Сказка Солнечной Степи том 2

      

               

     Март 1974 года подходил к концу. Но весна забыла о Кентау. Снегопады не прекращались уже неделю. Жгучие северные ветры упорно волокли откуда-то целые бастионы туч и принимались яростно вытряхивать их над степями, засыпая степи чуть ли ни до краёв. Зимние метели, вьюжа и швыряя в стёкла пригоршни сыпучего колкого снега, гуляли по земле, заметая дома чуть не по самые крыши, и по утрам жители Кентау с трудом открывали заметённые двери, протискивались в щель и принимались чистить дорожки. Лопаты на ночь заносили в дом, иначе добраться за ними в сарай следующим утром было бы невозможно - пришлось бы пробираться к сараям чуть не по пояс в снегу. Собак спускали с привязи, чтобы их не засыпало на цепи, и они были единственными существами, которых радовала установившаяся погода - ведь благодаря снегопадам их отпустили на волю и они могли бегать где угодно.

     Темнело по-зимнему рано. Всю неделю в пять уже начинало смеркаться, словно не март на дворе был, а январь.

     В приюте стало очень холодно. Ветхое здание продувало насквозь. Ребята, которые поспешили обрадоваться первым весенним дням, когда по всей округе звонко и радостно зажурчали ручьи и стали появляться влажные проталины вдоль завалинки, вынуждены были вновь кутаться в шубы, не снимая их даже в помещениях. В шубах они сидели в выстуженных донельзя классах, в шубах учили домашние задания в своих не менее холодных комнатах, и спать ложились тоже в шубах, накрываясь сверху одеялом и укутывая даже лицо, чтобы иметь возможность надышать под одеялом хоть немного тепла и согреть отмерзающие щёки и пальцы. Для того, чтобы дышать, достаточно было оставить маленькую щёлочку возле самой подушки - через эту щёлочку поступал воздух. И воздух этот был не в меру свеж и холоден. Несмотря на то, что в обуви лежать на кровати запрещалось, ребята после обхода торопливо вскакивали с постелей и натягивали валенки на закоченевшие в шерстяных носках ноги, и только тогда укладывались снова, досадуя на то, что нельзя сразу лечь в валенках - ведь тогда не пришлось бы вставать и терять крохи драгоценного тепла, которое удавалось скопить под одеялом. Они знали, что после того, как дежурная воспитательница отправится к себе, проверив последнюю комнату и пересчитав стоящие у порога валенки, проверок не будет до утра; они торопились обуться и снова нырнуть под одеяло, зная, что теперь можно не бояться, что грубые нарушения правил могут быть обнаружены нянечками, которые не преминут донести об этих нарушениях мадам Веронцо.


     С резким возвращением зимних холодов, в первый же вьюжный вечер, хищной птицей налетевший на оттаявшие было кентайские степи, неожиданно заболела Мишель.

     У неё за какой-то час подскочила температура и отекло горло, и она всю ночь просидела в углу своей постели, закутавшись в одеяло и трясясь так, что скрип пружин и мерный перестук её зубов долго не давали заснуть Кристине.
 
     Илинда не спала вместе с Мишель. Встревоженная до предела, Илинда позабыла все обиды, которые пришлось ей претерпеть от Мишель в последние полгода, перетащила свою подушку на кровать подруги, накрыла её вторым одеялом и долго сидела рядом, не зная, что предпринять и чем ей помочь.

     - Ну что? Ну как ты? - то и дело взволнованно спрашивала она, судорожно стискивая дрожащие руки и стараясь говорить спокойно, но не получала утешительных ответов - Мишель становилось только хуже: её лихорадило, у неё кололо в горле и она почти потеряла способность говорить, объясняясь жестами. Поначалу она не желала принимать помощь Илинды, отворачивалась и хмурилась, но постепенно страх перед внезапной болезнью сделал своё дело: почувствовав, что с каждым вздохом становится всё труднее и труднее дышать, и осознав, что попросту не сможет встать с постели без посторонней помощи, Мишель невольно поумерила свой норов. Она не желала признаться самой себе в том, что присутствие рядом Илинды против воли действует на неё успокаивающе… признаться не призналась бы, но и отворачиваться от недавней подруги, прогонять её от себя не спешила. Что показалось Илинде добрым предзнаменованием. Быть может, если она сумеет чем-то помочь Мишель, та перестанет обращаться с ней, как с врагом; быть может, ещё не всё потеряно и Мишель ещё можно вернуть...

     - Я схожу за нянечкой, - около полуночи заявила Илинда, решительно спустила босые ноги на ледяной пол, холодом обжегший ей пятки, и, путаясь в складках длинной ночной рубашки, закутавшись в простыню - за неимением чем накрыться (с наступлением первых мартовских дней верхнюю одежду убрали из комнат в раздевалку, находившуюся внизу в школьном корпусе, полагая, что она детям больше не понадобится), выскочила в коридор, сбежала по ступенькам вниз, и стала барабанить в крайнюю дверь, за которой располагалась комната, где ночевали дежурные нянечки. Постучав без толку какое-то время, она в сильнейшем негодовании толкнула дверь, ударив по ней кулаком - и та внезапно отъехала в сторону, надсадно скрипнув.
 
     В комнате было темно, лишь смутно белело заметаемое снегом ромбовидное окошко в углу.

     Илинда ощупью добралась до кровати, с которой нёсся заливистый храп, от которого, не хуже чем от метели, дрожали стёкла в рамах, и принялась расталкивать спавшую на ней женщину. К огромному разочарованию, приглядевшись, она увидела перед собой тётушку Марион вместо Марианны, которая должна была дежурить сегодня. Сердце её упало. Неужто они поменялись?! Неужто Марианна не пришла на смену и вместо неё на дежурство явилась Марион? Кое-как сладив с охватившим её отчаянием, Илинда попыталась взять себя в руки. Нужно было разбудить воспитательницу, и немедленно; в конце концов, Марион всё же была человеком, а в сложившейся ситуации помощь любого взрослого была бы кстати, тут уж не до выбора.

     Илинда принялась будить старуху. Но та не спешила просыпаться. Она лежала, отвернувшись к стенке, и продолжала храпеть, натягивая на голову одеяло, одним краем выбившееся из скомканного пододеяльника, свесившегося с кровати до самого пола. Наступив на него в темноте и запутавшись в нём, девочка едва не упала, и ей стоило огромных усилий высвободиться. С досадой отшвырнув пододеяльник, заткнув его за матрас, она снова ухватила воспитательницу за руку повыше локтя.

     - Проснитесь! Да проснитесь же! – чуть не плача, Илинда трясла женщину за плечи, но была не в состоянии даже приподнять её - до того та была тяжёлой. Марион что-то недовольно бормотала себе под нос, морщилась и пыталась оттолкнуть руки теребившей её Илинды.

     Почувствовав резкий запах спиртного, которым дыхнула на неё спящая, девочка внезапно поняла, что её попытки вряд ли увенчаются успехом – Марион вновь была безнадёжно пьяна, а когда она напивалась – добудиться её было попросту невозможно. На какое-то мгновение Илинде показалось, что она кувырком летит куда-то в пропасть, летит, даже не пытаясь за что-нибудь ухватиться… Марион звать бесполезно, Марион им не поможет, а кроме этой пьяной вдрызг старухи во всём корпусе нет ни души, к которой она могла бы обратиться за помощью. Конечно, можно было бы разбудить девочек… но какой от этого прок? Ей нужно было достать лекарства, ей нужно было, чтобы позвали к Мишель доктора… Ни одна из девочек не смогла бы ей помочь. Помочь ей могла только Марион… но Марион была невменяема. Марион её не слышала. Не могла слышать. И всё же, не в состоянии смириться с этим, Илинда снова и снова дёргала её за волосы, щипала за шею и в конце концов прокричала в самое ухо:

     - Да проснитесь же! Мишель больна! Ей очень плохо! У неё сильный жар... нужно сбить ей температуру! Да встаньте же!

     - Не мешай... иди, иди спать! - тётушка Марион решительно засунула голову под подушку, прижав ладони к ушам, и уткнулась носом в отсыревшую стену, завернувшись в сбитое одеяло, словно гусеница в кокон.

     Постояв над ней какое-то время, Илинда чуть не плача стукнула ей по спине кулаком со всей силы, на которую только была способна, и, услышав в ответ всё тот же лающий, булькающий храп, в сердцах вышла из комнаты, оставив дверь открытой нараспашку - назло, чтобы холодный воздух, которым тянуло из коридора, немного освежил пьянчужку. Горло перехватил горький ком, мешавший дышать. Ноги отказывались служить, сердце беспорядочно колотилось в груди. Поднимаясь по лестнице, с огромным трудом заставляя себя сделать очередной шаг, Илинда трясущейся рукой отирала беспрестанно набегавшие на глаза слёзы. Она боялась возвратиться в комнату - Мишель ждёт, что она приведёт кого-нибудь, кто сумеет ей помочь, но вместо этого Илинда вынуждена была возвращаться одна. Не добившись абсолютно никаких результатов. Как показаться на глаза Мишель? Как сообщить ей о том, что дежурной воспитательницей сегодня, как назло, оказалась Марион, и что она опять беспробудно, безнадёжно пьяна?..

     «Мишель надеется на меня… а я?! – почувствовав, как отчаяние захлёстывает её душу, подумала Илинда, - я ничего не могу сделать, чтобы ей помочь! Как же так?! Неужто я и впрямь ничего не смогу для неё сделать?!»

     Шаги её всё замедлялись и замедлялись, и на верхней площадке лестницы она остановилась, переминаясь с ноги на ногу на ледяном полу. Отойдя к окну, за которым вьюжило и мело, потуже стянув у горла простыню, спадавшую до самых пят и волочившуюся за ней по полу, она расплакалась, не зная, с какими глазами предстанет сейчас перед Мишель. Но делать было нечего и, простояв так с четверть часа, выплакавшись от души, продрогнув до мозга костей и отстудив пальцы рук и ног, она понурив голову направилась в свою комнату.

     Мишель ничего не спросила, увидев, что Илинда возвратилась одна. Виновато присев на край кровати подруги и поджав под себя ноги, которых почти не чувствовала от холода, Илинда уставилась в тёмный угол, из которого доносилось безмятежное похрапывание Юли, и долгое время не решалась взглянуть на Мишель; она упорно избегала её вопросительного взгляда и ничего не говорила. Не знала, как сказать. Но сказать было необходимо, и тяни не тяни – рано или поздно придётся рассказать правду… Мишель ждала. Решившись наконец, Илинда плотнее завернулась в простыню и прошептала срывающимся голосом, едва разжимая посиневшие от холода губы:

     - Мишель, там тётушка Марион. И она пьяна настолько, что её невозможно разбудить. Она ничего не понимает, ворчит что-то и храпит на весь нижний этаж. А больше позвать некого. Придётся подождать до утра. Хочешь, я посижу с тобой? Я не буду спать, честно. Я посижу с тобой.

     Взглянуть в лицо Мишель она так и не осмелилась, смотрела в сторону…

     Мишель ничего не ответила на её тираду; задолго до того, как Илинда заговорила, она поняла, что помощи им ждать неоткуда. Присмотревшись, она заметила, что Илинду колотит дрожь, и, высунув руку из кучи наваленных на неё одеял, ухватила её за плечо и хрипло проговорила:

     - Лезь под одеяло, ты совсем окоченела.

     Илинда уселась в угол рядом с Мишель, прислонилась к подушкам, которые стоймя привалили к спинке кровати, и они вместе накрылись старыми одеялами. Задев плечом руку подруги, Илинда в испуге вздрогнула и отшатнулась, ей показалось, что она обожглась - Мишель была горячей, как кипяток, и в то же самое время её знобило и трясло от холода.

     - Как холодно… - прошептала она, стуча зубами и судорожно натягивая на себя одеяла.

     - Ты вся горишь… - ломающимся голосом пробормотала Илинда, стараясь не поддаваться панике. Обняв подругу, она заявила, что поможет ей согреться, поделившись своим теплом… но вышло так, что это Мишель поделилась теплом с Илиндой. Прижавшись к её боку, как к раскалённой печке, Илинда быстро согрелась, но это обстоятельство вовсе не радовало её, внезапная болезнь Мишель приводила её в отчаяние. Илинда согрелась, а Мишель продолжала колотить лихорадка, которая лишь усиливалась.

     Илинда пыталась занять её каким-нибудь разговором, чтобы время шло быстрее, но Мишель не могла говорить, да и не было у неё ни особой охоты, ни сил разговаривать, и Илинда вскоре вынуждена была прекратить свои тщетные попытки.

     Время ползло ужасающе медленно; казалось, оно стоит на месте. В комнате часов не было, часы имелись только внизу, в коридоре, но идти туда, чтобы взглянуть, сколько времени, не было смысла. Девочки сидели, привалившись к стене, прижавшись друг к другу, и смотрели на оконные проёмы, в которых тонко дребезжали и позвякивали старые стёкла, от которых тянуло сильным сквозняком. Нужно было встать да задёрнуть шторы - всё же не так дуло бы, но они пригрелись в своём гнезде и Мишель остановила Илинду, удержав её за руку, когда та хотела было встать, чтобы закрыть окна.

     - Не надо, - с огромным трудом, сквозь свист в бронхах, прохрипела Мишель, и глаза её сверкали в полутьме, как звёзды, - мне с тобой не так холодно.

     - Но я сейчас вернусь, - попробовала было уговорить её Илинда, - если задёрнуть шторы – будет теплее, от окон ужасно дует.

     - Пусть дует. Не вставай - потом снова придётся тепло под одеялом набирать.

     Илинда осталась, ругая себя за то, что не догадалась закрыть шторы на ночь, когда они ложились спать - ведь метель началась ещё днём, и днём так же несло в щели и выстужало комнату.

     Нужно было дождаться утра. Утром придёт госпожа Беладония. Она откроет свой кабинет с лекарствами и в два счёта вылечит Мишель. А кроме того, вокруг будет много народу - придут на работу учителя и воспитатели, явятся нянечки... будет к кому обратиться, будет кого позвать на помощь. Главное, чтобы до утра Мишель не стало хуже. Илинда плохо разбиралась в болезнях, и потому не могла толком представить себе, как это - хуже. Высокая температура, сильный жар, распухшее, отёкшее горло - очень плохо, а если станет хуже... это как? И ещё её сильно беспокоили хрипы, вырывавшиеся из груди Мишель вместе с дыханием. Сухие хрипы и свисты. И дышала она ртом. Потому что нос был заложен.

     Они не помнили, сколько прошло времени. Мишель то отключалась, закрывая глаза, и голова её медленно клонилась на плечо Илинды, то вздрагивала и снова открывала глаза, судорожно хватая ртом воздух и стараясь отдышаться. Илинда несколько раз ловила себя на том, что проваливается в беспокойный сон, из которого её выдёргивал очередной чересчур громкий звук, вырвавшийся из пересохшего, как пергаментная бумага, горла Мишель.

     Кристина и Юли спокойно спали в своих кроватях. Кристи вообще не собиралась чересчур волноваться о соседке, которую сильно недолюбливала; Юли тоже спала, ей нужно было выспаться перед школой.

     Иногда Илинда принималась шептать про себя молитву, чтобы не услышала Мишель. Илинда не сомневалась, что Мишель здорово отругает её, если услышит - ведь к молитвам человек обычно прибегает только тогда, когда не остаётся больше надежды на помощь людей. На людей им и в самом деле сейчас нет особой надежды; их корпус закрыт, и из взрослых с ними находится только пьяная тётка Марион, и рассчитывать на то, что она протрезвеет хотя бы к утру, не имеет смысла. Остальные несколько воспитательниц, которые жили в приюте, имели комнатки в школьном корпусе, и корпус этот тоже был закрыт ночью, а потому даже если удалось бы выбраться через окно, которое можно было открыть, в нижнем этаже спального корпуса, попасть в школьный всё равно не представлялось никакой возможности, даже если вообразить, что ей удастся преодолеть снеговые сугробы в несколько футов высотой, наметённые под нижними окнами, и босиком и в ночной рубашке добраться до нужного крыльца.

     Внезапная мысль молнией пронеслась в мозгу, заставив её вздрогнуть и моментально прогнать остатки сна, пытавшегося сморить её.

     Окно!

     "Окно, - усевшись поудобнее и сильно потерев кулаками глаза, так, что стало больно, принялась размышлять Илинда, заметив, что голова Мишель снова тихонько клонится ей на плечо, и что она снова впадает в беспокойное забытьё, - если получится открыть окно... допустим, я и впрямь открою окно... Ведь можно же попробовать добежать хотя бы до сторожки, постучать Силантию... Он плохо слышит, но можно попробовать достучаться... Вдруг у него есть что-нибудь от жара... А если у него ничего не найдётся… или не удастся мне до него достучаться… можно ведь просто разбить одно из окон нижнего этажа в школьном корпусе и влезть в него. Самое главное, разбить окно! Конечно, мадам Веронцо убьёт за такое… но какое это имеет значение! Я успею помочь Мишель… а что будет потом – не имеет никакого значения! Пусть наказывает как угодно – я всё вытерплю! И как я раньше об этом не подумала! Нужно потихоньку встать и спуститься вниз, в коридор. Попробовать окно. Чтобы выбраться на улицу. Летом можно было запросто его открыть... а вдруг и зимой откроется? Окна в прошлом году, да и в позапрошлом, не замазывали на зиму, а значит, шанс есть. Мне во что бы то ни стало необходимо выбраться на улицу!"

     Она с нетерпением посмотрела на курчавую голову Мишель, которая покоилась у неё на плече, и стала думать, как бы устроить подругу так, чтобы не слишком потревожить её. Уже с полчаса Мишель спала, и Илинда никак не могла решиться шевельнуться из опасения разбудить её. Плечо затекло, рука онемела, но самое тягостное заключалось в том, что она была лишена возможности двинуться с места, чтобы попытаться исполнить задуманное.

     Нужно было встать. Но встать, не разбудив Мишель, не представлялось никакой возможности, и Илинда решила подождать, пока та не проснётся сама.

     Она долго сидела не двигаясь, крепко щипая себя за руку, чтобы прогнать сон, наваливавшийся на неё в самый неподходящий момент; в конце концов, её кожа просто-напросто потеряла чувствительность, и когда её пальцы вновь и вновь смыкались, с силой захватывая очередной клочок кожи и впиваясь в неё ногтями, до мозга не доходило ни единого сигнала о боли, и сознание продолжало уплывать куда-то вдаль, блокированное усталостью и огромным нервным напряжением.

     Илинда отключилась на сотую долю мгновения, и тутже проснулась, потому что ей приснилось, что к её плечу прижали раскалённое железо, чтобы выжечь клеймо. Но и стряхнув остатки сна, она чувствовала плечом это железо. С трудом повернув голову, она увидела, что её плеча касается щека Мишель, которая судорожно и тихо дышала во сне.

     Мгновенно припомнив всё случившееся, Илинда резко вздрогнула и принялась с тревогой вглядываться в бледное лицо Мишель. От её движения та пошевелилась и с трудом открыла отёкшие больные глаза. Попыталась было что-то сказать, но тутже прижала руку к горлу, не сумев произнести ни слова, и стала торопливо заворачиваться в сползающее одеяло.

     Илинда вскочила с места, решительно спустила ноги на пол и быстро укутала подругу, подхватив свесившееся до самого пола одеяло.

     - Посиди, - зашептала она прерывисто и быстро, задыхаясь от волнения, - посиди, я сейчас... я скоро приду... Я быстро.

     Не дожидаясь ответа, она бросилась было к двери, затем вернулась в комнату, подошла к окнам, плотно задёрнула старенькие шторы и, забыв свою простыню, выскользнула в коридор, пока Мишель не надумала остановить её. Сердце её громко билось, когда она слетела с лестницы, почти не касаясь ступеней, и остановилась перед нужным ей окном, которое летом не раз выручало их всех.

     И замерла.

     Сердце её упало. Окно было засыпано снегом почти до самого верха. Лишь узенькая неровная полоска тусклого ночного света виднелась над плотной белой завесой, которой сама природа загородила единственный оставшийся выход.

     Илинда оцепенело посмотрела на следующее окно, и ещё на одно... Каждое окно, до самого конца коридора, было засыпано снегом - где больше, где меньше, и даже вой свирепствовавшей на улице пурги больше не доносился сюда, тогда как у них наверху был слышен отчётливо и грозно.

     Отупело пройдя из конца в конец безмолвного коридора, Илинда машинально глянула на часы, висевшие на стене возле лестницы. Пришлось подойти вплотную, чтобы в темноте можно было различить циферблат и стрелки. И когда ей это удалось, сердце её вдруг подскочило от нежданной радости и забилось с новыми силами - было почти шесть часов утра. Ещё каких-нибудь полчаса - и прозвенит колокол, и нужно будет вставать, и придёт хоть кто-нибудь... хоть кто-нибудь, кроме Марион, спавшей непробудным сном и продолжавшей храпеть как ни в чём ни бывало. Не имея особой надежды, Илинда завернула в её комнату, попыталась было снова растолкать её, но без особого успеха, и стала рыться в ящиках стола и на полках, тщетно надеясь отыскать какие-нибудь лекарства или таблетки. Она их не нашла, но, честно признаться, не особо и рассчитывала найти. Несмотря на то, что её затеи снова потерпели поражение, Илинда с воспрянувшим сердцем вернулась в свою комнату. У неё было чем обрадовать Мишель. Шёл седьмой час, и ждать осталось совсем немного. Эта мысль так обрадовала её, что она почти не чувствовала холода, царящего в коридорах.

     Возвратившись в комнату, она хотела было рассказать Мишель о том, что ночь на исходе, что совсем скоро прозвонит колокол, но увидела, что та опять впала в забытьё. Как можно осторожнее Илинда уселась на своё место, натянула на себя одеяла, горячие от пылающего в жару тела больной, и стала торопливо считать секунды, складывая их в минуты и в нетерпении выжидая, когда же прозвучит сигнал к побудке. Никогда за всю свою жизнь не ждала она так сильно этого сигнала, который всегда ненавидела от души и который всегда был не вовремя, так как обрывал её сны на самом интересном месте; никогда бы не подумала она раньше, что придёт время, когда она станет ожидать звона колокола как единственно возможное спасение.

     И всё же, как ни ждала она этот звон, прозвучал он как всегда внезапно.
 
     И впервые в жизни, услышав его, она едва удержалась, чтобы не закричать от радости во весь голос.

     Торопливо вскочив, она за минуту умылась и натянула на себя коричневое школьное платье, шерстяной жилет, чёрные шерстяные колготки и заплела косы, прежде чем зашевелилась на своей кровати Кристина, прежде чем Юли, топтавшаяся возле умывальника, успела вытереть тщательно вымытое лицо и руки.

     Одевшись и причесавшись, Илинда снова присела возле Мишель и стала будить её. Та, по всей видимости, не слышала, как прозвонил колокол, и беспокойно вздыхала во сне, привалившись головой к холодной стене.

     - Мишель... Мишель, вставай, пора вставать! - Илинда осторожно теребила её за плечо, - все уже проснулись... Просыпайся, Мишель, через четверть часа мы спустимся вниз, в часовню, и уж там-то я найду, к кому обратиться, кого позвать к тебе. Госпожа Беладония, конечно, приходит на работу не раньше девяти... но я скажу первой же попавшейся воспитательнице, и они что-нибудь придумают... Просыпайся!

     Мишель с трудом приоткрыла глаза и тутже закрыла лицо одеялом - свет электрической лампочки резко хлестнул её по глазам.

     - Что... утро уже? - едва слышно спросила она, превозмогая боль в распухшем горле и с усилием шевеля пересохшими губами.

     - Утро, утро, Мишель, - торопливо закивала Илинда, сглатывая подступившие было слёзы, - ты только не отключайся. Юли, погаси свет! Ты же видишь, она не может открыть глаза… Ну вот… Мишель, свет погасили… так лучше? Потерпи немного... совсем немного. Дать воды? Не хочешь? Подожди, вот только окажусь в часовне, только выйду отсюда... Я приведу к тебе кого-нибудь!

     - Что, ей всё плохо? - раздался над ухом голос Кристины, которая подошла посмотреть, как там Мишель.

     - Ей плохо, - подтвердила Илинда, - но скоро мы её вылечим. Самое главное, ночь наконец-то закончилась.

     Когда прозвучал второй звонок, три из четырёх обитательниц комнаты номер двенадцать вышли в коридор, куда выходили и остальные девочки. Построившись парами, они зевали и тёрли глаза, переговариваясь вполголоса, и ждали, когда явится за ними тётушка Марион, которая должна была повести их в часовню. Но той всё не было. Время шло, никто не появлялся, снизу стал доноситься непонятный гомон, и Илинда, теряя последнее терпение, закричала:

     - Идёмте вниз. Она ещё не протрезвела, должно быть!

     - Она что, опять? Вот это да! И когда только успевает! А тебе откуда известно? - раздалось со всех сторон, но Илинда не стала отвечать на расспросы и первая сбежала вниз по лестнице. Ряды девочек смешались, и все бросились вслед за ней.

     В нижнем коридоре было такое же столпотворение. Девочки, жившие в нижних комнатах, восторженно озирали заваленные доверху окна, словно задёрнутые снаружи непроницаемой белой пеленой, бегали от одного окна к другому; они шумели и что-то кричали друг другу. Никто не торопился строиться. Две старшие девочки, которых обеспокоил доносившийся из комнаты дежурной храп в то время, как она должна была вести их в часовню, пробрались в её комнату и стояли возле кровати пьянчужки, хихикая и морщась от стойкого запаха перегара, пропитавшего воздух в комнате; вместо того, чтобы попытаться разбудить её, одна из девочек быстро сняла свой поясок и стала привязывать ногу нянечки к железному столбику на спинке кровати.
     Илинда вбежала в комнату как раз в тот момент, когда тётушка Марион перестала храпеть, повернувшись на бок и приоткрыв рот.

     Внезапная ярость, порождённая отчаянием и сумасшедшей тревогой за здоровье Мишель, Илинда быстро огляделась по сторонам, схватила с полки кувшин с охладившейся за ночь водой и безжалостно вылила часть его содержимого прямо в раскрытый рот старухи. Ледяная вода хлынула ей в горло, залила лицо, попала в нос, заставив её подскочить на кровати и судорожно дёрнуться, а так как нога её была крепко примотана к спинке кровати, она грохнулась на пол, неестественно её вывихнув и буквально взвыв от боли. Старуха сплёвывала воду, которой едва не захлебнулась, и, тяжело дыша, пыталась сесть на полу, но привязанная нога заставляла её истошно вскрикивать всякий раз, как она пробовала подняться.

     Испуганные воспитанницы тихонько выскочили из комнаты, оставив Илинду одну с Марион.

     - Пора проснуться, - твердила Илинда, сжимая дрожащие руки в кулаки и глядя на няньку сверху вниз, - откройте дверь в переход, нам давно пора быть в часовне. А помимо всего прочего Мишель больна, у неё сильный жар, я пыталась разбудить вас ночью, но вы были не в состоянии услышать меня... поднимайтесь немедленно и отоприте дверь, нужно послать за доктором! Если по вашей милости с Мишель что-нибудь случится...

     - Зачем ты облила меня, дрянная девчонка?! - вскричала Марион, - зачем привязала меня?! Ну, я вам задам... я вам устрою... дайте мне только добраться до вас...

     - Это я вам устрою, если сейчас же не отдадите мне ключ! - прошипела Илинда, схватив валявшуюся у печки кочергу и намахнувшись на пожилую женщину. Сзади раздался истошный многоголосый визг, и девчонки, заглядывавшие в комнату и толкавшиеся на пороге, кинулись врассыпную, давя друг друга.

     Выпуганная нянька трясущейся рукой сняла с шеи засаленную верёвку, на которой висел массивный ключ, и швырнула его под ноги Илинде. Та мгновенно откинула в угол кочергу и поймала ключ у самого пола, не дав ему коснуться досок.

     Стремительно развернувшись и расталкивая самых смелых, оставшихся досмотреть представление, она мигом отперла дверь, ведущую в тёплый переход, и помчалась в школьный корпус, не дожидаясь, пока девочки последуют её примеру.

     "Если б я знала, - с досадой думала она на бегу, - если б я только могла предположить, что ключ у неё на шее... я бы ещё ночью вытащила его у неё и привела бы подмогу!"

     Ей было безразлично, что старуха Марион осталась валяться на полу, с мокрыми волосами и облитым воротом несвежего платья, привязанная за ногу к кровати; она не собиралась оказывать ей помощь, уж слишком много крови та попортила ей этой ночью.

     Первой воспитательницей, встреченной ею в школьном корпусе, была госпожа Полетт, которая направлялась в жилой корпус девочек, озабоченная их долгим отсутствием в часовне; она шла выяснить, что там случилось, когда Илинда, вылетев из тёплого перехода, буквально чуть не сбила её с ног.

- Ах! - вскрикнула воспитательница, когда голова Илинды врезалась ей в плечо; ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы удержаться на месте.
 
     - Госпожа Полетт! - выдохнула девочка, даже не извинившись за то, что нечаянно ударила её, - Мишель больна, у неё сильная температура, и очень нужно... нужно, чтобы кто-нибудь пошёл к ней, я ей обещала... что кого-нибудь приведу! А Марион долго не открывала дверь в переход, и я никак не могла прорваться в школьный корпус, чтобы позвать... Пожалуйста, пойдёмте к Мишель!

     Испугавшись не на шутку, толстушка Полетт засеменила вслед за Илиндой, которая бросилась обратно по переходу, не дожидаясь, пока воспитательница догонит её. Протаранив гурьбу девчонок, попавшихся ей навстречу, она бегом ворвалась в свой корпус, не останавливаясь ни на секунду, взбежала по лестнице на второй этаж и отворила дверь своей комнаты.

     - Мишель, госпожа Полетт сейчас придёт! - выдохнула она и без сил опустилась на стул, стоявший у кровати. Сердце её неистово колотилось и готово было вырваться из груди, в боку кололо так, что трудно было вздохнуть.

     В комнате было полутемно. Уходя, Илинда велела Юли выключить свет, чтобы он не бил в глаза Мишель. И сейчас свет в комнату проникал только через приотворенную дверь коридора.

     Мишель зашевелилась в своём углу и что-то прохрипела. Илинда не разобрала её слов.

     В коридоре раздался торопливый цокот каблучков и на пороге возникла низенькая фигурка госпожи Полетт. Её рука потянулась было к выключателю, но Илинда отчаянно замотала головой и воскликнула:

     - Нет! Не надо! Пожалуйста, не надо света! Ей больно смотреть, когда светло!

     Госпожа Полетт пошире открыла дверь в коридор, где горели светильники, и подошла к постели больной, с тревогой вглядываясь в её лицо, едва видное за одеялами, натянутыми до самых глаз. Дотронувшись до лба девочки, она испуганно отдёрнула руку и заволновалась, заговорила быстро и сбивчиво.

     - Мишель... ох, Мишель... что же с тобой? Как давно это с ней? - обратилась она к Илинде, и та ответила, что примерно с полуночи.

     Воспитательница напустилась на Илинду с упрёками, говорила, что нужно было сразу бежать за помощью, на что Илинда с отчаянием возразила, что тётушка Марион была пьяна и не реагировала на её попытки разбудить её, а дверь в переход была заперта и ей нечем было открыть её.

     Услышав такое, госпожа Полетт побелела и торопливо выпрямилась:

     - С Марион мы потом разберёмся... - процедила она, тряся пухлыми щёчками, - а сейчас нужно помочь Мишель. Ты посиди с нею, а я сбегаю вниз, у нас в комнате для воспитательниц  должны быть самые необходимые лекарства... мы держим их на крайний случай... если вдруг что-то случится, а Беладонии нет... Ты посиди с Мишель, я сейчас приду.

     Вскоре госпожа Полетт вернулась с кучей пилюль и стаканом тёплой воды. Велев Илинде отправляться в часовню, она принялась хлопотать возле Мишель. Илинда попробовала было попросить, чтобы ей позволили остаться, но Полетт только замахала на неё руками и отослала её, заявив, что теперь нет необходимости в её помощи и она прекрасно справится сама. Илинда нехотя покорилась её воле и, поминутно оглядываясь, отправилась в часовню.

     Всё же, несмотря на то, что госпожа Полетт решительно выставила её из комнаты, на сердце её стало гораздо спокойнее и легче. Она почувствовала, как страшная тяжесть, давившая её душу со вчерашнего вечера, сползает, как ледник с горы, скатывается прочь, низвергается куда-то в бездну и пропадает в ней без следа. Помощь подоспела вовремя. С Мишель всё будет в порядке. Самое страшное осталось позади.

     А скоро придёт Беладония, и Мишель быстренько выздоровеет, когда та возьмётся за неё. Ведь госпожа Беладония поистине способна творить чудеса своими отварами, мазями и растираниями.

     ... И только плетясь по коридору в холодную часовню, Илинда вдруг ощутила, насколько она устала за эту нескончаемо-длинную ночь. Глаза закрывались сами собой, в голове шумело, словно и там завывала метель, не смолкавшая за окнами, где начали брезжить серые рассветные сумерки - там, где окна не до конца завалило снегом. Ставшие ватными ноги едва двигались. Она шла как в тумане. Больше всего на свете ей хотелось вернуться в свою комнату, повалиться на свою кровать и спать, спать, спать...

     Но ночь прошла. Время, отведённое для сна, миновало, и нужно было отправляться на занятия. Мало ли, что она не спала всю ночь… кого это могло взволновать? Вне всяких сомнений, попробуй она отпроситься с уроков, никто и слушать её не стал бы. Сказали бы, что надо было спать, а не изображать из себя сиделку…

     С глубоким вздохом заставив себя открыть глаза, закрывавшиеся сами собой, Илинда обеими руками ухватила тяжёлую скобу двери часовни и потянула её на себя.

      Начинался новый школьный день, и нужно было набраться сил для того, чтобы протерпеть до обеда... а там она вернётся с занятий и проспит до самого вечера. Утешая себя такими мыслями, девочка отворила дверь и вошла в часовню, где уже собрались все воспитанники Кентайского приюта. Ей удалось незамеченной проскользнуть в полутьме часовни и пристроиться с краю возле окна на одной из последних скамеек, на которых никто не сидел.

     Священник монотонно тянул псалмы, и две с лишним сотни голосов безлико вторили ему. На кафедре горели свечи, всё остальное помещение тонуло в рассветных сумерках. Так как окна находились вровень с землёй, потому что часовня была полуподвальным помещением, то их замело сугробами ещё более высокими и плотными, чем в переходах и в нижних этажах.

     Было пронизывающе холодно, в затхлом воздухе разливалась сырость, скапливавшаяся по углам и покрывавшая плесенью стены там, где облупилась штукатурка и стала видно глина.

     Прислонившись к сырой стене возле окна и не обращая никакого внимания на холодный воздух, в котором дыхание сгущалось паром, Илинда не заметила, как попросту отключилась. Какое-то время она по-прежнему слышала каждое слово, произносимое с кафедры, сквозь прикрытые веки видела красноватое пламя мерцающих свечей, огоньки которых прыгали и колебались от сквозняков, которыми тянуло от неплотно прикрывающейся двери. И прежде чем окончательно впасть в забытьё, она успела подумать: "Как хорошо, что возле меня никто не сидит, и никто не заметит, что я сплю."

     Больше она ничего не видела и не слышала.

     Проснулась она оттого, что одна из воспитательниц трясла её за плечи, повторяя:

     - А ну, живо вставай! Просыпайся! Это что ещё такое - спать во время молитвы! Безобразие! Вставай!

     С огромным трудом протерев глаза, Илинда кое-как выпрямилась на скамье и огляделась по сторонам. Часовня уже была пуста, а перед нею стояла разгневанная воспитательница и возмущённо кудахтала. В голове шумело и перекатывалось море, или, скорее, океан, и девочка была не в состоянии воспринимать смысл сыпавшихся на неё упрёков, которые ей с трудом удавалось расслышать. Но несмотря на это, она прекрасно поняла, что от неё требуется. Она кое-как поднялась, и, держась за спинку соседней скамьи, стала пробираться к выходу, подгоняемая тычками воспитательницы.

     Сумка с книжками тяжело била её по коленям.

     Она знала, что сейчас все отправились в столовую, и, выйдя в коридор, машинально направилась вслед за остальными. Она едва заставляла себя двигаться, повторяя, что надо во что бы то ни стало взять себя в руки. Ей по-прежнему хотелось только одного – забиться куда-нибудь, как зверёк в нору, и выспаться… но она прекрасно понимала, что с этим придётся повременить...

      У самых дверей столовой она столкнулась с Макси и Кристиной, которые, не обнаружив её за столом, решили отправиться искать её. В часовне они не заметили её и гадали, куда она подевалась.

     Они вместе вошли в столовую и уселись за свой столик. Макси сбегал к раздаче и принёс три тарелки с кашей и три кружки с чаем.

     Чай Илинда с жадностью выпила, но едва она взглянула на кашу, как почувствовала, что её замутило – таким вот неожиданным образом сказалось переутомление. Есть она не стала, отдала свою порцию Юли, которая голодными глазами ловила малейшее её движение и даже дышать перестала, едва до её сознания дошло, что соседка не станет сама есть свою порцию.

     - Что с тобой сегодня? - с тревогой спросил Макси, вглядываясь в измождённое лицо Илинды.

     - Со мной - ничего. Просто не спала всю ночь, - неохотно ответила та, стараясь пошире открыть глаза, которые упрямо закрывались.

     - Не спала? Но почему?

     - Мишель заболела. У неё всю ночь был сильный жар. И горло распухло... я боялась, что она попросту не сможет дышать. Я сидела с ней.

     - Всю ночь напролёт?!

     - Да.

     - А я ей говорила, что нечего так угробляться, - недовольно буркнула Кристина, но Илинда не ответила на её выпад. Подождав, пока Юли очистит её тарелку, она молча взяла её и отнесла на мойку, после чего вышла в коридор и долго плескала в лицо холодной водой из стоявшего в углу в коридоре умывальника. На какое-то мгновение ей стало лучше, от воды она проснулась окончательно и подосадовала, что не догадалась прибегнуть к этому средству раньше.

     Подождав, когда из столовой выйдут Кристина и Макси, Илинда подняла с пола свою сумку и они все вместе отправились по классам.

     Всех мальчиков из старших классов в этот день освободили от занятий и отправили на помощь старику Силантию, который один нипочём не справился бы во дворе - столько снега намело. Нужно было откидать снег от ворот, до которых невозможно было добраться, нужно было расчистить полностью заметённое крыльцо и дорожки к подвалам и сараям с топливом. Нужно было, в конце концов, откидать снег возле окон нижних этажей, которые полностью скрылись под снежными сугробами. А на улице всё мело и мело.

     Явившиеся на работу воспитатели и учителя вынуждены были пробираться по пояс в снегу, и там, где должны были быть ступеньки крыльца, исчезнувшие с лица земли под белой пеленой, им приходилось быть особенно осторожными, приходилось тщательно пробовать снег ногой, прежде чем ступить - а то немудрено было упасть или ногу сломать.

     Госпожа Беладония явилась в приют с опозданием на целый час - её дом замело так, что прежде чем выбраться на улицу, она вынуждена была прокладывать себе дорогу лопатой.

     Опоздала и мадам Веронцо. Она пришла на работу только к обеду.
     Узнав о том, что Мишель тяжело больна, что она уже несколько часов находится под неусыпным наблюдением аптекарши, которая велела перенести её к себе в кабинет и не отходила от неё ни на шаг, готовя отвары и настои, директриса немедленно отправилась туда. Она сильно встревожилась, увидев Мишель в таком состоянии, и заявила, что забирает её к себе, пока та не поправится.

     - Вы пойдёте со мной, - приказала она Беладонии, - в приюте обойдутся без ваших услуг. Я не могу оставить здесь девочку. Здесь холодно и дует отовсюду... У меня уход за ней будет лучше.

     В тот же день она забрала Мишель к себе. Госпожа Беладония сопровождала их. Мадам не пробыла в приюте и часа, и только потому не успела выслушать тётушку Марион, которая намеревалась нажаловаться на Илинду за неподобающее с ней обращение. Когда старая нянька сумела доковылять до кабинета директрисы, тот оказался на запоре, а сама мадам Веронцо ушла домой.

     Илинда еле досидела до конца занятий. Когда закончились уроки, она отыскала госпожу Полетт и от неё узнала, что мадам Веронцо забрала Мишель к себе, и что госпожа Беладония отправилась с ними, чтобы лечить девочку.

     Немного успокоившись за судьбу подруги, Илинда с огромным трудом высидела обед, заставив себя перекусить, и немедленно отправилась в комнату, где не переодеваясь бросилась в свою кровать и уснула, даже не посчитав нужным натянуть на себя одеяло. Явившаяся в комнату через несколько минут Кристина заботливо укрыла её и задёрнула шторы на окне, возле которого стояла кровать подруги - чтобы не тянуло на неё холодом.


     Илинда проснулась, когда совсем стемнело. Шёл седьмой час, и близилось время ужина. Возле неё, устроившись на жёстком сиденье стула, положив скрещенные руки на его высокую спинку, посапывала Кристина. На коленях её лежал раскрытый учебник, который сполз так, что готов был того и гляди грохнуться на пол.
 
     В комнате было сумрачно, свет не горел. Юли нигде не было видно – она ушла в соседнюю комнату, где девчонки сидели со светом. В комнате номер двенадцать Кристина решительно запретила включать электричество, пока Илинда спит, и поклялась выдрать Юли все волосы, если она посмеет её ослушаться. Юли предпочла не ввязываться в ссору и, собрав свои книжки и тетрадки, отправилась к соседкам - попроситься к ним учить уроки на завтра.

     Илинда долго лежала молча, уставившись в тёмный потолок и прислушиваясь к вою метели за окном. Несмотря на то, что её до самого подбородка укутывало одеяло, а поверх него была наброшена шаль, которую Кристина притащила из раздевалки, она чувствовала, что пальцы на руках и ногах закоченели и перестали гнуться. С трудом заставив себя пошевелиться, она выпростала руки из-под одеяла и приложила ладони к отопительной батарее, проходившей под подоконником. Батарея была горячей, и, хотя её тепла было явно недостаточно, чтобы как следует прогреть выстуженную комнату, согреть на ней руки было вполне реально.
 
     Потихоньку отвернув заледеневшую занавеску, девочка прижалась носом к холодному тёмному стеклу, дребезжащему от порывов сильного ветра, и стала всматриваться в мглистую тьму, но не увидела ничего, кроме вихрящихся за окном бешеных закрутей. Снег стучал в окно, налипал на рамах и на стёклах, остро поблёскивал во тьме, и на облезлых жестяных карнизах намело уже целые сугробы, которые порой не выдерживали собственной тяжести и осыпались вниз, беззвучно исчезая в крутящейся стылой бездне.

     Невозможно было различить ни неба, ни земли в проносящихся мимо снеговых вихрях.

     Пошевелившаяся во сне Кристина вздрогнула, чуть не упав со стула. Книжка соскользнула с её колен и громко стукнулась об пол. Кристина испуганно вскочила и стала вглядываться в лицо Илинды, пытаясь понять, не разбудила ли она её. Но в комнате уже сгустились сумерки, в которых было очень трудно что-либо разглядеть спросонок.

     Илинда потихоньку прикрыла занавеску и пошевелилась на своей постели, поворачиваясь в сторону подруги.

     - Я уже давно не спала, - проговорила она, отчего-то опасаясь повысить голос и разговаривая шёпотом, хотя кроме них с Кристиной в комнате не было никого, - не переживай.

     Кристи с облегчением вздохнула.

     - Ну вот... а я уж было подумала, что это я виновата... - бормотнула она, подбирая учебник и небрежно швыряя его на стол. Она промахнулась в темноте, и бедная книжка снова упала на пол, рассыпая по стылым половицам обтрёпанные, пожелтевшие от времени, исчёрканные страницы. Девочка вынуждена была снова встать со своего места и поднять её, наклоняясь за каждым листком, что привело её в дурное расположение духа. По полу гуляли сквозняки, от которых приоткрывалась, поскрипывая, дверь.

     - Уф! - поёжилась Кристина, зябко поводя плечами и оттирая ладонями задубевшие щёки, - ну и замёрзла же я!

     - Это ты меня накрыла? – спросила Илинда, плотнее заворачиваясь в одеяло и натягивая его до самого подбородка. В комнате становилось всё холоднее и холоднее, несмотря на то, что отопление было включено и трубы были горячими. Она села на кровати, прислонившись спиной к батарее, и, хотя в шею ей стало немилосердно дуть от окна, оказавшегося сзади, она не пожелала переменить своего положения – настолько приятно прогревала поясницу ребристая поверхность раскалённой батареи, к которой невозможно было прижаться, не накрыв её предварительно одеялом. Накинув на плечи шаль, Илинда устроилась поудобнее, и вопросительно уставилась на подругу.

     - Я. А сама накрыться не догадалась, - Кристина досадливо поморщилась, встала со стула, с трудом наступая на одеревеневшие от долгого сидения в неудобной позе ноги, и, зябко обхватив себя за плечи, направилась к своей кровати. Илинда наблюдала за ней, кутаясь в шаль.

     - А что ты здесь делала - на стуле? – вдруг спросила она, недоумённо уставившись на Кристину, - раз уж решила поспать, то не могла на кровати спать, как все нормальные люди?

     - Понимаешь... – смутившись, ответила та, остановившись на полдороге и исподлобья оглянувшись на Илинду, - спать-то я как раз и не хотела… я караулила выключатель. Чтобы Юли свет не включила. Она всё порывалась это сделать, а я не разрешала, чтобы ты могла выспаться… И нечаянно уснула.

     - А Юли где?

     - Понятия не имею. Надеюсь, выпала в окно... хотя на это мало надежды, ибо она слишком дорожит собственной шкурой... абсолютно не понимаю, почему? Её шкура не стоит и ломаного гроша...

     Кристина торопливо откинула одеяло со своей кровати, забралась в неё и зарылась в подушку лицом, укрывшись чуть ли ни с головой. И подушка, и одеяло, и простыня с матрасом оказались ледяными, словно были постелены не на стоявшей в комнате кровати, а прямо на снеговой сугроб посреди стылой степи. Сжавшись в комок и подтянув колени к подбородку, со всех сторон подвернув под себя одеяло, Кристина почувствовала, что её начинает потрясывать от холода.

     - А ты как? Выспалась хоть немного? - спросила она через некоторое время, стараясь выровнять голос и не лязгать зубами, упорно выбивавшими противную мелкую дробь, - ты проспала почти четыре часа... отдохнула хоть чуть-чуть?

     - Да. Мне уже лучше… - Илинда поёжилась, припомнив минувшее утро, - на последнем уроке мне стало казаться, что ещё немножко - и я просто умру, до того устала... Перед глазами всё плыло, и так сильно в голове шумело... я совершенно не слышала объяснений учителя. Все мои силы были направлены на то, чтобы удержать свои глаза открытыми… Еле выдержала до конца занятий.

     - Ты сама виновата! - свесившись с кровати, зло сверкнула глазами Кристина и скривила губы в недоброй ухмылке, - пришла ей, видите ли, охота за больной Мишель ухаживать... а эта Мишель что хорошего для тебя сделала? Она только и знает, что унижать да задирать тебя!

     - Раньше она такой не была, - горячо вступилась за бывшую подругу Илинда, - это Веронцо виновата, что Мишель стала злой и жестокой и что её отношение ко мне настолько переменилось. Она всю жизнь мечтала, чтобы появился человек, который удочерит её... она всю жизнь мечтала обрести собственную семью… она всё что угодно готова была сделать для осуществления своей мечты. И вот наконец такой человек появился. Она заметила, что мадам Веронцо относится к ней по-особому, как не относится ни к кому другому в нашем приюте. Ей загорелось добиться, чтобы та назвала её своей дочерью и забрала в свою семью. А так как Веронцо невзлюбила меня, и неважно, по какой причине, то и Мишель резко переменила ко мне отношение. Она вышвырнула нас всех за борт - и меня, и тебя; и даже Макси уже не представляет для неё такой ценности, как раньше. Она предала нас только потому, что мы пришлись не по душе её покровительнице. Она сделала это только затем, чтобы ещё больше приглянуться человеку, от которого зависит осуществление самой огромной её мечты. Конечно, мне обидно... и больно... ведь мы всегда были вместе. Да, она, бывало, обижала меня в прошлом... но в этом был виноват только её несносный характер. И я не слишком на неё обижалась. К тому же, мы быстро мирились. А теперь... теперь всё стало по-другому. Теперь я для неё стала врагом. А я не хочу становиться врагом Мишель! И я сидела с ней всю ночь только потому, чтобы она поняла: я не враг ей! И я никогда не буду ей врагом, что бы она ни вытворила! Надеюсь, она это осознала... может, это изменит её отношение ко всем нам... я не хочу враждовать с ней! Тем более только потому, что какой-то мадам было угодно посеять между нами рознь! Даже если однажды она заберёт от нас Мишель... я хочу, чтобы Мишель всегда знала - я ей не враг, и никогда не буду врагом!

     - Ну, теперь-то её мечта осуществилась, - хмыкнула Кристина и так сузила свои зелёные глаза, что они сверкнули в темноте, словно два острых лезвия, способные разрезать всякого, кто попадёт в поле её зрения, - теперь она наконец-то находится в доме своей благодетельницы... надеюсь, в нашу комнату она больше не вернётся. Надеюсь, она останется там, где она сейчас, и мы от неё счастливо избавимся на всю оставшуюся жизнь.

     Илинда растерянно замолчала. Отчего-то ни разу за сегодняшний день не подумала она о том, что Мишель может остаться в доме Веронцо навсегда, раз уж та решила забрать её на время болезни. А ведь что может быть естественнее! Скорее всего, мадам и впрямь намерена удочерить Мишель – слишком уж она о ней печётся! Так какой ей смысл приводить девочку обратно в приют, когда той станет лучше? Не проще ли сразу оставить её у себя и начать оформлять необходимые бумаги?

     Илинда почувствовала, как захолонуло в груди и отчего-то стало трудно дышать.

     Она не могла представить себе, что больше не увидит Мишель. Она не могла представить, что Мишель уйдёт от них навсегда…

     Такая перспектива почему-то вызвала на её глазах слёзы, которые она торопливо стёрла дрожащей рукой, радуясь тому, что вокруг темно и Кристина не увидит этих слёз - иначе она стала бы высмеивать её, и, возможно, не без оснований. Она приподнялась на локте, опершись им о подоконник, и бросила растерянный взгляд в тёмный угол, где тонула впотьмах кровать Мишель, которая впервые за все прошедшие годы была пуста, и ей самой вдруг стало пусто и холодно. Неужто и в самом деле может случиться такое, что Мишель не вернётся к ним после того, как выздоровеет? Возможно ли, что мадам Веронцо оставит её у себя и займётся оформлением всех необходимых документов, чтобы окончательно закрепить свою власть над нею, чтобы раз и навсегда забрать её от них... Неужели кровать Мишель вместе со всеми её вещами просто вынесут куда-нибудь на чердак... и вместо Мишель поселят к ним какую-нибудь Стефанию или Марту?..

     Кристина продолжала что-то говорить, но Илинда больше не слышала её. Новый страх закрался в её сердце - страх потерять человека, с которым вместе росла, с которым не разлучалась никогда в жизни. У неё не было никого ближе Мишель, Макси и Кристины. И вот теперь она может в мгновение ока лишиться любимой подруги…

     Не достаточно ли она уже потеряла? Сначала – Ламский, который исчез, словно растворился в воздухе, растаял без единого следа и думать о ней забыл, вычеркнул её из своей жизни. А теперь вот Мишель. Неужто она потеряет и Мишель? Разве такое возможно? Разве она сможет с этим смириться?

     "Господи, - взмолилась она, всей душой веря, что Бог её слышит, не может не слышать, - Господи, пусть она вернётся в приют! Пусть она вернётся! Пусть мадам оставит Мишель у нас, не заберёт её себе! Я знаю, я большая эгоистка, что так говорю... ведь Мишель всегда мечтала... но пусть она вернётся! Хотя бы в этот раз! Чтобы мы могли окончательно примириться с нею, прежде чем мадам заберёт её к себе навсегда... Мишель должна знать, что я всегда буду её другом... независимо от мнения мадам обо мне. И я сделаю всё, чтобы Мишель поняла это и стала такой, какой была раньше. Мы должны помириться, а потом... пусть живёт у Веронцо, если та надумает... Пусть будет счастлива, если для счастья ей нужно, чтобы её забрали отсюда… от нас."

     На следующий день мадам Веронцо не явилась на работу. Беладонии тоже не было. Впрочем, никто их особо не ждал, потому что всем было ясно и понятно, что мадам выхаживает заболевшую и ей некогда появляться на работе. К тому же, метель продолжала буйствовать, не стихая, и только набирала обороты.

     Ещё через день мадам пришла после обеда и два часа провела в своём кабинете, перебирая бумаги и расспрашивая воспитателей о текущих делах приюта. Она уже собиралась было уходить домой, когда прознавшая о её появлении пьянчужка Марион ворвалась в кабинет, притворно тяжело хромая и с трудом, одышливо, выпуская набранный в лёгкие воздух. Перед посещением директрисы она тщательно прополоскала рот одеколоном – в надежде, что перебьёт этим стойкий запах перегара, которым от неё несло за версту.

     - Мадам Веронцо, вы всенепременно должны принять самые строгие меры в отношении одной из ваших воспитанниц! – с порога закричала она, от волнения покрываясь красными пятнами и нервно размахивая руками, - я ещё два дня назад имела намеренье доложить вам всё, как оно есть, да вы больно рано с работы ушли, не успела я вас застать. Но сегодня я вас всё-таки захватила, и требую: вы должны незамедлительно принять меры!

     Мадам продолжала надевать шапку, глядя на своё отражение в тусклом оконном стекле, и не удостоила няньку и взглядом. Не оборачиваясь к ней, она спросила:

     - И кто обидел тебя, Марион? - в голосе её звучала едкая ирония, которой старая женщина не придала никакого значения.

     - А ну-ка, вызовите сюда Илинду Илини, - продолжала кричать та, - и узнаете, что она натворила! Всё, как есть расскажу!

     Услышав прозвучавшее имя, Анна Веронцо вздрогнула и на мгновение замерла. Помедлив, она обернулась к Марион и впилась в неё глазами.

     - Что натворила девчонка? - глухо спросила она.

     - Что натворила? Что натворила! А то и натворила, что из-за неё я ногу вывихнула и теперь хромаю, а помимо того она водой меня захлебнула, когда я спала, и кочергой грозила, и все это видели, кто угодно подтвердит мои слова! Где она? Кликните-ка её сюда да допросите, а уж опосля непременно решите, как быть с нею, потому как полнейшее безобразие то, что она творит, и нужно это пресечь, а не то однажды она запросто пришибёт кого-нибудь той же кочергой!

     Лицо мадам побледнело и напряглось, плечи распрямились. Она медленно сняла с головы шапку, положила её на стол и машинально поправила волосы. Затем медленно опустилась на свой стул, отодвинув его от письменного стола, и кивнула старухе:

     - Сходи за нею.

     Марион с готовностью выбежала из кабинета, разом забыв про свою хромоту, и четверть часа спустя вернулась, втолкнула в кабинет Илинду и плотно прикрыла дверь, прислонившись к ней спиной, словно опасаясь, что девочка оттолкнёт её и убежит. Но Илинда и не подумала убегать. Она молча стояла перед директрисой и смотрела в сторону, ожидая, что та изволит сказать ей.

     В течение нескольких долгих секунд мадам Веронцо смотрела на неё непонятным взором, потом процедила:

     - На тебя жалуются, Илини?

     - Кто? - не поняла девочка.

     - Марион, - Веронцо кивнула в сторону обвинительницы, и Марион злорадно закивала, расплываясь в беззубой улыбке, выставив напоказ полусгнивший жёлтый клык, лежавший на нижней губе.

     - А ты что же, думала, можешь запросто так на пожилого человека кочергой махать? – сварливо напустилась она на Илинду, - и водой меня сонную поливать, будто я клумба какая-то? И ноги мои к кровати привязывать, а? Чтоб я грохнулась, значится, как проснусь? Всё, всё расскажу! Всё, как было, поведаю!

- Не забудьте рассказать и о том, что всему этому предшествовало, - негромко ответила Илинда, чётко проговаривая каждое слово; она исподлобья глядела на няньку, меряя её ненавидящим взглядом и кривя губы в ухмылке.

     - Что предшествовало? – взвилась старуха, подскочив на месте, - чего выдумываешь?! О чём ты мелешь?! Я спала, спала, мадам Веронцо. Ну, крепко, значится, я уснула, и не услышала, как звонок-то прозвенел, чтоб вставать да девочек собирать в коридоре, дабы потом на занятия вести. Моя смена была. Уснула я, значится, крепко. И тут просыпаюсь оттого, что кто-то заливает мне в рот целый кувшин ледяной воды, всё лицо мне облив и подушку тоже... Я стала тонуть... захлебнулась то есть... водой-то... А вода ледяная! Вскочила - да не тут-то было! Упала я на пол, потому как нога-то моя левая к кровати была накрепко привязана, а эта... эта стоит надо мной с кочергой и орёт как бешеная, и кочерга у неё в руках трясётся - вот-вот ударит, всю голову размозжит... Требует... отдай, говорит, ключи! И снова намахивается энтой железякою... Выпугалась я, кинула ключи оземь... а она их - хвать! И убежала незнамо куда, а меня привязанную одну оставила! И остальные это видали! Остальные подтвердят, если надо!

     Мадам Веронцо сидела на своём стуле с высокой спинкой, неподвижная, как статуя, сцепив перед собою на столе руки, и тяжело смотрела на Илинду.

     - Что скажешь? - спустя минуту спросила она словно через силу, буравя её взглядом.

     Илинда медленно подняла голову и посмотрела на Веронцо – посмотрела прямо, без страха и боязни, чувствуя свою правоту и не сомневаясь, что ей удастся убедить в этой своей правоте самого чёрта. Тем более, дело напрямую касалось Мишель… а уж мадам Веронцо вряд ли оставит это обстоятельство без внимания.

     - В ту ночь у Мишель внезапно поднялась температура, - глухо проговорила она, начав издалека, но мадам нетерпеливо перебила её, сухо хлопнув ладонью по столешнице.

     - Ближе к делу! - нетерпеливо воскликнула она.

     - Ближе некуда, - бесстрашно возразила Илинда, решительно сдвинув брови и приготовившись защищаться до конца, - болезнь моей подруги имела самое непосредственное отношение к событиям, что произошли после. И вы должны, вы просто обязаны выслушать то, что я намерена сказать в своё оправдание, так как вы выслушали тётушку Марион, обвинившую меня. Так вот… буду рассказывать по порядку. Мишель стало плохо. У неё поднялась температура и сильно заболело горло, и ночью я отправилась вниз, в комнату дежурной. Дежурной оказалась Марион. Я стучала, но мне никто не открыл. Тогда я толкнула дверь - и дверь отворилась. Я вошла. Марион спала. Она была пьяна. В комнате разило спиртным. Я принялась расталкивать её, чтобы сказать, что Мишель плохо... хотела спросить, нет ли у неё каких лекарств... или в крайнем случае она могла бы открыть двери, чтобы я имела возможность сбегать в школьный корпус и спросить у воспитательниц, которые там живут... Нам срочно нужны были лекарства! Вы видели, в каком состоянии была Мишель днём? Так вот, говорю вам, ночью ей было так худо, что я сходила с ума от тревоги, опасаясь, что она может умереть... Я так и не смогла растолкать Марион. И ушла. Я до утра просидела с Мишель. Под утро я спустилась вниз снова, я хотела открыть окно и попытаться добраться до школьного корпуса через двор... но окно замело до самого верха, и я ничего не смогла сделать. Марион по-прежнему не просыпалась. А Мишель становилось всё хуже и хуже! А мы были заперты, и я ничего не могла предпринять, чтобы позвать на помощь! Проходя мимо часов, я увидела, что уже утро. Я воспрянула духом. Я знала, что через полчаса прозвонит колокол, все проснутся, и нужно будет идти в часовню. Я надеялась, что уж тогда-то, несомненно, найдётся кто-нибудь, кто мне поможет... И что же? Колокол прозвонил, все собрались в коридорах... а она всё спит! Я пришла в отчаяние... я рассвирипела... да, я готова была убить эту пьянь! Потому что из-за неё Мишель... Я ворвалась в её комнату. Я пробовала снова разбудить её... она не подавала признаков жизни. Тогда я окатила её водой. Она вмиг очухалась. Да, я залила воды ей в глотку... но, полагаю, это безобиднее того пойла, что она вливала в себя накануне. Она упала на пол и не могла подняться, оттого, что кто-то привязал её ногу к кровати. Когда я вошла, там уже были две девочки, вот кто-то из них, должно быть... Марион пыталась прийти в себя, но время шло, а я не могла терять ни секунды. Я схватила кочергу... Я пригрозила ей... Да, не скрою, не отдай она мне ключ... и я бы могла без малейших угрызений совести огреть её по чему попало... и поверьте, никогда не пожалела бы о том! Но она отдала мне ключ. Я открыла дверь и помчалась искать кого-нибудь, кто мог бы... Я привела госпожу Полетт.

     Мадам Веронцо тяжёлым взглядом смотрела на неё. Илинда смолкла. И тут в наступившей тишине прозвучал запинающийся, неуверенный голос няньки:

     - С чего ты взяла, что я была пьяна, ты, дрянь этакая? Как ты можешь выдумывать такое? Ты не приходила ко мне посередь ночи! И не будила меня! Я абсолютно тверёзая была, ни капли в рот не брала уже давным-давно... - постепенно голос её окреп и перешёл в напористый крик; Илинда упорно молчала, не сводила глаз с мадам и не поворачивалась к вопившей Марион, махавшей на неё кулаками, - да неужто ж я не проснулась бы, хотя бы тронь ты меня за плечо? Я так чутко сплю... малейшее прикосновение чую, малейший звук слышу!

     - Недаром вашу ногу примотали к кровати, а вы того и не заметили, - негромко бросила Илинда, - вот как чутко вы спите!

     -Ах... ах, ты... ну, я тебе! И как не стыдно... над старой женщиной... такие шутки шутить! - заголосила нянька, ломая руки и пустив слезу для пущей убедительности.

     Веронцо медленно поднялась из-за стола. Марион вмиг примолкла.

     - Что ты пьёшь беспробудно, - тяжело проговорила мадам, сжимая руки и пряча их за спину, - мне давно известно. С этим я разберусь позже. Была ли ты пьяна в тот вечер - проверить невозможно, потому что здесь твоё слово - против её слова. Но вот насчёт всего остального... Илини, ты призналась в том, что собиралась покалечить человека, и неважно, по какой причине. Так?

     Илинда хмуро смотрела на неё.

     - Я всего лишь намерена была открыть дверь. Потому что моей подруге срочно была нужна медицинская помощь! - тихо, сквозь зубы, проговорила она, - и если бы возникла такая надобность... за мной не задержалось бы. Я смогла бы ударить её... эту пьянчужку. За то, что из-за неё с Мишель могло случиться непоправимое. Могла бы!

     - А зачем было привязывать её?

     - Если бы я это сделала, я бы в том призналась.

     - Ты сказала, что там были две девочки... имена?

     Илинда намертво замолчала. Она подозревала, что именно те девочки и совершили деяние, в котором обвиняют её, и не смела назвать их имена, не без оснований опасаясь, что их накажут.

     - Имена? - повторила мадам, возвысив голос.

     Илинда продолжала безмолвствовать. Она не могла заставить себя произнести ни звука.

     - Не скажешь?

     - Нет.

     - В таком случае будем считать, что это твоя вина. За которую тебя накажут. Ты согласна с таким раскладом?

     -Но я этого не делала!

     - Назови тех, кто сделал! Молчишь? Молчи. Марион, выйди. С тобой я разберусь позже; твоё наказание за попойки ещё впереди. Иди. А ты... протяни вперёд руки. Заверни рукава... да поживее!

     Веронцо прошествовала в тёмный угол, сняла со стены гибкую хворостину, окунула её в соляной раствор и подошла к Илинде. Та стояла совершенно белая, с упрямо сведёнными губами, и неверяще наблюдала за действиями мадам.
 
     - Вы накажете меня? Но за что?! - искренне не понимая причину такого поступка директрисы, спросила она.

     - Первые пятнадцать ударов - для того, чтобы ты поняла, что ты не имеешь никакого права ни ради какой цели угрожать людям. И что ты не вправе наносить кому бы то ни было увечье даже в мыслях.

     Илинда выпрямилась, до хруста в позвоночнике развернув плечи, и решительно протянула ей руки, торопливо расстёгивая пуговицы на манжетах и закатывая рукава до локтя.

     - Бейте, - сквозь зубы, презрительно проговорила она, сузив глаза и насмешливо улыбаясь прямо в лицо мадам, - а всё равно не выбьете. Как я чувствую, так и действую. Раз вы находите меня в этом виноватой - бейте. Но если моим друзьям угрожает какая-либо опасность... мне неважно, кто встанет на моём пути... я перегрызу глотку любому, кто вздумает мне помешать помочь им. А потому - бейте. Если ставите мне это в вину.

     Мадам пристально посмотрела ей в глаза, недобро усмехнулась и медленно отсчитала пятнадцать хлёстких ударов, от которых остались красные полосы на коже воспитанницы, которая до крови закусила губу, но не издала ни звука.

     С пятнадцатым ударом она собралась было отвернуть рукава, но хворостина мадам, сунувшись вперёд, остановила её.

     - Это ещё не всё, - заявила Веронцо, издевательски прищурив свои тёмные глаза, - это была только половина наказания. Вторые пятнадцать ударов ты получишь за ту девочку, которую покрываешь. Я знаю, я вижу, ты говоришь правду, когда утверждаешь, что нет твоей вины в том, что возводит на тебя Марион. Но ты намерена выгородить преступницу. Тебе прекрасно известно её имя, но ты не хочешь её выдать... ведь не выдашь?

     Илинда снова шагнула ей навстречу, протянула ей исхлёстанные руки и усмехнулась. Не повышая голоса, чётко произнося слова, которые не в силах был заглушить рёв метели за дребезжащим окном да треск пламени, доносившийся из приоткрытой печной дверцы, она сказала:

     - Я не имею привычки никого сдавать. Считайте, что это сделала я.

     - Ну и дура, - сплюнула мадам и стала методично нахлёстывать её по рукам, стараясь ударять там, где уже вспухли красные полосы, зная, что так будет намного больнее.

     Когда экзекуция была закончена, Илинда молча повернулась к двери. Помолчав с минуту и не дождавшись, когда мадам что-нибудь скажет, она спросила:

     - Я могу идти?

     - Иди, - пренебрежительно отозвалась та.

     И уже на пороге Илинда обернулась и спросила:

     - А как Мишель? Лучше ей?

     Долгим неприязненным взглядом смотрела на неё мадам Веронцо, и непонятные искры вспыхивали в глубине её тёмных глаз. Наконец она отрывисто бросила:
     - Выздоравливает, разумеется.

     - Передайте ей... пусть скорее поправляется, - сказала Илинда и торопливо захлопнула за собой дверь.

     - И не подумаю, - вдруг хрипло, с неукротимой злостью, проговорила Веронцо и отшвырнула хворостину далеко от себя. Постояв какое-то время без движения, она принялась торопливо, судорожно одеваться.


     Выйдя из кабинета мадам Веронцо, Илинда неспеша направилась по сумеречным коридорам к жилому корпусу. На душе её было тяжело и муторно. Исхлёстанные до крови руки невозможно болели и ныли. Подумав немного, она завернула в коридор, ведущий в столовую, отыскала в углу умывальник и, налив в таз воды, опустила туда саднящие руки, которые тутже принялись нестерпимо гореть и щипать от разъедавшей их соли; когда же ей наконец удалось смыть соль, под действием ледяной воды боль понемногу унялась, утихла. Можно было бы выйти на крыльцо, набрать снега под рукава... но рукава потом станут мокрыми, а в комнате холодно, и без того-то согреться всё труднее, и невозможно будет эти рукава просушить.

     И всё же, в упрямой душе Илинды не мелькнуло и тени сожаления о своих поступках. Она не пожалела о том, что не выдала Евдокию и Ксению, одна из которых так глупо подшутила над старухой Марион. Не выдала, потому что она не предательница и не ябеда. И даже то досадное обстоятельство, что ей пришлось понести наказание за другого человека, было ей безразлично.

     Не пожалела она и о том, что высказала мадам Веронцо всё, как есть. Пусть знает Анна Веронцо, пусть весь мир знает, что за своих друзей Илинда готова пойти в огонь и в воду, и что для неё не имеет никакого значения, что за наказание ей за это грозило.

     А ведь она и впрямь не стала бы церемониться, возникни такая необходимость - вдруг с удивлением поняла Илинда. Она и в самом деле способна была бы причинить человеку тяжкое увечье, если бы кто посмел угрожать жизни или здоровью людей, которых она любила. Более того, она способна была бы убить - за любого из своих друзей. И ни капли раскаяния не возникло бы в её душе. Вот та же Марион – вздумай она только не отдать ей ключи… вздумай она хоть слово сказать против… «Я бы не задумывалась ни секунды, я бы огрела её кочергой со всей силы, на которую только способна… и мне было бы всё равно, даже если б она скончалась от моего удара… Мне на самом деле было бы всё равно!»

     Когда она осознала это, душа её преисполнилась мрачного торжества. Она решительно выдернула руки из успокаивающей воды и осторожно промокнула их полотенцем, висевшем на крючке. Затем аккуратно спустила рукава и застегнула манжеты. Выпрямилась, гордо вздёрнула голову. Она больше не обращала внимания на боль в израненных руках. За свою правду она согласилась бы пойти на каторгу, но не отреклась бы ни от одного произнесённого слова. И, взглянув на себя в тусклое зеркало, висевшее над умывальником, поймала взгляд своего отражения (и взгляд этот оказался не менее вызывающим и жёстким) и торжествующе усмехнулась сама себе.

     - А пусть стороной обходят, - вполголоса заявила она самой себе и, показав зеркалу кулак, а затем и другой, отошла от умывальника.

     Илинда направилась обратно в свою комнату, которую покинула час назад вместе с прибежавшей по её душу запыхавшейся тёткой Марион; она шла, и плечи её были гордо выпрямлены, а губы плотно сжаты. Она ощущала себя победителем, несмотря на понесённое наказание.

     Она сумеет заступиться и за себя, и за своих друзей, возникни вдруг такая необходимость. И никто, пока она способна крепко стоять на ногах, никто и никогда не посмеет задеть ни одного из близких и дорогих ей людей. И не имеет никакого значения, что за наказание она получит в итоге... но своих друзей она никогда и никому в обиду не даст.

     … В этот вечер им разрешили взять из раздевалки свою верхнюю одежду и обувь, чтобы было не так холодно. Илинда тайком сбегала на чердак и притащила оттуда несколько полуистлевших шуб, которые они постелили на кровать поверх матрасов. Спать на шубах было намного теплее, чем на холодных простынях, которые никак не удавалось прогреть теплом собственных тел.
 
     Кристина покашливала; у Юли был заложен нос и стреляло ухо, но Илинда словно бы не поддавалась влиянию воцарившегося в приюте холода. Она ни разу не чихнула, и лишь суетилась, стараясь придумать, как бы потеплее устроить себя и своих соседок. Она первая придумала заложить окна картонками, чтобы от них поменьше сквозило, и закрывать дверь, вкладывая между нею и косяком свёрнутый в несколько раз кусок картона, чтобы закрывалась плотнее и не открывалась сама собой от сквозняка, которым несло понизу.

     Метели не прекращались ни днём, ни ночью. Утром расчищали все дорожки, а к ночи и не видно было, что здесь когда-либо вообще чистили. Силантий только за голову хватался, глядя, как низкое пепельное небо сыпет и сыпет неведомо откуда берущимся снегом. Огромные горы снега взметнулись вдоль ограды, и с каждым днём они быстро росли ввысь и вширь, принимая угрожающие размеры. Выглянув в окна первого этажа, невозможно было увидеть за ними ни ограды, ни ворот, ни улицы - всё скрылось за горами снега, вздымавшимися ввысь обледенелыми кручами...

     Будь в комнатах теплее, ребята не уставали бы рваться во двор поиграть - как было бы здорово взобраться на самую вершину снежных гор и с высоты поглядеть вокруг... А как здорово было бы слепить снежную бабу и поиграть в снежки, если снег влажный, или попросту покататься, поваляться в снегу... Но ни у кого не возникало даже мысли о том, чтобы выйти погулять - до того окостеневшие сидели они в классах, а потом и в своих промороженных насквозь, стылых комнатах, где дыхание сгущалось паром и пар этот собирался в углах, повышая влажность и сырость, от которых было трудно дышать. Вещи отсыревали и приходилось постоянно держать на батарее одежду и бельё, чтобы возможно было наутро надеть их.

     Несмотря на то, что сильного понижения температуры на улице не было, ледяной ветер выстуживал всё живое и в комнатах казалось холоднее, чем в самый сильный мороз.

     Анна Веронцо вернулась к исполнению своих непосредственных обязанностей неделю спустя.

     Всё это время она лишь изредка и ненадолго появлялась в приюте и вскоре снова уходила, потому что не могла оставить Мишель одну. И только по прошествии недели, когда девочка твёрдо пошла на поправку и стала в состоянии самостоятельно передвигаться, мадам вернулась на работу. Мишель ещё неделю оставалась у неё; она не посещала занятий и не выходила на улицу, потому что госпожа Беладония, навещавшая её каждый день, прописала ей полный покой до абсолютного выздоровления.

     Все в приюте были уверены, что Мишель Иллерен больше не возвратится в серые приютские стены, что если она и появится здесь, то только в школе, а потом мадам будет забирать её с собой, в свой дом, в котором та станет жить.

     ... Мишель вернулась в комнату номер двенадцать в начале апреля.
 
     Она хмуро отворила дверь однажды ближе к вечеру, вошла, ни на кого не глядя, и молча прошла в свой угол. Бросившаяся было к ней Юли вынуждена была потихоньку возвратиться к своим учебникам, стоило только Мишель сверкануть на неё злым взглядом из-под сдвинутых бровей.

     Илинда, которая в это время сидела за письменным столом вместе с Кристиной и пыталась правильно сделать домашнее задание по математике, оглянулась на тихий стук притворившейся двери. Увидев Мишель, она сначала не поверила своим глазам. Огромная радость затопила её душу, и она вздохнула с таким облегчением, что каждый из присутствующих услышал её вздох.

     Всё это время она очень боялась, что Мишель больше никогда не вернётся к ним. И вот она вернулась.

     Не обратив ни малейшего внимания на то, что Мишель вошла ни с кем не поздоровавшись, ни на кого не глядя, и сразу прошествовала к своей кровати, на которую улеглась лицом к стене, несмотря на то, что скользнувшая было к ней Юли торопливо попятилась обратно, Илинда дрожащей рукой отодвинула от себя тетрадь, отбросила перо, перепачкав пальцы в чернилах, и побежала к Мишель.

     - Мишель, Мишель! - трепеща от радости, боясь прикоснуться к подруге, словно опасаясь, что она тутже растает в воздухе от нечаянного прикосновения, говорила Илинда, присаживаясь на край её кровати и пытаясь заглянуть ей в лицо, - как я рада тебя видеть! Ну, как ты? Ты больше не болеешь? Совсем-совсем не болеешь?

     Резко скрипнули пружины. Мишель села на постели и с ненавистью посмотрела на Илинду, оказавшись с ней лицом к лицу.

     - Чего тебе? - сквозь крепко стиснутые зубы процедила она, и лицо её перекосилось, а побелевшие пальцы судорожно сжимались и разжимались, словно ей не терпелось кого-нибудь придушить или ударить. В её янтарных глазах, потемневших, как осенний лес перед бурей, бушевало пламя, готовое пожаром излиться на окружающих и поглотить всех и всё без разбора…

     Илинда растерялась и опешила. Она не ожидала, что подруга с такой ненавистью станет смотреть на неё, ведь она не сделала ей ничего плохого...

     - Ты что... Мишель? - запинаясь, спросила Илинда.

     - Радуешься? - шипела та, приблизив своё лицо к лицу Илинды так, что той стали видны проступившие на её носу веснушки, - радуешься, что она не оставила меня у себя, да? Все радуетесь... вернее, злорадствуете! Считаете, что так мне и надо... считаете, что мне вовек не вырваться из этих захватанных стен... что я никому не нужна... что никто не примет меня в свою семью... а вот и не угадали! Примут! Рано или поздно Веронцо удочерит меня, я этого добьюсь! Пусть сегодня она вернула меня обратно в приют... это ни о чём не говорит. Я всё равно добьюсь того, что она заберёт меня отсюда, заберёт навсегда! Посмотрим, что вы тогда станете петь! Сейчас вы смеётесь надо мной... считаете меня глупой идиоткой, замахнувшейся на то, чего я никогда не смогу достичь... но нет! Вы ошибаетесь! Все ошибаетесь! А вот посмотрим! Кто окажется прав! Однажды я приду сюда, чтобы собрать свои вещи... вернее, чтобы раздать их вам, потому что я не возьму с собой ни кусочка этого хлама! Однажды я навсегда покину комнату номер двенадцать! И вас всех вместе с нею, и всё, что связано с сиротским приютом! Я никогда, никогда не буду сиротой! Я клянусь!

     Мишель рывком отвернулась лицом к стене и заплакала навзрыд, зарыдала, закрыв лицо руками. Илинда долго сидела ошеломлённая всем, что ей наговорила подруга, потом, кое-как взяв себя в руки, попыталась было возразить, что она вовсе не злорадствует и не смеётся, что она просто рада видеть её... на что Мишель, вскинувшись вновь, закричала, размазывая по красному лицу злые слёзы:

     - Убирайся! Убирайся отсюда и больше никогда не смей ко мне подходить! Я ненавижу тебя! Я ненавижу вас всех! С какой стати ты вообразила себя моей подругой? Ты мне - никто! Видеть тебя не хочу! Разговаривать с тобой не желаю! Неужто ты до сих пор не поняла, что только и делаешь, что мешаешь мне?! Уходи! И не смей больше приближаться ко мне! Я ненавижу тебя! Я всех вас ненавижу! Не смейте близко ко мне подходить! Чего расселась? Вставай и убирайся в свой угол! И если ты ещё раз подойдёшь ко мне… пожалеешь!

     Илинда молча поднялась и, оглушённая, направилась обратно. Подойдя к столу, она уставилась на Кристину глазами, полными слёз, дрожащей рукой нащупала спинку стула, молча отодвинула его от стола, присела рядом, сама не понимая, что делает. Руки её мелко подрагивали, сжимая спинку стула; она с такой силой сжала пальцы, что обломила ноготь, вонзившийся глубоко в источенное жучком дерево, и даже не заметила этого.

     - Что я ей сделала? - прошептала она потрясённо, с трудом переводя дыхание и не сводя глаз с Кристины, словно ожидала от неё ответа на свой вопрос.

     Кристи, наблюдавшая поистине впечатляющую сцену, что произошла между Илиндой и Мишель, долго молчала, осмысливая увиденное и услышанное. Затем вдруг громко, презрительно фыркнула и на всю комнату произнесла, обращаясь к новоявленной:

     - Кто действительно злорадствует, так это я. Я злорадствую! Я торжествую! Хотя, если говорить по совести, я предпочла бы, чтобы твоя идиотская мечта всё-таки осуществилась... только потому, что тогда мы бы оказались навсегда избавлены от необходимости жить с тобой в одной комнате! Ненавидит она... да тебя-то кто способен вынести?! Тебя-то кто любит? Кроме этой дурочки Илинды? Она всю ночь с тобой нянчилась... не спала... с ума сходила от переживаний за тебя… тогда ты её не гнала, тогда она была тебе нужна! Из-за тебя она напала на эту дуру Марион и получила плёткой по рукам от твоей благодетельницы... А я тебе говорила, - напустилась она на подругу, продолжавшую молча сидеть рядом с ней, - я говорила тебе, что ничего хорошего не выйдет! Говорила же? Вот она, благодарность! Подставляй подол и держи его крепче, чтобы не выпала... благодарность-то тяжеловата будет...

     Мишель неподвижно лежала на своей кровати и не подавала признаков жизни. Илинда дрожащей рукой подобрала с подоконника книгу, уселась в угол своей кровати, прикрывшись подушкой, и раскрыла потрёпанный том на первой попавшейся странице. За час, прошедший с того момента, как книга оказалась в её руках, она ни разу не перелистнула страницы.

     В комнате воцарилась нерушимая гробовая тишина.


     С этого дня Мишель окончательно замкнулась в себе. Она напрочь вычеркнула из своей жизни Илинду и всех своих бывших товарищей, и только Юли оставалась её доверенным лицом, её служанкой и рабой. Она перестала замечать Илинду и остальных, перестала с ними разговаривать и делала вид, что их не существует вовсе.

     Илинду больно ранило такое предательство, ибо она считала это предательством. В её голове никак не могло уложиться, что ради достижения каких-то призрачных целей, которые и смысла-то особого не имели, можно так походя разбрасываться единственным, что есть в твоей жизни - близкими людьми, но Мишель словно и вправду возненавидела её всеми силами своей души и делала всё возможное и невозможное, чтобы пробудить в её душе ответную ненависть. На которую Илинда просто-напросто не была способна по отношению к ней, ведь они всю жизнь провели бок о бок.

     Макси тоже было обидно, что Мишель походя выбросила их из своей жизни, как ненужный, отживший своё старый хлам, место которому на свалке; он считал, что ничем такого не заслужил. Но ему было гораздо легче смириться с её внезапной лютой неприязнью, легче, чем Илинде. Не хочет Мишель больше с ними общаться - и ладно. Пусть ищет новых друзей. Они-то без неё не пропадут, а вот она без них...

     Кристине было всё равно, с ними Мишель или против них. А в глубине души она чувствовала, что рада возникшему отчуждению; она прекрасно понимала, что было бы жестоко по отношению к Илинде признаться в истинных чувствах, и потому молчала. Она невзлюбила Мишель Иллерен с самого первого дня своего водворения в Кентайском приюте, и с тех пор у неё было сотни возможностей убедиться в правильности своего первого впечатления о ней.

     Единственная, кто тяжело переживал произошедший разрыв, была Илинда. Заметив, что никто не одобряет её, она перестала показывать свои чувства, но в глубине души жестоко страдала оттого, что Мишель с такой лёгкостью и совершенно безо всякой её вины отказалась от неё и вышвырнула из своей жизни, не имея на то никаких оснований, кроме одного - желания выслужиться перед мадам Веронцо, от которой, как она считала, целиком и полностью зависело её будущее, её дальнейшая судьба.

     Конечно, Илинде всегда было известно, что у Мишель весьма непростой характер. Ей было прекрасно известно, что Мишель вспыльчива, капризна и взбалмошна, что она не терпит, если кто-то вдруг станет в чём-то лучше неё, если у кого-то будет красивая безделушка, которую ей давно хотелось, но которую не удалось получить. Она зачастую бывала груба и резка, особенно, если считала себя обиженной; ей ничего не стоило оскорбить и постараться задеть побольнее любого из своих друзей, и в то же время она не терпела, если кто-то допускал хоть слово критики в её адрес. Она частенько выказывала эгоизм и тщеславие.

     Но предательницей в отношении своих друзей Мишель Иллерен не была никогда.

     Какой бы непостоянной ни бывала она порой, она всегда оставалась одной из них.

     До недавних пор. Пока в их жизни не появилась мадам Веронцо, пока вместе с нею у Мишель не появилась реальная надежда обрести собственную семью, отсутствие которой представляло для неё самую большую беду в жизни. Эта надежда имела эффект разорвавшейся бомбы, разметавшей прежнюю жизнь Мишель и развеявшей её по ветру без малейшего остатка. Она стала другой. Она безжалостно отвергла всех своих друзей, потому что они пришлись не по душе её благодетельнице, и ничуть не жалела об этом. Она просто-напросто выбросила их за борт и даже не обернулась посмотреть, потонули они уже или им удалось спастись в волнах. Она пошла вперёд без них.

     И именно то, что она стала отступницей, именно то, что она с такой преступной лёгкостью предала их, людей, рядом с которыми провела все недолгие двенадцать лет своей жизни, и не давало покоя Илинде. Именно с этим ей было так трудно смириться. Как бы там ни было, что бы ни вытворяла раньше Мишель, Илинда продолжала любить её и прощала ей всё, что бы она ни сотворила. А теперь? Теперь, когда Мишель не нужно ни её прощение, ни она сама, когда она запросто променяла и её, и Макси, и Кристину на химеру, которая неизвестно ещё, осуществится когда-нибудь или растает, как утренний туман, что делать ей теперь?

     Ответа на такой зловещий вопрос она не знала, и оттого ей было пусто и неспокойно. И с каждым прошедшим днём ей становилось всё страшнее и страшнее при мысли, что она теряет Мишель - теряет безвозвратно, навсегда… и ничего не может предпринять, чтобы избежать непоправимого, чтобы предотвратить неминуемо надвигающуюся на неё беду, грозившую унести от неё одного из самых дорогих для неё людей.

     А Мишель уверенно шла вперёд и не думала оглядываться на тех, кого бросила позади. Она безо всяких сожалений оставила своих друзей в прошлом, которое безжалостно отсекла от себя, и решительно отправилась новой дорогой, не допуская больше ни единой мысли о них. Ей и впрямь стало всё равно, что станется с ними. Ей больше не было до них ровно никакого дела.


     В первых апрельских днях выглянуло яркое весеннее солнце. Словно чувствуя свою невольную вину за то, что так долго спало, а в это время продолжала бесчинствовать вернувшаяся зима, оно принялось торопливо исправлять свои ошибки и наводить порядок. Его горячие лучи усердно плавили льды и снега, и горы снега потемнели, стали рыхлыми и влажными, пропитались весенней водой, и стали незаметно оседать под собственной тяжестью, уменьшаясь с каждым днём. Чёрные дороги покрылись лужами, в которых дрожали очертания мокрых коричневых ветвей, свешивавшихся через тёмные от сырости заборы с обеих сторон улицы. Вдоль обочин стремительно поднималась первая зелёная травка, пробивавшаяся зачастую сквозь снег, покрытый хрустальными пещерками тающего наста. Вездесущие воробьи ссорились на деревьях, вспархивали с ветки на ветку и громко чирикали, радуясь наконец-то наступившему весеннему теплу. Возвратившиеся в родные края огромные жирные грачи важно расхаживали по лужам, блестели длинными клювами и не торопились улетать с дороги, завидев прохожего.

     В ослепительном синем небе стремительно плыли белые облака; на деревьях распускались почки.

     Весна вступила в свои права, решительно изгнав задержавшуюся на целый месяц зиму.

     Макси целыми днями помогал старику Силантию продалбливать ручейки, чтобы со двора уходила вода - а воды было много, к обеду огромные лужи растекались перед крыльцом, сверкая на солнце мелкой рябью, и не сходили до ночи; ночью ударял лёгкий морозец, и они вымерзали, чтобы на следующий день их сменили новые, ещё более обширные.

     Мальчишки после занятий брали в сарае лопаты и отправлялись раскидывать по двору и за ворота снежные горы, которые заметно проседали с каждым днём - чтобы те поскорее растаяли. Илинда и Кристи, которым невмоготу было усидеть в комнате, тоже шли на улицу и кидали снег - до того им не терпелось, чтобы пришла настоящая, полноценная весна, чтобы поскорее сошёл снег, чтобы земля просохла от жидкой весенней грязи и зазеленела шёлковой травой.

     Старые ботинки промокали сразу же, стоило неосторожно ступить в снег, пропитанный насквозь талой водой, но дети не спешили заходить в помещение, промочив ноги - холодно ногам было только сначала, когда ледяная вода начинала чавкать в ботинках; потом эта вода согревалась и уже не доставляла особенных неудобств.

     Дни становились длиннее и теплее; солнце светило всё ярче, всё радостнее.
 
     С юга возвращались перелётные птицы, стаями проносившиеся в ярком весеннем небе.

     Земля пробуждалась от долгого зимнего сна.

     Однажды Макси явился в школу с самой загадочной улыбкой на лице и шепнул Илинде и Кристине, что у него имеется для них сюрприз и что после обеда он будет ждать их в школьном холле.

     Девочки весь день пытались угадать, что за сюрприз приготовил им Макси, но так ни до чего и не додумались.

     Когда же они собрались в холле, где в это время дня обычно было тихо и безлюдно, и расположились у самого светлого окна, Макси вытащил из школьной сумки плотный серый конверт, достал оттуда пачку фотографий и передал Илинде.

     - Это я сделал для тебя, - сказал он, серьёзно глядя на Илинду, - я знаю, тебе они особенно понравятся. Кристи посмотрит и забудет... а как узнает, насколько я рисковал, чтобы эти снимки заполучить, то и вовсе скажет одно-единственное слово: "Дурак!" И возможно, будет права... Разумеется, ты тоже станешь меня ругать... но только за то, что я не взял тебя с собой, чтобы ты своими глазами могла увидеть всё, что увидел я. Но я не мог взять тебя с собой. Там было совершенно невозможно пройти...

     Илинда торопливо перебирала фотографии, и восхищённая улыбка скользила по её лицу.

     Макси каким-то чудом удалось выбраться в степь, добраться до берега и заснять то, что делается сейчас на реке.

     Она сама столько раз пыталась пробраться туда в это время года, но у неё никогда это не получалось. Её короткие ботинки тонули в высоких сугробах, под которыми журчали талые весенние воды, и вмиг набирали столько воды, что начинали неметь ступни; только это ещё полбеды, с этим ещё можно было бы притерпеться. Но снега в степи были глубоки, а земля, там, где снег уже сошёл, раскисала и превращалась в жидкое месиво грязи, которая засасывала ноги, грозя стянуть с них обувь, и не давала сделать и шагу. Илинда опасалась, что её старые ботинки не выдержат такого путешествия и развалятся по дороге, и ей придётся возвращаться в приют босиком. А кроме того, босиком ей придётся дохаживать всю весну, так как другой обуви ей не выдадут взамен той, что порвётся. Если уж раньше, при маме Анне, строго относились к проблемам такого рода, то теперь, с приходом к власти новой директрисы, ужесточившей все школьные порядки донельзя, и думать не приходилось об этом.

     - До реки я добирался три часа, не меньше, - заявил Макси, - я имею в виду - от приютских ворот и до реки. Там снега ещё было довольно, ведь я ходил туда почти месяц назад... это сейчас он немного стаял. Шаг шагнёшь - где по колено, где по пояс увязнешь. Я всё боялся фотоаппарат уронить... нырнёт в сугроб - и ищи его. Вымокнет весь... тогда плохо дело. Но Бог миловал. И до реки добрался... и вдоль берега прошёлся, вот смотри, от самого нашего пляжа - и до холмов.

     - Красотища какая... - прошептала Илинда, восторженно разглядывая снимок за снимком и машинально, не глядя, передавая их Кристине. Та, нахмурившись, скользила по ним мимолётным взглядом и только неодобрительно качала головой, небрежно складывая их в стопочку на подоконнике.

     - Ни за что не узнаешь, что это за место! – вдруг хитро засмеялся Макси, выхватив одну из фотографий и с довольной улыбкой показывая её Илинде. Та присмотрелась внимательно: вздувшаяся река, подступившая к самым кустам на берегу, кромка берега едва возвышается над коричневатыми пенными водами, по волнам плывут куски коры, щепки и целые шапки снега, который время от времени рушился в реку с оврагов и обрывов. Пологий противоположный берег, заросший утопающими чуть ни до середины деревьями, чьи голые ветви отражались в прибрежной воде узорчатой тёмной сетью, показался девочке смутно знакомым, и всё же она не смогла угадать, что за местечко изображено на снимке.

     - Это наш пляжик, прошу любить и жаловать. Ракиты на переднем плане... видишь? – небрежно отрекомендовал Макси, и глаза его весело блеснули.

     Услышав его комментарий, Илинда удивлённо присвистнула и вновь впилась взглядом в фотографию, стараясь отыскать хоть что-то знакомое, кроме ракит...

     - Ничего себе... - потрясённо пробормотала она, с искренним восхищением рассматривая застывшие на глянцевом прямоугольнике бумаге голые коричневые кусты, раскинувшуюся за ними бескрайнюю водную гладь, небо, словно опрокинувшееся в речную воду, - да здесь же воды по самый берег... Обрыва вовсе не видно... А песка, на котором мы сидели, и подавно... будто и не было никогда...

     - И всё же он там, внизу.

     - Насколько же поднялась вода?!  - принялась подсчитывать Илинда, и глаза её азартно вспыхивали; она смотрела на Макси, но словно бы и не видела его. Не видела она и сумрачные стены холла, и раскрытую дверь в одной из этих стен, что вела в раздевалку, где висели на деревянных крючках их плащи, шубы и куртки, не видела широкую колонну, на которой красовалось тусклое школьное зеркало. До её сознания сейчас вряд ли доходило, что она находится в приюте; душа её в мгновение ока оказалась далеко отсюда, на речном берегу, в открытой степи, и не было этой степи ни конца, ни края…

     - Если обрыв там был высотой примерно как две меня...

     - Выше. Ты просто забыла. Там намного выше. А вода поднялась под самый верх обрыва. Вот и считай. К тому же, я успел запечатлеть только начало паводка. Сейчас уже к реке близко не подойдёшь... Ты же видела с третьего этажа, что река вышла из берегов и разлилась? И ещё разольётся. Только взгляни, сколько ручьёв бежит по улицам, и сколько снега ещё вдоль заборов... И в степи достаточно обширных белых пятен, все лога и овраги полны через край, каждая балка снегом переполнена. И с холмов наверняка целые реки потекут, там-то, в ельниках, только ещё начинает таять... Я всегда мечтал успеть... захватить... именно тот момент, когда река ещё только-только начинает из берегов выходить... и вот - захватил!

     Илинда с восторгом рассматривала знакомые с детства пейзажи и с огромным трудом узнавала их.

     Она долго держала в руках фотографию, на которой увидела группу берёз на широкой чёрной проталине, окружённой ноздреватым снегом, из которого то тут, то там торчал сухой бурьян. Она прекрасно помнила эти берёзы… Там, за ними, лежал невесть откуда взявшийся огромный обломок печной трубы, сложенной из плотно зацементированных красных кирпичей; несколько лет подряд они с Мишель и Юли устраивали внутри этой трубы домик, расставляя вдоль обгорелых стен столы и стулья, сделанные из камней, настилая постели из листьев лопуха и душистых трав. Они старались сделать самый уютный домик на свете, ничуть не сомневаясь, что однажды найдут его обитаемым – какой-нибудь гном непременно увидит его и захочет в нём поселиться… Стоит только покрепче ухватить его за бороду и загадать желание – и оно непременно сбудется. Мишель говорила, что однажды непременно поймает гнома. И потребует у него, чтобы самые лучшие люди на свете явились в Кентайский приют, увидели её – и забрали к себе. В то время Илинда сильно побаивалась, что Мишель и вправду удастся её задумка, и поклялась про себя, что если Мишель от них заберут, то она сядет возле злополучной трубы и не сойдёт с места, пока и ей не явится гном. «И я заставлю его вернуть её обратно! - думала она, упорно сжимая кулаки и хмуря брови, - потому что её место – с нами!»

     Как давно не проверяли они свой домик? А вдруг там и впрямь поселился гном?

     Припомнив свои детские выдумки, Илинда с трудом подавила тяжёлый вздох. И не было никакого гнома, а вот поди ж ты – сумасшедшая мечта Мишель почти исполнилась, а они… они стали ей не нужны. И никакие гномы на всём белом свете не способны заставить её переменить своё отношение к бывшим товарищам. И никакие гномы на свете не помогли бы Илинде вернуть Мишель.

     Торопливо отложив в сторону фотографию, Илинда постаралась прогнать прочь невесёлые мысли и принялась просматривать оставшиеся снимки.

     Снова изображение берега - там, где был брод. Вода, куда хватало глаз, в которой подрагивало отражение голубоватого неба, пропитанные влагой, подёрнутые щетиной сухостоя, глинистые берега, широкие полосы снега, сползшие по откосам до самой воды. Казалось, они упорно цепляются за прибрежную глину, вжимаясь в берег, стараются удержаться на привычном месте, и поджимают ноги, которые безжалостно заливает ледяная речная вода, поднимающаяся всё выше и выше.

     А вот дерево на берегу, возле брода, под которым они частенько сидели, спасаясь от жары, - один из нескольких его корявых стволов узловато изогнулся до самой земли, образовав своего рода сиденье, на котором без труда помещалось несколько человек. Белая пелена снега устилала всё вокруг, и голубые тени стлались по нему, отбрасываемые сплетением ветвей. На заднем фоне виднелась коричневая река и снежный массив противоположного берега, глядящийся в открытую воду.

     А вот и знакомый обрыв - там, где берега постепенно повышаются, по дороге к холмам. Широкая излучина, утопающие в воде деревья, и огромные пласты снега, готовые вот-вот отделиться от берегового обрыва и обрушиться в воду. Обрыв был намного выше, чем тот, что огораживал пляжик, и река затопила его только до середины. Казалось, можно было услышать, как бурлит и клокочет пенная речная вода, хищно и жадно отхватывая с берега всё новые и новые куски снега и льда.

     И ещё один удачный кадр - тот же обрыв, но гораздо ближе.

     - Ты что, к самому краю подходил? - подозрительно спросила Илинда, покосившись на Макси.

     Тот попытался перевести разговор на другое, вытащив из стопки новую фотографию и указав на неё. Но Илинда не поддалась на уловку.

     - Скажи, подходил к краю? - требовательно смотрела на него она.

     - Ну, не к самому... - промямлил он, виновато опустив глаза и потупившись; уши его запылали.

     - Ну да... не к самому... К самому! Так? - возвысила голос Илинда, на что Макси вдруг упрямо воскликнул, посмотрев ей прямо в глаза и тоже возвысив голос:

     - Да, к самому! Но зато какой кадр получился, только взгляни! В дрожь бросает, когда смотришь на эту картину!

     - Бросает! - сквозь зубы повторила она, с досадой нахмурив брови и невольно поёжившись, - а ещё больше бросает при мысли о том, что ты мог запросто свалиться в реку... и никто никогда не узнал бы... Боже мой! А мы и не подозревали ничего... Бессовестный!

     - Смотри лучше дальше, - благодушно улыбнулся он, - обещаю больше так не делать!

     … Степная дорога, две колеи которой были заполнены цепочкой голубых луж, перемежающихся снежными полосами, ровное снежное поле по обочине с окном открытой воды в самой его середине, несколько чёрных силуэтов деревьев по краю поля...

     И вот уже пошли холмы. Рощица на берегу, за которой просвечивали очертания холмов, уже освободившихся от снега, и сохранивших его лишь в ложбинах и впадинах.

     Часть берега, покрытого сухим бурьяном и озерцами талой воды, куст жиды вдалеке, высокие красные обрывы на противоположной стороне, вскинувшиеся под самые облака.

     И наконец - холмы во всей своей красе. На первом плане - стремительные голубоватые воды Чёрной, несущиеся вровень с затопленными берегами; недалеко от берега, в двух десятках футах от него, торчала всего лишь вершина росшего в воде деревца, которое так любила Мишель. Три веточки с несколькими сухими листочками - и ни намёка на то, что это полноценное, высокое дерево. На заднем плане - величавые очертания холмов. Огромные, кирпично-красные громады, покрытые сизым пушком прошлогодних трав, и тёмно-зелёные зубчатые стены еловых зарослей, окаймляющие два средних холма.

     Илинда задержала в руках этот снимок и даже дышать перестала - настолько захватило её то, что она увидела.

     "Вот бы показать Мишель! Это же её любимое дерево! Боже мой, как поднялась вода!" - подумалось ей, и она едва подавила желание немедленно броситься на поиски Мишель, на мгновение совершенно забыв о том, что Мишель уже недели две не разговаривает с ними совсем.

     Настроение Илинды несколько упало, когда она снова вспомнила о разладе с Мишель, но она не позволила этому воспоминанию испортить себе день и продолжала с интересом вглядываться в фотографии.

     Ещё один снимок - белый скелет огромного чертополоха на фоне холмов, и озерцо голубоватой воды возле него.

     И последний снимок - большая часть его занимает покрытая сверкающей рябью речная вода, окаймлённая вдалеке деревьями, и берег, на котором средь сухой травы выделяются всего несколько белых пятен - берег этот всего на фут выступает из воды. По дальнему краю береговой кромки тянется громадный снежный навес, готовый вот-вот рухнуть в сверкающие воды реки.

     Когда все фотографии были аккуратно уложены в стопочку на подоконнике, Илинда снова взяла их в руки и стала пересматривать, не в силах оторваться от них. Наконец, вдоволь налюбовавшись ими, она бережно сложила их обратно в конверт и снова взглянула на Макси.

     - И когда же ты умудрился это сделать? – осведомилась она.

     - В смысле - сделать фотографии или совершить геройский поход на реку? - лукаво усмехнулся Макси.

     Илинда неопределённо пожала плечами и хмыкнула.

     - Понимай как хочешь, меня интересует и то, и другое.

     - Поход был предпринят мною в середине марта, как только солнце стало припекать, перед самым началом метелей, - степенно начал тот, напустив на себя скучающий вид, с которым мог бы повествовать о своих приключениях великий путешественник, - снимки же я напечатал вчера вечером. А снимки чудесные получились, ведь правда?

     - Безусловно, и хочу сказать - спасибо тебе за них огромное... правда. Макси, это так здорово... я всегда мечтала увидеть вблизи, каково там, в степи и на реке... в это время... И видела только из окна, издалека. А ты... молодчина! Жаль только, что ты не позвал меня с собой!

     - Илли, я хотел. Честно скажу, поначалу я намеревался разведать, можно ли мне позвать кого-либо из вас... но как только я провалился в сугроб чуть ли ни по пояс, как только почувствовал, что по колено увяз в воде, которой был пропитан снег у самой земли... у меня не осталось ни малейших сомнений относительно правильности принятого решения, и я вынужден был лишний раз убедиться, что был прав, скрыв от вас свои намерения. К тому же, я и сам не был вполне уверен, что мне удастся добраться до реки. Я страшно боялся, как бы мне не пришлось повернуть назад. Три часа я потратил на то, чтобы от приютских ворот добраться до берега, Илли! Целая жизнь!

     - Дурак! - мрачно сплюнула молчавшая до сих пор Кристина и довольно ощутимо хлопнула его по плечу.

     Илинда и Макси переглянулись и вдруг, не сговариваясь, рассмеялись.

     - Что, я говорил, она скажет? - вытирая проступившие на глазах от смеха слёзы, спросил Макси.

     - "Дурак!" - хохотала Илинда, уворачиваясь от цепких рук подруги, грозившей ущипнуть её за нос.

     - Оба! - со злостью выкрикнула та, - оба - дураки! И уже не вылечатся!

     И всё же, оказавшись в своей комнате и увидев, что Мишель сидит за столом и аккуратно выводит упражнение в тетради, Илинда не удержалась и подсела к ней. Мишель стремительно отвернулась и брезгливо отдёрнула край тетради, который едва не коснулся локтя недавней подруги, затем быстро переставила чернильницу, чтобы случайно не пролить её. Илинда осторожно положила на краешек стола стопку фотографий. Мишель не смотрела в её сторону. Поколебавшись какое-то время, Илинда решилась и заговорила с ней первой.

     - Мишель... ты только взгляни, что я принесла! - сказала она, потихоньку пододвигая к ней фотографии, - Макси сегодня отдал мне эти снимки. Ты только посмотри! Ему удалось дойти до самой реки... представь только! И он заснял, что там делается сейчас! Ты никогда в жизни такого не видела... Посмотри! А твоё дерево... ну, помнишь, которое в воде растёт, возле холмов... так вот, от него только верхушку видно! Я сейчас найду... вот... вот эта фотография!

     Мишель нерешительно скосила глаза и бросила взгляд на фотографию, которую Илинда держала в руках. Затем презрительно вздёрнула подбородок и отвернулась, сердито подпершись рукой.

     - Хочешь, я подарю её тебе? - спрашивала меж тем Илинда, пытаясь поймать её взгляд.

     - Как ты не поймёшь, - вдруг потеряв терпение, с раздражением воскликнула Мишель, вскочила и принялась собирать со стола свои тетради и письменные принадлежности, торопливо запихивая всё это в сумку, - что вы все мне до жути надоели - и ты, и твой Макси, и твоя Кристина! Я знать вас не желаю, понимаешь? Вы для меня - никто, и звать вас - никак! Вы не нужны мне! Неужто это так трудно усвоить?!

     - Но, Мишель! - не совладав с собой, вскричала Илинда, едва удерживая слёзы, - мы всегда были вместе! Мы были вместе с младенчества! Мы вместе росли... мы делили поровну каждый кусок хлеба, что перепадал нам... мы всегда и всюду были вместе... Да, бывало, мы ссорились... не без этого, конечно! Но мы всегда стояли друг за друга, и что бы ни случалось, ничто, ничто не могло поссорить нас всерьёз и надолго!

     - Оставь меня в покое! - с презрением бросила ей в лицо Мишель, - мне надоело слушать тебя! Вы всегда меня ненавидели... да, все трое! Думаешь, я этого не знаю? Я всегда это знала! Я всегда это чувствовала! Понятия не имею, почему я с этим мирилась... но теперь - всё! Теперь я свободна от вас! Я видеть вас не хочу! Никого из вас троих! И не надоедай мне, пожалуйста! Не то мне придётся пожаловаться на тебя мадам... и ты получишь по полной программе!

     Мишель резко вздёрнула остренький подбородок, окинула Илинду ледяным взглядом и, громко насмешливо фыркнув, отошла от стола, намотав на запястье ремень своей холщовой сумки и таща её за собой. Илинда осталась стоять, бледная и растерянная, и огромными глазами, в которых дрожали непролитые слёзы, смотрела ей вслед. Ей всё ещё не верилось, что эти жестокие слова были произнесены Мишель - той девочкой, которую она знала с малых лет. Она не хотела верить, что Мишель так запросто вышвырнула их всех из своей жизни, возведя самую грубую напраслину - якобы они всегда ненавидели её. Да как может она так говорить?! Ведь она сама не верит в то, что сказала! Не может она в это верить! Ей прекрасно известно, что всё это - ложь!

     Мишель небрежно швырнула сумку с книгами на свою кровать и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Юли тихонько выскользнула вслед за ней.
   
     Илинда нашарила позади себя стул, с которого только что встала Мишель, и осторожно опустилась на него. Она никак не могла прийти в себя и всё ещё чувствовала себя оглушённой. В голове неотвязно вертелась мысль: "Хорошо, что Кристи этого не слышала... Хорошо, что её здесь не было, не то она бы сейчас распекала меня... и, наверное, была бы права." Отчего-то ей очень не хотелось, чтобы Кристина узнала о том, как жёстко высказалась на их счёт Мишель. И в особенности ей не хотелось, чтобы она узнала, как больно это задело её, Илинду.

     Перед её внутренним взором как в калейдоскопе стремительно замелькали картинки детства, где Мишель всегда, всегда была с ними... и вдруг, сама того не ожидая, Илинда уронила голову на руки и расплакалась.


     Чёрная разлилась широко и вольно, выйдя из берегов.

     Каждый вечер из окна своей комнаты Илинда подолгу смотрела, как серебрится покрытая рябью вода всюду, куда хватало глаз там, где раньше расстилались степи, и гадала, подойдёт она в этом году к городку или же снова не посмеет и вполовину к нему приблизиться. С одной стороны, ей бы очень хотелось, чтобы родная Чёрная хоть на недельку превратилась в море... но это означало бы, что река разольётся в обе стороны, а там, на противоположном берегу, домик старого Митрофана. Конечно, дом расположен на возвышении, и обычно вода весной заходит к деду только в огород да часть двора может прихватить, а разлейся Чёрная до самого Кентау, она, вне всякого сомнения, по самую крышу затопила бы домишко старого отшельника, а то и вовсе смыла бы его с лица земли - дом-то был старым, саманным, и стоило его хорошенько промочить - и он попросту не выдержал бы собственной тяжести.

     Открывая вечерами окно на лестничной площадке и высунувшись из него как можно дальше, она отыскивала взглядом далеко за деревьями, за рекой, знакомую крышу, и, каждый раз убеждаясь, что вода пока даже к огороду не подошла, успокаивалась. Каждую весну, во время половодья, ей становилось очень не по себе, стоило вспомнить, что дед там совершенно один, отрезанный от мира вешней водой, и случись что - никто и не узнает, никто не поможет ему.

     Из окна комнаты номер двенадцать видно было не очень далеко, ведь она располагалась всего лишь на втором этаже; широкому обзору мешали и тополя у ограды; и Илинда частенько выбиралась на чердак, а оттуда - на крышу. Вылезать на саму крышу она опасалась - старое прогнившее железо вряд ли выдержало бы даже её тяжесть; она просто поднималась по деревянной лесенке, приставленной с чердака к крыше, открывала круглый люк, забиралась на самую верхнюю ступеньку, усаживалась на ней и, высунувшись наружу до половины, опершись локтями о ветхую крышу, принималась смотреть на город и степи с порядочной высоты. Отсюда как на ладони был виден разлив. И дом старика, казавшийся крошечным спичечным коробком, замечательно просматривался.

     Закутавшись в дырявую шаль, стянув волосы потуже, чтобы не выбивались на лоб и не лезли в глаза от ветра, проносившегося в вышине, Илинда с наслаждением подставляла лицо сверкающим солнечным лучам, вдыхала свежий весенний воздух, ещё как следует не прогретый, влажный и бодрящий, и неизвестно чему радовалась, вновь и вновь оглядывая знакомые окрестности, ещё только начинавшие пробуждаться, оживать.

     Она закрывала глаза и, ощущая, как солнце, казавшееся ей за закрытыми веками красновато-золотым сиянием, пригревает ей лицо, представляла, как вскоре вернётся в своё русло рыскавшая по округе река, как взметнутся ввысь луговые травы, как зашумят свежей зелёной листвой деревья вдоль реки, и степи - бескрайние, солнечные степи вновь примут их на целое лето.

     "Как я соскучилась по своим холмам, - с дрожью нетерпения думала Илинда, устремив взгляд далеко вправо, где на горизонте вырисовывались величественные очертания четырёх спящих великанов первой гряды; вторая гряда чуть показывала из-за них свои пологие вершины, которые было видно только потому, что она смотрела на них издалека и с высоты , - как соскучилась я по травам в степи, по прогретому дёрну, по раскалённому песку нашего пляжа... должно быть, теперь и не определишь, где он, наш пляж... он совсем скрылся под водой... должно быть, уже и по ракитам не определишь, где он – ракиты тоже ушли под воду… Какой всё же молодец Макси, что догадался убирать на зиму наши котелки и кружки из пещерки, иначе хищная вешняя вода давным-давно слизала бы их и унесла с собой. Кстати, нужно на днях сходить на Флинт, посмотреть, что делается там. У Флинта берега намного выше и круче, и сколько бы ни было весной воды, я не помню, чтобы он хоть раз вышел из берегов. Мы каждый год ходили смотрели... нужно и в этом году сходить. Нужно сказать Макси и Мишель... Вернее, нужно сказать Макси," - поправила она себя и почувствовала, как померк солнечный свет и вся радость куда-то улетучивается.

     Макси. Теперь только Макси. А ещё - Кристина.

     Но никак не Мишель.

     Внезапно почувствовав, как пробирает до костей стылый ветер, она закутала голову в шаль и стала торопливо спускаться в чёрное нутро чердака, казавшееся огромной тёмной ямой после ослепительно-яркого света, заливавшего крышу. Спустившись на пару ступенек, Илинда опустила за собой крышку люка, и та гулко хлопнула, царапнув железо и осыпав пригоршню ржавых хлопьев ей за воротник.
     Наощупь спустившись вниз, нащупав ногой земляной пол чердака, она остановилась на минуту, прислонившись к балке и прикрыв глаза.

     Как тяжко терять близких людей!

     А уж когда они уходят сами, по своей воле, ни за что ни про что отталкивая тебя и поливая самой чёрной грязью только оттого, что ты больше не котируешься в их новом кругу, и вовсе никуда не годится.

     Вернётся ли Мишель?

     А вдруг чудо всё-таки свершится, и Мишель вернётся к ним? Вот было бы счастье... Но свершится ли это чудо, и если да, то сколько ещё унижений и обид придётся им вынести, прежде чем Мишель осознает своё заблуждение?..

     "Я не смирюсь с тем, что она так подло нас оставила! - сжав кулаки, вдруг решительно сказала себе Илинда, - я приложу все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы до неё дошло, что она жутко неправа! Я заставлю её вернуться, рано или поздно! И она вернётся!"

     Когда Илинда поделилась с Макси и Кристиной своими планами относительно того, что неплохо было бы сходить на Флинт и взглянуть, насколько там поднялась вода, те сочли её идею интересной, и решили, что отправиться можно на следующий день, в субботу.

     Они специально выбрали для этой цели субботу, потому что суббота была выходным днём, занятий в школе не было, учителя и воспитатели в приюте отсутствовали, за исключением тех, чья очередь выпадала дежурить, да тех, кто жил в приюте. Но самое главное, в субботу в приюте нечего было опасаться, что мадам Веронцо обнаружит их отсутствие и отстегает их за самовольную отлучку. А она очень не любила, когда нарушали дисциплину, и жестоко наказывала всякого, кто осмеливался её нарушать - неважно, по какой причине.

     В пятницу вечером у каждого воспитанника приюта неизменно подскакивало настроение - не только потому, что впереди два долгожданных выходных дня, но в первую очередь потому, что в пять часов мадам Веронцо уходила домой и долгих два с половиной дня они были предоставлены лишь попечению остававшихся на выходные немногочисленных воспитателей, которые и сами были не прочь расслабиться в её отсутствие - новая директриса действовала угнетающе на каждого, кто имел какое бы то ни было отношение к Кентайскому приюту. И в основном, у остававшихся воспитателей не находилось охоты контролировать досуг своих подопечных сверх необходимого. Тем более, люди здесь работали годами, знали каждого из ребят наизусть и втайне считали, что ужесточения, проводимые в приюте новым руководством, не имеют под собой никаких оснований, и что детский приют - это не армия, и что тысячу раз была права мама Анна, царство ей небесное, когда говаривала, что с детьми можно сладить только лаской да любовью, а вовсе не приказами и ограничениями. Собираясь вечерами поболтать перед сном, живущие в приюте воспитательницы, о чём бы ни заходил у них разговор, в конце концов принимались неизменно вздыхать и сокрушаться по старым добрым временам, когда с ними была добрейшая мама Анна. Чего бы они только ни отдали, чтоб повернуть время вспять, чтобы она снова была с ними взамен ненавистной Веронцо, неизвестно откуда и неизвестно зачем свалившейся на их головы. И надо ж было случиться такому, что звали её тоже Анной… словно в насмешку, словно взамен всеми любимой наставницы им выдали человека с тем же именем… но совершенно несовместимого с сиротским приютом.

     Мадам Веронцо не любил никто. Одни её боялись, другие ненавидели, третьи презирали, опасаясь в то же время это своё презрение выказывать... но любить её не любил никто.

