под нами текут десятки рек, заключенных в трубы? Капля, Синичка, Сивка, Ленивка и так далее. Территория современной Москвы - это в прошлом пустые лесные заросли, перерезанные бурными речками. А ведь еще и по сей день мы говорим: Останкино - имея в виду остатки лесов, которых уже нет много столетий. Или - Марьина роща, нимало не представляя себе, что здесь была когда-то настоящая роща, в свою очередь бывшая остатком лесов. Лихоборы!.. Бес Кудников... Ай Дербень, Дербень Калуга... Рощинские переулки... Река Чура, что означает гальку с песком... История и география Москвы - дело очень интересное, хотя подчас мало уловимое.
Папа говорил о том, что когда-то на территории современной Москвы существовали поля, отсюда это слово во многих названиях: Кучково поле у Сретенки, Воронцово поле между Солянкой и Курским вокзалом, Девичье поле, Ходынское поле, Всполье (Вспольный переулок), Полянка, Перово поле. И луга нашли отражение в названиях: Лужники, Остоженка, название Луганск. И ремесленники древней Москвы оставили о себе след в многочисленных названиях. Например, Кисловщики - там квасили капусту, готовили соленья. Кисельники - там шумно продавали овсяный кисель. Басманники - это были пекари, выпекавшие казенный форменный хлеб басман. Текстильщики. Хамовники - о них есть комическая легенда про трех сыновей Ноя, от которых пошли названия московских районов. Столешники. Кузнецы - Кузнецкий мост. Пушкари - Пушечная улица. Таганщики - Таганская площадь. Воротники. Садовники. Сокольники. Бараши. Толмачи. Кадаши - есть легенда о кадаше-шибарше.
...Теперь многие из этих фактов опубликованы, особенно в потоке книг о Москве, изданных к празднику 850-летия столицы в 1997 году. Но в то время мало знали об истории собственного города. Огромная ценность труда нашего отца заключалась в том, что он был настоящим фольклористом, собиравшим жемчужины народного творчества по крупицам, обходил и объездил безмерное количество разных мест и точек, поговорил с несметным количеством людей. Диапазон его интересов отличался необыкновенной широтой и своеобразием. Каждая работа посвящалась иной теме, потому и очень интересна.
Кроме гнепосредственных контактов с людьми, основными источниками работы для него были летописи и писцовые книги, величественные памятники и вещественные остатки прошлого, то есть археологические раскопки, их описание; изучение пережитков прошлого, факторов старых, кое-где сохранившихся в виде обычаев, форм одежды, жилища и так далее. И, конечно, топонимика, которую он считал ключом, открывающим кладовые народных знаний о Москве.
- Топонимика раскроет нам тайну всех ста шестидесяти рек московских, - говорил он на лекциях, - о них замечательно пишет в своих исследованиях Гиляровский. Топонимика - это наука о происхождении названий мест, имеющая отношение и к истории, и к географии, а больше всего - к народному творчеству, она должна стать достоянием каждого. Фактически это наука о раскопках в области языка.
Сколько часов, дней, лет провел он над книгами, изучая разные названия, пытаясь проникнуть в их суть, вглядеться сквозь буквы и звуки в далекую историю! Сколько сот километров исходил он пешком по российским деревням и городам!
...Наверное, мы бы еще долго сидели в тот вечер за столом у Регины Павловны, если бы папа не спохватился. Пора было торопиться домой, мы же не предупредили маму, что задержимся надолго. Хозяйка, восхищенная отцовскими познаниями, неожиданно повела разговор совсем об ином.
- Боже мой! - восклицала она теперь. - Такая семья!.. Девять детей мал мала меньше!.. И их наказать голодом! А честнейшего труженика - позором и лишением возможности зарабатывать на семью! Какой же негодяй этот фельетонист Нариньяни!
Я вдруг с ужасом вспомнила мамину просьбу о деньгах. Как же обратиться с ней к Регине Павловне? Несмотря на замечательный вечер, мы ведь еще мало знали ее. Что подумает? Я с тревогой поглядывала на папу, видя, что и он не решается произнести стопудовые слова о долге. Вот он уже накинул свое старенькое пальто... Помог мне одеться... Тетя Люба поднялась прощаться... Юрик улыбается во все лицо...
