За одним столом

                «Всё вымышленное – вымышлено.»
                Александр Петрушков.
                «Случайности не случайны.»
                Чжуан – Цзы.

I.

Думаю, вы слышали фразу о том, что один человек для другого может быть целым миром. Да и живи я в веке 18 при дворе какого-нибудь короля, эта цитата могла бы открыть мне множество дамских сердец. И мои шансы подхватить сифилис или другое венерическое заболевание умножились бы многократно.  Это с учётом, что я везунчик и чаша с чумой, и другими рассадниками смерти миновала меня. Но то время ушло, в моих реалиях цитата потеряла вес и ею  плюются, как шелухой от семечек .  Бесконечный поток информации, сотни цитатников, социальные сети перетасовывают фразы в хаотичном порядке, приписывая одним людям то, чего они не говорили никогда, и отбирая у них право на сказанное. И мало нам целого мира, да и мира в мире нет. Не говоря уже о том, что нам не суждено узреть огромный, дивный мир в другом человеке. Да, очень часто его там просто нет. Этот прекрасный внутренний мир замещён набором примитивных психологических реакций и напоминает машину, зная за какой рычаг потянуть, можно достигнуть нужного результата. Но если все же предположить, что в каком-то конкретном человеке  таится красота и мудрость вселенского масштаба - то мы всё равно её не увидим. Ведь мы почитаем себя за тот самый венец творения, и что нам до других миров,  когда ось вращения планеты земля находится где-то рядом со мной, причём, куда бы я не шел.
 Чудесный мне приснился сон, где я сидел  за письменным столом, склонившись над бумагой, писал эти строки. В этом сне я был демиургом, работающим над рукописью в небольшом уютном кабинете.  Немного дневного света сквозь оставленный между занавесками проём, падал прям на бумагу. Я поглядывал  на человеческий череп, лежащий рядом и фотографию в рамке, на которой красивая, юная девушка смотрела мне прямо в глаза и загадочно улыбалась. Я никогда её раньше не видел, но знал всегда это точно.  А ведь у неё такой же череп, думал писатель, поглядывая на гладкую кость. И вот,  играя образами, жизнь и смерть за одним столом, рождала строки, выходящие из под гусиного пера, что-то о мире, внутреннем и внешнем, сейчас уже дословно и не воспроизвести. Проснувшись, я ещё несколько секунд   размышлял о том, как ловко я владел пером в этом сне, будто всю жизнь им писал, то и дело отправляя его в чернильницу, быстрым росчерком выплавлял мысли в текст почерком современного врача. Ещё несколько секунд туманной неги после пробуждения я посвятил проработке речи, которую произносил на вручении мне какой-то большой премии за вклад в мировую литературу. Я благодарил близких за терпение, призывал чаще думать самим, больше читать и так далее. Милые наивные фантазии после вдохновляющего сновидения прервал телефонный звонок.
    Звонили из центра. Коллега сосредоточенным голосом сказал, что у них ЧП и меня срочно ждут. Дорогое постельное бельё, согретое собственным теплом, не хотело отпускать, как объятия юной девы с шелковистой кожей. Пара мгновений понадобилась на то, чтобы осознать, что разлука неизбежна.  Умыв сонное лицо холодной водой,  одев мятые джинсы и первую попавшуюся на глаза рубашку, я вышел на улицу. Разжевывая подушечку неизвестного химического состава, в надежде заглушить выхлоп недопитого вчера виски, я сел в машину.  Встающее солнце, ранняя весна, прохладное утро довершили мое пробуждение.  По дороге до работы я отслеживал свое состояние и отметил, что именно в эту пору, когда природа пробуждается, я слегка отхожу от полумрачного мировоззрения наших широт, и душа моя тянется к солнечному востоку. Вот и один из ответов, касающийся темы ментальности, - климат, впрочем, не ново. Но всё равно трудновато будет солнечному буддисту в российской глубинке, бессмысленной и долгой зимой, да ещё когда вокруг тебя одни уроды и глупцы, а самый главный урод это ты сам. Я конечно, как и многие, встречал имитацию на всеобъемлющую любовь русского Ваньки, ставшего буддистом, но не долго мантра та звучала. Вот с женщинами посложнее, есть убежденные до мозга костей, любовь и радость несут людям, даже когда их не просят,  ну дай им бог. Кому, если не женщинам, быть добрыми и хранить искорку надежды и теплоты под вуалью наивности.  А я вот зимой в тоскливую минуту, когда смысла не вижу быть и стремиться, открою какого- нибудь старца 6 века, а он мне и скажет « Глаз вон; по членам палкой; поплачь; помолись; беса берегись;» и я ему верю.  Но тут весна, это другое. Теплеет, свежий воздух оживляет давно забытую мечту, мысли о собственной нужности на планете начинают маячить на горизонте, вперемежку с  прочими флюидами, стройными ножками на каблуках, тонкими талиями  и всем набором прелестей, что заставляет павлина распускать хвост.