     Даже Лоретта Мишель - и та тоже не любила мадам. Несмотря на своё отчаянное, полубезумное желание, чтобы Веронцо её удочерила. Было в тёмных глазах новой директрисы что-то, что замораживало даже Мишель, что отталкивало даже её, которую она задаривала подарками и с которой обращалась так ласково, как не обращалась ни с кем в приюте.

     И всё же, невзирая на то, что ни уважать, ни любить мадам она почему-то не могла, Мишель безоговорочно приносила в жертву своему Молоху всю свою прошлую жизнь, всех друзей и всё самое дорогое, что у неё когда-либо в жизни было. Она безжалостно прогнала от себя Илинду и Кристину; и даже Макси, ради которого раньше готова была на многое, словно бы перестал для неё существовать. Ей в одночасье стало всё равно, есть он на свете или его нет.

     Все её мысли поглотила одна-единственная цель - во что бы то ни стало обрести свою собственную семью, стать как все, доказать всем и себе самой, что она не хуже других, что у неё тоже может быть свой дом и люди, которым она небезразлична...  В лице мадам Веронцо она увидела своё спасение. Ей показалось, что мадам и есть тот самый человек, появления которого она всегда, всю свою жизнь, подспудно ждала, не признаваясь в этом даже самой себе. Ей казалось, стоит только протянуть руку, ухватить покрепче свою мечту, спрятать её в ладошках, и не выпускать подольше - и мечта обретёт плоть и кровь, предстанет перед нею живым человеком, взрослым человеком, умным, добрым и сильным, который подойдёт, возьмёт её за руку - одну-единственную из двухсот с лишним приютских детей, и заберёт с собой, чтобы подарить её тепло семейного очага и самое дорогое в мире счастье - родную семью. И неважно, что семья эта была бы не настолько родная, как у всех остальных... зато она была бы настоящая.

     И если для осуществления этой мечты придётся пожертвовать двумя-тремя друзьями... отношения с которыми, тем более, никогда особо не складывались... так какое это имеет значение?..  Она готова была вышвырнуть из своей жизни не только друзей, но и всю свою прошлую - приютскую - жизнь, чтобы не вспоминать её никогда именно потому, что жизнь эта была приютской... И неважно, была эта жизнь такой уж несчастливой или нет - она была приютской, и этого для Мишель оказалось достаточно, чтобы раз и навсегда отвергнуть её, отказаться от неё и забыть, как нелепый сон. И гори всё синим пламенем - не жалко...

     Мишель чувствовала, что превращается в одержимую... но ей было всё равно. Она мчалась вперёд, к намеченной цели, которая забрезжила на горизонте, приняв вполне реальные очертания, мчалась, как паровоз, машинист которого заснул, сложив руки на руль... Она мчалась на всех парах, и ей было безразлично, скольких она раздавит, скольких искалечит на своём пути. Для неё имело значения только одно - во что бы то ни стало достичь своей цели. Как можно быстрее.
 
     Всё остальное - пыль и пепел.

     Всё остальное – гниль и тлен.


     На следующий день после обеда Илинда, Макси и Кристина тайком ушли из приюта, чтобы отправиться на берег Флинта.

     В то время, когда все вышли во двор гулять, они незаметно улизнули в сад, пролезли через пролом и, оказавшись в степи, припустились бежать, что было сил, чтобы их не заметили. Сейчас, когда только-только стали распускаться первые почки, деревья и кусты не могли ни скрыть, ни спрятать своими ветвями, и в степи издалека было видно что зверя, что человека.

     В эту весну Илинда и Кристина впервые оказались так далеко в степи.
 
     До этого они ограничивались недалёкими прогулками - до оврага за приютским садом, или до разлива, и всякий раз приходилось тайком уходить из приюта, принимая все меры предосторожности, чтобы их отсутствие не было обнаружено. Прогулки затруднялись не только тем, что зачастую дорогу преграждала грязная вода разлившейся и кружившей вокруг посёлка реки, но и тем, что почва была вязкой и скользкой и местами попросту превратилась в топкое, непроходимое болото.

     Со времени их последней вылазки в степь прошло уже несколько дней, и солнце изрядно подсушило землю, а воды Чёрной реки стали постепенно втягиваться обратно в покинутые было ею берега, с неохотой покидая завоёванные пространства и оставляя широкие лужи в низинах и впадинах. И там, где отступила вода, уже вовсю пробивался мягкий ковёр степных трав.

     День был тёплый. Свежий ветер овевал степи, небо ярко синело над головой. Земля в степи парила, и лёгкий туман испарений кудрявыми завитками струился к небу, без следа растворяясь в порывах ветра. Пахло влажной землёй, солнцем и первой зеленью трав.

     Ребятам было весело. Они радовались солнцу, небу и ветру. Их приводило в восторг, что так легко ходить по освободившейся от снега земле, пружинящей под ногами - их ноги, казалось, давно отвыкли от свободной и лёгкой ходьбы за долгую зиму с её глубокими сугробами.

     В воздухе наперебой звенели птичьи трели, суслики выскакивали из своих норок и замирали как придорожные столбики, сновали в прошлогодней сухой траве полёвки и всякая мелкая живность, которая торопилась убраться подальше, заслышав приближающихся людей.

     Илинда, раскинув руки и запрокинув голову, кружилась и пританцовывала, весело смеясь. Она шла, не разбирая дороги, и Макси с Кристиной следовали за ней. Впервые за долгое время она забыла обо всех своих огорчениях, впервые за последние полгода мысли о Мишель, неустанно мучившие её и действовавшие на неё угнетающе, вылетели из её головы и развеялись по ветру, и ей хотелось петь и веселиться.

     Макси и Кристина радовались не меньше её, что им удалось вырваться на свободу, и что пришла долгожданная весна, и что наконец-то устанавливается чудесная погода. Ещё с неделю - и степи окончательно просохнут, Чёрная уйдёт в отведённые ей берега и уляжется в своём русле до будущего года, а там - май... за которым последует жаркое благодатное лето; а лето - это каникулы, лес с его грибами и ягодами, речка с тёплой водой, рыба в садках, степное раздолье, крики коростелей и перепёлок короткими лунными ночами, а там и чужие огороды с их обилием-изобилием, заброшенные дачи... а ещё - дед, традиционные чаепития вечерами на крыльце его домишка, и лошади... Подумать только! Совсем скоро они увидят старика! Он и сам, небось, ждёт не дождётся, когда спадёт вода - он знает, что как только реку можно будет перейти вброд, к нему явятся самые дорогие гости на свете, гости, с которыми он был разлучён целую зиму...

     Вдруг Илинда остановилась и принялась торопливо разуваться.

     - Что ты делаешь? - удивлённо приостановилась вслед за ней Кристина, и с недоумением уставилась на подругу. А та торопливо дёргала шнурки, расшнуровывая ботинки, быстро разулась, затем стянула с ног чулки, засунула их в карман, связала шнурками ботинки и перекинула их через плечо, встав босыми ногами на холодную ещё землю и закрыв глаза, перестав дышать от волнения.

     - Илли, заболеешь! - сердито вскричала Кристина, но тут взгляд её упал на Макси, и ей оставалось только махнуть рукой - Макси, усевшись на огромный, прогретый солнцем замшелый валун, тоже разувался. Ему тоже не терпелось пройтись босиком по родной, с детства любимой земле, и неважно, что она ещё холодна, неважно, что не совсем просохла... важно почувствовать её, ощутить кожей, впитать...

     Кристина и не подумала следовать их примеру. Она с возмущением смотрела, как Илинда и Макси шлёпают по огромным лужам на обочинах, забрызгивая босые ноги жидкой холодной грязью, слушала, как сумасшедше весело они смеются и кидают друг в друга еловой шишкой, которую отступившая река оставила в озерке в низине, и не могла понять, что за радость - скакать по лужам и месить грязь покрасневшими от холода ногами. В довершение всего Макси надрал коры с попавшегося среди полузатопленного поля пня и они с Илиндой принялись пускать кораблики, забравшись по колено в воду в неглубокой длинной ложбинке и руками создавая волны, чтобы кораблики плыли быстрее. Кристина долго стояла на топком берегу озерка, но в конце концов ей надоело смотреть, как Илинда и Макси сознательно зарабатывают себе воспаление лёгких, и она тяжело вздохнула и стала оглядываться кругом, ища местечко посуше, чтобы можно было сесть отдохнуть. Наконец, ей посчастливилось найти небольшой взгорочек, успевший вполне просохнуть под солнцем, и она опустилась на траву. Но долго просидеть не смогла - земля оказалась обманчивой и на поверку была холодна, как осенью.

    Илинда и Макси с весёлыми криками всё носились в воде, поднимая брызги и хохоча, и под конец начали плескать друг в друга. Этого благоразумная Кристи уже не потерпела.

     - Эй, что вы делаете?! - вскочив и уперев руки в бока, закричала она, словно мать непослушным детям, - долго я терпела ваши сумасбродства, но теперь - хватит! Что за шутки вы выдумали? Что за безобразие? Мало того, что целых полчаса не вылазите из ледяной воды, так ещё и вымокнете с головы до ног?.. Я больше ждать вас не намерена! И если мы идём смотреть Флинт - то вылезайте из воды! Если же вы намерены остаться здесь... то до свидания, я возвращаюсь в приют! Я ужасно задубела здесь на ветру!

     - Это потому, что ты сидишь без движения, - засмеялась Илинда, выхватив качавшийся на волнах кораблик из-под самого носа у Макси, - а побегала бы с нами...

     -  ... и завтра же отправилась бы в гости к Беладонии недели на две, если не больше, - мрачно закончила Кристина, - вылезайте, я сказала! Иначе я ухожу и больше никогда и никуда с вами не пойду.
 
     - Я хотела сказать, что ты вмиг бы согрелась, Кристи, - засмеялась Илинда, поправляя выбившиеся на лицо волосы, - а Беладония нас не дождётся, уж поверь мне! Я не собираюсь болеть, да и Макси тоже... идём, я отдам тебе свой кораблик!

      - И не проси! Ни при каких условиях! Никогда!

     Кристина с возмущением тряхнула головой, и налетевший порыв прохладного ветра взметнул прядь светлых волос, упрямо падавшую ей на глаза. Девочка зябко куталась в старую кофту с обтрёпанными рукавами и дрожала от холода. Когда она взглядывала на Макси и Илинду, стоявших по колено в стылой воде, ей становилось ещё холоднее и хотелось скорее вытащить их оттуда.

     - В-общем, - заключила, недолго думая, она, - либо мы идём смотреть на Флинт, либо я возвращаюсь обратно. Вам решать. И что-то мне подсказывает, что правильнее всего было бы изобрести третий вариант - например, вернуться всем вместе. Потому что вы оба вымокли, на улице ещё довольно прохладно, а для того, чтобы заболеть - много ума не нужно.

     - Замёрзла, значит? - лукаво засмеялся Макси, бросил на волну свой кораблик и, зачерпнув полные пригоршни студёной воды, выскочил из канавы, взметнув тучу брызг. Кристи с диким визгом бросилась наутёк. Макси побежал догонять. Вода, которую он набрал, давным-давно уже просочилась сквозь пальцы, но он упорно продолжал делать вид, что ладони его полны через край и он не замедлит облить Кристину, стоит ему только догнать её. Кристи кидалась то в одну сторону, то в другую, чтобы убежать от него, Макси без труда угадывал малейшее её движение и бросался наперерез. Илинда тоже вылезла из воды и принялась дурачиться, бегая вместе с ними и не зная, кого ей ловить. Ей было так весело, как уже давным-давно не бывало.

     Наконец Кристина зацепилась ногой за корявую ветку, лежавшую в сухом бурьяне и скрытую от глаз, и без сил свалилась на землю. Илинда и Макси подбежали и помогли ей подняться.

     - Ну что, согрелась? - подмигнул ей Макси, ухватив её за руку и вздёргивая на ноги, - если нет - давай ещё погоняю!

     - Так ты... ты... специально?! - поразилась она.

     - Ну да, - захохотал он, - я специально! Я всего лишь погонял тебя немного, чтобы ты согрелась. Ведь стало же тепло?

     - Стало жарко! - возразила она и принялась обмахиваться поднятым с земли обломком тонкой доски; дыхание с трудом вырывалось у неё из груди, от быстрого бега в боку кололо.

     - Так это ж замечательно! Это просто здорово! - обрадовался Макси, - и мне - жарко. А тебе, Илли? Тоже? Ну, вот видите, как чудненько всё устроилось! И нет нужды возвращаться в приют для того, чтобы иметь возможность согреться, мы превосходно согрелись и здесь! У меня даже ноги успели высохнуть... осталось только обшелушить сухую грязь - и мыть не надо будет. И раз все мы согрелись, то вполне можем продолжать наше паломничество. Предлагаю маршрут: вдоль по берегу до висячего моста. Если мы сможем туда добраться.

     - Я первая! - Илинда побежала впереди, время от времени высоко подпрыгивая на бегу и взмахивая руками, словно пытаясь взлететь, Макси зашагал следом , и Кристине не оставалось ничего иного, как пуститься их догонять. Наконец впереди показались труднопроходимые чащи Флинта. Коричневые ветви деревьев, ещё не одевшиеся листвой, чуть сквозившие первой зеленью, возносились в высокое небо, отбрасывая хаотически переплетённые густые тени на влажную, как губка, землю. Слежавшаяся прошлогодняя листва, устилавшая всё вокруг толстым слоем, распространяла терпкий прелый запах и сухо шуршала под ногами, предохраняя их от соприкосновения с сырой, непросохшей почвой.

     То и дело путь преграждали буреломы, и приходилось обходить их, забирая то далеко вправо, то влево. Осенние и зимние бури оставили после себя немало беспорядков в виде поломанных ветвей и поваленных сухих деревьев.

     - Топорик бы мне сюда... - с сожалением проговорил Макси, отводя в сторону нависшие над самой землёй растопыренные, узловатые пальцы наполовину омертвелой ветки терновника, повисшей над самой тропинкой. Местами под деревьями встречались обширные снежные полосы и пятна - тёмные и грязные, с вмёрзшими в них бурыми листьями, с впитавшейся в них пылью и частичками земли.

     - Дорожку потом расчистить надо будет, - мимоходом заметил Макси, придерживая длинные ивовые ветви, словно занавесом закрывавшие тропинку, и пропуская девочек вперёд.

     - Вместе придём, - отозвалась Илинда.

     И вот наконец лесные чащобы расступились, и перед ними во всём великолепии предстала вздувшаяся река.


     Если воды Чёрной, бурные, неукротимые и шаловливые, весело неслись и искрились на солнце, нахально и безнаказанно захватывая всё новые и новые земли и подбирая на них всё, что ей только приглянётся, чтобы уволочь с собой, то старик Флинт продолжал дремать в своих берегах, словно и не замечая прихода весны. Его тёмные воды были по-прежнему недвижимы и безгласны, и единственное различие с летом состояло лишь в том, что теперь они наполняли берега до краёв, и те лишь неровными глинистыми краями выступали над водой где на фут, где на два - но никак не выше. Степенно и невозмутимо нёс Флинт свои вешние воды, и ни единым плеском, ни единым нескромным звуком не нарушал он сонной тишины своих владений, по которым пролегало русло. Лишь шумливые птички перепархивали с ветки на ветку, весело перекликаясь друг с другом.

     Ребята остановились под высоким раскидистым дубом, простёршим корявые ветви над самой водой. Они долго стояли на месте, молча глядя на глянцевито-коричневую поверхность реки, не тревожимую ни малейшей рябью, словно то не река была, а налитая до краёв чаша тёмного вина; река подступала чуть ли ни к самой тропинке, что убегала вправо и влево от того места, где стояли ребята, и была непривычно высока.

     - Вот здесь был привязан наш плот, - почему-то шёпотом проговорил Макси, указывая куда-то вниз.

     - Кристи, ты помнишь, какие высокие здесь берега? - так же шёпотом спросила Илинда, судорожно стиснув руку подруги и не отрывая взгляда от полноводной медленной реки, которая словно и не двигалась вовсе, - ты помнишь, какие головокружительные были обрывы, по середине которых бежит тропинка до моста? А сейчас тропинка - вот она, наравне с водой.

     Кристина молча кивнула и поёжилась, невольно отступив под сень дерева и потянув за собой Илинду, но та осталась на месте, тихонько выпустив её руку.
     - Футов двадцать пять-тридцать было... - проговорил Макси, мысленно прикидывая, насколько поднялась вода.

     Кристину снова передёрнуло. Она с трудом удержалась, чтобы не повернуть назад, и через некоторое время спросила:

     - Ну что, посмотрели, вроде бы... пора и честь знать... - она выдавила неловкий смешок и снова попятилась.

     Илинда и Макси голова к голове с возмущением обернулись и воззрились на неё.

     - Но мы же только пришли, - воскликнула Илинда.

     - И я ещё не успел сделать ни одного снимка, - поддержал её Макси.

     - А кроме того, мы ещё не были на мосту, а я до безумия хотела бы посмотреть, что там делается. И раз уж мы здесь, мы просто обязаны пойти и посмотреть... иначе я сегодня попросту не смогу уснуть, Кристи!

     - А я ещё неделю не смогу уснуть, потому что у меня перед глазами будет вставать эта мёртвая вода, - пробубнила себе под нос Кристина, нервно передёргивая плечами и зло косясь на своих спутников. Мысленно она ругала себя за то, что отправилась с ними, но и ругать себя толком она тоже не могла - она бы ни за что не посмела отпустить их одних в такое опасное место, она бы сейчас уже извелась и сошла с ума от тревоги, и всякие ужасы уже взломали бы ей череп изнутри, настолько много набилось бы их в её несчастную голову. Нет, конечно, как бы ни было отвратительно на берегу Флинта, но ей вне всяких сомнений было гораздо спокойнее здесь, чем в тиши и безопасности своей комнаты - здесь она по крайней мере знает, что с ними ничего не случилось, здесь они оба у неё на виду.

     Вот если бы ещё они отказались идти к висячему мосту...

     Но на это у неё не осталось надежды.

     Илинда и Макси вернулись на тропинку. Макси развязал холщовый мешок, который нёс на плече, вынул оттуда сухой кусочек чёрного хлеба, давным-давно припрятанный им для этой цели, и бросил в воду. По давней традиции, впервые посетив реку после её долгого зимнего сна, нужно было поднести ей угощение, чтобы она весь год была милостива к ним.

     Три пары глаз впились взглядом в корку, которая словно замерла, словно застыла на тёмной глянцевой воде... Плохо, если река выплеснет её на берег - значит, не по нраву ей поднесённый дар, а потому и милости от неё ждать не стоит... Долго, очень долго тихонько покачивалась на воде чёрная корочка, всё дальше отдаляясь от берега, и вдруг, размоченная наконец водой, с тихим бульканьем ушла под воду, словно чья-то жадная рука схватила её из глубины.

     Ребята вздрогнули и, побледнев от напряжения и волнения, переглянулись. Радостные улыбки появились на их лицах, и они наконец-то смогли перевести дух и расслабиться. Принял дядька Флинт их скромный дар, а значит, и бед им в этом году чинить не станет...

     Посидев какое-то время на корнях дуба, пластавшихся над землёй подобно пальцам гигантской пятерни, окончательно приведя в порядок дыхание и собственные мысли, ребята поднялись. Макси достал свою камеру и сделал несколько снимков. Девочки тоже захотели сфотографироваться возле поднявшейся реки. Макси долго и придирчиво смотрел в объектив, выбирая наилучший ракурс, после чего они осторожно, один за другим, направились по тропинке, убегавшей вправо, вившейся меж деревьями, росшими дальше по берегу, и кустами, что карабкались по склонам и цеплялись за край глинистого обрыва, едва поднимавшегося теперь над водой. Если и раньше было довольно жутковато шагать по этой тропинке, когда обрывистые берега взметались ввысь на десятки футов, то сейчас, когда за кустами, росшими по краю, почти вровень с берегом расстилалась мутная стылая речная вода, было ещё более не по себе - ведь каждый из них прекрасно понимал, сколько захваченной земли скрывается под её обманчивым спокойствием, какая страшная глубина таится под поверхностью этой непроницаемо-тёмной бездны...

     Чуть сквозящие первой зеленью кроны высоких деревьев, росших по берегам, смыкались высоко над головой, образуя свод над рекой, сквозь который сыпались солнечные пятна и полосы, бесследно тонувшие в мутном недвижном потоке.

     Ребята шли молча, внимательно оглядывая дорожку, чтобы ненароком не свалиться в реку, застывшую слева словно в ожидании чего-то... Справа от дорожки взметались ввысь угловатые, поросшие мелким кустарником и невысокими деревцами уступы уходившего вверх обрыва. Несколько раз им приходилось перелезать через поваленные стволы деревьев и торчавшие из земли корни деревьев, которые, казалось, вылезали из-под земли только затем, чтобы подгрести под себя осыпающуюся почву, не дать ей сползти в бездну.

     Говорить не хотелось. Дремучие берега Флинта словно поглощали все посторонние звуки, и даже их собственные шаги звучали глухо, словно не три человека идут, а ветер тихонько сухой травой шелестит...

     Широкое пространство поднявшейся воды не исчезало из виду и так и притягивало взгляды. Временами ребята останавливались, чтобы перевести дыхание и окинуть взглядом реку и деревья на непривычно низких её берегах. Так непривычно было видеть воды Флинта вровень с тропинкой, так волнительно...

     Илинда первая увидела мост. И остановилась перед большой мутной лужей, захлёстывавшей через край дорожки. Из лужи, там, где скрылась под водой изрядно подтопленная обочина, торчало несколько цепких терновых кустиков, старавшихся вытянуть свои веточки, приподнять каждую из них над поверхностью затопившей их реки.

     Вслед за Илиндой остановились и остальные.

     Футах в ста пятидесяти перед ними изогнулся дугой старый мост. Доски его потемнели от сырости, верёвочные канаты обвивали вбитые в землю деревянные столбы, подгнившие у основания, к которым вплотную подступила вода, прибивая к ним всякий сор.

     Центральные доски моста временами скрывались под проступавшей меж ними водой, и невидимое движение глубинных вод тихонько покачивало мост и словно норовило отнести его течением - да не пускали канаты, удерживавшие его на месте.

     - Здравствуй, мост, - прошептала Илинда, жадно скользя взглядом по каждой знакомой досочке и словно проверяя, все ли они на месте, не обломилась ли какая из них.

     Макси эхом повторил её слова.

     Кристина промолчала. Не любила она это место и не видела повода приветствовать его после стольких месяцев отсутствия. Ей казалось, что она могла бы ещё столько же времени обойтись без этого моста, до которого ей не было никакого дела. Она хмуро стояла за спиной подруги и с опаской поглядывала на сухой бурьян на краю берега, который тихонько подтопляла вода.

     Там, где они стояли, вода подступала к самому краю, время от времени перекатываясь через глинистый край и оставляя мокрые полосы, когда нехотя сползала обратно.

     Взглянув из-за плеча Макси, Кристина заметила, что дальше, к мосту, дороги не было. Лужи мутной воды, перекатываясь через край обрыва, затопляли тропинку то тут, то там, глина размокла и стала скользкой, и Кристина очень надеялась, что эти двое не станут пробовать перепрыгивать через них, чтобы добраться до самого моста. Да и что им на этом мосту делать? Посмотрели - и на том спасибо. "А если у них настолько мало мозгов, что захочется рискнуть и подобраться к мосту поближе... я сумею им воспрепятствовать, " - с мрачной решимостью пообещала себе Кристина, сжимая руки в кулаки и хмуря брови.

     Макси нашарил свою камеру, сделал несколько снимков и вдруг замер, вздрогнув и чуть не выронив её из рук. Илинда испуганно взглянула на него, но он лишь молча указал ей куда-то в сторону. Проследив его взгляд, она в ужасе застыла. Из-за ствола старого тополя, росшего на самом краю обрыва на той стороне, возле одного из столбов, на которых крепились верёвочные перила, выступила тоненькая фигурка в коричневом платьице, длинной пуховой кофте знакомого светло-розового цвета и в сандалиях на тонкой подошве.

     Илинда узнала Мишель.

     Не замечая ребят, Мишель ступила на расшатанные доски висячего моста, какое-то время подержалась за перила, затем отпустила их и, прикрыв глаза и подняв лицо к солнцу, раскинув руки, пошла по мосту, осторожно нащупывая ногой очередную досочку, прежде чем ступить на неё. Доски заскрипели на разные голоса, но девочка только рассмеялась - громко, заливисто, свободно... как рассмеялась бы та, прошлая Мишель... которой больше не было.

     Илинда в ужасе прикусила сжатые в кулак пальцы, чтобы не закричать. Глаза её расширились от страха, сердце сильно толкнулось в рёбра и словно перестало существовать, дыхание пресеклось. Макси стоял рядом и не шевелился.

     - Только молчи, - хрипло прошептал он не своим голосом, стиснув руку Илинды, - ни в коем случае... нельзя... она как лунатик... если её сейчас напугать...

     Кристина тихонько осела на землю сзади них - ослабевшие ноги подогнулись и перестали её держать. Она нашарила обочину и с трудом присела на неё, вцепившись побелевшими пальцами в пучки жухлой травы, которой порос высокий склон обрыва, поднимавшийся за её спиной и нависавший над жавшейся к нему дорожкой, которая вилась по самой его середине. Кристи не сводила огромных, широко раскрытых зелёных глаз с Мишель, которая беззаботно шла по полузатопленному мосту - так, словно разгуливала по площади. Она медленно приближалась к самому опасному участку моста - к середине, через которую захлёстывали тёмные речные струи. Наверняка, доски стали скользкими в воде... возможно, они уже успели покрыться налётом той же зеленоватой скользи, что покрывала сваи у основания...

     Илинда дёрнулась было вперёд, но Макси перехватил её, безжалостно закрыв ей рот ладонью, чтобы она не смогла крикнуть, и удержал на месте.
   
     Почувствовав, что вода промочила ноги, Мишель нащупала руками перила и пошла дальше, держась за них, но по-прежнему не открывала глаз. Она миновала самый опасный участок моста и снова отпустила верёвку. Минуту спустя она оказалась в полной безопасности на этом берегу.

     Открыв глаза, она посмотрела назад, на проделанный ею путь, и с восхищением засмеялась, тряхнув своей медной гривой, струившейся по плечам, и радостно захлопав в ладоши.

     - Смогла! Я смогла! - счастливо восклицала она, - я смогла! А значит, я и всё остальное смогу!

     Она легко спрыгнула на участок берега, который ещё не был подтоплен и, весело насвистывая и пританцовывая на раскисшей глинистой почве тропинки, стремительно перескакивая лужи, выбралась на сухое и надёжное место. И вдруг взглянув в сторону, увидела в нескольких шагах от себя на тропинке Макси, Илинду и Кристину, которые, не двигаясь и не шевелясь, смотрели на неё совершенно безумными глазами.

     Она вздрогнула, словно её ударило молнией, и остановилась, ухватившись за ветку ветлы, преградившей ей дорогу. Какое-то время они стояли молча, и каждый старался прийти в себя: одна - от неожиданности встречи, другие - от шока от увиденного. Наконец Илинда, опомнившись, шагнула вперёд, опасаясь, что ватные ноги не смогут её удержать, и сложив на груди руки, хрипло прошептала:

     - Мишель!

     Её голос вмиг отрезвил Мишель.

     Глаза её злобно вспыхнули и стали узкими, как два лезвия, она громко, презрительно фыркнула, быстро обошла их и торопливо направилась по тропинке обратно, ни слова им не сказав.

     - Она решила, что мы шпионим за ней... - потерянно проговорила Илинда, глядя ей вслед полными слёз глазами и всё никак не в состоянии поверить, что всё обошлось, что ничего ужасного не случилось, что Мишель по-прежнему жива и здорова и никакая опасность ей больше не грозит.

     Макси обхватил её за плечи и решительно усадил рядом с Кристиной, продолжавшей отупело сидеть на обочине. Помедлив, и сам сел рядом с ними. Прислонившись спиной к стволу росшего сзади дерева, он почувствовал, как трясутся его руки, и торопливо опустил на сухую дерновину камеру, боясь, что не сможет удержать её, выронит и разобьёт ненароком, или, что ещё хуже, уронит в реку.

     - Нам всем нужно прийти в себя, прежде чем мы двинемся в обратный путь, - дрожащим голосом заявил он, и никто не посмел ему возразить.

     Долгие четверть часа длилось молчание, которое никто не смел прервать.

     Наконец, в полной тишине, нарушаемой только посвистом птиц да шорохом ветра высоко в ветвях, прозвучал голос Кристины.

     - Ну и глупо, - с гневным презрением бросила она, сердито засопев и швыряя в воду ком земли, рассыпавшийся в воздухе и дождём мелких камушков и песчинок с тихим шелестом осыпавшийся в воду у берега.

     - Что - глупо? - хрипло переспросила Илинда, повернув к ней голову и уставившись на неё тяжёлым, усталым взглядом. Её знобило. Казалось, только сейчас она осознала, насколько холоден и свеж дующий с реки ветерок, и что она - босиком. Она вдруг вытащила из кармана свои драные чулки и замёрзшими, негнущимися пальцами принялась натягивать их на занемевшие ступни. Следом надела ботинки и с ожесточением принялась шнуровать их. Макси помедлил, потом тоже обулся.

     Кристина, проследив за ними взглядом, усмехнулась и проговорила:

     - Давно бы так... а то - жарко им... А она такая же ненормальная, как вы оба. Но если хоть один из вас осмелится сейчас ступить на доски моста, я... я просто спрыгну в реку. А теперь идёмте отсюда. Я не могу здесь ни секунды больше находиться.

     Кристина первая поднялась и решительно направилась обратно, хватаясь за кусты и ветки деревьев для надёжности.

     Илинда и Макси, не говоря ни слова, молча потянулись за ней.

     Ни одному из них и в голову бы не пришло повторить подвиг Мишель. По крайней мере, на глазах рассерженной Кристины.


     - Мишель... Мишель, зачем ты это сделала?..

     Ночью Илинда долго лежала без сна.

     Она никак не могла уснуть. Стоило ей закрыть глаза, как перед глазами неизменно белой молнией вспыхивала страшная картина - Мишель, которая беспечно вышагивает по заливаемому вешней водой хилому мосту. Идёт, раскинув в стороны руки, закрыв глаза и улыбаясь... Вздрагивая всем телом, Илинда вскакивала и садилась на постели, стараясь унять бешено колотившееся сердце. Она весь вечер порывалась заговорить с Мишель, стребовать с неё обещание, что больше никогда, никогда не станет она поступать так, как поступила сегодня... и не могла. Только она намеревалась заговорить, как Мишель вскидывала голову и отворачивалась, словно чувствуя её намерение и желая устраниться, презрительно передёргивала плечами, а то и вовсе отходила в сторону или затевала с Юли какой-нибудь разговор. И Илинде приходилось выжидать другого подходящего момента. Который она снова по какой-то причине упускала.

     Весь вечер она следила глазами за Мишель, словно опасалась, что отведи она от неё взгляд - и та немедленно отправится на висячий мост, нарочно оступится, упадёт в ледяную весеннюю воду и утонет, навсегда исчезнет из жизни.

     Ей было страшно заговорить с бывшей своей подругой - потому что ей казалось, что та просто пошлёт её далеко и надолго и не станет слушать её. К сожалению, в последние полгода Мишель совершенно отдалилась от них, её словно бы уже не было с ними, она просто перестала быть... И всё же она была. Она по-прежнему была для Илинды, которая не могла и не хотела смириться с тем, что Мишель ушла от них. Илинда отчаянно желала помириться с ней... но этого не желала сама Мишель. Мишель желала держаться от них подальше.

     И когда уснула Юли, когда уснула Кристина, которая в этот вечер также была весьма немногословна - настолько поразил и её этот случай на реке, когда затихла в своём углу Мишель... Илинда села на кровати и спросила:

     - Мишель... почему? Для чего?

     Ответом ей послужила тишина. Но она знала, чувствовала, что Мишель ещё не спит. И она не намерена была довольствоваться этой тишиной, она решила во что бы то ни стало добиться ответа, вызвать её на серьёзный разговор, заставить поверить, что она на самом деле дорога им всем; намерена была лишний раз повторить, что не оставит попыток переломить её упрямство и однажды заставит её вернуться к ним, своим друзьям.

     Она немного повысила голос, постаралась взять себя в руки, и сказала:

     - Мишель, я прекрасно знаю, что ты не спишь. Ты не хочешь разговаривать со мной... ты отчего-то меня возненавидела... но я не в обиде. Ты заблуждаешься, а, следовательно, я не имею права ни злиться, ни обижаться на тебя. И я хочу, чтобы ты знала: ты по-прежнему мне дорога. И всегда будешь дорога. Мы двенадцать лет были вместе, Мишель! Мы ели с одной ложки, мы накрывались одним одеялом и делили одну пару обуви на двоих... Мы делили каждый кусок... мы без раздумий вступались друг за друга, если кто-то имел несчастье обидеть нас, и не имело значения, насколько обидчик сильнее... Мы готовы были драться друг за друга до последнего! А что теперь? Что изменилось? И отчего? Мы были одной семьёй: ты, я, Макси, Кристина... и даже Панчо с Юли! Мы были как одно целое! Да, мы ссорились, обижали друг друга, мирились... Но попробовал бы кто-то со стороны хотя бы словом худым задеть ту же Юли... любой из нас мигом вступился бы за неё! То, что не мог разбить никто посторонний, разбила ты, сама, своими собственными руками, настолько походя... Только потому, что ты сочла, что у тебя появилась реальная возможность обрести другую семью? Ты считаешь, что обрети ты её, и она станет более настоящей, чем та, которую ты уничтожила? Не будет. Не будет, пойми это, Мишель! Ты никогда и никому не будешь нужна сильнее, чем нужна нам. По крайней мере - мне. И никто не станет любить тебя сильнее нас. Ибо мы на самом деле родные и близкие люди, мы вместе чуть ли ни с рождения, у нас были общие беды и общие радости, и ближе этого ничего на свете быть не может! И ты так запросто могла бы променять нас... на неизвестно что?.. Ты в самом деле смогла бы... ответь?

     Долгое молчание повисло в воздухе, который, казалось, был наэлектризован отчаянными словами Илинды, и наконец, средь полной тишины раздался спокойный голос Мишель, лишённый каких бы то ни было эмоций:

     - Я уже это сделала. Неужто ты до сих пор не поняла? Я уже изгнала из своей жизни всё, с вами связанное. Потому что не нужна мне фальшивая, придуманная семья... у меня будет настоящая. Или не будет никакой.

     - Мишель... опомнись! – умоляющий голос Илинды взвился, и Мишель тутже оборвала её:

     - Замолчи. Разбудишь девчонок. И оставь меня в покое. Я свой выбор сделала. Согласись, я имею на это право. Ваше дело - сторона. Вот и держись в стороне, пока тебя не трогают.

     - Не могу я держаться в стороне!

     - Твои проблемы!

     - Мишель...

     - Оставь меня в покое. И вообще, я хочу спать.

     - А сегодня? Что ты делала на мосту?

     - Что видела. Вы шли за мной следом... вы специально шли за мной? Надо же… а я вас и не заметила. Но раз вы там были, раз вы шпионили за мной... вы должны были видеть и то, что когда я переходила по мосту в первый раз, на ту сторону... первое, что я сделала - я выбросила в реку фотоальбом, который подарил мне Макси. Вместе со всеми фотографиями. Скорее всего, вы не поняли, что это был альбом, потому что он был завёрнут в бумагу… иначе ты первым делом спросила бы про него. Я выбросила альбом в реку, да! Вместе со всеми нашими общими фотографиями! Вместе с фотографиями, на которых нет никого из вас! Все, все фотографии я выбросила, уничтожила, утопила в водах Флинта… вместе с прошлой своей жизнью… которой самое место в речных волнах!

     - Зачем?!. - Илинда испытала настоящий шок; она почувствовала, как зашевелились волосы на затылке.

     Они не знали, что Мишель на мосту. Они понятия не имели, что встретят её там. Не знали! И тем более не могли знать, что она сотворила такую страшную вещь... Подумать только! Выбросить в реку единственное, что ещё оставалось у неё от прежней жизни... Они не видели этого! Они появились у моста гораздо позже, пришли уже после того, как экзекуция была совершена. Они понятия не имели о том, какое бесчеловечное преступление она совершила.

     - Затем! Мне не нужно ничего из моего прошлого! В своей душе я уничтожила его давным-давно... а сегодня я уничтожила последнее вещественное доказательство этого прошлого, последнее связующее звено! Мне не нужны приютские фотографии! Мне не нужны приютские друзья! Мне не нужны приютские воспоминания! И сегодня я подарила их Флинту. Прежняя Мишель сегодня умерла, умерла окончательно! Она утонула вместе со своим альбомом! Нет её больше! Та Мишель, которая жила в сиротском приюте, носила обноски с чужого плеча и воровала с чужих огородов, чтобы прокормиться… Та Мишель, которую подкинули в сиротский приют, задумав лишить её права на существование! Так вот… Нет больше этой Мишель! Давным-давно нет! И никогда больше не будет, заруби себе на носу! А я... я не имею ничего общего ни с ней, ни с вами!

     - Неправда! Что бы ты ни сделала, - взволнованная до глубины души, Илинда совершенно забыла о спящих подругах, и говорила громко и быстро, торопясь высказать теснившиеся в голове слова, напиравшие друг на друга и срывавшиеся с её губ словно бы помимо её воли, - ты не сможешь умереть, чтобы родиться вновь другим человеком! Что бы ты ни говорила и ни делала, ты не утонула, ты жива, и ты - всё та же Мишель Иллерен, которую мы знаем и любим! Ты можешь выбросить в реку фотографии... но каждая из них останется в твоей памяти, останется навека, что бы ты ни думала, что бы ты ни воображала себе! Пусть сейчас ты этого ещё не осознала… осознаешь! Придёт время… наступит момент, когда ты заглянешь в собственную душу и увидишь там ту же Мишель, какой ты была раньше, до появления в нашей жизни этой проклятой Веронцо! Поверь, придёт это время! И ты не властна ничего изменить в своём прошлом – оно было, и было таким, как было! Его нельзя изменить… его невозможно переделать… его незачем уничтожать! Сейчас ты можешь воображать, что утопила собственную жизнь в водах Флинта, ты можешь упиваться собственным всемогуществом… нет у тебя никакого всемогущества! Это только мираж! Это иллюзия, и она не замедлит развеяться, как летний туман поутру... Не надейся! Нельзя начать жизнь заново... можно только продолжить её!

     - Вот я и продолжу... с чистого листа! - нехорошо улыбнулась Мишель, угрожающе обнажив крепкие белые зубы, блеснувшие в темноте; голос её дрожал от напряжения, когда она перебила Илинду, решив, что выслушала достаточно её вздорного пустословия, решив, что пора заставить её замолчать, - я вырвала все исписанные ранее страницы... их попросту нет больше в книге моей жизни... и буду писать с того места, на котором остановилась... но совершенно другим почерком.

     - Зачем ты так?!

     - А вы зачем ходите за мною следом?! – Мишель окончательно потеряла терпение, - увидели, что я направляюсь к берегу Флинта, и побежали следом?.. Что вы делали у моста? Следили за мной, да? А я и не заметила, пока не наткнулась на вас... зря! Зря вы меня пасёте! Я не вернусь к вам! Вы мне смешны, вы мне неинтересны... вы мне до жути, до дрожи мешаете! Неужто ты не понимаешь, мадам Веронцо не любит тебя! Ты ей отвратительна! А раз ей – то и мне! Да, и мне тоже! Неужто ты считаешь, что я продолжу общаться с вами, похоронив единственную возможность… чего ради?! Ради кого?.. Ради вас троих? А вы мне нужны? Что можете дать мне вы?! Голытьба… приютское отребье… сборище нищебродов… Нет, я достойна большего… Я достойна лучшей участи… Я заслуживаю, чтобы мне досталась доля более привлекательная… чем сиротский приют! Моё настоящее и будущее – мадам Веронцо. Только она и никто больше. И вам нет места рядом со мной. Неужто ты вообразила, что я сменяю её… на тебя и твоё приютское племя?! Я видеть вас никого не хочу! И слышать - тоже! И если ещё только раз я увижу, что вы шпионите за мною... вы все об этом сильно пожалеете! И больше не смей заговаривать со мной... мне противен сам голос твой! И если сейчас ты произнесёшь хотя бы слово... хотя бы слово! - я выпрыгну из окна! Просто тебе назло! Просто, чтобы ты наконец замолчала!

     Илинда вынуждена была оставить свои попытки образумить подругу. Она долго сидела на кровати в полной темноте, поджав под себя заледеневшие босые ноги и сжимая дрожащие руки, пытаясь сладить с пресловутой дрожью, сотрясавшей её с головы до пят, но волнение не унималось, а захлёстывало её всё сильнее и сильнее, и под конец оно нахлынуло единой волной, всё сметая на своём пути, и Илинда уткнулась в подушку и горько заплакала, стараясь слезами облегчить своё горе. Ибо потерю Мишель она воспринимала как самое тяжкое горе... сравнимое лишь с потерей Дмитрия Ламского. Которого она потеряла давным-давно. Который ушёл от неё первым из её немногочисленных друзей.

     Сначала ушёл Ламский.

     Теперь - Мишель, которая увела за собой Юли и Панчо. Ну, о последних двух она и не жалела...

     Остались они втроём - Илинда, Макси и Кристина. Кого ей предстоит потерять завтра? И каким образом?..

     Или, даст Бог, на этом её потери закончатся?..


     Наступили жаркие, солнечные дни.

     Завершилось половодье. Реки вернулись в свои берега.

     В степях вскинулись к солнцу травы, стремительно поднявшиеся высоко и вольно, быстро и как-то незаметно оделись листвой деревья, песчаные берега покрылись жёлтыми чешуйчатыми цветами мать-и-мачехи, спешившей отцвести прежде, чем появятся из земли её широкие листья.

     В приютском дворе, в густой мураве возле ворот, под тополями, один за другим распускались одуванчики, казавшиеся крошечными солнышками, светившими с земли, и с каждым днём их становилось в десятки, в сотни раз больше, пока однажды за ними совершенно не стало видно мураву. Лужайки вокруг приюта стали совершенно золотыми от одуванчиков. Дети рвали их, но их с каждым часом распускалось всё больше и больше; дети рвали их, плели венки, устроившись в тени тополей, на мягкой траве, и соревновались, у кого получится красивее и аккуратнее; девочки целыми днями щеголяли в этих венках, а к вечеру, когда цветы начинали увядать и закрываться, пускали их плыть по реке. Река подхватывала венки, шаловливо колыхала их на волнах, и быстро уносила течением, цепляя за прибрежные травы, высовывавшиеся из сверкающей воды, и каждая девочка свято верила, что именно её венок поймает и наденет самая красивая русалка из тех, что населяют подводный мир; наденет на русалочий праздник, когда в полнолуние, в ясную и тёплую ночь, все они выйдут на берег петь песни и водить хороводы при луне. И каждая девочка мечтала хоть одним глазком посмотреть, как они танцуют, и тайком отрезать прядь зелёных русалочьих волос - на счастье... но ни одна не решилась бы отправиться в лунную звёздную полночь на прибрежные луга.

     ... Кристина сидела в тени обрыва на пляжике. Рядом с ней лежала большая охапка только что сорванных одуванчиков, которые она насобирала в приютском дворе и принесла с собой к реке, чтобы сплести венок и сразу пустить его по волнам, не дожидаясь, пока он увянет. Ей казалось, что русалкам должно быть обидно, когда им дарят то, что уже пришло в негодность. Она считала, что подарок должен быть подарком - настоящим, полновесным и щедрым, на то он и подарок. Тогда и милости особой можно ожидать в ответ.

     Она сосредоточенно вплетала один цветок за другим, стараясь располагать их таким образом, чтобы не оставалось меж жёлтыми пушистыми головками ни единого просвета, через который можно было бы увидеть заплетённые в косу стебли. Она с головой ушла в работу.

     Посреди пляжика весело потрескивал огонь, взметая в синее небо снопы весёлых искр и время от времени взвихряясь клубами дыма прямо в лицо тем, кто сидел у костра, заставляя их отворачиваться и жмурить глаза.

     Над огнём висел котелок, в котором булькала грибная похлёбка, заправленная душистыми травами.

     Вчера ребята тайком выбрались в лес и нарвали много грибов. Часть их они развесили на нитки на ракитах, чтобы просушить, часть вымыли и почистили и отложили, спрятав в кустах, - вечером они собирались навестить Митрофана, вот ему гостинец будет. А то с пустыми руками идти к старику в гости было не совсем удобно.

     Вчера была пятница, и радостное оживление, сопутствовавшее ребятам с самого пробуждения, не оставляло их ни на секунду, а после пяти часов, когда из приюта ушла мадам Веронцо и все её приспешники, оно превратилось во всеобщее ликование и торжество. Именно потому, что настали долгожданные выходные, когда в приюте не будет никого, кроме дежурных воспитателей и поварихи, можно было без опаски пойти побродить в степи или в лесу. Макси повёл своих подопечных за грибами. Недавно были дожди, и грибов наверняка наросло великое множество. Илинда и Кристина с удовольствием согласились. Их ожидания оправдались в большей степени, чем они предполагали - грибов было так много, что им не пришлось обшаривать поляну за поляной, и они за четверть часа набрали полные корзины и ещё про запас несколько лукошек под иву припрятали, чтобы вернуться за ними позже.
 
     Илинда невольно вспомнила, как они с Ламским точно так же прятали под ивой грибы, которых собрали великое множество и не смогли унести сразу. Вспомнила, как они с Макси и Мишель потом несколько раз нагружали корзины, чтобы перенести богатую добычу на пляж и распределить - что пожарить, что сварить, а что навесить на нитки и отправить сушиться. Кажется, и ива была та же самая - невысокая, с буйным переплетением ветвей, за которыми не было видно ствола, со светлой серебристой листвой... Дерево то же самое, грибы те же самые... вот только люди... Илинда стала на несколько лет старше, и Макси тоже. Ламского давным-давно нет рядом. Теперь нет и Мишель. Зато появилась Кристина. Всё перемешалось... как в замысловатой головоломке. Какие-то куски непоправимо выпали из общего целого, оставив зияющие пустые места, которые нечем да и незачем было заполнить, что-то добавилось, прилепилось с уголочка...

     Глядя на то, как кипит в котелке вода, в которой всплывают почерневшие, сморщившиеся  грибы, Илинда тяжело вздохнула, и на лицо её набежала глубокая тень. Дорого бы она дала, чтобы Мишель сейчас появилась на краю обрыва и кубарем скатилась вниз, подсев к костерку и напустившись на них с возмущением, что, мол, не выйдет у них без неё пировать... Будь она уверена, что Мишель согласится пойти с ними на берег, она тотчас вскочила бы с места и без единой остановки добежала до приюта, она взбежала бы по лестнице и ворвалась в комнату номер двенадцать, чтобы позвать её на реку. Но Илинда знала, знала наверняка, что Мишель посмотрела бы на неё, как на идиотку, и только лишний раз в раздражении накричала бы на неё, посмей она подойти к ней с каким бы то ни было предложением, и непременно закончила бы свою речь неизменным: "Я ненавижу тебя и твоих, я вас ненавижу!" И как к ней подступиться? Да и зачем? Ведь ей они давным-давно поперёк горла... ей они не нужны. Стоит ли навязываться? Стоит ли унижаться впустую?

     - Ты что, не слушаешь меня? - затеребил вдруг её Макси, поймав её за руку, и она вздрогнула, виновато на него посмотрев и осознав, что и в самом деле отвлеклась на свои невесёлые мысли и перестала слушать, о чём ей рассказывал товарищ, - о чём задумалась-то, а?

     Его чёрные глаза смеялись, и Илинда выдавила улыбку, которая показалась на её лице и торопливо исчезла, слиняла с него, как бледное негреющее солнце с хмурого неба осенью. Не желая показать, как сильно она расстроена, Илинда принялась судорожно выискивать тему для разговора, но ни одна стоящая мысль не приходила ей в голову, не спешила на выручку. Мельком взглянув на Макси и задержав взгляд на его лице, она вдруг поняла, что старого друга обмануть не так-то легко. Он сразу почувствовал, как испортилось её настроение, стоило ей только взглянуть на него.

     - О чём ты думала? – настойчиво спросил он, заглянув ей в глаза и перестав улыбаться.

     Илинда промолчала, виновато отвела взгляд в сторону. Она прекрасно знала, что расскажи она ему, о чём думала, и он снова примется отчитывать её, повторять, что давно пора выбросить из головы касающуюся Мишель дурь… и будет совершенно прав. Разумом она прекрасно осознавала его правоту… но упрямое, глупое сердце, причинявшее ей так много неприятностей, не желало слушать доводов разума и, тем более, соглашаться с ним; сердце твердило своё. И не прислушиваться к нему было так же невозможно, как не дышать.

     Макси невесело усмехнулся.

     - Впрочем, я знаю, о чём, - пробормотал он, согнав с лица усмешку, - но советую тебе выбросить эти мысли из головы и не портить себе настроение. Запомни: каждый сам выбирает свой путь. Она свой путь выбрала. Выбрала сама. Выбрала осознанно. И пора о ней забыть. Как она о нас забыла. Слышишь?
 
     Илинда молча кивнула и прерывисто вздохнула, наморщив лоб.

     - Понимаешь, Макси... - попробовала было объяснить она, поддавшись внезапному искушению вывернуть свою душу, поделиться с кем-нибудь тяжестью, залегшей на сердце и не дававшей ей покоя, - мне, должно быть, приходится труднее всех... Тебе никогда особо не нравилась Мишель, Кристина её с самого начала презирала и на дух не выносила... А я... я по-своему её любила. Потому что я знаю её гораздо лучше, чем любой из вас. Я и сейчас её люблю, несмотря на то, что она вбила себе в голову, что должна отделиться от нас. Если бы это решение сделало её на самом деле счастливой - да, тогда я смогла бы отступиться и уйти, смогла бы смириться с её решением. Но она несчастна, Макси! Она в тысячу раз несчастнее сейчас, чем была раньше, но она сама этого не понимает, а я не могу ей объяснить... И будет ещё несчастнее... даже если в конце концов она добьётся своей цели! Потому что Веронцо – недобрая, и не будет Мишель счастья, если та заберёт её к себе! Не будет ей счастья… с этим я не могу смириться, это не даёт мне покоя! У меня за неё душа болит, не за себя!

     Макси долго сидел молча, обдумывая услышанное, потом ободряюще похлопал её по плечу и промолвил:

     - И тем не менее, она имеет право быть несчастной, если хочет быть несчастной.

     - Да она вовсе не этого хочет! Она, наоборот, думает, что будет счастлива... а она не будет! Она заблуждается! - в отчаянии воскликнула Илинда; почувствовав, как странным холодом свело пальцы, она торопливо опустила руки на горячий коричневый речной песок, палимый жарким степным солнцем, и принялась нервно пересыпать его, задерживая в ладонях, чтобы немного согреть их.

     - Значит, нужно подождать, - философски изрёк Макси, пожав плечами, - совет короткий, но более разумного я придумать не могу.

     - Подождать… - прошептала Илинда, повторяя его слова, - подождать…Чего подождать?

     - Подождать. Когда её заблуждение развеется. Должно же оно когда-нибудь развеяться!

     - Да ведь годы могут пройти! Макси! Долгие, долгие годы! Как смириться с этим?! Как это принять?!.

     - К сожалению, всё, что ты можешь для неё сделать - это ждать. А больше - ничего. Не хочешь ждать - не жди. Просто выброси её из головы и предоставь ей идти той дорогой, на которую она ступила. В конце концов, на каждой дороге полно развилок и поворотов, и если ей судьба однажды вернуться к нам... что ж, она найдёт нужный закоулок. Если же нет... то и направлять её бессмысленно. А пока... выброси Мишель из головы хотя бы на эти выходные, ладно? Давай не станем огорчаться из-за неё больше, чем она того заслуживает. Сегодня у нас праздник, так давай веселиться! Смотри, похлёбка уже, должно быть, готова... Сейчас от души наедимся, чайку попьём... а вечером к деду отправимся - то-то он обрадуется, ведь в этом году мы у него ещё не были... А Кама! А Людовик! Неужто забыла?..

     Илинда и впрямь совершенно забыла о том, что они собирались в гости. При мысли о Митрофане, с которым они полгода не виделись, при воспоминании о лошадях сердце её радостно подскочило в груди, и глаза зажглись по-новому. Она постаралась выбросить из головы удручающие мысли, чтобы не портить себе настроение больше, чем оно уже испортилось, и, взглянув на товарища, торжественно пообещала, что сегодня больше не станет хандрить. Ведь сегодня у них самый настоящий праздник, лучше которого и быть не может… Макси одобрительно рассмеялся и заявил:

     - Вот видишь, всегда нужно стараться думать о приятном. Оно и на душе радостнее станет. А ты грустить повадилась... успеется ещё погрустить... когда-нибудь потом. А пока... кто проголодался?

     Проголодались все.

     Кристина моментально побросала свои цветы, швырнула в тенёк сплетённую до половины жёлтую косичку, которую не успела замкнуть в кольцо, и, взметнув босыми пятками раскалённый песок, подсела к котелку, который Макси установил в стороне от костра, чтобы дым не лез в глаза, чтобы не несло от него нестерпимым жаром.

     Ребята дружно взяли ложки и принялись по очереди зачерпывать горячее, пахнущее лесом и костром, вкусное варево, в котором было так много грибов, что можно было поставить в котелок ложку и не торопясь сосчитать до десяти, прежде чем она погрузится на дно. Сверху в котелке плавали сизые хлопья пепла, но ребята привыкли к таким мелким неудобствам и не обращали на них ни малейшего внимания. Ели молча, не перебивая аппетита разговорами; только ложки глухо постукивали о края котелка.

     Впервые за эту весну им удалось развести костёр, чтобы приготовить себе обед. Не потому, что теперь они не могли каждый вечер проводить в степи, как было раньше, до появления в приюте мадам Веронцо; они не жгли костра в этом году только потому, что им нечего было положить в котелок. Картошку достать становилось всё сложнее и сложнее; после того, как несколько лет назад был обнаружен прорытый ими тайный лаз в кухонный подвал, где хранились овощи, после того, как руководство приюта прекратило напрасные розыски злоумышленников и вынесло решение удвоить контроль за школьной столовой, туда стало почти невозможно проникнуть и большей частью приходилось довольствоваться подножным кормом. Летом их выручали грибы, рыба, ягоды. Конечно, не брезговали и овощами и фруктами, которые удавалось добыть нечестным путём. А кроме всего прочего, летом для них всегда были открыты гостеприимные двери старика Митрофана, который выставлял на стол все свои запасы, чтобы получше угостить своих подопечных. Впрочем, они неустанно работали на его огороде, и угощал их старик тем, что сами они же и вырастили.

     Зимой, когда погода выдавалась помягче, большей частью в субботние и воскресные дни, когда можно было безнаказанно сбежать из приюта, когда на базаре яблоку негде было упасть от наплыва покупателей, толпившихся вдоль деревянных рядов с навесами, битком забитыми самым разным товаром, Макси частенько отправлялся на рынок и возвращался с краюхой хлеба, кульком карамели, добрым шматом солёного с чесноком сала или с довольно-таки приличным куском окорока, которые он украдкой проносил мимо попадавшихся в холле и в коридорах уборщиц, воспитателей и ребят и прятал в чулане под лестницей, где они втроём тайком и угощались. Первое время Илинда честно припрятывала лучшие куски для Мишель, но после того, как та, брезгливо отвергнув очередное приношение, принялась дотошно допытываться, в какой лавочке она это украла, и пригрозила немедленно сообщить мадам, что Илинда промышляет воровством и пытается и её в это втянуть, она оставила свои попытки поделиться с подругой. И всё же, всякий раз, когда она подносила ко рту конфету или ломтик сала на куске хлеба, ей становилось совестно оттого, что они едят одни, а Мишель где-то в стороне. Конечно, она прекрасно знала, что голодной Мишель теперь не бывает, её усердно подкармливает сама мадам, но совесть по-прежнему упрекала её за то, что она не делит свою порцию на двоих.
 
     Макси решительно запретил Илинде посвящать Мишель в то, что он, как в былые счастливые времена, подворовывает на базаре и что они раз в неделю или в две недели могут позволить себе устроить небольшую пирушку в чулане, набивая желудок чем Бог пошлёт. Илинда и сама понимала, что ни к чему хорошему такое откровение не привело бы - она помнила, как пытала её Мишель, стараясь вызнать, откуда у неё булка с сыром, половинкой которой она хотела поделиться. Кристи назвала Илинду дурой и сильно рассердилась на неё, когда ей стало известно, что та предлагала Мишель булку.

     - Макси ради этой булки сильно рисковал, а ты... она же запросто пойдёт и сдаст всех нас, об этом ты не подумала? Тоже мне, нашла голодную... успокой свою совесть, она отнюдь не голодает, о ней почище твоего заботятся! – гневно высказывала она, - мадам её пирогами кормит да мясными тефтелями, и Мишель, заметь и запомни, ни разу не предложила тебе хотя бы кусочек от этого пирога, не то что половину. И не предложит! Потому что она теперь думает только о себе! Ещё раз узнаю, что ты пыталась подкормить её... я всё расскажу Макси, Илинда Илини, а уж он-то вправит тебе мозги!

     Илинда не произнесла ни слова в ответ на обличительную тираду, прозвучавшую из уст Кристины. Может быть, промолчала она просто потому, что ответить ей было нечем - всё, что высказала Кристи, было сказано жёстко и резко, но каждое её слово было безусловной правдой. Мишель и впрямь ни разу не предложила ни кусочка своим соседкам, лишь изредка оставляла для Юли то, что сама не могла доесть. Для Мишель теперь и впрямь не имело никакого значения, голодны её бывшие друзья или сыты, ей не было до них никакого дела. Единственное, с чем Илинда не могла согласиться, так это с утверждением Кристины, что Мишель, как бы худо она сейчас к ним ни относилась, была способна их сдать. Никогда бы она не выдала их мадам Веронцо! Никогда, ни при каких условиях! Почему-то в этом Илинда была уверена. Но возражать Кристине она не стала, считая, что нет смысла доказывать ей что-либо, всё равно она останется при своём мнении, всё равно лишний раз назовёт её дурой... этим дело и закончится.

     В сильные морозы и в снегопады ребятам приходилось сидеть впроголодь, довольствуясь только той едой, что получали в приютской столовой.

     Исключение составляли рождественские и новогодние празднества, когда благодаря милосердию жителей Кентау каждый из них на какое-то время наедался до отвала.

     «Слава Богу, - думал каждый из них, когда задули влажные мартовские ветры и зазвенела за окном капель, - ещё одна зима миновала, ещё один полуголодный сезон остался позади. Теперь будет намного легче - лес и речка прокормят.»

     Лес, речка... и старик, который ждёт их со дня на день в своём маленьком домике за рекой.


     Вода была очень холодной, когда они переходили вброд реку.

     Сильное течение сбивало с ног и норовило оттеснить их с подводной дорожки в сторону,  речная вода сверкала вокруг, словно раздробленное на миллион мельчайших осколков зеркало, брошенное под солнцем, завивалась вокруг ступней, коленей, тянула куда-то в сторону.

     - Ой, у меня кружится голова! - засмеялась Кристина, остановившись и ухватив за плечо Макси, оказавшегося рядом.

     - А ты на воду не смотри, - посоветовал он, - она слишком быстро бежит, и солнце ярко светит, отражаясь в волнах, а потому и голова кружится, если долго вниз смотреть. Смотри вперёд... вот, допустим, на те берёзы на берегу... или на прибрежный песок... и увидишь, голова мигом пройдёт.

     Макси тащил две тяжёлых корзины с грибами, девочки несли ещё по корзинке. Они радовались тому, что скоро встретят деда, с которым не виделись целую зиму, и не уставали представлять, как он обрадуется и им самим, и гостинцам, которые они с собой несут.

     - Надо в следующий раз ещё грибов ему набрать, - сказал вдруг Макси, - и попросить, пусть он их насолит. Я у дядьки ел солёные грибы - до чего вкусно... В приюте мы лишены возможности сделать нечто подобное... да и, честно сказать, я понятия не имею, как их нужно правильно солить... но деду это должно быть известно. Что скажете?

     - Замечательная идея! Мы бы не отказались попробовать солёных грибков, - сказала Кристина, а Илинда добавила, наклонившись и набрав речной воды, чтобы умыть лицо и освежиться:

     - Я так вообще люблю грибы... в любом виде... казалось бы, даже сырыми их ела... но вот солёных я не пробовала. Хорошо бы, дед согласился нам помочь!

     - А то нет, - заявил Макси, - запросто поможет! Тем более, ему и мороки никакой не будет - мы сами и грибы соберём, и ему в дом принесём, и почистим их, и порежем... их, кажется, резать надо... Ему останется только сделать всё остальное.

     Разбрызгивая и вспенивая воду, ребята перешли вброд раскинувшуюся широко реку, и вылезли на берег. Их босые ноги покраснели от холода и озябли, и они принялись закапывать ступни в горячий речной песок, чтобы согреть их.
 
     Посидев на берегу, отдохнув немного и высушив ноги, ребята взобрались на невысокий, покрытый дёрном обрывистый берег и направились по степи к низенькому домику, крыша которого виднелась издали за зеленью росших возле палисадника деревьев.

     ... Дед встретил их у палисадника. Он стоял в тени раскидистого дерева, часть ветвей которого удобно расположилась прямо на крыше его домика, и, приставив ладонь козырьком к глазам, с радостным нетерпением наблюдал за тем, как приближаются ребята.

     Они заметили его издалека. Девочки побросали свои корзинки и кинулись бежать навстречу старику. Макси тоже хотел было броситься вслед за ними, да заставил себя одуматься, решительно обругав сам себя за несдержанность. Он растерял бы грибы по дороге, если б пустился бежать с тяжёлыми корзинами, а если он, мальчишка, бросит свою ношу, последовав примеру девчонок, то будет выглядеть сущим младенцем. Вместо этого он подобрал корзинки Илинды и Кристи, водрузил их поверх своих и, согнувшись, понёс их дальше.

     Кристи первая добежала до старика и с радостным визгом бросилась ему на шею. Следом подлетела Илинда и тоже принялась обнимать Митрофана, а он, не пытаясь вытирать катившихся по щекам слёз, смеялся от счастья и похлопывал их по плечам, восклицая:

     - Вот и пришли... вот и явились... всю зиму без них был... совсем заскучал старик... Заскучал, закручинился... А они - вот они, тут как тут... Пришли! Не забыли старого Митрофана!

     - Ну как же мы вас забудем? - всхлипывала от волнения Кристина, усаживая его на бревно, возле которого он стоял, и присаживаясь рядом.

     - Мы теперь каждый вечер приходить станем, как раньше, - говорила в это же время Илинда, - теперь всё лето впереди... С огородом вам будем помогать, за лошадьми ухаживать, и по дому - по дому тоже поможем...

     - Бог с нею, с помощью, - отмахнулся тот, глядя сияющими глазами то на одну, то на другую и никак не в состоянии поверить, что на самом деле видит их, - ну её совсем, помощь эту... в гости приходите, чай пить да вечерами в карты со мной играть, а большего мне и не надо!

     - Ну уж нет! - засмеялась Илинда, - мы не сможем просто так, сложа руки, сидеть! И чай попить успеем, и помочь, где надо... А вот и Макси подошёл... - Илинда взглянула на Макси, тяжело опустившего четыре корзины возле палисадника и с трудом распрямившего уставшую спину, и только тут осознала, что они с Кристиной переложили на него свою ношу, когда кинулись навстречу деду, бросив свои корзинки посреди степи и думать о них не думая, - ой, как неудобно вышло... Макси, ты принёс и наши корзинки? - виновато спросила она, вставая с бревна.

     Макси только улыбнулся в ответ и направился прямиком к старику.

     - Здравствуй, дед, - сдержанно произнёс он и обнялся со стариком, привставшим ему навстречу. Митрофан крепко прижал его к себе.

     - И ты здравствуй, сынок, - проговорил он прерывающимся голосом.

     - Здоровье как? - спросил мальчик.

     - Здоровье нормально, вот только тоска по вам одолела совсем, а как снег начал стаивать, как понял я, что ждать осталось немного, так и вовсе невтерпёж стало... Дни считал... Каждый вечер выходил сюда и в сторону брода смотрел. Сижу на брёвнышке, сети чиню или травки разбираю... да всё в ту сторонку поглядываю... хотя вода ещё глубокая стояла и мне было прекрасно известно, что не придёте, что рано ещё, что не сможете через реку перебраться.

     - Только вода спала, мы сразу... в первую очередь... - смущённо проговорил Макси, - а это - тебе, дед. Мы вчера весь вечер грибы собирали. Тебе гостинец принесли. Уже помыли их, почистили...

     Старик заморгал, растерянно глядя на корзинки, полные грибов. Он только сейчас заметил, что Макси и девочки пожаловали к нему не с пустыми руками, и это обстоятельство чрезвычайно взволновало его и растрогало. Он долго не решался заговорить, а когда всё же заговорил, голос его зазвучал глухо и сдавленно, словно он с огромным трудом подбирал слова, и никак не мог их подобрать.

     - Спасибо, мои дорогие... С гостинцами, значит, пришли к старику... Спасибо. Грибки-то отборные... Нажарю вам сейчас с картошечкой... Что ж я вас на улице-то держу! - вдруг хлопнул себя по лбу Митрофан, и засмеялся, - у меня ж самовар на крыльце кипит, и угощение на столе... Милости прошу! Заходите!

     Макси наклонился было взять корзинки, но Илинда проворно выхватила у него из-под носа две самых тяжёлых и бегом побежала во двор; Макси хотел окликнуть её и вернуть корзинки, но тут Кристина схватила оставшиеся две и побежала вслед за Илиндой. Макси ничего не оставалось, как последовать за ними. Дед, прихрамывая и по-прежнему подволакивая ногу, проследовал вместе с ним, положив руку ему на плечо и бросая на него лучистые взгляды из-под отросших за долгую зиму косматых седых волос, которые он нетерпеливо откидывал с глаз.

     На крыльце и впрямь кипел огромный самовар, начищенный до блеска и сверкавший в лучах вечернего солнца, словно был сделан из чистого золота.

     Митрофан довольно потёр руки и усмехнулся, покосившись на своего спутника. Илинда и Кристина ждали их на ступеньках, аккуратно поставив корзинки с грибами в рядок на деревянные перила.

     - Что ж не заходите? - улыбнулся им хозяин, - стесняетесь? Отвыкли за зиму-то? Ничего, не стесняйтесь! Думаю, вы скоро привыкнете снова... освоитесь... Заходите, заходите!

     Девочки тщательно вытерли ноги о тряпку, расстеленную на нижней ступеньке выскобленного крыльца, отмытого до чистой деревянной желтизны, и отворили низенькую дверь в дом. Видно, Митрофан основательно и долго готовился к приёму дорогих гостей, отмывая все уголки в доме и начищая до блеска каждую вещь, что попадалась ему под руку. Ребята не припоминали, чтобы у него в доме когда-нибудь царила такая чистота.

     В комнатах на дощатом полу были расстелены тщательно выбитые от пыли тряпочные полосатые половики, на кухонном окошке, сверкавшем отмытыми от пыли и паутины стёклами, висели чистенькие занавески, единственный недостаток которых заключался в том, что они не были наглажены - так как у старика не было утюга. Большая печь, занимавшая один из углов, была выбелена сверху донизу в несколько слоёв, стол застилала белая скатерть с узорами, вышитыми широкой каймой, которую он доставал из сундука только по большим праздникам. А на самом столе...

     Дети растерянно остановились на пороге кухни, затем стали украдкой оглядываться по сторонам, словно ожидая увидеть попрятавшихся по углам гостей, которые наверняка были у деда, судя по столу, уставленному полными тарелками с самой разной снедью. Но никого в доме не обнаружилось. А дед, заметив эти взгляды, от души рассмеялся и замахал руками. Он без труда угадал их тайные опасения и поспешил успокоить их.

     - Что, думали, гостей полон дом, раз стол ломится? Нет, мои дорогие! Никого у меня в гостях нет, да и быть не могло... Вас ждал! Вот и расстарался на славу!

      Три пары глаз с удивлением уставились на него.

     - Откуда ж ты знал, дед, что мы сегодня придём? - заикаясь, спросил Макси, на что тот хитро подмигнул и сделал широкий приглашающий жест, предлагая им подсаживаться к столу и устраиваться поудобнее.

     Илинда заняла своё место у окошка, Кристина пристроилась рядом с ней, Макси сел напротив, а во главе стола осталось место для хозяина.

     - А я и не знал, - усмехнулся тот, щуря яркие голубые глаза и переводя их с одного на другого, - не знал, что вы именно сегодня явитесь! Просто я вот уже с неделю по утрам по три часа у печки простаиваю, всякие яства придумываю... А как вечер наступает, так стол накрываю на всякий случай... краюшку хлебушка себе солью посыплю да у ворот часа по три сижу, пока солнце садиться не начнёт... Тогда только домой захожу, потому как понимаю, что на ночь глядя не придёте уже... Я и в доме всё отчистил, как только зима закончилась да тёплые дни настали. Хотелось встретить вас получше... чтобы праздник и вам, и себе устроить... Два месяца почти порядок-то наводил... оно и время быстрее бежало при таких занятиях.

     Ребята смотрели на хозяина дома во все глаза, и каждый из них чувствовал, как бесконечно дорог им этот старый, чудаковатый ничейный дед, который должен был бы быть им совершенно чужим человеком, а вот поди ж ты, любит их так, будто они ему внуки кровные... Оказывается, последнюю неделю он целыми днями готовил для них угощения и ждал, высматривая каждый вечер у ворот, не идут ли они, не направляются ли в его сторону трое чужих, приютских ребятишек, которые заменили ему семью.

     Илинда заморгала и отвела взгляд, боясь, что не сможет сдержать слёз, Кристина тоже опустила глаза и принялась тихонько щёлкать пальцами под столом, и только Макси продолжал смотреть в старые мудрые глаза деда, который не торопился занять своё место за столом и стоял рядом, окидывая их радостным и всё ещё неверящим взглядом, словно опасался поверить, что это и впрямь они, что они наконец-то явились.

     - Спасибо тебе, дед, - тихо проговорил Макси, встал, заботливо отодвинул его стул от стола и добавил: - садись с нами. Мы без тебя есть не станем.

     Митрофан опустился на стул, и только после этого Макси снова сел на своё место.

     Хозяин размашисто перекрестился на красный угол, в котором висел угольничек, накрытый вышитым полотенцем, где стояло несколько потемневших от времени икон; расшитые занавесочки возле угольника были аккуратно сдвинуты в стороны. Перекрестился и зашептал благодарственную молитву. Ребята склонили головы и последовали его примеру.

     - Ну, а теперь приступим к трапезе, - сказал дед, закончив молитву, и ложки дружно застучали по большому деревянному блюду с картошкой, которую сварили и обжарили в растительном масле до хрустящей золотистой корочки. Толстые ломти солёного сала с щедрыми прослойками мяса, тушёные овощи в горшочке, жареные кабачки, горкой наложенные на тарелку, солёные огурцы и помидоры, бутерброды с кабачковой икрой, ржаной хлеб, который Жорж сам пёк в печи дважды в неделю, пареная с сахаром тыква, мёд и варенье из яблок, собранных ребятами в посадках и на дачах прошлой осенью, и большой пирог с морковью и свёклой, - всё это не оставляло на широком дощатом столе свободного места.

     - Я каждый день новый пирог пёк, - признался Митрофан, обмакивая хлеб в масло, которым была полита картошка, и забывая откусить от него, - сегодня - сладкий испёк. Вчера был с картошкой... всё гадал, к какому пирогу вы подоспеете?
 
      Когда пиршество было закончено и девочки убрали со стола, Митрофан позвал всех к самовару. Чай пили на крыльце. Расположившись на прогретых солнцем ступенях, совсем как в былые времена, потягивая горячий чай из пузатых красных в белый горошек чашек, запивая чаем сладкий пирог, который был невероятно вкусным и просто таял во рту, ребята ощущали себя на вершине блаженства. Им казалось, что они и не уходили никуда с прошлой осени, когда в последний раз они сидели вот так на гостеприимном крылечке в компании радушного хозяина и наслаждались свежим чаем с пирогами. Им казалось, что они просто задремали на какое-то время где-нибудь под деревьями, а проснувшись, обнаружили себя на том же месте в тот же час. Вот только сейчас была весна, тёплая и сияющая, а не холодная пасмурная осень.

     После чая они долго сидели на крылечке, рассказывали Митрофану о том, как провели эту зиму и расспрашивали его, как он жил эти долгие месяцы. Само собой, ребята о многом ему не говорили, чтобы лишний раз не расстраивать старика; Макси категорично запретил девочкам рассказывать о новых порядках, что завела в приюте мадам Веронцо, да они и сами прекрасно осознавали, что не стоит этого делать - только лишний раз расстраивать деда, который всё равно ничем не мог им помочь.

     Митрофан рассказал им о своих любимцах и о том, как справлялся с ними зимой.

     Илинда и Макси с жадным нетерпением ожидали, когда истекут обязательные полчаса после еды, в течение которых дед не разрешал им забираться на лошадей и тем более скакать верхом - он настаивал на том, что пища должна хорошенько улечься в желудке, и только после этого можно будет и побегать, и попрыгать, и покататься верхом без особого вреда для здоровья.

     Когда наконец старик разрешил им пойти в загон, по которому разгуливали его красавцы и красавицы, Илинда и Макси бросились наперегонки, стараясь обогнать друг друга, но прибежали они туда одновременно.

     В этот вечер они вывели в степь и прогуляли всех лошадей по очереди, устраивали скачки и соревнования, стараясь опередить друг друга, и только когда стало темнеть, отвели лошадей в конюшню и появились на крыльце, на котором сидели Кристина и дед. Кристи читала ему вслух, а он чинил свои сети.
 
     Подкрепившись остатками ужина и снова напившись чаю с мёдом и вареньем, пообещав старику прийти следующим вечером, ребята попрощались и со спокойной душой, счастливые и радостные, отправились домой. Митрофан проводил их до самого брода - вовсе не потому, что дети боялись идти в сумерках, а потому, что ему очень не хотелось с ними расставаться.

     - Вот было бы здорово, будь он нашим дедушкой... - уже подходя к приюту, Кристина остановилась и, повернувшись к темнеющей вдали реке, очертания которой были не видны в ночной тьме, словно старалась рассмотреть оставшегося на той стороне деда, который долго стоял на берегу, провожая их взглядом.

     Макси остановился рядом, серьёзно на неё взглянул и после недолгого молчания произнёс:

     - А он и есть наш дедушка. Один на всех. Должен же и у нас быть свой собственный дедушка! И лучшего дедушки на свете просто не может быть!


     Когда Илинда и Кристина, забравшись в свой корпус через окно в коридоре нижнего этажа (окно это легко открывалось, стоило лишь легонько подковырнуть его веточкой), поднялись в свою комнату, там было темно и тихо, потому что уже с полгода правила строго соблюдались и ровно в десять во всём приюте гасили огни и дети должны были ложиться спать; даже если тебе вовсе не хотелось спать - ложись и лежи, пока не уснёшь.

     Шёл двенадцатый час ночи.
 
     Юли тихонько сопела в своём углу за шкафом; Мишель, пренебрегая всеми правилами дисциплины, сидела на подоконнике раскрытого настежь окна и хрустела яблоком.

     Когда явились соседки, которые весь вечер пропадали неизвестно где, она и виду не подала, что замечает их присутствие, демонстративно слезла с окна, оправила свою длинную ночную рубашку и, вышвырнув за окно огрызок, отправилась спать.

     Уже улёгшись в постель, Кристина долго посматривала в тёмный угол, где стояла кровать Мишель, и прикидывала, не сдаст ли она их назавтра мадам, но все её опасения были напрасны - Мишель продолжала вести себя так, будто ни её, ни Илинды, ни Макси на свете не существовало. Она не говорила с ними ни слова и абсолютно их не замечала. Ей было безразлично, когда и куда они уходят и когда возвращаются, ей было безразлично, возвращаются ли они вообще... ей было всё равно, живы они или нет, лишь бы оставили её в покое. Она не собиралась ни доносить на них, ни докладывать об их прегрешениях. Их для неё уже не существовало.

     …Илинда предпочла бы, чтобы Мишель её ударила за то, что они задержались до темноты, не поставив её в известность.


     - Макси, мне нужна твоя помощь.
    
      Илинда не смотрела на него. Она стояла посреди приютского двора, сцепив за спиной руки, и чертила в пыли большим пальцем ноги непонятные иероглифы. Выбившиеся из длинных кос кудри золотились вокруг её лица, затеняя его.

     - Что именно я должен сделать? - спросил Макси, сидевший на перилах заднего крыльца; он рассматривал большую полосатую осу, которая расхаживала по его руке и сушила крылья - минуту назад он выловил её в кошачьей чашке с водой и теперь предоставил ей плацдарм для прогулок, чтобы она обсушилась и привела себя в порядок, прежде чем улетит.

     - Завтра суббота... - набрав побольше воздуха в лёгкие, сказала Илинда и, мельком взглянув на него, тутже опять отвела глаза в сторону; голос её прозвучал отрывисто и быстро, словно она хотела и боялась рассказать товарищу о своей затее.

     - Суббота, - машинально повторил мальчик, поднося руку поближе к глазам и рассматривая сверкавшие на солнце осиные крылья; удобно устроившись на его ладони, оса тщательно отирала тонкими лапками треугольную жёлто-чёрную мордочку.

     - Ты должен завтра пойти со мной на рынок, я присмотрела одну вещицу, она мне безумно нужна, и ты просто обязан помочь мне её достать, - на одном дыхании выпалила девочка и, сдвинув брови, стиснув задрожавшие руки, исподлобья взглянула на него.

     - Да без проблем, - лениво отозвался тот и растянул губы в улыбке, - хочешь, я сам для тебя эту вещь добуду?

     - Нет, Макси, - вдруг воспротивилась Илинда, - добыть её я должна сама. А ты прикроешь. Идёт?

     Макси непонимающе уставился на неё.

     - А почему сама? Что за блажь такая?

     - Не спрашивай, - замотала растрёпанной головой девочка, не желая продолжать эту тему, - потому что если я отвечу, если я скажу тебе правду… ты назовёшь меня дурой, а я не хочу слышать критику в свой адрес, если же я совру... не хочу я врать и не вынуждай меня к вранью. Я могу сказать тебе только одно: мне жизненно необходима одна красивая вещица, я увидела её неделю назад, она мне просто до одури нужна, и как можно скорее! Только не говори Кристине... никому не говори! Пусть никто не будет знать, только мы с тобой… давай завтра тайком убежим... Я смогу уйти тихонько, чтобы Кристи не заподозрила, куда и зачем мы отправились. И потом… потом тоже ей ничего не рассказывай... ты можешь мне это пообещать?

     Ничего не понимая, Макси недоумевающе смотрел на неё. В это время оса, затрещав прозрачными крыльями, снялась с его руки и улетела, и он пропустил момент, которого ждал долгое время - ему очень хотелось увидеть, как она улетит.

     - Ну... не скажу... раз ты так желаешь, я никому ничего не скажу... - проговорил он, - но, право же, не понимаю, к чему такая таинственность...
 
     - Я потом... потом тебе всё объясню; я расскажу тебе, если ты не станешь меня ругать... - запинаясь, проговорила Илинда, по-прежнему не глядя ему в глаза, - я расскажу, но расскажу только тогда, когда нужная вещь окажется у меня в руках... и когда я... в-общем, всему своё время. Ну что, завтра в одиннадцать я буду ждать тебя возле пролома в ограде. Хорошо?

     - Я буду, - ответил Макси, взглянул на свою руку, по которой недавно ползала оса, и, не обнаружив злосчастное насекомое, отряхнул руки и спрыгнул с перил. Потом внимательно посмотрел на Илинду и спросил:

     - У тебя всё в порядке, Илли?

     Она впервые за всё время разговора подняла на него глаза и бегло улыбнулась.

     - В полнейшем. Просто... я кое-что задумала, и мне нужна твоя помощь, чтобы свою задумку осуществить. Сама я не справлюсь... а дело очень важное, правда.

     Макси долго смотрел ей в глаза и вдруг тихо произнёс:

     - Я знаю, что за дело, - и, помедлив, добавил: - сегодня - четырнадцатое мая. Завтра - пятнадцатое. Потом - шестнадцатое, семнадцатое и, наконец, девятнадцатое. Я прав?

     Илинда нахмурилась и, сурово сдвинув брови, воинственно выдвинув вперёд подбородок, упрямо посмотрела на него, больше не отводя глаза в сторону. Она приготовилась доказывать ему свою правоту, отстаивать свои намерения всеми доступными ей способами...

     - Я не могу оставить её без подарка только потому, что прошлой осенью она ничего не подарила мне! – со злостью прошипела она, сжав руки в кулаки, - я всегда, всегда дарила ей что-нибудь в день рождения... и в этот раз я тоже не оставлю её без подарка. Во что бы то ни стало я добуду для неё именно тот подарок, который присмотрела. Вот! Теперь ты знаешь, что я задумала, и имеешь полное право отказаться мне помогать, ведь ты, как и Кристи, наверняка считаешь, что я... что не следует... что не надо... Надо! Для меня - надо! Очень, очень надо!

     - Я приду, - тихо сказал Макси, легонько хлопнул её по плечу и удалился, оставив Илинду растерянно смотреть ему вслед. Наконец, до неё дошло, что он по-прежнему согласен помочь ей, и мало-помалу брови её разгладились, и облегчённый вздох вырвался из её груди.

     Он не осудил её. Он не накричал на неё. Он не назвал её ненормальной.
     И он согласился помочь ей добыть подарок, который она приглядела для Мишель. А если сам Макси согласился помочь ей достать этот подарок, значит, можно считать, что этот подарок уже у неё в руках.

     Мишель и вправду ничего не подарила ей на двенадцатилетие. Более того, она даже не поздравила её, чего раньше никогда не случалось. Поначалу Илинда жестоко страдала от подобного невнимания, которое она ничем не заслужила, которого никак не ожидала, и до слёз обиделась на Мишель. Но постепенно она поняла, что Мишель стала намеренно отдаляться от них, что она специально обидела её, Илинду, чтобы та держалась от неё подальше.

     И когда она это поняла, обида понемногу уступила место страху. Она не хотела потерять свою подругу. А Мишель стала явно тяготиться дружбой с девочкой, которую так невзлюбила её благодетельница. Мишель захотелось во что бы то ни стало отделаться от Илинды и забыть всё, что с нею связано. Даже Макси, который раньше ей очень нравился и ради внимания которого она, случалось, рисковала собственной жизнью, казалось, перестал иметь для неё какое бы то ни было значение.

     Мишель словно подменили.

     И всё же Илинда не теряла надежды её вернуть.
 
     Кристина открыто осуждала подругу за то, что она унижается перед человеком, который не заслуживает и слова доброго и ни во что её не ставит; она презирала Мишель с самого первой минуты своего знакомства с ней, и в былые счастливые времена только ради Илинды старалась сдерживать свои чувства и не давать воли своему острому язычку, но теперь, когда Мишель так подло их всех предала, у неё отпала необходимость молчать и она не упускала возможности высказаться насчёт их соседки, не особо выбирая слова. Макси молчал. Но за его молчанием Илинда угадывала, что и он не одобряет её. Она чувствовала, что и он с нескрываемым презрением стал относиться к Мишель, что и он не намерен прощать ей её отступничество. Порой и он тоже высказывал своё мнение на сей счёт, и Илинде было отчего-то обидно - за Мишель. За то, что все они так легко отступились от неё.
 
     Сама же она решила не отступать. Сама она отступать не собиралась.

     Она хотела во что бы то ни стало вернуть свою подругу. Доказать ей, что та сильно заблуждается. Убедить, что она не имеет права отказываться от своих друзей. И она не сомневалась, что однажды сумеет добиться своей цели.

     Сжав зубы, она упрямо твердила про себя, без конца повторяя одни и те же слова: "Я вынуждена была отпустить Ламского, но Мишель я не отпущу. Мишель я не отпущу! Во что бы то ни стало я её верну! Сделаю всё возможное и невозможное... но не отпущу Мишель!"

     Илинда считала, что сумела вернуть её, когда Мишель по весне сильно заболела и она всю ночь просидела возле неё; но ошиблась.

     Что ж, не страшно.

     Есть тысяча способов убедить её, и каждый из этих способов она попробует. Какой-нибудь из них непременно подействует. Или все в совокупности.

     Скоро у Мишель день рождения. Девятнадцатого мая ей исполнится тринадцать лет.

     И Илинда поставила себе целью раздобыть для неё самый прекрасный подарок, который только могла вообразить.

     Макси обещал помочь.
   
     А значит, завтра заветная вещь будет у неё. Завтра она спрячет её в свой тайничок на чердаке до поры до времени и в день рождения преподнесёт её Мишель, и та ахнет от восторга, и поймёт, что для Илинды она по-прежнему дорога, что Илинда ничуть на неё не обижается и не сердится, поймёт, что её настоящие друзья ждут, когда она к ним вернётся...

     И она вернётся.


     На следующий день, ровно в одиннадцать часов, Илинда заявила Кристине, что ей нужно сбегать в библиотеку за новой книжкой, и та, естественно, не пожелала её сопровождать, осталась в комнате.

     Мишель и Юли ушли в гости к девочкам из соседней комнаты, и за стенкой то и дело слышался их весёлый смех. Кристина сидела на своей кровати и подшивала платье, которое она вчера зацепила за острую ветку и порвала, когда они пролезали в пролом, возвращаясь от деда. Шить она тоже не любила, слишком длинная нитка то и дело запутывалась, и приходилось её обрывать, потому что невозможно было распутать, иголка неустанно колола то один палец, то другой, то норовила впиться под ноготь. Кристи нервничала и что-то бурчала себе под нос, ругая и нитку, и иголку и обзывая их самыми обидными словами, которые только знала, словно они были живыми существами и могли её услышать и оскорбиться.

     Когда Илинда сообщила, что ей нужно сходить в библиотеку поменять книжку, Кристи не обратила на её заявление особого внимания, а слово "библиотека" нагнало на неё такую скуку, что она и за килограмм конфет не сдвинулась бы с места, чтобы отправиться вместе с подругой.

     Кристи буркнула, что останется в комнате и продолжит неравную борьбу с паршивой иголкой и злобной ниткой, которые сговорились довести её до нервного припадка.

     Илинда выскользнула из комнаты в пустой солнечный коридор, торопливо перекрестилась и припустилась бегом вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки и даже не пытаясь держаться за перила. Сердце неистово колотилось в груди, грозя выскочить или разорваться, в глазах периодически темнело, от стремительного бега отчаянно кололо в боку и стало трудно дышать.

     Макси уже ждал её по ту сторону пролома, он сидел на краю неглубокой канавки, тянувшейся по степи вдоль ограды приютского сада.
 
     Запыхавшись от быстрого бега, Илинда кубарем выкатилась в степь и оказалась рядом с ним.

     - Пойдём? - торопливо спросила она, подскользнувшись на траве и едва не упав. Макси поймал её за руку и заставил сесть рядом.

     - Посиди, - сказал он, - и отдышись для начала. Ты дышишь так, словно за тобой собаки гнались.

     Илинда, поколебавшись немного, всё же присела рядом с ним на траву, поразмыслив и решив, что пять минут отдыха дела не испортят; просто ей не терпелось поскорее завершить трудное дело, оно тянуло её за душу и не позволяло думать ни о чём другом; от волнения она не спала половину ночи, лежала, прислушиваясь к сонному дыханию спящих соседок, и всё думала и думала, стараясь предугадать, что случится завтрашним утром, удастся ли ей совершить задуманное, не встретит ли она неодолимые препятствия на своём пути...
 
     Она сидела молча, обхватив колени руками и судорожно сцепив пальцы, время от времени нервно похрустывая ими и прерывисто вздыхая.

     Макси искоса посмотрел на неё и усмехнулся:

     - Не передумала?

     Она отрицательно мотнула головой и недовольно сверкнула глазами в сторону товарища. "Неужто он в самом деле вообразил, что я способна передумать!" - сердито подумала она.

     - И не передумаешь?

     - Макси, ну к чему столько вопросов! У меня душа горит... я волнуюсь сильно... а ты пытаешь - передумала я или не передумала... Если бы я передумала, я бы так сразу и сказала!

     - Ну-ну, не кипятись, - миролюбиво улыбнулся мальчик, взъерошив свои тёмные вихры и тщетно пытаясь пригладить их, - просто я подумал...

     - Не о чем здесь думать. Я не оставлю Мишель без подарка. А теперь вставай. Пора идти, - проговорив всё это, Илинда нетерпеливо вскочила и, отряхнув платье, направилась к переулку. Макси оставалось только последовать за ней.
 
     Чтобы миновать переулок и выйти на улочку, что вела к Старой площади и к рынку, нужно было пройти мимо приютских ворот и под окошком Силантия, выходившим в переулок.

     Обогнув ограду со стороны степи и выйдя в переулок, ребята оказались у самых ворот, спрятались за большим чугунным столбом и тайком заглянули во двор. Убедившись, что там никого не было в это время дня, они пригнулись и припустились бегом мимо ворот, мимо стены сторожки, тянувшейся вдоль дороги, и не останавливались, пока не добежали до конца переулка. Когда старые дощатые заборы, покосившиеся, неровные, с выпавшими кое-где серыми досками, перестали бешено мелькать по сторонам, дети остановились перевести дыхание в тени высокой яблони, чьи ветви, усыпанные розовато-белыми ароматными цветками, гигантским навесом затеняли пыльную деревенскую дорогу с зарослями сорной травы по обочинам. Пчёлы с гудением кружили над яблоней, и было их так много, что всё дерево казалось огромным ульем.

     - А всё-таки, не скажешь, что ты там присмотрела? - поинтересовался Макси, когда они немного пришли в себя после быстрого бега и отдышались, продолжив путь пешком и уже не торопясь.

     - Шкатулку для шитья, - задумчиво глядя себе под ноги, негромко ответила Илинда. Помолчав какое-то время, она продолжила:

     - Прошлым летом у Мишель порвалась кофточка, и она долго сокрушалась, что у нас есть только чёрные нитки. Кофточка была белая, и зашить её чёрными нитками на самом видном месте означало бы испортить её. К тому же иголка у нас толстая, с большим ушком, и оставляет слишком большие дыры в материи. Недавно я отправилась побродить по рынку... мне хотелось приглянуть что-нибудь, ведь скоро у неё день рождения... я долго ничего не могла выбрать, а тут взгляд упал на шкатулочку, которая стояла на прилавке раскрытая... Я глянула и просто глаз от неё оторвать не могла, так она мне понравилась. Я сразу вспомнила этот случай с кофточкой... И поняла, что это будет чудесный и очень нужный подарок. Сама шкатулка сделана из тёмного лакированного дерева, и в ней имеется множество отделений - я видела там ножнички с перламутровыми ручками, набор иголок разной величины, напёрсток, булавки с головками из цветного стекла и штук двадцать катушек ниток - самых различных оттенков. Помимо всего этого я разглядела тесьму и несколько мотков тонких шёлковых ленточек для отделки... Я как увидала такое богатство, так больше ни о чём думать не могу. Я не успокоюсь, пока эта шкатулочка не окажется у меня в руках. Она безумно понравится Мишель! Она мне даже снилась... всю неделю... и сегодня тоже… хотя сегодня я уснула только под утро…

     Макси долго ничего не отвечал ей. Наконец, он поднял на неё свои тёмные глаза и произнёс:

     - Шкатулочку мы тебе сегодня раздобудем... не будь я Максим Лапорт... но вот насчёт всего остального... может, лучше оставишь её себе?

     Илинда аж остановилась, до того её поразило его предложение.

     - Как так - себе? – ахнув от возмущения, спросила она, не в состоянии поверить услышанному.

     - Себе, - кивнул Макси, - тебе она тоже пригодилась бы. Не меньше, чем ей.

     - Ты что! Ты что, Макси! – оскорбилась Илинда, - пригодилась бы, не спорю... но я хотела подарить её Мишель... только ей! Я не смогу оставить её себе! Ни в коем случае не смогу! Я для неё... для Мишель...

     - Думаешь, оценит?

     - Оценит! Вот увидишь!

     - Ну что ж... пошли. Нечего заранее говорить... время покажет.

     Илинда и Макси вышли на тихую улочку, свернули на другую. Навстречу им по старому выщербленному тротуару спешили люди, сновали по своим делам. Временами проезжали по большой асфальтированной дороге телеги и повозки, запряжённые лошадьми; автомобилей в то время в Кентау было очень мало, и были они редки.

      Дети выбрались на Старую площадь. И тотчас голуби, жившие под крышей ратуши, сорвались с крыши. Они летали длинными кругами, невысоко над землёй, и всякий раз, пролетая над головой, трепетали белыми подкрыльями, ослепительно вспыхивая в лучах солнечного света, и казались кусочками белой бумаги, сброшенными с большой высоты. Вдоволь налюбовавшись на птиц, Илинда и Макси отправились дальше.

     Они прошли Старую площадь, на которой стоял дощатый навес с прилавками, где старушки продавали зелень, молоко и самодельные бусы, где важно расхаживали, подбирая крошки, сотни голубей, и не думавшие улетать при виде прохожих; посидели на краю фонтана, орошавшего их лица и руки тончайшей водяной пылью, которая была так приятна в жаркий солнечный день; и свернули наконец на широкую улицу, в начале которой сразу увидали широкую арку рыночных ворот, за которыми теснились полосатые палатки и прилавки, защищённые деревянными и жестяными навесами. Прилавки ломились от обилия самых разных товаров; здесь было всё, начиная с продуктов и заканчивая одеждой и игрушками. Толпы людей с сумками, с пакетами в руках переходили от лотка к лотку, что-то выбирали, приценялись, о чём-то спорили с продавцами, без устали нахваливавшими свой товар; сновали в толпе дети; ходила по рядам женщина, продававшая пирожки, за ней следовало несколько беспризорных собак, жадно сглатывавших слюну и заглядывавших в глаза всякому, кто покупал пирожок - порой сердобольные кидали им кусочек-другой и тогда они принимались рычать друг на друга, оспаривая добычу.

     Илинда ухватила своего спутника за руку и потащила куда-то вглубь базарных рядов. Вскоре они поднырнули под руку цыганки, пытавшейся навязаться с гаданием молоденькой продавщице, которая нерешительно отнекивалась, стесняясь прогнать её, и оказались прямо перед заветной шкатулочкой, которая засияла перед их глазами горой прекрасных вещиц, наполнявших её разверзстое нутро. Шкатулка была с добрую книгу величиной и, должно быть, была страшно тяжёлой.

     К прилавку подвалила толпа цыганят. Прилично одетая женщина, направлявшаяся было к лотку, в ужасе шарахнулась в сторону, увидев орду босоногих грязных чертенят, горланивших на своём гортанном языке и тянувших пустые чёрные ладошки за подаянием.

     - Вы мне весь народ распугаете, - чуть не плакала девушка за прилавком, не зная, за кем из цыганят следить, чтобы ничего не стащили, - иди, иди отсюда, и племя своё уводи!

     Цыганка дёрнула плечом, выбила об прилавок огромную чёрную трубку, которую держала в зубах, и, выглядев в толпе новую жертву, кликнула своих цыганят, кинувшись прочь. Те шумной толпой засеменили следом, нагруженные какими-то грязными узлами. Когда они отошли на несколько шагов и стали исчезать в толпе, Макси вдруг подбежал к продавщице и, указывая пальцем на старшего цыганёнка, торопливо заговорил:

     - Он стащил у тебя кулон, я сам видел! Скорее, скорее, они уходят! Вон он, держи его!

     Продавщица охнула, ошарашенно взглянула на подставку, где висело множество цепочек с кулонами, переливавшимися на солнце, и не стала даже пересчитывать их, поверив на слово мальчугану, который предупредил её о случившейся краже и смотрел на неё большими честными глазами. Она кинулась вслед за цыганкой, даже не попросив соседей присмотреть за товаром. В это время Илинда привстала на цыпочки, обеими руками ухватила с прилавка шкатулку, рывком захлопнула крышку, прижала к груди своё сокровище, и в тот же миг они со своим сообщником растворились в снующей толпе.

     Бегом миновав ряды торговце, они выскочили на улицу чуть не под колёса остановившейся у ворот большой грузовой машины, едва успев отскочить в сторону. Перепугавшийся шофёр высунулся в раскрытое окно и погрозил им вслед кулачищем, от души выругавшись и грозя надрать им уши, если поймает.

     - Сначала поймай! – оглянувшись и показав зубы в озорной усмешке, громко крикнул мальчик и припустил ещё быстрее. Разгневанный шофёр выскочил было из кабины, но дети стремительно нырнули в одну из подворотен и пропали из виду.

     Подворотня вывела их на дальнюю улицу, которая делала широкий крюк, огибая рыночную площадь, и убегала к вокзалу, в сторону, совершенно противоположную той, которая была им нужна, чтобы выйти на северную окраину городка, где располагался Кентайский приют. Опасаясь встретиться с рассерженным донельзя водителем грузовика, который не замедлит исполнить свою угрозу, если ему удастся схватить их, ребята решили не рисковать. Конечно, они могли бы снова выбраться на Старую площадь через спасшую их подворотню, и тем значительно сократить себе путь домой… но кто мог поручиться, что им удастся благополучно миновать её? Уж лучше потерять полчаса, зато добраться до дома в целости и сохранности.

     Обратно в приют они пошли окольными дорогами, далеко обходя площадь и знакомые переулки, которыми шли на базар.

     Илинда крепко прижимала к себе драгоценную шкатулку. Она мало что соображала, настолько захватило её ощущение всеобъемлющего, огромного счастья, распиравшего сердце и заставлявшего её дыхание пресекаться от волнения и радости. Лицо её было таким белым, словно на него опрокинули целое ведро извёстки, и таким потрясённым, словно ей чудом удалось избежать смертельной опасности. Дышала она с перебоем, дышать ей было неимоверно трудно, но синие глаза сверкали такой буйной радостью, лучились таким восторгом, что Макси, поглядев на неё с минуту, не выдержал и засмеялся, остановившись посреди залитой полуденным солнцем тихой пустынной улочки.

     - Ты чего? - спросила она севшим голосом, и почувствовала, что во рту страшно пересохло, запершило и больно стало глотать; она огляделась вокруг в поисках колонки, но нигде не увидела и намёка на то, что здесь поблизости может быть вода.

      Впрочем, это мелкое неудобство словно бы и не расстроило её. Конечно, пить очень хотелось… Но отсутствие воды можно было с лёгкостью перетерпеть, ведь явление это временное; стоит только добраться до приюта – и можно будет от души напиться чистой колодезной воды, такой свежей и холодной, что от неё невольно начинают ломить зубы… Заставив себя выбросить из головы мысли о несвоевременном желании попить, Илинда вновь опустила взгляд на драгоценную вещь, которую держала в руках, и сердце её в который раз подпрыгнуло от ликования. Свершилось! Свершилось! У неё получилось осуществить свою самую смелую задумку, и никто ей в этом не помешал, никто не остановил, не схватил за руку… Заветная цель, которая две недели сводила её с ума, наконец-то достигнута, ей без проблем удалось заполучить шкатулочку. А ведь как она боялась всё это время, что кто-нибудь купит её, уведёт из-под носа... не купили. Ей оставили. Значит, и вправду этот роскошный подарок самой судьбой был предназначен для Мишель.

     Макси продолжал смеяться. Илинда вопросительно посмотрела на него, и повторила:

     - Что смешного ты увидел?

     - Ничего, - отозвался он, с большим трудом взяв себя в руки, - но видела бы ты себя со стороны ! Белая, как привидение, лицо прозрачное, глаза горят, как угли в печке морозной зимой, улыбка бесноватая до ушей, а руки вцепились в шкатулку так сильно, что того и гляди пальцы отвалятся - ты сжала их настолько крепко, что к ним вряд ли поступает кровь! То ещё зрелище!

     Макси снова захохотал, расписав подругу самыми яркими красками, какие только смог найти, и вновь взглянув на неё. Вслед за ним засмеялась и Илинда, представив себя такой, как он описывал.

     - А эта… продавщица… подумать только - кинулась за цыганёнком! - вдруг вспомнив цыганку и её босоногое племя, так вовремя подвернувшуюся у заветного прилавка, едва смогла выговорить девочка, и слёзы брызнули из её глаз, и свело рёбра от сотрясшего её неистового хохота, которому, казалось, не будет конца.

     Макси икал от смеха. Лицо его стало пунцовым, на щеках горел шальной румянец… ему было трудно вздохнуть, трудно вымолвить хоть слово.

     - Как вспомню... - прошептал он, давясь хохотом и невольно хватаясь за бока, - как подумаю, что она помчалась за цыганами, оставив палатку на нас... на нас, Илли! Только представь! А ведь мы куда опаснее цыган, как по-твоему, а? Кстати, пока она следила, как бы цыганята что ни стырили... я свободно взял с лотка вот это, - перестав наконец смеяться, он скромно улыбнулся и вытянул из-за пазухи расчёску с белой костяной ручкой, искусно выточенной в виде рыбьей головы, - и вот это, - за расчёской последовал кулон, изображавший полумесяц, на тонкой позолоченной цепочке, - ну и это... - Макси выложил на ладонь моток бархатной жёлто-коричневой ленты, перочинный ножик с двумя лезвиями и набор цветных мелков, и едва смог удержать в руках своё богатство, давая возможность ошеломлённой Илинде рассмотреть награбленное.

     Заметив вдали толстую бабу с бидоном и большим железным ведром, гулко звякавшим о пустой бидон, и другую, вышедшую из калитки дома, мимо которого они проходили, и принявшуюся кричать первой, чтобы та подождала её, они сообразили, что бабы отправились в степь, к реке, на дойку, и припомнили, что примерно в это время пастух пригоняет стадо к коровьему броду, куда хозяйки приходят в обед доить своих пеструх. Сообразив, что скоро изо всех домов станут выходить женщины с подойниками, и не желая идти вместе с ними, в толпе (а доярки непременно направились бы той же дорогой, что и ребята, потому что им было по пути), они свернули на обочину дороги, спрятавшись от посторонних глаз в буйных зарослях молодого клёна, который густо и привольно разросся на добрых двадцать футов вдоль одного из заборов, уселись на траву в густой прохладе и стали рассматривать добытые сокровища.

     Илинда потрясённо смотрела на вещицы, что достал из-за пазухи мальчик, лицо которого сияло горделивой улыбкой, и старалась припомнить, когда, в какой именно момент он ухитрился всё это стащить. Да так и не вспомнила. Потому что она этого попросту не заметила. Как и продавщица за прилавком.

     - Когда же ты успел? - только и смогла спросить она.

     - Уметь надо, - философски пожал плечами он и скромно потупился, и вдруг его снова разобрал смех, - прикинь, она же станет думать, что всё это - проделки цыган! Обнаружив пропажу, она вне всяких сомнений решит, что это козни цыганки… Голову даю на отсечение: она и не подумает заподозрить кого-то другого… нас, к примеру. Это закон жизни: если где-то что-то пропало, а рядом находились цыгане… то все винят цыган, и не имеет значения, виноваты они или нет. Вот повезло, что цыганята налетели как раз в тот момент, когда мы подошли!

     - А знаешь, она, должно быть, недавно работает, - сказала Илинда, припоминая, что никогда раньше не видела на базаре это худенькое рыжеволосое существо с лицом, усыпанным веснушками, и тонкими, веснушчатыми ручонками, стоявшее сегодня за прилавком, - потому что в прошлый раз другая была... была такая мощная баба с зычным басищем... У неё ещё нос такой был… маленький-маленький, и крючком загнутый, как у хищной птицы… Я ещё тогда поразилась, увидав этот нос – сама огромная, и лицо, словно луна… а нос – крошечный… Я всё думала, как мы её проведём... прикидывала и так, и эдак… и ничего серьёзного придумать не могла. Такую голыми руками не возьмёшь… такую было бы нелегко обвести вокруг пальца! Оказалось, что бояться нечего! Должно быть, та злая тётка там больше не работает, а эта, сразу видно, новенькая. Недаром стеснялась как следует цыганку отругать и отогнать... за прежней тёткой не задержалось бы такого разгона цыганке устроить... да к той никакая цыганка и близко не подошла бы - побоялась бы! Жаль, ты её не видел! Впрочем, это просто здорово, что тебе не довелось её увидать! Здорово, что за прилавком оказалась эта дурочка!

     Илинда сидела, держа на коленях свою шкатулку и по-прежнему сжимая её обеими руками, словно боялась хоть на мгновение выпустить её из рук. Она то и дело взглядывала на неё, словно всё ещё сомневалась в её существовании. Макси положил поверх шкатулки расчёску, кулон и ленты и со вздохом сказал:

     - Пожалуй, подари от меня расчёску Мишель... пусть уж... не жалко… Кулон себе возьми, я его для тебя присмотрел, а ленты и мелки поделите с Кристиной.

     - А ножик Панчо подаришь? - лукаво улыбнулась Илинда, вертя перед глазами кулон, сверкавший, словно золото, в пробивавшихся сквозь густую листву горячих лучах солнца.

     - Нет, себе оставлю, - возразил Макси, пробуя пальцем каждое из лезвий, - Панчо не заслуживает никаких подарков. С тех самых пор, как Мишель запретила ему общаться с нами, он ужасно действует мне на нервы. Жаль, что мы живём с ним в одной комнате. Было бы лучше, если б он переменил место жительства... но ведь не стану же я его выживать... в конце концов, он имеет столько же прав жить в этой комнате, сколько и я.

     - Спасибо тебе, Макси, - проговорила Илинда, перебивая его; она надела на шею кулон и спрятала его за ворот платья, - чудесный кулон! А ленты... у нас никогда в жизни таких не было! Из этого мотка получится по нескольку ленточек... пожалуй, можно будет выделить и для Мишель... ведь ты же не будешь против?

     Макси равнодушно пожал плечами.

     - Если возьмёт - почему бы и нет? Дели как знаешь. Это теперь твоё. Думаешь, я пожалею для неё какую-то ленточку, которая не стоила мне ни гроша?

     - Правда? - обрадованно воскликнула Илинда, прижимая к себе подарки и не сводя с него сияющих глаз.

     - О чём речь!

     Они сидели на траве, за спиной тихонько шелестели ярко-зелёной, только распустившейся листвой высокие, раскидистые клёны. Иногда по широкой пыльной дороге, тянувшейся за кустами, слышались чьи-то шаги, и тогда дети примолкали, не желая, чтобы прохожие слышали их разговоры. Солнце пронизывало густые заросли и ложилось дрожащими пятнами на тёплую землю, на прохладную траву, на босые ноги и радостные лица Илинды и Макси. Посидев с четверть часа, отдохнув и придя в себя от захватывающего приключения, рассмотрев как следует награбленное добро и оставшись весьма довольными улыбнувшейся им сегодня невероятной удачей, они неспеша поднялись и отправились обратно в приют.

     Старательно избегая встреч с мальчишками и девчонками, чьи голоса слышались во дворе, Илинда через сад пробралась к заднему крыльцу, а оттуда - прямиком на чердак. Она не стала даже на минутку заходить в свою комнату, желая сначала как следует припрятать шкатулку, ленты и расчёску, чтобы никто не увидел их до поры до времени. Во что бы то ни стало она хотела сделать Мишель сюрприз. Устроившись на драном, вылинявшем, с ржавыми пятнами, матрасе у окна, Илинда не удержалась, открыла заветную шкатулку и, замирая от счастья и восторга, охватывавшего её душу всякий раз, когда она представляла себе её содержимое, стала с благоговением рассматривать всё, что в ней находилось. Самозабвенно и осторожно вынимала она из небольших, подбитых серебристым бархатом отделений то маленькие, аккуратные ножнички для отрезания лишних ниток, то ножницы побольше, годившиеся, чтобы резать ткань, то иголки, сложенные по размеру в прозрачной коробочке, то неизвестно для чего предназначенные щипчики, то катушки ниток, имевшие самые различные цвета. Илинда насчитала тридцать две катушки. Она никогда и вообразить не смогла бы, что на свете существует так много красивых оттенков.

     Забыв обо всём на свете, девочка сидела до тех пор, пока в разбитое окно не долетел до неё густой и тягучий звон, приглушённый толщей стен, и она с испугом вскочила, едва не рассыпав нитки и иголки. Обед! Она совершенно забыла, что наступило время идти в столовую. Занятая своей драгоценной шкатулкой, поглощённая только ею и забывшая обо всём на свете, она и думать забыла, что в приюте продолжается обыденная жизнь, которая идёт своим размеренным чередом.
 
     Торопливо вывалив из ящика свои книжки, перевернув коробку и тщательно выбив из неё пыль, Илинда закрыла шкатулку, положила её на дно коробки, покидала сверху книжки, чтобы никто случайно не наткнулся на её тайник, и задвинула ящик подальше в угол.

     Затем отряхнула руки от приставшей пыли, сняла с платья длинные клоки серой липкой паутины и быстро спустилась с чердака, торопясь успеть в столовую.

     В столовой на неё напустилась Кристина. Не сразу, правда. Поначалу она обиженно молчала, исподлобья пронзая подругу сердитыми взглядами, и словно ожидала, когда та соизволит заговорить. Но Илинду целиком и полностью занимали какие-то одной ей ведомые мысли, она молча ела, не замечая того, что ест, и совершенно не смотрела по сторонам.

     Чем больше наблюдала за её непонятным поведением Кристина, не сводя с неё взгляда в течение всего обеда, тем большее возмущение овладевало её душой. Это ж надо! Полдня пропадала неизвестно где, явилась с таким видом, словно ей нет дела ни до кого и ни до чего на свете, и словно бы продолжает отсутствовать за столом.
                                                
     Кристина была сильно раздосадована внезапным исчезновением подруги и рассержена тем, что Илинда её обманула, заявив, что идёт в библиотеку. Ей не составило никакого труда раскрыть этот обман. Не дождавшись Илинду в комнате, Кристина отправилась на её поиски и, естественно, в первую очередь посетила библиотеку, где и выяснилось, что сегодня её там не было и в помине. Кроме того, книга, которую она якобы собиралась поменять на другую, обнаружилась на подоконнике в холле, в самом углу, и в качестве вещественного доказательства была перенесена Кристиной в комнату номер двенадцать и положена на самом видном месте, чтобы сразу бросилась в глаза Илинде, когда та соизволит вернуться.

     - Где была? - мрачно осведомилась Кристина, когда они отнесли на кухню пустые тарелки и кружки и вышли в коридор.

     Илинда неопределённо пожала плечами и ничего не ответила. Впервые за последние четверть часа её взгляд приобрёл вполне осмысленное выражение, когда она остановила его на хмуром лице Кристины. Словно она вдруг пробудилась от странного оцепенения, словно неожиданно проснулась, увидев её сердитые зелёные глаза, в которых дрожала обида, к возникновению которой она имела самое непосредственное отношение.

     - Ты мне нагло наврала, что идёшь в библиотеку... а сама пошла в какое-то другое место. Где ты была? И почему обязательно было мне врать? Будто я спрашивала... или напрашивалась идти с тобой... Можно было просто уйти и совсем ничего не сказать... всё лучше, чем врать и придумывать отговорки... - Кристи обиженно отвернулась от Илинды и быстро зашагала по коридору.

     Илинда сорвалась с места, побежала следом, догнала её.

     Ей пришлось долго извиняться за своё поведение; она твердила, ей и самой было стыдно обманывать, повторяла, что она и впрямь раскаивается, что вынуждена была так по-дурацки поступить...

     - Кристи, я сама не понимаю, что на меня нашло... - оправдывалась она, сгорая со стыда, - просто мне очень нужно было уйти, уйти одной... чтобы кое-что сделать... чтобы никто не знал, и чтобы ты не знала тоже! Я тебе всё расскажу, через несколько дней ты всё узнаешь! Я... я приготовила вам всем сюрприз... ну, я очень тебя прошу - прости меня! Обещаю, что больше никогда, никогда не солгу тебе, и если... если вдруг мне снова понадобится куда-то уйти... я скажу правду. Я просто скажу, что мне надо уйти - и всё! Ну что? Простишь?

     Кристина долго дулась, не желая слушать подругу, но ей не оставалось ничего другого, как простить Илинду. Тем более, что раскаяние её было искренним и неподдельным.

     Они долго сидели на лавочке в саду и разговаривали, о чём придётся. Макси с ними не было - он ушёл на реку ставить сети и проверить садки. Он давным-давно перестал звать с собой Панчо, когда ходил на реку. Вот и сегодня – отправился один. Девочки частенько сопровождали его, но сегодня они остались в приюте, и Макси ушёл без помощников.
 
     Поначалу Кристи пыталась выведать, что задумала Илинда, но та упорно отмалчивалась и просила её оставить расспросы, потому что до поры до времени она всё равно ничего никому не скажет. Несмотря на своё желание поделиться с кем-нибудь своей радостью, своей удачей, Илинда не посмела выложить всё Кристине – и главным образом потому, что та отчаянно ненавидела Мишель и всё, с нею связанное; Илинда побаивалась её реакции. Она не сомневалась, что Кристина назовёт её не иначе, как идиоткой, и прочтёт ей такую бурную отповедь, что неминуемо испортит блестящее расположение духа, в котором она пребывала последние полдня.

     Илинда молчала, упрямо сжимая губы и хмурясь, не желая выдавать своих тайн раньше времени, и Кристина, осознав это, вынуждена была смириться со своим неведением.

     Так как день шёл субботний, и мадам Веронцо не показывалась в его стенах со вчерашнего дня, им ничто не препятствовало отправиться в степь не вечером, а после обеда. Посидев с полчаса в саду и послушав, как сонно пересвистываются в кронах деревьев птицы, девочки решили отправиться на пляжик, куда должен был подойти со своим уловом Макси.

     Илинда долго колебалась, отдать ли Кристине сразу моток лент или повременить, чтобы та не догадалась, где она их взяла и зачем туда ходила. В конце концов, она сочла за лучшее оставить ленты в том же тайнике на чердаке, что и шкатулку, и решила подарить их Кристи в тот день, когда поднесёт подарок Мишель. Чтобы праздник этот стал праздником для каждого из них.

     Мишель получит роскошную шкатулку с невероятными, сказочной красоты, швейными принадлежностями. И расчёску, столь необычную по форме. Кристине достанутся ленты. Оставалась ещё коробка цветных мелков, которыми можно так здорово рисовать на асфальте. Вспомнив о своей четвёртой соседке, которую обычно никто и никогда не воспринимал всерьёз, Илинда решила, что мелки должны достаться Юли. 

     А обрадуется ли Юли мелкам? Она совершенно не умеет рисовать… Вдруг она сочтёт её подарок бесполезным?

     Илинда растерялась, подумав, что ей нечего подарить Юли, кроме мелков, и тутже решила, что разрежет моток бархатной ленты на столько ленточек, чтобы хватило всем - и Кристине, и Мишель, и Юли.  Можно будет дополнить мелки лентами.
 
     А кроме того… кроме того, можно поговорить с Макси... может, он не сильно обидится, если она подарит Юли свой кулончик с месяцем...
 