- Ой, да что это я? - спохватывается Регина Павловна.
Достает из ящика комода большой пакет и быстро-быстро складывает в него все, что осталось на столе: пирожки, которые испекла сама, бутерброды, конфеты. Неужели это нам? И мы сможем угостить дома остальных?
Я не успела додумать свою мысль до конца, как хозяйка сунула пакет мне в руки:
- Аточка, возьми. Малышей угостишь, ладно? И маму.
Я вышла в коридор почти на ощупь, совершенно ошарашенная. За мной папа. Деньги... Да как после этого заводить о них разговор? Регина Павловна последовала за нами. Мы долго-долго (так мне казалось) шли мимо многочисленных дверей коммуналки. Уже у выхода Регина Павловна неожиданно опустила руку в карман своего уютного фартучка, достала несколько купюр и протянула папе.
- Возьмите, пожалуйста! Это для детей. Вам ведь сейчас очень трудно.
Господи, какое облегчение! Папа... Он почти кинулся к ней с благодарностью. Потом остановился и стал смущенно отнекиваться:
- Что вы, что вы... Как можно?
- Можно! - воскликнула Регина Павловна. - К сожалению, здесь совсем немного, больше у меня просто нет. Но завтра получка. Возьмите, я вас прошу! Отдадите, когда будут.
Мы прощаемся, благодарим. Выходим на улицу. Я прижимаю к груди пакет. Папа идет молча, и я искоса поглядываю на него. Он так взволнован! Кажется, что сейчас заплачет... Папочка, не надо, только не надо! А то я не выдержу и тоже разревусь...
Всю дорогу мы едем молча. А поздним вечером у нас дома маленький праздник. Сидим за столом и, поделив на всех угощения Регины Павловны, пьем чай. Мама прикидывает: «Куплю завтра на эти деньги хлеба, кусок мяса, капусты на щи». Папа развязал большую стопку книг от Регины Павловны и нетерпеливо, как это всегда у него получается, просматривает томик за томиком, то восторженно сообщая: «Ах, какая замечательная вещь!», то погрузившись в чтение. Потом они с мамой еще раз всё тщательно просматривают. Некоторые книги сразу ставят на полки, кое-что пока откладывают на стол, чтобы завтра детально изучить.
А совсем поздно, когда все улеглись, мама достала из ящика письменного стола длинный лист бумаги, сложенный ввосьмеро или в шестнадцать раз. Раскрыла. «Долгерка» - значилось наверху. Бесконечный список наших долгов самым разным людям. Взяла ручку и тщательно записала новый денежный долг новому человеку.
Довольно скоро мы снова пришли к Регине Павловне в гости, уже втроем: папа, мама и я. Так она просила, сказав: «Очень хочу познакомиться с вашей совершенно необыкновенной мамой». В дальнейшем мы ходили к ней раз в два-три месяца, визиты стали привычными, неизменно приятными и очень добрыми.
Регина Павловна с сыном жили на втором этаже старого-старого дома в огромной коммуналке. Я помню темную лестницу, дверь, древнюю и обшарпанную, на которой обозначен номер. Вот мы стоим у двери на лестнице. Я с нетерпением жду, что сейчас она откроется и в глубине коридора покажется Регина Павловна.
Открывают в этой общей квартире далеко не сразу. Пока еще не слишком широко вошло в жизнь правило: одному соседу звонить один раз, другому - два, третьему - три. Такое появилось позже, ближе к нашему времени, самой яркой чертой которого стало человеческое разобщение. В то время люди еще стремились к единению. Звонок в квартиру был один на всех, а сколько раз кто нажмет его, роли не играло. Так и жилось интереснее: звонят - а вдруг ко мне? И встрепенутся сразу все соседи. Выбегут открывать дверь - не один, несколько человек. И, даже увидев, что пришли не к ним, все-таки не столько огорчатся, сколько обрадуются - за другого: к нему гости.