   Остановившись на красный свет на пустом перекрестке, я прикурил вторую сигарету за 10 минут бодрствования. Кто знает, какая из этих сук запустит необратимый процесс распада в организме и прикончит меня. Надо бы этого не допустить, а то даже дети, которых у меня нет, не узнают, каким я был на самом деле. Продолжая пережитое под утро сновидение, я отчётливо представил, как мой сын читает написанную мною книгу, узнавая, кем я был и то, что действительно интересовало меня  в лучшие годы. Приятная фантасмагория, припудренная подростковым романтизмом, сделав причудливый виток, вывела меня на мысль о сновидениях.  Я никогда не относился к той части людей, которая придаёт огромное значение снам. Но сам факт того, что сгенерированное мозгом видение, где я был писателем, влияет на моё состояние сейчас, нельзя отрицать.  Я спокоен и безмятежен, и сам себе такой нравлюсь. Жаль, что сны бывают и иные, и я бываю другим. Есть в этом, что-то мистическое. Например, когда мне снится отец, погода изменится на противоположную, это утверждение точно, как часы лучших мастеров. Отец умер и такое ощущение, что он приходит ко мне во сне, сказать, что бы я взял с собой зонт или оставил пальто дома. Вот чьей книги мне не хватает, пробормотал ребёнок во мне.
-И тут Фрейд потянулся к кокаину и решил слетать в детство, сказал я вслух и рассмеялся.
Битловская «Мишель» из колонок, сменилась Элвисовским «Tomorrow», а мои расширяющиеся зрачки смотрели в зеркало заднего вида, на стремительно приближающуюся машину. Её водитель, похоже, и не собирался тормозить или не мог этого сделать. Две секунды на принятие решения, но поздно. Последнее, что я видел, это искаженное ужасом лицо водителя летящего в меня автомобиля.  Мой глаз будто воспользовался zoom(ом), как в фото и видео технике, только  так можно объяснить, что я настолько четко смог его рассмотреть, и вряд ли уже когда-нибудь забуду.
Возвращаясь в сознание, я не мог понять, писатель я, или еду на какую-то неведомую мне работу. Боль пришла не сразу, я не мог пошевелиться, и ничего не видел, хотя мне казалось, что глаза мои открыты.
- Жив? - спросил голос ниоткуда.
- Да, ответил я, но звук, изданный мной, напоминал мычание в пуховую подушку.
- Тебя зажало между подушкой безопасности и сиденьем, не волнуйся мы тебя достанем, пока постарайся не шевелиться, понял?
- Ммм, - промычал я.
Секунду спустя у меня началась клаустрофобия и я задрыгался, как рыба в сети, но не смог пошевелить ни одной частью своего тела. Зато боль немыслимым электрическим разрядом ударила по нервным окончаниям и я застонал.
- Не дёргайся, - сказал голос ниоткуда, - мы близко, потерпи.
- Надо спустить подушку, говорили снаружи, - задохнётся.
В следующее мгновение стена перед моим лицом стала сдуваться и я, чуть отведя голову назад, смог сделать глубокий вдох.