     Когда подобная мысль пришла ей в голову, она почувствовала, как тоскливо сжалось её сердце. Она вдруг поняла, что попросту не сможет расстаться с кулоном, настолько он ей понравился. Да и подойти к Макси с подобным вопросом означало обидеть его – он сочтёт, что она нисколько не дорожит его подарками…

     Впрочем, для Юли вполне можно подыскать что-нибудь другое, не из подарков Макси. Нужно всего лишь как следует поискать – разве мало у неё вещиц, которые можно приложить в дополнение к мелкам и лентам? Илинда вздохнула. И не столь жалко ей было сам кулон… Её смущало то обстоятельство, что кулон подарил ей Макси, и что утащил он его не для Юли, а для неё, Илинды, и с её стороны было бы не слишком красиво передарить его подарок. Он, конечно, понял бы, он всегда её понимал... но ему было бы не очень по себе, решись она отдать его подарок Юли. Ради того, чтобы достать для неё этот кулон, он рисковал, и рисковал очень сильно - если бы его поймали, не обошлось бы дело так просто, как им обоим представлялось. Ведь это самое настоящее воровство, наказуемое деяние, преступление. За которое недолго и в полицию попасть. Не ради Юли он на это преступление пошёл.

     "Не стану спрашивать, - решила она, отметая все мысли о Юли, - и кулон передаривать не стану. Макси для меня его стянул. Какая разница, понравятся ей мелки или нет! Моё дело – положить их перед ней. С какой стати мне ломать голову размышлениями, понравятся они ей или нет! Кстати, у меня ещё много бисера осталось, так и лежит несколько лет в мешочке... можно попробовать ей браслет сплести. Ей сгодится."

     Илинда шла прямиком по степи, не разбирая дороги. Кристина следовала за ней.

     Высоко в синем небе парил степной орёл, высматривая добычу, и оттого вокруг царила тишина - мелкая живность словно чувствовала грозную опасность, нависшую над степью, и попряталась в свои норки, затаилась.
 
     Илинда не замечала ни орла, ни отсутствия под ногами степного зверья. Она опять с головой погрузилась в собственные мысли.  Все её помыслы занимало только одно - она предвкушала, как через несколько дней преподнесёт Мишель в дар роскошный подарок, да как та обрадуется, да что скажет ей, да как они снова станут друзьями. Время от времени по губам её скользила счастливая улыбка, она тайком поглядывала на свою спутницу… и она прилагала огромные усилия, чтобы не выдать своего секрета шагавшей рядом Кристине, которая собирала букет из первых цветов, вовсю запестревших в степи, и не замечала странного состояния подруги, не обращала внимания на долгое молчание, которое они уже очень давно не нарушали ни словом.

     "Скорее бы прошли выходные... - думала Илинда, с замиранием сердца подсчитывая, сколько дней остаётся до дня рождения Мишель, и вздыхая тайком оттого, что времени ещё должно пройти порядком, - что ж... подождём. Оно того стоит!"

     И она ни капли не сомневалась в том, что оно действительно того стоило...


     Оно того не стоило.

     Не стоило вовсе.

     Наступил наконец долгожданный день... но радости он никому не принёс.

     Едва успев проснуться, Илинда хотела было сразу побежать за своим подарком и вручить его Мишель, которая только-только протирала глаза, и лишь огромным усилием воли ей удалось сдержать свой порыв. Она знала, что сейчас нужно вставать и торопиться в часовню, потом - в столовую, потом - в школу на занятия, и у Мишель не будет даже минутки, чтобы рассмотреть её подношение и вдоволь налюбоваться мягким блеском шёлка, металла и перламутра. А потому лучше всего будет подарить шкатулку после обеда, когда и школьные занятия закончатся, когда они из  столовой вернутся, когда не надо будет никуда торопиться.

     Всё утро она была как на иголках, сердце её колотилось бешеными толчками, от волнения её бросало то в жар, то в холод; она то и дело украдкой поглядывала на Мишель, которая как ни в чём ни бывала сосредоточенно слушала объяснения учителя и кратко конспектировала в тетрадь новую тему.

     Илинде казалось, что время не движется вовсе, что минуты напоминают вечность, и что она просто-напросто поседеет, изойдёт морщинами и умрёт от старости в этом самом классе прежде, чем завершится последний урок. Она абсолютно не слышала, о чём говорит госпожа Полетт, и когда та, обратив внимание на её странное поведение, попросила её повторить то, что только что сказала, Илинда вынуждена была молча встать из-за парты и опустить голову - она не могла повторить объяснений преподавательницы, потому что вообще не слышала, чтобы та что-либо говорила.

     - Вот так и стой до конца урока, - сурово сверкнула очками в её сторону госпожа Полетт, - может, стоя больше услышишь.

     Но стоя Илинда услышала ещё меньше. Мысли её тутже улетели в неведомые дали, и она только ниже опустила голову, чтобы госпожа Полетт по её отсутствующему взгляду не догадалась о тщетности предпринятой ею меры воздействия на нерадивую ученицу. К счастью, урок литературы, который вела госпожа Полетт, был последним уроком в тот день и завершился через десять минут после того, как Илинду наказали, заставив стоять всё оставшееся время.

     В столовой она машинально проглотила кашу и бегом отнесла тарелку на кухню. Она не стала дожидаться Кристину, шепнула ей, что будет ждать её в комнате, и умчалась бегом, торопясь достать свои подарки из тайника и прибежать в свою комнату раньше, чем там появятся все остальные. Она вихрем взлетела на чердак, дрожащими руками выбросила из ящика книжки, схватила в охапку шкатулку, расчёску и ленты и уже через минуту захлопывала за собой дверь комнаты номер двенадцать, запыхавшись донельзя и едва держась на ногах от волнения.

     Она подошла к аккуратно заправленной кровати Мишель и трясущимися руками положила на её подушку шкатулку, досадуя на то, что не во что эту шкатулку завернуть, потому что без упаковки она выглядела не так впечатляюще, как бы ей хотелось.

     И тут её осенило. Она взглянула на моток лент, что держала в руках, и тутже приняла решение. Придётся Кристине и Юли обойтись без подарка. Она им потом другие ленты достанет. А у этой ленты своя судьба.

     Схватив шкатулку и едва не уронив её, Илинда принялась торопливо перевязывать её крест-накрест бархатной жёлто-коричневой лентой, завязав роскошный огромный бант сбоку и слегка подкрутив концы ленты, которая сразу преобразила её подарок, придав ему торжественный и красочный вид. Весьма довольная собой, Илинда не услышала раздавшихся в коридоре шагов. Едва она успела опустить шкатулку обратно на подушку и принялась поправлять бант, как дверь отворилась, и Мишель, заметив возле своей кровати Илинду, остановилась на пороге и впервые за долгие недели заговорила с ней.

      Правда, обратилась она к своей бывшей подруге вовсе не дружелюбно, голос её дрожал и прыгал от сдерживаемой злобы, глаза метали молнии.

      - И что ты забыла здесь? - процедила Мишель, скрестив на груди руки и впиваясь в Илинду прожигающим, ненавидящим взглядом, - что тебе нужно в моём углу? Решила змею мне под одеяло пустить, должно быть?..

     Илинда, поначалу растерявшись оттого, как повела себя Мишель, постепенно пришла в себя. Отступив на несколько шагов от кровати, возле которой её застала Мишель, она выдавила улыбку и указала на подушку, на которой лежал её подарок.

     - Я всего лишь хотела поздравить тебя с днём рождения, Мишель! - проговорила она, стараясь, чтобы её дрожащий голос звучал как можно дружелюбнее и ровнее, - я приготовила тебе сюрприз... взгляни!

     Мишель проследила взглядом за её рукой, и брови её ещё суровее сошлись на переносице. Какое-то время она постояла в полной неподвижности, раздуваясь от гнева, затем подошла, брезгливо приподняла шкатулку двумя пальцами за бант. Шкатулка оказалась слишком большой и тяжёлой, чтобы её можно было удержать подобным образом, она провисла, растянув бархат ленты, бант развязался, и, прежде чем оторопевшая Илинда успела сделать движение, чтобы подхватить шкатулку, та с громким стуком упала на пол. Лакированная крышка отломилась от сильного удара об пол, и отлетела в сторону, оставшись лежать под дверью, нитки раскатились по щербатым половицам, ножнички больно ударили Илинду по ноге и упали рядом, воткнувшись остриём в щель между досками пола и застряв там.

     - Мишель, что ты делаешь! - в отчаянии вскричала Илинда, глядя на неё огромными, ошалелыми глазами, - что ты делаешь, Мишель?!.

     - Мне не нужны твои подарки, неужто до сих пор не поняла? - чётко произнося каждое слово, процедила Мишель, не двигаясь с места, - мне от тебя не нужно вообще ничего, пойми! Идиотка! Забирай своё барахлишко и проваливай, чтоб глаза мои тебя не видели... Это мой день рождения, мой, пойми! И тебе нет места на моём дне рождения! И в моей жизни тебе тоже места нет! Забирай свою ерунду и уйди с глаз моих!

     Мишель подпиннула туфелькой разбитую шкатулку, и та, отлетев к босым ногам Илинды, больно стукнула её по пальцам. Илинда молча стояла и смотрела на шкатулку. Она не могла осознать, не могла поверить в то, что всё это творится на самом деле, что это реальность, а не какой-то страшный сон...

     В дверях остановились Кристина и Юли. Они непонимающе смотрели то на Илинду, то на Мишель, и не понимали, что происходит.

     - Я же... я для тебя... я ради тебя… - хрипло прошептала Илинда, тупо глядя на свой подарок, грудой ненужных вещей рассыпавшийся по полу.

     Тут Мишель словно с цепи сорвалась. Она рывком наклонилась, подхватила одной рукой шкатулку, другой рукой ухватила запястье Илинды и потащила её в коридор, оттуда - вниз по лестнице, в переход, в школьный корпус, и остановилась только перед кабинетом мадам Веронцо.

     - Сейчас ты за всё ответишь... воровка! Крадёшь дорогие вещи и пытаешься всучить их мне в качестве подарков? А теперь идём к мадам и расскажи ей, где ты взяла такую дорогую вещь! Идём, идём!

     Мишель рывком распахнула дверь директорского кабинета и, втолкнув туда Илинду, вошла сама и захлопнула за собой дверь.

     Мадам Веронцо, перекладывавшая бумаги на полках в письменном столе, обернулась к ним и непонимающе воззрилась на девочек, которые стояли перед ней дрожащие, бледные и взволнованные.

     Мишель выступила вперёд, отпустив наконец руку Илинды, со злостью отшвырнув её от себя, и без слов положила на стол шкатулку без крышки, наполовину пустую, с двумя-тремя катушками ниток, с пачкой иголок, с тесьмой и напёрстком.
     Мадам удивлённо подняла брови и взглянула почему-то не на Мишель, а на Илинду, словно именно от неё ожидала каких-либо объяснений. Но Илинда молчала. Ей нечего было сказать. Да и не соображала она, где находится, куда и зачем притащила её взбешённая Мишель. Она понимала только одно - случилось нечто нечеловечески-жестокое, несправедливое, страшное, нечто такое, что просто не могло уложиться у неё в голове, и дальнейшие события, которые вдруг стали развиваться с фантастической скоростью, она уже не могла воспринимать. Она едва ли осознавала, что находится в кабинете мадам и что сама мадам смотрит на неё, ожидая чего-то... чего она ожидает от неё?..

     Заговорила Мишель.

     - Мадам, я вас очень прошу... вмешаться и запретить Илинде Илини впредь доставать меня своими подарками, своими... разговорами... своими намерениями подружиться со мной, стать мне подругой... Она никогда в жизни не была мне подругой! Просто живём в одной комнате, вот и всё! Я её знать не знаю... Мне не нужна такая подруга, как она! Я её презираю... я ненавижу её... Я не хочу иметь с ней ничего общего! Но она не может или не хочет этого понять! А теперь она и вовсе перешла все границы! Она подарила мне вот это... спросите, где она взяла эту вещь! Откуда она у неё? Вне всяких сомнений, она где-то стащила шкатулку и захотела преподнести мне её в дар на день рождения... словно мне нужны её подарки... тем более ворованные, добытые таким бессовестным способом! Спросите её, где она взяла шкатулку!

     Илинда стояла, ничего не видя и не слыша. Она едва ли сознавала, что находится в кабинете мадам, и что Мишель что-то говорит, в чём-то обвиняет её, требует ответа... за что?..

     Мадам тяжело поднялась из-за стола. Помедлив немного, она подошла к Илинде и остановилась неподалёку от неё. Долго она не двигалась, не говорила, лишь смотрела в затылок Илинды, не имея возможности увидеть её опущенное лицо, и ждала, когда она поднимет глаза. Но девочка не шевелилась.

     - Ну, Илини... - произнесла наконец Веронцо, тяжело и сурово. Мишель отступила в сторону и, белая от волнения, с горящими глазами, нервно ломала пальцы, поглядывая то на мадам Веронцо, то на свою соседку.

     Илинда продолжала безмолвствовать.

     - Взяла где? - цедились глухие фразы, на которые по-прежнему не было ответа, - не отвечаешь... украла, значит. У кого? Где? И для чего? К чему ты даришь Мишель Иллерен ворованные вещи, которые ей вовсе не нужны? Зачем преследуешь её? Отвечай, когда тебя спрашивают!

     …Вместо Илинды ответил Макси. Отворив дверь кабинета директрисы, он вошёл в кабинет, не спросив разрешения, и, оттолкнув Илинду в сторонку, заслонил её собой, встав между ней и мадам.

     Он стоял в холле, ожидая, что Илинда спустится и расскажет, как приняла Мишель её подарок, когда увидел, как Мишель протащила Илинду по коридору к кабинету мадам. Он побежал следом и слушал у двери, пока мадам не приступила к Илинде с расспросами о том, где она взяла шкатулку.

     Он решительно смотрел прямо в тёмные, бездонные глаза мадам Веронцо, удивлённо вскинувшей брови при его неожиданном появлении и невольно подавшейся назад.

     - Это я подарил Илинде шкатулку, - отпечатывая каждое слово, бесстрашно заявил он, - я привёз её из Эрнса, когда прошлой осенью гостил у дяди. Я всегда привозил им подарки... Эту шкатулку я подарил Илинде на день рождения. А она не стала пользоваться ею, решила оставить для Мишель. Потому что ей казалось, что той очень понравится эта вещь. Она берегла шкатулку целых полгода, не прикасалась к ней, берегла, чтобы подарить её Мишель.

     Макси не смотрел на Мишель, которая с вызывающим видом распрямила плечи и перебила его одним коротким словом:

     - Ложь!

     Макси даже головы не повернул в её сторону.

     - Я говорил Илинде, что не стоит этого делать... что не заслуживает Мишель дорогих подарков... но она и слушать меня не стала. Стояла на своём. И вот как оно обернулось. Это моя шкатулка. Извините, что я ворвался без спроса. Просто я видел, как Мишель потащила к вам Илинду, и слышал о том, что она намерена была обвинить её в воровстве... Может, она и вправду понятия не имела, что эту вещь Илинда получила от меня... не мне судить. Ещё раз извините. С вашего позволения, я заберу это.

     Он бережно взял со стола шкатулку, поправил свесившуюся через край цветную тесьму.

     - Если позволите, я уведу Илинду. Такого больше не повторится.

     - Он лжёт! Он выгораживает её! Они вместе и промышляют! Он всё лжёт! - вопила, раскрасневшись от злости, Мишель.
 
     Мадам Веронцо колебалась. Она чувствовала, что Макси выгораживает Илинду, но доказать, что он лжёт, она не могла. И потому ей не оставалось ничего иного, как отпустить её. К большому разочарованию Мишель, которая требовала наказать их обоих.

     Мадам не замедлила бы наказать. Да не могла придумать, до чего докопаться. Слишком гладко Максим Лапорт выпутался из сложившейся ситуации сам и выпутал свою сообщницу. Ведь в Эрнсе у него и вправду был богатый родственник, который давал ему деньги и разрешал покупать небольшие подарки приютским друзьям, когда мальчик приезжал к нему погостить.

     Не дожидаясь ответа от директрисы, Макси решительно обхватил Илинду за плечи одной рукой и быстро повёл её к выходу, крепко сжимая второй рукой шкатулку. Опустив голову и глядя себе под ноги, она молча пошла за ним.

     Уже на пороге их остановил гневный окрик мадам Веронцо:

     - Слышь, Лапорт... скажи своей подружке, если она ещё хоть словом заденет Мишель... я отошлю её в другой приют. Подальше отсюда.
 
     Макси вздрогнул и долго стоял, не поворачиваясь. Затем обернулся, долгим взглядом посмотрел на застывшую возле письменного стола мадам и, преувеличенно вежливо кивнув ей в ответ, церемонно стукнул пяткой об порог и вышел вместе с Илиндой в коридор, тихонько притворив за собой дверь.


     Илинда сидела за крыльце чёрного хода, закрыв пылающее лицо руками и уткнувшись в колени. Чуть в стороне, на ступеньках, лежала поломанная шкатулка, которую заботливо принёс из кабинета мадам Макси. Сам Макси сидел рядом с Илиндой. Он не говорил ни слова. Не знал он, что говорить; да и нужно ли было что-то говорить - ему казалось, что она сейчас ничего не слышит, ничего не соображает. Сейчас говорить с ней было бесполезно. Нужно выждать время, ей нужно сжиться с тем, что случилось, ей необходимо было пережить то, что произошло.

     Кристина, поджидавшая Макси и Илинду в коридоре, возле кабинета мадам, молча пошла за ними следом, когда они вышли оттуда и направились к чёрному ходу. Она дрожащими руками сжимала складки платья, в которые собрала раскатившиеся по полу в их комнате нитки и остальные предметы, выпавшие из шкатулки, и шла за ними молча, крепко стиснув побелевшие губы и понятия не имея, что сказать, что сделать. Выйдя вслед за ними на крыльцо, она остановилась в нерешительности, не зная, что ей делать. Макси обернулся и кивком указал ей на ступеньки - садись, мол. Кристина помедлила и нерешительно опустилась на прогретые солнцем доски крыльца. Взгляд её упал на Илинду, которая согнулась чуть ни пополам, пытаясь справиться с душившей её болью, и на глазах её заблестели злые слёзы. Дикая обида вскипела в душе Кристины. Ей захотелось немедленно вскочить, броситься на поиски Мишель, найти её... и повыдрать ей столько волос, сколько успеет, пока не прибежит мадам и не оттащит её, как бешеную собаку, сорвавшуюся с цепи. Но усилием воли она переборола это желание и не двинулась с места - ей показалось, что здесь, рядом с Илиндой и Макси, она нужнее.

     Шло время. Илинда продолжала сидеть, не двигаясь и не произнося ни слова.

     Макси молча сидел рядом.

     Наконец Кристина не выдержала. Вскочив, она пересела поближе к Илинде и принялась с ожесточением трясти её за плечи.

     - Ты что молчишь? Ну чего молчишь-то?! Скажи хоть слово! Илли! - в отчаянии восклицала она, - ну ничего ж такого не случилось... ну мир же не рухнул! Да наплюй ты на них! Ты слышишь меня?! Мы с Макси уже час сидим и ждём, когда ты изволишь очнуться... А ну встряхнись! Ты что, меня совсем не слышишь?..

      - Кристи, оставь меня в покое, - придушенно ответила Илинда, не поднимая головы, и так страшен был её хриплый, совершенно чужой голос, что по спине Кристи пробежала дрожь.

     - И не подумаю! Не подумаю, слышишь?!. Я не зря здесь пеклась на палящем солнце... - возмутилась Кристина, и принялась с ещё большим ожесточением тормошить её, - ты ведёшь себя так, как будто пережила конец света... не было никакого конца света! Ясно тебе? Ничего не случилось! Все живы-здоровы, никто не умер, слава Богу... А все твои надуманные беды живут лишь в твоей голове! Их нет на самом деле!

     - Есть... - едва слышно прошептала Илинда, пытаясь оттолкнуть плечом цепкие руки подруги.

     - Есть?! Постыдилась бы так говорить! Что за беды у тебя есть?! Негодница ты этакая! У тебя кто-то умер?! Может быть, я умерла? Или с Макси случилось что дурное? О чём ты горюешь?!

     - Мишель. Мишель умерла.

     - Что ты городишь? Что за чушь ты несёшь? Мишель переживёт нас всех вместе взятых! Она живее всех живых! И она не заслуживает даже того, чтобы плюнуть ей в лицо - настолько она тупа и ничтожна, настолько она не заслуживает ни капли внимания! Всё! Забудь! Больше ни слова о Мишель! Слышать о ней не могу! Видеть её не могу! Она дождётся... дождётся, что я выловлю её в тёмном коридоре и отколочу так, что зубы повылетают... Сколько я тебе говорила, что это самое дрянное, самое паршивое существо на свете, и не заслуживает она, чтобы так из-за неё убиваться... Ты меня слышишь?

     - Слышу.

     - Ты согласна со мной? Теперь-то ты признаёшь, что я была права, когда говорила тебе, чтобы ты держалась от неё подальше?

     Илинда ничего не ответила. Вместо неё заговорил Макси.

     - Кристи, сейчас не время выяснять, кто был прав, а кто ошибался, - негромко заявил он, - и вообще... не время. Оставь её. Ей нужно самой пережить то, что случилось. Не беспокойся, она справится. Просто ей нужно осмыслить...

     - Пока она будет осмысливать, я с ума сойду! - вскинулась на него Кристина, - ты слышишь, Макси? Ты что, думаешь, я не переживаю, да? Да у меня в голове стучит так, что ещё немного тишины - и моя голова попросту взорвётся! Я смотреть не в состоянии, как она вот так сидит... чего ради?! Кого ради?! Из-за этой паскудницы?! Из-за Мишель?!. Мишель нас всех кинула, и благодари Бога, что она показала свою сущность сейчас, а не через двадцать лет! Гниль и ветошь нужно сразу откидывать от себя... а то недолго и самому сгнить. Нельзя протягивать руку подлому человеку, иначе подлая рука прирастёт к твоей! Пусть убирается! Пусть катится на все четыре стороны!

     - Мишель сегодня умерла, - срывающимся голосом вновь прошептала Илинда и вдруг громко, в голос разрыдалась.

     Макси и Кристина примолкли, прекратив свои споры, и растерянно смотрели на неё, а Илинда продолжала горько оплакивать свою подругу, и ей казалось, что Мишель и вправду только что умерла, ушла навсегда. И сердце её разрывалось от непосильного горя, которое придавило её, пригнуло к самой земле и не давало расправить плечи.


     Вечером, собрав обратно в шкатулку все предметы, что там находились, аккуратно разложив каждую катушку строго по порядку, как они и лежали, Илинда прикрыла её оторванной крышкой, перевязала измятой, затоптанной бархатной лентой, приладила под ленту расчёску, которую хотел подарить Мишель Макси, и тайком от ребят ушла на берег. Разложив костёр, она бросила в него шкатулку, и воспалёнными, сухими глазами смотрела, как взвихряется вокруг неё пламя, оглаживая лакированные, блестящие бока жаркими огненными языками, смотрела, как потрескивает вспыхнувшая лента, искря рассыпающимися горящими нитками, как мгновенно чернеет она и скручивается, превращаясь в струи тёмного дыма и взвиваясь в звёздное небо, перемигивающееся над головой.

     Ей было всё равно.

     Слёз больше не было. В душе разверзлась зияющая, тёмная пустота, и то место, что занимала в её сердце Мишель, опустело навсегда.

     Шкатулка горела долго. От потрескавшегося горящего лака над рекой нёсся едкий чёрный дым, от которого щипало горло.

     Когда костёр прогорел, когда остыла зола, Илинда согребла обгоревшие куски, которые остались целыми, тщательно собрала пепел, вытащила из кучи углей чёрные, закопчённые ножнички с потрескавшимися обугленными ручками и деформированные щипчики, сложила всё это в фанерный ящик, принесённый ею с чердака, отнесла в степь и закопала на берегу.

     Она долго стояла над выросшим посреди ковылёвых просторов невысоким холмиком, словно над свежей могилкой, и ни одной мысли не было в её пустой голове. Закопав остатки шкатулки, она похоронила и последнюю надежду на возвращение Мишель.

     Она наконец-то осознала, что Мишель и в самом деле ушла. Ушла по собственной воле и категорически не захотела, чтобы они пошли вместе с ней, как было до сих пор. Оставила их. Бросила за ненадобностью.

     Мишель окончательно ушла от них.

     Ушла навсегда.

     И ей было абсолютно наплевать, кого её уход обрадовал, а кто продолжал страдать, не желая с этим смириться. Для неё имело значение только то, что сама она была довольна каждым своим поступком и не жалела ни о чём. Все её усилия были устремлены теперь к одной-единственной цели, а остальной мир для неё попросту перестал быть.


     ... Мишель по-прежнему делала вид, что ни Илинды, ни Кристи, ни Макси не существует рядом с ней.

      И Илинда вынуждена была смириться с тем, что Мишель для них умерла. У неё больше не осталось ни тени надежды вернуть её. И она заставила себя считать, что их Мишель больше нет на свете, что её сменила какая-то чужая, незнакомая девочка, до которой ей не было никакого дела. Которую можно попросту не замечать. Потому что она и в самом деле была им чужой.

     Их пути разошлись окончательно.

     Мишель без раздумий бросила своих старых друзей, погнавшись за призрачной мечтой, осуществление которой маячило перед нею на туманном горизонте, а Илинда, Кристина и Макси продолжали идти вместе, довольствуясь всем, что дала им судьба и не ища лучшей доли. Их вполне устраивало то, что они имели.


     Шло время.

     Дни летели за днями.

     Илинда старалась поменьше бывать в своей комнате, особенно, если там находились Мишель с Юли. Она больше не пыталась даже заговорить с Мишель, перестав её замечать, но ей было неприятно находиться с ней в одном помещении, и, пока было лето, пока была возможность как можно реже видеться, она спешила этой возможностью воспользоваться.

     С того памятного майского дня ребята больше ни разу не упомянули имя предательницы. Та не задевала их, и они тоже обходили стороной всё, что было с нею связано.

     …И всё же, потеря Мишель пагубным образом сказалась на душевном состоянии Илинды. Второй раз в жизни она по воле обстоятельств теряла близкого человека, и ничего не могла предпринять, чтобы воспрепятствовать этому.

      И если с Ламским всё было по-другому, если он просто уехал и пропал без вести, но ведь они расстались как друзья, и то, что он не подавал о себе вестей, имело под собой совершенно другие обстоятельства. Мишель же растоптала её, унизила, уничтожила. И только после этого ушла. Впрочем, Илинда сама в этом виновата. Она не могла смириться с тем, что Мишель их бросила, и предпринимала попытки вернуть её... в то время как нужно было просто отпустить её, как она того желала. Илинда сама вынудила Мишель довести дело до такого финала. И некого было в этом винить.

     Всё лето Илинда, Макси и Кристина пропадали в степях. Каждый вечер, едва дождавшись, когда мадам Веронцо выйдет за ворота, не потрудившись даже притворить за собой решётчатую чугунную дверь и предоставляя старому Силантию выходить из своей сторожки, чтобы сделать это за неё, ребята уходили в степь и до ужина бродили по округе, отправляясь купаться, собирать грибы и ягоды. Частенько они поднимались на холмы и долго сидели на самой вершине, глядя на расстилающийся вдали город и пересечённые белыми лентами пыльных дорог ковыльные степи. С помощью Митрофана Макси сплёл себе шикарную сеть и теперь рыбалка приносила гораздо больший улов; дед показал ему на реке места, где следует расставлять сети, и рыбы попадалось столько, что они и старику приносили, и сами пекли её в углях и варили уху чуть ли ни каждый день, и вялили её на солнце, нанизывая на бечёвку и развешивая на тех же ракитах, где сушили грибы. Макси по-прежнему ставил садки в прибрежных камышах, но по сравнению с сетями садки приносили мизерный улов.

     Вскоре в лесу стала спеть земляника, и они не успевали обрывать её. Все полянки в лесу пестрели ягодами, и у ребят зачастую просто не хватало времени, чтобы оборвать их. Митрофан наварил несколько вёдер превосходного земляничного варенья, и вечерами, после того, как ребята заканчивали с поливкой, они усаживались на ступеньки просторного крыльца, грели самовар и пили чай, в который старый отшельник добавлял липовый цвет и несколько душистых степных трав, а порой и пригоршню-другую сушёной земляники, вишни или смородины, делая вкус чая неповторимым.

     Ребята по-прежнему помогали старику с огородом и с домашними делами, ходили с ним вместе собирать и заготавливать на зиму лечебные травы и кору деревьев; Митрофан учил их, какая травка и от какой болезни помогает, с какой чай вкуснее, а какую лучше стороной обходить и не трогать никогда.

     Вместе с Макси они ходили ловить рыбу.

     Ребята приносили деду грибы, которых в ельниках и в чащобах Флинта было великое множество, и он насолил их несколько бочонков. По вечерам дед частенько отваривал вкусную рассыпчатую картошку, ставил перед своими гостями полное доверху блюдо, и они ели её с солёными грибами, которые и вправду оказались намного вкуснее варёных или жареных.

     В жаркие дни дети бегали купаться на реку по нескольку раз на день, так что можно было смело обходиться без бани, которую им устраивали в приюте раз в неделю или в две.

     В августе пошли в ход соседские огороды, в сентябре добавились бахчи.

     Ребята оборудовали на чердаке тайник и перетащили туда сушёные грибы, уложив их в картонные коробки, которые нашли сваленными в кучу за одним из продуктовых магазинов, и сушёную рыбу, которая долго висела на солнце и стала жёсткой и вкусной. В одном из углов чердака стоял большой, обитый изнутри листовым железом, ларь, в котором раньше хранилось зерно, и они сложили в этот ларь свои припасы, рассудив, что здесь они будут в безопасности от мышей, которые шныряли по чердаку и пищали в углах, шурша бумажками. Макси притащил от Митрофана несколько банок варенья и солений, а также множество кабачков и тыкв, которые можно было грызть сырыми, и они радовались, оглядывая свою маленькую кладовую и гордясь своей смекалкой. Пусть зимой им негде будет сварить себе картошку, но они всегда смогут отрезать себе кусочек кабачка или сладкой тыквы, или погрызть вяленую рыбёшку. Сушёные грибы тоже вполне можно было есть, и потому они решили осенью запасти их побольше. Осенью грибов особенно много, ведь то и дело идут мелкие обложные дожди, от которых грибы растут как на дрожжах. Дед насушил много ягод и фруктов, и оделил их от щедрот своих, и теперь им не приходилось ломать голову над тем, как бы утащить из столовой хоть горсточку сухофруктов, теперь у них имелись свои. Самое главное, чтобы никто не обнаружил их кладовую, и они постарались замаскировать её как можно лучше.

     - Как это мы раньше не догадались сделать себе кладовую на зиму! - поражался сам себе Макси, - чем надеяться на удачу, проще самим о себе позаботиться, пока есть неплохая возможность запастись продовольствием. Вот теперь у нас полно грибов и рыбы, есть тыква и кабачки, даже соленья-варенья имеются! Как хорошо будет зимой - заберёмся на чердак, достанем всё, чего душе угодно, и в том же чулане можно запросто небольшой пир устроить! Жаль, конечно, что ни хлеб, ни картошку запасать смысла нет - хлеб испортится, а картошку сырую есть не станешь... Ну да ладно! И так очень даже неплохо!

     Илинде было не очень по душе, что её друзья теперь то и дело мелькали на чердаке, который она привыкла считать своим личным убежищем, но она вынуждена была отругать себя за свой эгоизм. Тем более, что им и впрямь оказалась весьма кстати кладовая. Это будет для них огромным подспорьем в голодные зимние месяцы.
 
     В школе вновь начались занятия.


     Сентябрь выдался холодным и дождливым.

     Небо почти всегда было затянуто низким пологом туч, из которых частенько принимался сыпаться унылый дождь. Стылые ветра дули над степями, ломая сухие кусты перекати-поле и перегоняя их с места на место. Выгоревшая трава сухо шелестела на ветру.

     Иной раз, когда подолгу дождило, ребята были лишены возможности выйти погулять и вынуждены были проводить вечера в своих комнатах. Илинда, Макси и Кристина частенько собирались на нейтральной территории, в холле, и сидели вместе на подоконнике до тех пор, пока не спускалась ночная тьма. Расходиться по комнатам им не хотелось – девочкам претило проводить вечера с Мишель и Юли, а Макси с некоторых пор стало раздражать общество Панчо, окончательно переметнувшегося на сторону Мишель и не упускавшего возможности лишний раз подчеркнуть перед приятелем своё переменившееся к нему отношение.

     Хорошо было уже и то, что никто не прогонял их из холла, не заставлял сидеть по комнатам… впрочем, никому не было до них особого дела, и вряд ли кто замечал, что они вечерами дотемна просиживают на холодном подоконнике внизу.

     Когда позволяла погода, они норовили убежать за реку, пользуясь каждым удобным случаем, чтобы навестить Митрофана.

     Вода в реке была ледяной, и всякий раз, когда они ходили к деду, они старались перейти брод как можно скорее, и всё равно ноги отмерзали, покрывались зябкой гусиной кожей и приходилось потом долго бегать по холодному песку берега, чтобы согреться. За несколько дней они убрали урожай с огорода старика, оставив на грядках только упругие капустные кочаны, которые он велел оставить до середины октября - чтобы налились соком, дозрели.

     Старик с грустью размышлял, что ещё месяц-полтора, ну от силы два месяца – и ему вновь придётся надолго расстаться с ребятами. Неминуемо наступит зима, снег засыпет степи и сделает их непроходимыми, река покроется льдом, который долгое время будет ненадёжным, непрочным… А кроме того, пойдут трескучие морозы, свирепые метели… и снова придётся ему ждать полгода, прежде чем он увидит детей, ставших ему родными внуками.

     Ребятам тоже становилось не по себе, когда подобные мысли забредали им в головы. А забредали эти мысли всё чаще и чаще, беспокоили их всё сильнее и неотступнее… Они прекрасно видели, как переживает дед, и не находили себе места, чувствовали себя очень неуютно, приходя к нему в дом. Они старались переделать как можно больше домашних дел, чтобы помочь ему… но дела эти копились снова с угрожающей быстротой. И ребята прекрасно понимали, что как бы ни старались они сегодня, не получится переделать заранее всё, что накопится только завтра. Они прекрасно понимали, что надвигающейся зимой придётся Митрофану все дела делать самому, и помочь ему будет некому.

     Дни становились темнее и короче, и дети уже не могли все вечера проводить за рекой, в гостеприимном домике старика. Теперь они навещали его несколько раз в неделю, да и то большей частью старались приходить в выходные, потому что в будние дни безнаказанно уйти из приюта они могли только после пяти, а в семь уже начинало темнеть, и у них оставалось совершенно мало времени, чтобы успеть вернуться обратно засветло. Впрочем, когда не было затяжных дождей, они нередко уходили из приюта сразу после обеда, рискуя навлечь на себя серьёзные неприятности – узнай только мадам Веронцо об их своевольных отлучках, она бы жестоко наказала всех троих. Их благо состояло в том, что мадам совершенно не интересовалась своими воспитанниками, ей было безразлично, кто где находится и кто чем занимается в свободное от школьных занятий время. Конечно, расскажи ей кто-нибудь о нарушениях правил, которые позволил себе тот или иной воспитанник, она приняла бы жесточайшие меры, чтобы хорошо проучить провинившегося. Но в Кентайском приюте не принято было жаловаться друг на друга. Каждый прекрасно понимал, что если он сегодня не расскажет о прегрешениях своего соседа, то этот сосед завтра точно также скроет его проделки, и никто ничего не узнает, и все шалости и нарушения сойдут с рук. Самое главное, чтобы не попасться на глаза воспитателям.
 
     Зачастую Макси и его компания не успевали вернуться к ужину. Впрочем, они и летом почти никогда не ужинали в приюте, допоздна засиживаясь у деда и возвращаясь только к ночи, когда на небе разгорались яркие звёзды, когда все остальные приютские ребята уже давно видели по второму сну.

     Они не переживали, что их отсутствие в столовой во время ужина будет обнаружено – ещё в мае, когда они в первый раз в наступившем году собрались отправиться к Митрофану, Макси, зная, что вряд ли они вернутся сегодня рано, шепнул Панчо, что он и Юли могут преспокойно забрать их порции себе. С тех пор так и повелось: если к концу трапезы ни Макси, ни Илинда, ни Кристина не появлялись в столовой, Панчо шёл к раздаче, брал три тарелки, предназначавшиеся товарищам, приносил за столик, и они с Юли без зазрения совести делили меж собой их содержимое.

     Мишель брезгливо наблюдала, как Панчо делит лишнюю кашу, зачерпывая её ложкой и по очереди выкладывая то в свою тарелку, то в Юлину. Когда он зачерпывал себе, ложка неизменно была полна с верхом, с неё сыпались комки каши, которую мальчик тутже с жадным сопением подбирал со стола и отправлял себе в рот; когда же он набирал кашу для своей соседки, голодными глазами наблюдавшей за малейшим его движением, то черпал словно нехотя, и ложка почему-то оказывалась раза в два легче… Юли всякий раз намеревалась возмутиться, потребовать справедливой делёжки… но не решалась и молчала, и только лицо её шло торопливыми красными пятнами, да чёрные глаза начинали сверкать, как пара агатов…

     Мишель с величайшим презрением отворачивалась от своих сотрапезников, отодвигала подальше от них свою тарелку и стакан… ей было невероятно противно находиться с ними за одним столиком. Она не задавалась вопросом, почему так часто Макси и остальные отсутствуют за ужином; ей было безразлично, где они бродят и отчего их порции пожираются, словно стервятниками-падальщиками, двумя её товарищами.

     Она радовалась, что за всё лето почти не видела в комнате номер двенадцать ни Илинду, ни Кристину, которые пропадали неизвестно где с утра и до ночи, изредка появляясь только в столовой и в часовне. Она радовалась, что Илинда наконец-то отстала от неё со своим нелепым намерением вернуть её в компанию, которая стала ей омерзительна, которая стала для неё самой большой помехой на пути к осуществлению заветной цели.

     Она делала всё возможное, чтобы подчеркнуть перед мадам Веронцо свою неприязнь к Илинде, не уставала лишний раз упоминать о том, что давным-давно перестала общаться с ней, несмотря на досадную необходимость жить с нею в одной комнате. Она видела одобрение в тёмных глазах мадам… и в сердце её вспыхивала уверенность, что теперь-то осталось подождать совсем немного… И она ждала. Ждала, не сомневаясь, что пройдёт неделя, две… и мадам скажет ей однажды:

     - Собирай вещи, дочка, будешь жить со мной…

     Мадам медлила.

     Словно тоже ждала чего-то…


     Однажды в воскресенье Макси, отправившийся на промысел, возвратился с базара гораздо раньше обычного. И принёс он всего лишь картонную коробку, в которой попискивало пять крошечных котят, едва открывших глазки.

     Сеялся дождь, было холодно. Котята сбились в кучу, лезли друг на друга, чтобы согреться, и жалобно пищали в промокшей коробке. Их мокрая шёрстка вздыбилась от холода, и сквозь неё просвечивала вздрябшая кожа; тонкие лапки, на которых они едва научились стоять, тряслись и дрожали.

     - Я нашёл их у базарных ворот, - сказал возмущённый до глубины души Макси, ставя коробку на подоконник в холле и в нерешительности остановившись рядом, не зная, что предпринять дальше.

     В холле сразу запахло размокшим картоном, мокрой шерстью и промозглым осенним дождём, сеявшим на улице с самого рассвета.
 
     Кристина тутже уселась на подоконник и принялась отогревать котят, забрав их к себе на колени и накрыв шерстяным жилетом, который быстро стянула с себя. Илинда пристроилась рядом, с жалостью разглядывая малышей, которые дрожали и тонко мяукали, копошась под тёплой тканью жилета.

     - Они же совсем маленькие... - пробормотала она, - как же мы их выкормим?..

     - Пойду хотя бы водички принесу, - заявил Макси и торопливо ушёл в свою комнату, откуда вернулся с маленькой плоской пластмассовой коробочкой, в которой обычно держал червей для рыбалки. Он вышел на улицу, подставил коробочку под капли, стекающие с крыши, набрал дождевой воды и поставил её на подоконник, рядом с Кристиной.

     - Давай попробуем напоить их, - сказал он.

     - Сейчас, пусть погреются сначала, - ответила она.
 
     - Им бы молочка... – с тяжёлым вздохом проговорила Илинда, - и взять негде...

     - Я к Ганне схожу, - решился Макси, - объясню ей всё как есть и попрошу... им надо-то всего полкружки на всех... неужто откажет?..

     - Хочешь, я схожу с тобой? - вызвалась Илинда, но мальчик отказался, сказав, что сам справится.

     - Если ей суждено согласиться - то согласится, а если упрётся - то тут уж никто не поможет, - заявил он и ушёл.

     Как ни странно, вернулся он с миской молока. Лицо его сияло. Он торопливо поставил миску возле чашки с водой и велел Кристине попробовать выпустить котят. Есть самостоятельно котята толком не умели, и пришлось приложить немало усилий, чтобы они научились вполне сносно лакать.

     - Если б я только увидела, кто их бросил, - мрачно изрекла Кристина, и голос её угрожающе подрагивал, - башку бы оторвала. Раздать не могли, что ли?

     Макси хмыкнул.

     - Нет смысла думать об этом. Людям проще простого бросить живое существо, обрекая его на гибель, чем заботиться о его дальнейшей судьбе... надо решить, что нам-то теперь делать. Завтра придёт Веронцо... она же и выбросит их снова. Без лишних разговоров. Она ни за что не оставит их в приюте. Что будем делать? Можно попробовать их спрятать… но где?

      - Может, поселить их в гроте? - неуверенно предложила Кристина, но сама же себе возразила: - нет, не годится... там холодно и сыро. Там не место для малышей...

     - Может, в чулане?

     - Они подрастут и вылезут, Макси,а кроме того, будут пищать... их услышат.

     - Я знаю, - вдруг подала голос молчавшая до сих пор Илинда, и лицо её просияло, - их нужно отнести деду. Он о них позаботится, он-то их выходит. Он добрый, и не откажется взять всех пятерых! А кроме того... у него в доме появится целых пять живых существ, и зимними вечерами ему будет не до скуки. Ему с ними будет гораздо веселей, а то он совсем один - ни собаки, ни кошки, только он да лошади и корова. Но лошади - на конюшне, корова – в сарае, а дома он в полном одиночестве.

     Макси и Кристина наперебой выразили одобрение чудесной мысли, пришедшей в голову Илинды. Они сразу признали, что это было единственное верное решение, которое только они могли бы придумать.

     - Я сегодня же сбегаю за реку, - вызвался Макси.

     - Но ведь дождь, Макси, и он всё усиливается, - взглянула за окно Кристина.

     Дождь и в самом деле с силой ударял по стёклам, и холодные прозрачные капли нагоняли одна другую, торопливо сливаясь в ручейки и скатываясь по стёклам. Мокрые тополя роняли дождинки, шелестя на порывистом ветру побуревшей к осени листвой.

     - Подожду до вечера, - пожал плечами мальчик, - вдруг да кончится. А если не кончится... что ж! Придётся всё равно сбегать. Иначе завтра Веронцо так и так заставит отнести их куда подальше. Я сегодня схожу. И котят пристрою, и старика порадую. Мне почему-то кажется, что он обрадуется...

     - Я с тобой, - заявила Илинда.

     - И я, - поддержала её Кристина, - я тоже хочу пойти!

     - Ну уж нет, - попытался было воспротивиться Макси, - в такую собачью погоду я не позволю вам и за порог выйти. Вы останетесь здесь и будете ждать меня в приюте, ясно?

     - Ты, значит, пойдёшь, а мы должны в комнате сидеть? - от возмущения Кристина едва находила слова. Она чуть было не соскочила с подоконника, да вовремя вспомнила, что совсем рядом, возле миски с молоком, копошатся беспомощные котята, и сообразила, что любым неосторожным движением она может запросто задеть любого из них и свалить на пол. А ведь если смахнуть вниз такую кроху, то можно запросто и убить, и покалечить…

     - В дождь вы никуда не пойдёте, - упрямо возразил Макси, высоко вскинув голову и стараясь не повышать голоса, хотя ему это не особенно удавалось.

     - Ты не позволишь нам пойти с тобой? – Кристина прожигала его надменным взглядом зелёных глаз, и руки её то и дело сжимались и разжимались, словно ей не терпелось пустить в ход кулаки.

     - Не позволю, - с вызовом отозвался мальчик, приглаживая мокрые кудри, лезшие на глаза и ронявшие дождевые капли на его лоб и щёки, - и говорить здесь не о чем.

     - Ты что, на самом деле считаешь, что не о чем говорить?! – возмущённая до глубины души, Кристина яростно взирала на него, не зная, как сладить с его упрямством; ей казалось, что он позволяет себе немыслимую вольность, решая за них вопросы, которые они могли бы запросто решить сами, и не имея на то никакого морального права.

     Илинда подёргала Кристину за рукав, стараясь привлечь её внимание, но та лишь нетерпеливо отдёрнула свою руку и вновь напала на Макси, который хмуро смотрел на неё.

     - Значит, вот как?! – яростно прошипела она.

     - Я пойду один, - спокойно отозвался он, отворачиваясь и не желая продолжать спор, в котором не видел смысла.

     - Пусть идёт один, - не дав ему договорить, перебила Илинда и с беспечной улыбкой взяла на руки двух котят, которые отошли от чашки и дрожащими лапами перебирали по шершавому подоконнику, понятия не имея, в какую сторону им податься.

     - И ты туда же?! И ты поддерживаешь его?! – коршуном повернулась к ней разгневанная Кристина, вся пылая жгучим негодованием, - ты же хотела идти... что, так быстро отступила только потому, что Макси посчитал, что мы растаем от дождя, да?.. Или дождя испугалась? Вымокнуть боишься?

     - Вовсе нет, - Илинда лукаво улыбнулась, нисколько не обидившись на злые намёки подруги и искоса поглядывая на Макси, - пусть берёт котят и идёт. Один. А мы отправимся следом. Только и всего. Что нам мешает пойти в гости к деду одним, без него?

     - Это нечестно! - возмутился мальчик, всем корпусом развернувшись в её сторону, - это подло, Илли!

     - Почему подло? – спокойно улыбнулась ему в ответ девочка, прижимая к себе котёнка, - раз мы тоже хотим пойти, а ты не берёшь нас с собой? Хочешь идти один - иди. А мы и без тебя дойдём. Правда, Кристи?

     - Запросто! - в восторге засмеялась та, - дорогу знаем!

     - Ну да... вряд ли заблудимся, - лениво добавила Илинда, намеренно громко зевнув и прикрывая рот ладонью.

     Макси в немой ярости переводил взгляд с одной на другую, не зная, что ему предпринять, чтобы заставить их остаться дома, но вынужден был махнуть рукой и буркнуть, что раз такое дело, раз их невозможно ни вразумить, ни переупрямить, то он возьмёт их с собой. Но пусть не воображают, что сумели победить его честным способом, потому что способ был выбран ими самый бесчестный, хотя и беспроигрышный.

     - Котят я пока отнесу на кухню, там печь топится, там тепло. Тётка Ганна разрешила принести их на время. Скажу, что вечером заберу. Они наелись и вряд ли будут пищать... Кстати, коробка, в которой они сидели, совсем размокла и вот-вот развалится, нужно её выбросить. Пойду… выброшу, а заодно принесу корзинку – одну из тех, с которыми мы за грибами ходили. Пусть в корзинке спят.

     - Так и быть, я постелю им свой жилет для удобства, - сказала Кристина, - я вижу, он им очень приглянулся.

     Макси притащил довольно просторную корзинку, в которую постелили чёрный шерстяной жилет Кристины, и потихоньку, чтобы не разбудить, переложили туда всех котят.

     - Вот в этой корзинке их запросто можно будет отнести Митрофану, - сказал Макси, - она не размокнет, как коробка. Нужно будет только накрыть её чем-нибудь сверху, чтобы дождь не проникал внутрь.

     - Я на чердаке старую рогожку посмотрю, - вызвалась Илинда.

     - Посмотри, - кивнул Макси.

     Они посидели в холле ещё какое-то время, посмотрели на спящих котят, свернувшихся в крохотные клубочки и жавшихся друг к другу, и Макси отнёс их на кухню, пристроил корзинку на печке, от которой шло благодатное тепло. Погревшись и сам с четверть часа, Макси отправился к себе. В приюте ещё не начали топить, и в комнатах царил слякотный, промозглый, осенний дух, и ребята вынуждены были одеваться теплее, чтобы не мёрзнуть. Впрочем, они были привычны к куда более сильным зимним холодам, и осенняя стылость их не слишком пугала.

     После обеда непогода разыгралась с новой силой.

     Дождь полил не на шутку, тучи наползали, сталкивая друг друга ниже и ниже, и от порывов ветра трепетали и метались ветви тополей, выворачивая наизнанку свои серебристо-зелёные листья.

     Ждать улучшения погоды явно не имело смысла.

     Решено было отправляться за реку немедленно.

     Корзинку с котятами накрыли большим куском найденной на чердаке рогожи, обвязали по краю верёвкой, чтобы не сорвало ветром, и тщательно расправили углы, широкими складками повисшие со всех сторон. Это было весьма кстати - свесившаяся рогожа закрывала бока корзины, сплетённые из гибких ивовых ветвей, сквозь которые мог запросто проникать пронизывающий ветер, и защищала их от дождя.

     Макси натянул на плечи клеёнку, найденную на том же чердаке, тётка Ганна заставила Кристину надеть её непромокаемый плащ, Илинда накинула старую куртку Макси, которую он заставил её одеть, заявив, что иначе не позволит ей выйти за порог. Чтобы защитить голову от дождя, они вывернули наизнанку брезентовые мешки, в которых привозили в приют муку и крупу и которые им также одолжила Ганна, вдели один угол в другой и сделали из них капюшоны, спускавшиеся на плечи - в таких капюшонах никакой дождь не был страшен, нужно было только поддерживать их у горла, чтобы не слетели с головы при порывах ветра.
 
     В начале четвёртого ребята вышли из приютских ворот и направились в степь. Спуск, ведущий с пригорка, на котором располагался Кентау, размок и превратился в грязевое месиво, и они с огромным трудом спустились вниз. Дорога, пересекавшая степь, тоже превратилась в две грязные колеи, наполненные озерцами мутной воды, в которой вскипали огромные пузыри, обещавшие, что дождь утихнет нескоро. Дождевые черви растянулись по дороге.

     Ребята гуськом, один за другим, шли по обочине, по жёсткой степной траве, сизой и рыжеватой, напоминавшей старую мокрую циновку. Земля в степи была холодной и насквозь пропитанной влагой, но всё-таки идти по дерновине было куда проще, чем по дороге, размытой дождём. Пригнув головы, ребята торопливо пробирались к реке. Макси поворачивался то в одну сторону, то в другую, прикрывая собою корзинку от ветра, наскакивавшего то слева, то справа и секущего лицо и руки косыми струями ледяного дождя.

     - Может, вернётесь? - не особо рассчитывая на согласие, предложил Макси, обращаясь к своим спутницам и стараясь говорить громче, чтобы перекричать шум дождя.

     - Нет! - в один голос весело закричали они и, переглянувшись, засмеялись. Им ни за что не хотелось пропустить такое приключение. А кроме того, они не могли допустить, чтобы Макси один, в такую непогоду тащился по залитой ледяным осенним дождём степи, да ещё и через реку перебирался. Мало ли что может случиться... а вдруг подскользнётся, упадёт и ногу подвернёт, кто тогда ему поможет? Они шли настолько быстро, насколько позволяла дорога. Вскоре за серой пеленой дождя показалась исхлёстанная дождём река. Потемневшая речная вода кипела и пенилась, дождевые струи с шумом били по её поверхности, взметая брызги.

     Перейдя реку вброд, ребята побежали по берегу, чтобы согреться. Ноги скользили по мокрой траве, но они не обращали на это внимания, им хотелось поскорее добраться до маленького домика, чьи окошки светились жёлтым светом вдалеке за дождём.

     В корзинке тревожно копошились и толкались котята, которых разбудили непогода и холод, время от времени задувавший под рогожу порывами ветра.

     ... Дед всплеснул руками и ахнул, увидав на пороге троих вымокших ребят, с капюшонов которых стекала вода, а когда они протянули ему корзинку, которая пищала тоненькими голосками и шевелилась и казалась живой, он и вовсе опешил.

     - Это тебе, дед, - с сияющими глазами сообщил Макси, открывая рогожку красными, занемевшими от дождя руками, - чтобы не скучно зимовать было.

     В корзинке испуганно возились котята. Они лезли друг другу на голову, цеплялись за высокие края корзины, смотрели вокруг большими зелёными глазами и попискивали тоненькими голосками. Позабыв закрыть дверь, в которую ветер задувал струи дождя, старик присел перед корзиной и принялся с ласковым бормотанием доставать крошечные рыжие комочки, казавшиеся точной копией друг друга.
 
     Макси, в спину которому хлестануло дождём и ветром, вздрогнул и тихонько притворил дверь, возле которой стоял.

     - Ну что же вы, немедленно снимайте свои плащи и капюшоны - и марш на печку сушиться и греться! - строго прикрикнул старик, заметив, что ребята застыли в дверях и смотрят, как он возится с новыми постояльцами.

     Они не заставили себя долго упрашивать, и уже через минуту оказались на печи. Митрофан с кряхтением поднялся, подсадил на печь котят и принялся развешивать на верёвке возле печки промокшую верхнюю одежду ребят и их мокрые насквозь капюшоны, тщательно расправив их и превратив обратно в мешки, чтобы быстрее высохли.

     Заметив, что возле порога с их одежды натекла лужа в то время, как они стояли в дверях, Илинда быстро слезла с печки, схватила в углу тряпку и принялась вытирать пол. Дед тотчас же  обнаружил, что она возится у порога, отобрал у неё тряпку и принялся ругаться на чём свет стоит, чтобы загнать её обратно.

     - Я что сказал? Сушиться и греться! Без тебя управлюсь! Мокрая, как мышь... Быстро на печку! Я сейчас чай вскипячу липовый... будете пить с мёдом и с малиновым вареньем, чтобы не заболеть. Нужно будет дров да угля в печку подкинуть, чтоб натопить пожарче... Это что ж вы, негодники, удумали, а?! В такую погоду! Это что ж за срочность такая? Не могли подождать, пока погода установится?

     - Не сердись, дед, - промолвил Макси, кутаясь в овчину, которую кинул им на печку Митрофан, - не могли мы ждать, правда. Я сегодня котят нашёл... нужно было сегодня же их пристроить, потому что завтра в приют явятся директриса и воспитатели, и непременно скажут, чтобы я их отнёс туда, где взял... а их выкинул кто-то, и не забери их я - они бы уже сдохли в такой холод... много ли им нужно? Не сердись. С нами-то ничего не случится... а вот с ними случилось бы, не принеси мы их к тебе. Ведь не выбросишь, возьмёшь их к себе?

     - Как не взять, - невольно подобрев и улыбнувшись, ответил старик, подкидывая в печь дрова, и золотые отблески пламени, ревущего в печи, плясали на его склонённом лице, освещая его снизу, - и мне веселее с ними будет... И заботиться будет о ком... Давно нужно было бы кошку в доме завести... да собачонку какую-никакую на двор... всё живность, всё будет с кем поговорить... если уж совсем тоска допекёт.

     - А как назовём? Назовём-то как? - наперебой закричали ребята и стали предлагать самые разные имена и клички, но, казалось, котятам не подходило ни одно имя из тех, что были ими названы.

     - В этом деле не надо торопиться, - наставительно произнёс старик, внимательно вглядываясь в пушистые кошачьи мордочки, младенчески-глупые и ещё ничего не выражающие, - пусть подрастут... присмотреться к каждому нужно... и тогда понятно будет, кому быть Рыжиком, кому - Пушком. Кто на кого похож станет.

     - Как это - кто на кого похож?

     - А вот так. Бывает, посмотришь на человека - а у него на лице имя написано. Спросишь, как зовут - окажется, что совсем по-другому. И пять лет проходит, десять лет, а всё одно - встречаешь его снова и хочется назвать именно тем именем, что в глазах у него, а не тем вовсе, которым его родители нарекли. А всё почему? Откуда такое несоответствие? Поспешили. В глаза не заглянули, прежде чем окрестить. Не прочли. То-то и оно. Надо выждать, пока живое существо само себя назовёт. Надо выждать, пока в глазах его имя его отобразится.

     Ребята слушали, примолкнув, и каждого из них занимал вопрос, а какое же имя написано в их глазах? Не поспешили ли их назвать именами, которые они носят с рождения?

     Тем временем дед раздул самовар, уставил стол плошками с мёдом и вареньем, и, пока закипала вода для чая, наложил полное блюдо горячей варёной картошки, достав чугунок из духовки, в которой держал её, чтобы не остыла, и подал ребятам на печь. Нарезал хлеб и сало, и поставил рядом с картошкой, налил по кружке молока.

     - Ешьте, - сказал он просто, - за стол вас сегодня только к чаю позову, да и то, если просохнуть успеете. Ещё не хватало, чтобы болезнь какая к вам пристала от сырости да от холода. Ешьте!

     - Как хорошо, что у вас коровка есть, - с набитым ртом проговорила Кристина, отламывая хлеб, - будет, чем котят кормить первое время... а то ведь они даже молоко пьют с трудом - не умеют ещё... а другую пищу и вовсе не сумели бы есть...

     - Да, хорошо... А ведь нужно и их покормить, - произнёс, спохватившись, Митрофан, принёс самую маленькую тарелку, что нашлась у него на посудной полке, налил в неё молока и поставил на печь, где бродили, опасливо подползая к краю, пять рыжих котят, - сегодня вместе с ребятами, на печке, ужинать будете, - обратился к ним старик, будто они могли его понимать, - а после извольте на полу привыкать. Я вам угол специальный отведу... подушку вам брошу... и чашку поставлю. Там и спать будете, и есть... Вот ведь! - засмеялся он вдруг, хлопнув себя по бокам, - вот ведь! Занятные какие... маленькие... глупые ещё!

     Картошка, хлеб и сало исчезли с тарелок за пять минут. Котята тоже попили немного молока и стали устраиваться спать, выискивая местечко потеплее да поуютнее. В конце концов они остановили свой выбор на овчине, которой накрывались дети, и удобно устроились среди завитков шерсти, сбившись в кучку.

     - Надо же, - поражалась Илинда, наблюдая за ними, - словно тут и были...
 
     - Не зря ты придумала для них такое будущее, ведь это именно ты предложила принести их к деду, - сказал Макси, тихонько почёсывая за ушком то одному малышу, то другому.

     - Ой, сейчас бы уснуть... - протянула, пригревшись на тёплой печке, Кристина, - вот как эти малыши...

     - Остались бы с ночевьём, - предложил Митрофан, - погода-то какая... как обратно пойдёте?

     - Никак нельзя, - с сожалением отказался Макси, - искать станут. Никто ж не знает, что мы здесь. Если не явимся к ночи - искать будут. И здорово нам всем влетит за своеволие. Нельзя, дед. А хотелось бы, конечно...

     - Ладно... придумаем что-нибудь... как вас переправить через реку... - проговорил, словно про себя, Митрофан, проверяя, не вскипел ли самовар, - обсохли, что ль? Ну, тогда милости просим, слезайте да подсаживайтесь к столу. Сейчас будем чай пить.

     Ребята кубарем скатились вниз, торопливо расселись за широким дощатым столом и смотрели, как старик разливает чай в большие, красные в белую горошину, чашки. Сколько они помнили, эти чашки были у него всегда, и чай в них казался особенно вкусным.

     Чай пили долго. Старик подливал им снова и снова, подкладывал в блюдце варенье. После чая он снова отправил их на печь - досушиваться и отдыхать.

     - Мы скоро двинемся в обратный путь? - зевая, спросила Кристина, едва находя в себе силы открыть слипавшиеся от усталости глаза.

     Макси, прикинув время, ответил, что часок она вполне могла бы поспать, если пожелает, и Кристина мгновенно отвернулась к стене, накрылась с головой овчиной, подвернув её под себя со всех сторон, и без промедлений уснула. Илинда и Макси спать не хотели. Они сидели на тёплой покрытой кошмами, лежанке, свесив с печки ноги, и разговаривали с Митрофаном, который хлопотал внизу, устраивая жилище для котят - постелил им в самом тёплом углу, за печкой, старую подушку, вымыл блюдце, потом принялся искать подходящую чашку для воды.

     - А вот песка сейчас и не занесёшь, - всплеснув руками, воскликнул он, и растерянно остановился посреди кухни, - что же им в ящичек насыпать? Вот незадача… дождь льёт целый день, всё вокруг промочил так, что и за неделю не высохнет…
 
     - А горшки с цветами на что? - подала идею Илинда, взглянув на крохотное окошко, где стояли горшки с сильно разросшейся геранью, - если из каждого понемногу земли отсыпать, то на сегодня им хватит. А завтра дождь, возможно, прекратится, тогда можно будет и песочка набрать. Пусть даже и сырого – высохнет у печки.

     Так и сделали.

     Когда все приготовления были закончены, Илинда и Макси осторожно перенесли котят на их законное место и уложили на тёплую подушку.
 
     Дождь продолжал хлестать в маленькое окошко на кухне, задёрнутое старенькой белой занавеской, ветер завывал в печной трубе громко и грозно, но здесь, в жарко натопленном домике, рядом с пышущей сухим жаром печкой, прислониться к горячему боку которой было огромным удовольствием, никакая непогода, разыгравшаяся на улице, была не страшна.

     Ребята старались не думать о том, что скоро им предстоит вновь выйти под дождь и отправиться в обратный путь.

     Митрофан снова позвал их пить чай.

     Кристи будить не стали, и она так и проспала всё время, что они провели под гостеприимной крышей старика.

     За окном стало темнеть. И тогда Макси поднялся и сказал, что им пора идти. Уже седьмой час, в восемь они должны быть в школьной столовой. Если они не появятся там сегодня, дежурная воспитательница может забить тревогу – тётка Ганна в курсе, что они отправились пристраивать котят; не знает только, что они пошли за реку. Она наверняка обратит внимание, что Макси и девочки не явились к ужину, и не замедлит поделиться с госпожой Полетт своими соображениями. Вне всяких сомнений, женщины решат, что с ребятами что-то случилось, и отправятся на поиски. И тогда им туго придётся, когда они возвратятся домой. Наверняка, эта неприглядная история и до Веронцо дойдёт. Узнай Веронцо про их похождения – и их свободе неминуемо придёт конец. А уж этого нельзя было допустить ни при каких условиях.

     Поднявшись из-за стола, Макси подошёл к печке.

     - Пора будить Кристи, - с сожалением заключил он и стал дёргать босую ногу девочки, свесившуюся с тёплой лежанки.

     - Вы пока напоите её чаем, - произнёс в раздумье старик и стал натягивать старую фуфайку, в которой обычно ходил на конюшню да в сарай, - а я скоро буду.

     Кристина вставать не хотела. Она замечательно пригрелась в своём тёплом гнёздышке, ей хотелось только одного – спать до самого утра, ей хотелось досмотреть хороший сон, который только начал ей сниться. Она не успела как следует отдохнуть, а уже пришла пора просыпаться. Она с большим удовольствием проспала бы до самого утра, но Макси продолжал настойчиво теребить её и требовать, чтобы она открыла глаза.

     Кристина нехотя поднялась и села на печке, с досадой протирая кулаками заспанные глаза. Её взъерошенные светлые волосы топорщились в разные стороны, длинная чёлка растрёпанными прядями свешивалась на глаза, затеняя лицо, и она вынуждена была смотреть сквозь неё, как сквозь занавеску, потому что убрать её с лица ей было лень. Она села, натянув на плечи овчину, и хмуро уставилась на Макси, который стоял внизу, возле печки, и снизу вверх смотрел на неё.

     - И зачем ты меня будишь? - сердито спросила она, недовольно потирая одной ногой другую и отшелушивая приставший к пяткам песок, налипший на ноги, когда они переходили реку, да так и не успевший осыпаться.

     - Потому что нам надо идти, соня, - ответил мальчик.

     Кристи бросила унылый взгляд на завешенное шторой окошко, за которым уже явственно стемнело, и тоскливо вздохнула, поёжившись и зябко передёрнув плечами.

     - Что за напасть такая... только согрелась... такие сны замечательные сниться стали... и вдруг на тебе: вставай и снова бегом под дождь! - бормотала она, с огромной неохотой сползая с печи.

     - Иди чай пей, я тебе уже налила, - позвала её Илинда, хлопотавшая у стола, над которым уютным светом горела большая жёлтая лампа, свешивавшаяся с потолка, - может, чай поднимет тебе настроение!

     Кристина с тяжёлым вздохом уселась за стол. Илинда поставила перед ней чашку горячего чая, намазала густым вареньем толстый ломоть хлеба.

     - А вы? - спросила та, заметив, что себе, ни Макси Илинда не налила.

     - Мы уже скоро лопнем, - засмеялся Макси, похлопав себя по животу, - мы столько чая выпили, пока ты спала... теперь твоя очередь.

     - А дед? Где же он? – оглядевшись по сторонам и нигде не увидев старика, забеспокоилась Кристина, перестав жевать и опустив руку с хлебом.

     - Придёт с минуты на минуту, - ответил Макси, приподняв шторку на окне и выглядывая во двор; разглядеть что-либо в сгустившихся дождливых сумерках было непросто, и, так и не высмотрев на улице деда, Макси вынужден был закрыть окно. Пока Кристи пила чай, он сидел на корточках возле печки, прислонившись к ней спиной, и задумчиво смотрел в полутёмный угол, где спали спасённые им котята. Где бы они были сейчас, думал он, не вздумай он прогуляться в такую скверную погоду до рынка? Забрал бы их кто-нибудь или нет? Всех забрали бы, или одного-двух, оставив остальных погибать от голода и холода? И что сталось бы с ними, не окажись на свете Митрофана? Мадам Веронцо, вне всяких сомнений, вышвырнула бы их на улицу и не разрешила бы занести в комнаты…

     Вскоре вернулся Митрофан.

     - Значит, так, - сказал он, утирая ладонью мокрое, в дождевых каплях, лицо и приглаживая пятернёй растрёпанные ветром седые пряди волос, - я сейчас оседлал лошадей. Отвезу вас до самых ворот. Жаль, телеги нету... но ничего. Макси, вы с Илиндой поедете на Каме, вдвоём, а я повезу Кристину. Надеюсь, она не побоится сесть на лошадь, если я возьмусь править. Быстро домчимся, а когда вас отвезу, Каму за повод - и домой.

     - Как же ты, дед, со своей ногой? Заберёшься ли в седло? - забеспокоился Макси, вскочив со своего места и с тревогой уставившись на старика.

     - Ты поможешь, - кивнул тот, поглядев на свою негнущуюся ногу, - а уж когда вернусь, слезть как-нибудь сам сумею. Не впервой мне... Я ведь зимой лошадей сам объезжал, нельзя им давать застаиваться в стойлах...

     - А может... может, мы лучше сами... потихоньку пешком дойдём? – побледнев как полотно и с трудом превозмогая охватившую её слабость, спросила Кристина.

     - Сами вы будете добираться целый час, а то и поболее того, - возразил старик, отметая все возражения, - да и я не смогу найти себе места от тревоги, если отпущу вас одних в такое ненастье. Нет, и речи быть не может, чтобы вы отправились пешком, - он взглянул на Кристину и ободряюще улыбнулся ей, - я быстренько вас довезу. Да ты не бойся, я выбрал самую смирную лошадку, она не сбросит ни тебя, ни меня. Тем более, не одна же ты поедешь - со мной.

     Кристи пришлось смириться с решением Митрофана, тем более, что он всё равно не собирался менять его. Всё её существо решительно восставало против такого поворота событий, но она прекрасно понимала, что на лошади они гораздо быстрее доберутся до приюта и вымокнут намного меньше, чем могли бы, отправившись домой пешком. Она сидела бледная, опершись обоими локтями о поверхность стола, и с трудом удерживала чашку с чаем в ослабевших руках.

     Когда она допила наконец чай, ребята вновь натянули свои балахоны-капюшоны, ещё горячие от печного жара и совершенно сухие, одели плащи и куртки и вышли на улицу. В темноте у ворот уже стояли осёдланные лошади, накрытые попонами. Илинда и Макси через секунду оказались в седле, Кристина, неуклюже взгромоздившись в седло, что удалось ей только с третьей или с четвёртой попытки, намертво вцепилась в гриву лошади, всеми силами сдерживая искушение обхватить её обеими руками за шею и всем телом прижаться к этой шее; опасаясь лишний раз шевельнуться, она напряжённо замерла впереди старика, который одной рукой уверенно держал поводья, а другой поддерживал её за плечи, чтобы она со страху не свалилась на землю.

     Взметая комья сырой земли и куски дёрна, летевшего из-под копыт, всадники выбрались в степь. Ветер засвистел в ушах, дождь нахлёстывал в лицо пригоршнями. Не прошло и пяти минут, как впереди показался брод. Через реку лошадей заставили идти шагом, чтобы не поднимать слишком много брызг, а едва выбрались на противоположный берег, вновь пустили их вскачь.

     Крутой подъём к городку лошадям одолеть было не под силу, и ребята соскочили с седла и заявили, что дальше доберутся сами - ведь осталось всего лишь вскарабкаться на взгорок, а там уже и приютские ворота. Макси передал старику поводья своей лошади, поцеловал красавицу Каму в мокрый нос, поблагодарил Митрофана и стал карабкаться по размокшему откосу наверх, к темнеющему впереди провалу переулка. Прежде чем взобраться на взгорок самому, он помог Кристине и Илинде, которые скользили по размокшей земле и чуть не падали, хватаясь за него и друг за друга.

     Дед подождал, пока они заберутся наверх и достигнут ворот, и только тогда двинулся в обратный путь, ведя вторую лошадь на поводу.

     На душе его было тепло и спокойно. Он доставил ребят домой, довёз их целыми и невредимыми, они даже промокнуть толком не успели, и от этого ему было радостно. А когда он вспомнил, что дома его ждут пять маленьких пушистых комочков, то невольная улыбка озарила его лицо.

     - Вот ведь, озорники... - пробормотал он о ребятах, - и придумали же...


     Каждый вечер, вплоть до конца ноября, Илинда, Кристина и Макси исправно навещали старика за рекой. В доме его стало теперь шумно и весело. Пятеро рыжих шалунов катались на занавесках, нередко обрывая их, играли с домашними шлёпанцами деда, нападая на них из засады, вертя крохотными хвостиками-морковками, и тонко попискивали, стоило им подраться и оттаскать друг друга за уши... Они наперегонки бежали к миске, стоило только одному из них углядеть, что хозяин наливает молока из большого, запотевшего глиняного кувшина, и принимались лакать, оттесняя друг друга и жадно урча. Ребята не уставали наблюдать за ними во время еды - уж слишком забавно вели себя проголодавшиеся котята.

     В начале декабря выпал снег, да так и остался в зиму, не растаял. Выпал снег, стылую речную воду подёрнул местами непрочный, тонкий ледок, оставляя окна открытой тёмной воды, и прогулки за реку прекратились до следующей весны.

     Ребятам очень не хватало общества деда; да и щедрого угощения, которым он их неизменно встречал, им не хватало тоже. За лето они совершенно отвыкли от полуголодного существования, которое обычно вели приютские воспитанники, но теперь им пришлось вновь довольствоваться скудными приютскими пайками безвкусной и скудной еды, и им было трудновато освоиться с этим. Впрочем, они полагали, что вскоре начнут наведываться в свою кладовую, чтобы угоститься янтарной сушёной рыбкой да сладкой и безо всякого сахара тыквой. Со дня на день они откладывали посещение чердака, стараясь подольше сохранить свои запасы нетронутыми, чтобы их хватило на возможно более долгий срок, и частенько принимались подсчитывать, хватит ли им этих запасов до весны или они закончатся в середине зимы.

     И вот затрещали, заскрипели первые сильные морозы. По ночам вьюжило и мело, а утром обычно ударял мороз, температура резко падала, и северные ветра принимались выстуживать всё живое, обжигая лица редких прохожих, как ни прятали они в высокие воротники и шарфы свои носы и уши.

     И несмотря на то, что топить в приюте начали с середины октября, ребята снова не снимали свои шубы и валенки, возвращаясь из выстуженных классов в свои выстуженные комнаты, в которых гуляли пронизывающие до костей сквозняки, не хуже чем на улице.

     Наконец Макси решил, что пора уже и в кладовую заглянуть.

     Целый день они предвкушали, как вечером заберутся в чулан, натаскают туда овощей, грибов и рыбы, можно будет захватить сухофрукты и баночку с вишнёвым вареньем. Предвкушали, как расставят угощение прямо на дощатую лавку, на которой сидели обычно, и при свете фонарика, который Макси заранее зарядил, устроят себе роскошный ужин.

     С четырёх часов дежурили они внизу, в холле, ожидая, когда директриса покинет приют и втайне надеясь, что она уйдёт домой пораньше, но надеждам их не суждено было оправдаться - мадам ушла в начале шестого, только после того, как все приходящие воспитатели покинули приютские стены и разошлись по домам. Но наконец скрипнула дверь директорского кабинета в глубине коридора, вслед за тем раздались шаги. Спрятавшись за колонну в сумрачном холле, Макси, Илинда и Кристина увидели, что мадам, одетая в своё коричневое пальто, высокие сапоги и шапку, сшитую из блестящего коричневого меха какого-то животного (шалей и валенок мадам не признавала и не носила), медленно направляется к дверям, выходит на крыльцо, идёт к воротам. Когда она вышла за ворота и пошла по заснеженному переулку, отворачивая высокий воротник и стягивая его у горла, чтобы не дуло ветром, ребята подхватились и, дружно сорвавшись с места, похватав в раздевалке верхнюю одежду, побежали к лестнице, ведущей на чердак.

     Макси прихватил с собой фонарик.

     Они не были здесь целый месяц, с тех пор, как уложили в ларь последнюю тыкву, принесённую с огорода старого Митрофана.

     На чердаке было морозно и темно. Горы снега лежали то тут, то там - большей частью в тех местах, где ржавчина проела на крыше дыры величиной с кулак - несмотря на относительно малые размеры этих дыр, через них щедро сыпало снегом, когда мели метели; возле окошка, в котором не было стёкол, намело целые сугробы. Илинда мельком отметила, что если б не догадалась оттащить матрас подальше в угол, то сейчас его засыпало бы снегом, а по весне, когда снег начинал таять, он попросту сгнил бы от пропитавшей его насквозь сырости. Конечно, там, куда она его оттащила, было и холодно, и влажно, но совсем не так, как возле открытого окна, в которое мело и мело...

     - Как здорово, что мы накрыли ларь пологом, не то его засыпало бы снегом, - сказал Макси, пытаясь содрать застывшую от холода, затвердевшую от морозов рогожу, местами пристывшую к жестяной обивке ларя; девочки принялись помогать ему, обламывая ногти и замёрзшими пальцами пытаясь сдвинуть с места, вывернуть, сдёрнуть с ларя неподатливую рогожу....

     Когда им удалось отогнуть край полога, им в нос неожиданно ударил непонятный запах - будто бы гниющей болотной жижей запахло...

     Кристина выпустила полог и, зажав нос рукой, отскочила подальше. Илинда и Макси тревожно переглянулись и стали ещё быстрее срывать замёрзшими руками ледяной полог. Когда старая рогожа с морозным стуком ударилась о земляной пол, Макси торопливо зажёг фонарик и посветил внутрь ларя. То, что они там увидели, повергло их в растерянность. Угол, отведённый ими под овощи, был наполнен непонятной слизью, превращённой морозами в желтовато-бурые наледи, местами ещё сохранившие форму кабачков, тыкв или морковки. Отвратительный смердящий дух разносился в стылом воздухе.

     - Что же это... почему? - в отчаянии прошептала Илинда, оцепенело опуская руки.

     Макси долго молчал. Затем принялся с ожесточением вытаскивать из ларя коробки с грибами и с сушёной рыбой и мешочки с сухофруктами, отдирая их со дна ларя, торопясь вытащить их оттуда и проверить, не испортилось ли и их содержимое... Коробки были целы и невредимы. Спасло их только чудо: ребята поставили коробки отдельно, сделав надёжную перегородку из старых досок и картона между коробками и овощами, сваленными в отдельную большую кучу в углу. Несмотря на то, что мерзостный гнилой дух безжалостно пропитал рыбу и грибы, но гниль не просочилось сквозь доски, не попортила картонные перегородки, не подмочила ни рыбы, ни грибов, ни сушёных яблок и земляники.

     Варенье тоже пришлось выбросить - банки, в которых оно хранилось, размёрзлись и полопались, и застывшее их содержимое, ставшее похожим на мёрзлый студень, перемешалось со стёклами и гнилыми овощами. Такая же незавидная участь постигла и банки с солёными огурцами и помидорами.

     - Макси, но отчего же?.. - глотая горькие слёзы, спрашивала Илинда, помогая мальчику вытаскивать из ларя коробки, которые ещё можно было спасти.

     - Морозы, - с досадой коротко ответил Макси и стукнул себя кулаком по лбу, выругавшись от души, и снова и снова ударил себя. Он и сам готов был заплакать, да гордость не позволяла. А кроме того, среди них троих он был старшим, на целый год старше остальных, если заплачет он, мальчишка, то что же девчонкам делать, глядя на него...

     - А что - морозы? - не поняла Илинда.

     - Морозом всё побило. Нормальные люди овощи где хранят? В погребе! В подвале! А я на чердак их приволок... идиот! Дурак!

- Ну и мы хороши, не ты один виноват. Мы тоже не сообразили... не подумали... Нечего винить себя.

     - Я должен был подумать об этом! А я не подумал! Я должен был сообразить... взгляни, что стало с овощами... первый же сильный мороз прикончил их, невзирая на все пологи... Хорошо хоть, рыба да грибы уцелели. И сухие яблоки. Хоть что-то осталось. Надо было бы лучше в чулане овощи припрятать... или ещё где-нибудь... да хоть в гроте - там и то целее были бы.

     - Куда мы денем всё это? - Илинда растерянно смотрела в ларь, - нужно всё это убрать... выкинуть... пахнет жутко...

     Макси огляделся кругом, не зная, что предпринять.

     - Наверное, сейчас, в темноте, - наконец произнёс он, тяжело вздохнув, - мы ничего не успеем сделать. Нужно наведаться сюда в выходные, с утречка, нужно захватить коробки какие-нибудь... завтра, если погода позволит, схожу, возле магазина посмотрю, там обычно куча их валяется. Хорошо бы, если б продолжало морозить. Тогда проще будет собрать эту жижу... пока она застывшая… ломом разбить на куски и вытащить… иначе, если развезёт, придётся согребать каким-нибудь совком... Там видно будет. А пока нужно перепрятать то, что осталось.

     - Может, в чулан? - предложила молчавшая до сих пор Кристина. Она стояла, по-прежнему зажимая пальцами нос, молча утирала злые слёзы, беспрестанно набегавшие на глаза, и не знала, что сказать в сложившейся ситуации.

     - Там мыши и крысы погрызут, - покачал головой Макси, и принялся судорожно шарить по карманам в поисках бечёвки, которую всегда носил с собой на всякий случай. Бечёвка наконец отыскалась - та самая, из которой когда-то давно они сплели лестницу, которую потом за ненадобностью снова превратили в бечёвку, и Макси вздохнул с облегчением.

     - На кой тебе верёвка? - удивилась Кристина.

     Макси принялся обвязывать коробки крест-накрест и стал подвешивать их к перекладинам на потолке и к стропилам.

     - Но ведь их будет видно каждому, кто только забредёт сюда! - воскликнула Кристина, но Илинда внезапно поддержала товарища, принявшись помогать ему, окостеневшими от холода пальцами завязывая узлы на коробках.

     - Зато мыши не погрызут. Это - единственно возможный выход. А насчёт посторонних... сюда же не ходит никто, а уж зимой и подавно вряд ли кого сюда занесёт.

     Когда девочка принялась упаковывать последнюю коробку, Макси остановил её.

     - Постой, Илли! Мы ведь совершенно забыли, зачем пришли! Мы же ничего не взяли с собой! Нужно хоть рыбок накидать... да грибов. И ягод сушёных захватить. Это ничего, что они пропахли гнильём. Сегодня потерпим запах, а потом с остальных продуктов он выветрится. Свежим воздухом быстро проветрится.

     Они взяли по нескольку рыбок, по пригоршне грибов и ягод, и подвесили последнюю коробку под самый верх крыши.

     Морозная пыль лезла в нос, заставляла их чихать; пальцы совершенно одеревенели и не слушались; пар вырывался изо рта и облачками уносился под самую крышу. Пора было возвращаться.

     Ребята покинули чердак. Макси шёл впереди и светил фонариком, чтобы легче было пробираться сквозь груды заваленного снегом хлама.

     Спустившись вниз, они первым делом вернулись в холл, где вечерами не было никого, где уже совсем стемнело, и облепили чуть тёплые батареи, стараясь отогреть руки. Когда же им удалось немного согреться, они отправились в чулан под лестницей, где подвесили к потолку фонарик и уселись на нары, занимавшие весь угол. Устроившись поудобнее, они принялись угощаться тем, что Бог послал.
 
     Всё-таки, особо жаловаться было не на что. Пусть овощи пропали, но могло быть и хуже. Например, мыши могли попортить рыбу... или лужи гнилья могли пропитать картон и попасть внутрь коробок... Нужно радоваться тому, что хоть какая-то часть припасов уцелела.

     Было решено в ближайшие выходные навести порядок в ларе и вынести оттуда пропавшие продукты прежде, чем они пропитают своей вонью всё вокруг.

     - Что ж, - успокаивая сам себя, произнёс Макси, - скоро Рождество, и значит, будет праздник. Опять принесут всякой всячины... осталось совсем немного потерпеть.

     - Вот именно, - подтвердила Илинда, аккуратно отдирая сухую кожуру с твёрдой, как камень, застывшей от мороза рыбки, - потерпим. Жалко, конечно, что так всё вышло...

     - Зато в следующий раз умнее будем, - вдруг захохотала Кристина. Её ни с того ни с сего разобрал такой буйный смех, что глядя на неё, Илинда и Макси тоже стали смеяться. Они вспомнили, с какими лицами смотрели в ларь, не понимая, откуда взялись эти кучи гнилья и куда подевались их запасы, которые они с такой заботой, с таким тщанием готовили себе на зиму; они вспомнили, с какой радостью бежали по тёмной лестнице на чердак, едва дождавшись, когда мадам уберётся восвояси. И ведь ни одному из них и в голову не могло прийти, какой сюрприз ожидает их наверху, на стылом чердаке...

     - Ничего, скоро Новый год... скоро Рождество, - просмеявшись, повторил Макси, - тогда и попируем. Вместе со всеми.

     И они принялись гадать о том, что за угощение ждёт их в этом году. Тема эта была весьма интересной и увлекательной, и её обсуждения хватило до самого ужина.


     На Новый год и Рождество любимая воспитанница мадам Веронцо получила кучу подарков. У Мишель появилась новенькая шубка и новые удобные кожаные сапожки вместо старых, стоптанных валенок. Самое приятное, самое необычное для неё заключалось в том, что эти вещи попали к ней прямиком из магазина, что до неё их никто не носил. Обычно их новыми вещами становились старые вещи других людей, и вещи эти в большинстве случаев поступали к ним уже достаточно потрёпанными и потёртыми; обычно приютские дети донашивали одежду, которую за ненадобностью приносили им жители городка. Покупать им никто ничего не покупал, и они даже мечтать не могли о том, что когда-нибудь смогут надеть платье или рубашку, с которых первыми оторвут магазинную этикетку.

     Мишель за минувшие полтора года полностью сменила свой гардероб. Благодаря заботам мадам Веронцо, каждый месяц покупавшей ей новые платья, туфли, кофточки и прочие необходимые вещи. Даже школьное платье, в котором она проходила несколько лет и которое было сшито на вырост, подвёрнутые и подшитые рукава которого каждый год приходилось распарывать и отпускать на несколько сантиметров, чтобы пуговица на манжетах приходилось ровно на запястье, даже школьное платье ей было сшито совершенно новое, на заказ, и сшито оно было по фасону, что придумала сама Мишель.

     Полка в шкафу, принадлежавшая Мишель, раньше была заполнена всего лишь на четверть; теперь же она была забита почти доверху. Сердце девочки радостно ухало куда-то вниз всякий раз, как она открывала дверцу шкафа и взгляд её падал на ровные стопки самых разнообразных платьев, юбок, кофточек всевозможных покроев и расцветок, занимавших её полку. А стоило ей переместить взор на три остальные полки, где было разложено убогое тряпьишко её соседок, едва прикрывавшее деревянную поверхность, как в душе её вспыхивала горделивая уверенность в собственной исключительности.

     Кровать ей тоже поставили новую, с полированными деревянными спинками, которые украшала затейливая резьба, с мягкой пружинистой сеткой. Перину, подушку, постельное бельё - всё это заменили ей уже давно. Кровать отгораживали роскошные занавески с серебристыми узорами; на стене появилась полка для книг и мелочей; возле кровати возвышалась большая тумбочка с четырьмя вместительными ящичками и дверкой – старую тумбочку, принадлежавшую приюту, попросту вынесли и поставили в другую комнату. На стене возле двери появилось большое зеркало в тяжёлой витой раме; смотреться в это зеркало не дозволено было никому, кроме Мишель, да ещё иногда, по особому разрешению - Юли.

     В сильные холода мадам заботливо забирала Мишель к себе домой. Иногда Мишель прихватывала с собой Юли. И всякий раз в глубине души девочка стойко надеялась, что в приют она больше не вернётся… Но заканчивались морозы, выглядывало бледное зимнее солнышко, оттаивали окна, немного повышалась температура в приютских комнатах... и мадам неизменно приводила её обратно. И временами в сердце её начинало расти тревожное недоумение; ей хотелось спросить, почему мадам возвращает её в приют, неужто она не намерена оставить её у себя навсегда? Или она что-то делает не так? Она не могла понять, что заставляет мадам снова и снова возвращать её в приютские стены, хотя она продолжает относиться к ней так, словно намерена удочерить её...
 
     Шло время.

     И несмотря на обилие подарков, на которые не скупилась мадам Веронцо, несмотря на её неизменное расположение, Мишель вдруг начала понимать, что ей отчаянно не хватает чего-то очень важного, жизненно необходимого... Она и сама не могла понять, отчего вдруг стала чувствовать себя несчастной, хотя отчаянно старалась докопаться до истины.

     Она боялась признаться самой себе в том, что её попросту начинает разбирать страх – страх остаться в сиротском приюте навсегда. Она упорно гнала от себя подобные мысли… но они наступали на неё, как невидимые полчища тёмных сил, окружали со всех сторон, нашёптывали в уши такие ужасные слова, которые леденили кровь и заставляли неровно биться сердце.

     Она всё с большей тревогой вглядывалась в непроницаемое лицо мадам Веронцо, словно ожидала увидеть в её чертах долгожданный ответ… и чувствовала, как та, поймав её взгляд и правильно прочитав его, непонятно вздрагивает и торопится уйти, скрыться, спрятаться…

     Мало-помалу Мишель принялась не на шутку беспокоиться. Не в силах самостоятельно разобраться в ситуации, не в состоянии заставить себя набраться смелости и обратиться к мадам с самым серьёзным в её жизни вопросом, с единственным вопросом, горя желанием задать ей этот вопрос и отчаянно страшась услышать неблагоприятный для себя ответ, который неминуемо сломает всю её жизнь, сожжёт её дотла в мгновение ока, она раздражалась и нервничала. Она не спала ночами, пытаясь разобраться в причинах поступков мадам, но так и не смогла понять, отчего та никак не может решиться на единственно возможный шаг - попросту собрать её вещи и забрать в свой дом не на время морозов, а навсегда. Казалось, что-то страшит её, уводит в сторону, заставляет тянуть с принятием окончательного решения... Мишель страдала, мучилась, переживала. Мишель продолжала ждать.
 
     Но дни складывались в недели, очередную зиму сменила очередная весна, а в её судьбе всё было по-прежнему, ничего не менялось, и ей становилось страшно при мысли, что ничего не изменится и в дальнейшем и она так и останется жить в сиротском приюте на веки вечные. Этот страх сильно действовал ей на нервы, она злилась на себя, но ничего не могла с собой поделать. Она боялась, что единственная её мечта, поглотившая все остальные её желания, так и останется всего лишь мечтой, и тогда ей придётся только лечь и умереть, потому что она все свои силы устремила на достижение одной-единственной цели... если эта цель обернётся миражом, ей просто незачем будет жить. Такого крушения всех своих надежд, такого разочарования она попросту не сможет перенести.

     А когда человек боится чего-то, когда он одержим страхом, он невольно начинает вымещать свой страх на окружающих, стараясь выказать свою над ними власть и хоть немного самоутвердиться в этой жизни.

     Понемногу Мишель стала вымещать зло на Юли и Панчо, которые терпели её выходки каждый по своей причине: Юли привыкла безропотно прислуживать своей госпоже в надежде получить от неё ставшую ненужной вещь или лишний кусочек хлеба, который та уже была не в состоянии доесть, Панчо же всегда нравилась Мишель Иллерен, и он надеялся добиться её расположения теперь, когда Максим Лапорт по неизвестной причине обратился для неё в ничто.

     До поры до времени она по-прежнему не обращала внимания на Илинду, Макси и Кристину, но недалёк был тот день, когда её страхам стало мало Юли и Панчо, нападать на которых было неинтересно - потому что ни один из них не мог позволить себе дать ей отпор. А кроме того, несмотря на её собственное решение вычеркнуть из своей жизни эту пресловутую троицу, она принялась краем глаза наблюдать за ними, и её вдруг стало до глубины души удивлять, а после и возмущать то обстоятельство, что им, оказывается, и без неё хорошо, что никто из них больше не пытается вернуть её и что они продолжают как ни в чём ни бывало жить и радоваться жизни, будто и не замечая, что её с ними уже нет. Её стало возмущать, что они так легко и просто отказались от неё, ей захотелось наказать их за такое преступное пренебрежение, захотелось сделать так, чтобы жизнь им стала не в радость. И так как сама она была несчастна и подавлена, она не могла допустить, чтобы у кого-то, а тем более у бывших друзей, всё было в порядке, чтобы они были веселы и довольны.

     " Ну, погодите... - думала она, злобно поглядывая на двух своих соседок, о чём-то шептавшихся у письменного стола, - вы меня ещё попомните... им, значит, и без меня неплохо... им, значит, и без меня весело... не бывать этому! Никому не будет хорошо в то время, как плохо мне! Да как они смеют... как они могут веселиться, когда я... когда мне... Ох, и смеются же они, должно быть, надо мной... - вдруг пришедшая ей в голову мысль была так неожиданна и жестока, что заставила её подскочить на кровати и побелеть, - и впрямь, смеются... Ведь они прекрасно знают, что я рассчитывала стать приёмной дочерью самой мадам... а она не спешит меня удочерять... И все видят это... и все смеются надо мною... только в глаза не решаются сказать... но скоро и за этим дело не встанет, скоро все в меня пальцем тыкать начнут и хихикать за спиной станут... Может, уже хихикают, просто я не замечаю... ну нет! Я поверну так, что вам всем будет не до смеха! Я устрою вам такую жизнь... такую, что вы ещё тысячу раз меня вспомните... и пожалеете, что насмехались надо мной!"

     И всё же, прежде чем она окончательно призналась самой себе в том, что её неприязнь к бывшим друзьям обретает угрожающие размеры и всё вернее вырождается в жгучую ненависть, что эта ненависть уже не позволяет ей и дальше игнорировать их, прошло довольно много времени. Ей понадобился почти целый год, чтобы окончательно потерять веру в то, что мадам заберёт её к себе, и начать мстить за это всем, кого она только могла достать. И не имело никакого значения, что никто из окружающих не был виноват в событиях, что с ней происходили.

     В день, когда Илинде исполнилось четырнадцать лет, Мишель решила, что пора завершить холодную войну, что пришла пора начать решительное наступление на свою бывшую подругу и её друзей. Уж слишком легко и привольно им жилось, считала Мишель, и пора было исправить сложившуюся ситуацию. Пора было им узнать, почём фунт лиха.

    Мишель резко переменила своё поведение и повела на Илинду такую атаку, словно вдруг задалась целью сжить её со свету; Илинда, которая уже смирилась с тем, что Мишель много лет не обращает на неё никакого внимания, вновь стала переживать из-за валившихся на неё неурядиц, не понимая, чем так прогневила Мишель, что та вдруг принялась травить её, словно собака волка, и отчего она не может оставить их в покое, как было до сих пор - ведь они давным-давно отстали от неё, как она и просила когда-то.

     Мишель знала, знала наверняка, как больнее ударить Илинду.

     Наплевав на все свои былые принципы, она принялась бессовестно доносить мадам о малейших нарушениях дисциплины со стороны тех троих, она стала следить за каждым их шагом, и когда настало долгожданное лето, ребята вдруг с растерянностью обнаружили, что они оказались рабами в Кентайском приюте. Стоило им выйти в степь - об этом уже на другой день было известно мадам; стоило подольше задержаться в саду - и снова мадам всё узнавала из первых уст.

     Мишель сделала всё, чтобы лишить Макси, Кристину и Илинду самого драгоценного, что ещё оставалось у них - свободы.
 
     Отныне они превратились в самых что ни на есть пленников.


     Теперь, чтобы поговорить без помех, девочки были вынуждены уходить подальше от своей комнаты, если там находилась Мишель, которая стала выслушивать все их разговоры с неистощимым вниманием. Ей словно бы доставляло удовольствие переиначить на свой лад услышанное и донести мадам, чтобы та не замедлила наказать виновников, и чем суровее была расправа с провинившимися, тем больше радовалось зачерствевшее сердце Мишель. Ей отчаянно хотелось сделать всех вокруг гораздо более несчастными, чем она сама; а она чувствовала себя очень и очень  несчастной.

   Теперь Илинда должна была следить за каждым своим словом и жестом, зная, что за ней неусыпно наблюдают ненавидящие глаза Мишель, которая только и ждёт малейшего промаха, малейшей оплошности с её стороны.

     И если зимой и ранней весной, когда вся округа была заметена снегами, завьюжена и выстужена до самой последней былинки, дрожащей на пронизывающем ветру, ребята были лишены возможности уйти в степи и бродить там, возвращаясь в приют только затем, чтобы переночевать, и потому особых нарушений дисциплины за ними не числилось, то когда растаял снег и жаркое апрельское солнце подсушило землю, им пришлось в полной мере осознать, чего они лишились.

    Вернувшись в свою комнату после первой прогулки в степи, когда они с Кристи и Макси ходили смотреть на разлив, Илинда обнаружила, что Мишель поджидает её с ехидной улыбкой, блуждающей на лице.

     - И что, - непонятно усмехаясь, спросила она, щуря глаза и кривя губы в ухмылке, - и как они, степи, на месте?

     Илинда взглянула на неё и ничего не ответила, отвернулась. Она чувствовала, что в вопросах Мишель кроется какой-то подвох, но пока не могла сообразить, какой именно. А кроме того, она предпочитала не связываться с ней. После того, как около двух лет назад Мишель разбила шкатулку, которую Илинда стащила на рынке, чтобы подарить ей на день рождения, Мишель для неё в самом деле умерла. И за долгое время, прошедшее с того памятного дня в абсолютном молчании с обеих сторон, она успела оплакать её и похоронить; существо же, которое явилось вместо Мишель, приняв её облик, переняв её повадки, Илинда не знала и знать не желала. Это была не Мишель. Вернее, это была совершенно чужая, незнакомая Мишель, с которой у них не было ничего общего.

     И вот теперь эта чужая Мишель с какой-то стати переменила тактику и принялась безжалостно травить своих соседок, словно вознамерилась стереть их с лица земли, уничтожить, растоптать...

     С самой зимы она не оставляла их в покое насмешками и издёвками, доносами и клеветой, и Илинда еле дождалась тёплых весенних месяцев, радуясь им как никогда прежде и говоря себе: "Ну ничего, скоро будет лето, и тогда уйду с самого утра в степи - и не придётся видеть её физиономию. Только ночевать буду приходить. Пойди, сыщи тогда ветра в поле!"

     Ан нет. Мишель шутя перекрыла ей все ходы.

     - А река что, широко разлилась? - не отставала Мишель, кружа вокруг Илинды, как степной орёл, высматривающий, с какой стороны лучше упасть на добычу и выклевать ей глаза.

     - Пойди да посмотри, - с досадой отвернулась от неё Илинда.

     - И пойду. Посмотрю. Ходила уже... каждый день хожу... когда мне вздумается хожу. И ещё пойду.

     - Так чего спрашиваешь? - Илинда нахмурилась и насторожилась, не понимая, к чему клонит Мишель - а она определённо что-то удумала, и что-то весьма нехорошее для неё, Илинды, уж слишком медовым, солнечным был её голосок.

     - А что, нельзя? Даже поинтересоваться нельзя? Зря ты так агрессивно настроена. Со мной так разговаривать не годится. Я ведь и обидеться могу... А тогда кому-то ой как несладко придётся... Мой тебе совет: поменьше степь топчи, побольше за уроками просиживай.

     - А не твоё дело, что я делаю и чего не делаю. Я перед тобой отчёт держать не обязана.

     - Вот как ты думаешь! А хочешь, я расскажу мадам Веронцо, что ты без спроса полдня в степи провела? Тебе разрешили на разлив любоваться, в степь ходить? Никому нельзя, а тебе можно, что ли? Разве ты у нас особенная? Считаешь, что тебе разрешено сбегать из приюта, когда тебе вздумается, и шататься по округе дотемна? Думаешь, я не знаю, что вы с Кристи и Макси чистите соседские огороды, подворовываете на рынке и ведёте себя хуже цыган - тем хоть сам Господь воровать велел!

     - А не касается тебя!

     - Думаешь? Ещё как касается! Если я, зная, что вы так себя ведёте, промолчу... я стану вашей соучастницей. А я отнюдь не желаю становиться с вами заодно, ясно тебе? Я обязана рассказать всё, что знаю, мадам. Чтобы она приняла решающие меры.

- О чём ты говоришь?! Какие меры? Из-за чего? Из-за того лишь, что мы гуляем иногда в степи?

     - Никогда вы в степи больше не погуляете, вот так! - голос Мишель вмиг изменился, став хищным, злобным, мстительным. Она рывком приблизила своё лицо к лицу Илинды и зашипела, пресекаясь от волнения:

     - Все дороги тебе закрою, змея! Житья тебе не дам! Ишь, обрадовалась... лето наступило... свободу почуяла... хватит тебе свободой наслаждаться! Не для тебя она, свобода! Это я могу идти, куда ни пожелаю, и делать всё, что мне вздумается. Я, а не ты! И мне ничего не будет, если я сбегу в степь и стану бродить там дотемна! А тебе - будет! Теперь - будет! Мне надоело, что вы так хорошо проводите время летом... За всеми досмотр установлю! Чёрта с два вы у меня удерёте! А удерёте - накажут! Я два года делала вид, что не замечаю, как вы нарушаете дисциплину... а ведь правила установлены для всех одинаковые. Почему вам должны быть привилегии? Чем вы лучше остальных? Никому нельзя в степь - значит, никому. И вам - тоже! Предупреждаю, только ступи за ограду - я всё расскажу мадам. Слишком легко вам здесь живётся!

     Илинда ошеломлённо молчала. Сердце её громко колотилось, руки дрожали. Она не могла опомниться от всего услышанного. Как, Мишель намерена лишить её последнего, что у неё ещё осталось?.. Неужто она всерьёз станет доносить мадам, если они хоть раз выберутся в лес, на речку, в степи?.. Как такое возможно? И ведь она не шутит. Она не пугает. Она и вправду отправится к мадам Веронцо и расскажет ей всё, как есть, стоит им только шаг в сторону сделать.

     - Ты в своём уме, Мишель? - тихо спросила Илинда, не сводя с неё потемневших глаз.

     - В своём, в своём... не в твоём же, - ухмыльнулась та, - можешь за меня не переживать и не тревожиться, с моими мозгами всё в полном порядке, чего и тебе желаю. И если у тебя осталась хоть капля соображения... ты не станешь идти против меня. Ты последуешь моему совету и перестанешь шляться по округе. И скажи Кристине и Макси, предупреди и их тоже. Потому что я и про них расскажу... стоит им только нарушить порядок. Так-то! Давно пора было вам все краны перекрыть... Ишь, взяли моду... Нельзя для всех - значит, нельзя и для тебя!

     - И для тебя?..

     - На меня ваши законы не распространяются уже давным-давно! Со мной сравняться пожелала?! Ну, попробуй! Посмотри, кто ты и кто я! Неужто не видишь разницы?! Я могу делать здесь всё, что моя душа пожелает, и никакие законы мне не писаны. Я могу идти, куда захочу, и бегать, где мне вздумается. Захочу - пойду в степь, захочу - на висячий мост и стану на нём качаться, как на качелях... А если мне вздумается - я и купаться буду в водах Флинта, а не на мелководье, на общем пляже на Чёрной. И никто мне слова не скажет! Ясно тебе?!

     - Если ты сдашь меня... или кого-то из ребят... - дрожащим голосом проговорила Илинда, сжимая руки в кулаки и прекрасно понимая, что никогда не сможет ударить Мишель, - то и я тебя сдам. Я выслежу тебя - и сдам. И тогда...

     - И тогда ты наконец-то осознаешь, какая ты на самом деле идиотка, Илинда Илини! - зло расхохоталась Мишель, - сдаст она! Меня! Меня! Кому же ты меня сдать собираешься?

     - Веронцо.

     - Ну, попробуй! Тебе никто не поверит! Я буду всё отрицать. И поверят мне! А тебя я обвиню в клевете! И ты лишний раз получишь плёткой по рукам! Неужто ты до сих пор не сообразила, что здесь - моя власть, и я что хочу, то и творю, и никто мне не указ? Ты - тем более? Ты - ничтожество, Илинда Илини, и должна знать своё место! Ты, и твоя Кристи, и Макси - вы все ничтожества!

     - Почему ты нас так ненавидишь?

             - Потому что вы существуете, вот почему!
               
     - Почему ты не можешь оставить нас в покое?..

     - Потому что теперь покой вам будет только сниться! Покоя вам было достаточно. Почти два года я делала вид, что вас не существует… а вы в это время наслаждались жизнью. Теперь вы должны узнать настоящую жизнь, и клянусь, вы её узнаете! Во что бы то ни стало узнаете! До сих пор вы жили себе припеваючи... теперь вы запоёте по-другому! Ясно тебе? Да, я ненавижу вас! Я ненавижу вас всех и каждого в отдельности! До трясучки ненавижу! Макси... Кристи... но больше всех я ненавижу тебя, Илинда! Ненавижу до такой степени, что безо всяких сожалений свернула бы тебе шею... Сама не понимаю, отчего я тебя так ненавижу! Убила бы... на месте...

             - Попробуй!

     - Не задирайся, не зли, не беси меня, слышишь?! Иначе я на себя не поручусь!

     - Знаешь... я тоже начинаю ненавидеть тебя. В этом ты преуспела.

     Илинда повернулась и хотела было выйти из комнаты, но Мишель схватила её за плечи и развернула к себе. Она вся пылала гневом, глаза её метали молнии, тонкие ноздри яростно раздувались и трепетали.

     - Я клянусь тебе... клянусь всеми святыми, я не оставлю тебя в покое! Я сгною тебя и твоих! Ты у меня света белого не взвидишь! - сквозь хриплое дыхание не своим голосом выговорила Мишель.

     Илинда спокойно смотрела ей в глаза. Затем стряхнула её руки со своих плеч, высоко подняла голову и вышла из комнаты, тихонько притворив за собою дверь.

     На следующий день Илинда, Кристина и Макси убедились в том, что Мишель не шутила и не бросалась пустыми угрозами, когда говорила, что намерена устроить им невыносимую жизнь.

     На следующий день, сразу после занятий, мадам Веронцо вызвала их к себе в кабинет и наказала по всем правилам - за то, что накануне они без разрешения ходили на реку смотреть разлив. Каждый из них получил по пятнадцать хлёстких ударов вымоченной в солевом растворе плёткой, отчего руки покрылись горящими красными полосами.

     - В следующий раз в чулане запру, - флегматично заявила мадам, вешая плётку на место и делая им знак удалиться.

     Ребята молча вышли из кабинета.

     Они добрались до пустого в это время холла и по привычке расположились на подоконнике. Они долго не решались посмотреть друг на друга и заговорить, потому что тема, которую им предстояло обсудить, была обескураживающей, а будущее, которое рисовалось теперь перед ними, казалось им перечёркнутым крест-накрест частой и прочной решёткой, которая была так крепка, что не имело смысла выламывать прутья - ибо каждый выломанный прут немедленно заменят на новый, более крепкий. И ничего с этим поделать было нельзя.

     С полчаса они сидели молча, потом Макси заговорил.

     - Надо что-то делать, - тяжело вздохнув, проговорил он, - с этим невозможно смириться. Должен существовать какой-то выход... нужно только отыскать его.

     - Я охотно поищу, если ты подскажешь, где именно искать, - мрачно усмехнулась Кристина, осторожно отворачивая свой коричневый рукав и рассматривая исполосованную рубцами руку. Рубцы эти нещадно горели и ныли.

     Илинда проследила её взгляд и потихоньку вздохнула. Ей нечего было сказать. Она видела только один выход: продолжать тайком сбегать из приюта, а назавтра получать заслуженную порку. Она была согласна терпеть боль от ударов плети, потому что не могла смириться с ужасной необходимостью просидеть всё лето в четырёх стенах. Нет, она будет продолжать убегать в степи, и пусть её за это наказывают... неважно. К тому же, она прекрасно понимала, что пойди они сейчас на уступки Мишель и подчинись они её требованию сидеть дома, та изобрела бы тысячу других причин, за что их следовало бы высечь.

     Нет, не согласна она была пожертвовать своей свободой.

     Неважно, что решат для себя Макси и Кристина, но она просто не сможет жить дальше, если откажется от своих степей. Она попросту задохнётся в четырёх стенах.

     - Мне всё равно, - заявила она, решительно сжав кулаки, - пусть секут. Пусть бьют. Если такова цена свободы - пусть. Я буду уходить, когда и куда мне заблагорассудится. А там пусть хоть до смерти забьют... не имеет значения!
- Я того же мнения, - поддержал её Макси, хмуря густые брови, - иначе здесь можно с голоду сдохнуть... а там - лес и грибы, река и рыба... Да и других забот полно! В конце концов, мы не можем просто так бросить Митрофана с его огородами! Кто ему поможет, как не мы? И вообще... он так привык к нам... да и для нас он стал дедом родным... Нельзя же, в самом деле, всё это просто так бросить!
 
     - Проще убить эту гадюку... взялась жалить! - прошептала Кристина, незаметно промакивая выступившие на глазах слёзы, - терпеть её не могу... и чего ей неймётся? Ведь молчала же полтора года, совершенно нас не касалась, словно нас и на свете не существовало... Какая муха её укусила, что она так рассвирипела? Мы, вроде, её не трогали...

     - Да то и неймётся, - со злостью заявил Макси, - что она рассчитывала стать дочкой мадам... а та ей кукиш показала. Вот и сбесилась Мишель. Прошло почти три года, как явилась в Кентау Веронцо, а Мишель всё ещё является приютским подкидышем. Несмотря на то, что мадам осыпала её подарками, несмотря на то, что берёт их с Юли к себе погостить иной раз, но забрать её навсегда почему-то не торопится. Да уже, наверное, и не поторопится. Сразу не забрала - так теперь и вовсе не заберёт. Вот и сходит Мишель с ума оттого, что её надежды и мечты прахом пошли. Оттого и нас всех возненавидела люто - мы, мол, кайфуем, а ей хоть вешайся... Вот и решила сделать всё возможное, чтобы и нам стало - хоть вешайся.

     - Я ей этого не спущу, - пробурчала Кристина, - я буду ей мстить.
 
     - Каким же образом? - поинтересовался Макси.

     - А любым. Каким только смогу её достать. Предоставится возможность в столовой клей на стул ей налить - налью без зазрения совести. Дохлую мышь ей под перину подложу... учебник чернилами залью на нужной странице... Платье в шкафу булавкой сколю так, что когда она станет его разворачивать - порвёт или уколется. Да мало ли что можно придумать! Пусть докажет, что это сделала я!

     - Мелкое пакостничество, - презрительно пожала плечами Илинда.

     - Мелкое - да! Пакостничество - и это верно! - Кристина вскинулась и со злостью обвела взглядом лица сидевших рядом друзей, - а что мы должны делать? Молча терпеть? Руки подставлять, чтобы нам их, в конце концов, отшибли?.. Не дождутся! Я просто так сдаваться не намерена. Я им устрою... я им всем устрою... они меня долго помнить будут... А вы? Разве вы мне не поможете отомстить этой мерзавке?

     Илинда покачала головой.

     - Кристи, это унизительно в первую очередь для нас самих... - попыталась было переубедить она подругу, но та вскочила и оборвала её на полуслове, заставив молчать.

     - Меня меньше всего заботит, унизительно или нет! - вскричала она громче обычного, и Макси вынужден был шикнуть, чтобы она сбавила тон - неровен час, услышит кто - проблем не оберёшься.

     - Мне абсолютно всё равно, подло это или нет, - понизила голос Кристина, всё ещё продолжая пылать негодованием, - Мишель не гнушается идти на подлости... почему же мы не можем ответить ей тем же? Клянусь, я не оставлю её в покое... и если мне подвернётся тысяча возможностей сделать ей пакость - я не упущу ни одну! Если мне подвернётся всего лишь десять возможностей - я использую их все до единой. Если же не подвернётся ни одной... я изыщу способ и создам их сама - десять, сто, тысячу! Я буду тиранить её исподтишка, неустанно,изо дня в день! Она объявила нам войну? Отлично! Пусть так! А на войне все средства хороши! Она получит войну, если желает её!

     - Война должна быть открытой и честной, а не партизанской, - хмуро возразила Илинда.

     - А если власть уже захвачена? Ведь мадам захватила власть, она - самый настоящий узурпатор. А Мишель - её преданный помощник... Если власть - это они? Что остаётся нам, раз мы у них в подчинении? Бунтовать в открытую? Красиво, конечно, но глупо. Переломят, как прутик, и вышвырнут. Сдаться, и смириться с их тиранией? Ну уж дудки, не дождутся! Остаётся самый верный способ, самый действенный - партизанить. И если вам это не по нутру... если вы у меня такие правильные... мне не составит никакого труда вести эту борьбу в одиночку. Чем смогу, тем удружу этой выскочке!

     - Как было бы здорово, если б Веронцо всё-таки решилась удочерить её и увезла бы её из приюта! - воскликнул Макси, и с досадой стукнул кулаком по коленке, - насколько стало бы проще всем нам! Мы бы разом лишились всех проблем! Только представьте - вы стали бы жить в комнате без Мишель, втроём.

     - Ты забываешь о Юли, - сказала Илинда, - тогда она стала бы шпионить за нами. Это же глаза и уши Мишель.

     - И что? Ты думаешь, Мишель тогда было бы до нас какое-то дело?
 
     - Кто знает, Макси, кто знает... Мне кажется, ей всегда будет до нас дело, даже когда мы все умрём.

     - Не преувеличивай. Это только кажется. Я всё-таки думаю, если бы мадам удочерила её... Мишель стала бы спокойней. И счастливей. И даже если бы она продолжала учиться вместе с нами, вряд ли она стала бы портить себе настроение и задирать кого бы то ни было из нас.

     - Я тоже так считаю... но вот не желает мадам взять её в дочки. Почему-то. А ведь и вправду... каким счастьем обернулся бы для нас такой поворот событий! - вздохнула Илинда, - Юли можно в расчёт не принимать... её можно было бы запугать и заставить становиться слепой и глухой на то время, что было бы нам выгодно... С ней мы бы справились без труда. И можно было бы каждый вечер, как только уйдёт домой Веронцо, отправляться куда глаза глядят... Дорого бы я дала, чтобы злосчастная мечта Мишель исполнилась.

     - А раньше-то как боялась, что мадам заберёт от нас эту дрянь, - подколола её Кристина, на что Илинда не глядя на неё заметила:

     - Тогда Мишель была другой.

     - Она всегда была такой, как сейчас, только скрывалась под маской! Это было видно всем вокруг, кроме тебя, потому что ты глупа и наивна! - бросила Кристи.

     - Вот спасибо... не ожидала такой характеристики!

     - Хватит выяснять отношения, - перебил их Макси, - нужно решить, что делать дальше.

     - А что решать? Я своё мнение сказала, - вздохнула, решительно хмурясь, Илинда, - пусть меня наказывают каждое утро, но вечером я буду уходить туда, куда считаю нужным. Это всё. А вы?

     - И я, - отозвался Макси.

     - Ну и я... куда ж я без вас, - посмотрев на одну, на другого, тяжело вздохнула Кристина, и угрожающе добавила: - но уж за то, что я вас поддержала, вы предоставите мне полную свободу действий в отношении Мишель - уж я поучу её уму-разуму на досуге...


     И потянулись для них напряжённые, тяжёлые дни, не приносившие ни радости, ни удовольствия.

     За каждый кусочек драгоценной свободы, который удавалось вырвать буквально с боем, ребята платили дорогой ценой: их руки не заживали, исхлёстанные в кровь, и когда им удавалось иной раз выбраться за реку, к Митрофану, даже в самый жаркий день они были вынуждены одевать одежду с длинными рукавами, чтобы старик, не приведи Господь, не увидел вздувшиеся рубцы да не спросил, откуда они взялись. Ребята прекрасно понимали, что он не смолчит, отправится прямиком к мадам Веронцо и спросит с неё за все их обиды и чинимую им несправедливость... и именно этого они никак не могли допустить - если мадам Веронцо узнает, что они общаются с человеком, которого в городке считают не особо нормальным, то вряд ли когда они ещё раз переступят через его порог. И неизвестно, какое наказание изобретёт она для них за такое преступление.

     Макси частенько хвалил себя за то, что когда-то давно, когда они только-только познакомились с дедом, он настоял, что это знакомство необходимо скрыть от Мишель и её свиты. Словно чувствовал, что нельзя слишком доверять ей... Его правоту вынуждена была признать даже Илинда, которая раньше весьма переживала по этому поводу, считая, что было бы здорово, если б Мишель имела возможность вместе с ними распивать чай в уютном домике старика, если б она каталась вместе с ними верхом - Илинда не сомневалась, что ей очень понравилось бы скакать с ними наперегонки... Нет, хорошо сделали, что ничего не сказали Мишель. Впрочем, в этом целиком и полностью заслуга Макси и поддержавшей его Кристины; будь её воля, Илинда в первый же вечер побежала бы к Мишель и предложила бы ей идти с ними за реку.

     Всякий раз, после того, как они в очередной раз убегали из приюта, чтобы навестить старика, чтобы сбегать на речку искупаться, чтобы набрать грибов и сварить себе грибную похлёбку, чтобы проверить сеть на реке и вытащить попавшуюся рыбу, наказание за своеволие не заставляло себя ждать. Время от времени мадам запирала в тёмный чулан под лестницей то одного из них, то другого, но ничто не могло их исправить, и на следующий день всё повторялось сызнова.