И вот дверь уже открыта. Замечаю, как вдали (квартира кажется глубокой и темной, почти подземелье) мелькает фигурка Регины Павловны. Она спешит нам навстречу. Хотя я еще девочка, подросток, всегда невольно подмечаю: какая она приятная, женственная! Во-первых, не тощая, как многие кругом, и не толстая, как некоторые. Она нормальная, только чуточку, самую чуточку пухленькая и такая обаятельная!
Во-вторых, у нее всегда локоны до плеч, и мне это очень нравится. «Трубочки» из волос можно сосчитать! Примерно двадцать. И крохотные локончики прямо над ушками. Один-два, совсем небольшие, на лбу. Ах, как она симпатична, как похожа на идеальных дам с картин художественной галереи! Я пока совсем не разбираюсь в живописи, для меня все молодые женщины на полотнах художников одинаково прекрасны. Такие, как Регина Павловна. Очень любопытно, как она делает локоны - наверняка накручивает их каждый день на бумажки или гвоздики, как девочки в нашем пионерлагере летом...
А потом при каждой встрече, хотя уже давно знаю Регину Павловну, я разглядываю ее лицо: овальное, пухленькое, нежное, красивое. Глаза темные и бархатистые, в них сокрыта тайна. Ресницы длинные, слегка закручены кверху, брови изящно изогнуты. Я не задаю себе вопроса: а не сама ли хозяйка их нарисовала? В то время было модно: брови выщипывали напрочь и специальным карандашом рисовали новые, такой формы, как желала их владелица. Но мне - всё равно. Я любуюсь прекрасным изгибом ее бровей. Наслаждаюсь зрелищем замечательной женской красоты.
Губы, точнее, губки у Регины Павловны тоже резные и пухлые. Щечки всегда нежно-бело-розовые, носик точеный, а ушки подобны серебристо-перламутровым раковинкам, которые мы с удовольствием выуживаем летом в речке.
К гостям она выходила неизменно одинаковой: ухоженной, красивой. Мне кажется, готовыми предметами одежды она не пользовалась, всё шила у портнихи или сама - главное, чтобы по себе. Конечно, уважала моду. Думаю, в ее гардеробе нашлась бы пара десятков платьев, одно симпатичнее другого. Не знаю, очень ли дорого они стоили, но не сомневаюсь: пошиты со вкусом, точно по ее фигуре, подчеркивая все прелести.
Регина Павловна излучала особый свет. Наверняка он предназначался мужчинам, но его невольно ощущал любой человек вокруг. Чем-то дурманил этот свет, этот дом и меня, будоража пока еще дремлющие инстинкты. Может быть, подсознательно я в такие минуты ощущала себя взрослой девушкой, столь же обаятельной, слышала зов любви, обращенный уже ко мне... Видела себя будущую в обличии Регины Павловны! Была такой же красивой, нежной, обольстительной, полной любовной тайны и неги.
Нега... Вот, пожалуй, самое подходящее слово для описания Регины Павловны. В глубине комнаты, за ширмой я узрела старинную картину с изображением спящей Венеры. Может быть, Регина Павловна делала себя с нее? Или, скорее, сама была такой от природы?
Еще одно ее свойство, не так часто встречающееся у других. Регина Павловна казалась не только неторопливой, но почти вальяжной. Вместе с тем, поражала ее расторопность. Красивая, несовременная, будто из девятнадцатого века женщина. А ведь она, как всякая советская гражданка тех времен, работала много и напряженно, полных шесть рабочих дней в неделю и приходила домой уже после восьми вечера. Трудно представить ее себе за грубой домашней работой. Тем не менее, знаю точно: она всё делала именно сама - стирала вручную, мыла полы, даже ремонтировала комнату, проводила в свою очередь уборку коммунального коридора и мест общего пользования. Обыкновенная труженица тех времен!
Как мне хотелось, когда совсем вырасту, стать похожей на эту замечательную женщину - добрую, обаятельную, трудолюбивую, женственную! Тогда я знала не все эти слова, но их суть чувствовала интуитивно.