- Не дергайся, - сказали снаружи, - могут быть переломы и тогда будет хуже, слышишь?
- Да, - уже без мычаний, но со стоном смог ответить я, несмотря на то, что между лицом и подушкой безопасности было всего пара сантиметров. А тело по прежнему было скованно тысячей цепей и замуровано в бетон.
- Сейчас мы распилим кузов, - сказал уверенный мужской голос, - потом постепенно будем освобождать руки и ноги, когда сможешь чем-то пошевелить, не дёргайся. Понял?
- Да,-  ответил я, как маленький ребенок, внимающий напутствию отца.
Дальше было худшее время в моей жизни, тридцать минут, длящиеся тридцать лет. Спорящие голоса снаружи, заканчивающиеся уверенным мужским выводом. Запах жженого металла, бензина, масла и боль в скованном теле, желание вылететь отсюда и невозможность пошевелиться, выбили меня из равновесия, и началась истерика. Я потерял всякую надежду и панически пытался освободиться, причиняя себе невыносимую боль. Я стонал и начал кричать, а точнее орать дуром. Голос снаружи сменился на ласковый женский, и пытался успокоить меня.  А я кричал, пока не кончились силы. Работа не прекращалась, пилили металл, что-то гнули, судя по дикому скрежету. Добравшись до руки, видимо сделали мне укол, хоть я этого и не почувствовал,  ад прекратился. Я уснул и следующее воспоминание - это запах медикаментов и чьи то руки, держащие мою ладонь.

II.

Открыв глаза, я увидел молодую девушку, смотрящую в окно.  Она не заметила, что я очнулся и рассматривал её. Она некрепко держала мою ладонь в своих руках и слегка поглаживала её своими тонкими длинными пальцами. Девушка смотрела в окно. В её профиле угадывалась девушка с фотографии из сна, где я был писателем. У неё были правильные черты лица, русые волосы убраны в какую-то помпушку на затылке. На ней был приталенный женский пиджак тёмно - серого цвета, под пиджаком блузка с умеренным декольте. Я быстро  понял, что это не девушка с фотографии, а одна из тысяч девушек с миллионом фотографий своего лица на бесчисленных страничках, в непомерном количестве социальных сетей.  Осмотрев себя на больничной койке, я понял, что всё не так плохо, как могло бы быть.
- Кто вы? - обратился я к незнакомке.
Она быстро одёрнула руки, нелепо прижав их к себе, как  ребёнок, утверждающий, что он чего-то не брал. Неловкость её движений и явное переживание за мою жизнь, создали момент  трогательного подросткового флирта, я  улыбнулся.
- Гипотолам Амусович, вы очнулись, какая радость, это очень хорошо, - залепетала она.
Я хотел рассмеяться, но кажется, рёбра были сломаны, смех и боль, я сдерживал себя как мог.  Чуточку восстановив дыхание, спросил её, кто такой этот гиппопотам с еврейскими корнями, и кто она такая.
Девушка отвечала, что врачи предупреждали её, что у меня могут быть провалы в памяти, что вероятнее всего они будут частичными и скоро память полностью восстановится. Она назвалась моим секретарём Таней.  Сказала, что меня очень ждут на работе, что без меня никак, и почти всё пошло прахом и то, что я обычно зову её Танюша. Ну, это мы ещё проверим, подумал я.  Потом она показала  бэйдж,  на котором была моя фотография.  Сверху красивым шрифтом была выведена аббревиатура М.Ф.Д.  Ниже, в графе должность, значилось: старший инженер НЭС. Сломанные рёбра сдавливали грудную клетку и по ощущениям касались лёгких, не давая мне сделать полный вдох. Слеза текла по моей щеке, я щурил глаза и издавал странные звуки, я заливался хохотом. В графах  Ф.И.О. было сказано, что я  Гипотолам Амусович Залипало.