     Спасало ребят то, что в выходные дни мадам частенько забирала к себе свою любимицу и её служанку, и ребята сходили с ума от восторга при одной мысли о том, что на целых два с половиной дня, включая и вечер пятницы, они были абсолютно свободны и могли делать что только душе угодно, не опасаясь быть наказанными лишний раз, и всякий раз устраивали на пляжике торжественные обеды и ужины, а также имели возможность пораньше отправиться за реку и подольше, иной раз до самой темноты, засидеться в гостях у старика.

     Митрофан частенько недоумевал, почему в это лето ребята навещают его гораздо реже, чем раньше, почему они торопятся скорее переделать накопившиеся дела и бегут обратно в приют... но спросить их о том не решался.

     Котята давным-давно выросли и превратились в огромных рыжих котов, важных, толстых и степенных; они обожали своего хозяина, как и он их. Митрофан подумывал о том, чтобы завести ещё и собаку.

     Так прошло лето. Мадам всё сильнее и сильнее злилась, в очередной раз вызывая к себе Илинду, Макси и Кристину.

     Её бесило, что несмотря на прилагаемые ею усилия, несмотря на наказания, которые она раз за разом ужесточала, она не может с ними справиться. Мишель неустанно подливала масла в огонь, нашёптывая ей о новых и новых их прегрешениях, умело раздувая пламя и направляя его именно в ту сторону, в которую ей было нужно. Но чем суровее наказывали ребят, тем они становились отчаяннее, тем упорнее они творили своё, и ни тёмные холодные чуланы, где их запирали, лишая обеда или ужина, ни жестокие порки не могли это упорство сломить.

     Кристина частенько подстраивала Мишель и Юли мелкие неприятности. Верная своим задумкам, она неустанно измышляла то одно, то другое, проделывая свои трюки с таким тщанием и скрупулёзностью, чтобы ни у кого и в мыслях не возникло, что виноват в этом кто-то из их троицы. Конечно, Мишель подозревала, что это дело рук кого-то из них, но доказать ничего не могла.

     Так миновало лето, и наступила осень.


     Стараниями госпожи Полетт, вечно одержимой какими-то эксцентричными идеями, осенью 1975 года в Кентайском приюте был открыт небольшой школьный театр, в постановках которого участвовала труппа, набранная из воспитанников.

     Узнав о замыслах госпожи Полетт, мадам Веронцо неожиданно для своих коллег, находивших её задумку весьма интересной и перспективной, категорично заявила, что никакого театра не потерпит, и стояла на своём до тех пор, пока Мишель не устроила скандал, требуя не препятствовать проекту - ей загорелось попробовать себя на театральном поприще.

     Мадам долго отговаривала её, пытаясь убедить, что театр не имеет права на существование не только в приютских стенах, но и в мире вообще, но её аргументы произвели обратный эффект: Мишель никак не могла взять в толк, почему Веронцо так категорично настроена против театра, а сама Веронцо не могла доходчиво ей это объяснить, и все её доводы казались слабыми и неубедительными. В конце концов мадам не осталось ничего, как сложить оружие. Хоть сделала она это с крайней неохотой, да и то лишь потому, что Мишель вздумалось поддержать бредовую идею несчастной госпожи Полетт.

     Мишель превратилась в звезду с первой же постановки, блестяще исполнив порученную ей роль и поразив своими способностями всех, кто присутствовал на выступлении. Безоговорочный успех поразил окружающих тем сильнее, что девочку никто не учил актёрскому мастерству; мало того, Мишель никогда не бывала в настоящем театре, чтобы могла что-то вынести для себя из игры профессиональных актёров. Воспитателями и воспитанниками Кентайского приюта было единогласно признано, что она обладает даром от Бога.

     Как ни странно, мадам Веронцо не радовалась триумфу своей любимицы. Более того, она страстно возненавидела школьный театр и не раз порывалась его закрыть, и только истерики и слёзы Мишель всякий раз удерживали её от немедленного приказа разогнать труппу. Идти против набалованной воли девочки она не могла, даже если воля эта шла вразрез с её собственной.

     Мишель зауважали. Ею восхищались, младшие девочки старались ей подражать. Когда она шла по коридору, мальчишки перешёптывались, толкая друг друга локтями и указывая на неё, и принимались щеголять друг перед другом, желая привлечь её внимание.

     Приютские ребята считали счастьем в чём-либо услужить ей, и почитали себя на вершине блаженства, если блистательная Лоретта Мишель одаривала их снисходительной улыбкой или позволяла донести до класса её книжки.

     Мишель с огромным удовольствием принимала все знаки внимания, но в её эгоистичной душе они пробуждали лишь тщеславие и гордыню, и она стремилась превратить в своих слуг и рабов всех, кто имел несчастье подпасть под её опасное очарование.

     Капризная, самовлюблённая, вздорная и взбалмошная, она никому не была другом, и несмотря на обилие почитателей, друзей - настоящих друзей, а не рабов и не слуг, у Лоретты Мишель не было.

     Она желала видеть окружающих в пыли у своих ног, но ни в коем случае не на одной ступени рядом с собой. " Я - Лоретта Мишель Иллерен, я должна быть выше кого бы то ни было, - твердила она себе, свысока посматривая на окружающих, - а все вокруг обязаны подчиняться любому моему желанию, и плохо будет всякому, кто осмелится перейти мне дорогу."

     Вела она себя так, что многие, угождая ей, считали, что выполняют свой священный долг, а не оказывают ей услугу, и не только не требовали взамен благодарности, но были счастливы уже тем, что Мишель снисходила да них и принимала их старания - сама Мишель Иллерен, звезда Кентайского приюта, принцесса Кентау...


     Илинда тоже грезила театром.

     Но если Мишель привлекала в выступлениях возможность лишний раз блеснуть и поразить окружающих своим талантом, если мечтала она только о славе, пусть даже пока слава эта гремит только в приютских стенах, то Илинда думала лишь о том, что театр даёт возможность представить себя совершенно другим человеком, просто-напросто выпасть из своего мира и времени и прожить чужую жизнь, оторвавшись от своей собственной. Какое бы то ни было честолюбие было ей абсолютно чуждо. Она чувствовала в себе силы сыграть ничуть не хуже Мишель, но мысли о том, что можно было бы потягаться с нею, потеснить её на занятом ею пьедестале, заявить о себе, заставить приют обратить внимание и на себя, даже тенью не затрагивали её. Ей было неважно, признают её или нет.

     Она тоже записалась в труппу.

     Она прекрасно понимала, что к первым ролям Мишель никогда её не пропустит. К первым ролям Мишель не подпустила бы никого, а уж Илинду, отношения с которой у неё давным-давно бесповоротно испортились, тем более. Но вопреки всем препятствиям школьный театр манил и притягивал Илинду, словно магнитом, и противиться этому притяжению она была не в силах. 

     Прошёл год, настала осень следующего, 1976 года, потом зима, а кроме двух маленьких ролей с минимальным количеством слов Илинда не получила ничего. Она учила монологи, предназначенные Мишель, и когда никто не слышал её, повторяла их, стараясь подобрать единственно верное выражение к каждому слову, и вздыхала тайком.

     Кристина и Макси, с которыми она по-прежнему делилась самыми сокровенными своими мыслями, старались ободрить её и убеждали пойти на какую-нибудь хитрость, чтобы заполучить одну из главных ролей. Потому что в противном случае ей никогда не добиться ничего более-менее значительного.


     Накануне очередного спектакля Кристина, выждав момент, когда Мишель уйдёт на репетицию, а Юли отправится вместе с ней, вновь подсела к Илинде и принялась зудеть её вполголоса о необходимости взять ситуацию в свои руки, и немедленно.

     - И что ты предлагаешь? - иронично спросила она Кристину, когда та в очередной раз заявила, что нужно хитростью добиваться того, чего не можешь добиться напрямую, - выкрасть Мишель, посадить её в мешок и спрятать в шалаше на холмах, привязав её за ногу к ёлке? А потом захватить её роль и выпустить её только после спектакля? Извини, это не по мне.

     - Ну зачем же так круто... - протянула та, - можно помягче, поделикатнее... Ну, например, перед самым выступлением у неё может внезапно разболеться живот... или голова... Так, что ей трудно будет с постели подняться...

     - С чего это вдруг?

     - Да с того! Ты что, не понимаешь?! Разве трудно ей в чай слабительного подлить?! - не выдержав, закричала Кристина и, вскочив, забегала взад-вперёд, - трудно тебе - я могу это сделать! Чтобы помочь тебе! В итоге - она на один вечер выведена из строя, а ты, каким-то чудом выучившая роль назубок, выходишь на сцену вместо неё, чтобы не сорвался спектакль! И всё, дело сделано!

     - Белыми нитками шито! - фыркнула Илинда, откинувшись на кровать, на которой сидела, и заложив руки за голову.

     - Это ещё почему? - вскинулась разгорячённая Кристина, остановившись и зло взглянув на подругу сверху вниз.

     - Да потому. Если я заявлю, что знаю роль, которую должна играть заболевшая Мишель... Да она первая нас раскусит! И тогда Веронцо устроит спектакль лично для меня и предоставит мне в нём главную роль... только в её спектаклях я предпочла бы не участвовать вовсе. Сама знаешь.

     - И что, ты так и будешь ждать у моря погоды?

     - Кристи, оставь, пожалуйста... - Илинда стала листать старые книжки, стопку которых принесла сегодня из библиотеки, выбирая, какой из них отдать предпочтение.

     - Ну и сиди со своими книжками! Так всю жизнь и просидишь! Драться надо за свои интересы, драться! А она - нос в книжку...

     - Кристи, ну не слабительным же драться... - вдруг захохотала Илинда, закрывшись книгой, чтобы не видеть разъярённое лицо Кристины.

     - Да тебе... да тебе меч в руки вложи - ты станешь рассматривать рисунок на рукояти! А тебе в это время голову снесут! Вот ты какая! Ты абсолютно неприспособленна к жизни!

     Илинда продолжала хохотать, вытирая катившиеся из глаз слёзы. Кристина в сердцах топнула ногой и выскочила за дверь, отправившись на поиски Макси, чтобы попробовать вместе придумать решающий ход, который помог бы Илинде получить более-менее существенную роль.

     "Раз она сама не в состоянии о себе позаботиться, то это сделаю я, - мрачно нахмурившись и решительно сжав зубы, подумала она, - иначе она всю свою жизнь так и проваляется на боку, глотая книжную пыль. Ведь она палец о палец не ударит, чтобы помочь самой себе. Подличать мы не любим, гляди-ка! А мне без разницы - подло или честно. Для меня существует одно: надо! А раз надо, значит надо! Цель оправдывает средства!"

     И Кристина изо всех сил старалась придумать нечто такое, что помогло бы её подруге заполучить хотя бы одну хорошую роль, но ничего стоящего не приходило ей в голову. Макси тоже ничем не смог ей помочь.

     "Ну ничего, - запасшись терпением, думала Кристина тем же вечером, поглядывая в отгороженный роскошными занавесками угол, где на мягкой красивой кровати возлежала Лоретта Мишель Иллерен, звезда Кентайского приюта, и развлекалась тем, что швыряла на пол мячик, стараясь бросить его как можно дальше под кровать Юли, а та торопливо лезла в угол, доставала мяч и приносила его обратно, - выберу время... выжду момент... и помогу Илинде одним щелчком свергнуть тебя с пьедестала, на который ты так рьяно вспрыгнула, сама для себя его воздвигнув. Нам бы только одну-единственную роль заполучить... и все вокруг увидят, что ты - дутая кукла, что ты - всего лишь кривляка и дурочка, не заслуживающая и тени внимания. Посмотрим, как ты тогда запоёшь... Посмотрим, что ты скажешь, когда Илинда без малейших усилий затмит тебя, захочешь ли ты по-прежнему выступать на сцене или быстренько скроешься в тень, где тебе самое место? "

     За окном мела зима; белые хлопья снега кружились, сыпались с низкого белого неба, и белой пеленой устилали белую землю. Ветер подхватывал их, швырял в стекло, и они прилипали к нему, а потом подтаивали и сползали вниз, оставляя на стекле мокрые полосы и капли.

     Илинды в комнате не было.

     Кристина сидела какое-то время, слушая, как Мишель повторяет очередной монолог, не прекращая своей дурацкой забавы, и вдруг, ясно представив себе, как её ненавистная соседка, поджав хвост, удаляется со сцены, на которой осталась только Илинда, не удержалась и громко хмыкнула. Мишель лениво повернула голову в её сторону и, смерив её насмешливым взором из-под полуопущенных ресниц, с пренебрежением поинтересовалась:

     - Что, бестолочь, хмыкаешь? Зависть точит?

     Кристина взвилась. Ей показалось невероятно обидным, что какая-то мартышка вроде Мишель Иллерен, только и умеющая, что кривляться на сцене, изображая из себя невесть что, шпионить, доносить и лицемерить, смеет так пренебрежительно обращаться к ней, и она не посчитала нужным смолчать на её замечание. Ей отчаянно захотелось затеять ссору и поставить Мишель на место. Тем более, что место это её уже заждалось.

     - Скоро ты завидовать начнёшь, - выкрикнула Кристина, ничуть не заботясь о том, чтобы понизить голос; ей было безразлично, услышит её кто-нибудь посторонний или нет; ей было безразлично, даже если б сама мадам Веронцо появилась сейчас на пороге и за ухо увела бы её в свой кабинет, чтобы отвесить полную меру наказания за неподобающее обращение с драгоценной Мишель.

     - Уж не тебе ли? – со всем презрением, на которое только оказалась способна, рассмеялась ей в лицо Мишель и прищурила свои желтовато-карие, янтарные глаза, не сводя их с взбесившейся Кристины и разглядывая её с брезгливым интересом – давненько она не видала свою ненавистную соседку в такой ярости, - замолчи лучше... не смеши... некогда мне своё время на такие пустяки тратить, некогда твой бред выслушивать. Мне монолог доучить нужно, - ехидно усмехнувшись, она добавила: - в принципе, если тебе нечем заняться, можешь сложить мои книжки в школьную сумку – какие у нас будут завтра уроки, тебе прекрасно известно; к великому прискорбию, учимся мы с тобой в одном классе. Так и быть, разрешаю тебе прикоснуться к моим учебникам – в порядке исключения, разумеется. А то Юли занята, ей некогда.

     - Что-что?! - изумилась Кристина, не сразу поверив собственным ушам, и лицо её побагровело от гнева, а руки сами собой сжались в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони, - да соображаешь ли ты, что мне предлагаешь? Разве ж я когда-нибудь складывала школьную сумку кому-нибудь, кроме самой себя?! Да никогда в жизни! Никому! А уж тебе - тебе тем более никогда не стану прислуживать, даже если ты попросишь, а не прикажешь! Потому что ты та ещё штучка... Потому что ты недостойна, чтобы с тобою даже разговаривать!

     - Так чего ж разговариваешь? – по лицу Мишель продолжала гулять глумливая усмешка; она перестала бросать шарик, зажав его в ладони, и Юли, остановившись рядом в ожидании, получила короткую передышку.

     - Да потому и разговариваю, что должен же кто-то тебе объяснить, насколько ты никчёмная! Ведь не сделай этого я - и никто не сделает, потому что никто не желает прогневить твою покровительницу и схлопотать плёткой по рукам, а мне терять нечего, мне всё равно, у меня руки и так исхлёстаны, изодраны чуть ли ни в клочья благодаря твоей милости, а потому разом больше получу, разом меньше - особого значения не имеет. Вообразила себя актрисой? Этаким самородком? Ты не самородок, ты... ты - самовыродок! Вот ты кто! И если пожелаешь, я могу сделать тебе подходящий грим - как раз завтра выступление, я тебе всё лицо за просто так разукрашу... хочешь?

     - Как ты меня назвала? Само... кто? - протянула Мишель, швырнув мячом прямо в лицо Юли, упавшей на пол от сильного удара, и вскочила на ноги.

     Вскочила и Кристина. Глаза её яростно сверкали, щёки раскраснелись.
 
     И тут её осенило – вот оно! Вот оно, единственно возможное действие, которое она должна совершить, чтобы вывести Мишель из строя перед самым выступлением! И тогда… тогда роль, предназначенная ей, неминуемо достанется Илинде!

     На какое-то неправдоподобно долгое мгновение, подобное вечности, девочка перестала дышать, и сердце её сделало бешеной толчок в груди, едва не проломив рёбра силою удара.

     Словно стремительная голубая молния вспыхнула в мозгу, высветила все самые дальние и тёмные его закоулки, и она в мгновение ока осознала план дальнейших действий. Во что бы то ни стало, непременно, должна она затеять драку, и во время этой драки нужно будет любой ценой изловчиться и наставить Мишель столько синяков, чтобы она с таким лицом не смогла выйти на сцену, и тогда госпоже Полетт поневоле нужно будет искать ей замену... и замена найдётся. С быстротой света сверкали в её мозгу мысли; судорожно сжимая кулаки и внутренне ощетинившись, Кристина окидывала Мишель короткими быстрыми взглядами, прикидывая, как получше отделать её.

     "Так, - неслись, обгоняя друг друга, шальные мысли, наталкиваясь, наскакивая друг на друга, - так, так... Подбить глаз... или оба... Неплохо было бы постараться и нос ей разбить... или губу... чтобы распухла... до крови бы раскроить... И синяки, синяки обязательно... синяков как можно больше… Какое счастье, что Илинды в комнате нет... некому оттаскивать будет."

     Мишель медленно подходила к Кристине. Глаза её пылали, щёки покраснели от распиравшей её ярости, она вся дрожала. Угрожающе надвинувшись на Кристину, она нависла над ней, подобно утёсу, и с трудом смогла перевести дыхание.

     - А ну, повтори, что ты сейчас сказала! - сквозь плотно стиснутые зубы прошипела Мишель, подойдя вплотную к своей соседке. Та встала в позу и выставила перед собой кулаки.

     Нехорошо ощерив зубы в издевательской усмешке, Кристина ехидно пропела:

     - Я назвала тебя самовыродком, если ты это имеешь в виду. Ну и что? Самовыродок ты и есть. Что, неправду сказала? Слушать обидно? А ты вздуй меня! За обиду-то... Вздуй! Не осилишь, слабо тебе! Слабо тебе со мною справиться!

     Она нарочно провоцировала свою соперницу, стараясь оскорбить её как можно больнее, чтобы та не передумала драться. Кристине как воздух нужна была эта драка - ей необходима была возможность как следует разукрасить физиономию Мишель... чтобы завтра она не смогла показаться на людях. Во что бы то ни стало нужно наставить синяков принцессе приюта, всеобщей любимице, и Кристину трясло и лихорадило от предвкушения великой битвы, которая определит будущее Илинды. Завтра Мишель не сможет выйти на сцену, и её место займёт Илинда, которая знает роль назубок. Ради этого Кристина согласна была, чтобы Мишель выцарапала ей глаза - только бы дала ей возможность подпортить ей личико.

     - Значит, я выродок, да? - трясущимся голосом вопрошала тем временем Мишель.

     - Самый настоящий, - с готовностью кивнула Кристина и едва успела увернуться, когда кулак Мишель вдруг стремительно полетел ей в ухо. Уходя от удара, она мгновенно нагнулась и, обхватив Мишель под колени, дёрнула её вниз. Мишель вскрикнула и повалилась на пол, Кристи упала вместе с ней. Они принялись с ожесточением лупить друг друга, не разбирая, куда приходятся удары. Кристи норовила попасть в лицо, из последних сил пытаясь удержать в памяти цель предпринятого побоища. Изловчившись и уцепив Мишель за растрепавшиеся волосы надо лбом, Кристина с ожесточением припечатала её лицом о деревянные доски пола - раз, другой, третий... пока Мишель не вывернулась из её рук, оставляя в её пальцах медные клочья вырванных с корнем волос; навалившись на неё всей тяжестью, озверев от боли, Мишель прижала её руки к полу коленом и принялась наносить ей удар за ударом по голове.

     Драка продолжалась с переменным успехом, и завершилась она, когда в комнату вбежала Марион, за которой сбегала перепуганная Юли. Марион растащила девочек в стороны и принялась нещадно бранить обеих, стыдя их на чём свет стоит.

     Кристи с трудом открыла распухший глаз и стала жадно искать взглядом лицо Мишель, желая поскорее узнать, как удачно исполнилась её задумка; перед глазами всё расплывалось, смотреть было больно, зверски болел отбитый висок, по которому струилось что-то липкое и горячее. Когда же наконец ей удалось сфокусировать свой взгляд на Мишель, она тутже забыла про боль и едва не подскочила от дикой радости, полоснувшей сердце: под левым глазом Мишель расплывалась густая черноватая синева, на лбу вспухла огромная шишка, щека была ободрана до крови, а распухший до безобразия нос кровоточил.

     Кристина чуть не взвизгнула от восторга. Лицо Мишель выглядело впечатляюще... спасибо доскам пола, которые так её разукрасили!

     Потрясающее, просто сказочное везение! Не видать ей завтрашнего спектакля, ни за что не видать!

     Кристи вдруг зашлась таким безудержным, радостным смехом, глядя на Мишель, что Марион, побаивавшаяся сильно нападать на Мишель, с готовностью перекинулась на неё и принялась на все лады распекать её. Накричав на неё в сильнейшем раздражении и исчерпав весь небольшой запас своего красноречия, старуха решительно вытолкала Кристину в коридор и заявила, что сейчас же отведёт её к мадам. Она не решилась и с Мишель поступить тем же образом, так как знала, что мадам вряд ли одобрит, если Марион нажалуется заодно и на Мишель, но та сама догнала их на лестнице, заявив, что отправится с ними и расскажет всё, как было. Она намерена была поквитаться с Кристиной  и выхлопотать для неё такое наказание, чтоб ей неповадно было бросаться вновь на кого бы то ни было, не то что на саму Мишель Иллерен! Она нисколько не сомневалась, что мадам Веронцо не оставит этого случая просто так, не пустит события на самотёк.

     Кристина шла, пританцовывая, сверкая глазами и улыбаясь разбитыми губами. Она чувствовала себя самым счастливым человеком на свете.

     Ей хотелось запеть во всё горло, и вспомни она какую-нибудь подходящую к случаю песню, она бы исполнила своё намерение, но как назло, ни одна песня не приходила ей на ум.

      Мишель смотрела на неё, не понимая причины её сумасшедшего веселья.

      Марион шла, что-то ворча себе под нос, и то и дело подталкивала Кристину, шпыняя её то в бок, то в спину.

     - Чего радуешься? - наконец не выдержала Мишель, с силой дёрнув Кристи за волосы. Кристи ударила её по руке и оттолкнула.

     - А то и радуюсь, что ты теперь такое страшилище, что ни в коем случае нельзя тебя на сцену выпускать... - довольно захохотала она, пронзая её победоносными взглядами. В которых плескалось такое торжество, такая неистовая, первобытная, дикая радость, словно её причислили к лику святых и только что объявили ей эту сногсшибательную новость.

     - Если только в роли кикиморы болотной... или ещё кого похуже...
 
     Мишель остановилась, как вкопанная.

     - Так ты специально... ты всё подстроила, значит?.. - потрясённо прошептала она, во все глаза уставившись на свою противницу, снова невольно сжимая руки в кулаки и едва сдерживая охватившее её неистребимое желание немедленно пустить их в ход.

     Та тоже остановилась и, приблизив своё не менее страшное, разбитое лицо к её лицу, с издевательской улыбкой закивала.

     - Так и есть, - подтвердила она деловито и ласково, - смышлёная ты, догадливая! Догадливая... но страшная! Личико-то всё распухло да перекосилось! Чудеснейшая картинка! Ой, сюда бы Макси с фотоаппаратом – такой портрет можно было бы сделать… И в школьном холле повесить… на самом видном месте… пусть все полюбуются, какая ты у нас теперь красавица! Вот оно, твоё истинное лицо, принцесса Кентайского приюта! Ой, умора! Ой, не могу!..

     Кристина снова захохотала. Мишель кинулась было к ней, но подоспевшая Марион решительно развела их в стороны и встала между ними, сурово глядя то на одну, то на другую, и злобно пыхтя, как перебродившее тесто.

     - А ну, разошлись! – во всю силу своих лёгких грозно прикрикнула она, и вовремя, потому что рассерженная Мишель готова была снова наброситься на Кристину. Не обращая внимания на крики Марион, стоявшей между ними и удерживающей их на расстоянии друг от друга, Мишель с ненавистью смотрела на открыто издевающуюся над ней Кристину и пыталась обойти воспитательницу то с одной стороны, то с другой, чтобы иметь возможность приблизиться к своей противнице хоть на шаг. Но Марион зорко следила за её маневрами и всякий раз успевала преградить ей дорогу, удержать в стороне.

     - Тебе-то что за польза оттого, если я не выйду завтра на сцену?! - вопила Мишель, порываясь достать Кристину кулаком из-за широкой спины нянечки.

     - А угадай с трёх раз! – и не пытаясь откинуть упавшую на глаза длинную светлую чёлку, невообразимо всклочённую и растрёпанную, счастливо завопила та, показывая ей язык и отбивая все атаки.

     - Я сейчас так угадаю... Говори немедленно!

     - И не подумаю! Завтра сама всё увидишь... если глазище не заплывёт настолько, что ты его открыть не сможешь! Не переживай за спектакль, он состоится при любой погоде... даже если ты окажешься в зрительском кресле! Кстати, там тебе самое место… самовыродок!

     - Ну... сейчас ты мне за всё ответишь, змея! – Мишель ухватилась и крепко ухватила Кристину за волосы, - а теперь договаривай! Почему я окажусь в зрительском кресле?..

     Недолго думая, та укусила её за руку и рванулась; ей удалось без труда освободиться из цепких рук Мишель, и, вырвавшись, она спряталась за спину Марион, и ехидно повторила:

     - Потому что там - твоё истинное место, ясно?

     - А твоё - на сцене? Так, выходит? Ты что же, заменить меня надумала? Моё место занять? Побойся Бога, убожество! Ты же… ты же абсолютная… абсолютная… – в ярости махая укушенной ладонью, на которой отчётливо проступили четыре алые капли, завопила Мишель. Она никак не могла подобрать нужного определения, которое могло бы как нельзя лучше охарактеризовать потерявшую всякий стыд соседку, и только возмущённо открывала рот, хватая им воздух, точно выброшенная на берег рыба.

     - Ну уж нет, мне там делать нечего. Что я там забыла, на сцене? Я в этом отношении ещё более бездарна, чем ты! А кроме того, я теперь такая же красивая, как и ты! Мы с тобой стали настолько похожи… ну прямо близнецы! Нет, нельзя в таком виде на сцену – тебе нельзя, а уж мне и подавно нечего туда и соваться!

     - Тогда кто посмеет занять моё место?!. Кто?!.

     Кристина злобно хмыкнула в лицо Мишель и снова показала язык. Потом тряхнула растрёпанными волосами, обеими руками пытаясь откинуть их с глаз и пригладить, и дёрнула плечом, пытаясь вырваться из державших её цепких рук Марион. Она не собиралась раскрывать свои карты. Рано ещё было сдавать козырь. Пусть Мишель сама догадается, если придёт ей такая охота. А не догадается - её заботы.

     Кристина снова хохотнула, глянув на свою противницу, и тутже почувствовала, как ей в бок впился локоть няньки.

     - А ну, марш, вперёд, вперёд! - подтолкнув её в спину жёстким тычком, Марион заставила её сдвинуться с места и вновь направиться к кабинету мадам; нерешительно оглянувшись на Мишель, Марион помедлила, не зная, как поступить с ней, и всё же добавила на всякий случай: - обе, обе пошли... Пусть сама с вами разбирается… а мне недосуг вас разнимать!

     Понимая, что наказания избежать вряд ли удастся, и немного умерив свою буйную радость, Кристи прерывисто вздохнула и, подталкиваемая нянькой, нехотя завернула в коридор, ведущий к директорскому кабинету. Мозг её усиленно работал.

     "Так, - размышляла она, сдвинув брови; и в душе её рождалось странное ощущение, будто всё происходящее ни в коей мере не имеет к ней никакого отношения, не затрагивает её; словно наказание, ожидавшее её впереди, должно было пасть не на её, на чью-то чужую голову, - сейчас выслушаю попрёки мадам... вполне, кстати, заслуженные и справедливые… потом получу свои пятнадцать ударов по рукам, а потом надо будет срочно отыскать госпожу Полетт и предложить на роль, которую должна сыграть Мишель, Илинду. Нужно поговорить с ней... убедить во что бы то ни стало... она должна будет согласиться на замену, ведь не сможет же Мишель играть с таким лицом - зал сдохнет от смеха... Убедить госпожу Полетт. Это трудно. Но не так уж невозможно. Раз я сумела вывести из строя нашу звезду, то должна справиться и с упрямством госпожи Полетт. А потом... потом останется самое трудное - объясниться с Илиндой. Ох, и отругает же она меня... Вдруг да не согласится на замену? Скажет, бесчестно? Пусть только попробует! Я из-за неё, можно сказать, своим здоровьем жертвую, а она... пусть только рискнёт отказаться! В жизни с ней больше разговаривать не стану!"

     Возле кабинета Мишель вдруг стремительно обогнала Марион, оттолкнула в сторону Кристину и без стука открыла дверь. Напустив на себя несчастный вид, прикинувшись несправедливо обиженной, мгновенно и без малейших усилий заставив саму себя поверить в то, что явилась жертвой зверского избиения, Мишель, всхлипывая, остановилась возле письменного стола, за которым восседала мадам. Вскинув глаза на вошедшую, та тихо охнула и выронила из рук перо, разбрызгав по бумаге чернила и не заметив того. Она в ужасе рассматривала стоявшую перед нею воспитанницу, и не находила слов, чтобы спросить, что случилось, что произошло. Дверь заскрипела снова, растворившись пошире, и в кабинет, угодливо согнув спину и осклабившись, вошла Марион, втолкнув перед собой Кристину, которая выглядела ничуть не лучше, чем Мишель, только выражение лица у неё было совершенно другое - злое, мстительное, торжествующе-довольное.

     - Это что ещё такое? - наконец обретя дар речи, спросила мадам, приподнимаясь со стула и переводя взгляд с одной воспитанницы на другую.
     Мишель снова всхлипнула и, закрыв лицо руками, расплакалась. Кристи, вспомнив, что минуту назад та готова было изорвать её в мелкие клочья и проглотить без остатка, презрительно фыркнула - она ничуть не верила крокодильим слезам, которые безбожно лила перед своей заступницей Мишель, норовя разжалобить её посильнее, чтобы та как можно больнее наказала её, Кристину. Мадам подошла к ней и попыталась заглянуть ей в глаза, но Мишель упрямо отворачивалась, загораживала разбитое лицо, словно не желая, чтобы её кто-нибудь видел такой.

     - Что случилось? Кто тебя так? - вопрошала меж тем директриса, бросая гневные взгляды на стоявшую у дверей Кристину. Она уже всё поняла, и объяснения Мишель ей, по сути, были не так уж нужны. Просто отчего-то ей было важно, чтобы девочка сама рассказала ей, что с нею стряслось, что произошло.

     Внезапно прозвучавший позади хриплый голос Кристины заставил её вздрогнуть и обернуться. Кристи стояла, высоко подняв острый подбородок и решительно сжав тонкие губы, на которых местами запеклись сгустки чёрной крови. Она с холодным презрением смотрела на Мишель.

     - Я, - небрежно бросила она.

     - Что - ты? - буравя её взглядом, грубо спросила мадам, выделяя голосом каждое произносимое слово.

     - Это сделала я, - чётко проговорила та, ещё выше вскидывая голову.

     Мишель искоса бросила на неё убийственный, полный яростного, презрения, ледяной взгляд, пользуясь тем, что Веронцо не смотрела на неё, и снова зашлась слезами.

     - Ой, как больно, мадам Веронцо... - стонала она, не переставая взахлёб рыдать, - у меня всё болит... Только посмотрите, во что она меня превратила... на кого я стала похожа... Она мне столько волос выдрала... она мне всё лицо размолотила… накинулась ни с того, ни с сего... стала кричать, что убьёт меня... чтобы я не мозолила им глаза... Стала кричать, что я им надоела и давно пора проучить меня как следует... Чего я только не наслушалась от неё! Она била меня головой об пол... посмотрите, у меня всё лицо разбито! И рёбра болят... и правый бок отнимается...

     Мадам не спросила, отчего и у Кристи лицо не в лучшем состоянии, не поинтересовалась, кто так разукрасил её - не сама же она себя побила. Для неё не имело значения, сколько синяков было у Кристи и откуда они взялись. Она видела только синяки и шишки Мишель. Отворив створку окна, мадам набрала большую пригоршню снега, толстым слоем устилавшего карниз, завернула его в чистый носовой платок, который торопливо достала из внутреннего кармана своего неизменного коричневого пиджака, усадила Мишель на своё место за столом и вложила ей в руки платок.

     - На-ко, приложи холод ко лбу, - заботливо произнесла она, заглядывая ей в лицо и белея от гнева – до того увиденное возмутило и взъярило её, - может, к Беладонии пойдёшь? А здесь я сама разберусь?

     Мишель отрицательно покачала головой. У неё не было намерения уходить куда из комнаты, прежде чем она увидит финальную сцену. Ей не терпелось поглядеть, как Веронцо расправится с негодницей Кристиной, вдруг взбеленившейся и без всяких видимых причин посмевшей пойти против неё, Мишель Иллерен.

     - Как себя чувствуешь? - осведомилась мадам, наклоняясь над ней, - голова не болит, не кружится? Нет? Может, позвать аптекаршу сюда? Давай, я пошлю за ней Марион?

     - Не надо. Я потом к ней зайду, - тихо проговорила Мишель, прерывисто вздыхая и дрожащими пальцами размазывая по щекам слёзы.

     Посмотрев на неё какое-то время, мадам словно вспомнила о том, что здесь присутствует и виновница происшествия, ожидающая своей участи. Медленно развернувшись в сторону Кристины, мадам грозно сверкнула очками в её сторону и прожгла её взором, полным ненависти и ярости.

     - Ну-с, - произнесла она, и голос её, вмиг изменившись, потеряв всю свою непривычную мягкость, с которой она обращалась только к Мишель, неудержимо затрясся, запылал, запрыгал.

     Кристина не отвела глаз, продолжая в упор смотреть на неё, и молчала, не произносила ни слова.

     - Что скажешь? - повысив голос, осведомилась мадам.

     И снова не дождалась ответа.

     - Мишель тебе, значит, помешала... Вот, значит, как... Кому ещё она мешает? Не отвечаешь... молчишь...

     - Если бы Юли не привела тётушку Марион, - громко шмыгнула разбитым носом Мишель, кивнув на старуху, которая не знала, что говорить, и стояла, глядя на всех по очереди, приоткрывая и снова закрывая рот, - она бы меня просто убила...

     Кристина безмолвствовала. И в то же время глаза она и не думала опускать. Она заранее знала, что её накажут, и знала, что наказание будет суровым, она заранее была согласна с любым наказанием... только бы вздуть ненавистную Мишель, вздуть, как следует, только бы осуществить внезапно пришедшую в голову восхитительную задумку. Ради того, чтобы Илинда смогла воплотить свою заветную мечту, она готова была вытерпеть тридцать три наказания подряд. И ничуть не пожалела бы об этом. Сейчас же ей хотелось только одного: чтобы мадам поскорее отхлестала её и можно было бежать на поиски Илинды - Кристине не терпелось сообщить ей радостную весть о том, что завтрашним вечером та непременно будет играть в спектакле. А кроме того, нужно успеть захватить госпожу Полетт, поговорить с ней, пока она не ушла домой.

     - Что за причина у тебя была нападать на Мишель, я спрашиваю? - допытывалась мадам, медленно обходя вокруг своего стола и останавливаясь возле угла, в котором висела плётка.

     - А нет никаких причин, - смело ответила девочка, и её голос звонко разнёсся в полутёмной комнате, - просто захотелось набить ей морду!

     - Что?!. - лицо мадам побагровело от гнева, её затрясло от бешенства.

     - Неправда, не просто так она затеяла драку! - заныла Мишель, всем корпусом подавшись вперёд и уставившись на Кристину ненавидящим взглядом, - она сделала это специально, чтобы завтра у меня сорвалось выступление! Она так и сказала! Она сказала, что с таким лицом мне теперь и на сцену не выйти... она хотела покалечить меня!

     - Причём здесь выступление? - с раздражением воскликнула мадам; её бесило одно упоминание о выступлениях, театрах и спектаклях - она люто ненавидела всё это, и ей сильно не нравилось, что Мишель участвует в этих балаганах.

     - Завтра - спектакль, - не обращая никакого внимания на её тон, пояснила Мишель, утирая слёзы, - и она... она... а я... я теперь не смогу завтра выступать! И спектакль придётся отменить, пока у меня всё не заживёт... отмените спектакль!

     - Вовсе необязательно отменять! - вдруг вскинулась Кристина, испугавшись, что спектакль и в самом деле перенесут на другой день - ей и в голову не могло прийти, что возможен такой расклад. Она и подумать не могла, что спектакль попросту перенесут и не станут искать никакую замену. Она была ошеломлена открывшейся перспективой настолько, что не смогла скрыть охватившего её душу панического страха, почти уверенности, что всё случится именно так.

     Мишель взглянула на неё повнимательнее... и вдруг её мозг пронзила острая, как молния, мысль, заставившая её подскочить на месте... Она поняла, для чего был затеян весь этот цирк, вернее - для кого.

     Совершенно позабыв о том, что ей положено быть больной и несчастной, она резво поднялась и, взглянув на Кристи, волнуясь, произнесла:

     - Так вот ради чего... так вот почему... а я-то думала... я-то гадала... Ты надеялась, что если выведешь меня из строя, то на мою роль утвердят её?..

     Чувствуя, как непоправимо рушатся все её надежды, Кристина побелела и упорно молчала, прикусив губу до крови и не опуская пылающих глаз под бешеным взглядом Мишель.

     - Отвечай, когда я к тебе обращаюсь, ты, ничтожество! - вскричала рассерженная Мишель, подбежав к Кристине и остановившись перед ней.

     Кристина не произносила ни звука.

     - Так вот знай! Знай, что зря ты это затеяла! Ничего у тебя не выйдет! Ты что же, всерьёз надеялась, что госпожа Полетт согласится заменить меня кем бы то ни было?! Неужто ты и вправду так считала?! Ну и глупа же ты! Меня не заменит никто, слышишь? Никто! А уж тем более... да, кстати, а может, вы задумали это вместе? Она благоразумно удалилась из комнаты... а ты набросилась на меня... чтобы на ней не было и тени подозрений... словно бы она не при делах и знать не знала о твоих намерениях, ведать не ведала... Так? Ведь это же была идея Илинды, или я не права? Она хотела получить мою роль, а потому подставила тебя! Признайся!

- Что ты несёшь! - вскричала Кристина, испугавшись теперь и за Илинду - ведь если Мишель сумеет убедить мадам Веронцо в правильности своих догадок, если та решит, что Илинда имеет к произошедшему самое непосредственное отношение, то мало того, что она не получит роль в спектакле, так её ещё и накажут ни за что, ни про что...

     - Ясно, ясно... - кивала меж тем Мишель; на самом деле ей было безразлично, виновата Илинда в том, что произошло, или же она понятия не имела о стремлении Кристины помочь ей, ей хотелось только одного - увязать их вместе, и примерно наказать обеих, чтобы в будущем неповадно было козни строить.

     Мадам Веронцо молча переводила глаза с Кристины на Мишель. Она только слушала. И вникала. Не говоря ни слова и не перебивая. Её слово было впереди. Её слово было решающим. И время для него ещё не настало.

     - А вот мы сейчас у неё самой спросим, - ехидно сузила глаза Мишель и, повернувшись к стоявшей у двери Марион, в приказном порядке обратилась к ней: - а ну-ка, сходите за Илиндой. Да приведите её сюда.

     - Где ж я её найду? - удивилась та.

     - Она уходила в библиотеку, когда эта дрянь накинулась на меня, словно фурия. Наверняка, уже вернулась обратно в комнату. Вот туда и сходите, вот там и поищите. Если в комнате нет, сбегайте в библиотеку... одним словом, найдите её и немедленно приволоките сюда. Пусть отвечает за свои поступки!

     - Илинда ничего не знает о драке! - в возмущении закричала Кристина, стараясь выгородить подругу, над которой нависла серьёзная опасность. Ведь она и впрямь ни о чём не подозревает... она понятия не имеет о том, что и почему случилось во время её отсутствия в комнате номер двенадцать.

     - А вот поглядим, - оборвав её на полуслове, нахально произнесла Мишель и уселась обратно на стул, неспеша, словно победитель с поля брани, вернувшись на своё место. Тёмные глаза мадам проводили её задумчивым взглядом и снова перебежали на Кристину, стараясь прожечь её насквозь и вытащить правду из самой глубины её сознания. Та уже поняла, что её надежды заполучить для подруги роль рухнули окончательно и бесповоротно, но теперь ей не было до этого никакого дела – теперь все её помыслы были только о поиске возможности, которая помогла бы ей уберечь Илинду от грозившего ей наказания - за то, в чём она вовсе не была виновата.

     "Если я во всём признаюсь сейчас, - лихорадочно соображала Кристина, стараясь ухватить обрывки беспорядочно метавшихся в голове мыслей и хоть немного выровнять их ход, - если я скажу, что это была только моя идея... что я и вправду затеяла этот мордобой только для того, чтобы Мишель была выведена из строя на неделю-другую и чтобы Илинда могла занять её место в спектакле, ведь она знает слова роли наизусть... Мадам должна мне поверить! Мне непременно нужно убедить её! Она должна услышать меня! Да, это - мысль. Это - спасение... Я виновата, меня и наказывать нужно, только меня, одну меня, а Илинда не при чём! За что - её?"

     И она решительно обратилась к мадам. Набрав в лёгкие побольше воздуха и судорожно переведя застрявшее в горле дыхание, она произнесла, стараясь держать себя в руках и говорить спокойно:

     - Мадам Веронцо... я хочу признаться вам. Я расскажу всё в мельчайших подробностях… но хочу, чтобы вы поняли: в том, что произошло, целиком и полностью моя вина. Я, правда, хотела наставить Мишель синяков только для того, чтобы она не смогла завтра выйти на сцену. Я надеялась, что госпожа Полетт заменит её Илиндой. Илинда несколько лет мечтает получить главную роль... а Мишель делает всё возможное и невозможное, чтобы этого не произошло... Ну, я и решила ей помочь. Втайне от неё самой. Решила помочь единственным подвернувшимся способом. Мне в голову вдруг пришло, что если Мишель… если разукрасить её лицо… то ей нельзя будет выйти на сцену и поневоле придётся искать замену. Вот и всё. Илинда ни о чём не знает. Она не позволила бы мне так поступить, если б знала. Ни за что не позволила бы! Наказывайте меня. Потому что я заслужила. А её наказывать не за что!

     Мадам молча смотрела на неё и ничего не говорила, словно ожидая, не изволит ли она ещё чего добавить.

     Мишель слушала, затаив дыхание и прищурив глаза, горящие от радости - всё ж таки раскололась, голубушка! Её безошибочное чутьё подсказывало ей, что, скорее всего, сейчас Кристина говорит истинную правду, и Илинда на самом деле не при делах. Кроме того, она прекрасно знала характер Илинды, с которой они были неразлучны целых двенадцать лет, и не сомневалась, что Илинда никогда бы не пошла на такой подлый шаг - просто потому, что не в её это было привычках. К тому же, она никогда бы не сбежала из комнаты, не бросила бы Кристину одну разбираться с ней, с Мишель. Если бы Илинда имела отношение к тому, что случилось, она была бы рядом с Кристиной от начала и до конца и сейчас стояла бы первая перед столом Веронцо, и прикрывала бы собой свою сообщницу.

     Нет, Илинда явно ничего не знала.
 
     И всё же... всё же Мишель отчаянно захотелось повернуть так, чтобы и Илинда получила наказание - за то, что у неё такая глупая подруга, за то, что из-за неё Кристина напала на Мишель. И она принялась убеждать мадам, горячо доказывая, что Илинда напрямую замешана в этой неприглядной истории, и самым веским аргументом привела тот непререкаемый довод, что Илинда заранее готовилась заместить её, ведь она должна была разучить роль, прежде чем выйти на сцену, а за полдня такие дела не делаются, на это нужно время, и немалое.

     - Если б госпожа Полетт и вправду позволила ей выступить вместо меня... как бы она смогла это сделать, если бы не знала слова? Значит, она готовилась. А если готовилась - то была в курсе того, что должно было случиться накануне выступления. А раз знала - то напрямую соучастница. Даже больше... не соучастница, нет! Она - заводила, инициатор всего случившегося! По её указке Кристина бросилась на меня с кулаками! За Кристиной стоит Илинда! И ей должно достаться гораздо больше, чем её подруге!

     Всё это Мишель выпалила на одном дыхании, и едва она замолкла, чтобы перевести дух, как Кристина в отчаянии подскочила к ней и хлопнула ладонью по столу, за которым она восседала, небрежно облокотившись о высокую спинку стула. Мадам Веронцо, уступившая ей место за своим столом, незримой тенью застыла в отдалении, не сводя с них глаз.

     - Враньё! Наглое враньё! - вскричала Кристина, и глаза её заблестели от проступивших слёз, заискрились от плескавшегося в них отчаяния, - от первого до последнего слова - ложь! Мишель... ты же прекрасно знаешь, что Илинда не способна на подлый поступок!

     - А ты зато способна, да? - ехидно поинтересовалась Мишель, довольно хихикнув.

     - А я - способна! Способна! И ничуть этого не стыжусь! Ты вот тоже способна… и тоже не стыдишься! Я способна на подлости! Потому что есть такие люди, которые понимают только язык подлости и которым не грех причинять столько неприятностей, сколько возможно! Я способна на подлости... для подлых! А она - нет. К огромному моему сожалению! Кому это знать, как не тебе? Вы же вместе выросли! Вы столько лет были вместе!

     Мишель передёрнуло от её замечания. Она терпеть не могла упоминаний о том, что было раньше; она не любила вспоминать, что когда-то они с Илиндой были практически неразлучны - не любила только потому, что мадам ненавидела Илинду, не выносила даже вида её... И теперь, когда Кристина так нагло, так бессовестно напоминает ей об этом при Веронцо, в её душе снова вскипела неумеренная злость, и она вскричала, вскакивая с места и с грохотом опрокидывая тяжёлый деревянный стул, на котором сидела:

     - Я знаю, что и она способна на подлый поступок! Знаю! Она ненавидит меня! И я её ненавижу! И всегда ненавидела! И я её всегда ненавидела – и она меня! С младенчества! С детских лет!

     Мишель вопила на весь кабинет, совершенно утратив над собой контроль. Ей хотелось любой ценой оправдаться перед Веронцо, убедить её, что именно так обстояло дело в действительности… она отчаянно боялась, что отношение к ней благодетельницы изменится, если та лишний раз убедится, что раньше она дружила с Илиндой.

     - Как ты можешь говорить заведомую неправду?! – яростно перебила её Кристи, возмущённая до глубины души таким вероломством со стороны Мишель, таким поразительным отступничеством. Мишель с лёгкостью отрекалась от всего, что было раньше, мало того, она утверждала явную неправду, с пеной у рта пытаясь доказать, что Илинда никогда не была её лучшей подругой… Отрекалась исключительно в угоду женщине, которая, несмотря на все её нечеловеческие старания, явно не спешила забрать её из сиротского приюта на веки вечные.

     - Илинда меня ненавидит и делает всё, чтобы досадить мне! – кричала она…

     В коридоре послышались шаги, и вслед за тем дверь отворилась и на пороге возникла Илинда. Она растерянно смотрела по сторонам. Когда взгляд её упал на Кристину, она вздрогнула и широко раскрыла глаза, не понимая, что с ней; стоило ей взглянуть на Мишель...

     Мадам подступила к ней с допросом.

     - Ты и Бергер сговорились. Бергер избила Мишель, чтобы та не смогла завтра появиться перед зрителями, а ты намерена была получить роль, которую должна была сыграть Мишель. Ваш заговор раскрыт. Что скажешь?

     Илинда, ничего не понимая, смотрела то на Мишель, то на Кристину, и старалась осмыслить, о чём усердно толкует мадам.

     - Да скажи ты ей, что знать ничего не знаешь! - в отчаянии вскричала Кристина, - ведь ты же не виновата! Я одна виновата! Я одна должна быть наказана! Только я - и никто больше! Я избила её, чтобы завтра на сцену вышла ты! Скажи, скажи всю правду! Ведь ты же ничего не знала и знать не могла, потому что решение это возникло у меня спонтанно…

     И тогда Илинде стало ясно, что произошло. И почему. И чем это грозило Кристине.

     - Да, это была моя идея, - медленно проговорила она, повернувшись к мадам и не глядя на Кристину. Мишель открыла от изумления рот и привстала со своего места. Она никак не ожидала, что Илинда примется врать - а она явно врала; она врала, вознамерившись выгородить свою подругу, стремясь оттянуть огонь на себя. Мишель ожидала совсем иной реакции.

     - Что ты говоришь?!. - в отчаянии заплакала Кристина, ломая руки, - Илли, зачем ты на себя наговариваешь?!

     - Кристи, ты прекрасно знаешь, что я говорю правду, - ровным голосом ответствовала Илинда, и ни один мускул не дрогнул на её лице. Она стояла перед мадам Веронцо, расправив плечи, и спокойно смотрела ей в глаза.

     - Кристи не хотела участвовать в этом, - говорила она, - но я её упросила. Я пригрозила ей, что если она не сделает так, как я велю... в общем, я заставила её сделать по-моему. Да, я хотела выступить вместо Мишель. Я хотела заполучить её роль. Я намеревалась сама отлупить Мишель... но побоялась, что меня накажут, и тогда я не получу то, ради чего всё это затевалось. Тогда я уговорила Кристину Бергер. И та вынуждена была согласиться. Это - всё.

     - Ложь, всё - ложь! - кричала Кристина, судорожно цепляясь за стол директрисы, чтобы не упасть.

     Илинда даже не повернулась к ней. Она смотрела только на Веронцо.

     - Судите сами, стоило ли мне признаваться, что это была моя идея, моя целиком и полностью, или не стоило. Мне проще... да и выгоднее было бы сейчас соврать. Меня в комнате не было, когда случилась драка, и меня никто не имеет права обвинить - доказательств нет. Но я не хочу лукавить. Я не намерена врать, чтобы выгородить себя. Раз уж всё сорвалось… я не желаю, чтобы вместо меня наказали невиновного. Я признаюсь в том, что, по сути, это сделала я. Только не своими, а чужими руками. Это я уговорила Кристину Бергер помочь мне расправиться с Мишель Иллерен.

     - Пятьдесят ударов, - сквозь плотно стиснутые зубы, вся дрожа и раздуваясь от душившей её чёрной злобы, полыхавшей в чёрных глазах, проговорила Веронцо, - и в чулан! Без хлеба, на одной воде! На три дня! Бергер - пятнадцать ударов.

     Илинда послушно закатала рукава до локтя и протянула перед собой руки. Кристина кинулась было к ней, но Марион вцепилась в неё и не позволяла сдвинуться с места, пока не закончилась экзекуция. Только тогда Марион отпустила Кристину и подтолкнула к мадам, ширнув её в спину ребром ладони - за своей порцией.

     Мадам положила перед Мишель ключ и сказала:

     - Отведи Илини в чулан и запри её. Ключ принесёшь мне.

     Илинда послушно вышла вслед за Мишель.

     Мишель была бледна, как снег за окнами, мимо которых они проходили. Илинда ни разу не взглянула на неё. Остановившись возле двери в чулан, Мишель не удержалась и, обернувшись к Илинде, каким-то чужим голосом спросила:

     - Зачем наврала-то?

     Илинда открыла дверь в тёмное холодное помещение, откуда потянуло сыростью и плесенью, по-прежнему не глядя на Мишель, аккуратно прикрыла её за собой и небрежно бросила:

     - Ключ отнести не забудь.

     Всё, что ей нужно было сделать - она сделала. Она отвела беду от человека, который ради неё не задумываясь пошёл на такую опасную авантюру, и на душе её было легко и свободно.

     Нещадно изорванные розгой руки кровоточили и саднили, и пульсирующая, горячая боль жгучей волной отдавалась в мозг, заставляя её с трудом удерживать уходящее сознание; губы, которые она искусала до синяков в то время, как по рукам её безбожно гуляла смоченная в соли хворостина, распухли и запеклись. Она не могла пошевелиться, чтобы её тотчас не пронизала тысяча острых стрел – и каждая с тысячью зазубрин, впивавшихся в кожу, в мозг, в тело. Но эта боль только радовала её. Её радовало, что ей досталось пятьдесят ударов, а Кристине - всего пятнадцать. Её радовало, что в чулане заперли её, а не Кристину.

     Вопреки всему, она чувствовала себя счастливой. Оттого, что вместо Кристи наказали её.

     И не имело значения, что смелая выдумка подруги не увенчалась успехом. Она и не могла иметь успех. Глупо было рассчитывать, что стоит Мишель приболеть, как вместо неё в то же мгновенье утвердят Илинду. Не утвердят! Этого не допустила бы сама Мишель.

     Да, Мишель сейчас не в состоянии выйти на сцену. Но кто им там, наверху, помешает увязать случившуюся неприятность таким образом, чтобы в итоге она не имела ни малейших последствий? Выступление попросту перенесут на неделю, пока у Мишель не заживут синяки, и никто и никогда, а уж тем более она, Илинда Илини, не получит роль, которую Мишель присмотрела для себя.

     Кристине следовало бы получше подумать, прежде чем затевать драку, которая оказалась бессмысленной и бесполезной. Нельзя быть настолько наивной, нельзя рассчитывать одним щелчком сбить Мишель Иллерен с того места, которое она давно и прочно заняла. К тому же, за нею - сила. А что есть у них? Что есть у Илинды, у Кристи, у Макси? У них никогда не было настолько сильной поддержки, как у Мишель. И никогда не будет. И с этим нужно смириться.

     Илинда с огромным трудом опустилась на покрытую тряпьём лежанку и потеряла сознание.

Лето 1977 года.
Макси второй год подряд с треском проваливал годовые экзамены, и мачеха Анна вынесла суровое, как ей казалось, решение: оставить Лапорта на второй год. Это решение, которого он добивался с таким упорством, с такой настойчивостью, привело его в полный восторг.
Ведь теперь он оказался в одном классе с Илиндой и Кристи, и ему не придётся заканчивать школу на год раньше, чем им.
С одной стороны, ему хотелось как можно скорее завершить образование и убраться из Кентайского приюта восвояси... но с другой – он попросту не мог уехать отсюда один, оставив девочек на произвол судьбы. Мысли о возможности такого оборота событий не давали ему покоя до тех пор, пока ему не удалось выискать верный способ, как исправить ситуацию и повернуть её в угодное им всем русло.
Он два года подряд учился из ряда вон худо, хотя учёба давалась ему легко, и надеялся, что его не переведут в следующий класс... Так оно и вышло.
Многие воспитанники приюта втихаря посмеивались, что Максим Лапорт пал так низко – в приютской школе считалось величайшим позором остаться на второй год. Но Макси и его друзей это мало волновало – они не испытывали по этому поводу ни малейших сожалений и были счастливы, что им не придётся разлучиться раньше времени.

...Над головой волнами ходил на ветру ковыль.
Пушистые белые нити порой заслоняли голубое небо, по которому лениво плыли лёгкие облака.
Хорошо было бы дремать, лёжа на спине, закинув руки за голову, дремать, сквозь полуприкрытые ресницы глядя на раскинувшееся вверху бесконечное летнее небо, то заслоняемое длинными перьями ковыля, то открывающееся во всей своей синеве, дремать, не замечая течения времени, вдыхая напоённый полуденным зноем и ароматом нагретых трав, нагоняющий сон летний воздух.
Но Илинде было не до наслаждения красотами родного края.
Она лежала в траве на вершине опалённого зноем холма, слушала стрекотание кузнечиков, но никак не могла отвлечься от безрадостных мыслей, одолевавших её уже с неделю.
Несколько дней назад Макси посчастливилось стащить на рынке тушку курицы, и они втроём устроили себе праздник, зажарив её на костре. Макси, Илинда и Кристина. Мишель и её товарищей они давным-давно не приглашали с собой; более того, теперь им приходилось тщательно скрывать от них каждый свой шаг. Пировали они здесь, на холмах, подальше от посторонних глаз, и всё-таки... Всё-таки на следующий день мачеха Анна вызвала в кабинет Максима Лапорта и устроила допрос с пристрастием. Каким-то чудом прознала она о краже и вознамерилась наказать вора. Она пыталась дознаться, есть ли у него сообщники и кто они, но Макси категорически отрицал существование помощников и всю вину взял на себя. Его наказали. На неделю закрыли в чулане под лестницей.
Илинда переживала за Макси, переживала за себя; её злило и расстраивало собственное бессилье. Она ничем не могла помочь своему другу, она ничем не могла помочь самой себе. Её убивало собственное бессилье. Она чувствовала себя связанной по рукам и ногам.
Вот и сегодня – плюнув на все запреты, она сбежала из приюта, чтобы побродить на воле... зная, что дорого ей этот побег обойдётся. Стоит только вернуться, и её непременно вызовет к себе Веронцо – вызовет, чтобы наказать. Теперь всё её существование наполнено такой вот однообразной чередой: обрывок воли – наказание... Изо дня в день, несколько долгих лет, и она, и Кристина, и Макси вынуждены были смиряться с этой чередой, и не предвиделось ей конца.
Их свобода была ограничена до предела, сжата до размеров приютского двора, комнаты, коридора. А порой – и попросту чулана.
Макси на неделю посадили под замок. И ни она, ни Кристи ничем не смогли этому воспрепятствовать.
Да и вообще, жить в приюте становилось всё невыносимее, всё тяжелее.
С театром и вовсе была беда.
Прошло больше года с того дня, как её приняли в труппу. Но до сих пор не удостоили ни одной мало-мальски серьёзной роли, и это досадное обстоятельство заставляло её страдать гораздо больше, чем презрение и насмешки Мишель или беспричинная враждебность мачехи Анны и рьяные преследования с её стороны.
Мишель не упускала случая поддеть бывшую подругу насмешливыми замечаниями о том, что не следует ей зря тратить силы, что никогда ей не добиться успеха на сцене – потому что не видать ей сцены, как своих ушей. Потому что никто никогда и близко не подпустит её к сцене...
– Пока жива я, все твои усилия будут напрасными, учти! Я же вижу, ты жаждешь встать рядом со мной... занять моё место... не выйдет! Тебе никогда не видать нормальных ролей, вот так! – деловито предупредила она вчера, когда они ложились спать.
И Илинда, обычно сдержанная и немногословная, вскипела обидой и еле сдержалась, чтобы не запустить в соседку чем-нибудь потяжелее.
Близилось время обеда, но возвращаться в приют не было никакого желания.
С самого утра Илинда ушла оттуда, чтобы не видеть никого и не слышать, и бродила по степям. Её нисколько не волновало, что если её самовольная отлучка обнаружится, то мачеха Анна жестоко накажет её; она не сомневалась, что Мишель уже заметила её отсутствие в приюте, она не сомневалась, что Веронцо уже известно об этом.
Илинда думала о своих горестях и не заметила, как на западе понемногу стали собираться тучи. Ветер посвежел; он задул сначала осторожно, несмело, словно просыпаясь и пробуя свои силы, неверные и слабые ото сна, но вскоре стал набирать обороты. Росшие неподалёку высокие сосны, упиравшиеся верхушками в самую синь небес, тревожно закачали ветвями, и по усыпанной прошлогодней хвоей земле под ними заметались, задвигались солнечные пятна; птицы попрятались, притихли, смолкли. Тяжёлые пепельно-серые облака, сталкивая друг друга всё ниже и ниже, постепенно расползались с запада, растекались по небу сплошной пеленой, и солнце, словно стараясь наверстать упущенное, принялось безжалостно палить и жарить с небес сильнее прежнего. Приближался дождь.
Сильный порыв ветра овеял взгорье бодрящей прохладой, но Илинда не обратила на это ни малейшего внимания.
Хотелось есть, желудок уже не раз сжимался от голода, издавая неприятное урчание, и мысли об обеде всё чаще и чаще возникали в мозгу, но возвращаться в приют даже ради того, чтобы пообедать, было тягостно и неохота. Возвращаться в приют теперь для неё было равнозначно возвращению в тюрьму. Кентайский приют давно перестал быть для неё родным домом.
Со смертью мамы Анны, которая и впрямь заменила несчастным сиротам и мать, и отца, и самого близкого на свете человека, с появлением в их маленьком уютном мирке другой Анны – Анны Веронцо, которая, словно в насмешку над ними, носила то же самое имя, что и прежняя их наставница, мир этот рухнул. Насколько любили и обожали первую Анну все воспитанники приюта, настолько же сторонились, побаивались, а зачастую и откровенно ненавидели они вторую, которая заменила её. Ведь недаром прозвали её мачехой. Мачехой Анной – в противовес той, другой... В Кентайский приют ворвалось зло, принеся с собой хаос и неустроенность, тревогу и смуту, и с каждым годом положение становилось всё отчаяннее, всё безнадёжнее. Кентайский приют перестал был их домом. В Кентайском приюте стало холодно, тоскливо и пусто.
«Если не приду обедать, то моё отсутствие в столовой тотчас обнаружится, – с трудом подавив глубокий вздох, подумала Илинда. – Мишель не преминет донести, что меня не было за столом... настучит обязательно. Если вдруг по какой-нибудь счастливой случайности ей ещё не удалось обнаружить, что я на всё утро сбежала из приюта, то уж в столовой она в мгновение ока всё поймёт. Уж она-то сумеет воспользоваться таким обстоятельством, как нужно... Она стала мастером интриг и козней, и в этом деле ей теперь нет равных. Если не приду обедать, получу взбучку... да ещё и голодной до вечера останусь...»
Где-то далеко глухо пророкотал гром, по степи пронёсся ещё один свежий порыв, сильнее и крепче первого, заставил затрепетать травы, по которым побежали торопливые волны, нагонявшие одна другую. Огромная туча, увенчанная ослепительно-белой наковальней, тяжело подползла к самому солнцу, волоча своё грязновато-серое брюхо по степи, и без раздумий поглотила его, надёжно укрыв своими тяжёлыми, клубящимися краями, которые на мгновение загорелись золотисто-жёлтым светом от пытавшихся пробиться сквозь них солнечных лучей, и тутже погасли.
Холодная, дохнувшая сыростью и влагой тень стремительно накрыла степи.
Илинда приподнялась на локтях и, оглядевшись вокруг, с удивлением заметила перемену, произошедшую в природе.
Это положило конец её колебаниям относительно возвращения. Нужно было поторопиться и успеть добежать до приюта прежде, чем хлынет дождь: если она не успеет, то промокнет до нитки. А кроме того, дорога к приюту поднимается на пригорок и во время дождя превращается в непроходимое месиво, по обочинам которого бегут вниз ручьи, и подняться по такой грязи к приютским воротам будет очень не просто.
Илинда легко сбежала по пологому склону холма; где бегом, где быстрым шагом добралась до брода, перешла реку и добежала до приюта в тот самый момент, как первые тяжёлые капли ударили по земле, прибивая пыль.

Возле дверей столовой она натолкнулась на мачеху Анну.
Веронцо словно ожидала её. Выражение её лица не предвещало ничего хорошего. Илинда молча остановилась в трёх шагах от неё и, опустив голову, уставилась на свои стоптанные туфли, не решаясь смотреть в холодные глаза директрисы.
– После обеда – ко мне в кабинет, – жёстко отчеканила та и, круто развернувшись, удалилась.
Тяжело вздохнув, Илинда потянула на себя ручку двери и вошла в столовую.
Не пронесло. Впрочем, этого и следовало ожидать.
Всё помещение тонуло в густой, прохладной полутьме. В высокие окна, тянувшиеся справа и затянутые садовой зеленью, хлестали упругие дождевые струи. Дождь стучал по стёклам, дождь стучал по листьям хмеля, разросшегося под окнами и длинными гибкими плетями поднимавшегося по стене до самой крыши, сплошь затеняя каждое окно и нахально просовывая цепкие побеги в открытые форточки, раскачивая ими под самым потолком столовой. Форточки в столовой не закрывались летом ни днём, ни ночью, и ничто не мешало хмелю свободно проникать в помещение и карабкаться по стенам вверх, распуская здесь свои листья и используя каждую трещинку в штукатурке, чтобы уцепиться за неё гибкими усиками и прирасти к стене, стать её неотъемлемой частью. С улицы тянуло сыростью и холодком, пахло мокрой землёй и листвой.
Илинда прошла к своему столику и уселась рядом с Кристиной. Мишель, Юли и Панчо были на месте. Макси не было. Значит, его ещё не выпустили.
Кристи склонилась к ней и хотела было что-то сказать, но Мишель опередила её. Ехидно хихикнув, она с тайным торжеством взглянула на Илинду и сообщила:
– А тебя мадам Веронцо искала!
Илинда ничего не ответила и молча пододвинула к себе тарелку. Суп оказался сильно недосоленным, зато крошечная порция гречневой каши содержала явный избыток соли. Илинда с трудом проглотила несколько ложек. После короткого разговора с мачехой Анной в горле застрял противный комок, от которого не так просто было избавиться, и аппетит пропал окончательно.
А тут ещё Мишель со своими подколами.
Мишель не отставала.
– Ах, вот как! Ты не желаешь со мной разговаривать? – с притворным огорчением вздохнула она. – Досадно... А я ведь и вправду обидеться могу... и тогда кое-кому не поздоровится. Хочется узнать твоё мнение... я вот тут подумала... на кой нам в труппе лишние люди, от которых никакой пользы нет? Вот, например, Стефания. Ей не досталось ни одной роли. Или Рита – абсолютная бездарность. Да мало ли таких... Нас и так стало слишком много, на всех даже второстепенных ролей уже не хватает. Как ты считаешь, не подкинуть ли госпоже Полетт эту замечательную идею? Насчёт основательного сокращения штатов? Было бы здорово, если бы она прислушалась к моими словам. А если она и не прислушается, то мадам одним взглядом заставит её прислушаться.
Илинда безмолвствовала.
Её не проняла вдохновенная тирада Мишель. С совершенно каменным лицом она обеими руками взяла тарелку с кашей, вывалила кашу в суп и перемешала. Попробовала. Потом сказала Кристине:
– Знаешь, а так вполне съедобно. И солоно в меру получилось. Попробуй.
Кристи молча последовала её примеру. Лицо Мишель пошло красными пятнами, губы задрожали, и, резко перегнувшись через стол, она свистящим шёпотом проговорила:
– Конечно, после курочки приютская баланда кажется ещё противнее! А вот не будет больше курочек! Хватит вам уже воровством промышлять! Это я, я сдала Лапорта, слышишь?! Панчо видел, как он прятал украденную курицу! И рассказал мне! А я сдала его мадам! Вот теперь он наказан! А по идее, наказать нужно было бы всех троих! И его, и тебя, и тебя! Радуйтесь, что он вас не выдал! А у меня не было доказательств, иначе я и вас заложила бы с потрохами! Вот так! Впрочем, ты своё сегодня получишь. За то, что на полдня из приюта сбежала и шаталась неизвестно где... Это тоже моих рук дело, что мадам про это узнала! Макси наказали, тебя накажут... и будьте уверены, что и до Кристи скоро очередь дойдёт!
...Илинда сама не поняла, как это произошло. Что-то подбросило её вверх. Она вскочила, дрожащими руками схватила тарелку с недоеденным супом и со словами:
– Ты такая же дрянь, как этот суп, Мишель! – выплеснула её содержимое в лицо и на волосы собеседницы.
Та дико вскрикнула – скорее от испуга, а не от боли, потому что суп уже успел изрядно остыть и был чуть тёплым – им нельзя было обжечься.
Опрокинув свой стул и едва удержавшись от желания съездить по носу Юли, которая смотрела на происходящее широко раскрытыми от ужаса чёрными глазами и сидела, втянув голову в плечи и накрепко зажав рукой рот, Илинда бросилась вон из комнаты.

...Дождь с силой ударял по стёклам.
Сплошная пелена воды, льющей с неба, скрыла и тополя, и ограду, и расстилающиеся до самого горизонта степи. Стекло было сплошь в ручейках и каплях, и создавалось впечатление, что оно плачет.
Илинда не плакала.
Плакать она не могла.
Она стояла у окна в своей комнате, обхватив руками плечи, и смотрела в никуда. В стекле смутно отражалось её лицо, которое заливали дождевые потоки.
Душу её давила огромная тяжесть. Впрочем, она давила её душу уже несколько лет, то сильнее, то немного отпуская – с тех самых пор, как в Кентайском приюте появилась Анна Веронцо. Её непонятная ненависть, почти маниакальная нетерпимость по отношению к ней, неослабевающая слежка за каждым её шагом, наказания за малейшую провинность, новые порядки, до крайности ограничившие свободу обитателей приюта, жёсткая и мрачная атмосфера, словно пропитавшая самый воздух в приюте – все эти обстоятельства, сложившись вместе, сделали её существование тягостным, безрадостным, трудным.
Пока теснили лично её, Илинда готова была всё сносить молча, успокаивая себя, что власть мачехи Анны над ней не навсегда, что закончив школу, она уйдёт из опостылевших приютских стен и будет сама себе хозяйка, а потому можно и потерпеть... Но теперь, когда накрывшая её тень немилости стала шириться и расползаться, постепенно захватывая самых дорогих для неё людей, она внезапно поняла, что не в состоянии мириться с этим.
Она долгое время сдерживала себя... но сегодня сдержаться уже не смогла. Не сумела. Сегодня она вышла из себя, как Чёрная во время весеннего разлива.
Лишь одно могло вывести её из равновесия – и Мишель прекрасно знала, куда бить. Мишель отлично знала, чем можно её достать – и достала.
В первый раз за всю свою жизнь Илинда не выдержала, сорвалась, поддавшись на провокацию. Ей несложно было самой терпеть несправедливость и обиды – ведь наносили эти обиды люди, которые, в общем-то, не имели к ней особого отношения, – стоило ли обращать внимания, когда они пытались чем-то её пронять? Ни мачеха Анна, ни Мишель ни разу за прошедшие три года так и не смогли по-настоящему вывести её из себя. Но сейчас, когда Мишель злорадствовала и торжествовала, устроив подлую расправу над Макси, и грозится, что следующая на очереди Кристина, что-то зашкалило, переклинило, замкнуло в душе Илинды. Она чувствовала, знала одно: за своих друзей, посмей кто их тронуть, способна порвать на куски кого угодно. И не важно, что будет после. Порвать. Развеять по ветру.
И ещё одно страшное, отчётливое и ясное осознание пришло к ней всего лишь четверть часа назад – последние крохотные остатки добрых чувств, ещё гнездившиеся где-то в глубине её душе в отношении Мишель, вмиг умерли, окаменели, и ледяным сгустком с острыми режущими гранями вонзились в самое сердце, раня его и безжалостно разрывая в клочья. Она почувствовала дикую ненависть к той, которую ещё так недавно жалела по временам. Тайком от себя самой жалела. Словно окончательно спала пелена, и она наконец-то увидела подлинную сущность своей бывшей подруги, увидела её низкую, мелкую, предательскую душу, её маленькое, чёрненькое, чёрствое сердце... И огромная, безудержная ненависть словно пламенем, всё сжигающим на своём пути, охватила душу Илинды и выжгла до основания всё то доброе, что ещё связывало её с Мишель. Дикая ненависть клокотала у неё внутри, заставляя её ожесточаться всё больше и больше, заставляя всё сильнее и непоправимее ненавидеть её.
Таких всеобъемлющих недобрых чувств Илинда ещё не ведала и никогда ни к кому не испытывала. Даже мачеха Анна не вызывала в ней и десятой, сотой доли той ненависти, что вызвала сейчас Мишель. Но ведь она никогда не любила мачеху Анну, чтобы та могла настолько сильно ранить её; а по-настоящему ранить могут только самые близкие люди, и самую большую ненависть в нас могут вызвать только те люди, которых мы не менее сильно любили.
И всё же, Илинда никак не могла смириться, что Мишель, которую она знала с самого детства, оказалась способна на такой отвратительный поступок. У неё просто в голове не укладывалось, что та запросто выдавала Макси, который никогда не делал ей ничего плохого, Кристи и её саму. Да, она знала, что Мишель ненавидит их всех, но принять эту данность как факт ей до сих пор было сложно. Как сложно было и осознать, что та продолжала идти на заведомую подлость в отношении людей, с которыми когда-то делила каждый кусочек хлеба, с которыми вместе воровала, чтобы сыт был каждый, кто входил в их компанию, кого покрывала, если вдруг случалось что-то непредвиденное... Прежняя Мишель никогда себе такого не позволяла. Что случилось теперь?.. Как она посмела?.. Неужто она изменилась так сильно... или же это всегда сидело в ней и было очевидно для всех, только не для неё?
Вот ведь и Кристина, едва появившись в приюте, без труда разглядела в ней все её пороки, раз и навсегда заявив, что она не стоит и капли внимания... и Макси всегда недолюбливал Мишель, терпел её только потому, что Илинда горой стояла за неё... Только сама Илинда не видела ничего дурного в Мишель. Может, она попросту была слепа?.. Может, в последние годы она понемногу начала прозревать?..
Любым способом, любой ценой Мишель вознамерилась уничтожить её, Илинду. Отчего-то ей важно было уничтожить именно её. Раздавить, растоптать...
Уничтожить.
В былые времена, сколько бы она ни пыталась зацепить Илинду, ничего у неё не выходило. Ей ничем не удавалось пронять её, потому что все свои удары она направляла конкретно на неё. Потом она поняла свою ошибку... и стала бить по тем, кто был ей дорог.
Конечно, она и раньше не раздумывая сдавала своей покровительнице и Макси, и Кристину – когда они вечерами уходили из приюта за реку, в лес или в степь. Илинда старалась терпеть... Но сегодня, когда Мишель внаглую заявила ей, что ей доставляет откровенное счастье наблюдать, как по её милости с ними творятся такие нехорошие вещи, Илинда вскипела. Сорвалась впервые в жизни.
Мишель нашла вернейший способ заставить её потерять над собой контроль... Долго она билась, чтобы Илинду наконец-то прорвало... И добилась.
Но самое неприятное, что поражало и обескураживало её, что её попросту убивало и опрокидывало, было осознание той страшной истины, что все они, в сущности, оказались в полной власти Мишель, потому что на её стороне сила. В виде поддержки пресловутой мачехи Анны.
Однажды попробовав нажать на нужную кнопку и получив впечатляющий результат, Мишель поняла, где незащищённая брешь в броне, которой окружила себя Илинда, и теперь бьёт и бьёт в эту брешь, и будет продолжать бить, пока не уничтожит всю броню.
Илинда впервые в жизни растерялась при мысли, что не сможет ничем защитить своих друзей... на какую-то долю мгновения ей стало страшно за них, но она заставила себя прогнать страх прочь, заявив сама себе, что не допустит ничего плохого, что будет до последнего драться за каждого из них... и будь что будет.
С закаменевшим сердцем стояла она у окна и широко раскрытыми, невидящими глазами смотрела, как сбегают, скатываются по оконному стеклу дождевые струи. За шумом дождя она не услышала, как в гулком коридоре раздались быстрые шаги, как тихонько скрипнула отворившаяся дверь.
Голос, раздавшийся за спиной, прозвучал резко и неожиданно громко.
– Ты, кошка дикая, на выход! Мадам Веронцо требует тебя в кабинет. Немедленно! И учти, она уже в курсе!
Илинда вздрогнула и обернулась.
Прищурившись, на неё зло глядела Мишель. Щёки её пылали, тонкие ноздри трепетали от распиравшего её гнева, мокрые рыжие кудри, тщательно вымытые, непослушными завитками прилипли ко лбу и к шее.
– Иди, иди! – прошипела она, в бешенстве сжимая и разжимая кулаки. – Вот увидишь, ласковый тебя ждёт приём! Я позаботилась об этом!
Илинда вновь отвернулась к окну. В ответ на тираду Мишель она не произнесла ни слова.
Она не считала нужным даже с места сдвинуться.
– Чего же мы медлим? – продолжала издеваться Мишель. – Мы перетрусили, да? В следующий раз трижды подумаешь, прежде чем бросаться на меня! Твоё счастье, что суп не был горячим, иначе я убила бы тебя на месте... Ну, что стоишь?! Не хочется покидать убежище? Ты что, всерьёз считаешь, что здесь тебя никто не найдёт?
– Проваливай, – сквозь зубы процедила Илинда.
– Не пойдёшь, значит? Хорошо! – Мишель вдруг довольно засмеялась. – Хорошо, я уйду. Тем хуже тебе, если ты останешься здесь. Мадам ждать не любит, а сейчас она такая на тебя злющая... если ты не придёшь, она просто рассвирепеет. Я бы очень хотела такого поворота событий! Пусть рассвирепеет! Тогда тебе ещё круче достанется!
– Убирайся.
– Убираюсь! Пойду доложу, что ты не желаешь никуда идти, и пусть мадам сама придёт за тобой. Тебе это явно пойдёт на пользу!
Мишель с гордо поднятой головой вышла. Едва она успела прикрыть за собой дверь, как в дверной косяк ударился учебник алгебры, без дела скучавший на подоконнике – Илинда ухватила его и запустила им вслед Мишель. Обтрёпанные пожелтевшие листы веером рассыпались по полу, старый переплёт порвался и отлетел под кровать Юли.
Илинда ничком бросилась на свою постель и, закрыв лицо руками, затихла.
Что-то перемкнуло в её душе, когда она услышала в столовой признание Мишель. Что-то дикое и злобное, ранее неведомое ей, взметнулось в её сердце, словно пламя, и внезапно она почувствовала, как ненависть к Мишель переполняет всё её существо; ненависть, которой она никогда ранее не испытывала к ней, и не думала, что когда-либо испытает. В её сердце не осталось ни капли жалости и сочувствия к своей бывшей подруге, которая мало того, что предала их всех, отказавшись от них, но ещё и принялась втаптывать их в грязь, всеми силами старалась уничтожить не только её, но и Макси, и Кристи... а этого простить ей она уже не могла.
Жаль только, что ей понадобилось долгих четыре года, чтобы понять, что за дрянь на самом деле Мишель Иллерен. Лишних четыре года она втихую переживала оттого, что Мишель ушла от них.
«Отныне я ни слезинки о ней не пролью, – отупело подумала Илинда, почувствовав, как ожесточается её сердце, – ни единой слезинки. Потому что не стоит она ничьих слёз».
Она догадывалась, что последует дальше. Сейчас появится мачеха Анна, отхлещет её плёткой по рукам, выволочет в коридор и, как бывало не однажды, запрёт в каком-нибудь холодном и тёмном подвале.
Ей было всё равно.
За дверью послышались шаги.
Илинда отвернула голову к стене и уткнулась лицом в подушку. Ей никого не хотелось видеть.
Решительно хлопнула входная дверь. Шаги прекратились.
Илинда не могла видеть, но каждой клеточкой своего существа почувствовала, что на пороге появилась Веронцо.
Молчание, нарушаемое только стуком дождя да шумом проносящегося за окном ветра, длилось в течение нескольких томительно долгих минут. Наконец, не в силах дольше выносить ожидание неминуемой развязки, Илинда нерешительно приподнялась и глянула на дверь. Мачеха Анна застыла у порога, прямая, как струна, с гневно полыхающим взглядом и побелевшими, крепко сжатыми губами. Казалось, одни лишь эти глаза были живыми на её окаменевшем, застывшем, как высеченная из гранита маска, лице.
– Встать, – сквозь стиснутые зубы негромко приказала Веронцо, с ненавистью глядя на воспитанницу. – Встать! – более нетерпеливо повторила она и, видя, что та не шевелится, решительно пересекла комнату, схватила Илинду за руку и рывком поставила её на ноги.
Илинда медленно распрямила плечи и подняла голову.
Снова воцарилось молчание, в течение которого они стояли и смотрели друг на друга. Илинда не опустила глаз под тяжёлым, прожигающим взглядом мачехи Анны, не отвела их в сторону. Странное отупение накатило на неё, и ей было безразлично, что перед нею нависла, пыша злобой, сама Веронцо.
От внезапного сильного удара по щеке она едва устояла на ногах.
«На этот раз она решила расправиться со мной без помощи плётки и палки? – подумалось ей. – Только неизвестно, что проще выдержать – рука её бьёт едва ли нежнее, чем палка...»
Додумать ей не дали. На неё обрушился град ударов, от которых она и не думала защитить лицо или увернуться, чем ещё больше разъярила и без того взбешённую директрису, и та хлестала её по щекам, по спине, по плечам – молча, стиснув зубы, вся побелев в припадке неукротимой злобы.
Отшвырнув, наконец, от себя девочку, мачеха Анна выпрямилась, тяжело, с присвистом, дыша. С трудом сохранив равновесие, Илинда стояла перед ней молча, сцепив за спиной дрожащие руки, и смотрела на неё совершенно сухими глазами. Ни слезинки не скатилось по её горящим от пощёчин щекам, ни тени не скользнуло в застывших чертах абсолютно бесстрастного лица...
Отступив на два шага, Веронцо окинула непонятным взглядом её тонкую хрупкую фигурку в коротком белом платье, штопанном-перештопанном, которое до Илинды сменило не одну хозяйку; растрепавшиеся русые волосы окутывали её словно облаком, крутыми кольцами спадая ниже талии. Синие глаза воспитанницы неотрывно смотрели на мадам – равнодушно, безо всякого выражения.
– Господи Иисусе... – вдруг прошептала Веронцо, вздрогнув всем телом и пошатнувшись. Её левая рука машинально прижалась к сердцу, словно оно внезапно заколотилось сильнее обычного и она хотела унять его.
...Илинда могла поклясться, что на какой-то краткий миг увидела в исказившихся чертах директрисы необъяснимый дикий страх... заставивший её забыть и о ссоре с Мишель, и о Макси, и о только что перенесённых побоях, и о безрадостном будущем, которое она рисовала себе в воображении.
Страх, языческий страх, словно Веронцо увидела призрак.
Торопливо перекрестившись, она попыталась что-то вымолвить, не сводя взора с Илинды, но слова не шли у неё с языка.
– Копия... Майя... – разобрала Илинда еле слышное. – Та же непробиваемость... упорная уравновешенность, которую ничем не перешибить... а теперь вот такие же дикие срывы... казалось бы, несовместимые... непредсказуемые...
Илинда напряжённо вслушивалась в её приглушённое бормотание, обращённое скорее к самой себе, чем к кому бы то ни было; слушала, ничего не понимая, и ловила каждую новую фразу, словно под гипнозом.
...Вдруг встряхнувшись и нечеловеческим усилием согнав с лица все чувства, отражавшиеся на нём ещё секунду назад, мачеха Анна пришла в себя и быстро надела прежнюю маску, прочно взяв себя в руки.
– В чулан, – коротко бросила она, тем не менее не прикоснувшись к Илинде, чтобы подтолкнуть её, хотя та, не осознав значения услышанного приказания, не двигалась с места, продолжая оцепенело смотреть на неё.
– В чулан, я сказала!
Мадам подождала, пока Илинда обойдёт её и окажется возле двери, и только тогда направилась вслед за ней, держась на расстоянии, словно опасалась приблизиться к ней.
Чулан располагался под лестницей в школьном корпусе и служил худшим из возможных наказаний, потому что там было темно, холодно и сыро. Отворив дверь чулана, мачеха Анна произнесла:
– На выход, Лапорт!
Макси, щурясь от света, вышел в коридор. И остановился, как вкопанный, увидев рядом с Веронцо Илинду. Та тихонько пожала плечами в ответ на невысказанный вопрос, который увидела в его тёмных глазах, и прошествовала в только что покинутое им помещение. Веронцо с треском захлопнула за ней дверь, заперла её на ключ, велела Макси отправляться в свою комнату и скрылась. Выждав, когда она уберётся восвояси, Макси вернулся к чулану и затеял переговоры через стенку, из которых узнал о произошедшем. Илинда рассказала ему и об очередном предательстве Мишель, посоветовав быть осторожнее с Панчо, который выследил и выдал его.
– По крайней мере, Макси, – неожиданно засмеявшись, добавила напоследок Илинда, – во всём произошедшем есть и хорошая сторона.
– Это какая же? – не понял он. – Лично я ничего хорошего в случившемся не вижу. Что хорошего разглядела ты? Может, поделишься со мной своими наблюдениями?
– Поделюсь, – отозвалась из-за двери девочка; голос её звучал глухо, но несмотря на это можно было превосходно расслышать каждое произносимое ею слово. – Благодаря мне освободили тебя. Что, разве это плохо? На мой взгляд, просто замечательно! А то неизвестно, как долго тебя ещё продержали бы тут. Если бы чулан не понадобился мне...
– Илли, ничего смешного здесь я не вижу! – Макси рассердился; ему казалось, что Илинда намеренно сказала очевидную глупость, чтобы разрядить обстановку; ему казалось, что нет смысла сводить всё к шутке...
– А мне от этого легче, правда! – возразила она. – Как только я поняла, что Веронцо решила запереть меня в чулане, в котором уже был заперт ты... я невероятно обрадовалась! Ведь чтобы иметь возможность посадить под замок меня, она должна выпустить из заточения тебя. Так что теперь ты свободен. Разве это плохо? По мне, так ничего прекраснее и случиться сегодня не могло.
– В таком случае, завтра утром мне придётся совершить что-нибудь... – решительно нахмурился мальчик, усиленно соображая и кляня себя за то, что ничего путного не приходит ему в голову. – Что-нибудь эдакое, чтобы чулан снова понадобился для меня!
Илинда не на шутку перепугалась, услышав его заявление. Прекрасно зная характер Макси, она не сомневалась, что он попытается исполнить своё намерение... а ведь ничего путного из этого не выйдет. Только накажут лишний раз.
– Не смей и не вздумай! – торопливо воскликнула она, пытаясь разглядеть товарища сквозь щёлки в плотно пригнанных между собой досках двери и досадуя, что ей это не особо удаётся – она смогла различить только его тень, беспокойно метавшуюся за дверью.
– Мишель я этого не спущу, – нервно проговорил он. – Будь уверена... Я придумаю такое... такое...
– Макси, не тронь её! – испугавшись его нешуточных угроз, застучала в дверь Илинда; она не могла допустить, чтобы Макси, едва покинув заточение, тотчас же снова наломал дров. – Неужто ты не понимаешь, что она только того и ждёт? Она будет счастлива, если ты сейчас пойдёшь и совершишь глупость, за которую тебя снова запрут – Веронцо не побрезгует ни подвалом, ни сараем... она найдёт, куда тебя упрятать! А тебе нельзя опять под замок! Митрофан уже беспокоиться начал – где ты да что с тобой... пришлось соврать, что, мол, температура... трав мне в прошлый раз надавал, чтобы, значит, ты поскорее выздоровел. Если сегодня вы с Кристи отправитесь к нему... скажи, что у меня голова разболелась и я осталась дома. О старике подумай! Меня и так скоро выпустят... не надо мстить, Макси! У нас и без того неприятностей хватает! Не стоит с ней связываться, она не заслуживает, чтобы из-за неё терпеть наказания.
Наговорив с три короба, Илинда всеми правдами и неправдами заставила Макси дать ей обещание, что он не станет мстить Мишель, и, поговорив с полчаса, они расстались.
Вопреки ожиданиям, Илинда провела в чулане неделю. Выпустили её лишь после того, как мачеха Анна уехала на месяц к морю, отдыхать, прихватив с собой Мишель и не посчитав нужным оставить какие бы то ни было указания насчёт наказанной.

В комнате было темно. Прохладный ночной воздух свежими порывами врывался в открытую форточку, донося с собой запахи влажной после недавнего дождя земли, травы и листьев. Всю неделю погода стояла дождливая, хмурая, прохладная. С одной стороны, такая погода их радовала – после дождя грибы росли как на дрожжах, да и огород старика, щедро уливаемый тёплыми летними дождями, можно было на несколько дней оставить в покое, отдохнуть от него, забыть.
Илинда сидела на своей кровати, закутавшись в старое негреющее одеяло и невидящим взглядом уставившись в темноту.
Все эти дни, проведённые взаперти, в голове её неотступно вертелись мысли о странном поведении мачехи Анны, перед глазами то и дело вставало её искажённое непонятным страхом лицо, такое, каким она увидела его в тот единственный момент, когда её назвали непонятным чужим именем, в ушах звенели слова, значение которых оставалось для неё загадкой. Казалось бы, ну что такого? Её просто сравнили с какой-то неведомой Майей, которая вряд ли имеет к ней отношение. Ну, сравнили – и сравнили! Мало ли кого с кем сравнивают! Над чем здесь задумываться, над чем голову ломать?
Илинда и сама прекрасно понимала, что проще всего забыть произошедшее... но что-то, чего она не могла объяснить, не давало ей покоя, что-то тревожило её, бередило душу, заставляло вновь и вновь прокручивать в памяти бессвязное бормотание мадам и пытаться уловить во всей её бессмыслице крупицу смысла, крупицу чего-то важного, что всё время ускользало... ускользало, но не исчезало, кружа над головой тревожной тенью и заставляя её душу выискивать объяснения... однако объяснения не спешили осенить Илинду.
...Вышла из-за туч луна и залила всё вокруг призрачным голубоватым светом.
– Илинда... ты не спишь? – послышался вдруг тихий шёпот, и худенькая фигурка в длинной белой ночной рубашке скользнула к окну, вдоль которого стояла кровать Илинды.
Очнувшись от своих мыслей, Илинда увидела перед собой Кристину.
– Не спишь? – повторила та свой вопрос.
– Нет, – пробормотала в ответ Илинда и, подвинувшись, освободила подруге место рядом с собой. Кристи присела на кровать, поджав под себя босые ноги, сложила руки на коленях. Тихо скрипнули старые пружины. Скрипнули и смолкли.
– Не спится? – шёпотом осведомилась Кристина, искоса взглядывая на Илинду и нетерпеливо вздыхая, словно ей очень хотелось спросить о чём-то и она никак не могла набраться смелости сделать это, подозревая, что её расспросы вряд ли доставят радость собеседнице.
– Мне кажется, я сегодня вообще не усну, – тоскливо вздохнула Илинда, нехотя отрываясь от вереницы безрадостных, непонятных мыслей, неспешно, с удручающей монотонностью, шествовавших в её уставшем мозгу.
– Я не понимаю... ты чем-то расстроена? Случилось что-то, чего я не знаю? – растерялась Кристина, внимательно и беспокойно вглядываясь в её лицо, казавшееся неестественно бледным, худым и прозрачным в мертвенном свете смотревшей в окно луны. – Ты весь вечер улыбалась... Да и поводов для радости у нас предостаточно: нет Мишель, нет Веронцо – и не будет их целый июль! Это такое огромное счастье! Ты только представь... целый месяц мы сможем делать всё, что только захотим – без старухи никто не станет пасти нас, кому это надо... Мы вновь сможем бродить по степям с утра до вечера и никто нам слова не скажет! Четыре недели полной, абсолютной свободы – это такое невероятное, феерическое счастье!
– Это счастье, – эхом отозвалась Илинда и пристально, не мигая, посмотрела на Кристину. Она собиралась поделиться с ней своими переживаниями сразу же, как покинет место своего заключения, но когда её выпустили, решила отложить тягостный разговор по крайней мере до завтра, уж слишком счастливое лицо было у Кристи, с визгом бросившейся ей на шею, стоило ей переступить порог чулана и выйти на свет божий. Она подумала, что было бы слишком эгоистично омрачить её радость своими необоснованными сомнениями. Весь вечер они с Макси просидели на приютском крыльце и разошлись по своим комнатам только на ночь.
– Рассказывай. Я же вижу, тебя что-то гложет. Выкладывай, что там у тебя? – устроившись поудобнее, заявила Кристина.
– Я не хотела поднимать эту тему сегодня, чтобы не омрачать нашу встречу! – прерывисто вздохнув и задумчиво хмуря брови, проговорила наконец Илинда. – Но если ты настаиваешь... Мне и в самом деле необходимо кое-чем с тобой поделиться, кое-что рассказать. Я очень хочу выслушать твоё мнение. Мне кажется, одна я в этом не разберусь... Понимаешь, всё дело в мадам.
И слово за слово Илинда рассказала подруге обо всём, что произошло в тот день, когда мачеха Анна заперла её в чулане. Говорить ей было трудно: от свежего воздуха, наплывавшего в комнату, голова у неё слегка кружилась – она успела отвыкнуть от него в сыром и затхлом чулане, где пахло плесенью, пылью и мышами. Её мутило от голода – всю неделю её кормили только раз в день, принося хлеб и воду и ничего больше, и даже друзья не могли ничего передать ей тайком, потому что в чулане не было ни окошка, ни щёлочки, сквозь которую можно было бы просунуть хотя бы ломтик хлеба.
Сегодня её выпустили после ужина, так что в столовую она не попала. Она была голодна, но есть почему-то не могла – кусочек чёрного хлеба, припрятанный заботливой Кристиной с ужина, остался нетронутым и лежал на подоконнике до тех пор, пока Юли, вертевшаяся вокруг, тайком не съела его, когда пришло время для вечерней молитвы и соседки отправились в часовню.
Илинда рассказала Кристине всё, что услышала от мачехи Анны, и замолкла, выжидающе уставившись на неё.
Воцарившуюся тишину нарушил спокойный голос Кристины, пошевелившейся в своём углу:
– Ну и что?
Илинда, удивляясь её спокойному самообладанию, недоумённо вскинула брови и широко раскрыла глаза, казавшиеся почти чёрными при неверном ночном освещении. Длинные пряди кудрявых волос, которые тоже казались темнее, чем были на самом деле, спадали по её плечам, закрывали руки, и, тускло поблёскивая, струились на тощую подушку, что лежала у неё на коленях.
– И что? – повысив голос, словно не услышала ничего особенного, невозмутимо продолжала Кристина, беззаботно потянувшись и широко зевнув; всем своим поведением она словно стремилась выказать полнейшее пренебрежение необоснованным страхам и сомнениям смотревшей на неё подруги. – Я не вижу здесь ничего, заслуживающего внимания – ровным счётом ничего. Ну и сравнили тебя с какой-то Майей. Что странного-то? Может, ты просто кого-то ей напомнила в ту минуту? Кстати, она ведь раньше работала в другом приюте... где-то на севере, кажется. Может, ты напомнила ей кого-то, кого она сильно недолюбливала в прошлом... И может, именно из-за этого сходства с таинственной Майей, кто бы она ни была, которую старуха, видно, не очень жаловала, она так предвзято к тебе относится. Ведь должна же быть причина, объясняющая её нехорошее к тебе отношение. Может, именно поэтому она и срывает зло на тебе, а не на ком-то другом. Ты провинилась перед ней исключительно своим сходством с человеком, который ей неприятен – это всё! И раздумывать тут совершенно не о чем!
– Наверное, ты права, – задумчиво проговорила Илинда, стиснув руки и хмуря брови; она сидела, уставившись на лунные квадраты, косо лежавшие на дощатом сосновом полу, и не видела их. – Но меня волнует другое... Кто она, Майя?
– Даже если ты спросишь об этом у мачехи Анны, вряд ли она ответит тебе, – криво усмехнулась Кристина, откинув падавшую в глаза светлую чёлку. – Я нисколько не сомневаюсь, что Веронцо – ведьма, которую принесло тем ураганом... помнишь? Веет от неё какой-то разрухой... хаосом... и чем меньше обращать на неё внимание, тем лучше. Спроси – она не ответит!
– Именно потому я и не спрашиваю, – прошептала в ответ Илинда и тихонько вздохнула, прижимая к себе подушку.
Её собеседница пожала плечами и заявила:
–Значит, лучше всего об этом забыть.
Долго смотрела на неё Илинда, и в душе её боролись два чувства, два ощущения, равные друг другу по силе – желание последовать разумному совету и впрямь выбросить из головы все нелепые мысли (ведь всё равно не получится проверить правильность догадок, всё равно они так и останутся всего лишь неясными тенями, которым не суждено обрести плоть и кровь), и страстная надежда рано или поздно раскрыть все тайны...
– Не могу, – наконец, по прошествии длительного времени, выдохнула она и плотно сжала губы, не сомневаясь, что сейчас подруга обрушит на неё шквал обвинений, и заранее приготовившись к отпору, но та и не подумала обвинять её, лишь спросила, понизив голос до шёпота и непонимающе уставившись на неё:
– Почему ещё?
– Мне кажется... – с трудом подбирая слова, Илинда цеплялась за подушку, которую судорожно комкала в руках, сама того не замечая, как утопающий цепляется за проплывающую мимо него ветку, цепляется, прекрасно отдавая себе отчёт в полной бесполезности, безнадёжности подобного маневра. – Мне кажется, что это неспроста... мне кажется, что я как-то связана с этой неизвестной Майей.
– Как ты можешь быть с ней связана? – Кристина громко фыркнула, но вспомнив про Юли, которая вдруг громко всхрапнула в своём углу, замолчала и тревожно прислушалась, стараясь понять, не разбудила ли она её.
Из-за шкафа, за которым притаилась кровать их соседки, с прежней усыпляющей, убаюкивающей монотонностью донеслось мерное похрапывание, и она, успокоившись, перестала обращать на эти звуки внимание. По большей части, ей было абсолютно не важно, разбудит она Юли своими чересчур громкими возгласами или нет; её тревожило только одно – чтобы их разговор не был подслушан тайком. За Юли не задержится выслушать всё, о чём они говорят, и при случае передать Мишель.
– Кристи... – подняв на неё заблиставшие глаза и невольно заговорив ещё тише, прошептала Илинда, судорожно придвинувшись к ней поближе. – Я ведь ничего не знаю о своих родных... и о себе ничего не знаю... Вдруг это сходство не случайно?
Кристи ошеломлённо отпрянула от неё. Затем торопливо перекрестилась и прижала пальцы обеих рук к губам, словно опасаясь, что из горла её вырвется какой-нибудь слишком громкий звук. Илинда напряжённо смотрела на неё, не отводя от её лица исступлённого, страшного в своей исступлённости, взгляда. Она молчала. Ей было трудно добавить хоть слово к уже сказанному. И она молча ожидала, что ответит Кристина.
– Матерь божия... спаси нас и помилуй... – пробормотала наконец Кристи, обретя способность говорить и вновь почувствовав некое подобие власти над собственным голосом, отказавшимся было ей служить. – Ты хочешь сказать... что, возможно, мачехе Анне что-то известно о твоём происхождении? – затаив дыхание, Кристи тоже перешла на шёпот; такая мысль никогда раньше не приходила ей в голову.
– Не знаю. Не знаю! Да и откуда я могу что-то знать... всё, что мне остаётся – строить предположения... одно нелепее другого! Я ничего не могу знать наверняка! Просто... Просто сама посуди. Нас с Мишель подкинули в приют одновременно. Скорее всего, это сделал один и тот же человек. Значит, мы как-то связаны друг с другом. Далее появляется мачеха Анна и изо всего приюта замечает только нас двоих: её и меня. Её превозносит, меня втаптывает в грязь. Все остальные словно бы не имеют для неё значения, если не набедокурят. Это само по себе странно! И вдруг, неожиданно для себя самой, она теряет над контроль над собственными чувствами и на мгновение приоткрывает какую-то завесу... и тутже опускает её снова, так что я не успеваю ничего толком ухватить... Неспроста! Кто она, Майя? А если попробовать как-то выйти на неё... Заставить бы Веронцо сказать, кто она такая, Майя!
Илинда вновь судорожно стиснула в объятиях подушку, сжала и затрясла её с такой силой, что наполнявшие её перья сбились комом в одном из её углов, оставив втиснутый в серую наволочку наперник висеть полупустым мешком. Кристина машинально отобрала у неё подушку, потрясла её, схватив за два угла. Перевернула, взялась за другие два угла, снова потрясла, взбила. Когда подушка приняла свою прежнюю форму, она не глядя вложила её в дрожащие, нервно подёргивающиеся руки подруги, и эти руки с поразительной быстротой снова ухватились, вцепились в наволочку и принялись мучить, терзать её...
– Ты хотела бы отыскать своих?
Долго не решалась Кристина задать одолевавший её вопрос; и всё ж таки решилась. Илинда затравленно скользнула по ней взглядом и прерывисто вздохнула. Отвернулась. Снова взглянула. Снова отвернулась. Наконец вырвато, глухо, едва слышно ответила:
– Не знаю... Не думаю... нет. У меня есть ты и есть Макси. Вы – моя семья, другой у меня никогда не было и не будет. Но я должна знать правду. Правду мне знать хотелось бы.
– А вдруг однажды ты их найдёшь? – зелёные глаза Кристины, ставшие совсем чёрными в ночной полутьме, впились в белое, без кровинки, лицо Илинды.
– Кого – их? – прозвучавшие слова были холодны, как лёд, и столь же равнодушны.
– Своих родственников...
– Вряд ли.
– А всё же? Что ты будешь делать тогда?
И снова долгое молчание воцарилось в комнате номер двенадцать. Стало слышно, как падают за окном редкие капли, скатываясь с мокрой после прошедшего дождя крыши, как тихо вздыхает о чём-то своём бродяга-ветер, скребущийся в стекло и заглядывающий с улицы вместе с кристально-белой луной, проглядывающей сквозь лёгкую дымку полупрозрачных ночных облаков, стремительно и бесшумно, словно сонмы бесплотных теней, пролетающих по чёрному небу. Стало слышно, как перешёптываются во сне листья тополей, выстроившихся вдоль ограды подобно стражам, которых самоё время поставило охранять Кентайский приют.
Наконец в наступившей тишине прозвучал абсолютно спокойный голос, которым Илинда обратилась к застывшей рядом с ней Кристине. И тотчас невидимые чары, сковавшие всё вокруг, распались, рухнули, исчезли.
Небрежно отложив подушку в сторону, тщательно взбив и расправив её, Илинда водрузила её в изголовье кровати и только после этого перевела на подругу ироничный, слегка улыбающийся взгляд.
– Да ничего, – безразлично пожав плечами, сказала она, и голос её прозвучал так буднично, так безмятежно, словно и не она вовсе четверть часа назад выложила Кристине свои умозаключения, прозвучавшие словно гром среди ясного неба; словно её не трясло, не колотило нервной дрожью от одного только предположения, что кому-то из окружающих её людей известна тайна её рождения, что у неё появилась реальная возможность разузнать о себе всё. – Бог с ними. Я жила без них пятнадцать лет, проживу и дальше. Правда, ты можешь мне не верить, можешь сомневаться в моих словах... но только у меня нет ни обиды, ни злости... Ни на кого. Но и желания увидеться тоже нет. Просто я хочу знать правду. И всё. Вот Мишель... Мишель страдает. Жестоко страдает. Она оттого и стала такой бессердечной. Она чувствует себя неполноценной, раз её бросили, и всеми способами старается самоутвердиться. Но в душе она страдает до сих пор, и может, даже сильнее, чем в детстве. И потому я относилась снисходительно ко всем её непотребствам, и не обижалась на неё, что бы она мне ни подстроила. Кстати, если мои подозрения верны, то тайна происхождения у нас общая, и ключ от неё в руках мадам Веронцо. Кристи... Кристи, может, мне поговорить с Мишель по душам? Может, она наберётся храбрости и спросит мадам напрямую? Если спрошу я – мне никогда не получить ответ ни на один свой вопрос. Если спросит Мишель... тогда есть шанс узнать хоть что-то.
Кристина подтянула колени к подбородку, накрыла их подолом ночной рубашки, закрывшей ступни мягкими складками, и долгим взглядом посмотрела в лицо Илинды, старавшейся заглянуть ей в глаза и прочесть там ответ на свой вопрос. В каждой черте этого лица было крупными буквами написано, что Илинда и сама ни капли не верит в возможность заключить с Мишель союз даже такого плана, что спрашивает она только для очистки собственной совести... И Кристи с тяжёлым вздохом сомнительно покачала головой.
– Не знаю. Не знаю, Илли. Только мне думается, если ты и в самом деле права... то даже Мишель не сможет допытаться правды, пока Веронцо сама не пожелает раскрыть свои карты.
– Но можно же попробовать...
Решив перевести разговор на другую тему, Кристина заявила:
– У тебя будет ровно четыре недели, чтобы обдумать, стоит или не стоит делиться своими мыслями с Мишель. Потому что её ещё долго не будет в приюте. Кстати, ты не задумывалась о том, что сегодня должны были начаться репетиции нового спектакля, в котором Мишель была намерена исполнять главную роль, а она уехала?
– Нет, – Илинда удивлённо взглянула на Кристину, поначалу совершенно не понимая, к чему она клонит. – Если честно, у меня совсем вылетело из головы всё связанное с театром... столько событий произошло за последние две недели – сначала Макси и его злополучная курица, потом его заточение... ссора с Мишель, загадочное поведение Веронцо и семь долгих дней без света и воздуха... Я уже счёт дням потеряла, дни недели перепутала. Не до театра было! Иные мысли занимали меня... иные мысли терзали мой мозг...
Не дожидаясь, пока она договорит, Кристина лукаво подмигнула и азартно сверкнула улыбкой. Склонившись к Илинде, она прошептала ей на ухо:
– Завтра вместе подойдём к Полетт и всё узнаем! Что-то мне подсказывает, что Мишель попросту кинула её со спектаклем. А так как ни Мишель, ни Веронцо в приюте нет и не будет до самого августа... вряд ли нам кто-то помешает... осуществить твою давнюю мечту... Девяносто девять шансов из ста, что на сей раз всё получится!
Илинда испуганно отшатнулась от неё. Сердце её заколотилось неровно и часто; от волнения кровь застучала в висках, прихлынула к лицу, заставила щёки загореться жарким румянцем... В мгновенно опустевшей голове заколотилась, забилась, как пойманная в силок птица, одна-единственная мысль, всплывшая из глубин сознания и ставшая стремительно обретать вполне реальные очертания... Раньше мысль эта была нежизнеспособна, у неё не было ни единого шанса выжить, и, прекрасно отдавая себе в этом отчёт, Илинда не особо привечала её, прогоняла, отбрасывала... Теперь, когда горизонт внезапно расчистился, когда вдруг, неожиданно, ни с того ни с сего воссияло над головой горячее, жаркое солнце, мысль эта, как пригретый ласковыми лучами росток, широко и мощно взметнулась ввысь, покрываясь роскошными цветами и листьями и стремительно поднимаясь всё вверх и вверх, всё быстрее и быстрее, ввысь, к небу, к солнцу...
– С чего ты это взяла? – охрипшим от волнения голосом спросила она, едва осмеливаясь нарушить установившуюся тишину, наполненную сказочными видениями – она до одури боялась спугнуть эти видения звуком своего голоса.
– Мне так кажется, – тоже шёпотом ответила Кристина и широко, радостно улыбнулась, схватив заледеневшую руку подруги и сжав её с такой силой, что у неё хрустнули пальцы.
– Ты что-то слышала? Скажи, ты знаешь что-то определённое... или нет? – приступила к ней с допросом Илинда.
– Я не хочу радоваться заранее... – решительно уклонилась от прямого ответа Кристина и выпустила её руку, но теперь Илинда схватила её за руки, пытаясь убедить рассказать всё, что ей удалось узнать. – Вдруг сорвётся... завтра мы с тобой сходим к Полетт, а после... после я расскажу тебе, что знаю.
– Это касается театра?
– Да.
– И Мишель?
– Да.
– И ты, должно быть, это подслушала? Скажи, я права? Ну же, Кристи! – От волнения и нетерпения, охвативших её со страшной, дотоле неведомой силой, Илинда готова была вскочить и метаться по комнате до тех пор, пока Кристина не соизволит поведать ей всё, как на духу; лишь огромным усилием воли она взяла себя в руки и осталась сидеть на прежнем месте.
– Не выпытывай! – категорично замахала руками Кристи, угрожающе сдвинув светлые брови и отталкивая её руки. – Я и так сказала тебе сверх меры! Нет, нет и нет! Больше ни слова! Я ужасно суеверна в подобных вопросах! Мне кажется, ты у цели... но я не позволю тебе радоваться заранее, а не то обязательно сорвётся. А теперь давай выбросим все дурные мысли из головы! Пора спать! Наконец-то ты выспишься в своей кровати! И я засну со спокойной душой. Ты не представляешь, какие муки совести я испытывала всякий раз, стоило приклонить голову к подушке! Мне казалось страшно несправедливым, что я сплю на постели в то время, как ты ютишься на жёсткой лавке в темноте и в холоде! Наконец-то ты снова с нами!
– Наверняка это вы с Макси напомнили обо мне Полетт, раз она сегодня выпустила меня? Чего смеёшься? Вы, я знаю. Спасибо вам за всё!
– Ну-ну, не нужно! Спокойной ночи, сестрёнка! Давай укладываться, а то у меня голова просто раскалывается – такой длинный день выдался!
Кристина с трудом подавила зевок и поплелась к своей кровати. Посидев ещё с минуту, Илинда почувствовала, как голова её наливается тяжестью, как сами собой закрываются глаза. После разговора с подругой на душе стало легко, несмотря на то, что ни к какому определённому выводу они так и не пришли, а таинственные намёки Кристины насчёт предстоящего спектакля наполнили её душу неясной надеждой и предвкушением чего-то необычного. Она легла и не заметила, как уснула.