...Ярчайшее воспоминание тех дней - стол в комнате Регины Павловны. Он всегда ждал нас накрытым. Кстати, позднее стало так: в какую квартиру ни зайди, везде примерно одно и то же - красивая, полированная мебель и лакированные полы. У всех одинаково: книжные полки, стенки, ковры, люстры, гардеробы. Одинаковая, нивелированная жизнь, обезличившая человека второй половины ХХ столетия, сделавшая людей почти инкубаторскими. В то время было иначе: открой любую дверь - везде свой мир, иной человек. Свой колорит.
И у Регины Павловны тоже. Мебели в комнате многовато, но всё нужное. Несколько закутков, заворотов, потайных уголков. Дело не в размерах ее жилплощади, а в том, что одна комната выполняла несколько функций: столовая, спальня, детская, кабинет... На полках много книг. Большой гардероб с зеркалом. Широкая, спрятанная за ширмой и темным пологом кровать. И кругом этажерочки, занавесочки, рюшечки. Где-нибудь на уголке полки, на краешке гардероба уютно и кокетливо зацепился, будто прилетевшая птичка села на минуту отдохнуть, вазончик с цветами. В доме Регины Павловны всегда свежие цветы.
Так вот, стол. Круглый, как в те времена было у многих. При необходимости он расставлялся и становился овальным. Но семья у нее маленькая, всего два человека, - зачем раздвигать стол? Да и гости приходили не десятками, всего два-три человека. Именно за круглым столиком сиделось уютно и удобно, он располагал к приятному общению. Всегда заставлен яствами. Как ни разбегались у меня глаза, сразу замечала почти обязательный печеночный паштет, сделанный хозяйкой, рубленную селедочку ее же производства. Тушеное «мяско», как она выражалась. Иногда приправой к нему была морковь с изюмом; папа, прикрыв глаза, жадно втягивал в себя этот запах и загадочно шептал: «Цимес!» Я понимала его реакцию: он рассказывал нам, что в его доме в местечке Ляды это блюдо готовили часто.
Все кушанья Регины Павловны буквально таяли во рту. Я неизменно видела за этим разнообразием одну и ту же картинку: как она быстро-быстро снует своими ручками, как с искрометной скоростью готовит одно блюдо за другим. Как делает всё «из ничего». Ведь только наше голодное воображение считало, что этот стол стоит миллион рублей. На самом деле у него была иная цена - ее золотых ручек, умений и неиссякаемого трудолюбия. Настоящая мастерица-кулинарка.
Я не помню случая, чтобы Регина Павловна встретила нас простецки одетой. Нет - всегда нарядная, в шелковом или крепдешиновом платье, поверх него фартучек, отороченный кружевами.
Едва мы входили, она сразу усаживала нас за стол, никогда не манежила разговорами - видимо, легко представляла себе, какие мы голодные. Тарелки наполняла щедро, пытаясь положить «в одну - две», чтобы мы всего «попробовали», «отведали». Какой приветливой улыбкой сопровождались ее действия!.. Было видно, что Регина Павловна хочет накормить нас досыта. Не так давно сестра Таня вдруг вспомнила, как однажды она съела в гостях у Регины Павловны столько пирожных, что объелась ими и ей стало нехорошо. Но отказаться от лишней порции не могла - в нашей жизни пирожные были подобны вдруг свалившемуся с неба золотому метеориту.
Поначалу за столом тихо. Это мы уплетаем кушанья, и не до разговоров. Но голодный желудок насыщается жадно и быстро. И вскоре я выхожу из-за стола, устраиваюсь в укромном уголке на диване, где-нибудь у полки с книгами, у окошка рядом с Юриком. Нам с ним легко болтается. Наговорившись, мы беремся за его школьные дела: я помогаю по математике и физике, объясняю литературу и географию. Усваивает он туговато, но я повторяю снова, будто передо мной вовсе не мальчик-ровесник, а кто-то из моих младших братьев. В итоге всё получается, и потом Регина Павловна часто звонит конкретно мне - сообщить, что после моих объяснений «Юринька получил четверку».