- ГАЗ, ГАЗ, выдавливал я из себя первые буквы своего ФИО. Глаза наполнились слезами, я продолжал издавать непонятные гортанные звуки. Попытка кашлянуть стоила мне дикой боли и слёзы хлынули рекой, восстановив картинку, снимаемую мозгом с сетчатки. Я постанывал, захлёбывался слезами, соплями, старался делать короткие вдохи, чтобы ребро не тёрлось о лёгкое, несомненно, с моей стороны истерический приступ смеха выглядел отвратительно. Этого не могла скрыть моя секретарша, на её лице  играл свою пьесу тихий ужас.
   Ещё пару минут я старался успокоиться, следя за дыханием.  Татьяна, отойдя в угол палаты, смотрела на меня исподлобья, указательным пальцем правой руки массируя какую-то индийскую чакру посреди лба, а левой рукой поддерживала свою грудь. Таня погрузилась в смятение.
   Я лежал молча и думал, что совершенно не могу вспомнить своих родителей, кем они были, не могу вспомнить детство, школу, двор, институт и всё остальное.  Какие нормальные люди могли так меня назвать, кем был мой отец Амус, что за фамилия Залипало. Вдруг, сама собой заиграла лёгкая инструментальная музыка, она была будто всюду, не имея никакого источника воспроизведения, она не резала слух, не будучи громкой, звучала ясно и отчётливо.  Приятный мужской голос с хрипотцой запел « Но что-то кони мне попались привередливые…».
- Что с аварией, как второй водитель? -обратился я к Тане.
- Он умер, - коротко ответила она. – Отказ тормозов, не справился с управлением, был пьян, как говорят, - она наконец-то убрала палец от чакры и сложила руки за спиной, медленно идя к окну. Теперь она похожа на училку младших классов, только что окончившую пединститут, теперь я видел, что на ней была юбка по колено, в цвет пиджака.
- Что это у меня за имя? - с усмешкой спросил я, - Что за работа, на которой я так нужен?
- Имя вы придумали сами, - отвечала Танюша. – И в приказном порядке, под угрозой штрафа, обязали весь отдел так вас называть.
- Что за бред? - недоумевал я, - а как меня по-настоящему зовут?
- Герман Петрович Нарицатель,-  по слогам произнесла Танюша. – А что за бред, это у вас надо спросить.
- Фуф, - сорвалось у меня с уст. Облегчение прокатилось по всему моему существу, возвращая ясность мысли. – Герман, это лучше чем Гипотолам, а что с работой?
- А вы не слышите? - удивилась Танюша.
Музыка продолжала играть и пронзительный мужской голос надрывно пел – « Чуть по медленнее кони, чуть по  медленнее, не указчики вам кнут и плеть…»
- И что? - вопросил я.
- Да пьёт третьи сутки, - посмотрев вверх, сказала Таня.
- Кто, бог? - изумился я.
- Вы запретили нам употреблять это слово до момента, цитирую – « когда станет ясно, кто тут кому бог, и кто тут кому судья».
- Это я сказал?
- Нам да, а где вы это слышали, не знаю, - ответила Танюша.
- Так кто поёт, я не понимаю?
Возмутившись, я попытался привстать с постели, но не смог, - ребро, лёгкое, боль. Шея, кстати, тоже болела, левая рука была вся в ссадинах, правая в гипсе, остальное под простынёй, лица я не видел.
- Даа, наше дело труба, - констатировала Танюша, сев на стул у окна. Немного помолчав, она резко вскочила со словами, - вы и песню эту не знаете? И не слышите, как подвывает Максим Фёдорович?
- Какой ещё Максим Фёдорович? Объясните Таня, я же сказал - я не понимаю.
Она вновь вернулась к стулу у окна и села, закрыв лицо руками. Повисла пауза и мне она не казалась неловкой, я хотел знать, что чёрт возьми, происходит.
- Так вы объяснитесь или нет? - не скрывая раздражения, выпалил я.
- Знаете что, - начала она, вставая со стула, - я не спала уже трое суток, давайте я приду позже, может, вы уже что-то вспомните. Извините, мне тяжело на вас смотреть, отдохните немного, и я отдохну.
Закончив, Танюша направилась к выходу, я не стал её останавливать, потому что был зол.