– Спектакля не будет, – поджав губы и глядя на ребят из-за толстых стёкол очков, обиженно произнесла воспитательница. Она смотрела на них так, словно они были в чём-то очень виноваты перед ней.
– Почему это? – выступив вперёд, возмутилась её словам Кристина. Илинда стояла рядом с ней молча, прикусив губу, сцепив за спиной дрожащие пальцы и нервно похрустывая ими.
– Только потому, что Мишель вздумалось вас подвести? – усмехнулся Макси, окидывая пренебрежительным взглядом стоявшую перед ними госпожу Полетт, у которой, как видно, вовсе не было настроения разговаривать со своими воспитанниками, разговаривать – и, тем более, объяснять им причины собственных поступков и принятых решений, не имеющих к ним никакого отношения. Тема предстоящего выступления, которое с неожиданным отъездом Мишель Иллерен придётся попросту отменить, со вчерашнего дня была для неё самой болезненной и неприятной темой на свете, так как заставила её сильно переживать и надолго лишила душевного покоя, и она не намерена была вдаваться в объяснения по этому поводу. Ей хотелось как можно скорее забыть о неблаговидном поступке своей лучшей воспитанницы, так подставившей её, хотелось просто-напросто разогнать труппу, раз её участники позволяют себе такое недостойное, безобразное поведение, раз у них не осталось интереса к выступлениям, раз они ни в грош не ставят её старания, её заботу о них. А ведь она приложила столько стараний, столько усилий, чтобы создать школьную труппу! И ещё больше усилий прилагает она, занимаясь с ребятами, выбирая пьесы, репетируя с ними бессчётное число раз, продумывая костюмы, декорации и всё прочее... Она тратит на них своё свободное время, тратит абсолютно безвозмездно, потому что её деятельность в школьном театре не оплачивается и держится исключительно на её энтузиазме, на её желании привить им тягу к искусству! И вот какую благодарность она получила в итоге! Мишель Иллерен, на которую она возлагала все свои надежды, попросту наплевала на неё. Мишель уехала на целый месяц, даже не предупредив её, госпожу Полетт. А ведь первая репетиция новой пьесы, в которой у Мишель снова была главная роль, должна была состояться вчера вечером... Поразительная безответственность! Поразительное проявление бездушия, чёрствости и эгоизма! Если уж Мишель позволила себе такой такое пренебрежение ко всем её высоким, благородным устремлениям, то чего ждать от остальных? Не проще ли распустить труппу и покончить с этим делом, признав его нежизнеспособным?
Такие горькие, полные обиды и отчаяния мысли занимали госпожу Полетт со вчерашнего вечера, когда Мишель не явилась на репетицию. Прождав её больше часа, да так и не дождавшись, она отправилась на поиски и только тогда узнала об её отъезде.
Смерив Макси смертельно обиженным взглядом, воспитательница высоко вскинула голову и обеими руками стиснула толстую стопку тетрадей, грозивших выпасть у неё из рук и разлететься по всему коридору.
– Да, потому что Мишель отказалась от роли! Мне некем её заменить! – с раздражением заявила госпожа Полетт, плотно сжав ярко накрашенные губы. Короткие светлые кудряшки падали на её низкий широкий лоб, на полном запястье сверкнул острыми бликами дешёвенький браслет со стразами, когда она нервным движением поправила чёлку, на мгновение освободив одну руку и перехватив тетради другой.
– А что, разве незаменимые люди имеются на самом деле? – не отставал Макси, делая шаг назад и в сторону, чтобы преградить ей путь – так как женщина, не желая продолжать тягостный, не имевший смысла разговор, намерилась было обойти его и удалиться по своим делам.
– Хочешь сам заменить Мишель? Попробуй! Сыграешь Аменду? – Воспитательница недобро сузила глаза и тряхнула головой, с досадой остановившись, но Макси было не так просто сбить, когда он твёрдо вознамерится добиться поставленной цели.
– Насколько я знаю, – елейным тоном произнёс он, и его тёмные глаза впились в лицо госпожи Полетт, словно собирались прожечь её насквозь, просверлить взглядом, проникнуть в её мозг, в мысли, и во что бы то ни стало, любой ценой, навязать ей решение, принятое им самим – он непременно собирался сделать так, чтобы она признала это решение единственно верным, единственно возможным, единственно правильным. – Мишель хотела, чтобы вместо неё вы взяли на роль Аменды Илинду Илини.
– Кого?! Илинду? Кто вам такое сказал? Мишель ни словом не обмолвилась об этом! Не было и намёка с её стороны... Она мне ничего на сей счёт не говорила, ни полслова! Мишель не могла... Илинду! Да я от неё и двух слов не слышала за все эти годы! Разве ты сможешь?! Разве сумеешь сыграть хотя бы вполовину так, как Мишель? – Воспитательница развернулась к Илинде и в упор уставилась на неё таким взором, словно видела её впервые.
Она смотрела на Илинду и с недоверием, и с жалостью, и с лёгким оттенком презрения, и сама не понимала, чего ей хочется больше: рассмеяться по поводу их нелепого утверждения, что Илинда в состоянии заменить Мишель, рассердиться и заявить, чтобы не донимали её всякими глупостями, потому что у неё нет ни малейшего желания эти глупости выслушивать, или просто развернуться и уйти, закончив на этом не имевший никакого смысла разговор.
– Мишель обещала мне, что договорится с вами, – сделав ясные глаза, мягко улыбнулась Илинда, устремив на неё такой безмятежный, чистый и неподкупный взгляд, что взглядом этим невольно ввергла воспитательницу в растерянность и замешательство. – Так, выходит, она забыла, не сдержала обещание?
– Она ничего мне не говорила! – судорожно переведя дыхание, пробормотала госпожа Полетт, снова торопливо перехватив тетради, которые опять угрожающе сдвинулись, выпадая из стопки.
– Я сумею, – решительно объявила Илинда, вдруг согнав с лица улыбку; в глазах её появился жёсткий, решительный, металлический блеск, губы сложились в плотную резкую линию. – Если бы вы раньше дали мне хоть мало-мальски значительную роль, вы бы сейчас не сомневались в моих способностях, госпожа Полетт. У меня же практически не было ролей! Я прошу вас: не отменяйте спектакль! Вот... вот послушайте...
И она на память прочла один из самых сильных монологов Аменды, в котором та обращается к природным стихиям: к ветру, воде и солнцу, с мольбой оберегать в пути корабли, на которых отправился в плавание к вражеским берегам её муж со своими войсками. Начала она несколько сжато, скованно, но по мере того, как действие развивалось, голос её освобождался, креп и наконец зазвенел под сводами пустого коридора свободно и чисто. За первым монологом последовал ещё один, потом ещё. Казалось, Илинда совершенно забыла, где находится.
Забыла об этом и госпожа Полетт. Она смотрела на свою воспитанницу, широко раскрыв глаза, и почти перестала дышать, жадно вслушиваясь в каждое произносимое ею слово, ловя каждый её жест...
Кристина и Макси торжествующе переглядывались. Их лица сияли откровенным счастьем – они не сомневались, что на этот раз Илинда добьётся своей цели, и добьётся без особых усилий, не встретив на своём пути ни малейшего препятствия.
– Невероятно... – прошептала, не слыша сама себя, госпожа Полетт, и голос её сломался, умолк на какое-то томительно-долгое мгновение, а когда она заговорила вновь, то едва могла подобрать слова, которые ускользали от неё, исчезали, разбегались сонмом призрачных теней. – Невероятно... где же были раньше мои глаза?.. Как же я проглядела тебя, девочка?..
Не дожидаясь, пока Илинда завершит свою речь, Кристина со счастливым визгом бросилась к ней и закружила её по коридору, едва не свалив на пол. Её зелёные глаза сверкали, на ресницах дрожали слёзы. Она готова была расплакаться от волнения, но не расплакалась, сочтя такой поступок неуместным, а рассмеялась – звонко, весело, не тая своего счастья, своей безумной, всеобъемлющей радости.
– Всё, всё, всё, моя хорошая! – прошептала она, торопливо кивая головой, как заведённая, и не выпуская из своих судорожно сведённых, побелевших от натуги и напряжения пальцев холодные руки Илинды. – Убедила! Всех, всех убедила!
С трудом очнувшись, Илинда встревоженно оглянулась и вопросительно, ищуще, беспокойно посмотрела в лицо госпожи Полетт, от которой зависело её ближайшее будущее. Та ошеломлённо взирала на неё, застыв посреди коридора. Её светлые глаза, увеличенные толстыми стёклами очков, не отрывались от поразившей её воспитанницы, по бледному лицу растекались, вспыхивая и пропадая, расплывчатые, неясные красные пятна. Дышала она с трудом, еле-еле, словно по инерции – казалось, она совершенно забыла, что каждое живое существо обязано это делать независимо от обстоятельств, в которых оказалось по воле случая – или судьбы.
– Откуда ты знаешь текст? – наконец выговорила она.
Илинда пожала плечами. Ответила она не сразу. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя, чтобы поверить...
– Выучила. Год назад. Когда впервые прочла «Аменду». Мне понравилась эта трагедия, и вот... выучила.
– Я... я потрясена... Я не знаю, что сказать... Почему Мишель не решилась сказать мне про тебя... Раз она отдала свою роль тебе, и раз ты настолько... настолько! – судорожно глотая воздух, бормотала воспитательница, переступая с ноги на ногу и оглядываясь по сторонам с таким видом, словно намеревалась найти в одном из углов коридора ответ на все свои вопросы.
– Это значит... да? – Илинда перестала дышать, перестала видеть и слышать, и на мгновение ей показалось, что она умирает – с такой силой ткнулось в рёбра и замерло остановившееся вдруг сердце... так подкосились вдруг ослабевшие ноги.
– О господи! – чересчур громко, чересчур поспешно вскричала госпожа Полетт, всплеснула руками, совершенно забыв о тетрадях – и те веером рассыпались по полу впереди и позади неё, заставив её испуганно ахнуть. – Ну, конечно, конечно – да! Завтра вечером – на репетицию. Не опаздывай!
Илинда неверяще глянула на Кристину, по-прежнему сжимавшую её руки и стоявшую с ней рядом, плечом к плечу... на Макси, торопливо подбиравшего тетради – он успел собрать их все так проворно и быстро, что воспитательница только диву далась... на госпожу Полетт, которая продолжала неверяще и радостно поглядывать на неё, ожидая, когда Макси протянет ей последнюю подобранную тетрадь.
– Ну-ну, попомни моё слово, однажды ты затмишь Мишель! – вдруг, понизив голос, опасаясь, что кто-нибудь посторонний может подслушать её слова, которых она всё же не могла не сказать, заявила воспитательница, обратившись к Илинде. – Если, конечно, ты этого захочешь. Я в таких вещах редко ошибаюсь. Одного не могу понять: почему ты не могла подойти ко мне раньше и прочитать... вот как сейчас?
Илинда молча опустила глаза и ничего не ответила. Не могла же она признаться, что останься Мишель в Кентау... Мишель никогда бы не допустила, чтобы Илинде досталась даже самая захудалая роль. Мишель без лишних раздумий пошла бы на всё, чтобы этого не случилось. Да и что такое госпожа Полетт со всей своей труппой, со всеми своими идеями и задумками, против Мишель Иллерен, если за её спиной незримой тенью стоит сама мачеха Анна? Какой смысл было пытаться покорить простую воспитательницу, являйся она даже руководителем школьного театра, если в конечном итоге в приюте будет твориться только одна воля – воля Мишель Иллерен, в ладошках которой сосредоточена вся сила и власть, которая только могла сыскаться в стенах Кентайского приюта?
Вот и сейчас – будь здесь Мишель, Илинда никогда бы не посмела и близко подойти к госпоже Полетт со своими притязаниями на собственный кусок пирога.
Она молчала, опустив глаза долу, и ничего не говорила в ответ воспитательнице. Не могла же она рассказать ей правду! Не могла же она признаться, что нагло соврала насчёт желания Мишель передать свою роль ей, Илинде...
Отчего-то Илинда не сомневалась: узнай госпожа Полетт правду, она никогда не решилась бы пойти против Мишель Иллерен, ведь за ней маячила грозная тень самой мадам Веронцо. И каким бы талантом ни блеснула перед нею Илинда, как бы ни поразила она её своими несомненными способностями, вряд ли она осмелилась бы предоставить ей главную роль в спектакле – проще было бы его отложить до возвращения Мишель, которой по праву принадлежала главная роль в постановке. Проще – и безопаснее во всех отношениях.

С раннего утра приют стоял опустевший, тихий.
Ошалев от свалившейся на них нежданно-негаданно полнейшей свободы, сразу после завтрака почти все приютские ребятишки, как в старые добрые времена, разбрелись, разбежались по степи: кто – в лес, в надежде набрать грибов и ягод, кто – на речку купаться... благо, день выдался жарким и солнечным. Впрочем, не только степные просторы привлекали и манили воспитанников Кентайского приюта. Сегодня среди них немало было и таких, что, таясь друг от друга, отправились промышлять на городской рынок да по окрестным магазинам – в надежде, что удастся перехватить там что-нибудь...
Оставшиеся в приюте немногочисленные воспитатели не имели ни малейшего намерения стеснять волю своих воспитанников. Они и сами находились в состоянии эйфории и впервые за долгие четыре года чувствовали себя в приютских стенах настолько счастливыми и свободными, что каждого из них в этот первый день без Веронцо то и дело охватывало неистребимое желание смеяться, веселиться, радоваться и радовать всех вокруг. Давным-давно не являлись они на работу в таком шальном, благодатном расположении духа, как в этот сияющий, тёплый июньский день, который, казалось, сиял от счастья, радуясь вместе с ними отсутствию в приюте деспотичной начальницы.

Илинда, Макси и Кристина тоже времени даром не теряли. Едва дождавшись окончания завтрака, они первыми сбежали из приюта.
Пробравшись по глухим росистым травам сумрачного сада, выбравшись через знакомый пролом в садовой стене в благоуханные утренние степи, они наперегонки побежали к реке, толкая друг друга, дурачась, крича от избытка восторга и смеясь так громко и беззаботно, как не смеялись уже много лет.
Исходив все тропинки, все стёжки, и изрядно притомившись, дети в конце концов расположились на своём уединённом пляжике, куда не доносились смех и крики купающихся, и разложили костёр. Проверив садки, они с удовольствием обнаружили, что те полны рыбы. Макси почистил и выпотрошил рыбёшек, и теперь деловито рассортировывал их: крупных они запекут на углях, обмазав глиной поверх чешуи, а мелких нанижут на бечёвку и повесят вялить на жарком солнце.
– Знаешь, Илли, а я ведь не бездельничал все эти дни, что ты была заперта, – вдруг засмеялся Макси, хитро посмотрев на неё и подмигнув. – Погода всю неделю стояла жуть какая дождливая, самое время для грибов, и я каждое утро, когда от нас меньше всего этого ждут, сбегал из приюта, чтобы побродить по лесу. Я по четыре корзины каждый день рвал! Там, на холмах, в шалаше, я столько ниток с грибами навесил – страсть! Увидите – поразитесь! В речке их отмывал, и уже готовые в шалаш относил. Кстати, к слову сказать... у меня и здесь небольшой запас имеется: специально оставил, твоё возвращение отметить, праздник для тебя устроить собирался. Я же знаю, как ты грибы любишь...
Макси нырнул в прибрежные заросли и снял откуда-то с веток длинную бечёвку, на которую были нанизаны уже подсушенные грибы.
– Сейчас такой супчик сварим! Я и картошку, и хлеб припас, и даже лука зелёного с укропом вчера на чьём-то огороде надёргал. Правда, они, наверное, подвяли уже... – Макси отодвинул в сторону плети голубой полыни, росшей у самого обрыва, за полынью обнаружился их небольшой укромный тайник – выкопанная в отвесной стене обрыва пещерка, доверху набитая всякой снедью – как в старые добрые времена, когда не было в приюте мачехи Анны и они могли бродить, где угодно, и делать, что угодно.
– Макси, ну какой ты умничка! – воскликнула Кристина, и вдруг опешила, с возмущением вскочила на ноги, уставившись на него сверху вниз и гневно сверкая глазами. – Так, значит, ты готовил нам сюрприз? И даже мне не мог рассказать?! Вот это друг, называется!.. Будь я на твоём месте, я бы тебе рассказала!
Илинда с обожанием смотрела на них обоих. За эту нескончаемо-долгую неделю она безумно соскучилась и по верному, чуткому Макси, и по взбалмошной, непредсказуемой Кристине, и теперь насмотреться на них не могла. Конечно, они, можно сказать, дневали и ночевали под дверью её чулана... но разве можно сравнить общение через плотно закрытую дверь с возможностью видеть своих собеседников, смеяться с ними вместе оттого, что весело каждому, и идти, куда только вздумается, зная, что никто не накажет за отступление от правил.
– На то и сюрприз, что о нём заранее не рассказывают, – Макси продолжал деловито доставать и раскладывать на газетке припасы. – Я ведь не только для Илинды сюрприз собирался устроить, но и для тебя. Да ты не сердись... не сердись... на-ка лучше ножичек, Кристи, и почисть картошку. Кто-то же должен и картошку чистить! Вот тебе ножик, вот тебе котелок.
– А воду в котелок ты когда успел набрать? – поразилась Илинда, заглянув в котелок и увидев, что он доверху заполнен чистой родниковой водой – сразу было видно, что Макси не в реке зачерпнул, как они поступали частенько, когда лень было прогуляться до родника.
– В два котелка! – гордо отозвался Макси и вытянул откуда-то второй, чуть меньших размеров, с небольшой вмятинкой на боку – никто из них этого котелка раньше не видел... – У нас теперь два котелка. С чем я вас и поздравляю!
Девочки недоумённо взирали на него, ожидая услышать пояснения, а он, выдержав продолжительную паузу, торжествующе рассмеялся.
– Просто в огороде, где я позаимствовал зелень, на плетне без дела пылился котелок вместе с банками и кувшинами. Банки я не тронул, а вот котелок нам жизненно необходим. В нём мы сейчас отличный чай заварим – я в лесу трав насобирал: и душицы набрал, и мяты, и смородинового листа, а если ещё и земляники горсть туда бросить – вообще роскошь! В нашем старом котелке будем варить, а этот... этот оставим для чая.
– Короче, в столовую обедать мы сегодня не пойдём, – блаженно протянула Кристина, ловко срезая с последней картофелины тонкую кожуру и принимаясь насвистывать какую-то разудалую мелодию.
– Макси, с тобой не пропадёшь, даже если очень захочешь пропасть! – растроганно проговорила Илинда, наблюдая, как он ловко насаживает предназначенный для чая котелок на добротно прилаженную железную перекладину над огнём. В чисто вымытом, выскобленном до металлического блеска котелке подрагивала и рябила прозрачная ключевая вода, и в ней тонуло, подмигивая, разбитое на тысячу бликов солнце. Макси задумчиво бросал в котелок душистые степные травы, которые не замедлил промыть в реке.
– Это точно, – засмеялся он, довольный похвалой. – Эх, дали бы нам свободы побольше, как до Веронцо было... мы бы сами себя превосходно прокормили. А то даже летом за порог шагу ступить нельзя... Сразу наказание! А какая жизнь у нас была при маме Анне... помните?
Помнили все.
– Как хорошо, что она не видит, во что превратился приют, – вздохнула Илинда,  – это разбило бы ей сердце.
Долгое молчание повисло над рекой. Каждый вспоминал любимую наставницу, говорить о которой теперь было попросту излишним... и так было ясно, что им никогда её не забыть.
– Впервые за два года у нас такие обалденные каникулы получились, – торопливо смигнув набежавшие слёзы и решительно заговорив о другом, вдруг сипло произнесла Кристина, и глаза её заискрились, как две прозрачных виноградины. – Ребята, вы только подумайте, впервые за столько лет мы спокойно сидим на берегу, жарим себе рыбку, варим грибной суп, кипятим воду к чаю... и никого не опасаемся! Совершенно никого! И не торопимся никуда! Просто чудо какое-то... я всё ещё никак осознать этого не могу, мне до сих пор трудно поверить... И самое главное, мы знаем, что во сколько бы ни вернулись обратно в приют, никто не обратит на это ни малейшего внимания! Какое счастье!
– Первое наше сегодняшнее счастье – это то, что мы снова вместе, – торжественно заявил Макси, – что Илли наконец снова с нами. Второе – нет Веронцо и Мишель, и не будет их ещё очень долго, а третье... Илли, твоя сумасшедшая мечта наконец-то  исполнилась: ты заполучила свою Аменду! Сегодня в самом деле невероятно счастливый день! И лучшего дня, чтобы устроить праздник, мы просто не смогли бы выбрать! Столько поводов разом!
– Без вас я бы не осмелилась подойти к Полетт, – вдруг с тихим вздохом проговорила Илинда. Она сидела, уставившись на костёр, глядела, как закипает на костре чай, и, покачав головой, добавила, словно отметая свои собственные сомнения: – Нет, ни за какие коврижки я не посмела бы к ней приблизиться, имея подобный вопрос за душой.
– А знаешь, что именно я вчера тебе не рассказала? – спросила, прищурившись, Кристина.
– Что? – Илинда подняла голову и, вспомнив вечерний разговор, с интересом посмотрела на неё.
– Да просто я услышала, как Полетт жаловалась одной из воспитательниц, что примадонна наша свалила отдыхать, совершенно не подумав про неё, Полетт, и ей придётся отменить постановку. Оттого, что некому роль поручить. И я решила, что нам нужно во что бы то ни стало добиться этой роли для тебя. Сразу я тебе не сказала, потому что только заикнись я, что она хочет отменить спектакль – и ты бы с места не сдвинулась, чтобы шаг ей навстречу сделать. Это раз. А два... я просто боялась обнадёжить тебя – вдруг она даже слушать тебя не стала бы, ведь именно так она и поступает, когда ей кажется, что её обидели, становится слепа и глуха ко всем на свете... Я боялась, что ты поверишь, обрадуешься... а она всё обломит. Но нет! С отъездом этих ведьм в приюте стали случаться чудеса! Самый воздух другим стал!
– Кристи, давай котелок! – Макси взял из рук Кристины котелок с картошкой, всыпал туда грибы, посолил и стал пристраивать на огонь рядом с первым, слегка отодвинув его в сторону.
Обмазанные глиной рыбины лежали на песке и ждали своей очереди, которая придёт, когда костёр прогорит и останутся лишь рдеющие угли.
Илинде вдруг вспомнилось, как семь лет назад на этом самом месте сидел Дмитрий Ламский, как она стащила для него бальзам из приютской аптеки, как он беспрестанно курил свои сигареты – одну за другой... Несколько раз с тех пор пыталась она хоть что-то узнать о его судьбе, но всё было напрасно. Когда однажды, полгода спустя, она осмелилась отыскать старого садовника, укрывавшего на зиму розы в саду его отца, и спросила, что слышно о Дмитрии, тот ответил, что мальчишка как уехал, так и пропал, и нет о нём никаких известий, ни дурных, ни хороших. Не раз за прошедшие годы думала она о судьбе своего пропавшего друга, не раз поджидала Петро возле ограды, чтобы в очередной раз услышать от него, что нет, не объявлялся, мол, и каждый день во время утренней и вечерней молитвы без особой надежды просила небо хранить его так же, как хранит оно её, Кристину и Макси. Она неустанно твердила себе, что однажды непременно узнает, что сталось с мальчиком... и сама не верила своим словам. И всё же, отсутствие новостей она считала хорошей новостью, ведь случись с ним что-то совсем нехорошее, об этом бы узнали в Кентау. Старик, его отец, слишком богатый и влиятельный человек, и потому он в городке на виду. Случись что с его сыном – об этом бы давно знали все в округе. Да и Петро сказал бы ей, если что, не стал бы таить...
– Эй! Эй, вернись!
Илинда вздрогнула, заметив, как кто-то помахал рукой прямо перед её носом, и отпрянула. Кристина засмеялась, довольная, что ей удалось напугать подругу.
– А мы с Макси целых пять минут сидим, – хитро поглядывая на неё, покачала головой Кристи, кромсая ножом зелень, – сидим и гадаем, где ты находишься – вроде с нами, а вроде и нет... мы бы ещё помолчали... но чувствуешь, какой аромат? Нет никакого терпения ждать! Сейчас лучка с укропом брошу – и готово! О чём задумалась?
– Да так, – уклончиво ответила Илинда, вытягивая шею, чтобы заглянуть в каждый из котелков, – обо всём понемногу...
Ей стало неудобно за свою рассеянность, и она торопливо передвинулась подальше в тень, взяла ковригу хлеба, разломила на кусочки, разложила ложки на газетке. Тарелок не было. Тарелками они до сих пор не обзавелись. Впрочем, тарелки были им не особо нужны, они вполне привыкли обходиться без тарелок. Главное, что были ложки – чтобы черпать ими варево, и кружки – пусть погнутые, пусть закопчённые, – чтобы пить.
Макси выкопал небольшую ямку в песке, снял котелок с огня и установил его в ямке, присыпав с краёв, чтобы не свернулся на сторону. Чай кипел на огне, пахло крепко и душисто. Ребята не спешили снимать его с огня, ведь чем дольше кипит, тем насыщеннее и вкуснее становится напиток.
Похлёбка получилась такая густая и вкусная, что котелок очень быстро опустел. Только ложки постукивали о жестяные края посудины. Все трое с трудом отодвинулись от импровизированного стола.
– Макси, миленький, спасибо! Что бы мы без тебя делали! От души накормил! – проговорила Илинда, промокая губы кусочком газетки. – Отменные грибы! Как жаль, что я не могла пойти с тобой их собирать!
– Илли, мы теперь и за грибами сходим, и к деду за реку хоть каждый вечер можно будет наведываться... Соскучилась, небось, по Людовику? А Митрофан уже устал беспокоиться о твоём здоровье, ведь пришлось ему соврать, что теперь, когда я будто бы выздоровел, ты заболела. Отправимся к нему сегодня пораньше, и бог с ним, с ужином! Поужинаем у деда! Мы теперь птицы вольные, куда захотим – туда и полетим, и никто с нас ответа не спросит... И на Флинт тысячу раз сходим... И на холмы, и на речку... И в городок. Куда только душе угодно! – с восторгом заявил Макси, вытянувшись в теньке на тёплом песке и глядя в синее небо, расстилавшееся высоко над головой. По лицу его блуждала мечтательная улыбка, и была она такой безмятежной, такой светлой, как в детстве, много лет назад...
– Я налью чай, – вызвалась Кристи, принимаясь шарить в пещерке и разочарованно доставая оттуда только большие глиняные черепки, когда-то давно заменявшие им кружки; кроме черепков, в пещерке не было больше никакой посуды. – А где кружки? Макси, ты что, так и оставил их в овраге?! Не догадался сюда принести?!
– Вот о кружках-то я и позабыл... – Приподнявшись на локтях, Макси виновато взглянул на девочек и с досадой вздохнул. – Надо же… какой нелепый промах... ну да ничего, и из черепков попьём.
– Попьём, попьём... – согласно кивая головой, проворчала Кристина, придирчиво разглядывая черепки и стараясь понять, какой из них удобнее и глубже. – Куда ж деваться! А всё ж из кружек было бы сподручнее!
– Кристи, ну не пили ты меня... ну разве ж мог я все мелочи предусмотреть... я ж тоже всего лишь простой смертный... Лучше там, в пещерке, возьми холщовый мешочек. В самом дальнем её углу. В нем – куски сахара, – лениво проговорил Макси, уронив голову обратно на песок, и попросил: – И раз я такой у вас заботливый, и добрый, и везучий... принесите мне, пожалуйста, мой чай сюда... совершенно не могу двинуться!
Кристи со смехом подала ему самый большой черепок, налила себе и Илинде, выложила сахар на газету, и, прежде чем устроиться рядом с подругой, быстро закопала рыбу в угли прогоревшего костра и с довольной улыбкой воскликнула:
– Я в приют на обед не пойду!
Илинда и Макси дружно захохотали.
– И мы не пойдём! У нас на обед будет превосходная рыба! Кстати, Кристи, будь добренька, закопай в золу и эти картофелины заодно! – Макси кинул ей несколько небольших картошек. – Пировать так пировать! Нужно отметить как следует сегодняшний праздник! Да идём чай пить – остывает уже...

Илинда с радостью ходила на репетиции.
Прошло уже две недели, а ей до сих пор не верилось в удачу. Временами ей становилось страшно, что мачеха Анна вернётся с отдыха раньше, и что Мишель станет известно о совершившимся обмане – она непременно воспрепятствует её планам и сделает всё, чтобы не допустить появления Илинды на сцене. Она ни за что не допустит, чтобы мечты Илинды осуществились.
Но ничто не предвещало такой развязки. Время шло. До спектакля оставалось всего три дня – вряд ли что-то может случиться за столь короткий срок.
Она прекрасно понимала, что Мишель всё равно узнает о случившемся, когда возвратится в Кентау; она знала, что её ждёт наказание, миновать которое ей не удастся ни при каком раскладе... но ей было всё равно. Для неё не имело значения, что случится потом. Пусть накажут. Пусть убьют. Потом. После спектакля. Но ни в коем случае не до. Иначе помимо наказания её лишат заветной роли. Почему-то ей казалось безумно важным хотя бы раз выступить в главной роли. А там будь что будет.

Последние несколько лет у неё вошло в традицию каждый понедельник писать нечто вроде небольшой заметки – обо всём, что произошло за неделю. Все свои заметки она складывала в клеёнчатый пакет и убирала под тумбочку, чтобы никто случайно не наткнулся на него. Она даже название придумала для своих записок: «Понедельниковые заметки», и старалась не пропускать ни одной недели. Ей нравилось, когда к стопке исписанных бумаг прибавлялась новая, ещё пахнувшая свежими чернилами. Ей нравилось время от времени открывать пакет, доставать наугад бумагу, которая попадётся под руку,и перечитывать написанные на ней строчки.
Вот и сейчас, когда Кристи подевалась неведомо куда, когда в комнате назойливой мышью шуршала в своём углу Юли, закрывшись книжкой и перебирая какие-то бумажки, заложенные между страниц, Илинда потихоньку вытащила из-под тумбочки свой пакет и, сунув его под мышку, прихватив с собой тетрадку, в которой ещё оставалось несколько чистых листов, и чернильницу с пером, тайком отправилась на свой чердак.

На чердаке, как всегда, было до одури жарко и душно. Раскалённый воздух, струящийся от жестяной крыши словно миражи в пустыне, был густо пропитан пылью. Неподвижные столбы солнечного света, в которых кружили вихри пылинок, подобно сотне прожекторов выливались из крохотных дыр на крыше, проеденных жадной ржавчиной, пронизывали царящий здесь жаркий полумрак и косо ложились на земляной пол дрожащими пятнами.
Обливаясь потом и чувствуя себя буханкой хлеба, которую сунули в духовку и закрыли заслонку, чтобы пропеклась основательно, Илинда как можно скорее миновала чердак и подобралась к окну. И только здесь, возле окна, она смогла кое-как отереть взмокший лоб и вздохнуть полной грудью. Только здесь было прохладно от вливавшегося в открытое окошко свежего воздуха, только здесь пыль, толстым и мягким ковром устилавшая все предметы на чердачном пространстве, не особенно донимала, не лезла в нос и в глаза.
Она удобно устроилась на старом, полусгнившем матрасе у окна и разложила письменные принадлежности на чёрном от времени деревянном ящике, долгие годы служившем ей столом.
Весной, летом и осенью Илинда предпочитала наведываться на чердак, чтобы писать свои заметки. Ведь здесь было тихо и спокойно, и никто понятия не имел, что это – её тайное убежище; сюда никто и никогда не заглядывал, и то обстоятельство, что на чердаке ужасающе, невыносимо жарко, пыльно и душно, являлось надёжной гарантией, что сюда не забредёт ни один воспитатель, ни один воспитанник приюта, тем более, что летом в кентайских окрестностях имеется тысяча более приятных местечек для отдыха.
Илинда налила себе в кружку воды, которая была противной и тёплой на вкус, так как успела порядком нагреться за долгие часы, что простояла на чердаке, и подосадовала на себя за собственную несообразительность – ведь могла бы догадаться принести свежей воды из колодца, когда надумала явиться сюда. Чайник был тот же самый – голубой, с жёлтыми цветочками, с расцвеченными ржавчиной боками и страшно проржавевший внутри. Время от времени она чистила его песком, оттирала тряпкой и споласкивала водой из колодца, но было ясно, что чайник доживает свои последние дни и скоро в его боках и днище ржа окончательно проест дыры. Тогда его придётся чем-то заменить. Хотя выбрасывать его она не станет. Этот чайник верой и правдой служил ей столько лет... А кроме того, когда-то давно он пригодился и Дмитрию Ламскому, которому она приносила воды именно в этой посудине. И кружка, из которой она сейчас потягивала воду, была та же самая, с неприглядной вмятиной на боку, с ручкой, которая была согнута так сильно, что неудобно было просовывать туда палец, чтобы держать её. Илинда вспомнила, что Ламский всегда держал кружку под донышко, помедлила и со вздохом поставила её на ладонь. Какое-то время она с тупой отрешённостью смотрела на неё, вытянув руку и откинув набок голову... Пить расхотелось. Ещё с минуту она продолжала держать в руках кружку, затем тихонько опустила её обратно на деревянный ящик, стоявший под окном, и устремила взгляд в окно, на пыльные деревья и кусты, качающие вершинами за старой оградой.
Она снова вспомнила о Ламском. Прошло уже семь лет с того дня, как он уехал. А он так и не объявился ни разу. Писем она особо не ждала. Ведь он сказал, что вряд ли осмелится ей написать. Но вот приехать он обещал. И до сих пор не приехал.
Всякий раз, приходя сюда, Илинда невольно вспоминала о тех днях, когда прятала здесь сбежавшего из родительского дома мальчишку.
Она оставила на чердаке всё, как было при нём. На прежнем месте лежал старый матрас, совсем истлевший от времени, – долгие недели он служил Дмитрию постелью. На прежнем месте стоял ящик, за которым они ели. Возле матраса, в ногах, там, где не доставали струи дождя, находилась коробка с книгами, которые она время от времени перечитывала. Он почти все их перечитал, будучи её гостем. Даже книги остались теми же, что были тогда; ни одной новой книги не добавила она в коробку, ни одной новой книги не оставила здесь.
Пошарив рукой под столом, она достала пригоршню сухих грибов и принялась задумчиво жевать их.
В который раз взялась она раздумывать, как сложилась судьба её товарища, потерянного ею много лет назад, и спрашивала себя, появится ли он когда-нибудь в её жизни снова. Он обещал приехать однажды. Приедет ли? Может, он позабыл своё обещание? И жив ли он ещё, этот Дмитрий Ламский, раз до сих пор так и не навестил её? Что с ним случилось? Как он живёт? Чем он живёт? И живёт ли ещё?
В который раз без особой надежды она принялась перебирать в уме возможности узнать хоть что-то о нём, но ни одна из них не казалась ей действительно осуществимой. Можно было бы снова наведаться к дому его отца и придумать какую-нибудь историю... можно было бы дождаться, когда Петро выйдет поливать свои розы и в сотый раз расспросить его... но она прекрасно понимала тщетность подобных попыток. Если бы Дмитрий Ламский появился в Кентау, то в первую очередь он наведался бы в Кентайский приют, чтобы повидаться с ней, и только потом завернул бы к своим... да и то весьма сомнительно, что он пошёл бы туда по доброй воле – он прекрасно понимал, что в родном доме его не ждал никто.
«Вот если бы мне сбежать и отправиться в Оинбург... я бы постаралась отыскать его», – вздыхала Илинда, прекрасно понимая, что такое развитие событий вряд ли возможно. Как она станет жить? Где станет жить? И каким образом она будет искать его? Да и зачем? Ведь если его можно найти – значит, он жив и здоров, а если он жив и здоров и не приезжает сам, чтобы сказать ей, что с ним всё в порядке, то стоит ли его искать? Нужно ли ему, чтобы она искала его?
Если же с ним что-то случилось... если что-то случилось, то случилось уже давно, ведь прошло столько лет. А тогда и искать бесполезно. Что искать? Кого искать? И как?
С ожесточением, чуть ли ни с ненавистью, выплюнув за окно разжёванный гриб, Илинда вырвала из тетради листок и принялась строчить о том, что в данную минуту занимало её меньше всего: о погоде, о том, что Мишель уехала на море, о ежедневных репетициях, о близящемся выступлении... о Дмитрии Ламском и о своих тревогах о нём она, как всегда, не написала ни строчки.
В её «Понедельниковых заметках» не было ни слова о нём.

В один из солнечных июльских дней Макси позвал девочек за грибами. Они отправились на холмы и полдня провели в прохладных сырых ельниках, где набрали много грибов. Большую их часть они отложили, чтобы отнести Митрофану, остатки почистили и зажарили над костром, который развели возле старого шалаша. Шалаш приходилось подлаживать каждый год, чтобы он не развалился, и Макси не пренебрегал этой святой обязанностью, целиком и полностью взяв её на себя. После трапезы они как всегда отправились на выжженную зноем вершину, чтобы полюбоваться на Кентау сверху.
Макси, который не расставался со своим фотоаппаратом и постоянно носил его с собой, сделал несколько очень удачных снимков, что весьма радовало его.
День был ветреным, ярким и солнечным. В небе стремительно проносились пушистые белые облака, напоминающие клочья шерсти, гнулись до самой земли сухие травы на вершине холма, приминаясь то в одну сторону, то волной уходя в другую.
Пробираясь по ельникам, Илинда зацепилась за ветку, которая впилась ей в голову растопыренными сучьями, и прежде чем девочка сумела отцепить еловую лапу, та успела насыпать ей за шиворот и в волосы кучу прошлогодних иголок и разворошила одну из кос, наделав жутких «петухов». Ветка была старой, утыканной сухой порыжевшей хвоей, и стоило тронуть такую случайно, как она мгновенно осыпалась дождём ломких колючих хвоинок.
Выбравшись на открытое место, Илинда принялась переплетать косы, вытряхивая из длинных кудрявых волос еловую хвою. Ветер подхватил её волосы, вспыхнувшие в солнечном свете, взметнул их и принялся безжалостно трепать, и Макси, мигом заметив это взглядом истинного художника, вскочил и попросил Илинду не двигаться.
– Замри! – громко воскликнул он, нацеливаясь на неё камерой. – И ещё разочек! Вот так... отлично... А ну-ка встань, подойди к краю... волосы не трогай! Ни в коем случае! Ветер сильный?.. Да в том и фишка! Вот... вот так... взгляни на небо, вон на то облако... есть! А теперь сюда отойди... на фоне Кентау и степей... повернись, повернись, чтобы ветер в лицо дул... замечательно! Лучше и быть не может!
Обернувшись, чтобы что-то сказать, Илинда почувствовала, как тот же ветер, который так тщательно пытался поймать в свой объектив фотограф, хлестанул её по лицу длинной волной её собственных волос, закрыв ей глаза, и Макси, сделав последний снимок, восторженно рассмеялся.
– Не терпится увидеть, что получилось! – проговорил он, опуская наконец свою камеру и дрожащей от напряжения рукой отирая проступившие на лбу капли пота. Его лицо взволнованно сияло, глаза горели охотничьим азартом. Казалось, он совершенно забыл о том, где они находятся; казалось, что мысленно он уже проявляет только что отснятую плёнку...
– Если я прав... – бормотал он сам с собой, усевшись на траву и блуждая невидящим взглядом по раскинувшемуся над головой бескрайнему небу. – Если только я прав... а я прав, вне всяких сомнений, я прав... то должен получиться просто шедевр! Сегодня же, как придём, буду плёнку проявлять!
– Ну что, мне можно наконец заплестись? – спросила Илинда; ей пришлось дважды повторить свой вопрос, прежде чем она была услышана и, главное, понята. Поглядев на неё какое-то время странным, неузнающим взглядом, Макси лишь махнул рукой, предоставляя ей полную свободу действий. Ему было всё равно – пусть делает всё, что ей вздумается. Он уже не был здесь, на опалённом жгучим солнцем холме, он уже находился в своей комнате, в Кентайском приюте, печатал только что отснятые фотографии и готов был вот-вот увидеть своим внутренним зрением то, что у него получилось. И сердце его замирало от восторга, предвкушая этот исторический момент...
Борясь с ветром, норовившим перепутать все волосы и сорвать их с её головы, истратив уйму времени и нервов, Илинда кое-как заплела их в привычные косы и перекинула за спину.
Посидев какое-то время, вдоволь насмотревшись на степные просторы, раскинувшиеся далеко под ними, они отправились в обратный путь.
Макси шёл впереди, взвалив на плечо мешок с грибами. На шее у него, на тонком кожаном ремешке, висела драгоценная камера, с которой он редко разлучался. Он шёл, совершенно не обращая внимания ни на дорогу, сначала убегавшую в густые ельники, а затем выскакивавшую под палящее солнце солнечной степи, ни своих спутниц, которые едва сдерживали смех, поглядывая на него украдкой и делая друг другу таинственные гримасы. Поведение Макси, его абсолютная погружённость в свой собственный крошечный мирок, в котором он был царь и бог, и смешила их, и вызывала невольное уважение, потому что ни одна из них не сомневалась – если он сказал, что получится шедевр, то шедевр и получится. Впрочем, каждый отснятый им кадр являлся шедевром, и поспорить с этим было попросту невозможно.
В тот же вечер Макси, сияя от гордости, вынес на крыльцо получившиеся фотографии. Каждая из них и впрямь представляла собой отдельную картинку, которая сама по себе являлась настолько целостной и яркой, настолько впечатляющей, словно то была не фотография, а настоящее произведение искусства, вышедшее из-под кисти подлинного художника и не имевшего ничего общего и миром фотографии. Обилие солнечного света, глубокая зелень вздымавшихся на заднем плане сосен, яркая синь полуденных небес – всё это казалось фантастическим, нереальным, сказочным... Сказочной казалась и девочка, улыбавшаяся им с каждой фотографии...
– Это что, я, что ли? – недоверчиво всматривалась в изображение на толстой глянцевой бумаге Илинда, невольно понизив голос и с сомнением уставившись на Макси.
– Должно быть, ты! – довольно хмыкнул он, глядя ей через плечо. – И, знаешь... у меня возникла хорошая идея... Эти десять снимков я хочу объединить в одну серию. Можно название придумать... К примеру, «Дочь ветра», а? Каково? Нравится?
– Ещё бы... – Илинда восхищённо перебирала снимки, задерживая взгляд то на одном, то на другом из них.
– Можно придумать ещё несколько серий. К примеру... «Русалка». Такие реки под боком! Можно старые лохмотья на чердаке поискать и изобразить нищенку – степь, дорога... Да мало ли что придумать можно! Ты же у нас что угодно сыграть можешь! Можно такие замечательные истории в фотографиях изобразить... снимков по пять-десять в каждой серии, нужно только тщательно продумать все детали, чтобы каждая фотография представляла собой полностью завершённую картинку. И чтобы все вместе они создали... как бы это сказать...
– Ясно, – перебила его Илинда, загоревшись его идеей. – Можешь не продолжать. Я всё прекрасно поняла. Мне кажется, стоит попробовать. А потом можно будет создать отдельный альбом с этими сериями. Ведь правда же?
– А как же! И создадим! Нужно воспользоваться отсутствием Веронцо и Мишель, пока можно беспрепятственно идти куда пожелаешь и когда пожелаешь. Иначе вернутся... тогда будет сложнее выбраться в степь и на реку.
Прижимая к себе стопку фотографий, Илинда дерзко вскинула кудрявую голову и, презрительно поджав губы, воскликнула:
– А мне всё равно! Пусть колотит... Я всё равно буду убегать!
– Так если б только колотила... – сдвинув брови, пробормотал мальчик, и с досадой пнул камень, нахально лежавший на верхней ступеньке крыльца. – Поколотила бы – и беги себе обратно в степь... А она поколотит – и дня на три, на неделю, а то и больше, в чулан! Так всё лето в чулане провести можно, взаперти! Вот что самое обидное!
Илинда вздохнула, опустила на колени фотографии, держа их обеими руками, словно боялась выпустить их хоть на мгновение, и задумалась. Потом тихо произнесла, обращаясь скорее к самой себе, чем к кому-то из ребят:
– Да, это самое обидное... Лето уходит... и его не вернуть.
Блестящая идея Макси вскоре нашла своё воплощение. Они отсняли ещё несколько серий фотографий. Некоторые снимки Макси забраковал и не включил в серии, оставив только самые, на его взгляд, лучшие. Сами степи подсказывали сюжеты, предлагали уникальнейшие декорации, которые были полностью готовы и не требовали ни малейшей поправки. Так появились «Нищенка», «Цыганка», «Русалка» и некоторые другие. Макси был в восторге. Он ощущал себя настоящим мастером, пересматривая отснятое, и ему казалось, что его мечта в дальнейшем стать профессиональным фотографом не лишена оснований.

Выступление прошло блестяще.
Впрочем, Илинда ни капли не сомневалась в успехе.
Зато госпожа Полетт, искренне переживавшая, как бы кто не забыл слова да не сбился, смогла вздохнуть спокойно только тогда, когда опустился импровизированный занавес и представление было окончено.
Спустившись со сцены, Илинда угодила прямо в её объятия. Толстушка воспитательница имела привычку пользоваться духами, обильно смачивая ими платье и причёску. И Илинда едва не задохнулась от ударившего в нос резкого аромата сирени, от которого закружилась голова и стало невозможно трудно дышать. С трудом вывернувшись из её объятий, она намеревалась было скрыться, но не тут-то было. К ней стали протискиваться ребята; все двести с лишним воспитанников окружили её, наперебой поздравляли с удачным выступлением, восхищённо глазели на неё, что-то восклицали, спрашивали, толкались, стараясь пробиться к ней ближе. Она принялась торопливо оглядываться по сторонам, не зная, как бы поскорее выбраться из толпы, и тут кто-то громко, исступлённо прокричал под дверью: «Горим!»
Вмиг толпа смешалась, сбилась в одну огромную кучу, потом так же стремительно хлынула в разные стороны, все загалдели, испуганно озираясь по сторонам и пытаясь дознаться друг у друга, где горит, что случилось и куда бежать, где спасаться. К Илинде, вокруг которой вмиг образовалась пустота, протиснулась Кристина и, ухватив её за руку, бегом выскочила в коридор, таща её за собой как на буксире и давясь громким смехом.
– Это ты кричала? – запыхавшись и почувствовав, как закололо в боку от быстрого, стремительного бега, догадалась Илинда, взглянув в её смеющиеся зелёные глаза и остановившись посреди одного из коридоров, в который увлекла её подруга.
– А то кто же! – задорно тряхнула та короткими хвостиками, и на мгновение тоже остановилась, чтобы немного отдышаться. – Надо же было тебя выручать! Иначе они бы тебя живьём съели! Видела б ты себя со стороны! Ты так оглядывалась, словно искала лазейку в заборе, чтобы улизнуть! Но лазейки не было... а потому мне пришлось этот заборчик сломать... иначе ты ещё долго не смогла бы выбраться из оцепления.
Девочки засмеялись и, отдохнув с минуту, торопливо направились по тёплому переходу в свой корпус. Поднявшись по лестнице, они отворили дверь своей комнаты и оказались в тишине и уединении, где их никто не мог потревожить.
– Сюрприз! – воскликнула Кристина и широким жестом указала на роскошный букет белых роз, стоявший в кувшине на столе. Кувшин был тот самый, что они когда-то, давным-давно, сняли с соседского забора. Обычно он хранился у них в тайнике, в овраге, и они всё никак не могли найти ему нужного применения... Вот, значит, для чего он сгодился!
Илинда в недоумении и растерянности уставилась на розы.
– Мои любимые... белые... – прошептала она, подходя и оглядывая цветы со всех сторон. Голос её дрогнул, и она вынуждена была замолкнуть.
– Привет от Макси, – растянувшись на своей кровати поверх одеяла, пропела Кристина. – Он сегодня утром из-за этих цветочков чуть в чужой сад не свалился. Сама видела. Я караулила. То бишь стояла на страже. Шикарный букетище нарвал, да?
Илинда молча кивнула. Она чувствовала, что не в состоянии говорить – горло сдавил противный ком, накрепко перехвативший дыхание. Неожиданный поступок Макси растрогал её до глубины души, и к глазам невольно подступили слёзы радости и умиления.
– Когда ты переоделась и ушла, и я поняла, что до спектакля ты больше в комнату не войдёшь, я достала букет из чулана и водрузила на почётное место. Признаться, мне было так приятно устроить тебе сюрприз... хотя это сюрприз Макси, конечно, – протянула Кристи, мечтательно заложив руки за голову и глядя в серый, засиженный мухами потолок.
– Спасибо тебе, Кристи! – проговорила Илинда, с трудом заставив себя выговорить эти несколько слов, и направилась было к двери.
– Ты куда? – Заслышав её шаги, направлявшиеся к выходу, Кристина быстро приподнялась на локтях.
– Хочу отыскать Макси. Нужно же и его поблагодарить, – Илинда хотела было выйти в коридор, но подруга остановила её.
– Не спеши, Илли, через пятнадцать минут – ужин, – сказала она. – У тебя как раз времени осталось только на то, чтобы переодеться и заплести волосы. Не пойдёшь же ты ужинать в таком виде. Вот в столовой и поблагодаришь его!
– И то правда... – Илинда оглядела своё длинное платье, тряхнула распущенными волосами. – И как я не подумала об этом...
Но прежде чем направиться к платяному шкафу, она осторожно, на цыпочках подошла к письменному столу, где возвышался огромный букет, тень от которого заполоняла всю поверхность стола. От каждого цветка шёл головокружительный, тончайший аромат. На мгновение Илинда закрыла глаза и замерла, вдыхая наполненный чудесным благоуханием воздух, затем не удержалась, обеими руками обхватила букет, зарылась в него лицом и с наслаждением окунулась в его прохладу и свежесть...
Поборов внезапное искушение отломить от колючего стебля самую красивую розу и прикрепить её к волосам, Илинда заставила себя отойти от цветов. Нет. Нельзя этого делать! Если роза останется в букете, она простоит в воде с неделю, прежде чем лепестки её начнут увядать и осыпаться, а если украсить ею волосы... она завтра же увянет. И не имеет никакого значения, что Макси нарвал для неё великое множество белых роз... ей было жалко каждую.
Она торопливо натянула своё любимое летнее платье – белое, короткое, до колен, без рукавов. Расчесалась, стоя перед зеркалом Мишель, к которому теперь у них имелся свободный доступ, и туго стянула волосы в две длинные косы. Кристи лениво поднялась с кровати, когда все приготовления были закончены.
– Ну, пойдём в столовую? – зевнув, пробормотала она.
Илинда пошла за ней к двери.
– Знаешь, это была полная победа, – оглянувшись, Кристина растянула рот до ушей. – Меня ты не ошеломила, ведь я видела репетиции... но остальные наши ребята в шоке... заметила? И Полетт – в полнейшем восторге! Сбылась мечта? Вот видишь, не всё так сложно, как ты думала. Нужно было всего-то проявить чуточку изобретательности – и вуаля! Дело в шляпе!
– Не умотай мачеха Анна и Мишель так далеко и надолго, – хмыкнула Илинда, подталкивая её в спину и выпроваживая за дверь. – Бесполезна была бы любая изобретательность!
– Да, в этом тебе повезло... но мне почему-то кажется, что так просто эта история не закончится, – вдруг вздохнула Кристина, лицо её стало серьёзным и задумчивым, она с тревогой взглянула за окно, мимо которого они как раз проходили, направляясь к лестнице. – Вот вернутся две гадюки... узнают... Мишель будет визжать до небес, что ты украла у неё роль.
– Как ты правильно заметила – дело уже сделано, – небрежно отозвалась Илинда; казалось, не лишённые оснований опасения подруги нисколько не взволновали её, не произвели на неё ни малейшего впечатления, не встревожили. – И я безумно этому рада. А Мишель... да пусть её визжит. Ну что они могут мне сделать? Мадам отстегает меня своей плёткой по рукам – эка невидаль! Отсижу недельку-другую в чулане... дело привычное! А эта роль... поверь мне, она того стоила!
– Да-а... – протянула Кристина. – Не сомневаюсь, что стоила. Видела бы ты себя на сцене, Илинда! Видела бы ты себя на сцене! Если б можно было мне отсидеть за тебя в чулане, я бы с радостью поменялась с тобой местами.
Когда девочки пришли в столовую, все были уже на своих местах. Тарелки ждали их на столе, так что им не пришлось идти к раздаточному окну. Макси позаботился о каждой из них.
– Макси, Макси, спасибо тебе огромное! – Схватив его за руки, Илинда благодарно взглянула на него.
– За что именно? – хитро улыбнулся он.
– За всё! И за это, – она кивнула на тарелки, – и за сюрприз.
– Понравилось?
– Ещё бы! Такой огромный букет! А какой дивный запах теперь в нашей комнате! Просто чудо! Обожаю белые розы!
– Я прекрасно это помню, – заявил он. – Честно сказать, я давно это задумал... Рад, что тебе понравилось.
Панчо, сощурив глаза, наблюдал за ними, неспеша прожёвывая хлеб и черпая деревянной ложкой жиденький гороховый суп. Он что-то усиленно соображал. Юли молча доедала свою порцию, и когда на дне остались только капли, тщательно вытерла тарелку кусочком хлеба и съела этот кусочек.
– Я что-то не скумекаю, – произнёс наконец Панчо, откинувшись на спинку стула и оттопырив толстую нижнюю губу. – Чтобы Мишель имела намерение отдать свою роль... тебе?
Он в упор посмотрел на Илинду. Та ответила ему насмешливым взглядом, с аппетитом принимаясь за еду. Кристина воинственно сдвинула брови и вскинулась, приготовившись отбить атаку, но Макси опередил её, ехидно спросив:
– А с каких это пор, Панчо, Мишель стала докладывать тебе о своих намерениях? Не припомню, чтобы ты когда-либо был её доверенным лицом.
Панчо побагровел, но не позволил себе сорваться. Он намеренно громко хмыкнул и с наигранным благодушием произнёс:
– А ты всё вмешиваешься, когда с тобой не разговаривают? Что ж, вмешивайся, вмешивайся! До поры, до времени всё это безобразие!
Илинда вдруг перегнулась через весь стол и доверительно прошептала, обращаясь к Панчо:
– Хочешь – верь, хочешь – нет... но пять минут назад мне позвонила сама Веронцо! Госпожа Полетт позвала меня к телефону – а там... сама! И она меня поздравила с удачным выступлением! Так тепло поздравила! Я не ожидала... и вдруг! А ты? Ты поздравил меня? Как подобало бы поздравить другу? Ведь мы как-никак друзья, а, Панчо? Или были когда-то друзьями... Нехорошо с твоей стороны подозревать друзей в дурных поступках! Мог бы хотя бы сегодня улыбнуться мне искренне и сказать: «Да, Илинда, я очень рад за тебя!» Или ты не рад? Неужели ты нисколько за меня не рад, когда даже сама мадам рада?!
Она невозмутимо принялась за еду. Кристи тихонько засмеялась в кулак, заслышав такую откровенную, мастерски преподнесённую ложь. Макси, решив подыграть, напустил на себя самый наивный и простодушный вид и восторженно присвистнул:
– Ух ты! Веронцо звонила?! Только для того, чтобы поздравить тебя?! Чудеса! И что ж ты сразу не похвалилась?! Надо же! Поздравление от самой мадам!
– Признаться, твоё поздравление... ну, с этими розами... оно показалось мне гораздо значительнее, и всё остальное как-то вылетело у меня из головы, – извиняющимся тоном проговорила Илинда.
На лице её играла сияющая улыбка, зажигавшая глаза лукавыми отблесками. Она старалась не смотреть на Панчо, опасаясь, что не сможет удержать рвущийся из самых глубин души смех. Панчо поочерёдно переводил взгляд то на неё, то на Макси. Его светлые брови шевелились, время от времени наползая друг на друга и сталкиваясь у переносья, светлые глаза отражали некую смесь недоверия, иронии и боязни, что все произнесённые Илиндой заявления, какими бы бредовыми ни казались они ему, всё-таки могут оказаться правдой хотя бы отчасти... Он не знал, как ему повести себя в создавшейся ситуации.
– И что мадам сказала?.. – затаив дыхание и словно совершенно забыв про недопитый чай, остывающий в его жестяной кружке, теребил Илинду Макси.
– Что она рада! – в восторге пропела Илинда, закрывая глаза и делая вид, что целиком и полностью поглощена свалившимся на неё неожиданным счастьем, которого никак не могла предвидеть. – Да, прямо так и сказала – рада! За меня. Госпожа Полетт звонила ей, чтобы рассказать о выступлении, и мадам перезвонила с одним только намерением: чтобы поздравить меня с триумфом! Представляете, ребята?! Мадам Веронцо, которая гнобила меня на чём свет стоит... И вдруг... вдруг – такая разительная перемена! Чувствую, скоро мы с ней станем дружить... вот как Мишель. Да и Мишель наверняка переменила своё мнение обо мне, раз передала мне свою роль... Не пойму, правда, почему она не подошла к телефону после того, как мы поговорили с мадам? Ах, да... я же сказала мадам, что опаздываю на ужин... вот потому, должно быть... Ну да ничего. Они скоро вернутся. Тогда и встретимся. Признаться, я очень соскучилась по Мишель – ты тоже, Юли? Без неё наша комната кажется мне такой пустой и унылой... Надеюсь, она привезёт нам ракушки – говорят, там все берега усыпаны ракушками и морскими звёздами!
Она мечтательно вздохнула и подперла щёку рукой, устремив счастливый взгляд в потолок и словно не замечая его унылого серого цвета. Панчо растерянно молчал, не зная, верить её словам или нет. Кристи не удержалась и, резко обернувшись в его сторону, показала ему язык.
– А тебе... тебе она привезёт медузу! В баночке! – прошипела она ему в самое ухо, преодолев своё природное к нему отвращение и низко наклонившись к нему. – Пусть она тебя... своими стрекательными клетками... когда тебе вновь захочется поглумиться над хорошими людьми!
– Какими... клетками? – не понял Панчо, вызвав своими словами целый взрыв громкого хохота.
Он поморщился и торопливо отшатнулся от своей соседки по столу, со злобным негодованием взглянув в её сторону. Он недолюбливал Кристину Бергер, должно быть, не менее остро, чем она его.
– Стрекательными, Панчо, стрекательными, – через силу выдавила Кристи, словно не замечая его красноречивого жеста и успокаивающе похлопав его по плечу. Панчо с досадой скинул её руку со своего плеча, схватив её запястье, недовольно запыхтел и демонстративно отодвинул свой стул подальше. Схватил свой стакан, расплескав по столу чай, передвинул и его, с громким стуком водрузив перед собой.
– Лучше б книжек побольше читал, – фыркнул Макси, отирая проступившие на глазах слёзы и продолжая внутренне трястись от разбиравшего его смеха. – Умнее бы выглядел. А Илинду всё ж таки поздравь. Не ровен час, завтра она условия диктовать станет, вместе с Мишель.
Илинда только пожала плечами и мило улыбнулась им обоим.
– Поздравляю, – буркнул Панчо, опустив голову, не зная, как себя повести, чтобы не попасть впросак, и торопливо выпив свой чай, поднялся, взял пустую тарелку, ложку и стакан и пошёл относить на мойку.
– Ловко ты его! – с восторгом воскликнула Кристи, оглядываясь на Илинду.
– Мы – его! – поправила её подруга и захохотала, уже не сдерживая себя, припомнив выражение лица соседа, когда рука Кристины осмелилась так дерзко и неуважительно потрепать его по плечу. – Как он от тебя отодвинулся... вот потеха! Лучшего развлечения и придумать трудно!.
– Он всё-таки поздравил тебя! – перебил её Макси. – А эта победа посерьёзнее выступления будет! И знаешь, я совсем не удивлюсь, если однажды ты и в самом деле станешь вместо Мишель раздавать нам указания!
– А вот этого никогда не будет, – перестав смеяться, Илинда улыбнулась со всем безразличием и презрением к такому обороту событий, и пожала плечами. – Вот вернётся мачеха Анна... и тогда будет смеяться Панчо. Над нами. Только мне всё равно! Честно! Это уже не имеет для меня никакого значения! Ведь вопреки всем препятствиям, встававшим на пути, я добилась того, чего хотела... и мне будет совсем нетрудно заплатить какую угодно цену, раз мечта моя исполнилась. Для меня не имеет значения, кто будет торжествовать и радоваться, когда меня накажут... Пусть торжествуют! Пусть радуются! А я торжествую и радуюсь сейчас!

Вечер выдался жарким и солнечным. Макси ещё днём притащил с заброшенных дач полмешка ранеток, припрятав их на берегу возле брода.
После ужина они намеревались отправиться за реку, где дед, должно быть, уже раздувал самовар, поджидая, когда явятся его помощники. Макси намеревался отнести ему яблоки. «Нужно спросить у него картошки, – думал он, – а также огурцов с помидорами. Можно морковку, какая подросла, дёрнуть... И ещё что-нибудь... Завтра после обеда в степь отправимся. Отметим триумф Илинды. Сегодня уже не успеем, времени не останется... Можно было бы, конечно, один вечер пропустить и не пойти к Митрофану... но ведь он будет ждать. А кроме того, у него огород посохнет... Нет, надо сходить. Польём грядки... да и продуктов спросим... а завтра со спокойной душой можно и к реке отправиться, до самого вечера никаких забот-хлопот не будет...»
Он поджидал Илинду и Кристину у пролома в стене. Можно было бы спокойно посидеть на крыльце чёрного хода, расположившись со всеми возможными удобствами, но там его мог отыскать Панчо, а от него было очень непросто отвязаться. К тому же, теперь, когда Мишель уехала на целый месяц, она наверняка повелела Панчо, как и Юли, копить информацию до её возвращения в приютские стены. Лучше не вызывать лишних подозрений, чем потом придумывать истории, чтобы сбить ищейку со следа. Всё ж таки лучше и Юли, и Панчо, и Мишель даже не подозревать о частоте их отсутствия в приюте. И уж тем более незачем им знать, зачем и куда они уходят.
Девочки появились вовсе не с той стороны, откуда он ждал. Он считал, что они придут через сад, они же явились со стороны степи, от оврага. Глаза Кристины азартно вспыхивали, щёки горели яркими пунцовыми пятнами, ей явно не терпелось о чём-то ему рассказать, но Илинда, видимо, не очень одобряла пришедшую в голову Кристи идею и нерешительно хмурилась, не зная, стоит ли на сей раз поддерживать подругу, явно перешедшую всякие границы. Завидев товарища, Кристина сорвалась с места, обогнала свою спутницу и устремилась к нему.
Подбежав к нему вплотную и не дав себе ни секунды на передышку, она заговорила торопливо, с крайним волнением, и сбивчиво, поминутно оглядываясь на приближавшуюся Илинду, словно опасалась, что та станет возражать против её озорной задумки и сумеет убедить Макси в бредовости идеи, которая внезапно явилась ей в голову и прочно засела там, не собираясь её покидать. К огромному своему огорчению, Кристи уже успела поделиться с ней своим замыслом и не получила никакой поддержки с её стороны. Что её весьма обидело и разозлило.
Ещё раз беспокойно оглянувшись, Кристи снова устремила взгляд на Макси, стоявшего перед ней с растерянным, непонимающим выражением на лице.
– Макси, Макси, нам нужно взять с собой собаку! – быстро заговорила она, теребя его за рукав и взволнованно сверкая зелёными глазами, в которых дрожали искорки весёлого смеха.
– Какую собаку? – не понял мальчик, в изумлении подняв брови. – О чём ты говоришь? О какой собаке речь?
– О соседской! Макси, Макси, я говорю о той собаке, которую купили соседи! О маленьком бульдожке, ты же видел его не раз в приютском дворе, правда ведь? Ну, того, который подрыл забор и беспрепятственно бегает по приютскому двору? Неужто не видел?! Мы должны его забрать!
– Видел, конечно, – пожал плечами Макси, окончательно запутавшись в её объяснениях. – Только я не слишком хорошо понимаю, куда мы должны его забрать. И зачем. Ведь ты имеешь в виду... если я правильно тебя понял... что мы должны его куда-то забрать?
– Не куда-то, а с собой, Макси, – начала сердиться за его недогадливость Кристина; топнув ногой, она упёрла руки в бока и смотрела на него из-под грозно сдвинутых бровей. – Мы должны взять его с собой, к деду, и оставить там.
– Он что, просился с нами? – наконец начав кое-что понимать, хитро прищурился мальчик.
– А ему и проситься не надо, – огрызнулась собеседница, окончательно теряя терпение и прилагая массу усилий, чтобы не выйти – или, скорее, не выскочить из себя. – Его мнения вообще никто не спрашивает!
– Вот как? Мы должны взять его с собой за реку, оставить у старика... зачем, кстати? В гости? Или он там жить станет?
– Жить, конечно! Ещё не хватало собак с собой по гостям водить!
– Значит, он останется у деда жить... а чего ради?
– Ну, ему же нужна собака! Вот и приведём!
– А почему бы бездомную не найти и не пристроить?
– Бездомные нам не мешаются, пойми! А эта – мешается! И очень сильно мешается! Со всех сторон мешается! Вот подумай сам: он уже сейчас голос подаёт, и какой голос! Ты слышал его басище? Он начинает лаять, стоит только к ним на забор встать да в огород переглянуть! Что будет на следующее лето? Он же вымахает в здоровенного пса – тогда ни к вишне, ни к помидорам-огурцам у них не подберёшься...
– Какой смысл? Сведём за реку этого – они другого возьмут! Зря ты горячишься! Мало ли собак на свете? Если уж они задумали собаку завести – то и заведут, а пропадёт собака – возьмут вместо неё другую... проблем-то! Все так поступают!
– Может, и не возьмут. А возьмут – мы и того сведём! Нам собаки в их дворе совершенно ни к чему!
– Кристи, ты говоришь абсолютную ерунду, – поморщилась Илинда; она давно уже подошла к ним и молча стояла рядом, слушая их перебранку. – Я устала с тобой спорить по этому поводу. Пусть собака живёт там, куда её взяли.
– Собака будет жить там, куда я её отведу! – Кристи решительно развязала поясок своего платья и прикинула его длину. – Коротковат ремешок... – пробормотала она со вздохом, досадливо сплюнула под ноги Макси и отвернулась от него; на Илинду она тоже больше не смотрела, не обращала на неё никакого внимания, разобидевшись на них обоих. – Ну да ничего, сойдёт. Конечно, было бы гораздо удобнее, если бы ты, Илли, одолжила мне свой пояс, чтобы из двух коротких я могла сделать один длинный... но я не стану тебя об этом просить. Всё равно откажешь. Пусть щенок мучается на коротком поводке... деваться некуда. Я всё равно его поймаю, привяжу за ошейник – как здорово, что он с ошейником бегает! И отведу на новое место жительства. Там его никто никогда не отыщет. Пока он маленький... пока с ним можно без труда справиться... пока он позволяет себя гладить, когда по нашему двору бегает... Иначе вырастет – не подступишься к нему. Он сейчас возле оврага круги нарезает. Пойду ловить. А вы можете отправляться без меня, коли совесть позволит. Я и без вас дорогу найду. Мы с Федотом без труда дорогу отыщем!
– Федот? – переспросил Макси. – Его же, вроде, Феоктистом зовут...
– Звали! – важно поправила Кристина, надменно обернувшись через плечо. – С этой минуты и на всю оставшуюся жизнь он – Федот!
– Постой, – вдруг воскликнула Илинда, видя, что она нипочём не отступит от задуманного, и, глубоко вздохнув, протянула ей свой пояс. Кристи расцвела счастливой улыбкой, тотчас выхватила из её рук поясок и в мгновение ока связала оба пояса узлом. Подёргав за концы и убедившись, что поводок получился отменно крепкий, она довольно засмеялась и побежала обратно к оврагу, крикнув:
– Догоняйте!
Она не сомневалась, что ребята побегут за ней и, что бы там ни говорили, помогут ей поймать соседского щенка. И свести его к Митрофану помогут.
– Кристи, а может, мы оставим его в покое? – вновь заколебавшись, спросила Илинда, наблюдая, как Кристи, ласково поглаживая по короткой рыжей шерсти щенка, который, вывалив язык, доверчиво заглядывал ей в глаза, ловко просунула ему под ошейник краешек пояска, подтянула и быстро завязала на два узелка, чтобы не развязался случайно.
– Ничуть не бывало! – почёсывая щенка под толстой шеей, Кристина счастливо вскочила, засмеялась и воскликнула, обращаясь к нему: – А теперь, Федот, мы с тобой отправимся к дедушке! Он, знаешь, какой? Дедушка у нас замечательный! Тебе у него так весело будет жить! А мы тебя навещать станем! Ты знаешь, какие у деда коты? В два раза толще тебя! Целых пять рыжих котов! Будет кого погонять, когда подрастёшь... А теперь... пойдём, пойдём, дорогой, пока тебя не хватились...
С тревогой оглядываясь на аккуратный соседский плетень, который хорошо просматривался со стороны оврага, она потянула собаку за собой, торопясь скорее отойти подальше от плетня, оставить его далеко позади. К счастью, плетень простирался всего лишь на несколько десятков футов, он быстро закончился, и там, где в землю был воткнут его последний прут, потянулась высокая приютская ограда, отделявшая сад от степного раздолья и отбрасывавшая широкую полосу густой прохлады. Только оказавшись, так сказать, на своей территории, девочка позволила себе немного расслабиться и перестала оглядываться на соседский огород, который полускрыли высокие заросли чертополоха и репейника, густо разросшиеся у самого основания замшелых серых камней приютской ограды.
Щенок обрадованно бежал за ней, время от времени останавливаясь и задорно тявкая на неё молодым и здоровым басом. Макси и Илинда, которые всё ещё никак не могли решить, попробовать ли снова отговорить свою подругу от задуманного ею безрассудного шага или начать помогать ей, переглянулись. Но Кристина решительно шла всё вперёд и вперёд, и им не оставалось ничего другого, как последовать за нею, что они и сделали, ускоряя и ускоряя шаги, чтобы не отстать и не потерять её из виду.
Завидев впереди высокие заросли колосистого метельника, Кристина пригнулась и нырнула в травы. Щенок весело бежал впереди, переваливаясь на коротких кривых лапках. И лапы его, и шею, которой, можно сказать, и не было вовсе, покрывали пушистые складки, создававшие впечатление, будто шубка, которую он носил, была сшита на вырост. Казалось, его забавляла весёлая гонка, затеянная ребятами. Он давно порывался побегать на воле, да ему было боязно уходить далеко от знакомого плетня. А тут – такое неожиданное везение – ребята, которых он частенько встречал в приютском дворе, взяли его с собой поиграть! С ними и до речки не страшно добежать!
Через речку щенка переносил Макси. Щенок вдруг испугался, стал повизгивать, норовил вырваться из рук, но мальчик держал его крепко и успокаивающе почёсывал за ухом. На противоположном берегу Макси спустил его с рук и передал поводок Кристине. Щенок испуганно косился на воду, подбегал к самой кромке, увязая лапами в сыром песке, рычал и тявкал на сверкающую, покрытую рябью, поверхность воды. Кристина вынула из-за пазухи припасённую к случаю корочку хлеба и протянула щенку, но тот, понюхав хлеб, с пренебрежением фыркнул, отвернулся и не стал есть.
– О, видать, не хлебом кормили! – воскликнула девочка, беря в руки поводок и уговаривая новоявленного Федота продолжить путь. Щенок упирался, поскуливал, с тревогой озирался по сторонам своими большими и круглыми, словно две новенькие монеты, карими глазами; ему уже не особо хотелось бежать куда глаза глядят в поисках приключений, но Кристи взяла его на руки и принялась бормотать ласковые слова, поглаживать и чесать под шеей, и он успокоился и лизнул её прямо в нос своим влажным шершавым языком.
Макси взвалил на плечо мешок с ранетками, про которые чуть было не забыл в поднявшейся суматохе, и они отправились дальше.
Дед встретил их, как всегда, с радостью. Федота ему представили как прибившегося к приюту щенка, который, очевидно, потерялся, так как прижился в приютском дворе и никуда оттуда не уходил, и он так понравился деду, что даже у Макси и Илинды пропали последние угрызения совести, мучившие их всю дорогу – им было тягостно оттого, что они помогают Кристине совершить это своего рода преступление, ведь поступать так подло они, конечно, не имеют никакого права. Теперь же их мысли приняли совершенно другое направление. Если что-то способно было доставить старику столь искреннюю радость, то они готовы были без зазрения совести преступить любые законы, только б ему эту радость доставить.
Кристина смотрела на каждого из них победным, торжествующим взглядом, словно спрашивавшим: «Ну что, и кто был прав?»
Митрофан определил щенка в дом до той поры, как купит ему цепочку.
– Цепи-то у меня нет, – сокрушался он. – А без цепи во двор пустить – так ведь убежит. У меня забор плохонький, запросто под него подлезет – и был таков! Нет, пусть дома пока поживёт.
Пять огромных толстых котов, завидев нового жильца, который первым делом сунул нос в их миску, мигом вскочили на печь и, свесив оттуда пушистые морды, время от времени угрожающе обнажая острые белые зубы и шипя, принялись наблюдать за ним, не спуская с него горящих глаз. Они никогда в жизни не видали ни одной собаки, но проснувшийся инстинкт безошибочно велел им держаться от этого четвероногого подальше.
– А я, признаться, давно собаку хотел завести! – восхищался новым приобретением старик, присаживаясь на лавку и глядя, как деловито бегает по дому красавец щенок, обнюхивая углы и время от времени чихая, когда в нос ему попадала кошачья шерсть, от которой старик никак не мог избавиться, сколько ни мёл полы. – Ты глянь-ка! – восхищался дед. – Будто всегда тут был!
Кристи налила ему в кошачью миску молока, и щенок принялся жадно лакать, разбрызгивая молоко и переступая с одной толстой лапы на другую. Коты на печи, завидев такое безобразие, переполошились. Один, самый толстый, спрыгнул было и подступил к своей миске, выгнув спину дугой, но щенок оглянулся и так сердито на него рыкнул, отгоняя, что кот в мгновение ока вспрыгнул обратно, распушив хвост как еловую шишку и оскалив пасть.
Ребята и старик схватились за бока от смеха.
– Ой, спасибо! – просмеявшись, отерев проступившие на глазах слёзы, проговорил дед. – Удружили так удружили, ребятки! Вот уж когда в моём домике будет так весело, как мне и не снилось... Спасибо!
Обратно они отправились только с наступлением темноты.
Полив огород, натаскав в бочку воды, чтоб было чем лошадей да корову поить, почистив конюшню и коровник, вдоволь накатавшись верхом, наевшись борща с ржаным хлебом, напившись чаю с вареньем, они посидели ещё какое-то время, наблюдая за вознёй, время от время поднимавшейся возле кошачьей миски – щенок, набив брюхо, улёгся возле неё, видимо, посчитав её своей непререкаемой собственностью, и стоило одному из котов осмелиться спрыгнуть с печки и подобраться поближе, как он с рычаньем загонял наглеца обратно на печь, облаивал снизу, задрав толстую морду, и возвращался обратно.
Митрофан, как всегда, надавал им с собой и картошки, и огурцов, и всего, что на грядках росло. Помимо прочего положил две ковриги белого хлеба, банку варенья и пастилу – он сам варил её из яблок, которые ему приносили с дач ребята. Хотел было молока налить в банку, да Макси отказался, сказал, что до завтра прокиснет, а сегодня они и так наелись до отвала. Митрофан завернул в узелок все оставшиеся лепёшки, которые он испёк к чаю, пока ребята возились на огороде, и уложил сверху в мешок, из которого вытряхнули ранетки, набив его овощами.
– Вот, – с облегчением вздохнул старик, торопливо оглядывая полки с продуктами и выискивая, что бы ещё сунуть в мешок своим помощникам; на глаза ему попалась большая краюха чёрного хлеба, прикрытая стареньким полотенцем, он ухватил и её. – Вот и хорошо. Хоть что-то вам дать... Всё душа у меня поспокойнее за вас станет. Всё будет что перекусить. Не люблю, когда вас долго нет. Я тогда и за стол сесть не могу – всё чудится, что вы там голодные, а у меня – стол ломится... Я тогда и кусочка проглотить не могу. За вас переживаю.
– Не переживай, дед, – серьёзно посмотрел на него Макси. – Мы не пропадём! Это я тебе обещаю! И голодными мы редко сидим. Летом земля сама кормит, было б только желание прокормиться. А за продукты – спасибо. И за ужин – тоже. Хорошо ты нас привечаешь... мы всегда рады бежать сюда...
– Так ведь помощники вы мои, нету других-то!
– Помогать сам бог велел. Отчего ж не помочь, коли это в наших силах? Ну, бывай, дед! Мы к тебе завтра придём! Идём, проводишь нас!
И Митрофан, взяв фонарь с выбитым стеклом, отправился посветить ребятам, спускавшимся с крыльца, да запереть за ними дверь.

Айлена и Аспин появились в приюте почти одновременно.
В одно ясное августовское утро в комнату номер двенадцать внесли ещё одну кровать и поставили её у стены, напротив кровати Кристины.
– Жили вчетвером – будете жить впятером, – пропыхтела та же нянечка, когда-то приведшая к ним Кристину, и на пороге появилась тоненькая девочка с копной коротких светлых кудрей, едва достигающих плеч. Одета она была в лёгкую клетчатую рубашку с закатанными до локтя рукавами, и старенькие голубые джинсы, потёртые на коленях. Её серые глаза смотрели вокруг с неподдельным интересом; с лица не сходила улыбка. Она была примерно одного возраста с девочками, вместе с которыми её решили поселить.
Пройдясь по комнате спокойно и деловито, она взглянула на одну девочку, потом на другую, легко улыбнулась им и поздоровалась, задорно тряхнув головой.
– Меня зовут Айлена. Айлена Рощини.
Она с интересом оглядывалась по сторонам и находилась в странно приподнятом настроении. Илинда и Кристи тайком переглянулись, не понимая, отчего новенькая словно бы даже довольна тем, что оказалась в сиротском приюте. Обычно, впервые попадая в приют, дети по крайней мере расстроены и огорчены, а зачастую и попросту несчастны. Ведь просто так в приют не попадают. Обычно в семье случается какое-то несчастье, в результате которого ребёнок остаётся без попечения взрослых, и потому его отдают в приют. Как правило, дети сильно переживают по этому поводу и первое время обычно сторонятся всех и каждого, замыкаются в себе... К тому же, внезапная перемена обстановки является серьёзным стрессом, нелёгким испытанием, к которому ещё нужно привыкнуть, притерпеться.
Эта же девочка словно была даже рада, оказавшись здесь. Она села на свою кровать, подпрыгнула на ней пару раз, пробуя пружины, и довольно произнесла:
– Замечательная кровать! Обожаю пружинные кровати! На них так уютно спать... Лежишь, словно в гамаке.
Её серые глаза внимательнее обежали комнату, и впервые она неодобрительно нахмурилась.
– Н-да... обстановочка у вас тут, конечно, не очень... – со вздохом проговорила она, покачав головой. – Ну да ничего. Хорошенького понемножку. Куда мне сложить свои вещи?
Кристи подвела её к шкафу. В шкафу имелось шесть полок, из которых заняты были только четыре. У каждой воспитанницы была своя полка, на которую они складывали принадлежавшую им одежду. Одежды было немного, и полки были заполнены едва ли до половины. За исключением верхней, пестревшей самыми яркими красками и так плотно забитой тесно прилегающими друг к другу стопками одежды, что, казалось, втиснуть туда ещё пару кофточек оказалось бы попросту невозможно. Две нижних полки были пусты и темнели своим пыльным нутром, подобно двум пещерам.
– Выбирай любую из оставшихся, – великодушно разрешила Кристина, наблюдая, как новенькая принялась деловито расстёгивать молнию на небольшой сумке, которую принесла с собой. Ей очень хотелось спросить, чего это она так веселится, попав в сиротский приют, но она никак не могла заставить себя это сделать, прекрасно понимая, что было бы полной бестактностью задавать такие вопросы человеку, с которым она практически не была знакома. Ей припомнилось собственное здесь появление несколько долгих лет назад, и допрос, учинённый ей Мишель... и в очередной раз сердце её возмущённо стукнуло в груди, заставив щёки вспыхнуть. Нельзя, нельзя вести себя так, как вела себя Мишель! И она ни за какие коврижки не станет уподобляться существу, которое возненавидела с первого взгляда, с первого произнесённого этим существом слова!
– Так вы жили здесь вчетвером? – спросила Айлена, быстро протерев нижнюю полку носовым платком и принимаясь складывать на неё свои вещи.
Илинда не спешила отвечать на расспросы незнакомки, предоставив Кристине общаться с ней – у Кристи это выходило гораздо лучше, чем вышло бы у неё. И Кристина не замедлила с ответом.
– Сейчас нас трое: я, Илинда и Юли. Но скоро приедет наша наулучшайшая и наидостойнейшая. Вон там в углу, за шикарными занавесками, её кровать, – на полном серьёзе сообщила Кристина, чопорно поджав губы.
– Кто-кто? – не поняла новенькая, недоумённо взглянув сначала на серебристые занавески, за которыми смутно угадывались очертания кровати, затем переведя взгляд на свою собеседницу.
– Сама Лоретта Мишель! – сделав страшные глаза, прошептала Кристина. – И горе тебе, коли посмеешь ей слово худое молвить! Много несчастий на свою голову навлечёшь и света белого не взвидишь!
Илинда не удержалась от смеха. Кристина мгновенно обернулась в её сторону и, указав на неё пальцем, громким голосом воскликнула:
– Она, она, презреннейшая и ничтожнейшая из смертных, дерзнула встать на дороге блистательной... и теперь её ожидает кара суровая! Вот вернётся наша Мишель – и запрут тебя, Илинда, в чулан под лестницу!
Илинда засмеялась ещё громче. Айлена непонимающе переводила взгляд с одной на другую, пока Илинда не махнула ей рукой.
– Не обращай внимания, – еле выдавила она, отирая проступившие на глазах слёзы. – Просто у нас здесь междоусобная война. Сейчас вынужденное перемирие в связи с отсутствием предводителя стороны, которая обычно одерживает победы, а мы с Кристи представляем, так сказать, оппозицию... Если ты будешь держаться нейтралитета, то, возможно, тебе удастся остаться в живых.
– Что, ваша Мишель так страшна? – насмешливо осведомилась Айлена, сложив последнюю юбку. Закрыв замок на опустевшей сумке, она тщательно сложила её, свернула в несколько раз и положила на свою полку, позади одежды, за стопками которой осталось довольно много пустого места. Потом встала, прикрыла скрипучую дверцу шкафа, подошла к роскошному зеркалу, висевшему на стене у двери, и стала поправлять причёску.
– Страшна? – усмехнулась Кристина, сощурившись и насмешливо поглядывая на неё. – Ну, как тебе сказать... Не особенно. Но вот сейчас ты совершаешь недозволенное деяние: это зеркало – её личная собственность, и никто не имеет права смотреться в него без её особого позволения. Даже Юли, а уж у неё привилегий побольше нашего.
– Сама по себе Мишель не представляет для нас особой опасности, – произнесла Илинда, перестав смеяться и серьёзно взглянув на новенькую. – Но на её стороне сила. В лице самой директрисы. И кто посмеет пойти против Мишель – тот идёт против мачехи Анны. А она церемониться не любит. Идти против неё – уже преступление.
– Мачеха Анна? Откуда такое прозвище?
– Долгая история... Была у нас когда-то другая директриса, и звали её мама Анна. Потом... потом явилась эта. Тоже Анна. Но полная ей противоположность. Вот и окрестили мы её мачехой. Мачехой Анной.
Пренебрегая полученными предостережениями, Айлена покрутилась перед зеркалом, потом неторопливо прошествовала в угол Мишель, небрежно откинула затканную серебряными узорами занавеску и заглянула внутрь.
– Кровать как кровать, – презрительно фыркнула она, – ничего особенного. Правда, одеяло гораздо качественнее и красивее остальных. И покрывало с кистями. Да и подушка, видно, мягчайшая, не то что ваши... блины.
– И у нас блины, и тебе блин дали, – Кристи указала глазами на тощую подушку в серой наволочке, лежавшую на кровати Айлены.
– Неприятно, конечно, но я переживу, – протянула Айлена, с презрением выпустив из рук шитую узорами ткань и тщательно отряхивая ладони.
Илинда заметила, что Юли, сидевшая на своей кровати и листавшая какой-то учебник, перестала шуршать страницами и вся обратилась в зрение и слух. Она отложила книгу на колени и буквально впитывала каждое произносимое в комнате слово, ловила и запечатлевала в памяти каждый жест своих соседок. «Ну, теперь в лучшем виде изложит всё Мишель, когда та завтра или послезавтра соизволит вернуться в родные пенаты, – подумала она, хмуря брови. – И за сегодняшние откровения попадёт всем нам, включая и эту новенькую».
Она подозвала Кристину и шепнула ей на ухо, кивнув на Юли:
– Смотри, без тетради конспектирует. Не приняли мы её во внимание... а зря. Лучше перейти на другую тему.
Но Кристи не стала ходить вокруг да около. Она подошла к Юли и напрямую заявила ей:
– Выслушиваешь? Много разнюхала? Можешь рассказать своей госпоже всё, что услышала! Она и без тебя прекрасно знает наше к ней отношение, ничего нового тебе не удастся ей сообщить.
Юли торопливо опустила голову, сжалась в комок, стараясь казаться как можно неприметнее, и, ничего не ответив ей, низко склонилась к своей книжке. Кристина презрительно дёрнула плечом и отошла от неё.
Айлена с блаженной улыбкой растянулась на своей кровати, закинула руки за голову и закрыла глаза. На какое-то время все разговоры смолкли, и стало слышно, как бьются о стекло налетевшие в комнату мухи.
– Как хорошо... – проговорила наконец новенькая, удобнее устраивая под головой плоскую подушку и принимаясь раскачиваться на кровати; от старого матраса, которым застелили её кровать, пошла пыль, и ей пришлось прекратить своё занятие.
– Вот ведь... – пробормотала она. – Не могли, что ли, выбить его хорошенько, прежде чем стелить...
– Извини за бестактность... – набравшись наглости, произнесла Кристина, заметив, что Айлена снова улыбается, и не просто улыбается – лучится улыбкой. – Я всё хочу спросить... и никак не осмеливаюсь. Ты чего радуешься-то?
– В смысле? – не поняла та сути вопроса.
– Ты попала в сиротский приют, – осторожно подбирая слова, боясь невольно обидеть новую соседку, продолжила свою мысль Кристина. – А улыбаешься так, словно тебя поселили в королевском дворце! Ты рада оказаться в подобном месте? Неужто и впрямь рада?.. Вот что никак не укладывается у меня в голове!
– Ах, это... – Айлена задумчиво смотрела на неё в течение какого-то времени, затем вздохнула и неторопливо села на кровати, свесив ноги и прислонившись спиной к обшарпанной стене. – Понимаешь... я сама хотела попасть в приют... это было моё личное решение, и... мне кажется, я поступила правильно.
Обе – и Илинда, и Кристина в крайнем изумлении уставились на неё.
– Как это – твоё личное решение? – непонимающе спросила Илинда, против воли уронив книжку на колени и совершенно этого не заметив. – Ты хочешь сказать...
– Да, я хочу сказать, что я сама попросилась в приют, – тихо ответила девочка, поудобнее усаживаясь на кровати и принимаясь тщательно взбивать свою подушку, глядя на неё с таким вниманием и сосредоточением, будто самым главным смыслом в её жизни вдруг оказалось взбить её как можно пышнее и выше. – Что, не верите мне? Что, так не бывает? Бывает. Бывает и так. Понимаете... С десяти лет я жила со своей тётей в Оинбурге. И жили мы замечательно... Но полгода назад она вышла замуж. Мы переехали в Кентау. Купили дом... Но я поняла, что её муж не желает, чтобы я жила с ними. Я заметила, что его начинает трясти от ярости, когда она покупает мне новое платье или ботинки... Я заметила, каким ненавидящим взглядом провожает он каждый кусок, который я брала с тарелки, когда все мы садились за стол... Поначалу он молчал. Потом стал высказывать Светлане своё недовольство. Потом... Потом они начали ссориться. Из-за меня. Из-за моего присутствия в доме. Я пару раз подслушала у двери... он возмущался, что я живу с ними. Светлана злилась, говорила, что никогда не выгонит меня из дома ему в угоду... плакала. Умоляла его оставить всё как есть. Я знаю, что она очень любит меня, и никогда бы не отказалась от меня... Но он сказал ей однажды, что уйдёт. Если я останусь. Если она выбирает меня. А его она любит ничуть не меньше, чем меня. Я слышала всё, я слышала их разговор от слова до слова, хотя они не знали, что я подслушиваю. Я поняла, что он уйдёт, потому что она не осмелится выставить меня. Он уйдёт, и она будет несчастна, потому что никогда не простит мне его ухода... несмотря на то, что я... И я решила. Я приняла единственное правильное решение. Что мне следует уйти в приют. В конце концов, Светлане нужно устраивать свою жизнь, а мне она и так дала слишком много... Ведь я вырасту и уеду, я непременно уеду обратно в город, я не смогу жить в Кентау, а она останется одна... Я обдумала всё, как следует, и однажды утром заявила ей об этом. Она протестовала, она не хотела меня отпускать... Она грозилась лучше вышвырнуть из дома Мартина... И смирилась лишь тогда, когда я сказала, что, закончив школу, уеду, потому что в Кентау я не смогу найти применение своим способностям, не смогу достичь того, что мне необходимо, что здесь у меня попросту нет будущего – не оставаться же ей из-за меня одинокой. Так я оказалась в Кентайском приюте. И, мне кажется, я поступила правильно. Она любит своего Мартина... да и не такой уж он плохой человек... к ней-то он относится очень даже неплохо... а кому понравится чужой ребёнок в доме?
– А по-моему, он просто подлец, – сквозь зубы процедила Кристина, невольно сжав кулаки; услышанная история настолько поразила её, что жаркая волна гнева поднялась в её сердце, подступила к горлу, грозя задушить её. – И ничуть он твою Светлану не любит, раз не захотел, чтобы ты жила с ними. Ты же ей не чужая. Он должен был бы это понимать!
На мгновение в серых глазах Айлены промелькнуло нечто... и Кристина поняла, что на самом деле новенькая считает точно так же. И осеклась. Потому что поняла и истинную причину её благородного поступка. Айлена и впрямь должна уйти в сторону, чтобы дать своей тётке шанс попробовать устроить свою жизнь, а уж получится у той или нет, теперь зависело только от неё самой.

В тот же вечер вернулась в приют Мишель.
Остановилась на пороге и вместо приветствия уставилась на пятую кровать и сидевшую на ней новую воспитанницу.
– Нич-чего себе! – негромко воскликнула она, присвистнув от удивления, и тотчас брови её грозно сошлись на переносице.
Она швырнула в угол свою сумку и, уперев руки в бока, с вызовом обратилась к Айлене:
– А ты кто такая? И что ты здесь делаешь?
Та невозмутимо назвала своё имя и, насмешливо прищурив свои серые глаза, и преувеличенно вежливо заявила, что она с сегодняшнего дня будет жить с ними. Мишель сердито нахмурилась и вся затрепетала от охватившего её негодования:
– И кто посмел привести тебя в эту комнату?! Поразительная наглость! Кому взбрело в голову привести тебя именно сюда?! Что, в других комнатах места не нашлось? Неужели нас было здесь мало? Ещё одну подселили! Ничего себе! Завтра же пойду к мадам Веронцо и всё ей расскажу. Пусть разберётся, что за наглость такая...
Ни на кого не глядя, она переоделась и, кликнув Юли, вышла. Кристина засмеялась и шёпотом обратилась к Илинде:
– Ну что, не видать нам ракушек... правда?
Та согласно тряхнула головой.
– Не видать. Что поделаешь?
Айлена задумчиво смотрела вслед Мишель.
– Что это было? – наконец спросила она.
– То самое! – значительно усмехнулась Кристина, подняв вверх палец. – Завтра нам всем будет жарко! Юли пошла докладывать. Видели, девочки, какое выражение появилось на её лице, когда она прошмыгнула вслед за своей хозяйкой к двери? Будто не терпелось ей начать отчёт за истекший месяц! Всё в мельчайших деталях опишет, а что забыла – то додумает.
– А мне без разницы, – зевнула Илинда, равнодушно глянув за окно. – Я с удовольствием посижу в чулане... по крайней мере, ещё с неделю буду избавлена от необходимости видеть её премилое личико.
– А вот упрусь и не уйду отсюда! – вдруг решительно топнула ногой Айлена и сдвинула светлые брови. – Меня поселили в эту комнату – в этой комнате я и стану жить! Почему я должна ей уступать? Почему я должна перебраться в другое место?! На каком таком основании? Только потому, что она так желает?! Кто она такая? Почему её мнение должно быть для меня непререкаемым законом?
– Ещё одна! – насмешливо фыркнула Кристина. – Героиня! Ну, попробуй! Вдруг да получится!
– А по-моему, пора в столовую, – перебила их Илинда. – Что зря спорить... как само решится, так и будет. И... не забывай, Айлена, что с Мишель было бы легко справиться... не стой за ней мачеха Анна.
– А мне плевать! Хоть сам папа римский!
– Плевать будешь потом, когда проживёшь здесь с полгода.
За ужином Мишель так прожигающе смотрела на Илинду, что та поняла: о спектакле ей уже всё известно. И значит, нужно готовиться к худшему. Что ж, к худшему она приготовилась давно, приготовилась в тот далёкий миг, когда приняла решение любой ценой заполучить роль Аменды, которой так неосмотрительно пренебрегла Мишель. От которой она так глупо отказалась. Впрочем, Мишель ни от какой роли не отказывалась. Она просто уехала, махнув рукой на спектакль и думать не думая, что станется без неё с постановкой. Скорее всего, здесь не обошлось без влияния мачехи Анны, жутко ненавидевшей школьный театр и всё, с ним связанное.
Панчо и Юли довольно переглядывались, предвкушая готовую вот-вот разразиться грозу. Илинда флегматично допила свой чай, отнесла посуду и вышла в коридор, поджидая своих подруг и Макси, которые замешкались у мойки.
Из столовой в тот же миг вышла Мишель и остановилась у неё за спиной, подойдя так близко, что её горячее дыхание обожгло ей шею. Илинда оглянулась и, увидав позади себя Мишель, отступила на несколько шагов в сторону, не желая стоять с нею рядом, но, тем не менее, не опустила глаз под её злобным, мстительным, возмущённым взглядом. Она прекрасно понимала, что сейчас состоится очень неприятный разговор... но он должен был состояться рано или поздно, тут уж ничего не поделаешь. И пытаться оттянуть его, отсрочить или вовсе избежать – проще к солнечному лучу привязать верёвочку, чтобы иметь возможность при желании потянуть за неё и выкатить солнце на небосвод среди ночи... Впрочем, Илинда прекрасно понимала неизбежность надвигающегося события, понимала она и то, какие суровые последствия будут они иметь для неё... Это её нисколько не страшило. Лишь заставило сердце биться немного сильнее обычного.
Она приготовилась к наказанию в тот самый миг, как ей пришла в голову идея совершить преступление. И вот – преступление совершено... пришло время расплаты. Ну что ж, платить так платить... и лучше платить за то, что ты действительно получил в полном объёме, чем за то, к чему не имеешь ни малейшего отношения.
– Нужно поговорить, – пылая от гнева, заявила Мишель, не сводя с собеседницы пристального, ненавидящего, жгучего взгляда.
Её глаза, такие знакомые и вместе с тем чужие теперь, по прошествии долгих лет, наполненных враждой и взаимной неприязнью, глаза, цвет которых обычно напоминал цвет просвечивающей сквозь осеннюю воду упавшей на дно реки желтовато-коричневой листвы, потемнели так сильно, что казались совершенно чёрными. Длинные тёмные ресницы, подрагивали, словно готовые сорваться с тетивы стрелы; они то смыкались, прикрывая эти незнакомые теперь глаза, то распахивались во всю ширь, будто отбрасываемые силою взгляда, прорывавшегося сквозь них подобно сквозным молниям.
Мишель едва удерживала себя на одном месте.
– Ну, говори. Я к твоим услугам, – сохраняя полное самообладание, Илинда слегка пожала плечами и продолжала в упор смотреть на неё.
Она не собиралась смущаться. Она не собиралась униженно оправдываться и искать оправдания своим поступкам. Она сделала то, что сделала и не считала себя обязанной отчитываться за совершённое. Она всего лишь пошла и получила свой кусок от общего пирога... в конце концов, она имела на этот пирог равные с Мишель права.
– Как ты посмела присвоить себе моё? – возвысив голос, продолжала допрос Мишель. Илинда не отвела от неё взгляда, не опустила глаз; казалось, она с каждой минутой преисполняется всё большим и большим спокойствием, отражавшимся в каждой чёрточке её лица.
– Твоё – что? – негромко спросила она, желая уточнить заданный ей вопрос, на который ей требовалось ответить.
– Мою роль. Ты украла мою роль!
– Если помнишь, ты эту роль бросила на полдороге. Да, ты согласилась сыграть роль Аменды в постановке, которую в очередной раз задумала госпожа Полетт. Она снова доверила тебе главную роль. А ты её подвела. Ты посчитала, что имеешь полное право поступать безответственно и эгоистично, не думая о других, пренебрегая взятыми на себя обязанностями... и вот результат. Ты прекрасно знала, что скоро спектакль, и уехала, не поставив в известность Полетт и ни о чём не договорившись с ней. Я всего лишь подобрала то, что ты бросила за ненадобностью. Или не так?
– А кто позволил тебе подбирать?! – возмущению Мишель не было предела; её затрясло, когда до её сознания дошёл спокойный, беззастенчиво-наглый ответ Илинды. К тому же, в только что прозвучавших словах отразилось столько правды о ней самой, что правда эта невольно зацепила, покоробила её, вызвав ещё большее раздражение.
– А кто запретил?
– Вот ты как заговорила! Смотри-ка, и не боишься!
– Разве я когда-нибудь тебя боялась? Кто ты такая, чтобы я боялась тебя? Ты такой же человек, как и я: две руки, две ноги, голова. Ты ничем не лучше меня. Ты точно так же живёшь: дышишь, ешь, пьёшь. Точно так же ты огорчаешься и радуешься. Ты точно так же умрёшь, как умру я, и те же черви, что будут жрать меня, сожрут и тебя. Чем ты лучше меня?
– Завтра узнаешь! Чем я лучше! – свистящим шёпотом прошипела ей в лицо Мишель и резко развернулась, намереваясь уйти. Илинда тихим и ровным голосом произнесла, глядя ей в спину:
– Ты бесишься, что Полетт сравняла мои таланты и твои. Ты бесишься, что я выступила ничуть не хуже, чем выступала ты. Ты бесишься, что кто-то, а тем более ненавистная Илинда Илини, которую, как бы ты ни старалась, тебе всё же не удалось удержать под каблучком, а тем более этим самым каблучком раздавить, завтра может переплюнуть тебя и задвинуть в свою тень... Выступи я неудачно, провались я – и ты была бы счастлива. И тебе не было бы дела до того, обманом я заполучила эту роль или нет. Тебе не было бы никакого дела. Ты бы радовалась и торжествовала. Но я отнюдь не провалилась. Это тебя и взбесило. Это и не даёт тебе покоя. Ты желаешь, чтобы весь мир был у твоих ног – не будет этого никогда. Иногда приходится подвинуться, чтобы дать дорогу человеку, который достоин встать рядом, а то и впереди тебя. Ты не центр вселенной, ты никогда не была центром и никогда им не станешь. Мы все равны, Мишель. Даже если ты станешь до хрипоты утверждать обратное. Мы все равны перед богом и друг перед другом. Независимо от наших желаний и не-желаний. Мы все равны! Вот так!
Мишель выслушала её тираду молча, не оборачиваясь, застыв как вкопанная, выпрямив плечи и вскинув их так высоко и неестественно, словно ей в позвоночник, прямо между лопаток, упиралась железная палица, грозившая при малейшем движении пронзить её насквозь и лишить возможности двигаться на веки вечные. И лишь когда Илинда смолкла и перевела дыхание, Мишель медленно развернулась к ней. Её лицо было непроницаемо, плотно сжатые губы посерели от напряжения, глаза превратились в две узкие щёлки.
– Завтрашний день покажет, кто из нас кто, – едва слышно процедила она, выделяя каждое произносимое слово так чётко и ясно, словно то были её последние слова в жизни, и зашагала прочь, высоко вскинув голову.
На мгновение Илинде, смотревшей ей вслед, показалось странным, что она не видит на этой гордой голове короны, которая там, несомненно, присутствовала... Сколько ни присматривалась, она так и смогла обнаружить ни блеска драгоценных камней, ни золотого великолепия – ничего, что хотя бы отдалённо напоминало королевский венец. Ничего, кроме буйных медных кудрей, пышным облаком окутывавших шею и плечи Мишель, да поддерживающей их заколки с перламутровыми вставками, красовавшейся на затылке. Голова как голова. Как множество других голов.
Королевской короны не было и в помине. Было только королевское величие. Совершенно непонятно, откуда оно взялось без короны!
– Когда же старуха решится удочерить эту подлую змею, – раздался сзади голос подошедшей Кристины, – и увезёт её отсюда! Какое это было бы счастье!
Все четверть часа, что продолжался смертельный словесный поединок её подруги и Мишель, так нексати вернувшейся в родные стены, она стояла в дверях столовой, замерев на пороге, и вместе с Айленой молча наблюдала за развитием событий, готовая в любой момент прийти на помощь Илинде, возникни вдруг такая надобность, посмей только Мишель напасть на неё с кулаками. От Мишель вполне можно было ожидать именно такого поступка... но бог миловал. Не допустил до драки.
– И не надейся, – пробормотала Илинда, продолжая смотреть в ту сторону, куда ушла Мишель, хотя она уже давно скрылась за поворотом и в опустевшем коридоре не было, кроме них, ни души.
– Ты что, считаешь, что это уже невозможно?
Унылый вздох вырвался из груди Кристины. За прошедшие годы она научилась желать удочерения Мишель ничуть не менее сильно, чем сама Мишель. Если б мачеха Анна увезла от них это проклятое создание – причину всех их несчастий, вот было бы счастье! Пожалуй, эта мечта стала самой большой мечтой в её жизни. Мечтой, которая упорно отказывалась осуществляться.
– У Веронцо было в запасе много лет, чтобы сделать это. И раз до сих пор Мишель живёт в приюте, значит, что-то мешает мадам взять её в свой дом. Раз она не удочерила её в двенадцать лет, то вряд ли удочерит в шестнадцать.
Илинда вздохнула и наконец-то отвернулась, оторвав свой взгляд от поворота и взглянув на замерших рядом с ней двух девочек, поочерёдно задержав взгляд на каждой из них.
– Да, скорее всего, ты права, – удручённо вздохнула Кристи, и досадливо сплюнула вслед Мишель. – А ведь странно! Мачеха Анна относится к ней, как к дочери! Зимой, в морозы, Мишель живёт у неё неделями... Старуха поит, кормит и одевает её, покупает ей всё, что только угодно! Такой щедрости и вообразить нельзя, не будь у неё серьёзных намерений. Да и по выходным Веронцо частенько приглашает их с Юли в свой дом погостить... А в это лето даже отдыхать с собой взяла! Впервые за столько лет оформила отпуск, и только для того, чтобы свозить Мишель на море! Она же никогда раньше не брала отпусков... позволяла себе только выходные в субботу и в воскресенье... Признаться, я почему-то всегда думала, что в конце концов она заберёт отсюда своё сокровище... со дня на день ждала счастливого известия... ан нет! Что-то не срослось...
– Не нашего ума это дело! – прервала её размышления Илинда. – Смотри, какой тёплый вечер! Пойдёмте посидим на крыльце... если честно, совсем не хочется возвращаться в комнату.
Кристина развернулась и взялась за жестяную дужку, служившую дверной ручкой.
– Пойду кликну Макси, – сказала она.
– Он ещё в столовой? – спросила Илинда.
– Да. Разговаривает с Ганной. Кажется, она хотела попросить его помочь передвинуть раковину, в которой посуду моют. Надеюсь, он успел управиться со всеми поручениями... потому что мне недосуг ждать, когда он наработается за щедрое, рассыпчатое спасибо. А если не управился... что ж, я вытащу его оттуда за шиворот.
Четверть часа спустя они уже сидели на тихом заднем крыльце, наблюдая, как догорает на западном краю неба оранжево-красный закат, как медленно растекаются по небу длинные и туманные вечерние облака, как незримо слетают на притихшую, дремотную землю прохладные летние сумерки.
Айлена напросилась с ними, со смехом заявив, что не рискнёт одна возвратиться в комнату, куда сейчас направилась эта Горгона.
– Боюсь, не покусала бы она меня ненароком, пока вас не будет, – заявила она, чтобы не показаться им чересчур навязчивой.
Ребята не возражали. Весёлая, бесстрашная, полная городского задора и здравомыслия девочка словно внесла струю свежего воздуха в их маленький мирок, ограниченный стенами приюта и тесно сжатый словно железным обручем с приходом к власти мачехи Анны. Если раньше, во времена прежней директрисы, они привыкли пользоваться неограниченной свободой и жизнь им казалась сказкой, то сейчас их существование скорее напоминало кошмарный сон, от которого хотелось поскорее пробудиться... Если раньше они считали приют своим родным домом, то теперь он превратился для них в тюрьму, где малейшее неосторожное слово могло повлечь за собой серьёзное наказание, где брошенный искоса взгляд мог воспламенить бочку с порохом, где каждый косился в сторону соседа и искал, в чём бы донести на него...
Айлена принялась рассказывать, как жили они в столице. Рассказывала о своей школе, которую ей пришлось покинуть с переездом; о школьных друзьях, которым она время от времени писала письма; о просторной и светлой квартире, где они жили со Светланой, до появления в их жизни злосчастного Мартина. Который спутал все карты, переворошил их жизнь и перевернул привычный уклад вверх ногами, не прилагая к этому ни малейших усилий. Она не сказала о нём ни одного недоброго слова... и всё же, у каждого, кто слушал её рассказ, невольно возникло по отношению к нему очень нехорошее чувство, сродни отвращению.
– А ещё я занималась в балетной школе, – с глубоким сожалением проговорила Айлена, и впервые за проведённые в приюте полдня дыхание её взволнованно пресеклось, а на глаза навернулись слёзы, которые она принялась торопливо смаргивать, отвернувшись в сторону, опасаясь, как бы товарищи не заметили их. – И мы выступали. И все говорили, что мне ни в коем случае нельзя бросать... мне до сих пор трудно вспоминать об этом. Пожалуй, это самая большая моя потеря с переездом в Кентау. Мне кажется, об отсутствии возможности продолжать занятия я жалею больше, чем о продаже квартиры, которую очень любила... Но Мартину загорелось переехать сюда. Потому что он здесь родился и вырос и тут живут все его родственники. Это и перевесило. Это и решило исход дела. Светлане тоже не хотелось переезжать... но он поставил непререкаемое условие... и она не смогла перечить ему. Не стала настаивать на своём. Чтобы не потерять его. Что ж... это её полное право. Жаль только, что я вынуждена была последовать за ней. Здесь у меня нет никаких перспектив. Школа танцев! В Кентау ничего такого нет и быть не может. Понятное дело, окончив школу, я уеду в Оинбург, и снова займусь балетом, но... два года! Это немыслимо долгий срок... и я боюсь, что эти годы окажутся решающими... Это слишком большой перерыв! Удастся ли мне вернуться?..
– Ты можешь заниматься самостоятельно, – сказала вдруг Илинда, повернувшись к ней и стараясь поймать её ускользающий взгляд. – Спортивный зал у нас не запирается. Вечером можешь спокойно отправляться туда – и делай, что душе угодно! И не растеряешь навык. С выступлениями, конечно, придётся повременить... у нас и правда никаких условий... но, по крайней мере, ты сможешь тренироваться в любое время, когда только ни пожелаешь! Разве это плохо?
Айлена серьёзно посмотрела на неё, не веря собственным ушам. Какое-то время она сидела смирно, сложив руки на коленях, и такая неподвижность сковала её, что, казалось, слова Илинды невольно обратили её в статую. Только лёгкий ночной ветерок, пролетая над ними, едва заметно шевелил светлые кольца коротких волос, падавших ей на плечи. И вдруг лицо её просияло, невольные слёзы просохли.
– А ведь и правда... – прошептала она, раздумывая над словами Илинды. – Правда... это и в самом деле выход! Вот уж не подумала... как же я сама не догадалась?.. Чем я только думала, когда... И ведь какое простое решение неразрешимо-сложного вопроса... чудо какое-то! Спасибо тебе за совет, Илинда! Я непременно, непременно им воспользуюсь! Если, конечно, мне этого не запретят.
– Кто сможет тебе запретить?
– Ну, не знаю... Тут у вас такие непонятные порядки царят... Трудно будет в них разобраться, а тем более свыкнуться с ними.
– Танцевать-то тебе, пожалуй, не запретят, – включился в беседу Макси, задумчиво сидевший на перилах; во рту его торчала длинная травинка, которую он пережёвывал, и от этого голос казался слегка шепелявым, невнятным. – Что плохого в танцах? Самое главное – избегай столкновений с теми, от кого следует держаться подальше. Надеюсь, тебе не понадобится называть конкретные имена, ты успела увидеть и услышать достаточно, чтобы сделать верные выводы.
Айлена стремительно подняла голову и, вскинув на него глаза, заявила:
– Ну, это уж как получится. Что-то мне подсказывает, что вряд ли я смогу последовать твоему благоразумному совету. Самая большая моя беда заключается в неумении молчать там, где это необходимо. А переделать самого себя, переломить собственный характер не удалось ещё ни одному человеку на свете.
– Считаешь, что у тебя будут конфликты с Мишель? – осведомилась Кристина, с любопытством взглядывая на неё.
– Не сомневаюсь, – со вздохом кивнула Айлена. – И это меня не особо радует. Что ж, как получится... как бог пошлёт.
Они сидели дотемна, наслаждаясь последним теплом уходящего лета. Тихо слетели августовские сумерки, стало прохладно, но ребята не спешили расходиться по своим комнатам.
Вдруг в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги. Скрипнула дверь, и на крыльцо вышел недавно появившийся в приюте воспитатель – худощавый молодой человек среднего роста, черноглазый и черноволосый; было ему немногим больше двадцати четырёх лет, и непонятно, что заставило его пойти на такую неблагодарную работу здесь, в глуши, в то время как он спокойно мог бы найти что-то несравнимо лучшее в родном Оинбурге.
Быстро оглядев обернувшихся к нему ребят, он уже собрался было уйти, как вдруг увидел Макси и, обрадовавшись, обратился к нему:
– Макси, не видел ли кто из вас Степана?
– Опять убежал? – Макси торопливо поднялся, выплюнул через перила изжёванную травинку, которая уже не чаяла спастись, и встревожено посмотрел на Аспина. – Наверное, снова домой сбежал... вот чертёнок...
– Ты же прошлый раз его привёл... – Аспин с надеждой перебил его, стараясь говорить спокойно и ничем не выдавать владевшего его душой волнения. – Ты можешь мне подсказать, где он жил раньше? Наверняка, он снова пошёл к прежнему своему жилью...
– Пойдём, я провожу, здесь недалеко.
Макси торопливо сбежал с крыльца, Аспин последовал за ним, не медля ни секунды. Обернувшись к девочкам, Макси попросил:
– Илли, а вы бы на всякий случай прочесали сад? Вдруг ему взбрело на ум спрятаться где-нибудь в зарослях? Аспин, давно его нет?
– Час назад я уложил всех спать. Полчаса назад спохватился – нет одного. И когда он умудрился мимо меня прошмыгнуть, ума не приложу! Ведь я из комнаты весь вечер не выходил... правда, когда все уснули, я книжку достал... вот и зачитался, должно быть... идиот! Но я не мог и предположить, что не замечу, если вдруг кто-то проснётся... а он проснуться и успел, и сбежать... А может, он и не спал вовсе. Может, караулил меня, притворившись спящим... кто его знает!
Рассказывая на ходу свою историю, Аспин постучал в сторожку, попросил сторожа открыть им ворота и не закрывать до их возвращения, и они быстро направились вверх по тёмному переулку. Силантий накинул цепь на крюк, чтобы ворота не стучали, если поднимется ветер, и, повесив рядом открытый замок с торчащим в нём ключом, удалился к себе. Вернутся – просунут руку сквозь решётку и без труда сами закроют ворота.
– Что за Степан? – осведомилась Айлена, продираясь сквозь колючие кусты вслед за своими соседками, топот которых слышался на тёмной дорожке где-то впереди.
– Мальчишка. Он здесь только месяц, не привык ещё, – ответила Илинда, приостановившись, чтобы подождать не знакомую с местностью Айлену, которая ещё не успела освоиться с садовыми кущами и имела весьма скудное представление о направлении, в котором следует идти, чтобы не сбиться с дороги в кромешной темноте. – Ему пять лет всего... с бабушкой жил, но она померла недавно. Он время от времени сбегает в свой старый дом и сидит под крыльцом, пока кто-нибудь его оттуда не вытащит. Дом-то пустой, запертый... а он в толк взять не может, почему так... В прошлый раз его Макси отыскал. Он первый догадался искать его там.
– А этот... который сейчас искал его? – поинтересовалась Айлена, догоняя Илинду и стараясь выровнять дыхание; её довольно утомила предпринятая ими беспорядочная гонка по садовым дорожкам, по обочинам которых хозяйничали густые чёрные тени, жившие своей собственной жизнью, полной незнакомых шорохов, запахов и звуков и вызывавших в её душе невольную робость.
– Новый воспитатель. Он тоже недавно у нас. Аспин, кажется. Он присматривает за малышами, которые ещё в школу не ходят. Сегодня его смена, и он ночует в приюте. Обычно в его смену Степан и сбегает.
– Почему?
– Не знаю. Но мне кажется, жалеет он их слишком, вот они у него на головах и ходят.
– А как не жалеть – дети же!
– И всё же... когда с ними построже... меньше баловства и своеволия, – стараясь заглянуть под каждый куст, тонувший во тьме, обосновала свою мысль Илинда, на что Кристина, у которой всегда и всюду находился повод съязвить, насмешливо заявила:
– Ой ли! Посмотрим, каким он станет через полгода! Могу поспорить на свою самую любимую вещицу – на платок, который ты мне вышила на день рожденья, Илли, что к Новому году Аспин Ламм будет неотличим от Марион. Разве что вес не успеет набрать, даже если его кормить восемь раз на дню... да, может, пить научиться не сумеет... ежли он ещё не научился. Но уж орать на свою мелюзгу он начнёт в самом ближайшем времени! Все они одинаковые!
Перед глазами Айлены внезапно встало бледное лицо Аспина, его тёмные глаза, горящие волнением и страхом за пропавшего мальчугана... и ей захотелось возразить, сказать что-нибудь в его защиту. Но она не посмела. Она ещё совершенно ничего не знала о приютской жизни, о порядках, царящих в его стенах, о людях, которые его населяли. Ей ли было пускаться кого-то защищать? В конце концов, время покажет, кто из них окажется прав, а до тех пор лучше держать своё мнение при себе.
Они обошли весь сад, время от времени громко окликая пропавшего мальчика по имени и прислушиваясь, не отзовётся ли он на их зов; насколько можно было видеть в темноте, в саду не было ни души. Наконец от ворот послышался негромкий свист.
– Это Макси! – крикнула Кристина. – Они вернулись.
Девочки побежали к воротам, обгоняя друг друга, продираясь сквозь заросли шиповника, чтобы сократить себе путь, и увидели, как Аспин понёс в дом зарёванного малыша, обнимавшего его грязными ручонками за шею. Макси остановился у крыльца и долго смотрел ему вслед, не двигаясь с места, опустив руки, время от времени непроизвольно сжимавшиеся в кулаки и снова бессильно разжимавшиеся. Он мельком глянул на подошедших девчонок и тутже отвернулся, не желая встретиться взглядом ни с одной из них.
– Нашли? – подскочила к Макси Кристина; подскочила, пытаясь заглянуть ему в глаза, и затормошила, затеребила его, ухватив за плечи.
Тот молча кивнул и подавленно прикусил губу, осторожно передёрнув плечами, чтобы освободиться от её крепкого захвата и в то же время не обидеть её.
– Надеюсь, всё в порядке? Ничего не случилось?
– Случилось, – глухо проговорил он. – Случилось то, что ни я, ни Аспин не можем помочь этому ребёнку, Кристи. Он упорно ждёт свою бабку... а она никогда к нему не придёт и не заберёт его домой. Вот что случилось.
Девочки молча стояли рядом с ним, опустив головы и стараясь не смотреть друг на друга. Почему-то каждая невольно почувствовала себя в чём-то виноватой перед этим хилым белобрысым мальчишкой, которого сейчас унёс, бережно прижимая к себе, Аспин Ламм.

...Получив заслуженную взбучку, к которой она давно была готова, Илинда спокойно проследовала в чулан, сопровождаемая директрисой. Мачеха Анна собственноручно заперла за ней дверь и, не произнося ни слова, удалилась, унося с собою ключ.
Илинда ничуть не расстроилась. Она ожидала именно такого поворота событий и очень удивилась бы, если бы события стали развиваться по другому сценарию.
Она была предусмотрительна и заранее натаскала в чулан с десяток книг, спрятав их под топчаном. Света было, правда, маловато, чтобы она могла читать, но Макси снабдил её фонариком, зная, что тот ей весьма пригодится.
Отправляясь в кабинет мачехи Анны, которая вызвала её на следующий же день после своего возвращения из отпуска, Илинда сунула в карман склянку с бальзамом. Два года назад, когда мадам принялась регулярно чесать их руки злополучной хворостиной, Илинда снова выждала момент и потихоньку стянула у госпожи Беладонии баночку с чудодейственным лекарством, помогавшим от любых болячек и быстро заживлявшим раны любого рода. Этим они и спасались.
Илинда взяла с собой бальзам, не сомневаясь, что он ей понадобится самое многое через полчаса. Предстоящее наказание не слишком пугало её. Она знала, что вдобавок ко всему её неминуемо запрут в чулан – но и это ничуть не страшило её. Жалко, конечно, было проводить тёплые летние дни взаперти... Ведь не так много их осталось впереди... но что поделать! Она сама выбрала такой расклад, и ничуть не сожалела об этом.
Утешением служило и то обстоятельство, что за долгие пять недель отсутствия в приюте директрисы и Мишель они с Макси успели хорошо благоустроить чулан, не опасаясь, что их небольшие нововведения бросятся кому-нибудь в глаза. Потому что туда не заходил никто из воспитателей. А ещё потому, что там не было света. Если открыть дверь и заглянуть в чулан, то невозможно было разглядеть ничего, кроме смутных очертаний неясно выступающих из тьмы предметов. В предметах этих лишь с большим трудом можно было угадать топчан, старый колченогий стул без спинки, приставленный к стене, потому что он не мог стоять самостоятельно, без надёжной опоры, или длинную полку, заваленную пыльным хламом – полка эта тянулась над топчаном и уходила во тьму, как в бесконечность.
Прихватив в каморке уборщицы веник и ведро с водой, Илинда тщательно вымела сор из чулана, окуная веник в воду, чтобы не поднимать пыли, и притащила с чердака несколько старых шуб, которые постелила на полуистлевший матрас, чтобы заглушить стойкий запах гнилья, шедший от набивавшей его нутро сопревшей соломы. Она смела грязную паутину в углах и на стенах и выгребла из-под топчана целую кучу непонятных вещей, в которых с большим трудом угадывались подошвы стоптанной обуви, слежавшиеся так, что их трудно было разъединить, источенные молью до сыпучей трухи шапки и свитера и целый мешок рваных носков, не подлежащих починке, от которых остались одни заплаты, кое-как державшиеся на сплетении разноцветных нитей, чудом сохранивших форму носка.
Илинда вознамерилась было вышвырнуть пропылённую рухлядь и с полки и заставить её своими книжками, но Кристина убедила её оставить полку в покое и не трогать хлам, копившийся на ней десятилетиями.
– Полка хорошо просматривается от двери, – заявила она. – Свет из коридора выхватывает её из окружающего мрака. И если ты уберёшь её, наведённый порядок станет слишком заметным. Не трогай. Пусть себе рухлядь доживает свои последние столетия в тишине и уединении. Пусть себе исчезает под слоем пыли. Ты, самое главное, смотри не задень её случайно, а то все твои труды насмарку пойдут – мне кажется, там скопилось столько пыли, что если её собрать и смести в цветочные горшки, то можно было бы посадить в них с десяток растений, и она превосходно заменила бы им землю.
После предусмотрительно проведённой уборки чулан принял вполне благообразный вид, и в нём появилось даже некое подобие уюта.
Помимо всего прочего, Макси сколотил из старых досок, найденных на свалке, нечто вроде ящика с плотно закрывающейся крышкой, который свободно помещался под топчаном, и наполнил его сухарями, фруктами и овощами, которые можно было есть сырыми. Кроме того, в самом тёмном углу он подвесил сетку, в которой помещались две круглых буханки ржаного хлеба, испечённого дедом, большой круг свежего сыра, завёрнутое в газетку солёное сало, нарезанное на кусочки, и варёная картошка. Никто не сомневался, что с возвращением Мишель Илинде придётся провести в этом чрезвычайно популярном среди них помещении несколько дней, и, чтобы ей не пришлось голодать, как в прошлый раз, они заранее позаботились о её пропитании.
Под топчаном Илинда припрятала большой глиняный кувшин, наполнив его колодезной водой и прикрыв сверху дощечкой. В прошлый раз ей приходилось экономить не только хлеб, но и воду, и она этого не забыла. Кувшин был тот самый, который совсем недавно красовался на её письменном столе. Полный душистых белых роз, принесённых Макси из чужого сада в честь её первого настоящего спектакля... Собственно, из-за этого спектакля ей и приходилось теперь отправляться в очередную ссылку.