Краешком глаза я наблюдаю за всем, что происходит в комнате. Папа и Регина Павловна всегда беседуют о книгах, о поэзии, об эпосе. С мамой у нее другие разговоры - насущные, житейские. В гостях почти всегда сидит и ее подруга тетя Люба. Если поначалу я не очень обращала на нее внимание, то постепенно разглядела. Маленькое, востроносенькое существо в мелких темных кудряшках, суетливое и очень внимательное. Она всегда и за всеми наблюдает. В любом разговоре пытается, как говорят, перетянуть одеяло на себя и всем доказать, что она - лучший специалист в этом вопросе и в том, а уж в третьем тем более. Неприятное свойство... Всегда кажется, будто она стремится затмить свою подругу. У меня в школе уже достаточно сложные отношения с девчонками, и такие вещи я просекаю сразу. Дома (а чаще - по дороге) мама неизменно говорит папе: «Какая противная эта Люба! Не понимаю, что сближает Регину с нею?» Он отвечает, разговоры уходят в дебри, а я погружаюсь в собственные размышления. Нет, нет, меня нисколько не удивляет мамина реакция, я и сама считаю, что тетя Люба противная и ей нечего делать в этом доме.
Наши визиты к Регине Павловне заканчивались одинаково. Как и в самый первый раз, она доставала из комода пакет и складывала в него оставшиеся яства: пирожки, бутерброды, фрукты, конфеты. «Угостите маленьких!» - неизменно слышали мы. И были ей очень благодарны. А те, кто остался дома, ждали нас с нетерпением, потому что знали: принесем что-то вкусное.
Бывало, на выходе она давала нам и большую сумку, а чаще - узел одежды, тщательно сложенной, завернутой в бумагу или завязанной, как в прачечной или магазине. Дома мы с нетерпением развязывали подарок; там оказывались брюки и гимнастерки Юрика, которые потом с благодарностью донашивали наши мальчишки, а также вещи самой Регины Павловны: платья, халатики, блузки. Аккуратные, совсем еще хорошие вещи, постиранные, выглаженные, чистые и добротные. Она понимала, как униженно мы живем, и всячески старалась скрасить эту боль. Помню, с какой признательностью я носила пару ее платьиц, которые мама приладила и слегка перешила. Чувствовала себя так, словно вдруг стала «немножко Региной Павловной», такой же, как она, милой и красивой.
Особую проблему составлял наш денежный долг ей. Он всегда зудел особой горечью из-за невозможности вернуть деньги. Регина Павловна никогда нам о них не напоминала - напротив, почти при каждой встрече давала новую небольшую сумму. И, не позволив маме или папе возразить, сама уточняла: «Отдадите, когда положение улучшится». Против ее имени в нашей неизменной «Долгерке» проставлялась новая сумма, потом все подсчитывалось и записывался окончательный, точнее - временно-окончательный - результат.
Пришли дни, когда наша жизнь наладилась и мы выплатили Регине Павловне все свои долги, до единой копеечки. Надо сказать, что она при этом не говорила чего-то вроде: «Что вы, что вы, зачем же? У вас трудностей хватает». Понимала, что на новом этапе жизни такие слова унизили бы нас. Она продолжала оставаться чутким и предупредительным человеком.
Не сразу, но постепенно узнала я и личную драму Регины Павловны. Поначалу думала, ее муж погиб на войне. Оказалось все прозаичнее: они развелись примерно в сорок восьмом году. Она не любила вспоминать ту жизнь, и чувствовалось, что отношения с мужем сложились плохо. Однако к сыну он заходил. Мы его никогда не видели.
...Как-то в один из визитов мы застали у Регины Павловны гостя. За круглым столом сидел господин средних лет, наполовину седой, с отпущенным брюшком. По его вальяжной позе не составило труда догадаться, что он здесь часто бывает. Завидев папу, приветливо улыбнулся, закивал головой - мол, здравствуйте, здравствуйте, заходите! Папа сразу представил маму, и тот, пожав ей руку, еще шире и радушнее заулыбался, будто именно ее визита ждал очень давно. Регина Павловна, у которой локоны в этот день были навиты пружинистее обычного, тоже приветливо кивала моим родителям и казалась необыкновенно красивой.