-До свидания, - обернувшись у выхода и стараясь быть любезной, выдавила она. Я отвернулся к окну, за ним всё ещё была весна. На дереве, название которого я не знал, сидела ворона и похоже, смотрела на меня. «Чёрный ворон, что ж ты вьёшься? Над моею головой…» запел мужской хор, как и до этого музыка лилась неоткуда и кажется, в никуда. Я уснул.



III.

   Проведя ещё два дня в больнице, я кое- что вспомнил, но полной картины происходящего у меня ещё не было. Моё полное имя Нарицатель Герман Петрович, мне сорок семь лет, я старший инженер Нервно Эндокринных Систем. Неизвестные мне люди, что посещали меня за эти два дня, рассказали, что я большая сволочь, анархист, эгоист, взяточник и себялюбец. Самым оскорбительным из предъявленных мне обвинений было то, что я заставлял слушать свой коллектив музыку 80х и 90х годов двадцатого столетия, при этом они знали, что я  её ненавижу и попросту выкуриваю их мозг.  Я сказал им - «раз я этого не помню, значит этого не было», тогда они пришли в восьмером и доказали мне обратное. Спев при этом, что «музыка их связала…». Всё равно я им не поверил, с недавних пор я верил только Танюше, похоже, что она меня любила,  и была со мной искренней.
   При выписке из больницы док долго сетовал, что большое счастье, что у меня сломана только рука и чудо, что я вообще не умер, настоятельно рекомендовал беречь себя и просил обращаться при любых ухудшениях самочувствия. Сразу было видно, что ему заплатили, он вёл себя как муха, прилипшая к липкой ленте, никак не мог отцепиться. Поймав себя на этих мыслях, я понял, что вполне мог быть сволочью, о которой мне рассказывали незнакомые коллеги.
   Выйдя из больницы, я поймал такси, т.к. Танюша позвонила и сказала, что не сможет приехать и ждёт меня на месте. Таксист был славянской внешности и не спрашивал, покажу ли я ему дорогу, но показывать пришлось. Что ещё раз доказывало, что тупость не выбирает определённые национальности. А меня всё более убеждало, что я и впрямь высокопарная сволочь, раз думаю, что человек глуп, если  не знает места, куда мне надо попасть. Таксист вещал про дороги и зарплаты, а я думал о цивилизационном развитии разных этнических обществ, и как на них влияет религиозная принадлежность, родовые обязанности и повсеместная интеллектуальная ограниченность большинства. Думал о неизбежности краха современного государственного строя, думал о невозможности социальных отношений такого количества людей вне государства и его строя. Думал о том, что я могу изменить.
- Сто девяносто,-  объявил таксист, остановив машину.
Насыпав ему пригоршень золотистых монет, что дала мне Танюша, поймал на себе его осуждающий взгляд и вышел из машины, попрощавшись. Цыкнувший мне вслед таксист, помотал головой и с визгом сорвался  с места. Небольшая площадь предо мной, выложенная брусчаткой,  врезалась в высотное, серое здание, на стенах которого вспыхивали ярким белым светом электрические разряды, очень напоминающие молнии. Весь огромный, серый дом был усыпан ими, молнии вспыхивали хаотично на разных участках стен, и, наверное, были видны даже днём, приковывая внимание всех, кто шел внутрь и меня в том числе. Никаких надписей и баннеров на здании не было, лишь над главным входом висела маленькая, серебряная  табличка, на которой незамысловатым  шрифтом из прошлого столетия  было написано «М.Ф.Д.».
Танюша встретила меня в холле отрепетированной улыбкой.
- Как мне вас называть? - радостно спросила она.
-Герман, Герман Петрович, - чуть замешкавшись, ответил я.
- Хорошо, Герман Петрович, - она взяла меня под руку и повела к лифтам, мимо ресепшна.
В холле было много народу, некоторые общались, но многие шли по своим делам ,не обращая ни на кого внимания. Меня немного смутил этот контраст с пустынной площадью, и я ведомый Танюшей, пришёл в себя лишь в лифте.