В тот же день, когда Илинду отправили в заключение отбывать заслуженно полученное наказание, Мишель вытребовала себе отдельную комнату, разыграв перед своей покровительницей впечатляющую сцену и категорично заявив, что не намерена жить в прежней комнате, в которую набилось так много народа. Она сложила в коробки все свои вещи и перетащила их в соседнюю комнату, которую освободила для неё мачеха Анна, переселив двух девочек, живших там, в другие спальни. Естественно, Юли Мишель взяла с собой.
Узнав о готовящемся переселении, Кристи чуть не завизжала от восторга и немедленно бросилась к чулану, чтобы через дверь сообщить Илинде сногсшибательную новость. Илинда, отыскавшая в запасах с продуктами маленькую склянку с подсолнечным маслом (они припасли его для картошки и лука), едва успела намазать вздувшиеся на запястьях рубцы и немного унять саднящую боль, когда прибежала и заколотила в дверь подруга. Даже не спросив Илинду, как прошла её встреча с мачехой Анной и сильно ли она её поколотила, Кристи во весь голос прокричала ей через стенку, что Мишель съезжает от них, что в комнате номер двенадцать отныне и во веки веков теперь останутся только трое – она сама, Илинда и Айлена.
Сердце Илинды радостно заколотилось; она приникла к двери изнутри и принялась жадно расспрашивать Кристину обо всём, что произошло за время её получасового отсутствия, и от души радовалась каждому слову, которое от неё слышала.
Случилось то, на что они и надеяться не могли.
Случилось то, о чём они даже мечтать не осмеливались.
Мишель съезжает. Мишель съезжает!!!
Какое счастье!

Тем же вечером получили свою долю наказания и Кристина с Айленой – их вина, подтверждённая клятвенными заверениями Юли, слышавшей все их речи от слова до слова, заключалась в том, что они обсуждали Мишель и смеялись над ней в её отсутствие. Мачеха Анна самолично отстегала их плёткой по рукам и заявила, что в следующий раз они получат вдвое больше ударов, если такое безобразие повторится.
Айлена никак не могла опомниться от подобной жестокости. Сначала её до глубины души поразила несправедливость, с которой обошлись с Илиндой, а уж когда их самих подвергли суровой экзекуции за сущий пустяк – обычные девчоночьи пересмешки, и вовсе вознегодовала.
– Вот скажу Светлане! – заявила было она, но осеклась, нахмурилась и с досадой прикусила губу, вдруг осознав, что и в этом ей нужно будет себе отказать – она не может даже пожаловаться, ведь Светлана должна быть уверена, что с нею всё в порядке, что никто её не обижает и что в приюте ей ничуть не хуже, чем дома. Вернее, что в приюте ей лучше, чем дома.
Замолчав на полуслове, она наклонила голову, скрыв лицо за россыпью мелких светлых кудряшек, и стала молча рассматривать красные полосы, проступившие на руках.
– Ничего, – ободрила её Кристина, заметив, что та растерянно замолчала. – Мы прожили здесь долгое время и, как видишь, живы до сих пор. Привыкнешь! Самое потрясающее заключается в том, что Мишель будет жить отдельно от нас! Мы и мечтать об этом не могли! Ты не представляешь, какое это огромное счастье!
– Мне кажется, начинаю представлять, – хмуро пробубнила та, одёргивая рукава своей клетчатой рубашки и торопливо застёгивая манжеты. – Чёрт, больно лупит...
– За Мишель только так и следует лупить, – хохотнула Кристи.
Вспомнив, что Илинда забыла забрала с собой бальзам, который сейчас очень пригодился бы им обеим, Кристина вырвала из тетради чистый листок и, позвав Айлену с собой, отправилась в школьный корпус. Просунув листок под дверь чулана, Кристи попросила Илинду поделиться с ними мазью. Получив обратно тот же листок, на который толстой полосой была выдавлена густая и пахучая желтовато-белая масса, торопливо подняла его с пола. Присев на корточки и привалившись спиной к наглухо запертой двери, Кристина и Айлена принялись втирать мазь в горящую кожу. Кристина одновременно рассказывала запертой в чулане узнице об их собственном посещении директорского кабинета, и, перебивая себя смешками и шутками, благодарила подругу за проявленное милосердие – если б та не поделилась с ними чудодейственным бальзамом госпожи Беладонии, им бы туго сегодня пришлось.
– Нипочём бы сегодня не уснула! – добавила она, хитро подмигнув Айлене.
Четверть часа спустя к ним присоединился Макси, явившийся навестить Илинду.
– Ну, теперь все в сборе! Компания в полном составе! – завидев его на повороте коридора, засмеялась Кристина.
Вечер они провели в коридоре у лестницы, уютно расположившись прямо на полу под дверью чулана, в котором заперли Илинду, и разошлись только тогда, когда пришло время ложиться спать. Вечер выдался дождливым и хмурым, и за реку они сегодня не пошли, решив пропустить один денёк. Благо, огород сегодня можно было не поливать...

С того памятного вечера, когда они вместе искали сбежавшего мальчишку, Макси стал всё чаще и чаще являться к Аспину и оставался помогать ему в его хлопотах с малышами. Он приносил из библиотеки растрёпанные книжки со множеством цветных картинок, выбирал самые интересные, на его взгляд, и занимательные, и долгими часами, собрав малышей в кружок, забавлял их сказками. Или принимался мастерить им кораблики из коры, которые они после обеда пускали в бочке с дождевой водой, стоявшей во дворе под жёлобом, шедшим с крыши; в эту бочку стекала дождевая вода, когда на улице стояла дождливая погода. Или играл с ними в догонялки и в прятки во дворе, внимательно следя, чтобы никто из них не отбился, не забрёл ненароком в садовые кущи и не заблудился там. Айлена и Кристи частенько приходили вместе с ним. Они вырезали из бумаги зверушек и домики, устраивали для ребятни смешные представления, штопали дыры на их одежде, взбивали подушки и застилали постели, а нередко и бинтовали разбитые коленки, вытирали разбитые носы.
Так как вечерами они обыкновенно старались сбежать из приюта, чтобы навестить старика за рекой, и по вечерам не имели возможности заглядывать в комнату для самых маленьких, то старались выбрать часок поутру или после обеда, чтобы уделить им внимание.
Аспин был рад неожиданной подмоге, но гораздо больше радовало его то обстоятельство, что старшие ребята так заботятся о младших.
Илинды с ними не было. Она вторую неделю сидела под замком.
Макси и девочки сдружились с Аспином. Он принёс им коробку с шахматами и большую шахматную доску, и, укладывая малышей спать в обед, учил их играть. Однажды Макси, не выдержав, спросил его:
– Одного не пойму, Аспин, зачем тебе Кентау? Что тебе делать в нашем захолустье? Отчего ты уехал из Оинбурга? Твоё место в городе. И вовсе не в сиротском приюте. Ты работаешь здесь простым воспитателем... Почему ты не устроился работать по специальности, ведь в городе ты преподавал литературу, насколько я понял?
Аспин молча пожал плечами. Он долго думал, прежде чем ответить, и наконец, произнёс:
– Наверное, ты прав. Может, мне и в самом деле следовало остаться в городе. Но я не смог. Понимаешь, я жил вдвоём с матерью. Всю свою сознательную жизнь я... Последние пару лет она сильно болела... и полгода назад умерла. Мне было трудно осознать... что я теперь один... мне страшно было возвращаться после работы домой – в пустую квартиру. На работе я отвлекался от своего несчастья, но приходя домой... я не находил себе места. В конце концов, я решился кардинально поменять свою жизнь, хотя бы на время. Я ушёл с работы, сказав, что больше не вернусь, собрал свои вещи, запер квартиру и на имевшиеся в кармане мелкие деньги купил билет, решив остановиться на той станции, докуда хватит денег. Денег хватило ровно до Кентау. Так я оказался здесь. Нашёл небольшой домик на соседней с приютом улочке – старый, маленький, но очень мне приглянувшийся, и снял его на год вперёд. Затем стал искать работу. Я обошёл школы, но ни в одну не требовался преподаватель по моему предмету, тогда я решил стать воспитателем. Так я попал в ваш приют. И почему-то не жалею. Вокруг дети... о каждом нужно позаботиться... и у каждого из этих детей – своя история, и куда более жестокая, чем моя. Взять того же Степана. В пять лет остаться совершенно одному на свете... Взять любого другого. Разве можно сравнить судьбы этих маленьких человечков, так стойко переносящих все невзгоды и продолжающих улыбаться светло и доверчиво... разве можно сравнить их судьбы – и мою судьбу? Мне становится стыдно себя, когда я смотрю на них... стыдно за то, что я, взрослый человек, так малодушно раздувал собственное горе, когда эти маленькие человечки терпеливо несут каждый свой крест и не жалуются... Они многому меня научили за такой короткий срок... И теперь я знаю, чему должна быть посвящена моя жизнь. Я хотел бы сделать для них что-то действительно значимое, весомое... как-то облегчить им существование... И я смогу. Сделаю всё, что в моих силах.

Вторую неделю Мишель и Юли обживали углы в своей новой комнате.
Вопреки собственным ожиданиям, Мишель не испытывала ни радости, ни довольства, заполучив отдельную спальню и избавившись наконец от ненавистных соседок.
Что-то давило её, угнетало. А что именно – она и сама не могла понять.
Всё чаще и чаще ловила она себя на мысли, что взглядывает в угол у окна – в старой их комнате именно в этом углу всегда стояла кровать Илинды.
В новой комнате место у окна пустовало. Если не считать деревянного стула и тумбочки, сиротливо притулившихся у батареи.
О Кристи Мишель не думала и не вспоминала. Но мысли об Илинде – странные, не слишком понятные ей самой мысли, всё чаще и чаще стали всплывать в её голове.
«Неужто мне не хватает её? Неужто мне не хватает Илинды?» – с раздражением спрашивала она себя и торопилась прогнать прочь даже тень подобных размышлений, не желая продолжать их и страшась заглянуть в собственную душу.
Когда им исполнилось по шесть лет, когда их только-только поселили в комнате номер двенадцать и они стать жить втроём, Илинда и Мишель замечательно ладили друг с другом, и не просто ладили – они дружили. Несколько лет ничто не нарушало их дружбы, и в комнате номер двенадцать царила добрая, ничем не омрачаемая, спокойная атмосфера.
Потом появилась Кристина – и её приняли в компанию с благословения Илинды и Макси. Приняли, несмотря на явную антипатию, прочно укоренившуюся между новенькой и Мишель. Мишель сбесила лояльность Илинды, которая не поддержала её против Кристи, а кроме того, Мишель попросту взревновала своих друзей к новенькой, желая, чтобы они являлись только её друзьями – и ничьими больше. На этой почве стали случаться нешуточные ссоры, и происходили они не так уж редко, но все эти ссоры считались делом обычным, ведь в конце концов каждый из ребят имел свой непростой характер, и между этими характерами неизбежны были столкновения. Но ссоры рано или поздно заканчивались, и всё шло более-менее гладко до появления в их жизни мачехи Анны.
Умерла добрейшая мама Анна, на самом деле бывшая детям матерью, и её сменила властная и жестокая Веронцо, вмиг перевернувшая с ног на голову весь привычный, неспешный уклад их жизни.
Она походя внесла серьёзный раскол в маленькую компанию. Она поманила Мишель её самой большой мечтой, заставив поверить, что мечта эта может исполниться, и та без малейших сожалений отказалась от всех своих друзей, бросила их без зазрения совести, предала.
Первый год Мишель с минуты на минуту ждала, что мадам Веронцо удочерит её... но не дождалась. Мадам всё ходила вокруг да около, подбираясь всё ближе и неожиданно отступая, кружила вокруг неё, как кружит по весне Чёрная вокруг Кентау, подходя чуть ли ни вплотную к городку и всякий раз нерешительно отступая, словно боясь вскинуть свою жадную мокрую лапу и отхватить огромный кусок от его улиц и переулков, единым наскоком затопив их, залив своими вешними водами...
Шли годы, но ничего не менялось в жизни Мишель.
Отчего-то Веронцо не в силах была сделать решающий шаг, и всё чаще и чаще на Мишель стало накатывать отчаяние – у неё почти не осталось надежды, что однажды она-таки обретёт родной дом и собственную семью. Ради осуществления этой заоблачной мечты она пожертвовала всем, что было у неё в жизни, она пожертвовала своими друзьями, которые были её единственной семьёй... и осталась ни с чем. Осталась совершенно одна, среди осколков своей разбитой мечты.
И было их так много, этих острых, сверкающих осколков с гранями, напоминающими бритву, что они устлали всё пространство вокруг неё. Устлали на несколько футов, похожие на бурное море, оставив её словно на необитаемом острове, на крошечном клочке земли, на котором невозможно было развернуться. Она могла стоять на своём крохотном островке, могла сидеть, и даже улечься, приди охота отдохнуть, могла бы. Нужно было всего лишь свернуться калачиком, подобрать под себя руки и ноги, чтобы не задеть случайно тихо шевелящихся вокруг осколков, стеклянный шелест которых не умолкал ни на минуту, в которых попеременно отражался то солнечный, то лунный свет, одинаково безжалостно слепивший глаза, одинаково безжалостно терзавший мозг и душу.
Она могла есть вволю, потому что на её острове было достаточно продуктов, появлявшихся словно по мановению волшебной палочки. Ей было во что одеться, чем накрыться...
У неё было всё необходимое, чтобы жить, и жить неплохо...
У неё была власть, сила, могущество, и любое её желание, любое её слово было непререкаемым законом для всех обитателей Кентайского приюта.
Вся беда состояла в полном одиночестве, в котором она так неожиданно оказалась.
Никто не мог пробраться к ней на остров, чтобы разделить её страшное одиночество, и она не имела возможности покинуть место своего заточения.
Всё чаще, всё невыносимее хотелось ей убраться с этого острова подальше, сбежать, перестать быть изгоем в собственной жизни... но она смотрела вокруг, жмуря глаза, начинавшие слезиться от острых, режущих бликов, переливавшихся вокруг россыпями драгоценных камней... и с ужасом осознавала, что прежде чем удастся ей перебраться через это море осколков, она изранится и истечёт кровью раньше, чем нога её ступит на берег... Несмотря на то, что вот он, берег, всего лишь в десятке футов от неё. Так неизмеримо близко – и так неизмеримо далеко.
Со своего острова она прекрасно видела берег, и каждого, кто находился там, слышала, как разговаривают, смеются, ссорятся и мирятся её товарищи. Наблюдала, как они живут. Да, они действительно жили. В отличие от неё.
Её Жизнь, уставшая до последнего предела, надорвавшаяся собственной тяжестью, словно остановилась, присела отдохнуть в тени изгороди, да так и осталась сидеть у дороги, пустыми завистливыми глазами провожая другие Жизни, шествовавшие мимо неё с улыбками ли, со слезами, с жалобами...
Жадным, тоскующим взором подмечала Мишель всё, что делалось на берегу... когда-то так опрометчиво покинутом ею. На берегу, который она в своё время с презрением отвергла. Который чуть ли ни прокляла. И чем яснее она осознавала, что между нею и этим берегом, который теперь казался ей благословенным, пролегает пропасть, и пропасть эту ей не перейти и не переехать, тем сильнее когтистая лапа отчаяния сдавливала ей сердце, выкручивая его, выжимая, пронизывая такой нечеловеческой болью, что ей хотелось одного – сесть и завыть, вскинув лицо к луне.
Собственное отчаянное, безнадёжное положение, которое можно было с полным правом назвать бедственным, озлобило её, и она готова была кидаться на каждого, кто хоть словом её заденет, на каждого, кто посмотрит на неё не так... а уж бывшие друзья, по-прежнему упрямо державшиеся вместе, особенно раздражали её, как и то обстоятельство, что они вопреки всем невзгодам и напастям продолжают горой стоять друг за друга, и что ни побои, ни наказания, ни каверзы, которые она неустанно измышляла и подстраивала им, не имеют над ними силы, не разъединяют, а лишь сплачивают их. Её бывшие друзья, которые больше не имели к ней никакого отношения, действовали на неё теперь словно красная тряпка на озверевшего, до полусмерти израненного быка, в холке которого торчит с полдюжины копий...
Даже самой себе она никогда бы не призналась, что её точит обыкновенная зависть. Она страшно завидовала, что они вместе, что они вместе вопреки всему, а она – одна, хотя могла бы быть с ними... она одна, и некого в этом винить, кроме себя самой. Как билась за неё Илинда, билась с её собственным злобным упрямством... Илинда готова была на всё, только бы она осталась с ними. А она ушла. Сама ушла. И некого в этом винить.
И нет смысла думать о возвращении – возвращение попросту невозможно. Она там никому теперь не нужна. Даже Илинде. Слишком много зла она причинила им. Да и они ей теперь не нужны. То, что она упустила, ей никогда не восполнить.
Ей остаётся только идти дальше, той дорогой, которая пылит впереди. Не важно, куда её эта дорога заведёт. Важно то, что она движется вперёд, и только вперёд, и рано или поздно дорога куда-нибудь да выведет её – не может не вывести.

Илинда провела в заточении долгих десять дней. По прошествии которых её выпустили.
Впервые за минувшие дни переступив порог комнаты номер двенадцать, она первым делом посмотрела в угол, где всегда стояла кровать Мишель. Посмотрела машинально, неосознанно, по привычке; заглянула с неясной тревогой, словно всё это время её терзали сомнения в правдивости сведений, которые предоставили девочки. Словно втайне опасалась (или надеялась?) увидеть принадлежавшие Мишель вещи на прежних местах.
Угол Мишель был пуст. Как и угол Юли.
Она не могла представить себе, каково это – жить в комнате без Мишель и Юли; она не могла понять – хорошо это или плохо. Всегда, сколько себя помнила, она находилась бок о бок с ними.
Илинда давно смирилась с тем, что Мишель их бросила.
Она привыкла жить с нею в одной комнате, привыкла к тому, что в этой комнате нельзя открыто говорить о чём хочется; привыкла, что каждое слово нужно произносить обдуманно, не позволяя себе ничего лишнего; привыкла, что за нею наблюдает недрёманное око, и если в комнате отсутствовала Мишель, так присутствовала Юли, при которой приходилось не менее внимательно следить за собой, чтобы ненароком не проболтаться. И Илинда, и Кристина так привыкли к состоянию вечной вражды, что давным-давно перестали обращать на это внимание.
Теперь вдруг всё переменилось.
Первые дни, проведённые без Мишель и Юли, показались ей непривычно спокойными и тихими. Она никак не могла поверить, что отпала необходимость следить за каждым своим словом, опасаться сказать что-нибудь лишнее. Без шикарных занавесей Мишель, без её зеркала, картин и различных безделушек комната казалась странно пустой, и Илинда не знала, радоваться ей этой внезапно возникшей пустоте или нет. Самая эта пустота словно бы утверждала, что Мишель и впрямь ушла от них.
С одной стороны, было здорово возвращаться вечером в свою комнату, как в надёжное убежище, где не таятся по углам враждебные тени... Но с другой... Илинда против воли чувствовала себя так, словно что-то важное, что-то чрезвычайно для неё важное потихоньку исчезло из её жизни, исчезло, ушло навсегда.
В столовой ребят из компании Максима Лапорта ожидало ещё одно открытие – Мишель, Юли и Панчо сменили столик и теперь сидели втроём в дальнем углу.
– Я начинаю любить её, правда, – высмотрев вдали медную гриву своей недавней соседки, блаженно промурлыкала Кристи. – Отсюда и не слишком-то их разглядишь... какая она, право, умничка!

Каждый год, восемнадцатого августа, Макси, Илинда и Кристина неизменно отправлялись на могилу мамы Анны, своей любимой наставницы, так рано покинувшей их. Именно в этот день её не стало.
Конечно, ребята и в другие дни частенько приходили навестить её могилку; они выдёргивали сорную траву, в изобилии росшую кругом, пытавшуюся захватить и этот клочок земли, ухаживали за её любимыми циниями, которые неизменно каждый год сами сажали возле её могилы, прекрасно помня о том, что это были любимые цветы мамы Анны. Первое время они приходили сюда по нескольку раз в неделю, так сильно не хватало им любимой наставницы.
Раньше с ними ходила Мишель. Первые несколько недель после смерти мамы Анны. Ходила, пока не взбрело ей в голову выбросить из своей жизни и друзей, и маму Анну. Ходила, пока не поняла, что лично ей выгоднее отказаться от всего, что было прежде, когда осознала, что новая директриса, возможно, послана на её пути самим небом, послана лишь для того, чтобы осуществилась её заветнейшая мечта.
Стоило мадам Веронцо проявить к ней чуточку участия и внимания, Мишель и думать забыла о том, кем была в её жизни мама Анна.
Илинда поначалу очень переживала, что Мишель отказалась от прежней своей наставницы, которая любила её, быть может, больше остальных своих подопечных; ей было обидно за маму Анну, по которой сама она сильно скучала, которой не хватало каждому воспитаннику Кентайского приюта. И, всякий раз приходя на могилу мамы Анны без Мишель, Илинда чувствовала себя весьма неловко. Ей казалось, что добрая женщина, глядящая на неё с портрета, недоумевает; казалось, будто она так и хочет спросить:
– А что же Мишель? Где она? Отчего вы пришли без неё?
А Мишель больше не было до неё никакого дела. И Илинде чудилось, что скажи она это маме Анне – и той станет до крайности обидно. Ведь она ничем не заслужила такой чёрствой неблагодарности, которой наградила её Мишель.
В этом году ребята пришли на кладбище вместе с Айленой, которая захотела пойти с ними. Илинда несла огромный букет полевых цветов, они собрали их по дороге; у Макси в руках была большая жестяная банка из-под краски, которую он нашёл и захватил с собой, чтобы поставить в неё цветы. Вода на кладбище имелась; у кладбищенских ворот был вырыт колодец, и из него можно было набрать воду, чтобы налить в банку и поставить в неё букет, или чтобы полить росшие на могилах цветы.
Обычно на следующий день после посещения кладбища, девятнадцатого, Макси уезжал в Эрнс. В это лето приглашение, которое должно было прийти от дяди вместе с билетом на поезд, запаздывало. Макси ожидал письма со дня на день.
День выдался ясным и солнечным, но в воздухе уже чувствовалось приближение осени, воздух был по-осеннему свеж и прозрачен, и тепла, как такового, уже не было. В синем небе стыли белые полосы облаков, всё чаще принимавших неестественную, обтекаемую форму – облака эти являлись предшественниками скорого похолодания.
Ребята ушли из приюта сразу после завтрака. Они решили не заходить в свои комнаты и улизнули через чёрный ход. Девочки надеялись, что Мишель не станет разыскивать их сразу после завтрака, чтобы проверить, в приюте ли они. Впрочем, вряд ли ей удастся доказать, что они покидали территорию, отведённую приюту – всегда можно было сослаться на то, что они были в саду. Или во дворе. Тем более, до обеда они имели полное право погулять на свежем воздухе, ведь каникулы продолжались и не нужно было идти в школу. Вот если они уходили вечером...
Старое кладбище расстилалось сразу за церковью, было оно огорожено невысокой кованой оградкой. Чуть в стороне от церковных ворот виднелся бревенчатый колодезный сруб, тихонько позвякивало, раскачиваясь на ветру, ведро, привязанное к плотно намотанной цепи и висевшее над прохладным, уходящим вглубь тёмным жерлом. Сама церковь с белыми каменными стенами, с витражными стёклами в высоких стрельчатых окнах, чистенькая и аккуратная, возносила в небо золотые купола, молчаливо стояла на страже ушедших в небытие и словно олицетворяла собою нетленную вечность. Двери церкви были открыты, и немногочисленные прихожане повторяли вслед за священником слова молитвы, которые смутным эхом доносились на улицу.
Подойдя к церкви, склонив головы и перекрестившись, ребята прошептали молитву и тихонько отворили кладбищенскую калитку. Макси задержался набрать воды в банку, и догнал их несколько секунд спустя. Догнав, пошёл тихонько рядом.
Они шли не торопясь. Грех на кладбище торопиться. Не для того люди приходят сюда, чтобы поскорее умчаться обратно – нехорошо это, некрасиво... Сюда приходят, чтобы отдать дань тем, для кого уже не существует времени. И недосуг тащить это время с собой, нужно оставить его там, перед калиткой... ибо здесь его не существовало вовсе, здесь его существовать не должно.
Тропинка была узкой, и идти можно было только по одному.
Илинда шла впереди.
Будь с ними Мишель, то первой, вне всяких сомнений, шла бы она. Но Мишель не было. Она давным-давно перестала ходить с ними на кладбище. Даже на первую годовщину на могилу любимой наставницы они пришли уже без Мишель.
«Бог с ней. Не нам судить её, – подумала Илинда, отметая прочь невольно пришедшие в голову мысли о бывшей подруге. – У каждого из нас – своя правда. Наша правда – в том, чтобы идти сейчас туда, куда мы направляемся. Её правда – в том, чтобы не помнить о собственном прошлом. И ничего с этим поделать нельзя. На всё – воля божья. Не допусти он её правды, и не было бы её на свете. А коли допустил – то так оно и должно быть».
Могилу мамы Анны они всегда находили без труда.
Словно она всегда рада была видеть их. Им ни разу не пришлось блуждать меж могильными плитами и всматриваться в имена, выбитые на крестах или серых мраморных надгробиях. Они и в этот раз без особого труда вышли к её могиле.
Простой деревянный крест возвышался над аккуратным холмиком, засаженным пышными циниями – не только Макси и его подручные нашли сюда дорогу, не забывали маму Анну и многие другие воспитанники Кентайского приюта. И многие другие приходили сюда, поливали цветы, выдёргивали сорняки, и могилка стояла ухоженная и чистая несмотря на то, что не осталось у покойницы на свете никого из кровных родственников, которым было бы дело до её последнего пристанища. Не осталось у неё на свете никого, кроме сирот, которым она была матерью. Конечно, далеко не каждый в приюте помнил прежнюю директрису; но те, кто помнил, не стремились её забывать.
Вот и сейчас – земля на грядке была влажной, словно кто-то недавно побывал здесь и хорошенько улил цветы, тщательно взрыхлив между ними землю.
Ребята присели на низенькую деревянную лавочку, которую поставил здесь Силантий, сколотив её собственными руками, и, опустив головы, долго молчали. И каждый из них мысленно обращался к своей ушедшей наставнице, разговаривал с нею; и каждый из них мысленно слышал от неё ласковое доброе слово, как бывало раньше, при жизни.
Долго они сидели, не глядя друг на друга. Потом Макси поднялся, тихонько пристороил у портрета банку с водой, перекрестился, постоял немного и отступил. Илинда поставила в банку букет из самых разных полевых цветов, тщательно расправила каждый стебелёк, позаботившись о том, чтобы все они попали в воду, чтобы ни один не выпал на землю и не увял раньше времени. И тоже отошла. Постояли у могилы и Кристи с Айленой.
– Пусть земля вам будет пухом, мама Анна, – проговорил, наконец, Макси, оглянувшись на портрет. – Видит бог, вы это заслужили.
Развернувшись, они один за другим потянулись к тропинке.
Вдруг Илинда, которая расстроенно смотрела себе под ноги, запнулась на месте и, наклонившись, выковырнула что-то из земли.
– Ты чего? – заметив, что она отстала, обернулся к ней Макси.
Илинда не ответила. Она рассматривала какую-то маленькую вещицу, держа её на ладони. Макси подошёл ближе и заглянул ей через плечо. На ладони Илинды лежала серебряная серьга, искусно сделанная лилией, с крохотным фианитом внутри, сверкавшим в лучах солнца, словно капелька росы.
– Нашла? – небрежно осведомился Макси. – Красивая вещица.
Илинда медленно подняла на него потемневшие глаза и судорожно сжала ладонь в кулак, скрыв в нём серьгу. Её лицо побледнело и в нём не осталось ни кровинки.
– А знаешь, Макси... – прошептала она, и голос её непонятно дрогнул. – Это ведь серьга Мишель.
– Что? – не понял он.
– Это серьга Мишель, – уже громче повторила Илинда. – Она привезла эти серьги с моря. Я видела их у неё. Эти серьги ей Веронцо купила.
– Ничего не понимаю... – нахмурился Макси. – И ты хочешь сказать... что серьга Мишель каким-то чудом оказалась здесь, так, что ли?
– Никаким не чудом, – проговорила Илинда, досадуя на его поразительную недогадливость и тугодумие, которые обычно были ему совсем не свойственны. – Просто... она её здесь потеряла.
– Здесь?! – поразился Макси, невольно оглянувшись на невысокий крест, выглядывавший из пёстрой россыпи высоких циний. – На могиле мамы Анны? Ты что же... считаешь, что она сюда приходила? Так, что ли? Илли, да ты просто бредишь! Мишель Иллерен давным-давно забыла дорогу сюда! Она ходила сюда с нами от силы раз пять... или шесть... ну – десять, и то попервой... а через несколько недель после смерти мамы Анны она и дорогу сюда позабыла.
– Выходит, не позабыла.
– Илинда, не говори ерунды! Просто кто-то потерял серьгу на кладбище. С чего ты взяла, что это – её серьга? Мало ли одинаковых украшений на белом свете!
– Украшений, может, и много... – упрямо стояла на своём Илинда, сведя брови и обочиной обходя Макси, преградившего узкую тропинку. – Да только это украшение – её и больше ничьё. Можешь в это не верить.
– И что ты намерена делать с этой серьгой? – усмехнулся Макси. – Оставишь на память о Мишель?
– Верну ей.
– Ты серьёзно? Ты намерена вернуть Мишель серьгу... даже если это её серьга? Подумай, стала бы она возвращать тебе твою вещь, если б нашла!
– А мне это не важно, Макси. Для меня не имеет никакого значения, как поступила бы на моём месте Мишель Иллерен или любая другая девочка. Мне важно только одно: как поступлю я.
Илинда направилась по дорожке, обошла напряжённо слушавших их спор Кристину и Айлену. Макси заторопился следом за Илиндой.
– Постой, Илли, постой... И что, ты вот сейчас придёшь к Мишель, отдашь ей серьгу и скажешь: «На, возьми, я возле могилы мамы Анны нашла!» Так, что ли?
– Какая разница, что сказать...
– Есть разница! Если ты отдашь ей серьгу, она мигом поймёт, где ты её нашла. И сообразит, что раз ты нашла серьгу, потерянную ею на кладбище, то ты была на этом самом кладбище. А если ты была на кладбище, то, чтобы побывать там, ушла тайком из приюта...
Она остановилась и в упор посмотрела на него.
– Я не скажу, что мы ходили вместе.
– Да я не за себя опасаюсь! – вспылил Макси, и лицо его покрылось жаркими пятнами румянца; ему стало стыдно, что Илинда неправильно истолковала его слова, подумав, что он боится получить наказание. – Илинда, я опасаюсь за тебя! Думаешь, нам будет радостью, если тебя опять выдерут и посадят под замок?! Два дня, как вышла из чулана, и опять в чулан? Мне не важно, скажешь ты или нет, что мы ходили вместе. Мне не важно, накажут меня или нет... Но я считаю, что быть наказанным только из-за твоего глупого благородства... да и по отношению к кому? К Мишель!
Макси расстроенно махнул рукой, отчаявшись достучаться до Илинды. Остановившись, та продолжала не мигая смотреть на него, и по прошествии долгого времени тихо, но решительно произнесла:
– Макси, ты имеешь полное право осуждать меня... не понимать... можешь даже презирать меня за мои поступки. Ты имеешь на это право. Как друг. И я ничуть не обижусь, если ты и впрямь станешь меня презирать. Может, я и в самом деле заслуживаю презрение. Может быть! Но я иначе не могу. Я просто отдам ей серьгу – и всё. В конце концов, она не сможет доказать, что мы были именно на кладбище. Я всегда могу сказать, что нашла серьгу у приютских ворот или у крыльца... То, что это – ложь, будем знать только мы с ней, понимаешь? Не к чему придраться! Даже если Мишель поймёт, что мы уходили на кладбище... пусть поступает по своей совести. Я же поступлю по своей.
– Эх, Илинда, Илинда... – безнадёжно вздохнул Макси и тряхнул вихрастой головой, – ничего ты не смыслишь, видно... И не мне тебя учить. Делай, как знаешь. Только знай: мне очень жаль, что я не могу отшлёпать тебя, выхватить у тебя эту дурацкую серьгу и зашвырнуть подальше в воды Флинта.
Илинда ничего не ответила, сжала покрепче найденную вещицу, словно опасаясь, что он и впрямь может осуществить свою угрозу, и пошла к приюту. За всю дорогу она не произнесла больше ни слова. Макси тоже молчал. Притихли и Айлена с Кристиной. По их недовольным, нахмуренным лицам было заметно, что и они не одобряют поведения своей подруги; они переглядывались с таким видом, как будто им тоже не терпелось отобрать у неё серьгу, из-за которой им светят серьёзные неприятности, и выбросить её так далеко, чтобы она никогда не смогла её отыскать.
Вернулись они в приют через главные ворота. В этот раз Илинда не захотела таиться, а остальные не пожелали отправиться безопасным путём, через сад, если она не пойдёт с ними. Во дворе никого не было, кроме нескольких младших воспитанников, отчаянно визжавших и пытавшихся догнать друг друга. Старик Силантий стоял на крыльце своего домика и наблюдал за ними. Когда Макси окликнул его из-за запертых решётчатых ворот, он подслеповато приложил ладонь к глазам, пытаясь рассмотреть, кто его зовёт. Завидев на улице троих воспитанников, неизвестно как очутившихся в переулке, он поспешил открыть им дверь и впустить их, пока кто-нибудь из воспитателей не заметил этого непотребства. Закрывая за ними ворота, он спросил нарочито ворчливым тоном:
– К матери, что ль, ходили?
«Матерью» он называл маму Анну.
– К ней, – проговорил Макси, опуская глаза под проницательным взглядом старика. Острая бородёнка сторожа задёргалась, словно ему не хватало дыхания, когда он отечески потрепал мальчишку по плечу и проговорил:
– Да, сто лет бы ей жить... ради вас, голубчиков... Эк вас без неё-то поприжали... силушки нет смотреть...
Отвернувшись, он принялся яростно греметь цепями, запирая ворота на замок, и возился с замком так долго, что ребята не стали дожидаться, пока он управится, посчитав, что на это он и рассчитывает. Они прекрасно видели, каким расстроенным выглядел в это утро Силантий. Безусловно, и ему не хватало его старой приятельницы; безусловно, и он скучал по маме Анне.
Илинда отправилась прямиком в комнату Мишель. Кристина и Айлена расположились неподалёку у окна в коридоре, решительно воспротивившись просьбе Илинды оставить её одну и не показываться на глаза Мишель, чтобы та не просекла, что они явились вместе.
– Плохо ты нас знаешь, – криво усмехнулась Кристина, постукивая по колену жидким прутиком, который неизвестно зачем прихватила с собой с улицы.
Айлена согласно тряхнула короткими светлыми кудряшками и добавила:
– Нипочём не уйдём!
Смерив непонятным взглядом одну, другую, Илинда помедлила, потом решительно постучала в дверь соседней комнаты. Из-за двери донёсся ленивый голос Мишель:
– Кого ещё там принесло... Юли, чего сидишь? Иди, открой...
Прошаркали к двери неспешные шаги, дверь приоткрылась, и Юли просунула в коридор голову, держась за ручку двери обеими руками.
– Чего? – испуганно спросила она, увидав на пороге Илинду. Не обращая на неё внимания, Илинда произнесла, стараясь заглянуть в комнату поверх головы Юли:
– Мишель, можно тебя на минутку?
Недовольно ворча, Мишель отпихнула Юли в сторону и появилась в коридоре; её медные кудри пышным облаком рассыпались по плечам, в руках она держала расчёску с перламутровой ручкой. Она была сильно не в духе – это было видно невооружённым взглядом. Окинув Илинду с головы до пят презрительным взглядом, она с брезгливым удивлением спросила:
– Ты?.. Чего тебе здесь надобно?..
В голосе её звучало плохо скрытое раздражение. Скользнув взглядом по окну, возле которого стояли, с насмешкой на неё глядя, Кристи и Айлена, она и вовсе вспыхнула.
– Чего явились? Звал кто? – рявкнула она.
– Не шуми, – спокойно отозвалась Илинда и, разжав ладонь, протянула ей серьгу.
Мишель долгое время непонимающе смотрела на украшение, затем выхватила его у Илинды и принялась нервно вертеть в пальцах.
– Где нашла? – быстро спросила Мишель, и не подумав поблагодарить бывшую подругу. Впрочем, та и не ожидала благодарности.
– Там, где ты её потеряла, – негромко ответила Илинда и, развернувшись, направилась было к себе, но Мишель, неожиданно схватив её за плечо, удержала её на месте.
– Постой, постой... так вы, значит, ходили туда... сбежали, значит...
Илинда смерила её усталым взглядом и небрежно и тихо сняла со своего плеча её руку.
– Мы ходили туда же, куда ходишь ты; мы уходили тайком точно так же, как ты никому не докладываешь, куда ты идёшь и зачем. И раз ты всё ещё навещаешь её... значит, ты предпочла бы, чтобы она вернулась, сместив Веронцо. Пусть ты ходишь тайком ото всех... но ведь ходишь! Не я возвращаю тебе твою серьгу. Тебе возвращает её мама Анна. Можешь пойти и сдать меня. Меня накажут... а тебе это не прибавит радости. Ты станешь чувствовать себя только хуже. Я пошла.
Оглянувшись на поджидавших её девочек, Илинда отворила дверь своей комнаты и скрылась за ней. Кристина и Айлена, высоко задрав головы и насмешливо глядя на Мишель, продолжавшую тупо стоять на пороге, последовали за Илиндой. Закрывая дверь, Кристина высунулась в коридор и ни с того, ни с сего показала Мишель язык.
Мишель осталась одна. Долго стояла она, отчего-то чувствуя себя страшно одинокой и несчастной. На сотую долю мгновения ей захотелось немедленно броситься в кабинет Веронцо и рассказать ей, что эти четверо опять... но вместо этого она зажала в кулаке принесённую Илиндой серьгу, и опустив голову так низко, что волосы закрыли лицо, вернулась в свою комнату, тихонько прикрыв за собою дверь.

К вечеру погода испортилась. Резко похолодало.
На следующий день мачеха Анна ушла домой рано, сразу после обеда, и ребята решили потихоньку улизнуть из приюта и навестить старого Митрофана.
Айлена попросилась с ними. Раньше она всегда оставалась в приюте, когда вечерами Макси, Кристина и Илинда отправлялись за реку. Они не предлагали ей пойти с ними, а она не смела навязываться. Только недавно ребята решились рассказать ей о Митрофане, несмотря на то, что она как-то сразу незримо влилась в их компанию; несмотря на то, что по водворении своём в приюте получив, наравне с Кристиной, пятнадцать хлёстких ударов по рукам, причём за общее преступное деяние, и вовсе стала частью единого целого.
Макси решил, что не будет ничего плохого, если они возьмут её с собой.
День выдался пасмурным и холодным. По серой реке бежала рябь; листья росших далеко на том берегу берёз, уже по-осеннему редкие, уныло трепетали на порывистом ветру. Растрёпанные пряди облаков, низко нависая и цепляясь за верхушки берёз, тянулись по хмурому небу.
Вода в реке была ледяной, и ребята как можно быстрее перешли её вброд, торопливо ступая по скользким холодным камням подводной дорожки и стараясь делать поменьше брызг.
Выбравшись на сухой песок на том берегу и кое-как обтерев озябшие мокрые ноги пучками колкой пожелтевшей травы, росшей вокруг, они направились к низенькому домику, видневшемуся далеко слева.
По открытой степи гулял ветер. Налетая порывами то с одной стороны, то с другой, он временами швырял оземь пригоршни мелкого дождя и заставлял тревожно шелестеть пожухлую сухую траву.
Огромный куст перекати-поле промчался мимо них, едва касаясь земли.
– Неужели дождь пойдёт? – зябко поёживаясь, пробормотала Айлена, взглянув на низкое небо.
Остальные тоже беспокоились по этому поводу. Им хотелось прокатиться верхом, но если пойдёт дождь, то старик вряд ли позволит им вывести своих красавцев под открытое небо в непогоду.
– Наверное, лучше было бы нам выбрать другой день, – вынужден был признать Макси.
– Но нельзя же упустить редкий шанс, пока мачехи Анны нет в приюте и можно незаметно сбежать, – уныло возразила Илинда и вздохнула. – Когда она в своей берлоге, не так-то просто выбраться в степь. Может, всё-таки дождя не будет...
Как бы опровергая её надежды, с неба вновь посеялись мелкие капли.
– Вряд ли он позволит сегодня взять лошадей, – сказал Макси, закусив губу.
– Тогда, может, лучше вернуться? – нерешительно предложила Айлена; ей отчего-то было и неудобно, и боязно идти в дом к незнакомому человеку, навязывая ему своё общество. – Сходим потом, когда не будет дождя?
– А может, дождь зарядит на неделю? – возразила Илинда. – Да и кроме того, даже если польёт ливень, нам-то что? Ну, не покатаемся сегодня – и не надо. Мы с Кристиной собирались на днях занавески и скатерть постирать. Вот и постираем. Да и полы уже пора вымыть – Кристи неделю назад в последний раз мыла. Дел много. А потом чай с вареньем попьём – и в карты играть будем... кажется, сто лет в карты не играла!
Вдруг дождь перестал так же внезапно, как и начался. Сквозь просвет в распростёршихся по всему небу серых облачных прядях проглянуло, брызнув жиденьким золотом, бледное солнце. Ребята воспрянули духом.
– Идём, – оглянулся Макси, торопя остальных. – К деду!
– Если нельзя будет прокатиться, то хоть на лошадей поглядишь, – с улыбкой поддержала его Илинда, обратившись к Айлене. – Увидишь, что это такое! А если нам посчастливится и дождь прекратится совсем...

Митрофан, как всегда, очень обрадовался своим маленьким друзьям. Он давным-давно разрешил им брать своих лошадей, позволяя им выводить в степь любую из них и кататься, сколько душе угодно. Он прекрасно понимал, что лошадям полезна такая разминка, и что нужно их время от времени объезжать, чтобы они не зажирели. Сам он уже не в состоянии был долгое время проводить в седле, и потому помощь ребят приходилась как нельзя кстати. Он не сомневался, что его помощники не допустят ничего плохого в степи и приведут лошадей домой целыми и невредимыми.
Он пригласил детей в свою жарко натопленную маленькую кухню с одним крохотным окошком, выходившим на загон, рассадил их за стол и принялся суетиться, собирая нехитрое угощение. Водрузил на стол большую миску с варёной картошкой, нарезал сыр, хлеб, наложил полную тарелку квашеной капусты и солёных огурцов. Принёс из чулана кувшин холодного молока. Достал из печи чугунок со сладкой пареной тыквой, долго томившейся и ставшей коричневатой от растопленного сахара; от чугунка поднимался ароматный пар.
– Ну, угощайтесь! – размашисто перекрестившись на образа и пробормотав благодарственную молитву, дед улыбнулся ребятам, те не заставили себя долго ждать и без стеснения приступили к еде. Картошку чистили от кожуры, макали в масло, посыпали солью, ели вприкуску с салом, с капустой и огурцами.
Вскоре тарелки опустели, чугунок с тыквой тоже, и дед налил всем чаю, настоенного на душистых травах, которые они собирали вместе. К чаю было варенье, которое он наварил из собранных ребятами яблок.
– Почаще приходили бы, – проговорил дед. – Голодные, небось, в своём приюте... а здесь сами же много всего за лето вырастили, а есть – некому. Мне одному на годы вперёд запасов хватит. Вас подкормить бы!
– Да мы тайком уходим, – смутившись, проговорил Макси, решив, наконец, сказать ему правду – вернее, лишь часть её. – Не пускают нас никуда. Уж несколько лет как приходится украдкой убегать, с тех пор, как другая директриса появилась. Первые два года не замечала она, что мы уходим вечерами, вне приютских стен пропадаем, а теперь узнала, что мы порядок нарушаем и шатаемся всё лето неизвестно где. Вот и взялась за нами присматривать. Никуда нас не выпускает. Даже просто на прогулку в степь выйти нельзя.
Митрофан удивлённо приподнял косматые брови и замер. Потом с грохотом опустил кружку на стол.
– Что за порядки у вас такие! – сердито проговорил он. – А я-то всё голову ломал... отчего, думаю, забывать старика стали? А коли поговорить с ней? Может, мне сходить к ней да попросить за вас? Вдруг да и станет пускать?
Ребята с сомнением переглянулись. Вряд ли мачеха Анна согласится пускать их за реку, особенно если об этом её попросит сам Митрофан – ведь за ним крепла слава ненормального. Понятное дело, никто из них никогда бы не посмел объяснить причину, по которой он неминуемо получит отказ, но отговорить его от этой бредовой затеи нужно было во что бы то ни стало, иначе попадёт не только им, но и ему, если Веронцо узнает, что они несколько лет опекают старика и помогают ему с хозяйством и огородом.
– Знаешь, дед, лучше не стоит, – пряча глаза, сказал Макси. – Если ей станет известно, что мы самовольничали столько лет за её спиной, она лишит нас последних крох свободы. Будет только хуже. Потому что она... такой уж она человек. И ничего тут не поделать. Так что лучше мы по-прежнему будем украдкой выбираться в степь. В противном случае нас просто запрут, как бывало не раз.
– Да, – поддержала его Илинда. – Нас наказывают за каждую провинность. Мы, конечно, тутже совершаем новую, едва расплатившись... но я тоже считаю, что если напрямую попросить о чём-то мадам, можно добиться только противоположного результата.
Митрофан долго сокрушался и качал седой головой, жалея, что ничего не может сделать, чтобы облегчить жизнь своим друзьям, но всё же общими усилиями им удалось убедить его, что для их же спокойствия он не должен пытаться помочь им, потому что в сложившейся ситуации вряд ли можно было рассчитывать на чью-либо помощь.
– А Федот как? – спросила Кристина, чтобы перевести разговор на другое.
Старик оживился и принялся рассказывать о том, что привыкший к полной свободе щенок никак не желает приучаться к собачьей будке, которую сколотил ему в зиму хозяин, и не желает сидеть на цепи.
– Вчера попробовал привязать... так он рвался, рвался. А потом выть начал. Да так жалобно, что я тутже отпустил его и цепь подальше зашвырнул. Зря покупал её, цепь-то... – принялся делиться старик вчерашними событиями. – Чую я, нипочём он на привязи сидеть не станет. А пусть его бегает! За месяц попривык здесь, не потеряется. Выбежит утром во двор, побегает-побегает, а на ночь – в дверь скребётся, и попробуй не пусти его – такой лай поднимет!
– И что, от дома не уходит? – беспокойно спрашивала каждый раз Кристина, опасаясь, как бы однажды щенок не вернулся в свой прежний дом, но Митрофан не уставал успокаивать её.
– За ворота выходит. По степи бегает. Но всегда домой возвращается. Всегда бежит, только выйду за ворота да свистну погромче... не уйдёт он от меня, понравилось ему тут!
– Значит, хорошо, что мы его сюда привели? – улыбалась девочка, окончательно затаптывая остатки совести, ещё пытавшейся трепыхаться в её сердце, и старик благодарно кивал головой.
– А кому ж в голову такая идея первому пришла? – вдруг осведомился он, посмотрев на неё, и Кристина опустила голову.
– Мне, – проговорила она еле слышно и отчего-то сильно покраснела. – Мне пришла...
– Вот умница! – похвалил дед. – Не забываешь про старика!
Макси глянул в окно и, заметив на тусклом стекле капли, сказал:
– Я пойду конюшню почищу.
Девочки вознамерились ему помочь. Дед попытался было заявить, что чистил пару дней назад, но Макси и слушать его не стал.
– Надо пойти, – сказал он. – Ведь неизвестно, как скоро мы снова сможем явиться. Айлена и Кристи, вы останетесь в доме и приберётесь. Полы помойте, посуду... и постирайте, что есть.
Вдвоём с Илиндой они отправились на конюшню. Конечно, Митрофан сильно преувеличил насчёт того, что недавно чистил её, но в последнее время у него сильно болела нога, так что ему трудновато было даже во двор выйти, чтобы задать лошадям корма, не то что почистить у них. Вооружившись вилами, они принялись за привычную работу. Час спустя всё было сделано.
– Пойдём на огороде посмотрим – может, что убрать надо, – позвал Илинду Макси, и они отправились на огород. Там и в самом деле местами уже можно было  начинать убирать урожай. Они подёргали сухие плети на огуречных грядках и отнесли их в компостную кучу в дальнем углу; собрали спелые помидоры, баклажаны и кабачки, сложив их в большие плетёнки, и отнесли всё это в дом, поставив в холодной прихожей. Перцы собирать было ещё рановато. Капуста будет стоять на грядках до самых морозов.
Кристина вышла на крыльцо с большой корзиной постиранных вещей и стала обуваться. Холодный ветер хлестанул её босые ноги; она поёжилась. Илинда перехватила у неё корзину со словами:
– Мы с Макси уже закончили свои задания, давай я повешу бельё, а ты пойди пыль в доме протри.
– Уже протёрла. Мы тоже всё сделали. Айлена полы домывает.
– Значит, иди отдохни. Мы набегались по огороду, и мне жарко, а ты из тепла вышла, замёрзнешь на ветру, да и платье у тебя мокрое – с корзины течёт.
Илинда решительно отобрала у неё корзину и отнесла во двор, принявшись развешивать бельё на верёвке, протянутой между стволами деревьев.
Дождь прекратился. И Илинда, вылив со дна корзины мыльную воду, с надеждой взглянула на Макси:
– Макси... спросишь? Вдруг позволит?
– Спрошу, – улыбнулся тот.
Митрофан только руками развёл и добродушно заморгал.
– Ну, разве ж могу я вам отказать, – спросил он, – когда вы мне все дела за минуту переделали? Конечно, покатайтесь. Только сначала идёмте подкрепитесь. Я ухи наварил, как раз осталось только с огня снять... и кисель вон на окошке стынет. Вы уж проголодались, поди, два часа без роздыху работаете...
Гости не заставили себя упрашивать, зная, что старику приятно их угощать, и вмиг подсели к столу. Впрочем, Илинда тутже поднялась и сказала:
– Давай, дедушка, я похозяйничаю, а ты присаживайся.
Митрофан послушно опустился на свой стул, вытянул больную ногу и прислонился к стене, с улыбкой наблюдая за хлопотами девочки. А она достала с полки глубокие тарелки, доверху наполнила их горячей наваристой ухой, которая была так густа, что ложка могла устоять и не упасть, и поставила перед каждым. Нарезала хлеб. Принесла свежих помидоров, которые они с Макси только что собрали. Разлила по кружкам кисель. И только после этого уселась на своё место.
– Вот спасибо, хозяюшка, уважила! – Дед ласково погладил её по плечу. – Ешьте, ребятки, и я с вами заодно поем. А то одному и есть-то не хочется; как взгляну вокруг... вроде пятеро нас, а посмотришь: четверо-то – стены, да я – пятый... Сразу аппетит и пропадёт. Так-то...
Подкрепившись и посидев со стариком с полчаса, дети отправились на конюшню. Дождь вроде не начинался, принимался временами моросить – и тутже переставал. Макси вывел из стойла красавицу Каму – свою любимую гнедую кобылку с чёрной, как ночь, гривой, и стал старательно прилаживать седло. Илинда седлала Людовика. Кристина, как всегда, предпочитала держаться от лошадей подальше. Она так ни разу и не осмелилась сесть верхом на лошадь. А вот Айлене вдруг захотелось прокатиться.
– А ты не боишься? – спросил её Макси.
Она отрицательно махнула головой и нерешительно переступила с ноги на ногу, с лёгкой завистью наблюдая за его действиями.
– Никогда не каталась?
– Нет. Но всегда мечтала, – призналась девочка. – Я никогда не видела лошадей... вот так, вживую...
– Иди сюда, погладь, – разрешил Макси. – Только сзади к лошади никогда не подходи, иначе она не задумываясь вышибет тебе зубы. Они боятся, когда слышат шаги за спиной, и норовят лягнуть возможного врага прежде, чем он успеет причинить им зло. Это моя любимица, Кама. Красавица, правда?
– А мой Людовик каков? – Илинда быстро вскочила в седло и слегка натянула поводья; белый конь затанцевал на месте, нетерпеливо переступая копытами. – Ну что, Макси?.. А?.. Наперегонки?
Она вызывающе смотрела на него, и в глазах её таилась усмешка, заметив которую, Макси принялся торопливо распутывать уздечку, так некстати затянувшуюся узлом.
– Постой пока с Кристиной, – обратился Макси к Айлене, когда тонкий кожаный ремешок наконец стал поддаваться усилиям его замёрзших, дрожащих от напряжения пальцев. – Мы с Илиндой сейчас прокатимся до холмов, вернёмся – тогда я поучу тебя ездить верхом. Сегодня мне во что бы то ни стало нужно её обогнать! Иначе она меня засмеёт – я последние несколько раз неизменно проигрывал в наших состязаниях.
– Догоняй! – закричала Илинда, не став дожидаться, пока он договорит. Едва заметно сжав коленями бока своей лошади, она пригнувшись к самой гриве, легко перемахнула изгородь, окружавшую загон, и помчалась к холмам.
Макси пустился вдогонку, возмущённо крича и требуя, чтобы она остановилась, потому что старт был фальшивым, понукая Каму и взяв с места в галоп. Илинда намного обогнала его. Она мчалась вперёд, не оглядываясь. Мчалась по осенней степи навстречу низкому облачному небу, навстречу четырём вершинам, вынырнувшим далеко впереди из туманной дымки.
Ветер, пронзительно засвистевший в ушах, рвал волосы, разметавшиеся за спиной, перехватывал дыхание. Позади что-то кричал, гневно улюлюкая, Макси. Она пришпорила коня босыми пятками и засмеялась в ответ, не пытаясь понять, что он ей кричал – должно быть, как всегда, требовал, чтобы она подождала его.
Без малейших усилий выиграла она эту нечестную с её стороны гонку. Когда Макси догнал её у подножия гряды, она успела хорошенько передохнуть. Сидя в седле, она смотрела, как он приближается, и задорно засмеялась, когда он наконец поравнялся с ней.
– Это нечестно! Опять плутуешь! – воскликнул он, рассерженно сверкая глазами. – Ты не дождалась старта и только потому одержала победу! А значит, твоя победа не может считаться настоящей, ты не победила!
– Ты же расстраиваешься, когда я проигрываю, – лукаво улыбнулась она, искоса на него взглядывая и тайком прикидывая, с какой стороны ей будет проще его объехать и пуститься обратно, получив такие же преимущества во времени. – Вот потому я и вынуждена каждый раз идти на хитрость, чтобы зазря не расстраивать тебя. Ну что, отдыхай, и поедем обратно? Я-то уже прекрасно отдохнула, пока дожидалась твоего прибытия.
– Наперегонки я с тобой больше кататься не стану, – покачал головой Макси.
Она громко рассмеялась.
– А мы не наперегонки, мы просто так, прогулочным шагом, ладно?
– Что ж, так и быть. Но попробуй, обмани меня ещё раз!
– Обещаю – я больше никогда не стану тебя обманывать! – клятвенно заверила его Илинда и посмотрела на него такими честными глазами, что только тот, кто успел хорошо изучить её повадки, мог заподозрить бессовестный обман, который она в это время таила в мыслях и тщательно скрывала. Макси сделал вид, что поверил в этот её подкупающий взгляд, и согласно тряхнул головой, стараясь как можно быстрее привести в норму дыхание и в то же время предугадывая малейшее её движение, свидетельствующее о её тайном намерении обойти его, объехать. И снова обогнать. Он не собирался верить ей на грош, потому что давно привык к бесчестной игре, которую вела девочка. Ведь, в сущности их соревнования каждый раз являлись не соревнованием в быстроте и ловкости, а своего рода игрой под названием «Оставь другого в дураках». Он и сам, если быть честным, редко следовал правилам; он и сам мало считался с интересами своей подруги, когда дело заходило о скачках. И выиграть в таком бесчестном единоборстве казалось им куда занятнее и интереснее, чем в честном и открытом поединке.
– Ну, что? Поехали? – спросила наконец Илинда, рассердившись на Макси за его умение видеть её насквозь и тщательно скрывая своё недовольство под беспечной улыбкой. Она прекрасно поняла, что он не позволит ей снова обогнать его на старте, но ещё не потеряла надежду как-нибудь одурачить его по дороге и опять вырваться вперёд.
Лёгкой трусцой, не спуская друг с друга цепких, подозрительных взглядов, замечать которые считалось у них дурным тоном, двинулись они в обратный путь. Стараясь приболтать его, чтобы он поумерил свою бдительность, Илинда затеяла какой-то интересный разговор, который её спутник с готовностью поддержал. Но, не успела она додумать до конца полную торжества и радости мысль, что, кажется, он попался на крючок, как вдруг Макси, привстав на стременах, громко, пронзительно свистнул и пустил лошадь вскачь.
– Эгей! – срывая голос, глотая ветер, радостно орал он, оглядываясь на Илинду, оставшуюся далеко позади, хохоча во всё горло и махая ей рукой на прощание. – А теперь ты, ты меня догоняй!
И такой сумасшедшей радостью полнилось это его «эгей!», что ничего обиднее и возмутительнее и услышать было нельзя.
– Ах, вот ты как! – поразилась она, забыв собственное недавнее поведение, и, рассердившись, понеслась вслед за ним. Конечно же, Макси она догнать на сумела. Он намного опередил её. И когда она соскочила с седла в воротах загона, он был уже там: стоял, небрежно сдвинув далеко на затылок свою чёрную кепку, из-под которой выбивались на лоб кудрявые тёмные волосы, и небрежно посвистывал, наблюдая за ней смеющимися чёрными глазами.
– Бесчестный! – прикрикнула на него Илинда.
– Как ты, – обезоруживающе улыбнулся он, засунув руки в карманы.
– Обманщик! – ещё громче воскликнула она, подступая к нему.
– Как ты!
– Ну, держись... в следующий раз... я придумаю что-нибудь новенькое! Чего ты никак не ожидаешь! – пригрозила ему Илинда, отходя в сторону.
На самом деле она ничуть не была на него зла. Как и он на неё.
– Айлена! – позвал Макси, и та нерешительно вышла из-под навеса, где пряталась от пронизывающего холодного ветра, гулявшего по степи.
– Идём, подберём тебе лошадку поспокойнее.
Макси отвёл Каму обратно в конюшню, угостил горбушкой с солью, и оглядевшись кругом, выбрал для Айлены старушку Ванду. Пегая кобылка равнодушно смотрела на него большими сонными глазами и недовольно вздохнула, когда он стал прилаживать ей на спину седло, заявив, что сейчас они пойдут немного размяться. Ванда хотела дремать в своём стойле и мирно жевать овёс в кормушке, и шкура на её спине недовольно задёргалась, когда Макси повёл её к выходу.
Они вышли в степь. Илинд,а вновь оказавшись в седле, кружила неподалёку, не спеша расставаться со своим конём, Кристи переминалась с ноги на ногу у изгороди – ей было холодно, она замёрзла и тоскливо ожидала, когда же им надоест их забава и они надумают отправиться в обратный путь. Начал накрапывать дождь; тучи сползались над степью.
Макси подсадил Айлену в седло. Та с внезапным страхом посмотрела вокруг, судорожно вцепившись в поводья; лицо её было белым, глаза бегали, но она упорно сцепила зубы и сжала коленями раздувающиеся бока лошади.
– Ты, самое главное, не теряй равновесия, – заявил ей Макси и повёл Ванду за повод.
Вдруг лошадь встала и резко опустила голову, потянувшись за пучком зелёной травы, попавшим ей под ноги, и Айлена, не удержавшись, с визгом скатилась ей через голову и упала на землю.

– Ох, – громко вскрикнула она и с перекошенным лицом воззрилась на свою повисшую как плеть левую руку, которую вдруг прошила насквозь дикая, нечеловеческая боль. – Я не могу пошевелить рукой...
Макси швырнул повод так, словно он внезапно обратился змеёй, выстрельнувшей жутким раздвоенным языком и едва не ужалившей его, и, поскользнувшись на холодной мокрой траве, чуть не упав под копыта Ванды, развернулся и в тот же миг присел возле Айлены. От ворот бежала перепуганная Кристина. Платье её развевалось на ветру, шаль сползла с плеча и готова была соскользнуть на землю. Илинда, бросив Людовика, сломя голову неслась к ним с другой стороны.
– Стой... не шевели рукой, – приказал Макси и принялся осторожно прощупывать кость, едва дотрагиваясь до распухшей, отчего-то начавшей слегка синеть руки пострадавшей. – Так больно? А так? И тут тоже? Должно быть, сломала... Да не пугайся ты так и не реви! Подумаешь! Заживёт! Скажи спасибо, что шею не свернула... Самое главное, перелом закрытый, и, по-видимому, неполный. Скорее всего, просто кость треснула. И всё-таки нужно наложить шину...
Макси вскочил на ноги, словно подброшенный неожиданно распрямившейся пружиной, и принялся торопливо озираться по сторонам.
– Посидите с ней, – кивнул он подбежавшим девочкам, стараясь сохранять спокойствие и хладнокровие, без которых их всех тотчас же захлестнула бы паника. – Я сейчас.
Увидев у ворот раскидистое дерево, уютно уложившее большую часть своих ветвей на старенькую крышу дома, прогнувшуюся под их непомерной тяжестью, он бросился к нему и, сломив несколько веток покрепче, вернулся. Оторвав рукав своей рубашки и изодрав его зубами на груду длинных тряпичных полос, Макси приложил к руке Айлены разломанные на несколько частей ветви и осторожно примотал их, зафиксировав руку.
– Так полегче? – спросил он, когда процедура, во время которой девочка, чьё лицо посерело и заострилось, искусала себе все губы в кровь, была окончена.
– Подняться сможешь? Давай, я тебе помогу.
Айлена с трудом поднялась. Ноги её дрожали. Её колотил озноб. Она молчала, не в состоянии вымолвить ни слова. Не теряя ни секунды, Макси подозвал Илинду и Кристину, замерших неподалёку от них.
– Илинда, вы с Кристи сможете довести её до приюта? – спросил он, напряжённо озираясь кругом и пытаясь высмотреть в степи убежавших лошадей. – Я поймаю лошадей – и Ванда, и Людовик в степи... верну их на конюшню, скажу Митрофану, что мы уходим, и догоню вас.
Илинда с готовностью кивнула и, обняв Айлену за плечи, повела её к речке. Кристи, неслышно всхлипывая и дрожа всем телом, шла следом, кутаясь в шаль, которую раздувал и трепал поднявшийся ветер.
Едва они спустились к реке, дождь полил как из ведра. Холодные струи хлестали серую водную гладь, расстилавшуюся перед ними, секли серую степь, заливали глаза, и приходилось заслонять лицо рукой, чтобы можно было рассмотреть, куда идти. Они спустились к броду, увязая по щиколотку в мокром песке. Вода кипела и бурлила вокруг ног, когда они торопливо переходили реку, кидалась на них яростно и злобно, словно задалась целью свалить своим стремительным течением и унести всех троих. Выбравшись на берег, они ускорили шаги, надеясь побыстрее добраться до приюта, очертания которого были не видны за сплошной пеленой ливня. Босые ноги скользили по раскисшей холодной земле, и Илинда безумно боялась поскользнуться и упасть, утянув за собой Айлену.
– Поддерживай её с той стороны, – крикнула она Кристине, стараясь перекричать шум дождя. – Если я стану падать, то ты удержишь её.
Они почти вслепую миновали степь, и с огромным трудом осилили подъём к городку, превратившийся в месиво глинистых луж и чавкающей грязи, жадно хватавшей за ноги и не сразу отпускавшей добычу. Айлена старалась не вскрикивать, хотя лицо её одеревенело от боли, пронзавшей руку при малейшем неосторожном движении. Она терпела, стараясь ничем не выказать, насколько ей плохо.
Наконец они взобрались на заветный пригорок, и вот перед ними в струях дождя возникли высокие решётчатые ворота. Ворота были на запоре, чего и следовало ожидать.
С их стороны было большим риском, что они отважились явиться к главному входу и попробовать проникнуть в приют, как все нормальные люди. Конечно, не случись этого страшного несчастья с Айленой, они непременно воспользовались бы своим обычным путём – лазейкой в ограде, но Илинда не без оснований посчитала, что Айлена не сможет пробраться через пролом, потому что нужно сильно наклониться, чтобы проскользнуть в сад. А приседать и упражняться в прочих физических упражнениях бедная девочка была теперь не в силах.
Будь что будет! Они попробуют пройти через ворота.
– Дошли, – выдохнула Илинда, утирая лицо трясущейся ладонью и чувствуя, как его тутже заливают новые дождевые потоки. Кристина торопливо постучала в окно Силантия, сбивчиво объяснила ему ситуацию, бессовестно наплетя с три короба, и тот торопливо подал ей в форточку ключ. Илинда стремительно перехватила его, замёрзшими, негнущимися пальцами вставила в замок, повернула... распахнула ворота и оставила их открытыми – Макси сам закроет, он вот-вот должен был появиться. Они ввалились в кабинет госпожи Беладонии и перепугали её до полусмерти. Пока они стояли на пороге и пытались объяснить ей в два голоса, что к чему, на коврике натекла огромная лужа, сбегавшая с их волос и одежды, промокшей насквозь и облепившей тело ледяными складками.
– А ну, марш отсюда вы двое! Быстро в свою комнату сушиться и переодеваться, – закричала женщина, грозно сверкая очками на Илинду и Кристи. – А ты... ты переоденешься здесь... вот тебе мой халат.
Беладония достала с полки огромный белый халат, отглаженный и накрахмаленный, бросила его Айлене и отвернулась.
– Скидывай мокрое и живо надевай халат, – скомандовала она, разговаривать будем после. Не хватало ещё простуду схватить!..
Айлена кое-как стянула с себя джинсы и рубашку, с рукавом которой пришлось изрядно повозиться, и облачилась в халат. Который, впрочем, тотчас стал влажным. Подобрав свою одежду, она неловко попыталась свернуть её, но Беладония отняла и швырнула в угол у двери.
– Оставь, я потом в прачку отнесу, иди сюда, поближе к свету, да покажи, что там у нас...
Она торопливо размотала повязку, отшвырнула прочь ветки, которые примотал к её руке Макси, и, усадив девочку возле стола, стала прощупывать её руку.
– Ну что, сломала, – изрекла, наконец, Беладония. – Радуйся ещё, что кость пополам не треснула. Будем гипс накладывать.
В комнату всунулась растрёпанная мокрая голова.
– Госпожа Беладония, – жалобно проговорила Кристи. – Ну, что там у неё?
– Вы ещё здесь?! – возмутилась она. – Воспаление лёгких захотели?!
– Что там?
– Там – неполный закрытый перелом! Вот что там! Будем гипс накладывать!
– А это больно?
– Брысь! Брысь! Немедленно!
– Мы можем чем-нибудь помочь? – не отставала Кристина, и Беладония кивнула ей на угол, в котором валялась мокрая одежда Айлены.
– Забирай это, отнеси по дороге в прачку – чтоб я тебя здесь не видела! Живо!
Кристи проворно схватила в охапку мокрые вещи и выскочила за дверь.
Илинда, стуча зубами от холода, кое-как отлепила со спины волосы и стала выкручивать их, выжимая воду на пол.
– Кристи, ты первая переодеваться, – прыгающим голосом проговорила она. – Давай бегом. Вместе нам нельзя. Кто-то должен остаться и подождать Макси – он сейчас здесь появится. Бегом! И не смей пререкаться со мной! Я первая не пойду! Чем быстрее наденешь сухое ты – тем быстрее переоденусь и я.
Кристина умчалась, прихватив одежду Айлены. Минуту спустя она уже была внизу, одетая в старый свитер и длинную юбку. Оставив её на посту, Илинда торопливо направилась к лестнице, оставляя на чистом дощатом полу грязные и мокрые следы. Подумав секунду, она свернула к чёрному ходу, выскочила на дощатое крыльцо и по очереди стала подставлять под льющие с крыши дождевые струи свои ноги, до колен забрызганные грязью. Холодная вода вмиг смыла все разводы и полосы. Чувствуя, как немилосердно ломят озябшие и покрасневшие от ледяного душа пальцы на ногах, Илинда побежала в свою комнату.
Едва она схватилась за ручку двери, как в коридоре бесшумно возникла Мишель Иллерен. Мишель стояла на пороге своей новой комнаты и смотрела на неё, зло сощурившись.
– Позволь осведомиться, где это ты так вымокла? Я намеревалась спросить о том Кристину, но она слишком быстро сбежала и даже не заметила меня.
Илинда, не желая отвечать, открыла свою дверь и уже собиралась было захлопнуть её за собой, но Мишель, резко дёрнувшись, развернула её за плечо и зашипела ей прямо в лицо:
– Напрасно ты так со мной! Я прекрасно видела, как вы втроём вернулись! И видела, с какой стороны вернулись. Опять в степи гуляли? Ну, уж будет вам!
– Будет, будет, – успокоила её Илинда, вырвала свою руку из её цепких пальцев и скрылась за дверью.
Утерев полотенцем лицо и руки и промокнув волосы, она скрутила их в узел и быстро переоделась в сухое платье. Больше всего на свете ей хотелось лечь в постель и с головой укрыться одеялом, чтобы хоть немного согреться, но нужно было дождаться Макси. Она торопливо сбежала вниз. Мишель в коридоре уже не было.
Кристину она нашла на прежнем месте.
– Макси не появлялся? – с тревогой спросила она, выглядывая в высокое окно, по которому с дробным шумом и грохотом стучал усилившийся дождь, и надеясь рассмотреть, как пробирается к воротам знакомая фигурка.
– Может, он догадается остаться и переждать дождь у деда? – произнесла Кристина, но Илинда медленно покачала головой.
– Нет, Кристи, нет. Дождь его вряд ли напугает. Он не останется. Я боюсь только одного: что он захочет срезать путь и попытается переплыть реку, вместо того, чтобы делать ощутимый крюк и идти через брод. В такой ливень... да и вода в реке ледяная...
Айлена вышла из кабинета Беладонии с перекинутой через плечо марлевой повязкой, в которой покоилась загипсованная рука. Илинда велела ей идти наверх и отправила с ней Кристи, сама же осталась ждать.
Макси явился полчаса спустя, когда Илинда, которая извелась от тревоги, готова уже была бежать искать его.
– Скажи, ты ведь не пошёл через брод, так? – едва взглянув в его виноватые глаза, приступила к нему Илинда.
Он долго колебался, затем всё-таки согласно кивнул.
– Не пошёл, – тихо сказал он и опустил глаза, не выдержав её зажегшегося яростью взгляда.
– Ты в своём уме? – прыгающим голосом закричала она, зло глядя на него. – Не зря я тут места себе не находила! Дурень!
– Что Айлена?
– Нормально! Рассказывай!
– О чём?
– Как водичка? Не слишком ли горяча?
– Илинда, перестань... ну, жив, здоров – и ладно.
Макси ни при каких условиях не собирался рассказывать ей, как решив сократить путь, он и в самом деле попытался переплыть Чёрную в самом глубоком месте, как вдруг перестал ориентироваться, ослеплённый бьющим по воде дождём, как нахлебался речной воды, от холода которой стало сводить руки и ноги... он и сам не понимал, каким чудом ему удалось спастись. Илинде ни при каком раскладе не следовало об этом знать.
– Иди, переодевайся, – наконец проговорила она, с трудом унимая сотрясавшую её нервную дрожь. – И я тоже к себе пойду... Меня до сих пор колотит... От страха. Иди! Кстати, про тебя никто не знает – что мы уходили вместе. И мой тебе совет: молчи и не высовывайся. Мы с девчонками что-нибудь придумаем... скажем, что были в саду... что там Айлена и упала... Незачем всем головы рубить. Мы засветились. Нам и отвечать. Что Митрофан?
– Расстроился. Я не сказал про перелом. Сказал, что просто сильно ушибла руку. Незачем его зря пугать.
– Ну, давай, иди. Встретимся за ужином.

История, придуманная и рассказанная Илиндой директрисе, была вполне правдоподобной. Она сказала, что они бегали возле приюта и искали маленького Степана, который снова потерялся (Макси заручился поддержкой Аспина и тот обещал подтвердить, не спрашивая даже, зачем им это нужно), и что Айлена поскользнулась на размокшей земле и упала, сломав руку. Придраться было не к чему. Чуть ли ни впервые в жизни ей удалось так ловко и гладко соврать и за такую серьёзную провинность остаться без заслуженного наказания. Особых восторгов маленькой компании удостоилось то обстоятельство, что они в кои-то веки утёрли нос Мишель, которая нутром чуяла, что что-то здесь не клеится, и досадовала, что не может вывести их на чистую воду. Её смущало вмешательство Аспина, почему-то казавшееся ей странным; окольными путями она пробовала вызнать у него подробности, пускаясь на хитрости, но все её усилия ни к чему не привели. Так и пришлось ей отступиться.

В конце августа Макси, как обычно, уехал погостить в Эрнс.
В этом году ему пришлось так долго ждать приглашение от дяди, что он уже решил было, что тот по какой-то неведомой ему причине раздумал звать его к себе в это лето. Не было ни письма, ни звонка.
С середины августа он со дня на день ожидал, когда ему принесут письмо из Эрнса, но письма всё не было. В час, когда приносили почту, он старался не отлучаться из приюта, но дни проходили за днями, а конверт, в который был бы вложен билет в Эрнс, ему по-прежнему только снился. Макси тревожился всё сильнее, не зная, что и подумать. Воображение рисовало ему самые ужасные картины: то ему вдруг представлялось, что с дядей случилось какое-то несчастье, раз он ему не пишет и не звонит, то он принимался беспокоиться о братишке, который жил в дядюшкином доме.
В приюте был всего один телефонный аппарат, и находился он в кабинете директрисы. Днями напролёт Макси расхаживал по коридору, в который выходила дверь этого кабинета, и прислушивался – не раздастся ли в глубине кабинета резкая телефонная трель, не позовёт ли его к телефону мачеха Анна. Но телефон упорно молчал. А если и звонил когда, то вовсе не для него – подбегая к двери и приникая к ней ухом, он мог уловить фразы, которые бросала в телефонную трубку Веронцо, и по этим обрывочным приглушённым фразам догадывался, что звонили лично ей и по делам, которые никоим образом не были связаны с ничтожным Максимом Лапортом.
Вечерами он отправлялся за реку – если девочки не могли пойти с ним, то шёл один. Обычно Илинда и Кристина сопровождали его, если им удавалось незаметно сбежать из приюта. Айлена больше не ходила с ними – сломанная рука не давала ей покоя, и попервой она частенько не могла спать по ночам – до того болели сломанные кости. Да и погода установилась промозглая, по-осеннему слякотная, ветреная и ненастная.
– Вы идите, – говорила Айлена, помогая им тайком выбраться из комнаты. – Если что, я придумаю сказку и прикрою вас. Если явится эта медногривая... будьте уверены, я найду, что ей ответить.
И Илинда с Кристиной спокойно уходили, целиком и полностью полагаясь на здравомыслие своей соседки, которая и впрямь несколько раз сумела отвести от них беду. Если она улавливала за дверью шаги Мишель, которые останавливались за стеной в коридоре, то принималась читать вслух какую-нибудь книжку, время от времени перебивая себя перешёптываньем и смешками, которыми якобы обменивались присутствующие в комнате Илинда и Кристина, то одёргивала их окриками, навроде: «Илли, Кристи, если вы не перестанете шушукаться, я не стану вам читать!» После этого шаги в коридоре обычно возобновлялись, и, притихнув, она имела возможность услышать, как хлопала дверь соседней комнаты, закрываясь за Мишель.
Тяжёлые мысли одолевали Макси. Отправляясь за реку, он с огромным трудом заставлял себя выбросить из головы свои тревоги и заботы, чтобы Митрофан не заметил, что его что-то гнетёт, что-то мучит. Макси с остервенением набрасывался на дела, накопившиеся у деда за время их отсутствия: таскал воду с реки, поливал огород, наполнял про запас огромные дубовые бочки на огороде, чтобы старику было чем поить лошадей и корову; чистил конюшню и коровник, тщательно выскребая дощатый пол, устилал его свежей соломой; задавал корма животным; когда не нужно было поливать, Макси пилил брёвна и рубил их на дрова, а девочки собирали разлетающиеся в разные стороны поленья и бегом относили их в сарай, складывая в огромную поленницу, которая занимала уже половину сарая. Дед частенько выходил во двор и пытался затащить их в дом, говоря, что дров ему на две зимы хватит, и что незачем зря спину ломать, но Макси отговаривался тем, что дров много не бывает, коли печка в доме есть, и что пусть лучше останутся дрова, чем их не хватит, и вновь принимался махать топором, отирая взмокший лоб рукавом. И чем больше дел он себе намечал, тем быстрее спорилась работа в его руках.
Илинда с тревогой наблюдала за ним, не решаясь задать вопрос, который сам рвался с языка. Ей казалось, что они с Кристиной смогут как-то помочь ему, если вместе поразмыслят о сложившейся ситуации. Но он словно бы и не замечал, что девочки переживают за него не меньше, чем переживает он сам по поводу своих неурядиц. Наконец, однажды Илинда не выдержала. Когда они в очередной раз возвращались в приют в зябких сумерках, она вдруг решительно остановилась на ветру и заявила:
– Макси, скажи, чем мы можем тебе помочь.
Макси вздрогнул и удивлённо воззрился на неё.
– Помочь? В чём помочь? – растерянно осведомился он, но тут в разговор вмешалась Кристина.
– Ты что, думаешь, мы ничего не замечаем? – напустилась на него она, уперев руки в бока и сдвинув брови. – Мы прекрасно всё замечаем! Мы прекрасно видим, как ты околачиваешься возле кабинета мачехи Анны, в надежде, что она позовёт тебя к телефону, а она всё не зовёт и не зовёт. Мы прекрасно видим, как ты выжидаешь почтальона, а когда тот встречается тебе у ворот и говорит, что тебе, увы, опять нет письма... у тебя сразу делается такое лицо, что нам становится страшно к тебе подступиться. Ты считаешь это нормальным, да? И сегодня, когда мы поливали огород... ты перегружаешь себя работой, ты готов вкалывать до полного изнеможения, лишь бы время быстрее шло... а оно не идёт быстрее, оно тянется как всегда! Ты специально кидаешься как оглашенный на все дела разом, чтобы не осталось ни минутки свободной просто посидеть со стариком у печки – ты боишься, что он по лицу твоему поймёт, что у тебя что-то стряслось, а так как ты сам понятия не имеешь, что именно у тебя стряслось, то и ответить ему как следует не сможешь! Ты что, правда считаешь, что он не замечает, что с тобой что-то не так?
Макси растерянно молчал, уставившись на свои босые, грязные ноги.
Илинда подошла к нему и, помедлив немного, спросила:
– Ты ведь переживаешь, что август подходит к концу, а из Эрнса нет ничего... да?
Макси ничего не ответил. Он развернулся и молча побрёл через хмурую степь, не разбирая дороги. Илинда догнала его и пошла рядом. Кристина замыкала шествие.
– Не сочти, что мы вмешиваемся в твои дела! – заговорила вновь Илинда. – Но мы больше не можем молчать. Макси, пойми... мы переживаем не меньше тебя! Но нет на свете безвыходных ситуаций! Всегда можно что-то придумать... нужно только подумать как следует! Нельзя просто ждать! Надо действовать! Если тебе жизненно важно что-то узнать... то нужно приложить все возможные и невозможные усилия – и узнать.
– Как узнать? – невнятно пробубнил он, по-прежнему не глядя на них.
– Если подумать всем вместе – то придумаем, и без особых проблем, – отрезала Илинда.
– Я вижу только один выход – тайком покинуть приют, тайком пробраться в поезд и добраться до Эрнса. Или на попутках... машины на дороге тормозить... Добраться до Эрнса и на месте разобраться, отчего дядька забыл обо мне в этом году!
– А я вижу по крайней мере ещё два способа! – заявила Кристи.
– Это какие же такие способы? – прищурился мальчик, подпинув ногой попавшийся на дороге камень, который пролетел порядочное расстояние и шлёпнулся в лужу, поднимая холодные грязные брызги.
– Например, можно послать письмо в Эрнс.
– И где взять конверт? У меня нет ни гроша, чтобы купить конверт!
– Можно спросить у Айлены. Она попросит тётку купить конверт. Скажет, что ей нужно написать кому-нибудь в Оинбурге. Невеликая ложь!
– Ну уж нет! – возмутился Макси. – Ты что, в самом деле считаешь, что я допущу, чтобы она врала ради того, чтобы заполучить для меня конверт?
– Можно и правду сказать! – зло осадила его Кристи. – Что ты! Гордый какой! Айлена может попросить Светлану купить для тебя конверт!
– Нет! – вскинулся Макси. – Не надо! Я не допущу...
– «Не допущу, не допущу!» А для чего ж, по-твоему, тогда нужны друзья? – перебила его Илинда. – Если ты не хочешь никого обременять своими заботами и принимать мизерную помощь в материальной форме, можно решить твои проблемы по-другому. Вот скажи, ты наверняка знаешь номер телефона твоих родственников в Эрнсе?
– И что это даст?
– Не психуй! Это многое даст. При желании. Это обыкновенная арифметическая задачка, которую нужно решить. Необходимый номер у тебя есть? Есть. Телефон у нас в приюте имеется? Имеется. Значит, у тебя есть возможность позвонить с этого телефона. Что следует сделать? Нужно всего лишь выманить из кабинета Веронцо, чтобы ты мог спокойно воспользоваться телефоном.
– Я уже думал об этом. Но она тщательно запирает дверь на ключ, когда уходит, – вздохнул Макси. – Сам не раз видел.
– Это, конечно, усложняет задачу... но не делает её невозможной. Нужно представить дело так, чтобы она выскочила из своего логова, забыв запереть дверь. Только всего.
– Не фантазируй, Илли! Что такого ты ей скажешь, что она помчится куда-то сломя голову?
– А вот это уже другой вопрос, – возразила Илинда, – это нужно детально рассмотреть. Разложить по полочкам. Ты, самое главное, скажи, если мы выманим её из кабинета и она выбежит, оставив дверь открытой, успеешь ты позвонить или нет?
Макси долго молчал, взвешивая все за и против, потом наконец пожал плечами и промолвил нерешительно:
– Должно быть, успею... но как...
– Я же сказала, это совершенно другой вопрос. И его мы обдумаем сами. Без твоего участия. Завтра ты позвонишь в город и узнаешь всё, что тебя интересует.
Они подошли к взгорку, за которым начинался их переулок. Макси попытался было выяснить, что задумала Илинда, но она ответила, что пока и сама не знает, что именно придумает, но придумает непременно.
– А теперь пойдёмте поскорее, – заявила она, бегом взбираясь на пригорок. – А то меня трясёт от холода. Да и дождь начинает моросить.
На следующее утро, после завтрака, Илинда отослала Макси караулить возле кабинета Веронцо, велев ему держаться так, чтобы не попасться ей на глаза, и четверть часа спустя, промчавшись мимо Макси, в кабинет ворвалась перепуганная Айлена.
– Пожар, пожар! – кричала она, задыхаясь и трясясь, как в лихорадке. – Мадам Веронцо, горим! Ой, идёмте же скорее! Там... там... горит! Ой, мы все сгорим! Все как есть, все до единого!
Секунду спустя она выскочила в коридор, таща за собой как на буксире мачеху Анну с такой скоростью, что та пролетела по коридору, словно сухой коричневый листок, и исчезла за поворотом прежде, чем успела сообразить, что оставила дверь кабинета открытой настежь. Впрочем, ей было не до того, чтобы возвращаться – все мысли её были поглощены приключившимся где-то в приюте пожаром. Айлена мчала её вперёд и вперёд, по коридору в холл, из холла – в следующий коридор, оттуда – в тёплый переход, потом в один из жилых корпусов. Отпустила она директрису только тогда, когда они оказались перед комнатой дежурной воспитательницы, из-под двери которой валил серый дым.
– Вот! Вот! Пожар! – вопила Айлена, так резко отпустив руку мачехи Анны и словно бы нечаянно толкнув её гипсом под лопатку, что та чуть не упала.
Ткнувшись носом в косяк и даже не почувствовав боли, Веронцо распахнула дверь, и ей в лицо ударили клубы едкого дыма. Коврик возле кровати полыхал, пламя с треском пожирало его, на постели храпела тётушка Марион, а на столе рядом стояла полупустая бутылка и стакан. Сдёрнув с кровати толстое стёганое одеяло, Веронцо принялась сбивать и затаптывать пламя. Очки соскользнули с её носа и упали на пол, в спешке и суматохе она наступила на них и раздавила. Айлена бестолково суетилась рядом, больше мешая ей своими неумелыми попытками помочь. Схватив кувшин с водой, стоявший возле умывального таза, она недолго думая плеснула на спину Веронцо, пронзительно заверещав, что у неё занялся костюм. Мадам вскрикнула – ледяной душ проник ей за воротник, попал на голову и замочил волосы.
Вскоре общими усилиями пожар был потушен. Оглянувшись, Айлена увидела, что в коридоре набилась куча перепуганных воспитанниц, напиравших друг на друга, чтобы лучше видеть происходящее. Заметив, что огня больше не видно, они стали торопливо толкаться, намереваясь спрятаться друг за друга и отступая, чтобы гнев мачехи Анны не обратился против них, хотя они, казалось бы, ничем этот гнев не заслужили.
Окинув взглядом толпу воспитанниц, директриса не удостоила собравшихся ни словом и, скрутив в пучок растрепавшиеся волосы, принялась с остервенением трясти храпящую на кровати Марион, которая, лишившись тёплого одеяла, поджала под себя толстые ноги в разных носках, продравшихся на пятках, и зябко поёживалась во сне. Грязный, засаленный на вороте и рукавах, халат обтягивал её, как сосиску.
– А ну, просыпайся! – сквозь плотно сжатые зубы процедила мачеха Анна, ухватив её покрепче за шиворот. – А ну, просыпайся... пьянь ты этакая! Просыпайся, кому говорю!
Услышав голос Веронцо, Марион с огромным трудом открыла отёкшие глаза и принялась что-то лопотать. Затем села на кровати, едва не свалившись на пол, и стала в испуге оглядываться по сторонам. Увидев сгоревший коврик и обуглившиеся доски пола перед кроватью, почуяв запах дыма, плававшего под потолком, она принялась истово креститься и шептать:
– Господи Иисусе... что тут было-то, ась?
Мачеха Анна, увидав, что старуха вполне пришла в себя, выпрямилась перед ней и смерила её ледяным взглядом.
– Вот и я хотела бы у тебя спросить, что всё это означает, – прошипела она, с ненавистью глядя сверху вниз на злополучную пьянчужку, из-за которой не впервой происходили в приюте казусы. Такого, правда, до сих пор ещё не случалось.
– Будь кем тебя заменить, немедленно вышвырнула бы тебя вон, – заявила мачеха Анна. Марион принялась канючить, чтобы её не выгоняли, пыталась уверить, что она понятия не имеет о том, что произошло, и что ни о каком пожаре она знать не знает и ведать не ведает, стала плакать пьяными слезами, приговаривая всякую чушь, не имевшую ни малейшего смысла... Веронцо с презрением смотрела на неё какое-то время, затем дёрнула плечом и заявила:
– Два месяца будешь работать бесплатно. Или я вызываю полицию. Пусть сами разбираются с пожаром. Согласна?
Марион упала ей в ноги и принялась бить лбом об пол, умоляя не впутывать в это дело полицию и говоря, что она станет работать бесплатно столько, сколько сочтёт нужным мадам, только б та не стала поднимать шумиху из-за произошедшего недоразумения.
– Встань. И прибери здесь. И если я ещё раз увижу тебя пьяной... берегись, – приказала мачеха Анна и вышла, не став слушать благодарностей, которыми вперемежку со всхлипываниями осыпала её тётушка Марион.
Незадолго до ухода директрисы Айлена исчезла из комнаты.

...Макси, Илинда и Кристина поджидали её в холле, на окне. Лица их светились радостью. Когда прибежала Айлена, взбудораженно сверкая своими серыми глазами, с развязавшейся марлевой повязкой, в которой обычно держала загипсованную левую руку, с перепачканной в саже здоровой правой рукой, которую она даже не удосужилась вымыть, прежде чем бежать к друзьям, они торопливо подвинулись, давая ей место.
– Ну что? Ну как? – задыхаясь от быстрого бега, выдохнула она, глядя на Макси. – Успел?
Тот с сияющей улыбкой взглянул на неё и кивнул.
– Успел! Не просто успел... у меня куча свободного времени осталась, я успел бы раз пять позвонить в Эрнс, ничуть не торопясь, – проговорил он. – Какая ты умница! Если честно, услышав твои крики о пожаре... я чуть было не ломанулся вслед за вами, да только потом сообразил, что должен забраться в кабинет Веронцо и что ты специально вытащила её оттуда... Я ведь чуть не поверил тебе!
Айлена засмеялась, взволнованно утирая лицо и оставляя на щеках серые полосы. Макси протянул ей чистый носовой платок и проговорил:
– Ну-ка, вытрись! Ты стала похожа на трубочиста!
Илинда и Кристина подступили к ней с расспросами, пытаясь поскорее узнать, как прошла операция, как тушили пожар да как наказали Марион, которая так вовремя напилась и уснула, предоставив им возможность творить в её комнате всё, что им было угодно, всё, что только заблагорассудится. Но она шикнула на них, заявив, что всё расскажет позже, и стала расспрашивать Макси о его приключениях в кабинете директрисы; ей не терпелось разведать, удалось ли ему узнать о своих родичах.
– Напрасно я с ума сходил от тревоги. Понимаешь, дядька просто недавно вернулся с островов, на которые уезжал отдыхать, и ему недосуг было... – смутившись за собственного дядю, поведение которого сильно задело его и обидело, хоть он никогда и никому в том не признался бы, произнёс мальчик. – Но у них всё нормально, все живы-здоровы, и ничего страшного не случилось. Никакой беды не произошло. Никакое горе не накрыло его сверкающей благосостоянием крыши... Зря я так бесился... Завтра он пришлёт билет.
– Значит, всё хорошо? – выдохнула Айлена, не в силах устоять на месте от счастья и принимаясь отбивать такт своими маленькими каблучками.
– Да, всё замечательно! Благодаря вам!
Макси с признательностью переводил взгляд с одной на другую.
– Что бы я делал без вас! – произнёс он наконец, вдруг так громко хлопнув в ладоши, что его сообщницы подпрыгнули от неожиданности и засмеялись.
– Да и нам без тебя было бы не так весело, – довольно улыбалась Илинда. – Ради кого мы устраивали бы пожары, не будь с нами тебя? Отправляйся спокойно в свой Эрнс... но не забудь вернуться.
– Я вернусь гораздо раньше, чем вы думаете. Занятия в школе начнутся меньше чем через неделю... так что в Эрнсе я смогу прогостить от силы несколько дней. Можно было бы вообще не ездить... но мне выгоднее поехать. Я намерен потрясти дядьку так, чтобы из него монетки посыпались. Мне много монет не надо... но кое-что мне всё-таки необходимо. Натрясу, сколько мне нужно – и оставлю его в покое. До будущего года.
День спустя Макси уехал в Эрнс.

Вернулся он не через неделю, как обычно, а через четыре дня, в последний августовский день, тусклый и по-осеннему холодный.
После ужина ребята тайком улизнули из своих комнат и собрались в гроте. Макси, пришедший первым, засветил керосиновую лампу, водрузив её на перевёрнутый вверх дном ящик, стоявший посреди подземной комнатки. По традиции он привёз целую сумку лакомств и собирался на славу угостить своих друзей. Выложил на заранее сорванные листья лопуха тонко нарезанную колбасу, сыр, печёную рыбу, большой кусок копчёного окорока. Затем пришёл черёд апельсинам, винограду и персикам, за которыми последовали плитки молочного шоколада, конфеты и печенье.
Когда появились Илинда, Кристина и Айлена, у Макси всё уже было готово.
– Подсаживайтесь к столу, будем пировать, – радушно пригласил он и пошёл загородить проход досками и старой дерюгой, валявшейся в углу, чтобы ночной холодный воздух не проникал внутрь, и чтобы чей-нибудь любопытный взгляд не углядел случайно трепещущий отблеск лампы на каменных ступенях.
Каменный пол комнатки устилали вороха сухих листьев, которые ребята каждый год предусмотрительно охапками сносили сюда. На листьях было тепло сидеть, да и босые ноги не мёрзли. Кроме того, в центре был постлан когда-то снятый с соседского плетня ковёр, уложенный на кучу листьев и покрытый сверху теми же листьями.
Все уютно расположились у стола. Вернувшийся Макси серьёзно посмотрел на них и заявил:
– Сегодня у нас особенный день, и я хотел бы отметить его как следует. Во-первых, я узнал потрясающую новость, которая поначалу ошеломила меня и, честно скажу, выбила из колеи... но потом я пораздумал и решил... ведь я не один, нас четверо... и этого достаточно для того, чтобы всё устроить по нашему желанию.
– Что-то случилось в Эрнсе? – встревожилась Илинда.
– Случилось, – просто улыбнулся Макси. – Помнишь, ты возмущалась, что дядя оставил у себя моего младшего братишку Тома, а меня отправил в приют?
Она кивнула, напряжённо глядя на него. Кристи и Айлена внимательно слушали.
– Всё дело в том... что я ему не родной племянник. Моя мать второй раз вышла замуж за отца Тома. Мне было тогда совсем мало лет, поэтому я не помню. Мой родной отец попал в тюрьму незадолго до моего рождения и вскоре умер там. Мать и отчим погибли вскоре после свадьбы. Тому и года не было... После несчастья, в результате которого мы с Томом остались сиротами, дядя пожалел нас и забрал к себе. Но в моём характере он вскоре стал замечать дурные наклонности. Он пытался с моими наклонностями бороться... но безуспешно. Я воровал. Я проказил. Я пару раз убегал из дома с мальчишками много старше меня... Дядя отдал меня в приют. Устав бороться с моей наследственностью. И я теперь нисколько его не виню. Он не обязан был заботиться обо мне... ведь я ему – никто. У него просто не оставалось иного выхода.
Потрясённые всем услышанным, девочки молчали. Молчал и Макси, по лицу его блуждала невесёлая улыбка.
– А кроме того... за долгие годы, проведённые в Кентайском приюте, мы с Томом стали чужими людьми. Я вдруг осознал, что ничего о нём не знаю! Я не знаю его привычек, я не знаю его вкусов... Я понятия не имею, чем он увлекается и что интересует его в жизни! Я не знаю о нём ничего! Да и он обо мне тоже... Мы никогда не писали друг другу писем, мы никогда не скучали друг по другу. Но понял я это только сейчас. Зато я понял ещё кое-что. Да, я словно бы лишился своей семьи. Сводный брат, с которым мы – посторонние люди; дядя, который оказался мне не родным. Но в то же время... в то же время я ровным счётом ничего не потерял. Потому что моя единственная семья осталась при мне. Илинда, Кристи – вы были моей семьёй все эти годы. Ещё, конечно, и те трое... но они давно нас оставили и делают всё, чтобы усложнить нам существование. Моя семья – это вы. Вы – единственные на этом свете родные мне люди. У меня нет брата, потому что ему нет до меня особого дела. Зато у меня есть сёстры. Две замечательных сестры, лучше которых и быть не может. Что до тебя, Айлена... если не постыдишься иметь такого брата, как я... сын вора, да и сам далеко не без греха... я – вор и сын вора... Не постыдишься, так будешь моей третьей сестрёнкой.
Айлена попыталась улыбнуться и что-то проговорить, но слова не шли с языка, горло перехватило, и она смогла лишь кивнуть и заморгала, чтобы удержать проступившие слёзы; но слёзы упорно набегали на глаза вновь и вновь, смаргивать их было бесполезно, и в конце концов она расплакалась и торопливо отвернулась, зачем-то уставившись на свою левую руку, которая у неё ещё не успела зажить и по-прежнему неподвижно белела гипсом и бинтами.
–Ты чего плачешь? – спросила её Кристина.
Та лишь помотала головой и после долгого молчания, в течение которого она попыталась взять себя в руки, она прерывисто вздохнула и прошептала:
– Просто... я всегда была сама по себе... одна... а тут... Я всегда мечтала иметь большую семью... чтобы у меня было много братьев и сестёр... И вот...
– И вот нашла их в сиротском приюте! – улыбнувшись, бодро закончила за неё Илинда.
– Ну, что ж! – Макси поднялся и, вытащив из-под стола бутылку красного вина, торжественно провозгласил: – Раз всех нас переполняют волнение и радостные светлые чувства, предлагаю отметить первый официальный день рождения нашей семьи!
Девочки удивлённо смотрели, как он отвинчивает пробку и разливает тёмный напиток по пластиковым стаканчикам, которые уже стояли на столе.
– Макси, что это такое? – принюхиваясь, подозрительно сморщила нос Кристина.
– Вино, – самодовольно улыбнулся он, невозмутимо протягивая ей стаканчик. – Самое лучшее и самое дорогое, которое я только смог найти в дядькиных погребах.
– Может, не надо? – с сомнением спросила Айлена, но Илинда засмеялась и бесшабашно, с удалой решимостью тряхнула головой.
– Надо, надо! – заявила она.
– Не бойтесь, не захмелеете! – засмеялся и Макси. – Здесь только по два бокала и хватит. Мы с дядькиным конюхом позавчера по бутылке выдули – и ничего! Даже голова на другой день не болела! Пейте! За нас и наше светлое будущее! За то, чтобы мы всегда помнили друг о друге и всегда были вместе!
Все встали вокруг стола.
– Чин-чин! – с ликованием проговорил Макси, и они дружно сдвинули свои стаканчики и стоя выпили их до дна. – А теперь будем пировать честь по чести!
...Напоследок Макси объявил, что у него есть подарок для каждой из них, но в этот раз подарок – особенный. Достав из кармана небольшую коробочку, в которой было четыре бумажных пакетика, он протянул каждой из них по пакетику, а четвёртый оставил себе, и велел открыть их. Там оказалось по три тонких серебряных колечка.
– Предлагаю установить наш первый обычай, – сказал Макси, торжественно вскрыв свой пакетик и высыпав на ладонь его содержимое. – В знак того, что мы теперь являемся единым целым, я приобрёл для каждого из нас эти кольца. Они совершенно одинаковые.
Макси пересмотрел свои кольца и, выбрав одно из них, надел на средний палец своей правой руки.
– Там, внутри, выгравированы наши имена, на каждом кольце выбито по одному имени, – произнёс он, взглядывая на всех присутствующих по очереди. – Илинда в моей жизни появилась первой из вас, а потому первым я надеваю кольцо с её именем. Затем – Кристи. И Айлена. В знак того, что вы все со мной, я буду носить эти кольца, не снимая. Теперь ты, Илли. Твоя очередь. Предлагаю тебе надеть эти кольца в порядке очерёдности на средний палец правой руки.
Илинда отыскала среди своих колец кольцо с именем Макси и надела его, за ним последовали кольца с именами Кристи и Айлены.
Девочки в молчании принялись разглядывать выбитые на внутренней стороне имена и по порядку надевать кольца.
– Сейчас наши кольца на правой руке, – тихо проговорил Макси, когда три пары глаз уставились на него, когда три девочки затаили дыхание в ожидании чего-то важного, что непременно должны были от него услышать... и услышали: – Все три кольца. Когда кто-то из нас уйдёт... его кольцо будет перемещено на тот же палец на левой, в знак утраты.
– Надеюсь, этого не случится никогда, – вздрогнув всем телом, с внезапным страхом пробормотала Илинда, и голос её сломался.
Макси посмотрел на неё долгим, спокойным взглядом и возразил:
– Случится, Илли... Когда-нибудь это, несомненно, случится. Дай бог, чтобы мы остались вместе до конца. Каким бы он ни был для каждого из нас. И когда бы он для каждого из нас ни наступил.

На следующее утро в школе начались занятия.
Летние каникулы закончились.
С одной стороны, Илинде, Кристине и Айлене, которая попала в их класс, очень не хотелось снова в школу, а с другой – их утешала мысль, что осталось всего два года – и они закончат учёбу, и начнётся для них совершенно другая, новая жизнь, жизнь вне стен Кентайского приюта. Конечно, неизвестно, какой она будет, эта самостоятельная жизнь, но уж всяко не хуже той, что выпала на их долю в последние годы.
Да, когда-то давно они были счастливы в Кентайском приюте, несмотря на то, что так же не особо хватало продуктов, несмотря на то, что в приюте почти не было хороших игрушек и им приходилось делать себе игрушки из подручных материалов – из листьев, цветов и веточек, несмотря на то, что с одеждой были вечные проблемы. Они были свободны, словно ветер, и могли спокойно бегать где им вздумается, и делать всё, что душе угодно. Они были все вместе. Не делились на друзей и врагов, на чужих и своих. Никто не следил друг за другом. Никто друг на друга не доносил. А ещё... ещё у них была мама Анна. Которая по последнего своего вздоха старалась каждому из них заменить мать.
Теперь её место заняла Веронцо. Тоже Анна. Словно в насмешку над своими воспитанниками и над им любимой наставницей носившая это святое для них имя. Веронцо, которой больше подошла бы роль палача, а не директрисы сиротского приюта. Веронцо. Мачеха. Мачеха Анна.
Если раньше Кентайский приют являлся для его обитателей родным домом, то сейчас им всё труднее и труднее становилось жить здесь. Хотелось как можно скорее уйти отсюда... но уйти можно было только одним доступным способом – закончить школу и дождаться выпускного.
Иного выхода не было.
Макси, который был на целый год старше девочек, учился на класс выше и должен был закончить школу раньше их. Несмотря на то обстоятельство, что и ему не терпелось поскорее уехать из приюта, в прошлом учебном году он без колебаний принял решение учиться так худо, чтобы его оставили на второй год. Поставленной цели он добился без труда, его не перевели в следующий класс, и в этом году он оказался новеньким в классе, в котором учились все три обитательницы комнаты номер двенадцать, а помимо них – Мишель, Юли и Панчо.
Макси был счастлив.
Он был чрезвычайно доволен, что теперь они закончат школу вместе, в один и тот же год, в один и тот же день, и ему не придётся уходить из приюта раньше остальных, оставляя их здесь ещё на целых двенадцать месяцев. А уж как были счастливы Илинда и Кристи, когда их товарища оставили на второй год! Больше всего на свете они боялись, что им придётся расстаться, разделиться, расслоиться. Самоотверженный поступок, совершённый мальчиком ради того, чтобы не оставить их одних раньше времени, оказал на них сильное действие, и, примеряя сложившуюся ситуацию на себя, каждая из них невольно заглядывала в собственную душу: а я смогла бы так поступить, будь я на его месте? И почему-то ни Илинда, ни Кристина не сомневались в ответе. Каждая из них, задай им кто-нибудь подобный вопрос, могла бы с гордостью ответить: да, смогла бы!

В первые же школьные дни случилось неприятное происшествие.
Когда однажды вечером Илинда, Кристина и Айлена спускались с лестницы, чтобы отправиться на берег Флинта за грибами, их увидела Мишель. Спрятавшись за дверью, ведущей на лестницу, она осталась незамеченной ими. И когда девочки, негромко переговариваясь, спустились вниз, обсуждая, как бы им взять из раздевалки верхнюю одежду, чтобы этого никто не увидел, Мишель поняла, что они собираются уходить.
Поначалу Мишель хотела пойти и предупредить Веронцо, что они уходят, чтобы их немедленно вернули и наказали, но вдруг поняла, что эта дорожка до коликов наскучила ей, что такая прозаическая развязка больше не может удовлетворить её эстетических вкусов, и стала придумывать что-нибудь более изощрённое, более оригинальное. Сообразив, что в комнате номер двенадцать сейчас никого нет, Мишель вернулась в коридор, открыла дверь своей бывшей спальни и вошла.
На пороге она остановилась. Невольно взглянула в свой угол, словно ожидая увидеть там свои вещи, но угол был пуст. В углу стоял веник. Обыкновенный чилиговый веник, изрядно потрёпанный к тому же. Словно насмешка над нею, Мишель Иллерен. Словно и не было её никогда в комнате номер двенадцать. А между тем она здесь выросла, это была её родная комната... Да, она сама ушла отсюда; и, пожалуй, хорошо сделала, что ушла, ведь у неё должна быть отдельная комната, раз есть к этому возможность, но всё же... странная ностальгия накатила на Мишель. Она перевела взгляд в другой угол, возле письменного стола – когда-то очень  давно, вечности две назад, там под самым потолком висела паутина, в которой они с Илиндой заметили белый кокон и каждый день в течение нескольких недель вставали на стул и смотрели, не вывелись ли ещё паучата... Давным-давно нет той паутины.
Взгляд её упал на стол. На нём по-прежнему стояла гнутая жестянка с пушистой охапкой ковыля, который они с Илиндой набрали года четыре назад, ещё до появления в приюте Веронцо. Раньше они каждый год приносили и ставили в «вазу» новый ковыль... с тех пор нового не приносил никто. Так и остался этот, четырёхлетней давности, выгоревший до неестественной желтизны, сухой и ломкий.
На полу у двери по-прежнему темнело пятно от пролитой ею когда-то зелёнки, намертво въевшееся в старое дерево – хоть три его, хоть зубами грызи – не сойдёт.
Всё в этой комнате осталось точно таким, каким было месяц назад, когда она только что собрала вещи и съехала отсюда. Она огляделась по сторонам, ища, куда бы присесть... но повсюду были чужие вещи, и присесть можно было только на чужую кровать. Она тихонько подошла к письменному столу, отодвинула от него один из старых стульев и села.
Долго сидела Мишель, прислушиваясь к тишине, пропитывавшей самый воздух этой комнаты, которая была так знакома ей... И тишина, и серый осенний свет за окнами, наполовину задёрнутыми выцветшими красными занавесками – Мишель могла бы без труда перечислить все потёртости, все дырочки на каждой из этих занавесок.
«Сейчас я могла бы пойти вместе с ними, – вдруг тупо подумалось ей, но ничто не шевельнулось в её душе, ничто не дрогнуло – просто сухая констатация факта, – куда бы они ни направлялись. Я была бы частью их».
И вдруг, озлобившись, она с силой стукнула кулаком по исцарапанной поверхности стола.
Вскочила. Огляделась вокруг с внезапно накатившей в сердце злобой и прошипела:
– А я – одна! Я – одна! Они – вместе, а я – одна! Ну, я им покажу... они пожалеют... пожалеют, что я – одна!
Она стала усиленно соображать, что бы такого сделать, чтобы всем стало жарко. Сухих репьёв под одеяла всыпать? Неохота было бежать в сад и выискивать репейники, да и размокли они теперь – второй день дождь сеется, промочил всё насквозь, а от сырых колючек не будет никакого прока, только время даром терять на их поиски... Да и несерьёзно уже. Это раньше, для смеха, можно было репьями баловаться... а сегодня ей такие шалости не к лицу. Сегодня ей этого ой как мало...
– А что было бы в самый раз? – спросила себя Мишель. – И кому из них троих насолить? Всё равно кому... больно всем будет. У них одного ущипнёшь – а всем больно, и это кстати!
На глаза ей попалась сумка с книгами, лежавшая на кровати новенькой.
– Из-за тебя я отсюда ушла, – с ненавистью проговорила Мишель, словно Айлена могла её слышать. – Не будь тебя, мне бы и в голову не пришла подобная идея! И тебя нужно за это наказать!
Схватив её сумку, Мишель вытащила из неё четыре учебника с вложенными в них тетрадями, и решительно вышла из комнаты. Даже не накинув плаща, выскочила она во двор и помчалась по мокрым дорожкам в самый дальний конец сада, туда, где свинцовой поверхностью рябил под мелким дождём хмурый пруд. Размахнувшись, Мишель зашвырнула книги подальше, и когда успокоились разошедшиеся по поверхности большие круги и волны сомкнулись над ушедшими на дно отяжелевшими от напитавшей их воды, размокшими книгами, она неторопливо побрела обратно в приют, вдруг почувствовав себя мелкой пакостницей... Отчего-то ей стало противно самой себя, а отчего – она и сама была понять не в силах.
...Вернувшись после столовой в свою комнату, Айлена взяла сумку, чтобы убрать её с постели, и сумка показалась ей странно лёгкой. Отсутствие учебников обнаружилось сразу же, как только она раскрыла сумку. Несмотря на то, что всем в ту же минуту стало ясно, кто похозяйничал в их комнате, доказать свои предположения они оказались не в состоянии. Кристина, взъярившись, бросилась было в соседнюю комнату, чтобы потребовать у Мишель назад украденные книги, но Илинда заставила её остепениться.
– Ты видела, что это Мишель? – спросила она, крепко ухватив подругу за плечи и прилагая кучу усилий, чтобы удержать её на месте.
– Нет! – заорала Кристина, вырываясь из её рук.
– А кто видел?
– Понятия не имею!
– Даже если кто и видел, как она входила в нашу комнату, даже если кто и видел, как она выносила отсюда книги Айлены, никто не пойдёт против неё и не скажет нам об этом. И уж подавно не подтвердит этого перед мачехой Анной, потому что Мишель всегда выкрутится и оставит виноватыми всех, кроме себя!
– И что? Смириться? Молчать? Только чтоб не тронули? Да?
– Молчать или кричать – толку не будет никакого. Нужно думать... как быть. Нужно действовать втихую, только так можно добиться успеха!
– И что ты предлагаешь? – потерянно спросила Айлена, которая сидела на своей кровати и рассеянным, жалким взглядом смотрела то на одну, то на другую свою подругу.
– Во-первых, сядь, Кристи. – Илинда решительно прикрыла собой закрытую дверь, всем своим видом показывая, что никого не намерена выпускать в коридор.
Кристина нехотя отошла в свой угол и с размаху села на кровать. Жалобно взвизгнули старые пружины. Девочка яростно скрипнула зубами и пробормотала:
– Ну и зря не пускаешь... я б её сейчас разорвала, право слово...
– Оттого и не пускаю, – кивнула Илинда. – Ты её разорвёшь – и тебя в чулан запрячут на неделю. За просто так. Хочешь в чулан?
– Да неважно!
– Важно! С умом мстить нужно... и не только в мести дело заключается... Здесь нужно вопрос решить – что дальше делать? Как дальше быть? Ведь если Веронцо узнает, что у Айлены пропали учебники... несдобровать тогда. Учебники являются собственностью школьной библиотеки, и Веронцо за них любому голову с плеч снимет. А тут... пропало сразу четыре книги.
– Нужно просто пойти и забрать их у этой... которая их... – Кристина старательно выбирала нужное выражение, и никак не могла подобрать наиболее сильное, которое подходило бы к случаю. Каждое слово, приходящее ей в голову, казалось недостаточно броским, недостаточно выразительным.
– Ты что, правда, считаешь, что они всё ещё у Мишель? – саркастически усмехнулась Илинда, взглянув на Кристину.
– А то где же! – насмешливо улыбнулась та.
Илинда отрицательно покачала кудрявой головой.
– Нет, если их и вправду взяла Мишель... а я тоже не сомневаюсь, что их взяла именно она, то она постаралась запрятать их так далеко и надёжно, чтобы никто из нас их не отыскал. Их нет у неё. И если мы тотчас отправимся к ней и потребуем отдать книги Айлене... мы добьёмся только одного: она пожалуется Веронцо и нас всех лишний раз накажут. Никто не поверит, что она украла учебники. Оставим Мишель! До поры до времени оставим её. Сейчас у нас есть забота поважнее – как раздобыть Айлене новые учебники. В принципе, они ей не слишком-то нужны... ведь мы всегда можем одолжить ей любую книгу, какую нужно. Можно учить уроки по одной книжке, по очереди... Да и в школе достаточно будет, если у твоей соседки будет нужный учебник, чтобы вы могли заниматься вместе. Нужно попросить, чтобы нас рассадили, Кристи. Я вполне могу сидеть одна... а ты села бы вместе с Айленой. Чтобы никто не заметил, что у неё нет учебников. Это на первое время. А дальше... я добуду тебе нужные книги, Айлена! Даже если мне придётся их украсть у той же Мишель. Даже если так! Просто нужно выждать немного... чтобы она успокоилась... чтобы подумала, что это преступление сошло ей с рук. А тогда... тогда я просто-напросто улучу момент и вытащу у неё из сумки нужные книги.
– Она знает свои учебники, – вздохнула Айлена. – И также знает, что у меня их нет. Она сразу подойдёт ко мне и объявит, что это её книги, а вовсе не мои.
– С этим можно разобраться потом, – отмахнулась Илинда. – Можно, допустим, стащить её книги, поменять тайком с кем-нибудь другим, и через третьи руки передать тебе.
– Нет, – возразила Айлена, покачав головой и опустив глаза. – С какой стороны ни взгляни, выйдет ещё больший скандал. Не надо ничего придумывать... нет в этом никакого смысла. Проще честно признаться, что книги у меня пропали, и что я понятия не имею, куда они делись.
– Ни в коем случае! – в один голос воскликнули обе – и Илинда, и Кристина, и дальше продолжала Илинда: – Неужто ты и в самом деле считаешь, что на этом история закончится? Ничуть не бывало! Ничего не закончится! Учебники здесь на вес золота! По крайней мере, за них с нас взыскивают куда больше, чем за разбитые носы и нарушение дисциплины. Потому что носы у нас бесплатные, дисциплина создана для того, чтобы её время от времени нарушали, а вот учебники... за них деньги уплачены. У нас каждую страницу проверяют, когда мы в конце года книги сдаём, и не дай бог какой страницы хватать не будет.
– Значит, я просто-напросто попрошу Светлану купить мне учебники взамен утраченных. Вот и всё.
– А у твоей Светланы найдутся деньги учебники тебе покупать?
– Куда деваться... раз уж так случилось...
– Не говори пока ничего Светлане! – попросила Илинда. – Дай нам немного времени, чтобы подумать. Быть может, обойдётся...
– Только ничего не предпринимайте без меня, – попросила Айлена. – Я хочу знать, что именно вы придумаете. И если я решу... что ваша задумка слишком рискованная... обещай, что ничего не предпримешь без моего одобрения!
– Обещаю, – согласилась Илинда. – А пока завтра нам нужно добиться, чтобы ты села за одну парту с Кристиной. Согласна?
– Конечно, согласна. Кстати... а что, если мне завтра не ходить в школу? Пойду к Беладонии... поплачусь... мол, рука болит и ломит, сил никаких нет... она даст лекарств каких обезболивающих и отправит меня обратно в комнату... А?
– А рука-то болит? – хмуро спросила Кристина.
– Да иногда ноет... особенно в сырую погоду... вот как сейчас... – нехотя ответила Айлена.
– Зря ты с нами потащилась, – вдруг заявила Кристина. – Жаль, что рука у тебя не болела сильнее! Останься ты здесь, ничего бы не случилось!
– Что об этом теперь трындеть... А гипс тебе когда снимут? Беладония не говорила? – поинтересовалась Илинда.
Айлена пожала плечами.
– Да скоро, должно быть... – ответила она. – Скорее бы уж! До того надоело! Ну, так я завтра попробую остаться дома, так сказать.
– Что ж... попробуй. А там видно будет.
На следующий день Айлена не явилась на занятия. Госпожа Беладония разрешила ей остаться на денёк в постели и надавала лекарств, которые должны были облегчить боль и помочь ей уснуть. Илинда и Кристина исподтишка наблюдали в классе за Мишель, но та даже не смотрела в их сторону. По всей видимости, Мишель даже не заметила, что Айлены не было на занятиях, и выглядела она так, словно её поглощали какие-то свои, ведомые только ей одной, невесёлые думы. Целый день девочки не спускали с неё глаз и под конец стали теряться в догадках. Даже Кристи, которая вчера рвалась набить соседке физиономию за чинимые безобразия, и та засомневалась в виновности Мишель.
– Вряд ли это её рук дело, – прошептала Илинда на ухо подруге. – Ты только взгляни... будь это она, она бы сейчас торжествовала вовсю. Понятное дело, она бы и словом не обмолвилась... но у Мишель всегда всё на лице написано. А если это не она, то кто же?
Кристина нерешительно пожала плечами, напряжённо вглядываясь в отрешённое лицо Мишель и всё больше и больше убеждаясь, что Илинда, скорее всего, права в своих сомнениях.
Собравшись после обеда в холле, девочки рассказали о случившемся Макси, желая узнать его мнение. Выслушав их рассказ, он уверенно заявил, что кроме Мишель, сделать такую гадость было некому. И как ни пытались переубедить его в этом Илинда и Кристи, которые почти уверились в обратном, понаблюдав за своей бывшей соседкой в школе, он твердил, что всё это дело рук Мишель Иллерен.
– Больше некому, – упрямо повторял он, не слушая никаких возражений.
– И что же теперь делать? – уныло спрашивала Айлена, тяжело вздыхая. – Я сегодня наврала Беладонии, что у меня рука разболелась... и не ходила в школу. Но не могу же я каждый день прогуливать, верно? Отсутствие у меня четырёх учебников рано или поздно обнаружится... и что тогда?
– Завтра ты сядешь со мной за одну парту, – заявила Кристина. – Авось, никто и не заметит, что у тебя нет книг.
Макси долго молчал, что-то прикидывая в уме. Потом заявил, что ему сегодня некогда долго рассиживаться в холле, и пообещал прийти после ужина. Девочки тоже отправились в свою комнату – нужно было учить уроки.
Выждав, когда они скроются в тёплом переходе, Макси вернулся обратно и решительно направился к кабинету мачехи Анны.