Как мы все уместились за круглым столом? Юрик, едва что-то проглотив, шмыгнул в свой угол, в глубину книжных полок. Регина Павловна хлопотала вокруг стола и напоминала заботливую курицу-несушку, которая только что высидела новый выводок цыплят и теперь беспокоится, как бы каждый попал на солнышко да ущипнул самой сочной, витаминной травки. Разговор полился велеречивый. О чем - совершенно не помню. Скорее всего, папа щедро рассказывал о какой-нибудь книге или известном человеке, о нравах, обычаях и происшествиях. И, как всегда получалось, если он оказывался среди людей, сразу стало шумно, оживленно, интересно.
Не помню, сколько мы просидели за ужином в тот вечер. Впоследствии я не раз видела нового гостя в комнате Регины Павловны. Как и при первой встрече, он обязательно улыбался и казался абсолютно счастливым. И... немножко нелепым. Папа смешно окрестил его: Хвост Кита - как персонажа сказки или героя-индейца. Услышав столь неожиданное прозвище, мы расхохотались. Потом сообразили: не в бровь, а в глаз. Гость действительно имел широкий нос, чуть-чуть напоминавший рыбий хвост. Добрый, но туповатый человек, так мы его восприняли.
Что он делал в доме обожаемой Регины Павловны? «Ее любовник!» - однозначно заявила мама папе. Я почувствовала, что краснею до корешков волос. Это же стыдно! В те годы слова «любовник», «любовница» в моем пионерском сознании приравнивались к словам «преступник», «преступница». Понимание того, что Регина Павловна, молодая и еще свежая женщина, не должна быть одинока и несчастна, жило в моем представлении совершенно отдельно от данной конкретной женщины. В прямолинейной однозначности словечка «любовник» слышалось что-то оскорбительное. Хотелось резко возразить маме - такого не может быть; Хвост Кита - просто добрый друг дома или даже родственник.
Однако мой собственный женский инстинкт, наверное, уже понимал: мама права. И пока мы все вместе сидим за столом у Регины Павловны и Хвост Кита улыбается нам от одного уха до другого, обнажая забор лошадиных зубов, и пышная, серо-седоватая шевелюра буйно трясется в такт его смеху, - все это время он врет, потому что не рад нашему визиту, не нужны мы ему, совсем не нужны... Был бы счастлив, если бы поскорее убрались восвояси или вовсе не приходили. А... как же Юрик? Нет, нет, вздыхала я с облегчением, мама ошиблась, Хвост Кита, скорее всего, Юриков дядя, какой-нибудь двоюродный или троюродный. И мы никому не мешаем. Вот же - Регина Павловна так рада, что мы пришли!
Странно или нет, но думала я о Хвосте Кита гораздо больше, чем хотелось бы. И нравился он мне все меньше. Иногда казалось, что Юрик очень на него похож. Уж не его ли он сын?.. Потом приходили минуты отрезвления. Ну какое мне до него дело? Пусть приходит сюда! Правда, было очень горько. Несравненная Регина Павловна, на мой взгляд, заслуживала совсем иного человека. Ну почему жизнь бывает такой нескладной? И муж у нее был противный, скучный человек, и любовник ноготка ее розового не стоит. Неужели она не может выбрать человека поинтереснее и не столь бескрылого в духовном отношении, как говорил про Хвоста Кита папа? Разве сама не понимает, что он совсем не для нее?
И уж тем более вздыбились мои чувства, когда узнала, что Хвост Кита женат. Правда, объяснила Регина Павловна родителям, давно с женой не живет, а не разводится потому, что развод может сломать ему карьеру. Господи, это лошадино-зубое животное, неумный человек, который в разговоре с папой двух слов связать не может (говорил только отец, а он лишь трясся от хохота) - еще и женат!.. И дома его ждет другая женщина, пусть фактически лишь бывшая жена! Ну почему бедненькая Регина Павловна должна довольствоваться таким возлюбленным?!