- Куда мы? - растерянно спросил я.
- В центр управления, - стараясь быть милой, отвечала Танюша. – Только не забывайте, что вы здесь начальник, а то мне даже как-то неудобно, - потупилась она.
Двери лифта отворились и мы оказались на этаже со стеклянными стенами. Перед нами был   большой зал, где в несколько рядов сидели операторы перед компьютерными мониторами, за ними на стене располагались двенадцать больших экранов.  Шедший мимо молодой человек приветственно слегка кивнул головой, - Гипотолам Амусович, обратился он ко мне, протягивая  руку. Я пожал руку и неожиданно для себя во весь голос сказал, - Герман Петрович! Почти все, находящиеся в зале, обратили свой взор на меня.
- Для всех вас, раз и навсегда я Герман Петрович, - докручивая ситуацию, громко объявил я.
Тут же ко мне подоспел мужчина в приличном костюме, с зачесанными назад волосами, он был примерно моих лет, что поставило меня в неопределённую ситуацию. То ли он был один из приближенных подлиз, то ли приходился мне близким, может знакомым, а может и другом, учитывая моё сомнительное доаварийное прошлое.
 - Герман, обратился он ко мне, - ситуация почти критическая,- пойдём, я ввиду тебя в курс дела.
Он был со мною на ты, что ещё более меня смутило, может он мой зам, или начальник другого отдела, временно заменяющий меня в связи с чрезвычайным происшествием.
- А ты меня не помнишь, Герман? - с ехидной улыбкой спросил зализанный стареющий юноша.
- А ты прозорлив совоокий, ну давай колись, - в его стиле парировал я.
- Меня зовут Гепофей.
- Это твоё настоящее имя? - спросил я, не скрывая удивления.
- Нет, это ты придумал, - ответил Гепофей.
- Как тебя зовут, - смущённо спросил я.
- Андрей, - ответил Гепофей.
- Твою мать, не выдержал я, - кем же я был? Слушай Андрюха, давай-ка, внятнее, по порядочку, объясни мне, что происходит, и давай на вы, а то невнятность дистанции между нами заставляет меня смущаться, потом расскажешь, насколько близки вы были с этим Гипотоламом.
Я увидел, как Танюша улыбнулась и опустила глаза, а Андрейка встрепенулся, оживился, помолодел лет на двадцать и начал вещать.
- Итак, если вкратце, то можно сказать, что мы находимся  в центре управления системами организма, в одном из центров головного мозга, а конкретнее в промежуточном мозге. Задачи, которые мы решаем и услуги, которые предоставляем клиенту, я не смогу перечислить, даже если захочу. Ко всему прочему, на момент здесь и сейчас это не так важно, учитывая, что клиент пятый день в алкогольной коме и мы, каким–то мифическим образом, поддерживаем жизнедеятельность его организма, стоящего на пороге смерти. 
Он указал на большой, белый экран слева, который иногда затмевался темнотой, а потом снова становился белым, но резкость изображения каждый раз была разной.
- Это потолок, - пояснил Андрейка, - он лежит и смотрит в потолок, мы подсовываем ему куплеты песен, которые он знает и иногда он поёт, в это время он, по крайней мере, не блюёт, - довольно закончил Андрей.
Когда на экране с потолком воцарялась чёрная пустота, загорался такой же большой экран справа, там были непонятные видения, похожие на все современные клипы.
- А это экран воображения, - поймав мой взгляд, пояснил Андрей, - звук мы отключили, за ним следят операторы, там сейчас творится что-то невозможное.
-Я могу услышать?
- Если пожелаете, - сказал Андрей и подал знак одному из операторов, -только не сильно громко.
 Пьяный мужской голос, появившийся повсюду, как когда-то звучала музыка, заплетаясь и запинаясь, бухтел, - вы что бл..ть, решили дятла прижать, авторитеты х..евы, чуть расслабился, так налетели, чайки ёб..ные…
- Достаточно, - сказал Андрей и подал знак оператору, голос исчез.
