Енка боялась этого портрета. Даже не просто боялась - он вселял в нее ужас.
Ее пугало, что веселая и любящая бабушка Галя превратилась в этого резкого, глянцевого, собственного ее двойника. Неужели смерть так поразительно меняет людей?
***
Мама рассказывала, что портрет взялся ниоткуда.
Ее брат, дескать, много лет увлекался фотографией. Он был большой любитель и перефотографировал всех родственников. Но когда Галя скончалась, к его недоумению, он не смог найти ни одной более-менее приличной ее фотографии. Совершенно не с чего было распечатать портрет матери! Раньше альбомы ломились от ее изображений – вот бабушка в кругу семьи, вот на прогулке в лесу, пропалывает грядки в садике у дома, обнимает детей на празднике, хлопочет возле плиты… И вот как назло – ни одного не нашлось! Брат корил себя за оплошность, но исправить ее уже не надеялся.
Родственники почти простили ему, смирились, что больше не увидят галин портрет, как неожиданным образом произошло следующее.
Приближался сороковой день после материной смерти. Наводя порядок в огромном, ломящемся от книг шкафу, и сортируя произведения на старые и новые, редкие и дешевые, он потянулся на самый верх, к полке на которую не заглядывал несколько лет.
Вот именно оттуда-то, с самого верха, ему в руки упала небольшая пыльная книжонка. Он говорил, вот так прямо сама и упала. Как будто только и ждала.
Совсем не толстая, потрепанная. Старые желтые страницы, пересохшая бумага на переплете. 1916 год издания (брат отметил, что это год рождения матери). На немецком языке. В семье многие знали иностранные языки, и книги на немецком не бывали редкостью в доме... но брат не мог вспомнить, откуда именно эта у него взялась? Книга явно была не из простых, скорее всего из запрещенных и наверняка бесценна на черном рынке.
Он спросил жену, знает ли она, как попала к ним эта странная книжка? Жена взяла ее в руки, повертела и ответила, что ума не приложит.
Потом прочла название, сразу переводя на родной:
- Мейстер Экхарт, "О переселении душ"… хм... странно ...Наверно, мистика какая-то? – пробормотала она.
...И вправду, к их удивлению, перелистывая пересохшие страницы, между ними они обнаружили совершенно новенький блестящий негатив. С отпечанной фотографии на них смотрела, как живая, умершая мать.
***
Мама Енки говорила, что сама как увидела эту фотографию, так и была поражена ее качеством!
Не умея объяснить для себя странную находку, но желая исправить упущенное обещание перед родственниками, брат и сестра размножили фотографию, и один из портретов повесили в зале, в доме на центральной стене, открытой любому взору.
С тех пор Енка была уверена, что бабушка не умерла – она просто стала монстром. Этим монстром на портрете. Она просто вселилась в портрет.
Мама тоже соглашалась, что портрет жутковат. И вообще, если бы не эта изжившая себя традиция вывешивать "покойников" на стенах она, наверное, давно бы уже поснимала их всех, спрятала в диван, и повесила на их место красивые пейзажи. Всенепременно с морем или водой, чтоб "смыть эту ужасную энергетику".
Енка в самой-самой глубине души надеялась, что мама так и сделает, но молчала – уж если мама не решается пойти против традиций родни, то куда ей лезть со своими просьбами?
Бабушка на портрете никогда не имела одного и того же выражения. Она то плакала, как бы упрекая домочадцев в том, что они виноваты перед ней. То ухмылялась торжествующе, злорадствуя. Когда в доме собирались гости, портрет снисходительно улыбался им. "Наверное, она до сих чувствует себя хозяйкой?" – думала Енка (бабушка при жизни была очень гостеприимна). Но сейчас, на портрете, она ожидала к себе похвал и почтения.
Иногда казалось, что бабушка скорбит, о чем-то неизбывно печальном… И лучше бы Енке вообще не замечать этой скорби!
Взгляд бабушки особенно пугал: неважно, в каком бы месте комнаты ты ни находился, ты всегда чувствовал, что она сопровождает тебя глазами. Родственники даже экспериментировали, они расходились в разные углы комнаты и взирали на портрет. Каждый утверждал, что она - смотрит именно на него.