Теперь я совсем иначе представила себе некоторые стороны ее жизни. Например, работу библиотекарем в летнем пионерлагере. Выходные дни она наверняка проводила в Москве. Я почти видела, как она приезжает, входит в пустую комнату... Открывает форточку - воздух застоялся. Прибирается. Прихорашивается сама. И вот уже звонят в дверь. Она знает, кто там, потому стремительно несется открывать, опережая соседей. Но темп и пожар - лишь у нее в душе, а внешне она спокойна. Прежде чем отпереть, опасливо оглядывается. Потом дверь раскрывается, и входит он...
Думаю, что соседи Регины Павловны никакой оригинальностью не отличались, были, как все, то есть осуждали ее крепко. Их раздражало, что она пытается жить полнокровной жизнью. Не сомневаюсь: в этой огромной коммунальной квартире бывали настоящие сборища-вече, на которых нашу приятельницу морально четвертовали. Мы и другие гости своими визитами как бы немного реабилитировали ее в общественном мнении. Впрочем, вполне возможно, что люди давно привыкли и не обращали внимания на соседкину жизнь, разве что одна-две завистницы выходили из себя.
Глупенькая девочка, ничего не знавшая о жизни, многого просто не понимавшая!.. В те недалекие от войны годы, когда женщины стоном стонали от одиночества, Регина Павловна все-таки сумела найти себе друга, весьма респектабельного, состоятельного, пусть даже и не очень умного. Не совсем одна - разве это так уж мало? Надо было дивиться ее умению жить, деловитости, здравому смыслу. Способности преодолевать трудности, в том числе и почти самую серьезную - личное одиночество...
Все чувства когда-то остывают. Осела на донышко и моя неприязнь к Хвосту Кита. Пусть только вечно любит свою подругу! Впрочем, разве возможно иначе? И никогда не должен забывать, что не он ее, а она его облагодетельствовала своим вниманием.
Неожиданно я стала замечать печаль в глазах Регины Павловны. И друг что-то не захаживает: когда ни придем, его нет. Почему? Мама и папа многозначительно переглядывались - что-то знали. Если я задавала вопросы, старались уйти от них.
Однако шила в мешке не утаишь, правда сама случайно вышла наружу. И оказалась она сокрушительной! Выяснилось, что противный Хвост Кита бросил свою несравненную приятельницу! Да, да, бросил! И ка-ак! Его увела подруга Люба, та самая дворовая Жучка, которая всегда и непременно стремилась как-нибудь унизить Регину Павловну, уплетая за ее столом вкусненькие блюда. Вертлявое создание с мелкими кудряшками оказалось в душе такой же мелкой тварью. Они с Региной дружили много лет, и невозможно было представить себе, что одна подруга способна предать другую. Случилось... Я понять не могла, как сумел Хвост Кита променять благородную, красивую, добрую Регину Павловну на рыночную дешевку. Или тут война перепутала все карты, лишив многих женщин женихов и мужей, сдвинув все нравственные качества и критерии, или нелепый Хвост Кита, поверивший в свои чары, совершил обычную мужскую глупость...
И еще я никак не могла понять: как же можно так обидеть своего человека? Да еще вдвоем совершить такую подлость… Ее предал именно как своего человека каждый из них. На мой взгляд, это была какая-то совершенно особая подлость.
Прошло время, и Регина Павловна, выражаясь современным языком, «оклемалась», пережила свою драму. Мы по-прежнему заезжали к ней, правда, я - всё реже, потому что слишком серьезными становились мои нагрузки и в школе, и дома.
Я не просто хорошо помню эту женщину, но мои чувства к ней светлы, как и раньше. Очень благодарна ей за то, что всегда была отзывчивой и никогда не осуждала маму и папу. В те годы многие оскорбляли нашу семью своим «мудрым знанием»: зачем нарожали столько детей? Мы очень переживали подобное отношение. А Регина Павловна глубоко уважала и наших родителей, и всех нас. Иногда говорила: «Завидую вашим детям: в большой семье человек никогда не узнает настоящего одиночества. Создать, поднять, вырастить такую семью - настоящий подвиг!»
Ее поддержка помогала жить.