- Это он воображает разборку с местными бандитами, которые начинают делить его имущество, - пояснил Андрей. – Ну бандиты - это громко сказано, из отморозков мало кто после девяностых выжил, остались  такие же, как наш клиент – коммерсанты, все из одной песочницы.
Я молчал, оставив всякие попытки понять, что происходит.
    Мы подошли почти вплотную к экранам, справа от них из пола высвечивалась голограмма голого мужчины в полный рост. Тело его напоминало детских пупсиков из советского союза, только грудь была более женоподобной, размера полуторного  на вскидку, и пузо побольше, так что крючок свой он видел только в зеркало, как в бородатом анекдоте. Голограмма вращалась и мы осмотрели мужчину полностью, кожные покровы были средней волосатости, а на голове прическа, как у Андрейки, зачёсанные назад волосы с пробелами кожи от гребешка, видимо причёска называлась «озимые взошли», а под шевелюрой на затылке наверняка была лысина, олицетворяющая холодный Байкал. Так же я заметил шрам, уходящий от правого виска вверх по черепу, скрывающийся под волосами. Под голограммой позолоченными, объемными буквами было выложено – «Максим Фёдорович Дятликов». Заметив их, я буркнул себе под нос, - вот тебе и М.Ф.Д.
 – А что за шрам?
- А, так это он из вертолёта пьяный выпал, на охоте с губернатором, не помните? - удивился Андрей, - чуть не умер, вы ж его спасали.
- Кто он? - сухо спросил я.
Вдруг над столом одного из операторов заморгала оранжевая лампа,
 - Таня, поясни, - сказал Андрей, - я разберусь с предчувствиями, - и направился к столику с моргающей лампой.
Танюша подошла ближе к голограмме, смотря на меня, в её взгляде было что-то нежно снисходительное,
 - Как видите, это Максим Фёдорович Дятликов, мэр города Одуванчиково и глава Одуванчиковского района, он наш клиент, как вы просили его называть.
- А я кто?
- А вы, - замялась Танюша, - вы старший инженер.
- А какое отношение я имею к М.Ф.Д. и в чём моя обязанность, как я мог его спасти?
- Этого никто не знает, - отвечала Танюша, - некоторые темы были запрещены вами для обсуждения, так мы и живём в неведении.
 - А почему он пьёт?
- За него взялась полиция, он давно на карандаше у отдела по борьбе с коррупцией, почти доказана незаконная растрата бюджетных денег, всплыло всё записанное на жену и дочь. Бывшие коллеги и соратники по нелегальному отмыву денег, начали угрожать и выдвигать претензии на некоторое имущество и технику, на общую сумму, порядка семи миллионов. Плюс ко всему вы заставили его влюбиться в двадцати однолетнюю студентку одуванчиковского техникума. Жена узнала про интрижку и уехала в загородное поместье. Дочь в Лондоне, она тоже в курсе и не разговаривает с ним. Пара давних друзей имеют свой бизнес и некоторые проблемы с налогообложением, потому тоже не идут на контакт, боятся. Если в двух словах, то в его жизни глубочайший кризис. - подъитожила  Танюша.
 Вдруг на экране, отвечающим за воображение, появились размытые очертания молодой девушки, он тут же погас и на зрительном экране вспыхнул потолок, затем появилась фотография девушки из моего сна, она быстро потеряла четкость, глаза Максима Фёдоровича наполнились слезами, он рыдал, часто моргая и утирая слёзы руками.
- Опять она, - сказал вернувшийся Андрей, - он переживает и ничего не ест, только пьёт.
- М.Ф.Д., М.Ф.Д., - буркнул я себе под нос, - как вывести его из запоя?
- Мы пробовали через нервную систему восстановить контроль над центром равновесия и телом.  Думали, что выработка адреналина  протрезвит его, и мы сможем заняться работой органов и тела в целом, - отвечал Андрей, - а он чуть придя в себя, схватился за телефон, позвонил жене и послал её нах..й, сказал, что никогда не любил её, и что она самая большая ошибка его жизни, бросил трубку и опять осушил пол бутылки, провалившись в небытие.