Вечером, когда они снова собрались в холле, Макси положил перед Айленой стопку книг, перевязанную верёвкой крест-накрест, и проговорил:
– Вот твои учебники.
Айлена глазам своим не поверила. Боясь притронуться к книгам, она смотрела на них широко раскрытыми глазами, и ей казалось, что всё это сон, и сон этот сейчас развеется, растает и улетит лёгким облачком вместе с последним лучом осеннего солнца, которое скользнуло по подоконнику и исчезло в багровых вечерних облаках, пылавших на западе плотными клубящимися громадами.
Кристина и Илинда в изумлении смотрели то на Макси, то на книги. И каждый из них тоже сомневался в реальности всего происходящего – слишком уж это всё напоминало чудо.
Макси с улыбкой смотрел на девочек и молчал. Он ждал, когда они наконец обретут способность говорить, ждал, когда возвратится к ним дар речи, который они, казалось, утратили навечно.
Первой заговорила Айлена. Она всё ещё не решалась притянуть к себе стопку книг, развязать верёвку, убедиться, что это те самые учебники, что были у неё украдены... Отчего-то она боялась прикоснуться к ним.
– Ты не шутишь? Ты действительно нашёл мои книги, Макси? – голос её прозвучал радостно и в то же время с сомнением; она боялась поверить своему счастью, и в то же время прекрасно понимала, что Максим Лапорт никогда не пошутит такими вещами, что он не способен на глупые шутки.
Взъерошив кудрявый чуб, Макси засмеялся и подтолкнул к ней книги.
– Говорят тебе – бери! Это твоё! И перестань сомневаться! Я принёс тебе твои учебники.
Тут уж и Кристина подала голос. Слабый, едва слышный, охрипший от волнения голос.
– Но как?.. Как, Макси?! – изумлённо выдохнула она, глядя на него таким взглядом, словно он только что совершил великое чудо.
Сделав страшные глаза, Макси наклонился к ней и громким шёпотом произнёс ей на ухо, но так, чтобы слышали все присутствующие:
– Если я раскрою эту священную тайну... Нас всех постигнет великое разочарование – книги растворятся в воздухе! И мы их больше никогда не увидим! А они нам жизненно необходимы, и значит... значит, я должен хранить молчание. Как ни прискорбно!
– Макси, перестань нести чушь! – вмешалась и Илинда. – Пойми, мы не успокоимся, если не узнаем, как ты раздобыл эти книги! Где ты их нашёл? Каким образом ты их отыскал?
– Считайте, что я отыскал их там, куда забросила их рука Мишель. Только и всего!
– Правда? И где же они были? Где она их спрятала? А точно она? – раздалось со всех сторон.
Макси замахал руками и уселся на своё место – с краю.
– Если вы не оставите свои расспросы, – проговорил он, нахмурив брови, – то я попросту вынужден буду удалиться. Вот и всё! Вы хотите, чтобы я вас покинул? Нет? Ну, так и ведите себя прилично. Вам что важнее – заполучить обратно потерянные учебники или узнать, где я их раздобыл?
– А почему мы должны выбирать – или то, или другое? – возмутилась Илинда. – Мы имеем право знать, где ты нашёл книги Айлены... если это на самом деле её книги.
– Что ты подразумеваешь, говоря «если»? Ты что, не веришь, что это именно те книги, которые потеряла Айлена? – вызывающе посмотрел ей в глаза Макси, высоко вздёрнув голову и слишком быстро, резко распрямил плечи, и в сердце Илинды появилась отчётливая убеждённость – Макси врёт. Она слишком давно была с ним знакома, чтобы он мог так вот за здорово живёшь провести её. И достаточно ей было поймать его взгляд, в который он попытался вложить всё своё желание, чтобы ему поверили, достаточно было услышать обращённый к ней торопливый вопрос, как у неё отпали последние сомнения, и она уверилась – Макси от них что-то скрывает.
Она промолчала. Отвернулась. Странная тревога поселилась в её душе. Она принялась раздумывать о том, как заставить Макси сказать правду. Как заставить его признаться хотя бы ей...
Макси заметил, что Илинда примолкла.
И понял, что она нисколько ему не верит. Но ему было всё равно, верит ему кто и кто сомневается. Он был страшно доволен, что ему удалось уладить проблему, он был рад, что ему удалось отвести от Айлены серьёзную неприятность, и гордился этим. Всё остальное было ему не особенно важно. Всё остальное не имело для него особого значения.
– Книги полистай, – хмуро бросила Илинда Айлене, не глядя на неё. – Может, и не твои вовсе...
– А я и свои-то не особо листала, – шмыгнула носом та, дрожащими пальцами здоровой руки пытаясь подцепить верёвочку, стягивающую стопку учебников. – Я вряд ли пойму – мои или нет...
Макси осторожно дёрнул за край верёвки, и та развязалась. Айлена принялась перебирать книги, с каким-то странным трепетом прикасаясь к ним, словно опасалась, что они ей всего лишь снятся. Илинда краем глаза следила за ней.
И тут в глаза ей бросилось крошечное чернильное пятно на белом уголке одной из книг. Она попридержала рукой учебник, старательно разглядывая пятно... Макси, заметив, куда устремлён её взгляд, вздрогнул и напрягся. Руки его мгновенно сжались в кулаки, на лицо набежала решительная тень. Он мрачно ждал, когда Илинда поднимет на него глаза. Она же, внимательно разглядев пятнышко, так и не решилась взглянуть на него. Долго сидела, сжавшись, опустив глаза. Айлена листала учебники, бережно держа их в руках, Кристина заглядывала ей через плечо. Они о чём-то говорили, но Илинда и Макси не слышали ни слова из того, о чём они болтали. Каждому из них казалось, что тяжёлый разговор повис в воздухе, словно дамоклов меч, и избежать его не удастся при всём желании. Наконец Илинда осмелилась взглянуть на Макси, который смотрел на неё, выжидая, когда она поднимет голову. И таким жалким и потерянным был её взгляд, что Макси, приготовившийся защищаться зубами и когтями, опешил. Посмотрев на Макси, потом глянув на Айлену, которая сияла от счастья, Илинда почувствовала, что слёзы душат её, и поняла, что не сможет произнести ни одного обличительного слова. Она молча слезла с подоконника и направилась вглубь коридора, ведущего в переход.
Она должна была догадаться, что о какой бы проблеме они ни рассказали Макси, он попытается решить эту проблему во что бы то ни стало, и в средствах он особо не разбирался, средства ему были хороши любые... Она должна была подумать об этом, прежде чем они открыли рот, чтобы поделиться с ним свалившимся на них несчастьем.
Кристи бросилась было за ней, но Макси остановил её.
– Ты сиди здесь, – он спрыгнул на пол. – Я сам с ней поговорю, – и пустился догонять Илинду, которая уже скрылась из вида.
Он догнал её возле перехода.
– Илинда, – воскликнул он, загораживая ей дорогу. – Постой...
Она остановилась, по-прежнему стараясь не глядеть на него. Она молчала. Ей казалось, стоит только заговорить – и она не сможет удержаться, расплачется. Макси тоже молчал. Отошёл к одному из окон, за которым проносился сумеречный ветер, срывая с деревьев листья и кружа их в осеннем воздухе, и долго смотрел в никуда. Затем, не поворачиваясь, негромко произнёс, обращаясь к стоявшей сзади Илинде:
– Ну, что мне оставалось делать?
Илинда с трудом перевела дыхание и прерывисто прошептала:
– Макси, я... я ушла потому... что не знаю... мне-то что делать?
Макси развернулся к ней и вопросительно посмотрел на неё. Лицо Илинды было бледным, руки подрагивали, но глаза горели решительно и твёрдо.
– А ты причём?
– Я считаю... я считаю, что я должна сказать Айлене, что это твои книги. Ты отдал ей свои учебники. Думаешь, я не помню тот день, когда мы возвращались из библиотеки, получив учебники? И как ты заметил на одном из них чернильное пятно и всё сокрушался, что недоглядел в библиотеке и теперь скажут, что это пятно поставил по неосторожности именно ты? Думаешь, я этого не помню? И я прекрасно рассмотрела в своё время это злосчастное пятно, когда мы с тобой прикидывали, можно ли свести его и каким образом. Это твои учебники! Что, разве не так?
Она смотрела на него пытливо и гневно. Он пожал плечами и хмыкнул.
– А хоть бы и так, что с того? – возразил он.
– А то! Ты отдал Айлене свои книги!
– Отдал. И что?
– Как я могу спокойно спать сегодня, если буду знать, что завтра тебя накажут, потому что ты якобы потерял свои книги?! Да и Айлена... по-моему, она вправе знать, что из-за неё накажут тебя! Она вряд ли согласится на это! Макси, она...
– Меня никто не накажет завтра, – улыбнулся Макси.
Илинда замолчала, прервавшись на полуслове, и недоумевающе уставилась на него.
– Потому что меня уже наказали сегодня, – спокойно и с торжеством добавил он.
Илинда отшатнулась от него. Макси засмеялся, и смех его прозвучал довольно и весело.
– А ты что же, считаешь меня совсем уж дурачком? – хитро сощурившись, выговорил он и покачал головой. – Неужто ты и впрямь могла подумать, что я приду и спрошу у Айлены, возьмёт ли она мои книги взамен её собственных, только меня за это накажут? Так, что ли? Да никогда в жизни! Если я надумал что-то сделать, то сделаю таким способом, что отказаться уже смысла не будет. Вот сейчас, когда я сперва пошёл к Веронцо и доложил ей, что потерял четыре школьных книги, и когда меня уже наказали... скажи, есть ли Айлене смысл швырять мне мои учебники обратно? Никакого смысла! Во всей этой истории кого-то одного должны были высечь. Я опередил других, я успел подставить свои руки под плётку, только и всего! К чему теперь бежать обратно к мадам и говорить ей, что я взял чужую вину на себя? Чтобы она меня ещё раз по рукам отхлестала? Отхлещет. За то, что я её обманул. А заодно и Айлену. Что, лучше будет?
Илинда присела на подоконник. Она долго молчала, потрясённо глядя на торжествующего товарища, а тот искренне радовался, что ему удалось без малейших помех исполнить задуманное, что теперь уже было поздно стараться восстановить справедливость, так как восстановление этой самой справедливости повлечёт за собой куда большие неприятности, чем те, что они уже получили. Он и впрямь не оставил им никакого выхода, кроме как принять его волю.
– Ты ведь не сомневаешься, что Веронцо накажет меня ещё раз – за то, чтобы впредь я не вздумал никого выгораживать? – спросил Макси, и Илинда вынуждена была признать, что мачеха Анна вряд ли оставит это безнаказанным.
Макси развеселился ещё больше.
– Вот видишь! – восклицал он. – Значит, нет никакого смысла ворошить это дело заново!
Он пристроился на подоконнике возле Илинды. Она помедлила, потом осторожно взяла его за руки и попросила:
– Покажи... сильно отхлестала?
Макси торопливо выдернул свои руки из её пальцев и попытался было спрятать их за спину, нервно попросив её не беспокоиться.
– Мне неважно, раз я получил, что хотел, – произнёс он. – Пусть отхлестала... Заживёт! Не в первый раз...
– Дай взглянуть! – повысив голос, упёрто проговорила девочка. – И учти, я не отстану, пока ты не покажешь мне свои руки! Так что не будем понапрасну спорить... давай сюда руки!
Он нехотя протянул ей руки.
– Рукава заверни! – потребовала она хмуро. – Я бы сама завернула... да боюсь – вдруг кожу трону нечаянно... и больно станет. Вот ведь, даже рубашку тёмную надел... чтобы рубцы не просвечивали, что ли? Или чтобы не видно было, если кровь припитается? Заворачивай рукава, я сказала!
Макси молча закатал рукава. Он не смотрел на Илинду. Илинда отшатнулась, увидев его руки, превратившиеся до самого локтя в лохмотья рваной кожи; её затрясло, она зажала кулаком рот, чтобы не вскрикнуть. Макси стал молча спускать рукава обратно, осторожно и медленно, опасаясь задеть ненароком продолжавшие сочиться сукровицей раны. Он закусил губу и отвернулся.
– Мог бы раньше сказать, – наконец пересилив себя, глухо произнесла Илинда, сжимая дрожащие губы и судорожно переводя дыхание. – Ты же знаешь, что у меня есть склянка с бальзамом Беладонии... который я спёрла у неё два года назад... когда нас стали сечь немилосердно... помнишь, мы всегда мазали руки, когда она хлестала нас? Почему не сказал? Думал перетерпеть, да? Только бы я не увидела... вот это?
Макси ничего не отвечал. И так было ясно, почему он промолчал. Илинда слезла с подоконника и, велев ему ждать здесь, торопливо скрылась в переходе. Вернулась она минуту спустя с баночкой мази и кусками широкой и чистой материи, которые были отрезаны аккуратными длинными лентами и напоминали мягкие, чистые бинты.
– Где бинт взяла? – не разглядев в сумерках, спросил Макси, терпеливо морщась в то время, как Илинда принялась осторожно мазать его изодранные руки и бинтовать их.
– Это не бинт, – спокойно ответила она, продолжая накладывать повязку.
– Я вижу. Что это?
– От своей ночной рубашки подол отрезала, – невозмутимо произнесла Илинда. – Не вертись, больно сделаю!
– Отрезала? Ты в своём уме? – воскликнул Макси.
– Не вертись, говорю! В своём я уме, в своём! Не бойся, рубашка у меня цела и невредима, только стала короче. Раньше до пят была. Теперь до колен.
Голос Илинды звучал спокойно и невозмутимо. Макси хотел было отругать её за опрометчивый поступок, но она не позволила ему и рта раскрыть.
– Если сейчас же не замолчишь, – угрожающе проговорила она. – Я отведу тебя в холл и покажу девчонкам твои руки – вторую я ещё не успела забинтовать. Пусть полюбуются.
– Ты им не скажешь? – с тревогой спросил Макси. – Илинда, пусть они ничего не знают! Скажем им, что я нашёл книжки на чердаке! Ладно? Я не хочу, чтобы они знали... и чтобы видели вот это...
Илинда ничего не отвечала. Она не знала, стоит ли идти на поводу у Макси. Девчонки, конечно, имеют полное право знать правду... но они ничего не потеряют, если эта правда останется скрыта от них.
– Илли, пожалуйста, не говори им, ладно? Пусть Айлена считает, что это её учебники! А мне в библиотеке другие дадут. Кроме того... кроме того, дядька обещался уплатить мачехе Анне солидный штраф за порчу имущества...
– А он откуда узнал? – поразилась Илинда, чуть не уронив баночку с пахучим бальзамом.
Макси смущённо улыбнулся и пробормотал:
– Веронцо сунула мне в руки телефонную трубку и сказала – звони. Я и позвонил. Ой, и получил я от дядьки... но это ничего! По телефону получить не так уж и страшно! Самое главное, он обещался уплатить за учебники. А всё остальное не имеет никакого значения.
– Так она что... заставила тебя звонить в Эрнс?
Глаза Илинды потемнели от гнева, но Макси только руками развёл.
– Я знал, что заставит. Должен же кто-то уплатить за книжки.
– И сколько она запросила?
Макси назвал сумму, услышав которую Илинда вскочила с места и во все глаза уставилась на него.
– Ты не шутишь? – переспросила она, не веря своим ушам. – Она и вправду сказала... но ведь за такие деньги что угодно можно купить!
– Дядька в состоянии заплатить. Пусть платит. Хоть теперь у меня и нет особенных к нему претензий... после того, как я узнал, что он мне не родной и, в принципе, ничего мне не должен... и всё равно пусть платит. Ему это раз плюнуть. Небось, не придётся последнюю коровёнку продать, чтобы штраф заплатить за племянника. Пусть я ему и не родной племянник...
Илинда молчала. Помедлив какое-то время, она закончила перевязывать вторую руку Макси, осторожно опустила завёрнутые рукава его рубашки и застегнула манжеты, окинула его придирчивым взглядом и тяжело, прерывисто вздохнула, убедившись, что если не приглядываться, то совершенно не заметны повязки.
– Ну вот... – пробормотала она словно бы про себя. – Так, вроде, сойдёт... Надо было тебе сразу меня позвать. Болело, должно быть, дико?
– Да чуть-чуть...
– Чуть-чуть! Знаю я, как чуть-чуть... На ночь снова намажу. А завтра эти повязки снимем, я их заберу, постираю, а новые наложим.
– Я сам перевяжу, – отказался Макси. – Ты мне дай склянку, и я сам перевяжу. Не такой уж я беспомощный.
Илинда протянула ему бальзам.
– Так что, не скажешь девчонкам? – вновь тревожно посмотрел на неё Макси, и глаза его заблестели. Вздохнув, Илинда вынуждена была пообещать, что не скажет.
– Раз ты так решил, то так тому и быть, – с трудом ответила она. – В конце концов, ты заплатил за своё решение высокую цену... и имеешь полное право поступить, как считаешь нужным. И всё же... всё же...
– Вот и молодец! Вот и умничка! – Макси торжествующе засмеялся. – А за повязки спасибо... ты знаешь, вроде и дёргать перестаёт...
– Уже заживать стало бы, если б раньше мне доверился, – неодобрительно пробурчала она.
– Ну что, пойдём врать дальше? – бесшабашно мотнул головой мальчик в сторону холла, в котором ждали их Айлена и Кристина, и его смуглое лицо осветилось белозубой пиратской улыбкой. – Пойдём расскажем им, как я отыскал на чердаке книжки Айлены! Они ж, наверное, сгорают от любопытства... Ты пойдёшь со мной?
– Куда ж деваться... – снова безрадостно вздохнула Илинда. Она до одури не любила врать, тем более, когда врать приходилось самым близким, самым дорогим людям.
Но этим вечером особого выбора у неё не было.
Нужно идти и выдумывать небылицы, чтобы Кристина и Айлена ни о чём не догадались, и чтобы у Айлены не осталось ни малейших сомнений, что это именно те книги, которые она потеряла.

Мишель сразу обратила внимание на три серебряных кольца на правой руке Илинды. Она прекрасно поняла, что их привёз ей Макси из очередного своего паломничества в Эрнс.
Несколько дней спустя она заметила точно такие же кольца и у самого Макси, а также у двух своих бывших соседок, Кристи и Айлены.
Ей стало интересно, что это означает, а это определённо что-то означало, и она принялась окольными путями выведывать информацию. Но узнать об этом она могла только у них четверых, ибо никто из посторонних не был посвящён в их тайну. Она продолжала подслушивать их разговоры, когда ей предоставлялась такая возможность, стараясь из разговоров понять, что происходит, но из услышанного вынесла не так уж и много. Почему-то наличие этих колец не давало ей покоя; ей казалось, что кольца как-то связывают всех четверых, и ей хотелось знать, как именно. Ведь могло случиться, что это – символ какой-то заговорщической группы, которая завелась в приюте. А значит, необходимо было знать, что за группа и каковы её интересы, ведь интересы эти могли стать причиной больших неприятностей для неё лично или для её покровительницы.
Ей казалось, что Илинда, Макси, Кристина и Айлена объединились, чтобы вредить ей и её союзникам, и ей необходимо было знать наверняка, так ли это.
Однажды, подойдя к Илинде в школьном коридоре, она напрямую осведомилась:
– Что за колечки?
Илинда сощурилась и усмехнулась, повертев перед носом Мишель ладонью с растопыренными пальцами.
– Красивые... правда? – простодушно спросила она, холодно глядя прямо в светлые глаза Мишель. – Как ты уже, верно, догадалась, это – подарок Макси. Он нам всем такие привёз из Эрнса.
Мишель поймала её руку и взглянула на кольца поближе. Затем брезгливо фыркнула и откинула её ладонь.
– Слишком простенькие, – пренебрежительно скривилась она. – И такие тонкие... должно быть, самые дешёвые выбирал.
– Тебе и таких не дарят, – Илинда растянула губы в нехорошей улыбке и резко дёрнула плечом, отходя от Мишель, которая смотрела на неё злобно и насмешливо.
– А мне таких и не нужно! – вскинулась она.
Илинда засмеялась в ответ и развернулась, чтобы уйти, но Мишель снова поймала её за руку и, заставив остановиться, спросила:
– И почему же именно по три кольца? И почему у вас всех? Что, тайная хунта, да?
– А вот это, – Илинда понизила голос до шёпота и наклонилась к самому уху Мишель, – это – большая, большая тайна! И я тебе о том никогда не скажу! И другие не скажут! Думай, раз тебе так интересно! Ломай свою красивую и умную голову... может, догадаешься... Когда-нибудь.
– Ах, ты так?! – Мишель задохнулась и опешила от её невообразимой наглости, а Илинда, насмешливо помахав ей рукой, на одном из пальцев которой тускло блеснули три кольца, вызвавшие такой пристальный к себе интерес, отправилась восвояси.
«Ишь, какая любопытная, – бормотала она про себя, внутренне негодуя и на все корки разнося бывшую свою подругу. – Так я тебе и рассказала правду! Тебя это касается меньше всего; вернее, вовсе не касается. Ты сама от нас ушла, ты сама нас бросила... иначе и ты была бы сейчас вместе с нами. Очень жаль, что ты не с нами... но ты сама выбрала свой путь. И заставила нас смириться с твоим выбором. Незачем теперь интересоваться, кто, что да почему».
На мгновение ей стало и обидно и досадно, что Мишель когда-то их предала, и на глазах её невольно проступили слёзы, но она решительно переборола себя, смахнула их и резко вскинула голову, вновь ожесточившись.
Да, Мишель Иллерен для неё больше не существует. И не о чем здесь жалеть. И плакать не о чем. То, что было настоящим, истинным, у неё осталось, и это – Макси, Кристина и Айлена. Они всегда будут рядом, что бы ни случилось... не за, а вопреки.
И это – главное.
Всё остальное уже не имело никакого значения.
И все остальные – тоже.

В сентябре и октябре они почти не заглядывали к Аспину Ламму. Возвращаясь со школы, девочки успевали только переодеться и кое-как прибрать в комнате, и торопились сбежать из приюта, чтобы успеть навестить деда и вернуться обратно до ужина. Они прекрасно понимали, что вскоре им предстоит отказаться от своих визитов за реку, и Митрофану придётся целую зиму скучать по своим названным внукам, да и сами они не раз пожалеют об ушедшем лете. Итак, до восьми вечера они обычно находились у Митрофана, а после ужина принимались торопливо учить уроки, которых задавали такое великое множество, что они частенько не успевали выучить их до десяти, когда приходила пора ложиться спать.
Макси изредка успевал заглянуть и к Аспину, но девочки теперь виделись с ним редко, решив, что компенсируют малышам отсутствие внимания совсем скоро, когда станет невозможным навещать старика, который нуждался в их внимании куда больше, чем эти дети – за ними, по крайней мере, были догляд да присмотр, а дед всю свою жизнь прожил один, и впереди – долгая зима, когда они не смогут его проведывать. Вот наступит зима, тогда они и станут почаще заглядывать в комнату к самым маленьким.

Октябрь подходил к концу.
Госпожа Полетт, которая в последнее время сильно покашливала, однажды не вышла на работу, предварительно известив мачеху Анну, что пойдёт на приём в больницу, потому что ей становится всё хуже и хуже. Помимо воспитательской деятельности она занималась в приюте и преподаванием литературы. Её поход в больницу закончился неприятной неожиданностью: её срочно госпитализировали с сильным воспалением лёгких.
Мачеха Анна рвала и метала. Заменить госпожу Полетт ей было совершенно некем, и пришлось отменить литературу на тот период, пока ей не удастся в срочном порядке найти ей временную замену.
Уроков литературы не было целую неделю. Наконец Веронцо объявила, что ей посчастливилось найти человека, который согласился взять на себя обязанности госпожи Полетт до тех пор, пока ту не выпишут из больницы.

Илинда опаздывала. Сегодня, когда она стала надевать форменное платье, старая материя треснула и правый рукав на целый дюйм отошёл от проймы – пришлось задержаться и подшить. Поиски иголки с ниткой тоже отняли достаточно времени.
Сжимая в руках книги, запыхавшись от быстрой ходьбы, отворила она дверь в кабинет и остановилась на пороге.
– Простите, что опоздала, – сказала она и осеклась, увидев за учительским столом Аспина Ламма. Он поднял голову и удивлённо посмотрел на вошедшую. Урок шёл уже четверть часа, а она только пришла?
Госпожа Полетт была в больнице, и Илинда знала, что вместо неё уроки будет вести кто-то другой, но она не думала, что эта роль выпадет Аспину.
Ожидая заслуженного замечания, она опустила глаза и закусила губу.
– Проходи, садись, – просто сказал Аспин и продолжил занятия, как ни в чём ни бывало. Он вёл себя так, словно ничего не случилось.
Илинда опешила, нерешительно подошла к своей парте и опустилась на стул. Неужели никакого наказания не последует? Опоздание на урок по какой бы то ни было причине всегда считалось очень тяжким проступком и влекло за собой далеко не самые приятные последствия. И не важно было, чем именно вызвано опоздание. Дисциплина должна быть превыше всего, а тот, кто эту дисциплину волей-неволей нарушил, должен был ответить за свою безответственность и непунктуальность.
Почувствовав на себе чей-то взгляд, Илинда повернула голову и вздрогнула – прищурившись, на неё смотрела Мишель... Встретившись глазами с Илиндой, она вдруг презрительно усмехнулась и гордо вздёрнула подбородок, демонстративно отвернувшись.
Илинда почувствовала, что в душе её что-то неприятно скребнуло, и невольно подумала, что так просто эта история навряд ли закончится.
И предчувствие не обмануло её.
На следующее утро, не успел прозвонить звонок на перемену, не успел Аспин сказать, что ребята могут идти, как дверь открылась и на пороге появилась мачеха Анна. Губы её были плотно сжаты, глаза мрачно поблёскивали, в упор глядя на молодого человека и буравя его, не замечая поднявшегося как по команде класса, молча приветствовавшего её.
Аспин удивлённо смотрел на директрису. До сих пор она не чтила его своим вниманием и он не мог понять, что заставило её явиться сюда.
– Я ждала вашего визита ко мне вчера, но так и не дождалась, – сухо процедила она сквозь зубы.
– Вот как, мадам? И по какому же поводу? – недоумённо спросил он, искренне ничего не понимая.
– Вы обязаны были доложить мне, что одна из ваших учениц опоздала на урок, – отчеканила женщина. – Вы знаете Устав. Вы читали его. Вы считаете, что можете спокойно нарушать дисциплину?
Тёмные глаза Аспина быстро пробежали по рядам учеников, отыскивая предателя; пальцы его крутили карандаш, постукивая им по столу. Его взгляд встретился со взглядом Илинды, которая смотрела на него широко открытыми глазами – и в глазах этих явно читался страх, страх, что из-за неё попадёт ему. Остро отточенный графит, ударившись в очередной раз о крышку стола, обломился от силы его нажатия. Аспин отбросил в сторону карандаш, и, покатившись, тот упал на пол.
Заметив, что Илинда решительно повернулась к мачехе Анне и собирается что-то сказать, он опередил её. С невинной улыбкой он снова взглянул на Веронцо и, словно что-то вспомнив, спросил:
– А, вы, должно быть, имеете в виду... Илинду Илини?
Он с трудом припомнил фамилию этой тихой молчаливой девочки, которую редко замечал, когда они приходили к нему помогать с маленькими воспитанниками, до того незаметно и отстранённо она вела себя, до того редко у него появлялась.
– Если так, то она опоздала по моей вине, – и глазом не моргнув, солгал он, продолжая улыбаться. – Я попросил её перед уроком забежать в библиотеку и полистать кое-какие журналы. Это было дополнительным заданием, так сказать.
Мачеха Анна, растерявшись, захлопала глазами. Открыла было рот, намереваясь что-то сказать, и, не найдясь с ответом, вновь закрыла его.
– Ну, если так... – пробормотала она наконец, с огромным трудом подбирая нужные слова. – Если так и было... и всё же, мне необходимо поговорить с вами.
– Тогда, может, сначала отпустить ребят?
– Да. Идите.
Быстро запихнув в сумки книжки и тетради и стараясь не хлопать партами, ученики тихонько выскользнули из класса. В мгновение ока их словно ветром сдуло, и класс опустел. Пропустив мимо себя последнего воспитанника, мачеха Анна не глядя затворила за ним дверь, оставшись в кабинете, где кроме Аспина Ламма и неё не осталось ни единой живой души.
– Ничего себе! – в восхищении присвистнула Кристина и довольно засмеялась, когда они очутились за дверью. – А наш Аспин врать горазд!
Айлена согласно тряхнула головой, невольно оглядываясь на только что покинутый ими класс. Макси на уроке не было – он второй день не ходил в школу, потому что у него обнаружилась довольно-таки сильная простуда и аптекарша велела ему отлежаться денька три-четыре, освободив от необходимости посещать школьные занятия.
Илинда отошла к окну, поставила свою сумку на исцарапанный, обшарпанный подоконник и, опершись на неё, стала смотреть на закрытую дверь. Лицо её было бледным, глаза виновато блестели.
– Я должна поговорить с ним, – пробормотала она, и голос её нервно дрогнул. – Из-за меня ему здорово влетит. Я должна сказать, что я не специально, что так получилось... Я же не хотела! И... и мне необходимо знать, что она ему сказала. Я не могу допустить, чтобы он обиделся на меня, если... если...
– Ты не заставляла его выгораживать тебя, – заявила Кристи. – Он сам так решил. А значит, ему не за что на тебя обижаться.
– Неважно. Мачеха Анна...
– Мачеха Анна ничего не сможет сделать ни ему, ни нам – повода нет.
– В таком случае, я тем более должна остаться, чтобы поблагодарить его. Он помог мне, хоть вовсе не обязан был этого делать.
– Ах, – встрепенулась Кристина, – сейчас история, и меня обязательно вызовут... Ты извини, но я побегу! Может, успею пару раз прочитать перед уроком...
Кристина ушла, утащив за собой Айлену. Илинда, вперившись взглядом в дверь кабинета, нервно расплетала и вновь заплетала косу. Вдруг в кабинете послышались шаги. Илинда хватанула свою сумку и метнулась за угол, спрятавшись в тени выступа. Из своего убежища она услышала, как хлопнула дверь, и шаги Веронцо послышались в гулком коридоре. Шаги удалялись. Когда они затихли совсем, Илинда бесшумно проскользнула в класс и остановилась на пороге.
Аспин сидел за столом, откинувшись на спинку стула, и, сдвинув свои густые чёрные брови, смотрел в окно. Налетавший в открытую форточку холодный ветер парусом надувал лёгкую занавеску у него над головой. Он так задумался о чём-то своём, что не услышал, как вошла Илинда.
Поколебавшись немного, она прошла меж двумя рядами пустых парт и, остановившись позади его стула, нерешительно кашлянула.
Он вздрогнул и обернулся.
– А, это ты, – с облегчением улыбнулся он, увидав её. – Я уж было подумал, что опять эта... пожаловала.
Илинда молчала, не зная, что сказать.
Аспин заговорил сам.
– Скажи, неужели действительно опоздание на урок считается здесь чуть ли ни преступлением? Я и представить такого не мог! Конечно, когда я приехал сюда работать, мне сунули под нос этот идиотский Устав, но я лишь пробежал его глазами и думать забыл о нём. А если честно, то и не вникал во всё это, положившись на собственное разумение. Лично я не вижу ничего преступного в опоздании – всякое может случиться, и ничего страшного в опоздании нет. Когда она сегодня явилась... я-то уже забыл эту историю... когда увидел, как ты побледнела, и как застыл при её появлении класс... только тогда я, кажется, понял, что нужно и тебя вытягивать из беды, и выбираться самому. Иначе попало бы нам обоим! Вот и ляпнул первое, что в голову пришло... прокатило, на удивление!
– А зачем она осталась? – наконец спросила Илинда. – Она... ругала вас?
– Нет, – хохотнул он и передразнил мадам: – «Первое правило Устава гласит...» Она на память повторила мне Устав. Чтобы закрепилось на будущее. Отчеканила все пятнадцать пунктов и удалилась, даже не попрощавшись.
– Она вас не накажет?
– А за что? Не беспокойся, на сегодня мы неуязвимы. Ни мне, ни тебе наказание не грозит.
Он снова засмеялся, но вдруг оборвал свой смех и, резко поднявшись, прошёлся по кабинету.
– И как вы здесь живёте? – с искренним недоумением воскликнул он. – Я здесь всего третий месяц... а мне уже все пятки поджарили. Без масла. И без лука. Каково тогда вам?!
Илинда невесело улыбнулась.
– Сначала было очень даже замечательно... Когда у нас была мама Анна, мы не знали горя, мы жили в своё удовольствие и были так счастливы, как, вероятно, никогда не будем счастливы в дальнейшем. Но мама Анна умерла несколько лет назад, и пришла новая директриса – мадам Веронцо... мачеха Анна... и тогда всех прижали к ногтю. Вот как блох на собаке прижимают, прежде чем раздавить.
– Ты здесь давно?
– Можно сказать, с рождения.
Прозвеневший звонок оборвал завязавшийся разговор.
– Ну ладно, беги, – заторопил её Аспин. – Не то опять опоздаешь – тогда уж я ничем не смогу тебе помочь!
Илинда быстро направилась к выходу, но у самой двери обернулась.
– Я забыла сказать вам спасибо!
– Было бы за что! – усмехнулся в ответ он.

– Я же говорила, что он не такой, как все остальные здесь, – укладываясь вечером спать, победно заявила Айлена, которой пришла охота поболтать перед сном. – Давно говорила, ещё когда они с Макси ходили мальчишку искать. Он Степана как родного на руках нёс! – и, обратившись к Кристи, добавила, словно по носу её щёлкнула своими словами: – А ты... «все они одинаковые!» Помнишь свои слова?
– Ну, помню, помню, – буркнула Кристина и нехотя признала: – Ну и что, каждый ошибается...
– А он уже второй раз нас выручает. Помните, когда я сломала руку, он нас прикрыл? А ты, Кристи, утверждала...
– Может, я уже давно так не считаю, –  возразила Кристина.
– Просто мы здесь не привыкли к человеческому обращению, – задумчиво промолвила Илинда. – Вот и встречаем всех в штыки, вот и видим в каждом новом человеке возможного угнетателя.
– Именно, – брюзгливо поддакнула Кристина, развязывая чёрные ленточки, которые стягивали её светлые волосы в два коротких хвостика, и небрежно швыряя их на тумбочку. Одна лента упала на самый край и, задержавшись на пару секунд, с тихим шорохом соскользнула на пол, прямо под ноги всей владелице. Та, не заметив этого, наступила на неё своим стоптанным тапком и искоса взглянула на Айлену, словно упрекая её за неприятное напоминание. Кристина частенько ошибалась в своих суждениях по тому или иному вопросу, уж слишком поспешно делала она выводы, но она очень не любила, когда её тыкали носом в эти ошибки, как котёнка в цветочный горшок, в котором он перекопал землю...
Из-за напоминания Айлены о её первом впечатлении об Аспине у Кристи испортилось настроение. С одной стороны, она была весьма рада, что ошиблась в оценке этого человека, но с другой... ошибаться она очень уж не любила, и очень уж не любила признавать свои ошибки; ей было обидно слушать беззлобное поддразнивание подруги.
Внезапное желание высказать мысль, в которую она сама не слишком-то верила, одолело её и она не смогла с этим желанием справиться.
– Велика важность! – фыркнула она. – Пожалел! Просто он ещё не привык к нашим порядкам. Вот увидите, мачеха Анна и его выдрессирует! Тот ещё будет!
– Не выдрессирует! – горячо возразила Айлена.
– Нет, выдрессирует! – из чистого упрямства стояла на своём Кристина. – Не захочет полететь с работы – станет таким же, как все. Если не хуже. Новая метла чище метёт.
Впервые девочки готовы были поссориться. И тут вмешалась Илинда.
– Конечно, ещё рановато судить об Аспине... да и время покажет, кто он на самом деле... – сказала она, перебивая их. – Но... но мне кажется, что сломить его мачеха Анна не сумеет. Он вряд он станет поступать против своей совести, чтобы не потерять работу, чтобы выслужиться. Такой человек без труда найдёт себе работу получше. Нет, он не пойдёт против себя самого. И Макси так же считает, а он знаком с ним побольше нашего. Только, боюсь, что не удержится он здесь надолго. Если бы кто-нибудь слышал его высказывания о мачехе Анне сегодня... его бы уже здесь не было. И не имеет значения, что он прав. Потому что у нас прав тот, у кого больше прав. И гнуть свою линию в Кентайском приюте бесполезно, если она идёт вразрез с волей мадам Веронцо.
Все замолчали и притихли. Даже Кристине стало не по себе. Что бы она ни говорила, в душе она была хорошего мнения о молодом воспитателе, и вовсе не хотела бы, чтобы единственный человек, по-доброму относившийся к ним, вынужден был их покинуть.
– Ребятишки обожают его, – после довольно продолжительного молчания сказала Илинда. – Вы заметили, что он не идёт домой после обеда, а остаётся в приюте, даже если не его смена, и дотемна просиживает с малышами? Да и нам он немало добра сделал. Сколько раз он нас спасал, хотя вовсе не обязан был так поступать.
– И Макси только и делает, что восхваляет Аспина. Он с ним здорово сдружился, – подала голос Айлена.
– И, как ни парадоксально, Мишель, – подколола Кристина. – Вы обратили внимание, что она вдруг стала терять интерес к театру и намеревалась было попросить мачеху Анну закрыть его – помнишь, Илли, она эту мысль тебе высказала на прошлой неделе? Она хотела сделать это назло тебе! Но теперь, когда госпожа Полетт отправилась в больницу и не известно, когда вернётся, её уроки взял на себя Аспин, и руководство театром тоже перешло к нему. И она почему-то вмиг передумала. Как уж он её убедил – не знаю. Только она разом сменила решение! Так что... так что за вашего Аспина есть кому вступиться, – ехидно закончила она.
– Кристи, прекрати, пожалуйста! – не сдержалась Илинда. – Я не понимаю, почему ты во всём видишь злой умысел! Я не хочу, чтобы ты дурно отзывалась о человеке, в котором вряд ли что-то дурное имеется! Он не заслуживает, чтобы мы плохо говорили о нём.
– Ну и восхищайтесь вашим ангелом! Лично я, после того, как с ним стала общаться сама Мишель, не испытываю к нему особого доверия! Подрежут ему его сверкающие крылышки, – зевнув, отозвалась Кристина, и решительно отвернулась к стене. – Спокойной ночи!
Ей никто не ответил.

В последнее время Мишель и в самом деле старалась держаться поближе к Аспину, узнав о его дружбе с Макси и девочками. Она надеялась, что помогая возиться с малышами, которых она всем сердцем ненавидела, заслужит его одобрение. Она старалась поласковее обращаться с Аспином, надеясь, что однажды сумеет вызнать у него подробности случившегося с Айленой происшествия, тогда, в конце лета, когда она сломала руку, потому что версии, предъявленной директрисе и подтверждённой Аспином, она ни в грош не поверила. Зачем ей так уж нужно было знать правду, она понятия не имела, но считала, что сумеет воспользоваться информацией, если получится эту информацию добыть. Она исподволь расспрашивала о своих прежних друзьях, стараясь выведать о них как можно больше и самой себе не признаваясь, что отчаянно скучает по ним. Она надеялась, что Аспин станет рассказывать ей об Илинде, о Макси, о том, чем они живут, что думают, что их печалит, что радует... ей хотелось знать о них всё. А кроме того, ей нравился и Аспин.
Аспин одинаково ровно и доброжелательно относился что с ней, что к той же Кристине, и это злило её, выводило из себя. Он ничем её не выделял, а она не привыкла быть наравне со всеми остальными, ей требовалось безраздельное внимание к её персоне – и не важно, с чьей стороны. Лишь бы такое внимание было.
Со стороны Аспина Ламма внимания было немного. Особого внимания и вовсе не было.
«Ну ничего, ты меня на сцене увидишь – и поймёшь, кто я! И кто – они...» – мстительно подумала Мишель и стала подыскивать пьесу, которую надеялась подсунуть ему в качестве очередной постановки.
С возвращением из Константинополя она, и это было вполне естественным и предсказуемым, решительно отстранила Илинду, посмевшую воспользоваться её отсутствием и прихватить кусочек славы, ей вовсе не предназначенной, и вновь взяла в свои руки вожжи, которыми привыкла погонять госпожу Полетт. Из опасения потерять работу наставница вынуждена была предоставить Илинду самой себе и переключить своё внимание обратно на Мишель.
Конечно, Илинде в этой пьесе не достанется даже последней роли; её вообще следовало бы вышвырнуть из труппы за её враньё и самонадеянность. Мишель любым доступным способом вознамерилась добиться именно такого поворота событий, но госпожа Полетт, рискуя навлечь на себя гнев и неудовольствие самой Веронцо, решительно отказалась делать это, даже когда узнала, что Илинда провела её. Но сейчас Полетт нет, и неизвестно было, когда она вернётся. А если хорошенько присесть на мозги этому дурачку Аспину, то можно без труда добиться, чтобы Илинда навсегда покинула школьный театр. И Мишель из кожи вон лезла, чтобы понравиться ему.
Пьеса была выбрана, и Аспин, считая, что только так и следует поступать, объявил конкурс для всех желающих получить главную роль, чтобы потом путём голосования избрать самую достойную претендентку. Мишель долго не могла прийти в себя от такой поразительной глупости. Ведь до сих пор все главные роли с самого основания театра получала только она, и безо всяких конкурсов. Она была самой достойной, она была единственной достойной кандидатурой на любую роль, при условии, что роль эта будет главной. Какие могут быть конкурсы? Какие выборы?!
И всё же она остереглась в этот раз бежать с жалобами к мачеха Анна.
Она решительно вздёрнула подбородок, распрямила плечи и сказала сама себе: «Что ж, он желает увидеть достойнейшего претендента? Увидит. Конкурс так конкурс. Неужели я не сумею одержать победу в каком-то конкурсе? Я, долгие годы считавшаяся самой лучшей в труппе... единственной! Пусть посмотрит! Пусть увидит, как за меня проголосует весь приют! Пусть убедится, что я заслуженно считаю себя лучшей!»
В конкурсе мог участвовать каждый. Нужно было всего лишь выучить несколько больших отрывков из пьесы и выступить с ними на сцене перед всеми воспитанниками и воспитателями.
Новые порядки в школьной труппе вызвали большой ажиотаж среди приютской ребятни. Во-первых, конкурс сам по себе был интересным новшеством, а уж чтобы воспитанникам отводилась в этом конкурсе завидная роль – роль жюри, и вовсе взбудоражила их. Им предоставлялось право отдать свой голос за любую понравившуюся участницу. И одно это уже приводило их в восторг.
Заявки на участие нужно было подать за неделю до конкурса. К конкурсу готовились сами, никто никому не помогал, никто ни с кем не репетировал, не подсказывал. Каждый жест, каждое выражение, каждое слово участницы должны были продумать для себя сами.

Мишель обычно приходила к нему, когда не было ребят из компании Макси.
Она усаживалась у окна и принималась показывать маленьким воспитанникам Аспина Ламма картинки и буквы.
В этот раз ей не пришлось нянчиться с малышами. Она явилась в то время, когда ребятишки спали после обеда, и уселась у печки, дверца которой была приоткрыта – от печки тянуло сухим жаром, весёлое пламя бойко прыгало по берёзовым поленьям, отбрасывая на железку перед печкой красноватые и золотистые блики. За решётчатыми окнами, наполовину задёрнутыми старенькими линялыми занавесками, медленно угасал тоскливый, угрюмый осенний день. Солнце не показывалось уже неделю, то и дело принимался моросить, ненадолго прекращаясь, дождь, стыли средь островков побитой морозом ржавой травы покрытые рябью белые лужи, в которых отражались дождливые, гнилые небеса.
Взглянув в окно, Мишель задержала взгляд на небе – его словно прочесали где мелким гребнем, где огромными граблями, а где и вовсе пятернёй. Пасмурные, влажные серые облака распростёрлись, нависая над самой землёй, время от времени принимаясь сеять, кропить мелким холодным дождём. На оконном стекле красовались капли, и в каждой капле, если посмотреть на неё близко-близко, можно было увидеть весь двор, словно свёрнутый, скатанный в водяной шарик и вздёрнутый вверх ногами.
Аспин сидел за столом, придвинув его поближе к печке, и чинил цветные карандаши. Маленьким ножичком аккуратно снимал он тонкую стружку с цветным ободком по краю и стряхивал в стоявшую перед ним картонную коробку. Карандаши эти он привёз из Оинбурга специально для ребятишек, они здесь такого и в глаза не видали. Привёз Аспин и несколько стопок белой бумаги, которую выдавал им строго по листочку, чтобы дети рисовали. Не успев получить зарплату, он в первый же выходной отправился в город, чтобы накупить малышам разных полезных мелочей – на игрушки каждому денег, понятно, не хватило бы, но он постарался выбрать нечто такое, во что можно было играть сообща: привёз кубики, большую деревянную матрёшку с выводком матрёшек поменьше, спрятанных одна в другой; привёз настольную игру с картонным игровым полем и кубиком, который нужно было подкидывать и считать, сколько очков выпало на костях, и сколько очков выпало, на столько клеток передвигать по полю фишку – побеждал тот, чья фишка придёт к финишу первой.
Мишель молча наблюдала, как ровно ложится стружка. Молчал и Аспин, задумавшись о чём-то своём.
Окинув взором сумрачную, но очень уютную при свете играющего в печи огня комнату, Мишель подумала, что когда-то и они с Илиндой жили здесь... Она плохо помнила те времена, помнила только, что тогда их, самых маленьких, из девочек было всего трое – она, Илинда и Юли.
Поспешно отогнав от себя невесёлые воспоминания, Мишель негромко обратилась к Аспину:
– Аспин, а у тебя друзья в городе были?
Вопрос её прозвучал для молодого человека неожиданно. Он посмотрел на Мишель, удивлённо приподняв брови, и долго молчал, прежде чем ответить.
– Были. Но очень не много, – сказал он. – Один до сих пор остался. Он мне часто пишет. Я, как в город ездил летом, полдня у него в гостях провёл.
– Но он там... а ты тут. Далеко ведь!
– Разве расстояние – препятствие настоящей дружбе? Расстояние... или что бы то ни было ещё?
Мишель неуверенно пожала плечами и понуро опустила голову, снова пожала плечами.
– Не знаю.
– А у тебя-то самой друзья есть? – спросил вдруг он.
Долго молчала Мишель, потом вздохнула и пробормотала:
– Теперь уже нет.
Аспин непонимающе смотрел на неё, отложив в сторону карандаш.
– А были? – негромко спросил он, не зная, не лучше ли перевести разговор на другую тему – уж слишком унылым отчего-то стало лицо его собеседницы.
– Были, – совсем тихо ответила она.
В комнате повисло долгое молчание. Стало тихо. Лишь потрескивал огонь в печи да сонно посапывали во сне ребятишки.
Наконец Мишель встряхнулась и решительно отогнала от себя одолевавшие её грустные мысли. Протянув руки к огню и придвинувшись поближе в пылающей печке, она искоса взглянула на Аспина и улыбнулась. Когда она заговорила, голос её прозвучал бодро и весело, почти как всегда.
– У тебя здесь тепло. У нас, наверху, в нашем корпусе, холодище... то ли ещё зимой будет... А здесь – печка, огонь... потому я и прихожу сюда чаще, чем в свою собственную комнату – здесь хоть погреться можно. Ведь ты же не против? Я тебе не мешаю?
Аспин развёл руками и засмеялся, довольный, что она заговорила о другом и оставила свои тягостные раздумья где-то в стороне. Он опять взялся за карандаши.
– Нисколько, – ответил он. – К моей печке многие дорогу нашли, и я этому только рад. Приходите, грейтесь. Мне только веселее. После ужина наверняка Макси своих приведёт.
– Я смотрю, Макси частенько к тебе захаживает.
– И Макси... и остальные.
– А ты случайно не знаешь, что за мода у них такая – все с серебряными кольцами ходят?
– Не знаю. Я об этом не спрашивал. Да как-то внимания не обращал... а что за кольца?
– У них у всех – у Макси, у Илинды, у Кристи с Айленой по три кольца на правой руке. Илинда сказала, Макси им из города привёз, когда ездил в августе дядьку навестить. Он им каждый год подарки привозит.
– Ну, значит, подарил... это же приятно, когда подарки дарят. Правда?
– Ну да... не знаешь, значит?
– Не спрашивал никогда. А тебе зачем?
– Да так... интересно просто...
Подточив с десяток карандашей, Аспин стал расставлять их в деревянный стаканчик-подставку. Мишель наблюдала за ним, думая о своём. Наконец она спросила:
– Отчего ты не откажешься от воспитательской должности, пока заменяешь госпожу Полетт? Закончив уроки, торопишься сюда... часто и в ночь остаёшься... Хочешь заработать побольше?
– Не без этого. Но деньги имеют для меня последнее значение. Деньги для меня не главное.
– А что же – главное?
– Понимаешь... – Аспин долго смотрел на Мишель, не видя её и обдумывая, как бы яснее выразить свою мысль. – Я мог бы, конечно, оставить своих подопечных на то время, что буду работать вместе Полетт. Но вряд ли смогу. За прошедшие месяцы я успел так привязаться к каждому из них, что невольно начинаю беспокоиться, когда они от меня вдали... Даже когда мне выпадает выходной и я иду домой... я весь день не могу заставить себя выбросить из головы мысли о них и успокаиваюсь только тогда, когда наступает утро и я вновь собираюсь на работу. Словно не чужие они дети, а мои собственные...
– И что, тебе и вправду интересно возиться с ними? – недоверчиво улыбнулась она, вороша в печке поленья. – Неужто ты не устаёшь от них? Их много... и у каждого свой характер... и к каждому нужно найти индивидуальный подход...
– Мне кажется, что это не трудно, если узнать каждого из них поближе. Да, они разные... но все они – дети. А значит, их нужно просто принять такими, какие они есть. И всё.
– И ты всех любишь одинаково? Ни за что не поверю, что у тебя нет любимчиков.
– Конечно, я стараюсь относиться ко всем одинаково, – Аспин даже смутился от её вопроса, ибо чувствовал, что есть, есть за ним такой грешок. – Но некоторые ребятишки... некоторые западают в душу глубже... Кому-то забота и внимание нужны гораздо сильнее, и они больше тянутся к людям, которые о них заботятся. К ним и привязываешься больше.
– Например, Степан, да?
– Нехорошо никого выделять... некрасиво... да и бесчестно это! Но ничего не могу с этим поделать. Этот мальчишка действительно мне дороже остальных. А почему – и сам не могу понять. Ведь ничем не лучше других... а вот!
– А ты не думал о том... чтобы забрать его к себе?
Аспин долго молчал, наконец вздохнул и признался:
– Были мысли... только я чаще здесь, чем дома. Я всё свободное время провожу в приюте. Зачем я возьму его к себе, если он постоянно будет опять здесь же, со мной? Ведь мне придётся брать его с собой на работу. А кроме того... как я посмотрю в глаза другим ребятам? Как объясню им, что предпочёл взять Степана, а не кого-то из них?.. Что взял одного, оставив остальных девять?
– Ну уж! Нашёл о чём беспокоиться! Зато хоть у одного ребёнка была бы своя семья!
– А у других? Ведь я не в состоянии забрать их всех, Мишель!
– А всех и не надо. Надо забрать того, кто по душе. А до остальных какое может быть дело? Да и так ли важно, обидятся они на тебя или нет?!
– Важно! Мне – важно. Лучше я сам переселюсь в эту комнату... но предпочесть кого-то одного, презрев остальных... не смогу я, Мишель. Не по мне!
– Зря.
Сказала, как плюнула. Зло. Угрюмо. Чуть ли ни с презрением. Немигающими глазами уставившись в дальний угол, постепенно наполнявшийся густеющей темнотой.
– Если ты можешь сделать счастливым хотя бы одного ребёнка... – отчеканила она чуть ли ни по слогам, и голос её взволнованно задрожал и пресёкся. – То сделай!
С неменьшим волнением Аспин перебил её. Он вскочил. Снова сел. Взгляд его вспыхнул, заметавшись по сторонам. По его смуглому лицу поплыли предательские красные пятна, выдававшие невероятное смятение, охватившее его душу. Он судорожно вздохнул, словно ему не хватало духу заговорить, и с большим трудом пересилил внезапно подкатившее отчаяние, больной петлёй захлестнувшей горло.
– Ты считаешь, – спросил он, всеми силами стараясь обуздать собственные взбунтовавшиеся чувства, – что можно выбирать между теми, кто в равной степени тебя любит? Можно выбирать того, к кому сердце больше тянется? А остальные? Это же дети, Мишель... они все – дети! Будь они постарше... да и то... Нет. Нечестно это. Несправедливо. Я не должен выбирать кого-то одного... а всех взять не могу.
– В итоге они все вырастут в приюте.
Голос Мишель был голосом Снежной Королевы. Отстранённым, бесчувственным, пустым и спокойным. Равнодушным и мёртвым.
– Я буду с ними! – горячо возразил её собеседник. – Я буду с ними! Со всеми.
– Это не то. Это совершенно другое. Знаешь, должно быть, каждый малыш в приюте хотел бы иметь семью... настоящую, полноценную...
– Ты не права, Мишель, – возразил Аспин, покачав головой. – Ты не права. Это нам, взрослым, кажется, что дети непременно мечтают о маме и папе. Вовсе нет! Если они никогда не знали иной жизни, чем жизнь в сиротском приюте, они попросту не способны осознать, что это за вещь такая – дом, почему близкими людьми могут быть только двое или один... у них близкими людьми являются воспитатели. Они никогда бы не поняли, каково это – быть единственным ребёнком в семье... или не единственным, а с двумя-тремя братьями и сёстрами... Для них братья и сёстры – это те детишки, с которыми они в одной комнате живут. По сути, у них есть семья, есть дом – просто всё это настолько своеобразное, что не сразу и поймёшь. Вроде бы сирота – но воспитателей считает родителями; вроде бы один на свете – но вокруг него такие же, как он, ребята, и он уже не один; вроде в приюте живёт... но приют – это тот самый дом, в котором у него имеется свой закуток, своя кровать, свой ящик с одеждой и свой стул в столовой. Они не знают, каково это – жить по-иному. И их всё устраивает. Лишь бы их любили. Лишь бы о них заботились. Лишь бы обращали на них побольше внимания. И всё. И они счастливы. И больше им ничего не нужно в этом мире.
– Ну да, – с натугой усмехнулась Мишель. – Это сейчас им ничего больше не нужно. Сейчас они счастливы. Но не надейся, что они будут счастливы и впредь! У тебя старший ещё не достиг шести лет... когда ему исполнится семь, его от тебя заберут. Поселят в один из корпусов. Потом заберут другого. И так до бесконечности. Сейчас они малы, но они подрастут. Начнут понимать. Пойдут в школу. В школе вместе с ними будут учиться другие дети... которые после уроков побегут домой... которые расскажут им, что должен иметь в жизни любой нормальный человек.
– А что должен иметь любой нормальный человек?
– Свою семью. Свой очаг.
– Кто тебе такое сказал?
– Никто. Но так должно быть.
– Необязательно. Человек может не иметь ничего... абсолютно ничего – и в то же время оставаться самым настоящим человеком. Единственное, что важно – никогда, ни при каких условиях не забывать о том, что ты – человек.
– Ты ничего не понимаешь! – с раздражением встала Мишель и нахмурилась, нервно стиснув руки. – Вот подожди... подрастут твои детки... которые сейчас так сладко спят... Начнут осознавать... и осознают, что они – обездоленные, несчастные, всеми брошенные... Посмотрим, что они тебе скажут тогда!
– Не скажут. Они будут радоваться тому, что имеют.
– А что они имеют, скажи на милость?!
– Им дано всё, что им необходимо.
– Что, что дано им, ответь, пожалуйста?.. Серые захватанные приютские стены... ободранные подоконники... сыплющаяся на голову штукатурка... голод, холод и вечное ожидание – вот-вот, придут за мной, заберут отсюда, в красивый тёплый дом, мама придёт, папа придёт, за ручку уведут... Не пришли сегодня – придут завтра! И ждёшь, ждёшь этого завтра... и завтра наступает – а всё по-прежнему. Ничего не меняется. Всё остаётся на своих местах. И ты говоришь себе, терпеливо вздыхая: «Ну ничего, завтра будет новое завтра. И завтра за мной обязательно кто-нибудь придёт...» И снова наступает новое завтра... и так до бесконечности. Пока не вырастешь. Пока не закончишь школу и не встанешь на пороге приюта с чемоданом в руках – иди, в большую жизнь... и – всё на этом! И больше некого ждать! И – ты один... навсегда один... И больше незачем ждать завтра. Потому что впервые в жизни ты поймёшь, что завтра к тебе уже точно никто не придёт.
Аспин напряжённо смотрел на Мишель. Её лицо белело в сгущающемся сумраке, судорожно сведённые руки дрожали; глаза сверкали на бледном лице, дыхание прерывалось, голос был хриплым и едва слышным. Она смотрела на Аспина гневно и возмущенно, будто он говорит сущую ерунду, не имеющую никакого отношения к реальности, будто сам не отдаёт себе отчёта в том, что произносит.
– Мишель, – проговорил он наконец, с трудом подбирая слова; он чувствовал, что говорила она сейчас именно то, о чём наболело, и наболело лично у неё за долгие годы; он растерялся, понятия не имея, что следует сказать в подобной ситуации – да и следовало ли что-то говорить...
Внезапно, словно проснувшись от привидевшегося тяжёлого кошмара, она опомнилась и примолкла. Вдруг осознав, что наговорила много лишнего, много такого, о чём никогда и никому не рассказывала, она вспыхнула и отвернулась. Ей стало ясно, что Аспин понял, что она говорила о себе; ей стало так неловко и стыдно себя самой, что она направилась было к двери, но Аспин остановил её.
– Мишель, постой, – торопливо произнёс он, но она перебила его.
– Я не должна была всего этого говорить. Так получилось, – быстро произнесла она, взявшись за ручку двери и намереваясь покинуть комнату.
– Если тебе так удобнее, можешь считать, что ты ничего не сказала, а я ничего не слышал, – заявил Аспин, торопливо вставая вслед за нею. – Но я скажу тебе: никогда человек не останется один... если не захочет этого сам. Понимаешь? Пусть у тебя нет никого на всём белом свете... если только ты пожелаешь, тебя будут окружать люди, которые станут тебе родными не по крови, а по духу, и которые всегда будут рядом и поддержат в трудную минуту.
– Ты говоришь...
– Я говорю о том, что у каждого человека есть друзья. Друзей выбираем мы сами, и выбор этот осознанный. Родственников даёт господь, и далеко не всегда родственники являются на самом деле родными по духу людьми. Есть и такие, что ненавидят друг друга и готовы придушить за малейшую провинность... А с друзьями всё по-другому. Друзья – это самое ценное, что у нас есть. И самое главное... друзей никогда не поздно приобрести... или вернуть.
Долго молчала Мишель, не поворачиваясь к нему. Потом наконец взглянула на него насмешливо и непонятно, взглянула своими колдовскими жёлтыми глазами, в которых плескались злые чертенята, время от времени сверкавшие раскалёнными докрасна вилами, и отчётливо произнесла:
– Приобрести новых – не поздно. А вот вернуть тех, что потеряны... порой бывает невозможно – слишком много дров было наломано в своё время. Да и незачем... если хорошенько подумать.
Она торопливо вышла и тихонько прикрыла за собой дверь, пока Аспин вновь не остановил её каким-нибудь вопросом или замечанием. У неё не было желания рассказывать ему ещё и об этом. Ей не хотелось говорить никому на свете, не хотелось даже себе самой признаваться в том, что в последнее время она стала всё чаще и чаще вспоминать, как было хорошо раньше, когда были только она сама, Илинда и Макси, Панчо и Юли. И даже когда появилась Кристина, это не так уж непоправимо испортило их компанию. Всё испортила мадам. Она играючи лишила её всего, что у неё было в жизни, и ничего не дала взамен. Ничего. Кроме своего покровительства. Кроме подарков. Кроме величайшего одиночества, в котором она оказалась.
Остров. Остров среди моря шелестящих осколков, что шепчутся тихим стеклянным шёпотом, накатывают прозрачными стеклянными волнами, норовя лизнуть её босые ноги своими острыми, режущими гранями, отчего-то очень напоминающими лезвие огромного кухонного ножа тётки Ганны. Это море незримо наступает, подтопляет её остров со всех сторон, подкрадывается, словно голодный зверь... оставляя ей всё меньше и меньше места. Скоро оно поглотит её островок, скроет его своим сверкающим великолепием... скоро оно сомкнётся над её головой и погребёт её в своей стеклянной, шуршащей глубине, покрошив на мелкие-мелкие кусочки... и она растворится в этих осколках, исчезнет без следа, поглощённая ими, исчезнет навеки.
И никому не будет до её судьбы никакого дела.
Непомерную цену заплатила Мишель за то, что ей не особенно было нужно. Она осталась в полном одиночестве. И винить в этом одиночестве было некого. Винить в этом ей следовало только себя. В принципе, если взглянуть на ситуацию трезво и объективно, даже мадам не особенно виновата. Мишель сама пожелала предать своих друзей и так испортить им жизнь, что они попросту перестали её замечать. А теперь их всех несёт течение, которое они сами же и создали, и теперь никакая в мире сила не в состоянии это течение укротить или обуздать. Теперь слишком поздно оглядываться назад. А значит, остаётся только плыть вперёд. И будь что будет. Может, ещё и получится у неё стать дочерью мадам Веронцо. Может, и не напрасной была принесённая ею жертва. Может, и не стоило об этом особо жалеть.
Да и что такое Илинда, Макси?
Ну, выросли вместе... и что? Так ли уж они нужны ей?
Лучше оставить всё, как есть. Она им не нужна, они ей – тоже. Лучше попытаться завести новых друзей.
Например, тот же Аспин. Конечно, он зачастую бесил её своей чрезмерной доверчивостью, своими рассуждениями о том, что хорошо, что плохо... слишком уж он казался правильным. Но ей было спокойно, когда она находилась в обществе малышей и слушала, как он читает им вслух книжку. Ей было спокойно просто сидеть рядом, занимаясь своими делами. Ей нравилось знать, что Аспин где-то поблизости; ей казалось, что если вдруг случится что-то непоправимое, то она всегда сможет прибежать к нему с любой бедой, и он поможет решить любую проблему. И от этого на душе её становилось легко и свободно. Он казался ей своего рода каменной стеной, за которой всегда можно было спрятаться... Аспин нравился ей почти так же, как нравился когда-то Макси. Именно потому, что чем-то очень напоминал ей её старого товарища. И ей хотелось, чтобы он также выделил её из общей массы воспитанников, как выделила она его из толпы. Макси её не замечал. Макси она раздражала. И теперь ей отчаянно хотелось, чтобы Аспин Ламм заметил её. С тайным ликованием она представляла, как неприятно будет Макси и всей его компании, если Аспин предпочтёт им её, Мишель Иллерен.
И она пообещала себе приложить все усилия, чтобы добиться его расположения.
Чтобы он не ушёл, как Макси.

В очередной раз собравшись в гроте, ребята вопросительно смотрели на Илинду, ожидая, что она им скажет. Но та упорно избегала темы, которая волновала всех четверых и словно витала в воздухе. Наконец Макси не выдержал. Обвиняюще глянув на неё, он произнёс:
– Насколько мне известно, ты ещё не подала заявку на участие. А ведь завтра – последний день!
– Мне всё равно, – Илинда равнодушно отвернулась и нахмурилась.
– А нам не всё равно, – упрямо воскликнула Кристина, поддержав Макси. – Ты вынуждаешь нас подать заявку от твоего имени.
– Она не будет считаться настоящей, – фыркнула Илинда. – И можешь сколько угодно посылать меня, Макси, к своей любимой чёртовой бабушке, я предпочту отправиться к ней... но уж никак не на конкурс.
– Боишься, что не выберут? – ехидно засмеялась Кристина, со злостью ткнув её в бок острым, как линейка, локтем. Ткнула больно, под рёбра, с расчётом, с недобрым умыслом. Желая причинить подруге боль, чтобы та очухалась, наконец, и перестала корчить из себя идиотку.
Илинда подпрыгнула от неожиданности, но лишь смерила Кристи полупрезрительным взглядом, усмехнулась, потёрла зашибленное ребро и неспеша отодвинулась от неё на безопасное расстояние.
– Считай, что так. Я ничего не хочу объяснять и давайте закроем тему! – решительно объявила она.
– Тему мы закроем только тогда, когда увидим твоё имя в списке кандидатов! – разгорячившись, Макси вскочил и нервно заходил по комнате. Вороха сухой листвы под его ногами шуршали, сминаясь.
– Я тоже считаю, что ты должна подать заявку, – тихо, но настойчиво произнесла Айлена.
– Так прямо и должна? – усмехнулась Илинда.
Макси остановился и навис над ней, сунув руки в карманы и раскачиваясь с пятки на носок. Он не отрываясь смотрел на Илинду сверху вниз, и глаза его пылали под чёрными бровями, сдвинувшимися в одну сплошную линию, горели, словно рдеющие угли в печи, довольно ощутимо обжигая её своим гневным жаром.
– Должна. Ты хочешь без боя уступить Мишель? Она тебе плешь продолбит, если ты не станешь участвовать. Она засмеёт тебя! Скажет, что ты боишься тягаться с нею! Что ты сомневаешься в собственных силах, а значит, не имеешь этих сил! После твоего триумфа с Амендой ты не вправе отступаться, когда возможность сама идёт в руки! Раньше ты говорила, что Мишель не позволит получить тебе стоящую роль, и была права, но сейчас-то кто тебе мешает? Роль получит тот, кто победит в конкурсе!
– Мишель и победит, – устало перебила Макси Илинда.
– Да с чего ты это взяла?!
– Ребята, вы что, забыли, где мы находимся? Это Кентайский приют! И руководит им мачеха Анна... но не Аспин Ламм!
– Хочешь сказать, что если выберут тебя, то мадам воспрепятствует?
– Вне всяких сомнений. Да и не выберут меня. Даже если моё выступление понравится больше, все проголосуют за Мишель. Потому что против Веронцо не пойдёт никто. Выбор предопределён заранее.
– Три голоса у тебя уже в кармане, – хмуро пробубнила Айлена.
– Спасибо, они мне не понадобятся.
– Понадобятся! – перебил Илинду Макси. – И зря ты считаешь, что проголосуют за Мишель, чтобы не быть наказанными. Голосование будет тайным. Знаешь, что это значит? Просто каждому воспитаннику в приюте выдадут бумажку; и после выступления каждый напишет на этой бумажке имя понравившейся участницы и бросит в корзинку. Никто не будет знать, кто и какую бумажку бросил! Понимаешь, никто! Вот в чём суть! А потому каждый отдаст свой голос именно за того, за кого пожелает! Это ты понимаешь?
Илинда молча хмурилась и ничего не отвечала.
Макси, не дождавшись ответа, развернулся и отошёл от неё. Кристи и Айлена неодобрительно смотрели на Илинду и молчали. Наконец та хмуро проговорила:
– Даже если так... даже если выберут меня... я просто не хочу всё усложнять!
– Кому усложнять? – Макси хмыкнул.
– Мишель этого так не оставит, – упрямо процедила Илинда, вскинув на него злые глаза. – Она обязательно что-нибудь вывернет, она всё перевернёт по-своему. Пока за ней стоит Веронцо, она знает свою силу и сумеет ею воспользоваться. Мне всё равно, если она решит мстить мне! Но мне не всё равно, что мстить мне она будет через вас! Она прекрасно уяснила, в чём моё слабое место, как можно меня уязвить! Она примется за вас. Да и Аспину достанется. Ведь он вряд ли позволит оспаривать результаты конкурса! Мишель ему этого не простит и припомнит в самый неподходящий момент; она попросту подставит его однажды перед мачехой Анной и его вышвырнут! Не лучше ли мне оставаться на своём месте и не дёргаться? Ведь так будет спокойнее всем! Да и я буду спокойна – за вас и за Аспина. Я буду спокойна!
– Тебя могут и не выбрать, – пожала плечами Кристина. – А попробовать стоит. В конце концов... если повезёт и победишь ты... ты ведь всегда сможешь придумать причину и отказаться от роли в пользу Мишель, раз уж тебе так хочется! А за нас можешь не волноваться, мы и сами с кулаками, себя в обиду не особо дадим. Аспин тоже сумеет за себя постоять... не больно-то на него надавишь.
– Илинда, я так вообще ни разу не видела тебя на сцене, – просительно проговорила Айлена. – Может, передумаешь, а?
– За нас тебе волноваться нечего, – бросил Макси, словно подводя итог всему сказанному. – Мы все вполне самостоятельные и сами способны принимать решения. Даже если Мишель отравит меня за обедом, я хочу, чтобы ты завтра подошла к Аспину и записалась на конкурс. Мне безразлично, что станет делать Мишель... пусть её бесится! А ты гни свою линию! И поменьше волнуйся за нас. Ну что, в самом-то деле, она может нам сделать? Не убьёт же, правда? А значит, и переживать по этому поводу не следует.
...Снаружи был сильный ветер. Проносясь над подмороженной землёй, он шумно трещал сухими ветвями в вышине, безжалостно срывая с них последние коричневые листья, ещё чудом державшиеся кое-где на дрожащих ветвях, ломал беззащитные сучья. Время от времени он обеими руками приподнимал дерюгу, загораживавшую вход, с возмущением хлопал ею где-то под тёмным сводом, словно норовя сорвать её и унести куда подальше, и ледяным холодом хлестал собравшихся внизу ребят, кубарем скатываясь по крутым, покрытым наледью ступеням. По небу неслись дымные пряди облаков, время от времени быстрыми тенями закрывающие жёлтый диск луны, запутавшийся в чёрных ветвях...
Стояла поздняя осень, когда небо хмурится, когда опадают увядшие, почерневшие от ранних морозов листья, когда часами, долго-долго, льёт и моросит из низких серых туч холодный осенний дождь, когда глина на дорогах размокает, покрывается лужами, когда голые поля чернеют вдали, когда в степи дрожат и мокнут последние сухие пучки выгоревших трав...
Ноябрь подходил к концу.
...Кристина, Макси и Айлена молча смотрели на Илинду, ожидая её окончательного решения. Та долго ничего не говорила, потом наконец тяжело подняла голову и обвела их суровым,мрачным взглядом.
– Ждёте? – с усмешкой спросила она.
– Ждём! – с вызовом ответила за всех Кристи.
– Все желают, чтобы я это сделала?
– Все! – уже хором ответствовали собравшиеся.
– Что ж... будь по-вашему! – наконец вымолвила Илинда, торопливо поднялась на ноги и направилась было к выходу, но Кристи с радостным смехом бросилась ей на шею и закружила по комнатке.
– Ура! – грянуло дружное под сводами грота, грозя окончательно развалить его, и Макси с Айленой бросились вслед Кристине обнимать Илинду, которую с таким трудом им удалось переубедить.

Наутро Илинда исполнила обещание, данное друзьям – пошла к Аспину Ламму и попросила его записать её для участия в конкурсе.
Мишель проводила её злобным взглядом и насмешливо сощурилась, но Илинда не обратила на её взгляд никакого внимания.
... А неделю спустя весь приют собрался в большом зале послушать выступление участниц. Их было пятеро: Мишель, Илинда и ещё три девочки.
Решением большинства голосов победительницей была признана Илинда Илини.
Вся побелев, с застывшим лицом, стояла Лоретта Мишель Иллерен, блистательная звезда Кентайского приюта, и оцепенело смотрела, как возле Илинды собралась толпа поздравляющих, как Макси, Айлена и Кристи наперебой что-то восклицали и радостно улыбались, как пробравшись сквозь толпу, к Илинде подошёл Аспин и тоже принялся поздравлять её.
Мишель стояла одна.
Юли и Панчо замерли в нескольких шагах от неё, притихли, примолкли, не решаясь подойти – таким непривычным было выражение её лица: словно и не она это была вовсе, словно это был кто-то другой, чем-то её напоминавший, но не имевший никакого отношения к знакомой им, настоящей Мишель.
Мишель стояла долго, не двигаясь с места, не шевелясь. Не мигая смотрела она на Аспина, на Макси, на свою бывшую подругу, на толпившихся вокруг неё девчонок и мальчишек, и наконец Илинда, одна из всех почувствовавшая её взор, обернулась, поймала его. И замерла, вздрогнув всем телом.
Медленно-медленно распрямила Мишель опустившиеся было плечи, высоко подняла голову, и, обменявшись с Илиндой долгим, как сама вечность, взглядом, неспеша отвернулась от неё и направилась к выходу.
Илинда смотрела ей вслед.
Недобрые предчувствия пробудились в душе, холодком зашевелились у сердца. Но она взглянула на сияющие лица окруживших её друзей и постаралась выбросить из головы пугающие мысли. Чему быть, того не миновать.
В конце концов, они сами того хотели.

С этого злополучного часа Мишель, которая раньше каждый божий день забегала к Аспину и подолгу у него сидела, больше к нему не заглядывала.
В то мгновение, когда он вместе с Макси, Айленой и Кристи бросился поздравлять Илинду, совершенно не подумав о том, что сейчас чувствует она, Мишель, ей показалось, что он вонзил ей в спину нож, острое лезвие которого прошило её насквозь. Она боялась пошевелить этот нож, не то что вытащить его, ведь стоило начать его вытаскивать – и из раны хлынет кровь, и будет её так много, что не успеешь вскрикнуть, а кровь уже вытекла вся, иссякла вместе с самой жизнью.
Она почувствовала, как закаменело её сердце и ледяным холодом наполнилась душа. Она смотрела на Аспина, на Илинду, на Макси и девочек тяжёлым чёрным взглядом, и неведомая доселе странная пустота разливалась внутри.
Аспин ушёл. Аспин примкнул к ним. Он отправился радоваться вместе с ними победе Илинды, а не печалиться вместе с Мишель её поражению.
Аспин и не заметил, что она стоит совершенно одна.
Аспину было всё равно. Он разговаривал с Макси, смеялся с Кристиной и Айленой, о чём-то спрашивал Илинду.
Аспин предпочёл их.
Выбор был сделан.
«Если ты не стал мне другом, – мрачно думала Мишель, остановив на нём взгляд, – то станешь врагом. Ненавижу. Вас всех. Всех вместе и каждого в отдельности. Ненавижу! И попомните моё слово – а я слов на ветер не бросаю – каждый из вас получит то, что ему причитается. Макси со своей компанией. Илинда. И Аспин. Аспин в первую очередь. Он сделал неправильный выбор. Он должен был выбрать меня, а он выбрал их. Я не стану мстить в то же мгновение, нет, не стану. Я буду думать... я буду думать долго и упорно, я буду наблюдать за ним... за ними всеми... и выищу наивернейший способ, как разлучить вас навсегда. Я отлучу тебя от них, Аспин Ламм. Если ты не со мной – то и с ними тебе не бывать. Ты никогда не будешь с ними. Я смогу... я сделаю! Сделаю так, что вы и знать друг друга не захотите... Но я не стану торопиться. Я буду смотреть и слушать. И наивернейший способ отмщения сам ляжет на мою ладонь, словно пёрышко... мне останется только на это пёрышко легонько дунуть – и дело будет сделано. Ты вспомнишь меня, Аспин Ламм! Ненавижу!»
Посмотрев в глаза Илинды, вдруг обернувшейся и взглянувшей прямо на неё, Мишель преисполнилась решимости во что бы то ни стало добиться поставленной цели, распрямила плечи и, чувствуя застрявший в самом сердце нож, не позволявший ей вздохнуть поглубже, медленно направилась к двери.
В пустом и гулком коридоре было темно, холодно и сыро. По полу гуляли сквозняки.
Мишель подошла к высокому окну в дальнем и самом тёмном углу коридора, который заканчивался небольшим квадратным помещением, откуда тяжёлая дубовая дверь вела на заднее крыльцо и где располагалась лестница на чердак. Обхватив себя за плечи и закрыв глаза, она прижалась лбом к холодному стеклу, навалившись на него всей тяжестью, и на какое-то мгновение словно выпала из жизни. Тихо вздыхал в темноте за окном бродяга-ветер, скрёбся по стеклу холодными и влажными костлявыми пальцами, дышал морозными узорами на заиндивевшее стекло. Время от времени он замолкал и прижимался огромным бесформенным нечто с той стороны стекла, стараясь понять, что происходит там, внутри, в коридоре, потом снова отлеплялся от окна и принимался кружить побитые морозом бурые листья, взметая их с промёрзлой земли и швыряя ими в окна.
Сколько прошло времени – четверть часа, час или всего-навсего минута, Мишель не смогла бы ответить. Мыслей больше не было. Чувств – тоже. Только эта разверзстая пустота внутри... словно зияющая могила, ожидающая своего мертвеца...
Вдруг дверь огромного зала, в котором проходило выступление, отворилась. В коридор вырвалась широкая полоса яркого света, от которого угол, в котором спряталась Мишель, погрузился в ещё большую темь, коридор наполнился шумом и гамом, весёлыми голосами и смехом. Шумные толпы воспитанников приюта повалили в коридор, заполонили, наводнили его.
Очнувшись, Мишель открыла глаза. Глядя сквозь упавшую на глаза гриву медных волос, она бесстрастно наблюдала за тем, как ребята направляются к холлу, из которого, вне всяких сомнений, разбредутся по переходам по своим корпусам.
Она стояла в противоположном конце коридоре, она прекрасно знала, что вряд ли хоть один воспитанник завернёт в эту сторону. Она знала, что в окружающей темноте её не видно, и решила подождать, пока они не пройдут. Последними вышли Макси и вся их компания. Аспин шёл, обняв одной рукой Илинду, другой – Айлену, и выглядел весьма довольным.
– Ну что, пойдёмте ко мне? Скоротаем вечерок за шахматами? – предложил он, и ребята одобрительно захлопали в ладоши, соглашаясь на его предложение.
– Конечно, конечно, – засмеялись они.
– А лучше – в шашки, – попросила Кристина. – Я в ваших шахматах, ну хоть убей, ничего понять не могу!
– Я порой тоже, – сказал Аспин, чем вызвал целый взрыв весёлого смеха.
...Выждав, пока они скроются за углом, Мишель медленно пошла следом.
Она прекрасно помнила дорогу к комнате, в которую увёл их Аспин. Сколько раз она сама наведывалась туда, считая Аспина своим другом... а он хотел быть другом для всех. Он даже не подозревал о необходимости выбирать между одной стороной и другой. Он относился одинаково и к ребятам из компании Максима Лапорта, и к ней, Мишель Иллерен. А так нельзя. Так не получится.
«Он сделал выбор. Сегодня он свой выбор сделал. Даже если и не отдаёт себе в этом отчёта. Он выбрал их. Ну что ж... пусть пеняет на себя!»
Мишель и сама не понимала, зачем она крадётся за ними следом. Пройдя по тонувшему во мраке пустому коридору, она остановилась у высокой дубовой двери, за которой слышались весёлые голоса и счастливый смех. В замочную скважину пробивался тонкий луч жёлтого света. Из-под двери тоже пробивался свет.
В коридоре было так холодно, что коченели руки и ноги. Но Мишель не стала стучать в дверь. Не стала она заходить в комнату, где в углу, как ей было известно, топилась печь, возле которой можно было так хорошо согреться. Никогда больше не подойдёт она к этой печке. Не место ей теперь возле неё.
Она приникла к замочной скважине, пытаясь рассмотреть, что делается в комнате. Но ей не удалось рассмотреть почти ничего. Она видела только скачущих и весело кричащих малышей, которые кидали друг в друга подушками, рассыпая по полу перья, и слышала голос Аспина, который и не думал ругать озорников.
– Ничего, – донёсся до неё весёлый смех Айлены. – Я сейчас заштопаю дыру в подушке, а Кристи в это время сметёт перья, и комната опять будет чистой.
– Где веник? – спросила Кристина.
– А вон, в углу, за печкой, – отозвался Аспин.
Послышалось шуршание веника по дощатым облупившимся половицам – Кристина взялась подметать пол. Порвавшуюся подушку отобрали у маленькой Агнии и принялись зашивать на ней дыру, через которую выпадали перья.
В комнате стало потише.
– А ну, идите все сюда, рассаживайтесь за стол, я буду вам картинки рисовать, – сказал Макси, и детей как ветром сдуло. Задвигались, заскрипели стулья, малыши наперебой принялись верещать, кому какую картинку нарисовать, стали спорить, кому первому станет рисовать Макси. Макси быстро водворил порядок, сам назначил очередь, и все угомонились, в комнате как по волшебству наступила тишина.
Мишель увидела, как мимо двери неторопливо прошла Кристина, сметая с пола перья, которые всё ещё кружились в воздухе, оседая вокруг. Видела её согнутую спину и светлые волосы, которые она с досадой сдувала со лба, чтоб не лезли в глаза, не мешали смотреть, совсем близко от себя услышала её спокойное дыхание и мерный шорох веника, цеплявшего по полу куски старой отслаивающейся краски, почувствовала запах пыли, проникший в коридор, пыли и перьев, которых всё меньше и меньше пролетало над подметальщицей.
Илинды не было ни видно, ни слышно. Но она, бесспорно, присутствовала в комнате. Должно быть, сидела на лавке у печи.
И тут, словно угадав мысли стоявшей за плотно прикрытой дверью Мишель, Аспин спросил кого-то:
– А ты что молчишь?
Спросил, но не получил ответа на свой вопрос.
– Илинда, к тебе обращаются, – раздался приглушённый голос Макси. Его самого тоже не было видно, так как стол располагался в стороне от двери, и если смотреть в замочную скважину, можно было увидеть только окно, забранное ромбовидной решёткой, стоявший под ним сундук и одну из десяти кроваток, самую крайнюю, примостившуюся у стены недалеко от двери.
– Что? – нехотя подала голос молчавшая до сих пор Илинда и снова замолкла.
– О чём задумалась? – засмеялись ребята.
– Кто будет чай? – спросил Аспин, не дожидаясь, когда девочка соизволит ответить на вопрос.
– А откуда у тебя чай? – загалдели все, тутже забыв про Илинду и её чересчур долгое молчание.
– А я запасливый, – хитро засмеялся Аспин, не желая вот так сразу выдавать все свои секреты. – Так кому чай? У меня и булочки имеются. Сегодня, прежде чем отправиться на работу, я забежал в магазин. Должен же я угощать своих гостей!
Сначала чай налили малышам, так как кружек было маловато, и когда те напились и наелись, Аспин налил ребятам и себе.
Разговор зашёл о прошедшем конкурсе, и все опять наперебой принялись хвалить Илинду и восхищаться её талантом. Мишель отупело слушала, чувствуя, что если кто-нибудь сейчас произнесёт хоть одно нелестное замечание о ней самой, она просто умрёт на месте. Но никто и не вспомнил о ней. Никому не было до неё дела. Она вздохнула с некоторым облегчением, но в душе её вдруг вспыхнула жгучая, нестерпимая обида. Они молчат о ней, словно её и вовсе никогда не существовало; они молчат, словно она давным-давно умерла и о ней все успели тысячу раз забыть...
«Ну, погодите!» – дрожа всем телом и выбивая зубами мелкую дробь, прошептала Мишель, судорожно стискивая побелевшими пальцами ручку двери. Ей казалось, нажми она на ручку посильнее – и та хрустнет и развалится в её руках на мелкие кусочки, невзирая на то, что сделана она из прочного, крепкого металла.
Илинда почти не разговаривала. Говорили другие, а она отмалчивалась. Когда же до Мишель доносился её голос, то звучал он как-то вымученно и хмуро, и создавалось впечатление, что больше всего на свете ей хочется, чтобы её оставили в покое. Словно она была совсем не рада тому, что получила максимальное количество голосов и роль досталась ей. Словно не радость то для неё была, а тяжёлая провинность, огромной тяжестью придавившая её душу.
Долго стояла Мишель под дверью и вслушивалась в каждое слово, долетавшее из- за двери. Она и сама не знала, зачем ей это, ей и самой было невдомёк, что ей даст это подслушивание... но уйти, развернуться и уйти, она отчего-то не могла. Её удерживала здесь неведомая сила, с которой она была не в состоянии совладать. И она стояла в коридоре до тех пор, пока гости Аспина Ламма не собрались уходить. Было уже десять часов и пришла пора ложиться спать. Отступив за выступ стены, Мишель дождалась, когда ребята покинут комнату малышей и разойдутся по своим спальням, и, бесшумно вернувшись на своё прежнее место, стала слушать, как Аспин укладывает спать своих подопечных. После того, как в комнате всё стихло, Аспин ещё долго не гасил свет, и до полуночи листал старые книги, которыми была завалена полка у печки. Мишель слышала, как шуршат порой перевёртываемые им страницы, слышала, как осыпается зола с решётки в печке, и ей казалось, что она осталась одна в холодной и пустой вселенной.
Когда Аспин наконец погасил свет и улёгся спать, Мишель тихонько покинула свой пост.
Дверь, ведущая в переход, была заперта, и пришлось попросту выбить её. Дверь, отделявшая переход от жилого корпуса, также была на замке, и Мишель колотила и дёргала её, пытаясь сломать и этот замок, до тех пор, пока на стук и грохот не прибежала спавшая неподалёку дежурная воспитательница. Не сказав ни слова в ответ на её возмущённые окрики, Мишель молча проследовала к тонувшей в полумраке лестнице, что вела на второй этаж.
Вернувшись в свою комнату, которую она занимала вместе с Юли, она не переодеваясь легла в постель, с головой накрылась одеялом, и с немой яростью услышала, как спокойно и безмятежно посапывает во сне её соседка. Юли не было никакого дела до неё, ей было всё равно, что Мишель не пришла в свою комнату на ночь; её не взволновало и не обеспокоило отсутствие подруги. Ни одному человеку в этот промозглый ненастный вечер не было ни малейшего дела до Мишель Иллерен. Никого не заботило, что творится у неё на душе. Никто не стал искать её, когда подошло время ложиться спать. Даже Юли. Юли просто-напросто постелила себе постель и уснула как ни в чём не бывало, несмотря на то, что кровать подруги была пуста, и Юли понятия не имела, где её носит. Разве уснула бы Кристи, шатайся Илинда неизвестно где? Разве не побежала бы она искать её по всему приюту?
Предатели. Все вокруг предатели.
А с предателями разговор должен быть коротким.

Двадцать восьмого ноября, в день рождения Илинды, выпал снег. Самый настоящий снег, который лёг на размокшую землю толстым ковром высотою по колено и не собирался таять, оставшись на зиму. Снег падал всё утро и весь день; пушистые белые хлопья летели и кружились в морозном, по-зимнему посвежевшем воздухе; к вечеру началась метель. Поднявшийся ветер выл в облачной вышине гулко и грозно, наметая целые сугробы на оконные звенья, стучал в стёкла, проносясь мимо, и сердито хлопал неплотно закрытыми воротами. На улице рано стемнело.
В приюте запахло зимой.
Айлена и Кристи сидели за письменным столом в своей комнате и делали домашние задания. Дневной свет угас, и они включили лампу. Как ни хотелось Айлене подольше полюбоваться на первый снег, Кристина решительно задёрнула занавесками оба окна – от расшатанных стёкол, дребезжащих при порывах ветра, сильно тянуло холодом. Огромные щели зияли в старых рамах, их давным-давно никто не замазывал на зиму – было попросту нечем. В сильные морозы, когда стёкла промерзали насквозь и затягивались изнутри густым слоем инея, на подоконниках и по нижнему краю стёкол намерзали толстые пласты льда, в которые вмерзали старые шторы, и лёд этот начинал таять только в тёплую погоду, образуя огромные лужи, которые девочки неустанно промокали тряпкой и выжимали её в ведро. Эту процедуру приходилось повторять по нескольку раз в день, иначе вода, набираясь на подоконниках, грозила стечь на пол.
– Мой тебе совет, – обратилась Кристи к соседке, – убери цветочки с окна в какое-нибудь другое место. Желательно поближе к двери.
Айлена принесла от тётки несколько горшочков с фиалками и геранью и разместила их на одном из окон, возле письменного стола, поближе к свету.
– Но там им будет темно, – возразила она.
– Зато до весны доживут, – фыркнула Кристи.
– А почему они должны погибнуть, если останутся на прежнем месте? – не поняла Айлена. – У нас круглый год цветы на окнах стоят, и мы их никуда не убираем, и ничего плохого с ними не случается. Даже цветут иногда всю зиму напролёт! Цветам свет нужен, а зимой света и так мало. Зачем же их в тень прятать?..
– Ну, оставь, – смерив её пренебрежительным взглядом, отозвалась собеседница, искоса посмотрев на окно, где за старыми, насквозь просвечивающимися шторами угадывались очертания пышной зелёной растительности, гордости и радости её соседки. – Пусть и у нас попробуют круглый год выстоять на окне. Мне-то что! Не мои – и ладно, не мне о них и радеть. Оставь! Посмотрим, выживут ли. Оставь, если не жалко. Зимы у нас в приюте суровые.
– Что, прям настолько уж? – Айлена отложила в сторону перо, задумчиво и серьёзно проследив взгляд Кристины, и на лице её отобразились сомнение и неуверенность. У неё не было оснований не доверять советам подруги, та никогда не обманывала её и не разыгрывала подобным образом.
– Сама увидишь. А мне тебя за просто так пугать смысла нету.
Айлена посидела, подумала и, встав, перенесла цветочные горшки на свою тумбочку. Те, что на тумбочку не поместились, расставила рядом на полу, повернув их к окну, чтобы днём на них попадало хоть какое-то подобие света, проникающего с улицы. Кристи проследила за ней взглядом и удовлетворённо кивнула.
– Знаешь, – задумчиво проговорила она, и её зелёные глаза невольно сузились, а губы дрогнули, сложившись в непонятную усмешку. – В наших комнатах зимой даже картошку нельзя было бы хранить, помёрзла бы...
– А вы как же? – поразилась Айлена.
– В сильные морозы надеваем на себя все тёплые вещи, что имеются, спим в куртках, в шубах, у кого что есть, и в шапках, ходим в валенках, в которых по улице бегаем... И в школе сидим в шубах. Вот так и живём. Когда морозы спадают, становится намного легче... но всё равно одеваемся потеплее. Зима есть зима. Особенно наша, приютская. Она никому поблажки не даёт.
– И что, здесь такое всегда? – приуныв и невольно испугавшись, осведомилась Айлена, нечаянно задев локтем пузатую чернильницу, сделанную из толстого зеленоватого стекла, и едва не уронив её на пол. Кристи успела подхватить её уже на лету, мгновенно рванувшись вперёд и в сторону. Несколько глянцевых, отливающих фиолетовым, пятен растеклось по поверхности стола, в комнате приторно запахло пролитыми чернилами, и Айлена, торопливо достав из кармана носовой платок, принялась судорожно оттирать стол. Но все усилия её были напрасны – приведя в совершенную негодность платок и перепачкав пальцы, она вынуждена была оставить свои бесплодные попытки навести порядок – чернила въелись в гладкую деревянную поверхность уродливыми тёмными пятнами, и удалить их можно было, только состругав ножом вместе с частью доски.
Убедившись, что не в её силах исправить случившееся, и удовольствовавшись тем, что пятна больше не пачкают лист бумаги, приложенный к ним, Айлена тяжело вздохнула и отправилась к умывальнику, чтобы отмыть руки.
Кристи проводила её задумчивым взглядом.
– Всегда ли здесь такое? – повторила она заданный ей вопрос, и какое-то время спустя ответила: – Последние годы всегда. Каждый год. Мы привыкли. И ты привыкнешь.
– И болеете, наверное? Немудрено простудиться в таких условиях...
– Болеем... как все, не больше, не меньше.
– А Веронцо куда смотрит?!
– Зрит... в корень. Всё видит, всё слышит, всё понимает... и молчит, как партизан. Одна отговорка – денег у них, видите ли, нет! А ей-то что! Она не мёрзнет. У неё в кабинете личная печка имеется. У мамы Анны печки не было, а у этой... есть. Да маме Анне печка и не была нужна – она почти никогда в кабинете не сидела, всё больше среди воспитанников находилась... А эта в первую очередь собственной печкой обзавелась. В первую же зиму распорядилась печку сложить... Да и жить она здесь не живёт. Пришла, отработала день – и домой. Для неё не имеет значения, кто заболеет, кто умрёт... Я вообще понять никак не могу, для чего ей вздумалось неподобающее место занимать. Руководить приютом – значит, в первую очередь решать проблемы, встающие перед ним. Нет продуктов и дров – ищи, где взять дрова и продукты; нет денег, чтобы отремонтировать здание – ищи деньги и ремонтируй! А она только и способна, что всех строить... Ненавижу!
– Слушай, а что же Мишель? Ведь и ей приходится мёрзнуть в этом леднике со всеми вместе, а мачеха Анна так с ней носится...
– Мишель? О, нет! Ей мёрзнуть вместе со всеми не приходится, – Кристина засмеялась и плотнее запахнулась в старую негреющую шаль, спрятав в её бахрому озябшие руки. – Когда морозы жмут, старуха забирает домой своё сокровище. Зачастую вместе с Юли. Вот уж когда мы могли отдохнуть без них... Хоть что-то хорошее было в морозах... Зато теперь у нас ежедневное блаженство: Веронцо давно следовало выделить своей обожаемой Мишель отдельные апартаменты. Кстати, наверное, мы должны поблагодарить тебя за это! Ведь это твоё подселение в нашу комнату так взбесило нашу звёздочку, что она выхлопотала себе отдельное жильё! Вряд ли ей в голову пришла бы такая отличная мысль, не появись ты в комнате номер двенадцать, если она раньше не додумалась отселиться.
Айлена засмеялась вместе с Кристиной.
– Я здесь совсем недавно, – произнесла она, – но успела увидеть и услышать достаточно, чтобы начать презирать её. А ведь я её практически не знаю...
– Зато я знаю. Лет шесть, должно быть...
– Ужас! Шесть лет в одной комнате с Мишель!
– Что – я! Вот у Илинды терпение – они всю жизнь прожили бок о бок!
– Кстати, а где она? Уже шестой час, репетиция давно должна была закончиться... – встревожилась Айлена.
– И впрямь... – Кристина растерянно посмотрела на неё и заявила: – А мы сегодня хотели в гроте собраться, день рождения Илинды отметить... Теперь туда не проберёшься, по сугробам... Вчера ведь снега не было. А сегодня – только взгляни, что на улице творится! Зима настоящая!
Кристи достала из кармана свой подарок, который намеревалась вручить подруге вечером, когда та вернётся с репетиции, повертела в руках и снова со вздохом сунула обратно. Это была толстая самодельная книжечка, страницы которой она вымеряла до миллиметра и сшивала аккуратнейшими стежками; обложка была сделана из картона и обтянута тканью, на которой в углу было вышито бисером имя и фамилия. На эту кропотливую и сложную работу, которую ей приходилось выполнять тайком от Илинды, ушло около двух месяцев, и Кристи была очень довольна результатом. Айлена достала ей золотых и серебряных ниток, и она расшила ими переплёт.
Айлена сплела из бисера шикарный браслет. И тоже с нетерпением ожидала возвращения Илинды, чтобы преподнести ей подарок.
Но время шло, минуты бежали за минутами, а Илинда всё не появлялась.
Наконец Кристина вскочила, захлопнула учебник, дрожащими руками сунула в него тетрадь и с грохотом закрыла крышку старой чернильницы, едва не опрокинув её второй раз.
– Я не могу больше сидеть и ждать! Я иду её искать! Ты со мной?
Айлена молча поднялась со своего места и вслед за подругой быстро пошла к двери.
Они вышли в тёмный коридор и торопливо направились к лестнице. Ряд заметаемых снегом окон тускло серел в темноте. Вдруг Кристи остановилась, заметив на подоконнике одного из окон темнеющий силуэт. Вслед за этим они услышали знакомый голос:
– Да я это, я.
Кристи с облегчением перевела дыхание. И тутже напустилась на Илинду.
– Ты зачем тут сидишь? Что ты здесь делаешь?
– Да так... – уклончиво проговорила та. – На снег смотрю...
– На снег она смотрит! – гневно вспыхнула Кристи и от возмущения не могла подобрать нужных слов. – Подумать только! Она на снег смотрит! А мы... а мы с ума от тревоги сходим... вот, искать тебя кинулись... бессовестная! А нельзя было сидеть на подоконнике в нашей комнате и оттуда на снег смотреть?
– Кристи, ну ты же наверняка давным-давно задёрнула шторы и включила свет... разве я не права?
Айлена вдруг расхохоталась. Кристина вспыхнула и со злостью переводила взгляд с одной на другую.
– А ты чего смеёшься? – не поняла Илинда.
– Просто... просто я тоже хотела полюбоваться первым снегом... а она, она... занавески закрыла! – изнемогая от смеха, еле выдавила Айлена. – Если б я знала, что ты тут, я бы сидела на соседнем окне!
– Вот и сидите! – взъярилась Кристина. – На соседних окнах! Просквозит вас насквозь! Околевайте, если пришла вам такая охота, а я отправляюсь обратно! Там хоть теплее!
Илинда с трудом слезла с холодного подоконника. От долгого сидения на одном месте в полной неподвижности затекли и ноги, и спина, и она еле заставила себя разогнуться. К тому же она чувствовала, что кисти рук онемели от холода, которым тянуло от окна, и принялась разминать пальцы, пытаясь отогреть их.
Заметив это, Кристи подобрела и проворчала:
– Пойдём уж... на батарее отогреешь. Как-никак, на тебя сегодня грех орать, ты ж сегодня именинница...
– А мы тебе подарочки приготовили, – добавила Айлена. – И нам не терпится тебе их вручить! А это что у тебя? – заметив небольшую плоскую коробочку, спросила вдруг она.
– Это? – Илинда бережно открыла коробку и, помедлив немного, осторожно вынула оттуда маленькую хрустальную розу, которая как раз умещалась на ладошке. – Смотрите... она как настоящая... Так искусно сделана... Каждый лепесточек, каждый листик... Даже шипы – вот они! И капли росы на лепестках... Такое впечатление, будто это настоящий цветок... промёрзший насквозь и превратившийся в лёд... Даже страшно держать в руках – вдруг от тепла рук начнёт таять... и растает весь, без остатка.
Девочки восхищённо склонились над сувениром. Их глаза уже вполне обвыкли в темноте и стали способны видеть.
– Чудо! – с восторгом прошептала Айлена, осторожно, одним пальчиком дотронувшись до капельки росы. – Как живая!
– Откуда это у тебя? – в недоумении Кристи подняла на Илинду глаза.
Илинда с улыбкой посмотрела на них и коротко сказала:
– Макси.
Для неё само собой разумелось, что такой необычный и изысканный подарок ей мог преподнести только один человек на свете. И прозвучавший вопрос показался ей странным, ведь девочки должны были догадаться об этом сами.
Позволив им вдоволь налюбоваться подарком, Илинда аккуратно вложила его обратно в коробку, подбитую бархатом, и задумчиво произнесла:
– Макси сказал... что это будет нашим символом... и что поручает мне этот символ хранить...
– Конечно, тебе и следует поручить, – без тени сомнения заявила Кристина. – Ведь сначала были только вы с Макси, мы к вам присоединились позже. Вот Макси! Вот молодец! Как здорово придумал! Плохо одно... по сравнению с его подарком наши тускнеют безвозвратно.
– Ну, я в этом сильно сомневаюсь, – не поверила ей Илинда и хитро улыбнулась. – Столько времени готовили – и вдруг тускнеют...
– Что ты там... про время? – потрясённо остановилась Кристина, и рука её, уже протянувшаяся было к дверной дужке, застыла на полдороге.
– Скажу по секрету, – прошептала ей на ухо Илинда, – что в последние два месяца, едва я принималась читать и с головой погружалась в книгу, вы обе торопливо доставали каждая своё и что-то упорно клепали, загораживаясь от меня стопками учебников или спинкой кровати и наивно полагая, что я ничего не замечаю... Вы даже разговаривать друг с другом переставали, настолько торопились воспользоваться минуткой, когда меня словно бы нет в комнате... А стоило мне отвлечься от книги... тут же начиналось поспешное шуршание – вы прятали свою работу кто куда.
– Поверить не могу! – вскричала Кристина. – Так ты всё знала?!
– Подозревала.
– И ты... смела?! Ты... подглядывала?!
– А вот подглядывать я себе не позволила, честно. Хотелось взглянуть тайком... но я запретила себе даже думать об этом. Вот так!
– И ты понятия не имеешь, что мы для тебя приготовили?
– Нет.
– Не обманываешь?
– Нет. Нет, конечно! Я хочу, чтобы ваш сюрприз удался. Уж слишком старательно вы его готовили... причём в самых неудобных условиях!
– Ну, пойдём поздравляться?
И Кристина открыла дверь комнаты номер двенадцать, где в самом деле было намного теплее, чем в пустом длинном коридоре, где приветливо горела на столе старенькая керосиновая лампа (лампочка на потолке на днях перегорела, и им её ещё не заменили), где старые красные шторы надёжно скрывали от взгляда картину разошедшейся стихии.
Илинда пришла в восторг и от роскошного блокнота Кристины, и от браслета, искусно сплетённого Айленой из крупного золотого и мелкого серебристого бисера, и положила подарки на тумбочку, время от времени протягивая к ним руку и вновь и вновь задерживаясь взглядом на каждом из них.
– Мишель со мной не разговаривает, – вдруг ни с того, ни с сего проговорила она, согнав улыбку с лица, несчастными и отчего-то виноватыми глазами взглянув на Кристину, которая устроилась на своей кровати, завернувшись в одеяло.
Кристи непонимающе воззрилась на неё.
– И что?
– Ничего, – тихо прошептала она. Но, помолчав довольно долгое время, продолжила: – Я сидела сейчас в темноте в коридоре, смотрела за окно и думала... Всякие мысли лезли в голову... Вспомнились почему-то прежние дни рождения... когда мы ещё не разошлись окончательно... Вспомнилось, как Мишель, так же как вы, готовила мне подарки и прятала их, чтобы я случайно не наткнулась на них, не увидела... Что с нами случилось? Отчего всё повернулось с ног на голову? Отчего она так возненавидела меня? Ведь я не сделала ей ничего плохого!
– Забудь, – презрительно фыркнула Кристина и сморщилась. – Нашла о ком вспомнить! О Мишель!
– Будь я на самом деле виновата перед ней, я бы поняла, – не слушая её, упавшим голосом договорила Илинда. – Вот как сейчас! Сейчас, с этим конкурсом, да – я провинилась перед ней!
– И чем же, скажи на милость, ты перед ней провинилась?
– Тем, что выиграла конкурс, неужто не понимаешь?
– То есть тем, что ты выступила лучше, чем она? Что больше понравилась публике? Так, что ли? – вступила в разговор Айлена.
– Мишель привыкла, что она – лучшая.
– Она сама себя в лучшие произвела! – бросила Кристи. – И в постановках никого не допускала до значительных ролей, совсем никого! Вот и считали её лучшей... потому что сравнить было не с кем! Потому что окружающие видели на сцене  лишь её! А теперь... теперь увидели тебя, услышали... сравнили... Ты понравилась больше! Разве в этом есть твоя вина?
– Мне не следовало участвовать в конкурсе.
– Так ты просто жалела Мишель, когда отказывалась подавать заявление? – поразилась Кристина. – А нам врала, что боишься, как бы она не причинила нам зла?!
– Я не врала вам, я действительно беспокоюсь за вас. И за Аспина. Но скажу честно: мне жалко Мишель! И будь у меня возможность повернуть время вспять... я бы не пошла у вас на поводу. Не подала бы заявку.
– Думаешь, она оценила бы твоё благородство? Чёрта с два! Она высмеяла бы тебя, сказала бы, что ты боишься тягаться с нею!
– Да не важно! Пусть говорила бы что угодно. Зато совесть моя была бы спокойна.
– Давно пора твою совесть удушить да на помойке где-нибудь прикопать, иначе в один прекрасный миг она тебя задушит и прикопает.
– Кристи...
– Что Кристи! Ну что – Кристи! – взвилась та. – У тебя сегодня праздник, тебе сегодня шестнадцать лет исполнилось! А ты... о Мишель слёзы льёшь! Неужели тебе думать не о чем?
– Мне как кость в горле эта роль! – едва слышно вздохнула Илинда, накрываясь одеялом. – Никакой радости! Такая тяжесть на душе!
– Откажись, – насмешливо хмыкнула Кристина, – то-то радости ей будет!
– Ей радости не будет, – возразила Илинда тихо. – И роль эту она таким образом не возьмёт. Никогда не возьмёт! Побрезгует. Это было бы очередным унижением для неё... подобрать то, что кто-то бросил... Нет, это не её путь.
– Я отказываюсь говорить про Мишель! – разозлилась Кристи и, отвернувшись к стене, сквозь зубы пробормотала: – Спокойной ночи! Разбудите меня к ужину!
– Спокойной, – негромко ответила Илинда, прижимаясь спиной к горячей батарее и ощущая в сердце странную, щемящую тоску, которую давным-давно уже не испытывала. Впрочем, не испытывала только потому, что упорно не допускала в своё сознание мыслей, которые навалились на неё в этот вьюжный холодный вечер, воспользовавшись минутой, когда у неё отчего-то пропало желание отгораживаться от них... И навалились они так слаженно и тяжко, что в мгновение ока подобрали её под себя, опутали со всех сторон, как опутывает паук бестолковую муху, угодившую в его сети – опутывает серебристой паутиной, пока не превратит эту паутину в плотную клейкую ткань, за которой надёжно спелёнутое, лишённое и тени движения насекомое исчезает из поля зрения.
И только почувствовав, что лицо её заливают горькие слёзы, Илинда уткнулась лицом в подушку, опасаясь, что подруги увидят и снова примутся читать ей мораль, и затихла.
Вечер подходил к концу.

Зима вступила в свои права.
День за днём морозы крепчали, подули ледяные северные ветры, вилась по степи белыми рассыпающимися змеями коварная позёмка. Свинцовые тучи, нависавшие низко и тяжело плывшие над заснеженной землёй, надолго спрятали бледное зимнее солнце и оно не показывалось из-за облаков недели напролёт.
В приюте стало холодно. Стылый воздух комнат был пропитан холодом и сыростью нежилых помещений. Образовывавшийся при дыхании пар клубами вырывался изо рта и скапливался под потолком ледяным туманом; одежда в шкафу была промёрзшая, и если нужно было переодеться, ребята сначала грели её, обкручивая ею чуть тёплые батареи или заворачивая в одеяло и прижимая к себе, и только потом надевали, стараясь как можно быстрее переодеться, потому что сменить одежду в собственной спальне было равносильно тому, что сделать это посреди открытой зимней степи.
Как и предсказала Кристина, с шубами и валенками они теперь не расставались даже в помещении.
К середине декабря новая беда накрыла приют: сгорел сарай с запасом дров и угля. Разгоревшийся пожар заметили не сразу, и когда его удалось потушить, выяснилось, что ни дров, ни угля у них не осталась. Топить было нечем.
Люди несли в приют небольшие вязанки дров – всё, что могли выделить несчатным ребятам, но этого могло хватить очень ненадолго.
Самым же страшным оказалось то, что как раз в эти дни стояли сильнейшие морозы – ртуть в термометрах уже много дней кряду опускалась ниже сорока. Было принято срочное решение на время морозов закрыть школу, закрыть оба жилых корпуса и всех воспитанников переселить в огромный спортзал, чтобы топить только там, пока не решится проблема с топливом. Самых маленьких воспитатели разобрали по домам, ребят постарше переместили в спортзал. Огромные, от пола до потолка окна занавесили плотной тёмной материей, рядами наставили кровати, заняв ими всё пространство, в углу установили несколько столиков, сдвинув их вместе – за этими столиками они ели, так как в столовую ни обедать, ни ужинать они больше не ходили. Огромные кастрюли с кашей и с супом приносили из поварни прямо в спортзал и раздавали на месте.
Среди воспитанников свирепствовали простуды. Резкий сухой кашель доносился то с одной стороны, то с другой.
Лекарств не было.
Госпожа Беладония угодила в больницу с воспалением лёгких, и аптека была закрыта. Ключ от аптеки находился в руках мачехи Анны, но она уже долгое время не появлялась в приюте.
Заболела и Илинда. Заболела тяжело. Однажды утром у неё резко подскочила температура, и она слегла.
Илинде быстро становилось всё хуже и хуже. Температура не спадала; её лихорадило; непрекращающийся кашель не давал ни минуты покоя; дыхание вырывалось с хрипом, со свистом.
Макси нашёл в сарае старые лыжи и по глубоким снегам пробрался к Митрофану за реку; у него всегда был запас свежих трав, которые он сам заботливо собирал и сушил каждое лето – ребята, когда могли, помогали ему в сборе. Макси принёс мешочек с мать-и-мачехой – от кашля, и ивовой коры – чтобы сбить температуру. Кроме того, старик насыпал ему сухой горчицы и велел на ночь надевать согретые на печке носки, всыпав в каждый из них по ложке горчицы.
Возвращаясь в приют, Макси встретил возле приютских ворот Аспина, который на неделю уезжал из Кентау и только что возвратился. Услышав о постигшей приют беде, он тотчас зашёл узнать, всех ли малышей разобрали. Увидев Макси, который на лыжах возвращался из-за реки, с заиндивевшими волосами, выбившимися из-под шапки, с обмороженными бескровными щеками, он остановился и стал расспрашивать, куда он ходил в такой мороз и как они живут. Макси рассказал ему о болезни Илинды, показал мешочек, прибавив, что принёс трав, чтобы лечить её... Аспин развернулся и направился вместе с ним.
– Пойдём, посмотрим, – решительно заявил он.
...Илинда лежала в жару. Кристи плакала, сидя на краю её кровати и платком вытирая капли пота, струившиеся по её лбу.
– Ну что? – встревоженно спросил её Макси. Кристи подняла на него заплаканные глаза и через силу выдавила:
– Она бредит, Макси. И иногда просто отключается. Что делать?
– Всё без сознания?
– Приходит в себя иногда... всех узнаёт... потом снова бредит. Ты принёс что-нибудь?
– Принёс. Вот. Пойду в поварню, попрошу, чтобы коры накипятили.
Аспин молча переводил взгляд с Илинды на Кристину, с Кристины на Макси. И вдруг решительно выхватил мешочек из рук Макси.
– Не снимай куртку! – заявил он. – И шапку надень. И ты одевайся. Айлена где?
– Её Светлана забрала, пока холода, – проговорила Кристи, хлюпая носом и непонимающе глядя на Аспина.
– Собирайтесь, да побыстрее, – поторопил он.
– Куда? – спросил Макси.
– Ко мне. Я забираю вас троих к себе.
– Но Илинда...
– Держи свои травы! Что ещё тебе нужно? Живо собирай, нечего время терять! И ты собирайся, чего сидишь? – прикрикнул он на Кристину.
Та вскочила и принялась бестолково суетиться, дрожащими руками запихивая в школьную сумку свою одежду и одежду Илинды.
– Кристи, – прошептала Илинда, приоткрыв опухшие глаза и зажмурившись от яркого света, ударившего ей в лицо. – Кристи, моя сумка... там альбом с фотографиями... и ваши подарки... возьми её!
Кристи обрадованно подскочила к ней.
– Макси, Макси, она пришла в себя! – громко закричала она.
Аспин наклонился к Илинде, взяв за плечи Кристину и решительно отодвинув её в сторону.
– Послушай меня, сейчас вы поедете ко мне. И ты, и Кристи, и Макси. Ты сможешь привстать? Кристи, где её куртка?
Илинда с огромным трудом села на постели. Кристина торопливо накинула ей на плечи старую шубку, застегнула.
Аспин стремительно вышел, предупредив, что скоро придёт. Он направился в кабинет Веронцо, но той не было на месте, кабинет был закрыт. По всему приюту он не нашёл никого, кроме двух нянечек и поварихи. Предупредив нянек, что забирает троих ребят, он направился было обратно к спортзалу, но одна из них решительно загородила ему дорогу, потребовав:
– А ну, идите подобру-поздорову! Никого вы не заберёте! Ишь, надумали чего... да без спросу, без разрешения...
– Я сейчас такое разрешение у вас спрошу! – с тихой яростью выговорил он, сжимая кулаки в сильном желании пустить их в ход и прекрасно понимая, что никогда не сможет этого сделать. – Давайте сюда Веронцо! Где она? Дома, в тепле отсиживается? А дети мёрзнут? И болеют? А одна из них умирает, поди? Где мадам?! Где лекарства?! Где топливо?! Где условия для проживания в приюте детей, я вас спрашиваю?! И я ещё должен у кого-то разрешения спрашивать?
Няньки примолкли и растерянно отступили, принявшись нерешительно переглядываться, не зная, что им делать.
– Попробуйте только воспрепятствовать мне! – свистящим голосом выговорил Аспин. – И я всех вас просто-напросто за решётку посажу!
Развернувшись, он хлопнул дверью спортзала. Ребята уже ждали его. Окинув взглядом Илинду, которая с трудом сидела на кровати, клонясь на плечо поддерживавшей её Кристины, Аспин мгновенно оценил ситуацию. Подхватив её на руки, он кивнул Макси и Кристине:
– Вещи не забудьте.
Они вышли на улицу. Холодный ветер морозом обжёг лицо, перехватил дыхание. Снег пронзительно скрипел под ногами. Макси торопливо распахнул ворота и закрыл их снова, пропустив Аспина с его ношей и Кристи. Начинало смеркаться. Мелкий снежок вьюжил навстречу, колол лицо ледяными иглами. Они дошли до начала переулка, когда с ними поравнялись сани, гружённые хворостом, и Макси окликнул возницу, попросив довезти их. Спустя десять минут сани остановились возле низенького саманного домика под низко нахлобученной серой крышей. Домик утопал в сугробах, которые навалило до самых окон, но широкая дорожка, ведшая к нему, была старательно расчищена. Окошки приветливо светились жёлтым светом; из трубы столбом поднимался к небу приветливый дымок.
– Вот тебе ключ, – сказал Аспин, вложив в руку Макси ключ, и вновь поднимая на руки Илинду, – беги, открывай.