Единственное, что не делала бабушка – она не говорила. Но это молчание было наиболее невыносимо! Еньке казалось, что если б портрет заговорил, то это не удивило ее нисколечко, и даже напротив, принесло бы облегчение. Тогда можно было хотя бы взмолиться и попросить бабушку не пугать ее так сильно!..
Когда Енку оставляли одну, и ей нужно было пройти через ту комнату, в которой висела бабушка - а это была центральная комната, по периметру которой располагались двери остальных квартирных помещений - она закрывалась в спальне и терпела... Если же ей все-таки необходимо было выйти в туалет или на кухню, то крепко обняв подушку, она стремительно пробегала через гостиную, а потом также стремительно неслась обратно в спальню и захлопывала дверь. Иногда она возмущалась собственной трусости и уговаривала себя "не верить во всякую чушь"! Бросая вызов страху, она распрямляла спину и, вышагивая мимо висящей покойницы, произносила вслух: "Ну и что? Что ТЫ мне сделаешь?!", или "Вот видишь, Енка?! Никто тебя не ест!", или ещё "Смотри-смотри! Все равно со стены не спустишься! Я тебя перегляжу". Но останавливаясь, или даже замедляя шаг, она снова чувствовала холодок между лопаток. Вся ее смелость улетучивалась, и Енка спотыкаясь, торопливо ретировалась.
***
Енка помнила, как однажды в гости пришел какой-то человек с рыжеватой реденькой бороденкой. Родители назвали его модным тогда словом - "экстрасенс". Он типа видел внутренние органы, лечил их, предсказывал будущее и торжественно произносил какие-то непонятные вещи.
Родители ему внимали.
Когда экстрасенс впервые вошел в комнату, где висела бабушка, он шарахнулся, и попросил немедленно завесить фотографию! По его выражению Енка поняла что-то вроде того, что "портрет живой", и что душа страдает в нем, почему-то не отлетев в мир иной... А когда же перепуганные родители попросили бородатенького исправить вселенскую ошибку, экстрасенс честно ответил, что экзорцизмом не занимается.
***
Даже спустя много лет Енке снился бабушкин портрет.
Вот она заходит в комнату, поворачивает голову. На черно-белой глянцевой фотографии покойная шевелится...
Енка точно не помнила, как портрет пропал со стены.
Потом, уже много времени спустя, мама сказала, что однажды обнаружила, что родственники перестали обращать внимание на бабушкино изображение, и про смерть самой бабушки тоже позабыли. Тогда она наконец-то потихоньку сняла портрет и спрятала его в диван. Мама также говорила, что в диване лежали и старые церковные иконы, доставшиеся папе по наследству. Помнится, они всё собирались их реставрировать, но средств на это как всегда не хватало.
Иконы были потемневшие от времени, семнадцатого века.
Одна из них с изображением Богородицы - в тяжелом серебряном окладе. Та самая, из погоревшей в войну старой церкви, про которую рассказывал отец. Икону, якобы, удалось спасти бабке отца Полине, и поставив Серебряную Богородицу на образа, Полина всю жизнь молилась на нее. Что не мешало ей, впрочем, прятать за святой спиною самогон и пенсию, о коих говорят, что "оные от Змия"...
Вторая икона, с потрескавшимся маслом, изображала успение той же Богородицы. Изображения Святых на ней были смутными и почти невидными. Енка ничего не могла понять на ней: то ли из-за преклонного возраста линий, то ли из-за нехватки религиозного воображения.
Енка помнит тот день, когда мама вдруг вспомнила про злополучный бабушкин портрет. Она вроде как хотела обновить фотографию на мраморном памятнике на бабушкиной могиле по случаю годовщины ее смерти. А потому решила снять дубликат с портрета. Если уж на то пошло именно на кладбище и место подобным вещам!
Вместе открыв пыльный диван, мама и Енка не доискались двух вещей.
Исчезли Серебряная Богородица - и тот самый жуткий бабушкин портрет.
Поражаясь и пытаясь найти объяснение этим двум мистическим утратам, повзрослевшая Енка вдруг вспомнила светлый бабушкин образ. В своем засаленном фартуке, хлопотливо переваливаясь с ноги на ногу ("уточкой" ходит") такая добрейшая ее любимая бабушка спешит к ней, Енке, с кухни, и совершенно отчетливо произносит одну из ее старинных замшелых прибауток:
- Ну, ведь их обеих как корова языком слизала!