- Как зовут жену? - спросил я.
- Раиса.
- А девушку?
- Таисия.
- Между Раей и Таей Максу срок большой паяют, - заключил я полушёпотом, - кому можно позвонить, чтоб приехал и помог отказаться от алкоголя?
- Все боятся,-  отмахнулся Андрей, - если только один подхалим из партии «Единство Молодых Подорожников», может он приедет, суетной, суперответственный, мегаинициативный, в любую дырку без мыла… - в общем, дрянь.
- Отлично, он подходит, качайте нервную систему и звоните этому молодому подорожнику, скажите, что его ожидает членство в настоящей партии, а то засиделся он в молодых, это должно сработать.

IV.

   Я ходил по тёмной комнате из угла в угол, иногда останавливаясь у стола, чтобы записать пару строк под светом лампы. Оказывается, у меня был свой кабинет, единственная комната на этаже не из стеклянных стен. Во всём здании детский хор негромко пел «Аве Мария».  Я сочинял стихи для Таи, вот- вот Максим Фёдорович займётся тем же. Сейчас он ходит по камере из угла в угол, как я, сложив руки за спиной, иногда поглядывает в телевизор, который работает без звука. На экране повторяются одни и те же кадры, где на фоне развалин какого-то здания бегают спасатели, ходят люди с окровавленными головами, тела погибших накрыты тканью с грязно красно- коричневыми разводами, съёмки ведутся на месте теракта. Следом идёт рекламный блок с прокладками, шоколадками, выпивкой и порошком.
– Кощунство, - презрительно хмыкнув, сказал Максим Фёдорович и сел на нары. Маленький приёмник, настроенный на радио «Классика», заиграл Гайденовскую «Аллилуйю» .  Уставившись в одну точку он думал о своём докладе, который я уже начал писать.  Доклад на тему « СМИ как заболевание и его влияние на расстройство психики», вопрос оказался настолько огромен, и захватывал такое количество отдельно взятых тем, включая террор, что я не разделял позитивного настроя М.Ф.Д., который собирался, после освобождения,  прочесть этот доклад в областной думе. Вряд ли его туда даже подпустят, после ареста от него отвернулись все, семья рассыпалась, знакомые деятели, заботясь о чистоте своих контактов, решили просто забыть о Максиме Фёдоровиче. Не говоря о тех, с кем он играл в карты за одним столом. Все привилегии, которые он имеет - это отдельная камера, телевизор и маленький приёмник, выбиты силами молодого подорожника, который вероятнее всего и станет новым мэром города Одуванчиково. И будет им, пока его не посадят.
   Максим Фёдорович сильно изменился с тех пор, как его арестовали, да и я после аварии стал другим. От его самоуверенности не осталось и следа. Некогда надменный человек, разговаривающий со всеми свысока, стал чутким и внимательным, он больше не знает, кто он. Как и я. Все его прежние убеждения разнесло ветром времени, как кучу осенних листьев, сметённую дворником.  Его жена Раиса не ответила ни на одно из тюремных писем, которых он написал уже штук пятнадцать, да в таком стиле, что писатели позавидовали бы. Он писал перьевой ручкой на тонкой бумаге, принесённой подорожником. Он раскаивался во всех грехах, винил себя в глупости и близорукости, сокрушаясь о том, что не видел огромного внутреннего мира в человеке, с которым прожил двадцать с лишним лет.  В некоторые из писем я добавлял Шекспировские сонеты, но ответа так и не последовало.
   Максим Фёдорович не отчаивался, да я бы и не допустил этого. Теперь у него есть цель и задачи, он заново открывает мир для себя, и ему абсолютно нечего терять.  Его жизнь обрела смысл, ведь правда лучше поздно, чем никогда, а что из этого выйдет, я не знаю.  Пока он слушает классическую музыку, читает святых отцов и другую религиозную литературу. Кое - что черпает из модных ныне увлечений устройством мозга, кое - что из психологии. Он и впрямь очень хочет понять кто он, и что за голос говорит в его голове.
 - Ну а я, а что я? Я не против.