– Ну, принимайте хозяйство, ребята, – усадив Илинду на маленький диванчик в тёплой кухне, заявил Аспин, снимая тулуп и шапку-ушанку.
Кристи стояла на пороге, прижимая к себе тяжёлые сумки, которые взяла из рук Макси, когда он открывал замок на двери, и не знала, куда их опустить. Она несмело переступала с ноги на ногу. Оглянувшись на неё, Аспин засмеялся.
– Проходи, не стесняйся! Давай сюда свои вещи, – сказал он, взял у неё сумки и поставил их возле дивана, где сидела Илинда. – Разувайтесь и заходите.
Он быстро прошёл в соседнюю комнату и вернулся с коробкой лекарств. Вытряхнув их на стол и деловито насвистывая, он принялся что-то искать среди них. Нашёл пластинку с таблетками, выдавил два шарика в стакан с тёплой водой и, присев рядом с Илиндой, заставил её выпить.
– Куртки можете снять, – невесело улыбнулся он, заметив, что ни Кристи, ни Макси не торопятся снимать верхнюю одежду – по привычке, должно быть, ведь они даже спали в шубах в последние недели... Скорее всего, и разуваться они не спешили по той же причине и вряд ли догадались бы скинуть с ног валенки, не скажи он им об этом.
Он помог Илинде снять шубу и шаль, принёс подушку и, положив её в угол дивана, сказал:
– Ложись. Полежи немного. Сейчас температура спадёт и тебе станет лучше. Здесь у меня теплее всего, и пока вам лучше посидеть тут. Отогреетесь, затем будем устраиваться – кто где.
Аспин усадил Макси и Кристину за стол, поближе к пышущей жаром печке, сам торопливо поставил на печку чайник, достал из духовки чугун со щами. Горячий кисловатый запах разлился по всей кухне. Аспин оглянулся на Илинду, не зная, спросить её или нет – может, поела бы... Он прекрасно понимал, что ей сейчас не до еды... и всё же спросить следовало. Иначе вышло бы не вежливо.
– Илинда, ты поесть не хочешь? – присев рядом, спросил он.
Она, не открывая глаз, отрицательно покачала головой и снова хрипло закашлялась. Когда приступ миновал, Аспин потрогал её лоб и заметил, что температура начинает понемногу спадать.
– Может, чаю горячего налить? Нет? Ну, хорошо. Ты поспи пока, а проснёшься – я молока вскипячу с мёдом. Мы свет включать не будем, чтоб тебе в глаза не светить. Я свечку зажгу. Я вообще терпеть не могу электричества...
Укрыв её одеялом, он отошёл к столу и засветил свечу. Огромные тени заплясали по стенам, сгустив темноту по углам. В приоткрытой дверце печки рдели красные уголья. Аспин подбросил дров, поворошил угли кочергой, подсыпал ещё угля. Пламя разгорелось с новыми силами, весело зашумело, загудело в трубе.
Кристина сидела в уголке возле окна, и чувствовала себя необычайно легко без ставшей привычной, как вторая кожа, овчинной куртки и без валенок. Она уж и забыла, что такое настоящее тепло... Её вечно замёрзшие руки и негнущиеся пальцы наконец-то отогрелись, зябкие мурашки перестали бегать по телу, непрестанно сотрясая каждую клеточку. Макси хотел было пристроиться на кресле возле Илинды, но Аспин кивнул ему на стул и негромко сказал:
– Присаживайся, сейчас ужинать будем. Она задремала... пусть отдохнёт.
– Температура спадает?
Аспин молча кивнул. И добавил:
– Не волнуйся. С ней всё будет в порядке.
Он подвинул Кристине дощечку и нож, положил рядом каравай ржаного хлеба и попросил нарезать, пока он наливает щи. Вскоре на столе появились три большие тарелки, полные до краёв, горшочек со сметаной и специи. Положив перед каждым из гостей по куску мяса и хлеба, Аспин велел им придвигать стулья поближе.
Упрашивать их не пришлось. Ребята взяли ложки и принялись за еду. Аспин вполголоса расспрашивал их.
– Илинда давно больна?
– Со вчерашнего утра, – ответила Кристина. – Правда, она уже давно кашляла... а вчера её совсем скрутило.
– Аспин, надо бы ивовую кору заварить и напоить её. От температуры лучше всего помогает, – Макси потянулся было к своему мешочку, лежавшему на подоконнике, но Аспин остановил его.
– На ночь напоим. Сейчас я ей сильные лекарства дал, жар как рукой снимет; проснётся – увидим, – возразил он. – А что, много детей больны? Я ведь даже не взглянул на других, сразу к ней...
– Много, – кивнул Макси. – Плохо то, что лекарств нет. Лечить нечем.
– Я пробовал найти воспитателей... не говоря уже о Веронцо... никого в приюте не осталось, кроме двух старых нянечек. Это что за порядки, не слышали?
Макси отрицательно качнул головой, и лицо его потемнело, посуровело.
– Не знаю... Если честно, нам как-то не до того было... особенно из-за Илинды...
– А Веронцо? Она давно не появляется в приюте?
– Да как школу закрыли... как нас переселили в спортзал... я с тех пор её не слышал и не видел.
– Весело, – словно про себя пробормотал Аспин и нервно забарабанил пальцами по столешнице. – Весьма интересно... капитан, значит, первым покинул потерпевшее крушение судно... Впечатляет!
Макси отодвинул пустую тарелку, поблагодарил радушного хозяина и, с тревогой взглянув в дальний угол, где притаился диван, на котором спала Илинда, стал прислушиваться к её неровному свистящему дыханию.
– Аспин... может, доктора позвать? – нерешительно спросил он.
– Я думаю, обойдёмся своими силами. Взгляни, её уже не трясёт и не колотит. Жар спадает. И кашляет она гораздо реже. На ночь сделаем ей хороший компресс из капустного листа с мёдом, от кашля здорово помогает. Ну, и коры твоей заварим, не зря ж ты такую даль по морозу бегал. Ты за неё не беспокойся. Ей уже лучше.
Когда все поели и напились чаю, Кристи молча собрала посуду, спросила у Аспина чашку, в которой можно было бы её помыть, налила горячей воды и сполоснула тарелки и бокалы, расставив их на посудной полке. Затем вытерла крошки со стола, постирала тряпку с мылом и повесила её сушиться над печкой. Аспин с улыбкой наблюдал за её хлопотами и не удержался, похвалил:
– Шёл я за малышами в приют... думал забрать, если кто остался... а привёл таких замечательных помощников... Кристи, ты избавила меня от очень неприятной обязанности – я всегда не любил мыть посуду!
– А я всегда мечтала мыть посуду, мыть полы и подметать... да негде, – пробормотала Кристина.
– Давно ты в приюте?
– Мне было девять, когда я туда попала. У меня умерла мама... вот и пришлось...
– А ты, Макси?
– Лет в восемь... может в семь... не помню точно.
– А Илинда?
– С рождения. Их с Мишель оставили на крыльце приюта в один и тот же день, – отозвался Макси, задумчиво уставившись в огонь, рассыпающий золотые искры в топке; печная дверца была открыта (Аспин тоже любил сидеть у огня), и от неё тянуло сухим жаром, проникавшим, казалось, в каждую клеточку тела, прогревавшим до самых костей. Кристи придвинула табуретку к печке и прислонилась спиной к её тёплому боку, блаженно закрыв глаза.
– Полезай на лежанку, там ещё теплее, – добродушно засмеялся Аспин, встал и отодвинул в сторону занавеску под потолком – за ней обнаружилась широкая удобная лежанка, накрытая кошмами.
– Ух ты! – восхитилась Кристина и обернулась на Аспина. – Можно, правда?
– Конечно, можно! Полезай!
Кристина легко забралась наверх и счастливо растянулась на прогретой кошме, подложив под голову подушку.
– Даже одеяла не надо! – свесившись вниз, в восторге поделилась она.
– Отдохни! – засмеялись Аспин и Макси. – Тебе прогреться не помешает!
Кристина уютно устроилась в густом полумраке, царящем под потолком, на лежанке. Маленькое круглое оконце располагалось высоко под потолком, у самого изголовья, и она долго смотрела на промёрзшую улицу, слушала вой проносившегося за стеклом северного ветра, слушала, как взвихрявшийся с сугробов снег яростно постукивает по стеклу... Ей казалось чудом, что вот она, Кристина Бергер, две недели ложившаяся спать в куртке и шапке и не снимавшая валенки даже на ночь, она, накрывавшаяся с головой одеялом, чтобы не отмерзали щёки и пальцы, и пытавшаяся надышать себе под одеялом хоть малую толику тепла, лежит себе как блин на сковородке, которую сняли с огня, забыв этот блин убрать. Блаженное тепло обступало её со всех сторон, проникало в самую душу... Тревога за Илинду, сжигавшая её последние двое суток, отступила; она видела, что ей полегчало, она знала, что теперь есть лекарства, есть рядом человек, которому не безразлично, что станется с ними, который не допустит ничего плохого... И оттого душа её могла спокойно радоваться теплу – ведь самые близкие ей люди находились неподалёку и разделяли с ней это тепло, они не мёрзли неизвестно где, и желудки их не сводило от голода, не скручивало голодной резью. И Илинда, и Макси были рядом. Не хватало только Айлены. Но за неё волноваться не приходилось – та уже третью неделю жила у Светланы.
Слушая негромкий разговор Макси и Аспина, устроившихся поближе к открытому огню, Кристина натянула на себя кошму и, попросив Макси разбудить её, когда проснётся Илинда, задремала. Впервые за долгое время на душе у неё было так спокойно и радостно, что она зашептала горячую молитву, благодаря небо за проявленную к ним милость. И, проваливаясь в глубокий и светлый сон, она продолжала улыбаться.

– Уснула, – засмеялся Макси, услышав тихое посапывание, донёсшиеся с лежанки.
– Пусть спит, да и тебе не мешало бы отдохнуть, – сказал Аспин. – Может, постелить тебе?
– Нет, Аспин, нет, – отказался мальчик. – Нет. Я сейчас не усну. Мне сначала нужно убедиться... вот проснётся Илли...
– С ней всё будет хорошо.
– Я не сомневаюсь – теперь, когда ты забрал нас... Я не сомневаюсь, что здесь она быстро встанет на ноги... но пойми и ты меня – я просто хочу увидеть, что ей сейчас легче... что ей сейчас лучше! Я хочу услышать от неё разумную речь... сегодня мы от неё почти ничего, кроме бессвязного бормотания, не слышали.
– У неё был сильный жар, отсюда – бред. Сейчас жар спал. Можешь пойти посмотреть.
Макси потихоньку поднялся и подошёл к Илинде. Осторожно склонившись над ней, он приложил ладонь к её лбу. Температура действительно снизилась; Илинда больше не горела так, что страшно было прикоснуться. Макси тихонько промокнул выступившие на её лбу и висках капли холодного пота и, постояв ещё какое-то время, отошёл.
– У неё даже волосы вспотели, весь платок мокрый стал, – пробормотал он, присаживаясь на свой стул.
– Быстро упала температура, так и должно быть, – улыбнулся Аспин. – Теперь понемногу выздоравливать начнём.
– Дай бог, – еле слышно прошептал Макси и, спрятав лицо в ладони, проговорил: – Ох, Аспин, как я сегодня перепугался, если б ты знал! Понятия не имел, куда кинуться... хотел камеру свою продать, но все рынки закрыты в мороз, да и пока продашь... времени много могло пройти... Я ведь сегодня с этой камерой все аптеки обежал... пытался обменять на лекарства... В одной меня попросту вышвырнули за дверь, в другой пригрозили сдать в полицию... Как я вспомнил о Митрофане, ума не приложу! И скажу честно... вот спроси меня сейчас, что я ему говорил и что он мне отвечал – ни слова не повторю, хоть убей! Не помню! Встретив тебя у ворот приюта, я и с тобой разговаривал... а сам был уже там, возле Илинды... сам ни слова не слышал из нашего разговора, представляешь? Очнулся я только тогда, когда ты велел нам собираться. Вот с того момента я помню всё.
– Самое страшное теперь позади, – успокоил его Аспин.
– Аспин... скажи... она ведь могла умереть? – помедлив немного и понизив голос, спросил Макси.
– Мы все под богом ходим, – уклончиво ответил тот.
– Это ты её спас. И я этого никогда не забуду.
– Её спас господь, пославший меня туда вовремя. Вот кто её спас. Вовсе не я.
– Ты, Аспин.
– Макси, ты бы лучше рассказал мне, где Айлена? Мишель? Я их не видел в приюте, – Аспин решил перевести разговор в более спокойное русло.
– Мишель у Веронцо. Где же ей ещё быть? А Айлена у тётки. Та всё-таки сподобилась пригласить её домой, когда я позвонил ей тайком от племянницы и рассказал, в каких условиях она теперь живёт.
– Зачем ты это сделал? – удивился Аспин.
– Затем! Айлена упрямо не желала отправляться к тётке, в то время, как все, кому было куда уехать на время, разбежались. Она при мне заливала Светлане про своё отличное житьё-бытьё, когда та позвонила ей, чтобы узнать, как у неё дела. И я решил переиграть её! Я вызнал номер Светланы, взломал дверь директорского кабинета и позвонил. И рассказал всю правду. Аспин, Айлена хотела остаться с нами, чтобы разделить выпавшие на нашу долю тяготы. Мы жутко ссорились с ней по этому поводу. Мы все! И я решил за неё. Я позвонил Светлане, и та прибежала за ней. Айлена обиделась на нас и даже не попрощалась. Она не хотела уходить... но мы с Кристи быстро собрали её манатки и вручили Светлане. Айлена вынуждена была уйти.
– Не слишком ли это было жестоко?
– Если и так, то это была жестокость во благо. Мы вынуждены были... прогнать её. Зато она всё это время находилась в тепле и не мёрзла вместе с нами. Я поступил бы так с каждой из них. – Он хмуро кивнул на спящих девчонок. – Если б мне было куда их пристроить... Пусть бы они не разговаривали со мной всю оставшуюся жизнь. Зато с ними не случилось бы... вот такого.
– Ты считаешь, ты вправе... решать за каждую из них?
– Аспин, да, я вправе. Не только вправе... но и обязан. Я чувствую свою ответственность за них. Мы вместе столько лет... А этой осенью... этой осенью мы решили объединиться. Раз нет у нас настоящих семей... мы не стали печалиться по этому поводу... мы создали свою маленькую семью. – Он указал на Илинду. – Эта мне – сестра. И вон та мне сестра. – Кивок на лежанку, где тихонько сопела Кристина. – И Айлена – сестра мне. Нас четверо. Я – самый старший. Кроме того, они – девочки... значит, я отвечаю за них! Я должен заботиться о каждой и если есть возможность хоть одну из них избавить от грозящей нам всем опасности, то сделаю всё, что в моих силах... честно или бесчестно... но избавлю.
Аспин долго смотрел на него, затем молча пожал ему руку.
– Вы, ребята, молодцы... – начал было он, но голос его сорвался от волнения, и он едва смог продолжить. – Нет сказки – вы её придумаете, и поверите в неё сами, и всех вокруг убедите в её правдивости, и станет ваша сказка реальнее любой правды... Самой правдой станет.
– Самой правдой, – повторил вслед за ним Макси. – Да, единственно возможной правдой.

Илинда проснулась в двенадцатом часу ночи. Она с большим трудом открыла глаза и долго вглядывалась в полутьму, пронизанную красноватыми сполохами огня в печи, напоённую живительным теплом, и вслушивалась в завывания ветра, проносившегося за стенами дома.
Она никак не могла сообразить, куда и как она попала.
До неё донеслись приглушённые голоса, показавшиеся ей знакомыми. С трудом приподняв голову с подушки, она увидела Макси и Аспина, которые сидели за столом, не зажигая света, и пили чай.
Услышав лёгкий скрип диванных пружин, Макси обернулся и заметил, что Илинда проснулась. Он торопливо отставил в сторону недопитую чашку и подошёл к ней.
– Макси, а где мы? – прошептала она едва слышно; губы её спеклись и потрескались, и говорить ей было трудновато.
– Мы у Аспина, – негромко ответил он, присев перед ней. – Ты что, забыла?
И тут она вспомнила. Вспомнила, как, очнувшись в приюте и услышав, что Аспин собирается забрать их, едва нашла в себе силы попросить Кристину взять сумку с её безделушками, вспомнила, как заботливые руки Кристи укутывали её в шубу и шаль, как Аспин нёс её куда-то на руках по тёмной улице, отворачивая от пронизывающего насквозь ветра, как ехали они в чужих санях... Вспомнила, как уснула на этом самом диване, выпив лекарство, протянутое Аспином, и угревшись под толстым ватным одеялом...
– Кристи... Кристи где?
– Кристи спит, – засмеялся Макси, радуясь явному улучшению в её состоянии. – Она, правда, беспокоилась и просила нас разбудить её, когда ты проснёшься... но мы не станем этого делать. Пусть спит... измучилась она...
– Конечно... не надо её будить, – едва слышно прохрипела Илинда, прокашлявшись и заговорив ещё тише, чтобы не напрягать горло.
– Как ты себя чувствуешь?
– Лучше. Меня уже не знобит.
– У тебя почти нет температуры.
– Но и сил у меня почему-то нет... голова сильно кружится...
– Слабость – это нормально. Жар ушёл, отсюда и слабость.
Аспин принёс ей стакан горячего молока и ложку мёда.
– Илли, ну-ка давай поправляться, – приказал он и помог ей приподняться и сесть. – Ты просто обязана выпить молоко, специально для тебя грел! Огромной подлостью будет с твоей стороны, если ты откажешься!
Она с трудом улыбнулась и отпила немного молока.
– А теперь мёд, чтобы не кашлять, давай, быстренько... видишь, он уже с ложки капает... вот и умничка! А молоко следует допить, пока не остыло. Можешь – не можешь, пей! Потому что так положено! Вот и молодец! Вот и умница! А хочешь, я тебе бульончика налью?
– Нет, спасибо большое... Я пока не смогу, Аспин... Мне и этого хватит.
– Макси настаивает на травах. Хочет напоить тебя ивовой корой, чтобы вернее согнать жар. Ты как на это смотришь?
– Где он взял её? – снова закашлявшись, спросила Илинда, вновь укутываясь в одеяло.
Макси ничего не ответил. Вместо него ответил Аспин.
– Он к Митрофану бегал и принёс полный пакет различных трав.
– К Митрофану? – не на шутку встревожилась Илинда. – Но как... и когда он успел?
– Когда кое-кто был без сознания и напугал нас всех до полусмерти, – проворчал Макси, заливая кипятком полоски коры и ставя кружку на открытый огонь, чтобы прокипела.
– Вот полежишь немножко, и выпьёшь, – проговорил он. – После молока сразу нельзя, наверное... а то не особо подействует. Выпьешь? Не станешь больше меня расстраивать?
– Выпью. Выпью... спасибо, Макси, – прошептала Илинда, растроганная до глубины души его самоотверженным поступком.
Полчаса спустя, послушно осушив кружку с заваренной Макси корой, она вновь погрузилась в сон.
– Успокоился? – спросил Аспин, похлопав Макси по плечу.
Тот молча кивнул.
– Завтра с утра оставим Кристину хозяйничать и пойдём в приют, – задумчиво глядя на бледное лицо спящей Илинды, вслушиваясь в её свистящее, хриплое дыхание, негромко проговорил Аспин. – Говоришь, у них там нет лекарств... Я куплю всё необходимое и лично раздам лекарства каждому... кто нуждается в них... Уму непостижимо, что творится! – вдруг снова вспылил он. – Ни дров, ни угля, ни лекарств... и никого из воспитателей – все разбежались! Поражаюсь вашим порядкам! Я, наверное, возьмусь за эту Веронцо...
– Ты ничего не добьёшься, – предупредил его Макси. – Всё закончится тем, что тебя выгонят с работы.
– Пусть выгонят! Но и оставить всё, как есть, я тоже не имею права!
– Ты принёс бы гораздо больше пользы, оставшись в приюте. Благодаря тебе ребятишки помладше чувствуют себя как дома, когда ты приходишь на смену. Они ждут тебя, а не кого-то другого. К ним никто не относится так, как ты. Ты в каждом из них видишь родное существо... ты любишь их, и они любят тебя. А кроме того, есть ещё и мы. Мы тоже тебя любим. Мы тоже не хотим расставаться с тобой, Аспин!
– Да с чего ты взял, что мне придётся уйти?
– А с чего ты решил, что тебя оставят? Директриса всё-таки – она, и она найдёт тысячу отмазок... Прав тот, у кого больше прав!
– Прав тот, кто прав!
– Если б не твоё вмешательство сегодня, Илли могла бы умереть. Кто поможет нам завтра, если вдруг нам снова понадобится серьёзная помощь... а тебя уже не будет в Кентау?
– Макси, вашу Веронцо нужно сместить, – твёрдо стоял на своём Аспин. – Она душит всех вас. Она пренебрегает своими прямыми обязанностями. Она допустила, чтобы всё вокруг пришло в полный упадок. Посмотри, до чего дошло!
– А ты, что можешь сделать ты, чтобы...
– Не знаю! Но что-то делать необходимо! Необходимо убрать Веронцо! Она занимает не своё место. Она не должна быть директрисой. Нужно подумать... возможно, подключить общественность... Но нельзя, нельзя оставлять всё, как есть! С детьми должны работать люди, которые любят детей, и которые могут работать с ними. А руководить сиротским приютом должен человек честный, предприимчивый и ответственный. Который из-под земли достанет... но найдёт всё, что требуется для благополучия его подопечных!
Макси слушал Аспина, задумчиво склонив голову набок, и вдруг проговорил:
– А знаешь... я вдруг вспомнил сейчас, как много лет назад мы сидели вечером на крыльце и мечтали о той поре, когда вырастем и станем взрослыми. Я сказал тогда, что хотел бы заработать много денег и потратить их на приют. Чтобы привести в порядок приютское хозяйство. Мишель и Панчо посмеялись надо мной... но Кристи и Илинда поддержали меня. И мы принялись расписывать, что бы каждый из нас сделал, будь у нас такая возможность...
Аспин заинтересованно слушал его, не перебивая.
– Много лет прошло с тех пор, но мечта у меня по-прежнему не изменилась, – вздохнул Макси. – Не знаю, правда, получится ли у меня хоть что-то переменить к лучшему... как бог даст... но будущего директора Кентайского приюта я вижу перед собой сейчас. Аспин, директором должен быть ты.
Аспин ошеломлённо посмотрел на него, потом покачал головой.
– Нет, нет, Макси! Разве я смог бы? – растерянно пробормотал он. – Разве у меня получилось бы?
– У тебя – получилось бы, – неспеша ответил Макси.
– Ты сам не знаешь, что ты говоришь!
– Знаю. Вот попомни моё слово... Если ты останешься в Кентау, то пройдёт время – и ты займёшь предназначенное тебе место. Лучшего директора, чем ты, трудно представить. Ты все наши беды принимаешь близко к сердцу и пропускаешь через себя; ты всегда позитивно настроен; ты способен действовать смело и решительно, отстаивая свои убеждения, ни на кого не оглядываясь... В конце концов, у тебя самые правильные суждения относительно того, каким должен стать приют и что для этого нужно делать. Пройдёт пять лет, пройдёт десять лет – и директором Кентайского приюта станет Аспин Ламм. А все мы будем твоими помощниками. Вот посмотришь, так оно и случится!

Следующим утром, ещё не рассвело, Аспин сходил в аптеку и накупил всё необходимое, после чего они с Макси, прихватив под мышку коробку с лекарствами, отправились в приют.
Кристина осталась с Илиндой. Та всё ещё была очень слаба, но ни жар, ни бред больше не донимали её. Кашляла она по-прежнему сильно, и лёгкие болели от этого изнуряющего кашля, но чувствовала она себя уже не так скверно, как раньше. Уходя, Аспин дал ей ещё пару таблеток, которые она беспрекословно проглотила, и велел Кристине погреть для неё молока.
– Пей, а то всё Макси расскажу, – пригрозила Кристи, стоило Илинде попытаться разжалобить её, стоило Илинде начать упрашивать её сказать Аспину, когда он возвратится, что она выпила-таки молоко. – Пей, для твоей же пользы! Чем быстрее выздоровеешь, тем тебе же легче будет!
Взглянув в глаза своей сиделки, такие неумолимые, такие решительные, она поняла, что уговорить её на компромисс не удастся. От только что вскипевшего молока, успевшего подёрнуться плёнкой, поднимался горячий пар, сильный цветочный аромат мёда щекотал её ноздри, заставляя горло сжиматься – она чувствовала странное отвращение к еде и ко всему, что так или иначе связано с приёмом пищи. Но уговорить Кристину оставить её в покое не представлялось никакой возможности, и пришлось Илинде пересилить себя и выпить молоко с мёдом.
– А вечером, и не возражай, Аспин намеревался сварить для тебя бульон.
– Кристи, у меня совершенно нет аппетита, – попробовала протестовать Илинда, отдавая ей пустую кружку, торопясь от этой кружки избавиться. – И ни к чему переводить впустую продукты.
– Ты должна есть, – повысила голос Кристина, сполоснув кружку и вешая её на вбитый в стену гвоздь; рядом, на лавке, стояло деревянное ведро, полное воды. – И будешь есть! Иначе откуда силы возьмутся? И не спорь со мной! Прекрасно знаешь, что никогда не переспоришь меня! Уж сколько раз пыталась – и всегда победа оставалась за мной. А сейчас, когда ты больна и слаба, то тем более будет по-моему! Вот станешь опять здоровой и сильной, тогда и пытайся настаивать на своём.
– Кристи, а на улице всё мороз?
– Мороз, мороз, куда ж он денется...
– А Макси и Аспин скоро вернутся?
– Может – скоро, а может, и нет. Почём мне знать! И вообще, я с ними ещё разберусь – почему меня вчера не разбудили? Ведь по-человечески просила!
– Мы вместе решили, что незачем этого делать. Ты и без того вымоталась. Тебе нужно было отдохнуть.
– Сама знаю, что мне нужно, а что – нет!
– Не ворчи... Пользуешься моей слабостью, пользуешься тем, что я не в состоянии много говорить... и не могу с тобой спорить...
– Пользуюсь! Да! И мне не стыдно! Хоть один раз в жизни выслушаешь меня, как следует, и не станешь перебивать!
Кристина начистила полный чугун картошки, залила водой и поставила на печь, отодвинув чугунные кольца, прикрывавшие огонь. И не удержалась, прислонила ладони к печному боку, блаженно прикрыв глаза. Илинда улыбнулась, наблюдая за ней.
– Непривычно, да? – прошептала она, оглядываясь вокруг. - Здесь так тепло.
Кристина кивнула, не отстраняясь от печи.
– Тепло... как в сказку попали... мне вчера казалось, что я могла бы в саму печку залезть... и не сгорела бы, только чуть согрелась бы... настолько промороженной я себя чувствовала... словно кусок льда...
– Да-а... скорее в печке огонь погас бы от исходящего от тебя холода, чем ты смогла бы загореться! – Илинда хотела было засмеяться, но очередной приступ кашля скрутил её и долго не отпускал.
Кристина заставила себя отлепиться от печки, сняла с огня большую кружку, в которой кипели листья подорожника и мать-и-мачехи и, слив в бокал светло-зелёный отвар, протянула его Илинде.
– Давай, пей, пока горячий, да паром подыши, – сказала она, помогая ей сесть и подложив ей подушку под спину – для удобства. – Помнишь, как мы собирали эту траву вдоль берега, а потом относили деду, и он развешивал её небольшими пучками у себя в сарае, завернув её в чистые холщовые тряпочки?
– Помню... – прошептала Илинда, вдыхая горьковатый запах, так приятно круживший голову, и мелкими глотками отхлёбывая горячее питьё. – Макси долго ходил за реку?
– Долго его не было, – потупив глаза, подтвердила Кристи. – Он, конечно, торопился, как только мог... Но снега намело непролазно много в степи... Он как с утра ушёл, так только к вечеру и вернулся. Я уж и за него волноваться начала, честно сказать... Совсем с вами ума решишься...
– Ничего не помню... – едва слышно прошептала Илинда, виновато опустив взгляд. – Всё перепуталось... ничего не помню...
– Да ты и не можешь помнить, – хлюпая носом, проговорила Кристи, едва удержавшись от слёз. – Ты весь вчерашний день почти без сознания была... Всё, я не могу говорить на эту тему, иначе мне самой дурно станет! Пей и давай мне чашку, я сполосну. Вот и хорошо. А теперь ложись и поспи. Тебе сейчас нужно побольше спать.
– Но я спать не хочу, – попыталась было протестовать Илинда, но Кристина её и слушать не стала.
– Не хочешь спать – закрой глаза, отвернись к стенке и лежи, – приказала она. – И не разговаривай!
– Кристи, а ведь он не обязан был забирать нас оттуда, – вдруг сказала Илинда, не обращая внимания на попытки подруги вновь уложить её на подушку.
– Не обязан, – та согласно тряхнула головой. – И что же?
– Да нет... ничего...
– Знаешь, Илли, мне немного совестно сейчас, – сконфузившись, нерешительно произнесла Кристина, присаживаясь с краю на диван и нервно переплетая пальцы, похрустывая ими и вертя их с такой силой, словно намеревалась разломать на мелкие кусочки и выбросить в мусорное ведро, на которое был устремлён её вспыхивающий, виноватый взгляд. – Я же одно время сильно досадовала на Аспина... помнишь? Нападала на него... ладно хоть, не в открытую... Оттого, что Мишель повадилась... и он её не гнал... А вы с Айленой защищали его? Помнишь?
Илинда, ничего не отвечая, кивнула, не сводя с неё пристального взгляда. Кристи прерывисто вздохнула и, нахмурившись, произнесла:
– Ну так вот, не права я была. Хороший он человек.
– Давно бы так! – засмеялась Илинда и потрепала её по плечу. – Я рада, что правы оказались мы. Не потому, что не люблю в принципе оказываться в дураках... а потому что Аспин должен был оправдать наши ожидания. Он их оправдал больше, чем мы могли себе представить. И именно этому я рада.
– Всё, закрывай глаза! – Кристина встала и, взяв веник, стала подметать возле очага. Аспин утром выгребал из печи золу и немного насорил, и она решила подмести и вымыть полы до их прихода.
Илинда прикрыла глаза. В голове шумело, и, хоть она вовсе не собиралась спать, она задремала почти сразу, как голова её коснулась подушки.

Аспин вернулся один. Кристи встретила его у дверей и растерянно огляделась, ища взглядом Макси.
– Он решил зайти к Айлене, – предупреждая готовый сорваться с её губ испуганный вопрос, заявил Аспин, отряхивая веником снег с валенок. – Когда он ходил к ней несколько дней назад, она не захотела с ним разговаривать, и он решил, что самое время помириться. Что Илинда?
– Кашлять стала реже. И уже откашливаться начала.
– Температуры нет?
– Как проснулась – была, но потом от таблеток прошла. Она спит сейчас. Я картошку сварила и чай свежий заварила.
Аспин с улыбкой взглянул на неё.
– Да и порядок, смотрю, навела? – подмигнул он. – Даже наступать на такой пол жалко! Давно у меня в доме такой чистоты не было! Спасибо тебе!
– Это тебе спасибо, Аспин, – возразила Кристина. – Это нам без тебя плохо пришлось бы!
– Илинда не ела?
– Нет. Я не могла её заставить. Только молоко едва уговорила выпить.
– Ну, ладно. И в самом деле, ей пока рановато. Но вечером я сварю бульон погуще... и пусть только попробует отказаться! Уже нужно понемногу начинать есть. Ну что, подождём Макси? Или приступим к обеду? Признаться, я голоден, как волк! Я ведь так и не позавтракал сегодня... Даже чай пить не стал.
– Как скажешь, но я пока вроде не голодна, – проговорила Кристина, и принялась выкладывать сварившуюся картошку на широкое блюдо. Посыпав солью, полив маслом, как это делал Митрофан, она поставила блюдо на стол, нарезала хлеб, стряхнула со стола крошки. И оглянулась на Аспина, присевшего у печки и протянувшего к огню покрасневшие от холода руки.
– Аспин, ты бы поел, а я подожду Макси и составлю ему компанию, – сказала она, но он возразил:
– Нет, Кристи, я уж лучше тоже подожду. Он обещал долго не задерживаться. Потом вместе сядем за стол и пообедаем как следует. Может, Илинда проснётся и надумает к нам присоединиться.
– Тогда я картошку в духовку поставлю, чтобы не остыла.
– Поставь. Она только вкуснее станет.
– Ну что там, в приюте? – робко спросила Кристина, присев неподалёку. Аспин довольно усмехнулся и взглянул на неё.
– Больные у нас теперь лечатся, – ответил он. – Особо тяжело никто не болеет. Не говоря об Илинде, конечно. Но она не в счёт. Самое удивительное, что в воспитательском полку нет никакого прибавления. И Веронцо по-прежнему отсиживается в своей норе. Опять те же няньки да повариха – вот и вся команда.
Кристина промолчала. Она не знала, что можно сказать на это. Да и нужно ли что-то говорить? По всей видимости, Аспин и не ждал от неё никакого ответа.
– Теперь главная задача – достать топливо, чтобы на всю зиму хватило, и вернуть ребятишек по комнатам, возобновив подачу тепла. И школу открыть, а то безобразие какое-то получается. Думается, придётся мне организовать добровольцев, попросить у жителей саней с десяток и, распределив каждому по нескольку улиц, объехать каждый дом в городке. С миру по нитке, как известно... Так, глядишь, до весны и продержимся. Я вот думаю... через два дома от меня живёт дед Савел. Добрейшей души человек. У него сани имеются. Одолжит на время, не откажет. У кого бы ещё попросить... ну да ладно, этот вопрос мы успеем решить позже. Топливо мы за неделю достанем. На несколько дней дров и угля в приюте ещё хватит, так что неделя в запасе у нас имеется. За эти дни всё уладим.
– Аспин, что бы мы без тебя делали? – пробормотала Кристина, слушая его размышления вслух и тихонько отирая глаза тыльной стороной ладони.
– А? – погружённый в свои мысли, не расслышал он. – Извини, я тут заговорился сам с собой... Давняя привычка, знаешь ли... Чтобы было с кем поговорить, поговори сам с собой... Так что ты сказала?
– Да нет, ничего, – проговорила она, торопливо поднимаясь и отходя в сторону. – Я просто хотела сказать тебе спасибо.
– За что? – не понял он.
– За то, что ты такой. И за то, что ты у нас есть.
Кристина засуетилась возле проснувшейся Илинды, а Аспин долго ещё смотрел ей вслед и непонимающе хмурил брови, искренне недоумевая, за какие такие достижения получил благодарность – ведь он не сделал совершенно ничего особенного. Просто забрал их к себе в дом. Просто отнёс лекарства заболевшим. Просто пытается решить проблемы, вставшие перед приютом. Раз некому их решить. Любой поступил бы так на его месте. За что же его благодарить?
...Полчаса спустя вернулся Макси. Его разрумянившееся от мороза лицо сияло, улыбка не сходила с него.
– Ну что, помирился? – встретил его вопросом Аспин.
– Ага, – довольно воскликнул он, – наконец-то одумалась! Как про Илинду рассказал, про то, что она заболела, так сразу со мной заговорила, забыла свою обиду. А как опамятовалась, как осознала, что разговаривает со мной, не помня прежнее, уже поздно было! Кстати, Аспин, тебе объявлена огромная благодарность!
– Слушай, Макси, когда вы уже перестанете меня за что-то благодарить? Я не сделал ничего особенного! – с досадой воскликнул Аспин, и лицо его недовольно передёрнулось, потемнело, что на Макси не произвело ровным счётом никакого впечатления. – Идёмте лучше за стол.
Илинда от обеда отказалась, но Кристина заставила её проглотить несколько кусочков картошки без хлеба и напоила сладким чаем.
К вечеру больная уже смогла самостоятельно встать и сесть за стол. К своему удивлению, она  съела полную тарелку горячего мясного бульона, и даже хлеб в него покрошила. Она не спешила вернуться в свой уголок, ей даже смотреть не хотелось на опротивевший ей из-за болезни диван.
– Вот-вот, посиди немного, полезно будет, – одобрительно кивнул ей Аспин, когда она сказала, что ей надоело лежать и дремать, словно старый коврик, выброшенный на чердак.
Макси решительно настоял, чтобы на ночь она пропарила ноги в тазике с горячей водой и горчицей. Спать она легла вместе с Кристи, на лежанке. Она так и не смогла заставить себя вернуться на диван, где столько времени ей пришлось провести в полузабытьи; ей отчаянно хотелось сменить место – тогда, казалось ей, она начнёт выздоравливать быстрее.

Все последующие дни Аспин и Макси были сильно заняты. Поначалу выискивали, у кого в городке можно было одолжить сани или телегу. Найдя несколько саней и одну телегу, они решили, что этого им будет достаточно для осуществления их целей, и отправились в приют. Подрядив десятка два приютских мальчишек покрепче, Макси отправился с ними объезжать городские дома, старательно отмечая на листочке улицы, с которых уже собрали дань. Сани быстро заполнялись. Кто давал ведро угля, кто – полведра, кто – одну вязанку дров, кто – две, а кто – всего с десяток поленьев. Несколько дней подряд они с утра до ночи объезжали городок, иногда по два, по три раза в день возвращаясь в приют, чтобы сгрузить добычу в старый подвал возле сарая, приспособленный теперь для хранения дров и угля. Иногда другие мальчишки подменяли их, давая им возможность отдохнуть и отогреться с мороза. Аспин и сам взял в руки вожжи, взяв себе телегу, потому что телега шла по снегу гораздо хуже, чем сани, колёса беспрестанно застревали в засыпанных снегом рытвинах и колдобинах дороги, и приходилось подталкивать её, помогая лошади вывезти её на ровное место; и тоже попрошайничал вместе со своими подопечными.
В обед и вечером они голодной оравой вваливались в маленький домик Аспина и по радушному приглашению хозяина подсаживались к столу. Кристина поварничала, Илинда, когда силы стали возвращаться к ней, понемногу ей помогала. Прибегала помогать и Айлена, принося от тётки сумки с продуктами – та тайком от мужа насыпала ей в пакеты картошки, морковки, лука, свёклы, давала муку и соленья, считая своим долгом помочь Аспину прокормить голодных ребятишек, которые возили дрова, по крохам собирая их в городе. Аспин пытался было возражать против помощи Светланы, но Айлена решительно сгрузила продукты в корзину у двери и, выпрямившись, заявила:
– Светлана не обязана помогать сиротам, но и ты не обязан. Так что не надо считаться, кто должен что-то делать, а кто – не должен. Каждый даёт то, что может дать.
Постепенно к приютским ребятам присоединилось несколько городских парней – они тоже раздобыли себе телеги и сани и собирали топливо, помогая приюту совершенно безвозмездно.
Вскоре подвал заполнился дровами больше, чем наполовину. Дров собрали много, по самым расточительным подсчётам их должно было хватить до самого июля, если бы летом продолжали топить так же, как топят зимой.
Решено было остановиться на достигнутом.
В последний день, когда развозили по домам телеги и сани, Аспин собрал у себя всех мальчишек, что помогали ему, и устроил им пир, предварительно истопив для них баню и отправив их попариться и смыть угольную пыль, которая, казалось, глубоко въелась в кожу и пропитала одежду и волосы. Мальчишки были на седьмом небе от счастья.
Девочки постарались на славу с угощением. Кристи и Илинда могли приготовить только что-нибудь незамысловатое – в основном то, что научились варить на костре да в степи, под открытом небом: грибную похлёбку, уху. Могли отварить картошку. Но Айлена, до пятнадцати лет жившая в доме своей тётки, которая очень любила вкусненькое, готовить умела просто отменно. Она нажарила котлет, испекла пироги с капустой и с мясом, искусно натушила картошки и налепила вареников с творогом. К чаю в духовке подрумянивались плюшки, густо посыпанные сахаром.
Вечером Аспин проводил мальчишек в приют.
В домике Аспина остались Макси, Кристина и Илинда, которых он не собирался возвращать обратно, пока не установится в приюте стабильность, пока не закончатся холода и пока не протопят как следует комнаты, перестав наконец экономить топливо. Айлена тоже попросилась переночевать у Аспина, заявив, что лежанка вполне вместит троих и что она постарается никого не стеснить; прекрасно понимая, как сильно соскучилась она по своим друзьям, он с радостью разрешил ей остаться.
Отправив попариться в жаркую баньку и девочек, Аспин довольно вытянулся на диване, закинув руки за голову и с улыбкой глядя в потолок. Макси, в чистой рубахе и закатанных до колен штанах (в доме было жарко натоплено) ставил чайник на огонь и искоса поглядывал на Аспина, таинственно улыбаясь. Тот не замечал его взглядов и, отдыхая после бани, довольно улыбался сам себе. Он радовался удачно завершённой трудной миссии, вновь перебирая в памяти события последней недели и мысленно высказывая одобрение по каждому пункту. Теперь ему хотелось как-нибудь решить проблему со скудным приютским питанием. Не за горами были рождественские праздники, перед которыми устраивался точно такой же побор с населения, какой только что завершили они. Только перед праздниками собирали в основном продукты, одежду и игрушки. Таким образом, скоро проблема с питанием отпадёт сама собой, несколько месяцев можно не волноваться по поводу продуктов. А летом... летом можно будет распахать клочок степи за приютом – ведь всё равно земля из года в год пустовала, огородить его и разбить на этом участке свой собственный огород. Вечерами ребята с удовольствием поливали бы его и дёргали сорняки. «Надо обязательно предложить эту мысль Веронцо, – решил он. – Ведь сколько овощей ребята смогли бы заготовить себе сами...»
...Скрипнула промёрзшая дверь. Девочки вернулись из бани распаренные, с красными щеками, с непросохшими волосами, которые они тутже принялись расчёсывать и сушить над пышущей печкой. Облачённые во всё чистое, они весело подсели к столу. Три пары глаз уставились на Аспина, в ожидании, что он присоединится к ним. И Аспин не заставил себя ждать.
Макси налил каждому чай, поставил на стол блюдо с плюшками и принесённые Айленой шоколадные конфеты и яблочную пастилу, и уселся на своё место.
Когда все напились чаю и с трудом отвалились от стола, Аспин рассказал им про свою идею с огородом, только что пришедшую ему в голову, и ребята горячо одобрили её, заявив, что это и в самом деле было бы здорово – иметь свой собственный огород.
Они расселись на прогретом деревянном полу возле открытой печной дверцы. Свет, как всегда, не зажигали. Аспин предпочитал свечи. И остальным так нравилось больше. За окном разыгралась пурга. Ветер хлопал ставнями, визжал и ревел на разные голоса в печной трубе, словно сотня сбесившихся поросят; снег падал густыми белыми хлопьями, мельтешил за тёмным стеклом небольшого оконца, засыпав его уже почти наполовину, наметал огромные сугробы под дверью.
От печки тянуло приятным сухим жаром. По углам прятались тени. В маленькой комнатке было полутемно.
Ребята примолкли, вслушиваясь в буйный свист разыгравшейся метели. Время от времени то один, то другой из них обращал вопросительные взгляды на Макси, и он, наконец, набрался смелости и посмотрел на Аспина.
– Аспин, – негромко позвал он, и тот вздрогнул, очнувшись от своих мыслей и быстро оторвав глаза от огня, и взглянул на Макси.
– Аспин, – повторил Макси, набрав в лёгкие побольше воздуха и вдруг став очень серьёзным, – мы не случайно собрались здесь все вместе. И Айлена осталась ночевать не случайно. Аспин... мы хотели сказать тебе... что мы все очень тебя любим. И мы бы очень хотели, чтобы Аспин Ламм... стал для нас старшим братом.
И Макси, и девочки с напряжённым ожиданием смотрели на Аспина. И каждый из них невольно опасался, не поставили ли они его в неловкое положение своим предложением. А что, если у него нет желания становиться им братом, а что, если ему и соглашаться не захочется, и отказаться неудобно будет? Не переоценили ли они своё для него значение?
Аспин часто-часто заморгал и непонимающе переспросил, глядя на Макси:
– То есть... как это?
– Мы вчетвером – семья, Аспин, – серьёзно пояснил Макси. – И эту семью мы создали себе сами. Это – осознанный выбор каждого из нас. Это не такая семья, что дана свыше раз и навсегда, когда родственников не выбирают. Мы выбрали друг друга сами. За то, что вместе нам гораздо уютнее, чем врозь. Мы бы хотели, чтобы ты был с нами. Что ты ответишь нам? Только... у нас одна просьба к тебе: ответь честно, не бойся обидеть нас, если что... мы всё поймём и не обидимся и всё равно будем тебя любить, что бы ты ни ответил.
Аспин молчал долго. Затем по очереди взглянул на каждого из собравшихся. Все смотрели на него, ожидая его решения.
– Вы действительно этого хотите? – наконец с трудом спросил он, и голос его был так не похож на обычный его голос, что ребята едва узнали его.
– Да, – не сговариваясь, хором ответили они.
– И вы хотите принять в свою семью... постороннего вам, чужого человека?
– Ты нам не чужой, ты не посторонний! – перебивая друг друга, наперебой заговорили ребята.
– Это настолько неожиданно для меня... настолько... даже слов подобрать не могу... – растерянно пробормотал Аспин. – С тех пор, как не стало моей матери... я один. И вдруг... такой подарок... Я так привязался к вам... к каждому из вас... и вот!
– Так ты согласен? – перебил его Макси.
Аспин смог лишь кивнуть; потом вдруг засмеялся, но быстро оборвал свой смех и, вновь став серьёзным, спросил:
– А вы хорошо подумали? Вдруг вам придётся пожалеть о своём решении?
– Мы подумали хорошо, мы не пожалеем! – в тон ему ответил за всех Макси, и остальные поддержали его. – Ты не пожалел бы. Нас много.
– В таком деле чем больше, тем лучше! – взволнованный Аспин переводил глаза с одного на другого и пытался осознать, что теперь эти девочки для него – сёстры, а Макси – брат. Мысль была нова и настолько радостна, что он боялся поверить происходящему и обмануться, когда наваждение развеется. Но оно не спешило развеиваться.
Макси достал из кармана коробочку, раскрыл её и что-то высыпал на ладонь. Затем глянул на Аспина и протянул ему четыре тонких серебряных кольца. Он удивлённо посмотрел на них, и ничего не понял.
– На каждом кольце внутри написано имя. Каждое кольцо символизирует одного из нас. Мы носим их на среднем пальце правой руки. Если кто-то из нас... если вдруг что-то случится... и один из нас уйдёт... кольцо с его именем переместится на левую руку, в знак утраты. Эти кольца – тебе, носи их, теперь ты – один из нас; а это – нам, – Макси протянул каждой из девочек по новому кольцу, а последнее кольцо взял себе. – Кольцо с твоим именем, Аспин. Теперь нас пятеро.
– Макси, и когда же ты успел? – вдруг спросила Илинда.
– Успел – что? – не понял тот.
– Когда успел купить эти кольца, да ещё и гравировку сделать? До меня только сейчас дошло...
– Ну... – Макси пожал плечами и улыбнулся во весь рот. – Просто я подозревал, что Аспин – один из нас. Вот и купил на всякий случай колечек побольше, и заказал гравировку с его именем. Просто вам не говорил. Что-то мне подсказывало, что недолго ему быть без нас. И видишь, мои подозрения оправдались!

Они оставались у Аспина до Нового года. Он настоял, чтобы праздники они провели у него. И всеми правдами и неправдами добился для них разрешения у Веронцо. Веронцо, вернувшись в приют, вновь приняла власть в свои руки. Когда все проблемы были решены, она снова почувствовала себя хозяйкой положения и прочно засела в своём кабинете.
Вечерами они клеили из цветной бумаги украшения для ёлки, слушая, как кто-нибудь (обычно это был Аспин) читает вслух интересную книгу. Они могли засиживаться далеко за полночь, и никто их за это не ругал, и никто не кричал на них, никто не требовал, чтобы ровно в десять они гасили свет и ложились спать, хотят они того или не хотят. Аспин привёз с собой из города кучу интереснейших книг, которых никогда не водилось в приюте, и даже Кристина, на которую обычно один вид книги нагонял смертельную тоску, слушала с интересом и не возражала против такого времяпрепровождения.
Илинда частенько рылась в коробках с книгами, бережно просматривала каждую и могла часами просидеть за таким занятием.
– А ты дашь мне почитать вот это? А вот это? – то и дело спрашивала она, обращаясь к Аспину, и тот с улыбкой кивал в ответ и говорил:
– Конечно, читай что тебе вздумается!
День перед Рождеством выдался очень хлопотным и вместе с тем весёлым.
Макси с Аспином на лыжах отправились на холмы – выбирать самую красивую ёлочку к празднику. Но прежде чем отправиться за ёлкой, Макси уговорил Аспина сделать довольно большой крюк и навестить старика, пока ещё можно было добраться до его домика – снега было достаточно, но всё же не настолько много, чтобы они не могли на лыжах дойти до заметённой сугробами избушки старого отшельника. Макси приготовил ему подарок – стопку фотографий, которые он наснимал летом, когда им удавалось выбраться в степи за рекой, а Аспин прихватил жареного гуся, купленного им специально для деда, когда он узнал, что Макси хотел бы его навестить перед Рождеством.
Макси решил не говорить девочкам о своём намерении завернуть к деду, так как опасался, что они вознамерятся пойти с ними, а брать их с собой он категорически не желал. Недавно он в одиночку проделал путь до домика Митрофана, и знал, каково это – зимой, на лыжах, проваливаясь в сугробы, по бездорожью отправляться за реку. А кроме того, погода отнюдь не благоприятствовала подобным прогулкам – было холодно и ветрено, резкий ветер свистал в степи, взметая с сугробов колкую снежную пыль и швыряя её в лица людей, осмелившихся выйти в степь. Дорога была трудна, и девочкам лучше было сидеть в тепле и заниматься домашними делами; тем более, что Илинда ещё не совсем окрепла после болезни.
Митрофан, не ожидавший появления гостей, завидев на пороге Макси, обрадовался так, что на глазах его заблестели слёзы, которые он принялся торопливо смаргивать. Макси бросился обнимать старика, стал расспрашивать его о делах, осведомился, не требуется ли в чём их помощь. Потом представил ему Аспина. Дед обрадовался, узнав, что Илинда уже выздоровела, и обрадовался вдвойне, потому что ей помогли его травы.
Макси вручил ему угощение и снимки, и старик растроганно просветлел – его никто никогда не поздравлял с праздниками, а тут... совершенно неожиданно, да по такой плохой дороге, к нему вдруг пожаловали самые дорогие гости на свете! Он принялся спрашивать о Кристи, Айлене, Илинде. Жалел, что они не смогли прийти вместе с Макси и Аспином.
Просидев у Митрофана часок, напившись горячего чая и пообедав вместе с ним, отдохнув и согревшись в тёплом домике старика, Макси и Аспин отправились на холмы выбирать ёлку. Выбрав самую маленькую, чтобы уместилась под низким потолком, и самую пушистую, они отправились в обратный путь и вернулись домой уже в густеющих синих сумерках.
В то время, пока они отсутствовали, в доме хозяйничали Кристина, Айлена и Илинда.
Айлена явилась с утра, когда Макси и Аспин ещё не ушли, и притащила с собой сумку с припасами, которую в очередной раз нагрузила для них Светлана. Увидев сумку, Аспин возмутился, но Айлена не позволила ему и рта раскрыть.
– Продуктов много не бывает! – решительно объявила она. – Я тоже должна внести свою лепту, чтобы не чувствовать себя неловко. Я понимаю, ты и сам в состоянии устроить для нас хороший праздничный ужин... но предоставь заботы об ужине нам. Вы с Макси отправляйтесь за ёлочкой, а на кухне мы и без вас управимся.
– Я буду помогать, а Айлена – командовать, – заявила Кристина. – Потому что лично мы с Илиндой мало что в этом смыслим: умеем наварить картошки или грибной похлёбки, можем нажарить рыбы на прогоревших углях или сварить уху, но на этом наши скромные познания в приготовлении пищи заканчиваются. А вот если нами толково распоряжаться, мы сможем весьма и весьма пригодиться!
– Пригодитесь, не переживай, – деловито кивнула Айлена, принимаясь хлопотать у печки. – Конечно, мне немного непривычно обращаться с печкой... у нас в городе печки не было... но когда мы переехали в Кентау, я же не сразу попала в приют, я успела какое-то время пожить в доме у Светланы, а у неё... у неё тоже печка. Так что я хоть и туговато, но научилась с ней обращаться. Ничего, не оплошаем. А вам с Илиндой я сейчас столько заданий дам... справитесь ли?
– Справимся, справимся, – засмеялась Илинда. – Ты только указывай, что нам следует делать!
– За мной не задержится! Вот, например, ты, Илинда, набери картошки в ведёрко и садись чистить. Ты, Кристи, насыпь муку в большую чашку и неси сюда, я тебя сейчас научу тесто месить.
– А что печь будете? – деловито вмешался Макси, заматывая шею длинным шерстяным шарфом, не утерпев, чтобы не задать очень волновавший его вопрос.
Айлена строго посмотрела на него и погрозила ему пальцем.
– Что испечём, то и станете есть, – сказала она. – Идите, идите, занимайтесь своими делами. Нечего нам мешать.
Айлена торопила Макси и Аспина до тех пор, пока они, собравшись в два счёта, не оказались на заиндивевшем крыльце. Потом повернулась к девочкам, которые старательно исполняли возложенные на них поручения, и торжественно объявила:
– А теперь я примусь за вас. И пусть только хоть одна из вас посмеет сказать, что устала... уж я найду, как наказать уставшую! Нам некогда расслабляться! Пока они ушли, мы должны приготовить много вкусных вещей, а когда у нас печка будет полностью занята кастрюлями и сковородками, когда в духовке будет яблоку негде упасть, мы примемся за уборку.
– Мы и так уже вычистили весь дом сверху донизу! – буркнула Кристина. – Думаешь, мы здесь бездельничали всё это время? Вовсе нет!
– Я вижу, – откликнулась Айлена. – Но полы всё равно нужно сегодня вымыть ещё раз, да и посуды набралось порядком. Кто моет полы? Кто посуду? А впрочем... посуду вымою я.
– А я, так и быть, вымою полы, – сказала Кристина, старательно вымешивая тесто, которое вздувалось и ухало, словно живое, под её неумелыми  и неловкими руками.
Впервые в жизни наступившее Рождество Илинда готовилась встречать не в сиротском приюте, в котором прожила все шестнадцать лет своей недолгой жизни, а в самом обычном маленьком домике, не вместе с двумя сотнями приютских воспитанников, а только с самыми близкими людьми, и всё ей было в диковинку. Ей было интересно наблюдать за тем, как уверенно держится Айлена, заглядывая через плечо своей помощницы и указывая, сколько муки подсыпать ещё, чтобы тесто стало эластичнее, сколько чёрного перца положить в начинку из тушёной с рыбой капусты; ей любопытно было наблюдать, как ловко и быстро лепит Айлена пирожки и выкладывает их на припылённый мукой жестяной лист, который стремительно наполнялся этими пирожками, ровными, аккуратными и на диво одинаковыми, буквально отлетавшими из-под её умелых рук.
– Илли, начистила? – словно почувствовав на себе её взгляд, обернулась и заглянула в ведёрко Айлена. – Отлично, а теперь вымой картошку и порежь вот в этот чугунок, да режь доверху. Потом залей водой, брось туда кусочек сливочного масла, посоли – и в печь. Пусть тушится. Курицу порубим на кусочки и потушим отдельно, в сковороде. Потом смешаем с картошкой. Когда испекутся пирожки, поставим в духовку гуся. И примемся за салаты. Салатов нужно побольше. И бутербродов наделаем, я вам после расскажу, как именно. А ещё... я хотела бы нажарить кабачковых оладьев... пробовали когда-нибудь такие? Нет? Ну, конечно... где бы вы их попробовали... вот и нажарим. Узнаете, какая это вкуснота.
– А что ещё ты умеешь готовить? – спрашивала Кристина, и Айлена принялась перечислять названия блюд, которые ни о чём не говорили её подругам.
– А на ужин я сварю отличные щи с кислой капустой. Аспин их очень любит, – сказала Айлена. – Ну, и пирожки можно взять... не все, конечно... Впрочем, их и на завтра хватит, я много сделала... Кстати, к чаю я испеку сладкий пирог, такой большой, что мы станем есть его целую неделю!
– Не дождёшься! – усмехнулась Кристина. – Я за один присест съем твой огромный пирог... я могу съесть тонну сладкого!
– А вот посмотрим!
– Как хорошо, что мы в такой праздник не в приюте... – вдруг тихо проговорила Илинда, устремив взгляд за окно, где в промороженные крошечные стёкла была видна заснеженная улица и белое небо над ней, время от времени принимавшееся сыпать хлопьями снега.
Кристина вздрогнула и посмотрела на неё.
– Интересно, там уже поставили ёлку? – спросила она.
– Скорее всего – да. Должно быть, поставили ещё утром. Как обычно. Наверное, сейчас уже наряжают.
– А почему ты сказала... что не желала бы очутиться сейчас там? – Айлена на время оторвалась от своих дел и взглянула на Илинду. Та пожала плечами в ответ и долго ничего не отвечала. Потом всё-таки ответила.
– Да я и сама не знаю... Просто хорошо – и всё, – сказала она. – Там в праздники неплохо... интересно даже... ребята объезжают каждый двор в Кентау и люди дают кто что может – продукты, одежду, игрушки, топливо... Каждый помогает, чем в состоянии помочь, даёт то, чем может поделиться. А вечером, перед Рождеством, в спортзале вокруг ёлки устанавливают столы и выставляют на них все угощения, сладости, копчёности, колбасы-припасы, всё, что удалось достать, чем добрые люди поделились. На целую неделю пировать хватало. А вечером на Рождество под ёлку укладывали игрушки, книжки, одежду, обувь... и каждый выбирал себе подарок по своему усмотрению. Там, в приюте, очень даже неплохо в это время... и всё-таки не хотела бы я там сейчас оказаться. И никакие подарки не нужны.
– Я тоже. Не хотела бы, – задумчиво опустив на колени нож и морковку, которую скоблила за минуту до того, поддержала её Кристина, и взгляд её уплыл в сторону, затуманившись воспоминаниями о прошлогодних праздниках.
– Почему же? – спросила Айлена, по очереди взглянув на каждую из них.
– Наверное, потому что здесь мы... словно у себя дома, – ответила Илинда, с трудом облекая свои мысли в слова. – А там... там – сиротский приют. И даже досадная уверенность, что в этом году нам не достанется ни кусочка из той замечательной снеди, что пожертвовали для приюта добрые люди, меня абсолютно не волнует. В праздники я предпочла бы остаться здесь, даже если бы на столе оказались лишь хлеб и мучная похлёбка. И думаю, что Кристи тоже.
С минуту в комнате стояла полная тишина, нарушаемая только тиканьем часов на бревенчатой стене в соседней комнате. Наконец, Айлена встряхнулась, словно отметая тягостные мысли, накатившие было и на неё, и бодро заговорила:
– Могу вас огорчить по поводу мучной похлёбки. Её на нашем столе не будет. Будет много вкусных вещей, а вот похлёбки, увы, готовить не умею. Работаем, работаем, нам ещё полы-посуду мыть. Кристи, ты почистила морковку? А ну-ка, быстренько чисть! Живее руками шевели! Уснула совсем... Илинда, а ты сыр порежь да разложи его на тарелку так, чтобы было красиво. А потом... нет, с хлебом повременим, хлеб резать ещё рановато. Зачерствеет, заветреет. Вот вернутся наши из леса, сядем за стол, тогда и хлеб нарежем.
– Ты останешься ночевать у нас? – спросила Кристина.
Айлена лукаво покосилась на неё и заявила:
– Ну, разве ж я могу допустить, чтобы вы одни, без меня, наряжали сегодня ёлку да развешивали на окна и стены гирлянды и цепочки, которые мы так долго клеили! Чур, я потолок украшаю! Я тайком от вас, у Светланы, кучу звёзд вырезала из серебряной фольги и принесла их сюда. Хочу ими потолок украсить. Вот красиво-то будет!
– А где ты взяла фольгу? – аж подскочила на месте Кристина, чуть не выронив от удивления ножик.
– Ты ножик-то покрепче держи, – подначила её Айлена, весело засмеявшись. – А фольгу я у Светланы выпросила. Мы с ней для Нового года всегда собирали блестяшки от чая да от шоколадок. За год обычно порядочная пачка всегда получалась. А ёлочку нашу мы украсим так красиво и так вкусно...
– Вкусно? Это что ещё за вкусно?
– Ни слова больше не скажу, Кристи, и не спрашивай! Вот вернутся мальчишки, принесут они ёлочку, поставим мы её посреди кухни... или в уголке... тогда и посмотрите, как её наряжать да украшать нужно. Тогда и поймёте, что не только бумажками её наряжают.
Кристина и Илинда попытались было выведать у подруги подробности относительно её задумок, но Айлена только упрямо трясла короткими светлыми кудрями, звонко хохотала и на все вопросы твердила:
– Нет, нет и нет! Ни слова не скажу! Сюрприз должен быть сюрпризом!
Обедать они не стали. Перекусили во время работы, ухватив кто картошину, кто пирожок, кто кусок хлеба с сыром. И принялись наводить чистоту в доме, торопясь успеть дотемна, когда из леса должны были явиться Аспин и Макси.
К вечеру последний салат был приготовлен, в печке томились щи, и на весь дом пахло этими щами. Девочки уже с час сдерживали свой аппетит, не желая садиться за стол, пока не вернётся посланная на холмы делегация. Чугун с тушёной картошкой, курицу, салаты и многое другое из того, что приготовили к Рождеству, они вынесли в сени, где было холодно; зимой в сенях можно было оставить продукты на неделю и не опасаться, что они испортятся. Вообще-то нормальные люди накрывали стол с вечера, но они решили дождаться Аспина и Макси и спросить у хозяина дома, разрешит ли он им посидеть до утра – тогда и стол можно будет в ночь накрыть, не дожидаясь завтрашнего утра.
Расположившись у окошка, они смотрели, как темнеет на улице, как одно за другим зажигаются жёлтые окошки соседних домов, отбрасывая на высокие сугробы полосы яркого света, и снег искрился, словно усыпанный мельчайшей острой звёздной пылью; из труб столбом поднимался в темнеющее небо белый дым, держась ровно и прямо, звёзды мерцали ярко-ярко – значит, на улице опять усиливается мороз.
Девочки сидели и смотрели на дорогу, поставив единственную зажжённую свечу на подоконник в зале, чтобы не отсвечивало, чтобы можно было различить происходящее на улице.
И вот наконец, когда тревога стала закрадываться в их сердца, из-за далёкого поворота появились Аспин и Макси. Они весело катили на лыжах. У Макси за плечами висел мешок, которого с ним не было, когда он уходил, Аспин тащил за верёвку невысокую пушистую ёлочку – верёвка была привязана за комель, а сама ёлочка легко скользила по снегу, царапая иголками по плотному искристому насту и оставляя за собой широкий след.
Девочки с громкими возгласами радостно повскакивали со своих мест и, торопливо накинув на плечи куртки и шубы, кинулись во двор – встречать своих. В дверях мигом образовалась пробка – каждой из троих хотелось выскочить на улицу первой, каждой не терпелось раньше других увидеть лесную красавицу, что торопилась к ним на праздник.
На улице и вправду крепко подмораживало. Мороз рассерженно ущипнул их носы и уши, пронизывающий ветер хлестанул по ногам, едва они успели выскочить на крыльцо, пронзительно заскрипевшее мёрзлыми досками.
Перепутав в полутьме и спешке валенки, которые были совершенно одинаковыми на вид, Илинда почувствовала, что впопыхах натянула валенки, оказавшиеся оба на левую ногу, и правой ноге это досадное обстоятельство доставило немалое неудобство. Должно быть, Кристина испытывала такое же неудобство относительно своей левой ноги... ведь ей тоже достались валенки, предназначавшиеся на одну ногу. «Интересно, кто из нас обулся первый? – подумала на бегу Илинда, стараясь оставить Кристину и Айлену позади. – Интересно, она перепутала валенки, или я?»
Первой добежав до дороги, Илинда торопливо отворила калитку. Макси, издали увидав их, закричал в приказном порядке:
– Илинда, бегом в дом! Тебе кто позволил выходить вместе с теми двумя?! Они, по крайней мере, не болели... тебе-то что дало право бежать вместе с ними навстречу? Да ещё в таком виде?! Ты что, не могла одеться для начала?! Кому говорю – немедленно в дом!
Но Илинда не торопилась исполнить его приказание. Она намеревалась зайти в дом только после них, только после того, как они втащат на кухню зелёную гостью с заснеженных холмов. Кристи дёрнула было её за рукав, прошептав, что ей и впрямь было бы благоразумнее не выскакивать вместе с ними, но Илинда и слушать её не стала, отмахнулась. Когда Аспин и Макси поравнялись с калиткой, Илинда торопливо отступила было в сторону, пропуская их, но Макси ухватил её за плечи, вмиг развернул лицом к дому и быстро-быстро помчал по расчищенной от снега дорожке прямо к крыльцу.
– Быстро в дом – быстро в дом – быстро в дом! – на одном дыхании повторял он, подталкивая её в спину и прибавляя шаг.
Илинда возмущалась, пробовала сопротивляться, но сладить с ним, естественно, не могла. Пришлось подчиниться. Обернувшись, Макси крикнул Айлене и Кристи:
– А вы что приросли к месту? Бегом обратно!
Аспин решительно заявил, что не войдёт в калитку до тех пор, пока хоть одна из них будет стоять на дороге, и пришлось девочкам последовать за Илиндой и Макси.
– Я всего лишь хотела первой прикоснуться к ёлочке! – пробурчала Кристина, оглядываясь на Аспина и хромая в валенках, один из которых немилосердно выворачивал её ступню наружу.
Аспин шёл за ними, таща за собой свою колючую зелёную ношу, которая заметала за ними следы, словно огромный веник, и оставляла частые мелкие полосы на голубых сугробах, с двух сторон обступивших тропинку, ведущую через двор к дому.
– Прикоснёшься, прикоснёшься, – засмеялся он, снимая на крыльце лыжи и поднимая на плечо ёлку. – Вот зайдём в дом – и прикоснёшься первая! Если успеешь! Если кто другой тебя не опередит!
– Ну уж нет! – вскричала Кристи с предельным негодованием, внезапно остановившись и повернув обратно. – Не допущу я, чтобы меня опередили!
Крыльцо было маленькое и тесное, и двоим на нём было трудно развернуться, но это обстоятельство ничуть не смутило Кристину.
Повернувшись и оказавшись против Аспина, загородившего ей дорогу, она соскочила прямо в сугроб возле крыльца. Провалившись чуть ли ни по пояс и набрав полные валенки холодного рыхлого снега, она стремительно обогнула Аспина, обеими руками схватилась за колючие зелёные ветви, припорошённые снегом, и на мгновение зарылась в них лицом, с наслаждением втянув в себя морозный хвойный аромат, и только после этого степенно взошла на крыльцо, милостиво кивнув посторонившемуся, чтобы пропустить её, Аспину. Уступая дорогу Кристине, он вынужден был отступить на самый край ступеньки и едва не угодил в тот же сугроб, в который она сиганула минуту назад.
– Я же говорила, что первая дотронусь до ёлочки! – едва появившись на пороге, на весь дом вскричала Кристи, вытряхивая в сенях валенки, из которых снег, казалось, будет сыпаться вечно, так много его набилось. Закинув валенки на печку, она принялась пританцовывать вокруг Илинды и Айлены, счастливая оттого, что никто не успел её опередить. Аспин втащил в кухню ёлку и поставил её в угол.
Макси, уже успевший скинуть с себя тулуп, шапку и валенки, отогревал замёрзшие покрасневшие руки над печкой; щёки его горели ярким румянцем, который оставляет после себя только декабрьский мороз, волосы были влажными от стаявшего снега, забившегося под шапку. Он довольно улыбался, поглядывая на ёлку, на ветвях которой не спешил таять набившийся в хвою снег, на окруживших её девочек, и с удовольствием принюхивался.
– А чем это у нас так хорошо пахнет? – спросил он, наконец, и, не дожидаясь ответа, приоткрыл заслонку в печи и заглянул в духовку.
– Ёлочкой пахнет! Морозом! Холмами! Снегом! Рождеством! – наперебой закричали Илинда, Кристи и Айлена, оглаживая заиндивевшие еловые ветви и не замечая, что интересы Макси лежат в совершенно иной, более приземлённой и материальной, плоскости.
В доме и вправду запахло Рождеством, от ёлки исходил крепкий смолистый аромат; но Макси уже доставал из духовки чугун со щами и предвкушал то мгновение, когда поднесёт ложку ко рту.
– Нет, не ёлкой, – протянул он, смеясь. – Щами пахнет! И какими вкусными, должно быть... я голоден, как волк!
Айлена первая отошла от ёлки и принялась хозяйничать возле стола, торопливо наливая полные до краёв тарелки и расставляя их на столе. Оделив каждого, водрузила посреди стола блюдо с нарезанным хлебом, ещё одно – с большими румяными пирожками, каждого из которых хватило бы, чтобы наесться досыта. Разложив ложки, Айлена позвала к столу всех присутствующих. Ребят не пришлось упрашивать.
– Мы без вас не садились ужинать, – проговорила Кристи, набив рот хлебом. – Решили вас дождаться.
– Вот ещё! – возмутился Аспин. – А если б мы часов в девять вернулись? Вы что, сидели бы голодные?
– Перекусили бы чем-нибудь... а когда вы вернулись бы, тогда и поужинали бы все вместе, – ответила Илинда. – Мы не привыкли есть одни.
С ужином расправились быстро.
– Да, Макси, – вспомнив про мешок, который видела у него за плечами, когда они вернулись, спросила вдруг Илинда, – а что за мешок ты принёс?
Макси смущённо отвёл в сторону глаза и почесал затылок. Они обменялись с Аспином непонятными взглядами и нерешительно замолчали. Потом Макси, с трудом находя нужные слова, сказал:
– Понимаешь ли... Илинда... Очень неудобно мне об этом говорить, ведь вы сейчас станете корить и ругать меня на чём свет стоит, и в какой-то степени будете правы... но... мы ведь почему так задержались? Мы к деду в гости завернули.
Дружный возглас изумления был ответом на его сбивчивую тираду. Макси заговорил быстро, торопясь, чтобы его не перебили.
– Поймите, мы не могли взять вас с собой, а навестить старика под Рождество я посчитал нашей святой обязанностью, раз уж мы всё равно отправились за реку, и пока дороги не замело окончательно, пока ещё можно до него добраться, мы и добрались. Он был так счастлив. Мы ещё вчера с Аспином решили, что навестим его. Аспин гуся ему в подарок купил... а я фотографии отнёс. Которые мы летом снимали у него. Он о вас всех расспрашивал... Очень радовался, что с тобой всё в порядке, Илли, что ты выздоровела. Привет вам всем передавал, велел сказать, что очень соскучился. Мы пообедали у него и чай попили. Потом за ёлкой отправились. А в мешке... в мешке – гостинцы. От старика. Очень просил взять.
Макси торопливо развязал тесёмки, стягивающие горловину мешка, и стал выставлять на лавку возле печки банки с солёными грибами, с огурцами и помидорами, с вареньем. Затем последовало несколько кусков солёного сала и краюха ржаного хлеба, который дед пёк сам и который всегда очень нравился ребятам.
Увидев этот хлеб и взяв его в руки, Кристи внезапно прослезилась. Губы её задрожали.
– Он там как? Здоров? – осипшим голосом спросила она, глядя на хлеб таким взглядом, словно это было лицо их старого друга, которого они слишком давно не видели, по которому очень стосковались.
– Здоров! Здоров! – успокоил её Макси, отобрав у неё хлеб и положив его на стол. – И болеть не собирается. Не на того напали! Не переживай... декабрь уже, можно сказать, прошёл. А там останется всего ничего – и весна. Оглянуться не успеем...
– Я тоже соскучилась по деду, – прошептала Илинда, опустив голову.
Айлена молчала, глядя то на одного, то на другого. Она ещё не успела как следует привязаться к старику, хотя и ей стало грустно, когда она увидела, что все расчувствовались и готовы расплакаться.
Аспин громко хлопнул в ладоши; ребята резко вздрогнули и очнулись от своих невесёлых мыслей.
– А ну-ка, завтра праздник, а у нас ёлочка не установлена, не наряжена... Мы что же, принесли её затем, чтобы она в тёмном углу валялась? А ну, кто мне помогать ёлку ставить? – нарочито громким и бодрым тоном осведомился он, и ребята повскакивали со своих мест и бросились к нему.
Аспин быстро прибил к полу железную крестовину, Макси топориком подтесал комель, чтобы он плотно вошёл в подставку, чтобы ёлка не качалась и не падала, и девочки принялись наряжать её, притащив из зала коробку с украшениями. Когда рыбки, грибочки и фонарики, сделанные из цветной бумаги, заняли своё место на ветках, когда бумажные цепочки обвили её сверху донизу в несколько рядов, Айлена с таинственным видом вытянула из-под печки ещё одну коробку, неизвестно как туда попавшую.
– Красиво мы уже сделали, – заявила она, распаковывая коробку, – а теперь... теперь сделаем вкусно!
Она принялась извлекать из коробки множество конфет в ярких глянцевых обёртках, подвешенных на ниточки, и протягивала их Илинде, Кристине, Макси и Аспину, чтобы те вешали на ёлку.
– Вот это сюрприз! – восхитилась Кристина. – Это и вправду будет вкусная ёлочка!
Айлена улыбнулась.
– То ли ещё будет, – подмигнула она. – Вешайте, вешайте!
– Ты когда успела верёвочки привязать? – удивился Макси.
– А ты думаешь, я у Светланы баклуши била? Как бы не так! Она мне и помогала.
Когда ёлка была сплошь увешана сверкающими в свете свечей конфетами, и маленькими, и большими, и длинными, и короткими, пришёл черёд фруктов. Яблоки, груши и мандарины заставили ветки гнуться под своей тяжестью, и то, что уже не могло удержать дерево, Макси сложил в корзинку и поставил под ёлку.
Когда ёлка была украшена, все отступили от неё подальше, чтобы как следует ею полюбоваться. Затем развесили по стенам и окнам оставшиеся цветные цепочки, наклеили на стёкла вырезанные из тетрадных листов ажурные снежинки, и Айлена с помощью Макси и Аспина прикрепила на потолок свои серебряные звёзды, которых было так много, что пришлось вешать их почти целый час, и они заняли весь потолок, оставив между собой совсем немного пустого пространства.
– Вот это красота! – восхитились все, оглядывая самое настоящее звёздное небо, засиявшее над головой в свете свечей; больше всех радовалась Айлена, которую каждый похвалил за такую удачную выдумку.
– А уж сколько всего вкусного мы наготовили! – пропела она, довольно засмеявшись. – Завтра такой стол накроем!
– И где же это всё? – нетерпеливо огляделся по сторонам Макси.
– Не вертись! – Кристина шутливо стукнула его по руке. – До завтра никто ни куска не получит! Если не наелся – пожалуйста, наливай щи, жуй пирожки... всё остальное подождёт. Ведь завтра – Рождество!
– Что ж, – вздохнул Макси. – Раз на то пошло... я, пожалуй, не откажусь от пирожка. Или двух...
– Да и я тоже,  – подхватил Аспин. – И от лишней тарелки щей. Щами я готов питаться всю свою жизнь... Только щами и больше ничем.
Макси и Аспин снова уселись за стол, а Кристи, Айлена и Илинда расположились на тёплом полу возле ёлки в полутьме и принялись смотреть, как тихонько покачиваются на ней конфеты, поблёскивая обёртками.
За окном проносился ветер, взметая с сугробов снежную пыль и гоня её перед собой, время от времени выглядывали из-за облаков яркие рождественские звёзды, заглядывая сквозь промёрзшее оконное стекло в жарко натопленную кухню, в печной трубе выло и ревело.
Макси приокрыл дверцу печки и поддувало, и весёлый огонь, взметаясь искрами к самому дымоходу, заплясал красноватыми и золотыми бликами по полу, ярко отражаясь в железном листу, прибитом перед печью на случай, если выскочит шальной уголёк.
Близилась полночь. Расстилалось над головой волшебное звёздное небо, сделанное их собственными руками.
Наступало Рождество.
Айлена принялась распевать рождественские песни, Аспин подпевал ей. Остальные не знали слов, и Айлене пришлось учить их. Илинда не пела. Она считала, что если ей медведь на ухо наступил, то петь можно при одном условии – когда нужно кого-то сильно рассмешить; Кристине было безразлично, нравится кому-то её слишком громкий голос, который к тому же страшно фальшивил, или не нравится, она пела во всё горло, быстро выучив слова.
Время от времени с улицы стали доноситься весёлые колядки, далеко разносившиеся в морозном воздухе.
Взглянув на часы, Макси хитро проговорил:
– Ребята, а ведь уже завтра. Пора и стол накрывать. Как вы считаете?
– При условии, что мы просидим далеко за полночь, так? – засмеялся Аспин, озорно и весело подмигнув ему.
– Аспин, ну так праздник же! И какой праздник! Рождество! – наперебой закричали все, вскакивая со своих мест и обступая его со всех сторон. – Мы сегодня вообще спать только под утро ляжем! Можно? Мы никогда не встречали Рождество так, как все остальные люди! Мы всю свою жизнь ложились спать в десять вечера, когда другие люди выходят на улицу петь колядки и начинают ходить друг к другу в гости...
– Ну, если выдержите – пожалуйста!
Айлена с Кристиной стремглав бросились в сени, доставая приготовленную снедь и уставляя ею стол. Илинда пошла им помогать. Макси достал с посудной полки тарелки и стал накладывать соленья, принесённые от Митрофана. Проглотив несколько самых маленьких грибочков, он блаженно прикрыл глаза и проговорил:
– Прямо лето вспомнилось... как мы их собирали на берегу Флинта...
Илинда перехватила у него вилку и стала пробовать грибы.
– Специально для тебя дед передал, – засмеялся Макси, наблюдая за ней. – Знает, что ты грибы любишь...
– Больше всего на свете, – засмеялась и Илинда, – как Аспин – щи!
Айлена достала из печки гуся, зажаренного целиком, и на большом блюде водрузила его посреди стола. Стол стал быстро заполняться салатами, бутербродами с колбасой и сыром; Айлена поставила в духовку чугун с тушёной картошкой, чтобы подогреть. Макси нарезал сало, поставил на стол глубокую миску, выложил в неё грибы. Вскоре на столе не осталось свободного места.
Кристина с огромным сожалением посмотрела на всю эту роскошь и вздохнула:
– Как жаль... но я сейчас ни кусочка проглотить не смогу... Какая досада!
– Я тоже, – поддержала её Илинда. – Вот только несколько грибочков – это поместится!
– В таком случае... – заявил Аспин. – Предлагаю пойти погулять! Сегодня такой чудесный вечер, что грех сидеть дома. И раз уж мы решили продлить вечер до самого утра... нужно пойти нагулять аппетит! Как считаете?
Всем пришлась по душе его идея.
– Одевайтесь! Да потеплее! На улице мороз! – скомандовал Макси, и все бросились исполнять его приказание.
... На улицах царило праздничное веселье. От дома к дому толпами ходили люди. Они смеялись и веселились, пели песни и поздравляли друг друга с Рождеством Христовым. Многие были наряжены в самые разные костюмы, лица их прикрывали картонные маски, за которыми нельзя было увидеть настоящее лицо. Ряженые с мешками за плечами обходили каждый дом, пели рождественские песни, призывая удачу на весь год, и за это хозяева дома бросали в их мешки сласти, печенье, конфеты и кто что мог.
Снег вьюжил с земли, позёмка белыми сыпучими змеями вилась из-под ног. В глубоком чёрном небе плыли пепельные облака, закрывая перемигивающиеся яркие звёзды, очень напоминавшие те, что вырезала из фольги Айлена. Приветливым жёлтым светом светились во тьме окошки домов по обе стороны улиц, которыми проходили ребята. Совершенно незнакомые люди, встречаясь им на пути, с радостью хлопали их по плечам и кричали:
– С Рождеством!
– С Рождеством! – отвечали они, смеясь, и принимались шутливо толкать друг друга в снег, или кидаться снежками, которые рассыпались в руках и никак не скатывались в снежные шарики, потому что снег был сухой и сыпучий. Мороз надрал им щёки, щипал нос. Воздух был таким свежим и чистым, какой может быть только зимой.
Никогда в жизни им не было так весело, как в этот чудесный рождественский вечер.
Вернувшись домой, совершенно закоченевшие, ребята бросились к печке – отогреваться. Аспин поставил на плиту чайник, который тутже приветливо засвистел, нагреваясь на жарком огне. И когда все немного отогрелись, каждый почувствовал, что теперь не мешало бы и за столом посидеть. Тем более, что стол просто ломился от роскошных угощений, которыми был уставлен.
Спать не хотелось вовсе.
Они сидели до самого рассвета, рассматривали подарки, которые приготовили друг другу своими руками и уложили под ёлку, веселились и пели песни, которым учили их Аспин с Айленой, и только когда за окном забрезжили голубоватые рассветные сумерки, стали укладываться спать.
Это было самое лучшее Рождество, которое они провели в своей жизни.

... – Аспин, а зачем ты шёл в тот день в приют? – спросила вдруг Айлена, закрывая шторку на маленьком кухонном окошке.
Кристина посапывала на печке, с которой свешивались её босые пятки. Илинда сидела на полу у открытой печной дверцы, подтянув к себе большую картонную коробку с книгами, разложила перед собой несколько стопок старых, пожелтевших томов и с головой погрузилась в одну из книг, держа её перед собой и заслоняя глаза ладонью от печного жара, которым тянуло от весело полыхавшего в топке пламени.
Макси только что вернулся со двора. Он принёс дрова с поленницы, и теперь аккуратно укладывал поленья в угол возле печки, чтобы подсушить их.
Аспин только что развернул газету, которую принёс Макси, вытащив её из почтового ящика. Он устроился в кресле, намереваясь просмотреть её. Услышав вопрос Айлены, он поднял голову и взглянул на неё.
– Понимаешь, меня не было в приюте неделю, – отчего-то виновато произнёс он. – Я уезжал в город... У моего старого друга был день рождения... он просил приехать, потому что мы привыкли в этот день вместе праздновать... Я отпросился на неделю и уехал. По возвращении я узнал про постигшее приют несчастье, про то, что сгорел сарай с запасом топлива, что воспитатели разбирают по домам столько детей, сколько могут... И без промедлений отправился в приют, чтобы справиться о своих малышах и забрать их к себе, если их ещё не забрали... И узнать, как там вы. И вот... узнал.
– Как хорошо, что малых всех разобрали до того, как ты явился, – вдруг проговорила Айлена.
Аспин непонимающе взглянул на неё поверх газеты, свернул подмокшие от снега листы и отложил их на стоявший возле кресла старый журнальный столик со сломанной ножкой, которую он всякий раз забывал подладить.
– И почему же? – поинтересовался он.
– Потому что если б тебе отдали малышей, то никого больше тебе не разрешили бы увести с собой, и все они – и Макси, и девочки, остались бы в приюте в такие холода. Маленьких и без тебя разобрали, а вот им пришлось бы туго... особенно Илинде, которая выкарабкалась только благодаря тебе!
– Ничуть не бывало! – возразил Аспин и добродушно засмеялся. – С таким товарищем, как Макси, вряд ли она проболела бы дольше, чем здесь, у меня. Он мигом добыл всё, что было нужно. Он бы вылечил её не менее быстро, чем я. Разве ты не знала, что он в такой сильный мороз рискнул отправиться по снегам за реку, чтобы набрать у старого отшельника самых сильных трав, которые тот только мог ему предложить? И даже собирался бежать в поварню, чтобы вскипятить их и приготовить отвар?
– Знала, конечно, – Айлена с улыбкой взглянула на возившегося в углу Макси. – И всё же... я так рада, что они здесь... Ты знаешь, Аспин, я так переживала, так переживала, когда они меня к тётке сплавили... Я даже поссорилась с ними! Я видеть их не хотела! Вот сяду, бывало, чай пить... протяну руку к плюшке... и тутже отдёрну. И чашку с чаем тотчас отставлю подальше... У самой в животе от голода бурчит, а есть не могу. Вот не могу – и всё тут! А всё только потому, что вмиг перед глазами картинка встанет, как они там голодные, в холоде сидят... А теплу и вовсе не рада была! Даже не осознавала толком, что в доме – воздух словно летом, в жару сильную... у меня тётка любит натопить пожарче, чтобы можно было без носков по прогретому полу ходить. Никакой радости мне у неё не было, покуда однажды не явился ко мне Макси и не заявил, что ты вернулся из города и забрал их к себе.
Аспин смущённо улыбнулся и развёл руками.
– Если б я знал, что всё так будет... я б не поехал в Оинбург. Я бы сразу забрал их к себе.
– Меня Светлана ругает, – опустив голову и потупившись, произнесла Айлена, и голос её был так тих, что Аспину с трудом удалось разобрать произнесённую ею фразу. Он непонимающе сдвинул брови, взглянув на неё.
– За что же?
– За то, что я почти всё время провожу здесь, а у неё и не появляюсь. А мне приятнее находиться в твоём доме, со всеми вами... ведь я же не надоела тебе? Ты же не против, что я прихожу сюда?
Айлена быстро, торопливо взглянула на Аспина и смотрела на него, тревожно и пристально, пока не дождалась ответа. Аспина возмутило предположение, высказанное ею, о том, что кто-то из них может ему надоесть.
– Знаешь, чтоб больше я даже намёка на нечто подобное не слышал! Поняла меня? – не слишком вежливо проговорил он, но Айлена не обратила никакого внимания на тон его голоса; она восприняла лишь смысл произнесённых им слов. И словно камень упал с её души – Аспин не против, он рад, что она так часто приходит сюда! А значит, что бы ни говорила ей Светлана, как бы ни корила её – все её слова не имеют значения, и обращать на них внимание, а тем более воспринимать их всерьёз не следовало вовсе.
Макси, управившись с дровами, прошёл к столу и уселся на лавку. Айлена стала собирать на стол к чаю. Встал вопрос о том, нужно ли будить Кристину или предоставить ей возможность отоспаться. Единогласно было признано, что ни в коем случае нельзя будить её, пока она не проснётся сама, иначе на их бедные головы неминуемо обрушатся все громы и молнии, которые только существуют на свете, так как невыспавшаяся Кристина была в тысячу раз опаснее степного пожара – тот, вполне возможно, обойдёт стороной... Кристи же не утихомирится до тех пор, пока не вынесет им весь мозг, оттого что они посмели прервать какой-нибудь очередной её «очень интересный сон, который теперь никогда в жизни не удастся досмотреть до конца».
Когда чай был разлит по бокалам, когда на столе появилась большая вазочка с печеньем и конфетами и огромный сладкий пирог со сливой, который передала им тётка Айлены в качестве гостинца, когда Аспин, Макси и Айлена заняли свои места и выжидающе посмотрели на Илинду, которая ничего не видела и не слышала, погрузившись в интересную книгу, они переглянулись между собой и окликнули её.
– Что? – услышав их только с третьего или четвёртого раза, Илинда опустила книгу на колени и взглянула на них отсутствующим взглядом, словно не понимала, где она находится и кто они такие. Проморгавшись, она взглянула на страницу, которую зажимала пальцем, тряхнула головой, чтобы окончательно прийти в себя, под общий смех поднялась на ноги, которые затекли от долгого сидения в неудобной позе, и, с трудом наступая на них, доковыляла до стола.
– Что, ноги отсидела? – посмеивался Макси. – Во как увлеклась! О чём хоть книжка-то?
– Так сразу и не расскажешь... – стараясь не двигаться, пока не пройдут мурашки, ползавшие по ногам, проговорила Илинда, морщась от неприятных ощущений и осторожно придвигая к себе дымящуюся чашку.
Макси протянул ей большой кусок сладкого пирога.
– Вот, возьми, – заявил он. – А то ты вряд ли заметишь пирог или печенье... по-моему, ты ещё не совсем вернулась из этой книжки. Или я не прав?
Илинда улыбнулась мельком и принялась пить чай, на вопрос Макси она ничего не ответила; она давным-давно привыкла к подкалыванию со стороны своих друзей, которые не уставали упражняться в остроумии, стоило им увидеть, что она опять сидит, уткнувшись в книгу. Вдруг, оглядевшись вокруг и не увидев нигде Кристины, Илинда вопросительно взглянула на сидевших за столом.
– А где же Кристи? – спросила она, отставив чай в сторону.
Макси, Аспин и Айлена снова засмеялись.
– Дорогая, она уже с час как спит беспробудным сном, – отсмеявшись, произнёс Макси. – В доказательство того, что она спит сном праведника, могу предъявить тебе неопровержимое доказательство – вон её пятки, которые торчат с печки. Я уже с полчаса сдерживаюсь, чтобы не пощекотать их прутиком, выдернутым из веника.
– Впрочем, тебе простительно не знать, что она спит, – хохотнула, едва не расплескав свой чай, Айлена, торопливо поставив на стол свою чашку. – Ведь ты отсутствовала в комнате около двух часов.
– Что, я на самом деле так долго читала? – недоверчиво спросила Илинда; потом покосилась на раскрытую книгу, которая лежала на нагретой железке, что была прибита у печки – книга была раскрыта на середине...
– Половину книжки прочесть успела, – хмыкнул Аспин, и не удержался, добавил: – А знаешь, я ведь тоже читать люблю. Долгими вечерами только и знал, что за книгами просиживать... Иной раз зачитаюсь, глядь – а на улице уже светать начинает... и такое бывало.
– Вот, – упрекнула его Илинда, – а надо мной смеёшься!
– Я не смеюсь... я с пониманием... как над самим собой. Это тем троим трудно понять... а я-то знаю, что такое – книги... Я и сам с головой в них нырял... а выныривал с точно такими же глазами, как у тебя сейчас, и долго старался осознать, в какой стране, в каком столетии и в чьём доме я нахожусь. И книжки я сюда понавёз далеко не зря... это всё мои старые друзья, с которыми я попросту не смог расстаться. Да и вряд ли когда смогу...
Тут на печке послышалось странное шевеление, затем шуршание; пятки дрогнули и исчезли. Вместо них появилась растрёпанная голова. Голова свесилась с печки и принялась озирать  собравшихся за столом заспанными глазами, которые было трудно увидеть за длинной светлой чёлкой, закрывавшей помятое после сна лицо.
– Знаешь, кого она мне напомнила? – спросил у Илинды Макси, указывая на Кристину. И, не став дожидаться ответа, продолжил:  – Ты помнишь, как летом мы свели с соседского двора маленького бульдожку и определили его проживать у деда? Помнишь, как Федот кинулся к кошачьей миске, стоило запустить его в дом? И как пять сытых рыжих туш взметнулись при его появлении на печку? Вот как раз одного из этих котов напомнила мне сейчас Кристи. Точно так же свесила голову и озирает, кто это смеет есть и пить в её отсутствие! Смотри, смотри, она сейчас и зашипит в точности как тот кот! Голову даю на отсечение!
Илинда поперхнулась горячим чаем, когда взглянула на Кристи, которая и вправду походила на одного из Митрофановых котов – такая же встрёпанная, возмущённая и злая.
– Ну, я вам сейчас задам – на кота похожа! – угрожающе проговорила она и принялась сползать с высокой лежанки, нащупывая босой ногой лавочку, чтобы можно было наступить на неё и спрыгнуть. – Они, значит, без зазрения совести, как крысы, одни сидят и чаи с пирогом распивают! И никто из них не догадался позвать меня! Ну и что, что я спала! Разбудить не могли?..
– Тебя страшно будить, – ответила Айлена. – Сама знаешь. Тебя нельзя будить – вдруг сон не досмотришь, потом мы виноваты останемся!
– Сегодня сон неинтересный попался, могли бы и разбудить! – проворчала Кристина, усаживаясь за стол. – Разбудили? Нет, не разбудили! А потом на кота я вам похожа... Спасибо, хоть не на бульдога... Кто чай всем наливал?
– Ну, я... а что?
– А то! Ты мне не налила!
– Так ты ж спала!
– Сейчас не сплю! Можешь налить сейчас!
Опешив от такой наглости, Айлена рассмеялась и отправилась исполнять запальчивое распоряжение подруги, то и дело оглядываясь на неё и в изумлении покачивая головой.
– Короче, нам никогда не понять загадочную душу Кристины Бергер, нечего и пытаться! – прокомментировал Макси и протянул Айлене свою опустевшую чашку. – Человек, плесни и мне заодно...
...Мерцали на тонувшем в полутьме потолке вырезанные из фольги серебряные звёзды, привычно потрескивали на столе свечи, озаряя стол и сидящих за ним трепетным жёлтым светом, бросая на стены огромные тёмные тени, плясали на железке перед печью золотистые и красноватые блики, вихрилось в печке весёлое зимнее пламя, перескакивая с одного полена на другое, тихонько отсчитывали секунды ходики, висевшие в углу на стене. Морозный синий вечер прятался за окном, скрытым старой шторой, оставшейся от прежних жильцов, и когда в комнате воцарялась тишина, было слышно, как тонко позванивали и дребезжали стёкла в некрашенной деревянной раме, вздрагивая от сотрясавшего их студёного ветра, с воем проносившегося по заснеженной улице.
Ночь неслышно слетела на притихший городок и накрыла его своим чёрным звёздным крылом.
Когда чай отпили, Аспин вдруг серьёзно взглянул на каждого и произнёс:
– Я собираюсь попросить мачеху Анну, чтобы она разрешила вам жить у меня. Как вы на это смотрите?
Совершенно ошарашенные, ошеломлённые, ребята молча смотрели на него, не веря услышанному. Первым пришёл в себя Макси.
– То есть как это, Аспин? – негромко осведомился он.
Аспин спокойно встретил его удивлённый взгляд и ответил:
– В принципе, я уже давно подумывал о такой возможности... и не настолько уж это бредовая мысль... Я каждый день и так, и этак продумывал эту внезапно возникшую у меня идею и не нахожу ничего сложного... Я со всех сторон вижу только плюсы. Взять хотя бы вас – каждый из вас, я полагаю, был бы рад остаться жить в моём доме. Вы точно так же, как другие дети, ходили бы по утрам в школу, в свой Кентайский приют, а после занятий отправлялись бы ко мне. Разве не было бы это естественным ходом событий? Вы посещали бы школу, как все другие дети. И возвращались бы домой... ведь этот дом стал бы и вашим домом. Если говорить обо мне – я тоже был бы рад, останься вы со мной. Я люблю каждого из вас и за каждого из вас готов в огонь и в воду. Мне с вами гораздо веселее, вы для меня и впрямь семья, самая настоящая... мне самому порой странно думать, что вы почему-то живёте в сиротском приюте, когда у вас есть я. Скажите, могу ли я допустить, чтобы мои сёстры и брат возвратились обратно в приют? Нет. Не могу. И наконец, самой Веронцо это тоже было бы выгодно – ей не пришлось бы тратиться на содержание четырёх воспитанников.
Кристина растроганно шмыгнула носом и, отбросив с лица чёлку, проговорила, обращаясь к Аспину:
– Я так прикипела к твоей печке, Аспин! Мне так не хочется с ней расставаться!
И, как ни были все напряжены и взволнованы высказанной Аспином мыслью, услышав искреннее откровение Кристи – рассмеялись, и напряжение, витавшее в воздухе, разом ослабло.
Айлена пыталась сморгнуть повисшие на ресницах слёзы, Илинда молча смотрела на Аспина, ловя каждое его слово, по лицу Макси блуждали тени и свет, быстро сменяя друг друга.
Аспин продолжал говорить, высказывая вслух мысль, не раз обдуманную им, выглаженную со всех сторон, выверенную и вымечтанную и ставшую во всех отношениях идеальной. И голос его звучал спокойно, ровно и уверенно, словно он не допускал и тени сомнения в правильности принятого решения, и словно нисколько не сомневался, что ему удастся без каких-либо проблем осуществить задуманное. Он и мысли не мог допустить, что мачеха Анна может воспротивиться его намерениям, что она откажет ему... Об этом он не думал вовсе. Главным для него оставалось заручиться согласием самих ребят... а в их согласии он не сомневался нисколько.
– Скоро в приюте восстановится привычный распорядок. Вот вернут малышей, и придётся выходить на работу. Когда я буду уходить на сутки, я думаю, вы неплохо справитесь здесь без меня, – говорил он. – Вы и поесть сможете приготовить, и в доме прибраться, и дрова из сарая принести. Здесь за вами никакого надзора не нужно. В школу утром тоже, я считаю, встанете без опоздания... ну, в крайнем случае, я всегда смогу купить будильник. Когда я буду дома, смогу сам вас разбудить. Будем жить, как все нормальные люди. Всё-таки, раз мы одна семья, и раз я, получается, самый старший... если у одного из нас имеется свой угол, этот угол должен быть у нас общим. Или не так?
С этим утверждением согласились все.
Ребята боялись поверить услышанному. Им казалось, что это слишком шикарная сказка, приснившаяся им в рождественские праздники, и страшно было моргнуть или вздохнуть поглубже – вдруг она рассеется, разлетится в дым... Но сказка и не думала рассеиваться, наоборот, с каждым словом Аспина она словно приобретала новые серьёзные черты, становилась весомее, реальнее. И слушая Аспина, представляя счастливое будущее, картины которого рисовал он перед ними, они постепенно обретали уверенность в том, что будущее это – не мираж, что оно не придумано и не вымечтанно, что оно вполне может быть...
И только Илинда, перед которой вдруг встало злобное и ненавидящее лицо, лицо мачехи Анны, сжалась и побледнела и поспешила поскорее отогнать явившееся не к месту недоброе видение. Видение исчезло, но оставило после себя смердящий след, и след этот словно говорил, что вряд ли следует рассчитывать на благоприятный исход, что написанная ими сказка не увенчается счастливым финалом. Если над ними стоит мачеха Анна, вряд ли следует пытаться самим решить свою собственную судьбу.
Не допустит. Не позволит.

Ребятам очень не хотелось возвращаться обратно, так хорошо жилось им в домике Аспина Ламма. Но в школе через неделю должны были возобновиться занятия, и всех воспитанников уже понемногу расселили по прежним комнатам; нужно было возвращаться и им.
Аспин попросил мачеху Анну позволить им и дальше жить у него, но та и слушать его не стала. На каком основании, говорила она, он об этом просит?! Эти дети должны жить в приюте, и в приюте они и останутся. Аспин Ламм не имеет к ним ни малейшего отношения, он им не брат, не сват, и не имеет права даже установить над ними опеку – возраст не позволяет. Если и можно ему кого-то взять к себе, так только из самых маленьких, да и то нужно будет назначить множество проверок по самым разным вопросам, прежде чем решить, можно ли доверить ему воспитанника сиротского приюта.
Аспин пробовал уговорить Веронцо, упирая на то, что он примет на себя все заботы по их содержанию и не станет требовать от приюта помощи – он сам сумеет прокормить, обуть и одеть их. Он очень надеялся, что мадам соблазнится этим пунктом и отдаст ребят ему. Она категорично отрезала: «Ни на каких условиях! Нет, нет и нет!»
Какие бы доводы ни приводил Аспин Ламм, его и слушать не стали.
Аспину пришлось отступиться.
Через два дня после Нового года ребята вернулись в приют.
Кристи плакала, собирая свою одежду, Илинда и Макси держались. Аспин хмурился и не знал, что говорить, чувствуя себя перед ними страшно виноватым и беспомощно разводя руками.
Они явились в приют все вместе, зайдя по дороге за Айленой. Аспин хотел было проводить их, но Макси заявил, что лучше будет, если они пойдут одни.

...Комната номер двенадцать встретила девочек прохладой и свежестью, которой веяло в воздухе. В приюте уже не было так убийственно холодно, но и тепла особого ждать не приходилось. Топливо теперь не экономили, но в каждую щель по-прежнему тянуло сквозняками, и они потихоньку выстужали, выхолаживали помещения.
Впрочем, с этим вполне можно было мириться. Хотя после уютных и жарко протопленных комнаток Аспина, к которым они успели привыкнуть, вновь кутаться в тёплые одежды не особо хотелось. У Аспина они ходили босиком по тёплому дощатому полу, здесь же впору было вновь влезать в валенки, ибо понизу тянуло холодом и полы были ледяными.
Увидев на своей тумбочке несколько цветочных горшков с промёрзшей землёй, покрытой сверху зелёновато-жёлтой желеобразной слизью, которая отвратительно воняла, Айлена протянула руку и двумя пальцами приподняла из водянистой массы полусгнивший круглый листок, который стал расползаться лохмотьями под собственной тяжестью.
– Это мои фиалки?.. – потрясённо прошептала она, заглядывая в каждый горшок и везде находя одно и то же.
Кристина деловито сунула нос ей через плечо и подтвердила:
– Да, это они самые.
– Но что с ними случилось?
– То, что и должно было – они замёрзли. Их убило морозом.
– Как я могла забыть унести их отсюда?
Айлена заплакала над своими цветами. Илинда принялась успокаивать её, а Кристи фыркнула:
– Над цветами нечего плакать! Радуйся, что мы сами не перемёрзли в холода. Такого ещё никогда не случалось, чтобы нас из комнат в морозы выселяли... Вот когда плакать надо было, а ты... сейчас, цветочки жалеешь!
– Я их весной пересаживать собиралась, – всхлипывала девочка, утирая набегавшие слёзы рукавом своего коричневого платья. – У них уже отросточки пошли, да такие крепкие... И вдруг – на тебе!
– Другие посадишь, – утешала её Илинда. – Возьмёшь у тётки отростков и посадишь. И снова у тебя будет полно фиалок, ещё красивее вырастут, чем эти!
– Из-за моей глупости всё... – проговорила Айлена. – Сама от мороза мигом сбежала... а их бросила... а они убежать не могут.
Внезапно скрипнула и приоткрылась дверь. На пороге возникла Мишель, с которой они не виделись почти месяц, с того самого дня, как с началом сильных морозов мачеха Анна забрала её к себе. Она свысока оглядела своих бывших соседок и, кривя губы в недоброй ухмылке, насмешливо изрекла:
– Я к вам, собственно, поздороваться.
Первой пришла в себя Кристи.
– Поздоровалась? Вот и топай дальше! – огрызнулась она, уперев руки в бока и с вызовом глядя на гостью. Та сузила глаза и неодобрительно покачала головой.
– Нехорошо с твоей стороны так сразу гнать меня, – пропела она. – Мы же с вами так давно не виделись. Соскучились, поди? А эта чего ревёт? Не хочется снова в приютские палаты? Конечно, в приют возвращаться из тёплого дома всегда несладко, да дом-то чужой, вот и приходится уходить рано или поздно. Нужно учиться воспринимать это как должное. Ты всё-таки сирота и выбирать тебе не приходится. Так-то... по чужим углам греться.
– По себе знаешь? – поддела её Кристина, намекая на её житьё-бытьё в доме мачехи Анны.
Мишель и виду не подала, что её что-то царапнуло, лишь голос стал холоднее и нетерпимее.
– А ты, Илинда, – проигнорировав вопрос Кристины, словно не услышав его, Мишель повернулась в сторону молчавшей Илинды. – Что молчишь? Ты не рада меня видеть? Ты не соскучилась по мне, а? Жаль. Я по тебе скучала. Я о тебе думала. И мне тебя ну очень не хватало. Говорят, ты болела? Вижу, поправилась уже? Ну-ну...
Илинда ничего ей не отвечала. Она смотрела на Мишель и пыталась по выражению её лица угадать, зачем та пожаловала – не в самом же деле поздороваться. Что-то она задумала, что-то очень нехорошее, иначе не заявилась бы в бывшую свою комнату и не завела бы разговор с нею – ведь несколько недель подряд она упорно не замечала никого из них и не заговаривала с ними.
Мишель принялась по-хозяйски расхаживать по комнате, осматриваясь по сторонам, заложив руки за спину и что-то напевая себе под нос; потом вдруг резко повернулась к ним лицом и с широкой улыбкой раскланялась:
– Спешу вас обрадовать, девочки! В моей комнате ремонт, у нас потолок растрескался и штукатурка со стены отваливается, так что... будем жить вместе! По крайней мере, в ближайшие две недели мы будем вынуждены терпеть друг друга. Мне это так же неприятно, как и вам, но деваться некуда. В тесноте, как говорится, да не в обиде. Правильно? Вечером перенесут кровати, вещи мы с Юли уже сейчас будем собирать... и после ужина мы с вами воссоединимся... совсем как в старые добрые времена! Счастливо оставаться! Я не прощаюсь, ещё увидимся!
И лучезарно улыбнувшись на прощание, Мишель отвесила оцепеневшим девочкам низкий шутовской поклон и неспеша удалилась, гордо выпрямив плечи и высоко вскинув голову с двумя пышными пучками медных волос над ушами, перевязанных новенькими бархатными ленточками.
Илинда, Кристина и Айлена остались стоять посреди комнаты, ошеломлённо глядя друг на друга. Такого сюрприза не ожидал никто из них.
...В столовой они встретились с Макси.
Он старался не подавать виду, что что-то изменилось в их жизни с тех пор, как они в последний раз все вместе сидели за этим самым столиком в этом самом помещении. Он старался улыбаться и шутить, как ни в чём ни бывало, и ни словом не упоминал о недавнем их пребывании в доме Аспина. Подвинув к себе тарелку с подгоревшей пшённой кашей, которую они успели позабыть за долгие дни, проведённые у Аспина, он принялся за еду.
Кристина ковыряла ложкой в тарелке, не в силах заставить себя есть сухую, без масла, пшёнку – после щей, которые варила Айлена, и тушёной картошки, после пирогов и котлет, которыми они угощались ещё вчера, пшённая каша казалась жестокой насмешкой над желудком, который категорически отказывался принимать такую грубую, примитивную пищу. Кристина вздыхала и хмурилась, не зная, как заставить себя съесть свою порцию.
Илинде было всё равно, что ей подали на обед. Она думала о своём, не замечая, что ест. Мысли о Мишель одолевали её. Её тревожило не на шутку её возвращение в комнату номер двенадцать.
– Может, это всего лишь глупый розыгрыш? – проговорила она вслух, не поднимая головы от своей тарелки.
– Что за розыгрыш? – спросил Макси.
Илинда очнулась от своих раздумий и посмотрела на него.
– Понимаешь, сегодня к нам заявилась Мишель! – нерешительно сказала она. – И я, честно признаться, сильно встревожена... Она объявила, что перебирается обратно в нашу комнату. Потому что у них там будет ремонт. Ты можешь себе такое представить, Макси?
– Мишель? – поразился он. – Возвращается в вашу комнату? Ты не шутишь?
– Какие уж тут могут быть шутки... Макси, мне кажется, это плохо кончится. Неспроста Мишель надумала вернуться. Что-то здесь не так, и серьёзно не так. Что-то она задумала, и что-то весьма нехорошее...
– Что она может задумать?
– Понятия не имею. Но мне это вовсе не нравится. Почему она не выбрала любую другую комнату, если допустить, что у них и правда стал протекать потолок? Да стоит ей хоть словом заикнуться мачехе Анне, и та предоставила бы ей отдельную комнату, даже если бы ей пришлось выселить половину приюта, чтобы освободить понравившиеся хоромы для своей любимицы. Почему Мишель, так ненавидя всех нас, упорно лезет под бочок, как можно ближе... когда у неё есть отличная возможность жить подальше от нас? Может, я чего-то не понимаю... ну, так объясни мне, растолкуй! Права я? Или я настолько поглупела, что не могу отличить чёрное от белого?
Макси задумчиво опустил ложку в пустую тарелку и принялся за чай с хлебом. Он не знал, что ответить на доводы, приведённые Илиндой, и старательно раздумывал над услышанным. Наконец, допив чай, он отставил в сторону кружку и покачал головой.
– Ты права, – произнёс он, взглянув на Илинду, – скорее всего, Мишель неспроста задумала это переселение. Конечно, при желании она могла бы легко получить любую комнату во всём приюте, стоило бы ей только захотеть. А раз она этого не сделала... раз предпочла вернуться к вам и жить вместе с вами... хотя она вас ненавидит... в этом что-то есть. Что-то нехорошее...
– Ой, не нравится мне всё это... – проговорила Илинда, отхлёбывая остывший чай и стараясь найти взглядом рыжеволосую голову Мишель за дальним столиком, но той нигде не было видно – полсотни чужих голов и плеч загораживали её.
– Мне тоже, – поддержал её Макси. – Ты будь настороже. Мишель явно что-то затевает.
– Но как я смогу помешать ей?
– Возможно, мы и сумеем что-нибудь придумать, если удастся понять, что именно она замыслила. Самое главное, старайся не выпускать её из поля зрения.
Илинда тяжело вздохнула и нахмурилась.
– Как тяжко жить в одной комнате с человеком, который не желает тебе ничего, кроме зла! – с досадой воскликнула она. – И чего ей неймётся... и чего не живётся спокойно... Ну, разве ж мы её трогаем? Разве мы её задеваем? Мы давным-давно оставили её в покое! Отчего бы и ей не оставить в покое нас?
– Илли, перестань зря сотрясать воздух. Ты прекрасно знаешь характер Мишель. Если плохо ей, она никогда не допустит, чтобы другим было хорошо. А ей плохо. Ты же отлично видишь, насколько добивает её поведение Веронцо, ведь несмотря на своё явное предпочтение её всем остальным, мадам, кажется, не намерена удочерить её официально и забрать к себе на веки вечные. Отсюда и злость. Отсюда и желание прижать к ногтю всякого, кого только возможно прижать. Не надо рыться в причинах. Надо собраться и смотреть в оба... чтобы не просмотреть.
Тут подала голос Кристина. Сурово сдвинув брови, она вскинула голову и проговорила:
– Надо попросту дать ей по шапке, да так сильно, чтобы у неё из головы вылетели все пакости. Вот и всё. И нечего выжидать, когда ей угодно будет настучать по башке нам, да ещё и пытаться разгадать, с какой такой стороны она соизволит подобраться. Это моё личное мнение. Я знаю, что с ним не согласится никто... но я предпочитаю нападать сама, и не дожидаться, пока нападут на меня.
Она брезгливо отодвинула от себя тарелку, на которой остались пригоревшие куски каши, и стала неторопливо откусывать хлеб, запивая его чаем. Она по очереди обводила взглядом всех троих, не ожидая ни на одном лице увидеть поддержку своим словам. Поддержки и впрямь ей не удалось получить ни от кого из них.
– Её нельзя тронуть, – с пренебрежением фыркнула Айлена, – у неё неприкосновенность. Кто её хоть словом заденет – тот обречён и... как бы это поточнее выразиться...
– ...и страшной смертью погибнет! – усмехнувшись, закончил фразу Макси, понизив голос до шёпота и выпучив глаза.
Илинда и Айлена против воли засмеялись. Кристина пренебрежительно фыкрнула и вновь отвернулась.
– Да вы просто трусите, – бросила она, поднимаясь из-за стола и собирая со стола посуду.
– Это не трусость, – поправила её Айлена, – это – благоразумие. Против танка на велосипеде не попрёшь.
– Ни разу не видела танка! Кто со мной посуду относить? Или вы здесь ночевать остаётесь? Будете вместе планы обороны разрабатывать?
Остальные потянулись вслед за ней. Обретаться в столовой после окончания трапезы особого смысла не было. И всё же расходиться они не спешили. После столовой они отправились в холл, где всегда собирались зимой в прежние времена.
Усевшись на одном из подоконников, они принялись смотреть за окно, на чугунные решётчатые ворота, на сторожку Силантия – старик уже зажёг лампу, поставив её на окошко. На окне у него не было занавески, и можно было видеть, как он, придвинув к окну стол и табурет, сидит, согнувшись и близко к глазам поднеся старый башмак, и чинит прохудившуюся подмётку.
На улице было пасмурно и холодно. Вьюжило всё сильнее.
– Как жаль, что Аспин ещё не вышел на работу, – вздохнула Кристина, прижав нос к холодному стеклу и стараясь разглядеть в стекле собственное отражение.
– Да, не то мы не мёрзли бы здесь, а сидели бы в комнате малышей, – поддержала её Айлена.
– Я-то уж было подумал, что вы по нему соскучились, – засмеялся Макси, хлопнув по плечу Кристи. – А вы просто замёрзли, вы просто хотели бы погреться у печки в его комнатёнке!
– Вот и нет! – сердито возразила Кристина. – Я соскучилась по Аспину в тот момент, как мы переступили порог его дома, чтобы идти в приют... вот так! Можете мне не верить, но это правда! Просто... в комнате малышей гораздо уютнее, чем здесь, в холле. Вот если бы Аспин был сегодня там...
– Да ладно, не обижайся, – сказала Илинда. – Макси попросту шутит. Мы все, кажется, успели соскучиться по Аспину. Как жалко, что мачеха Анна не разрешила нам остаться у него. Мы не стали бы ему в тягость. Мы бы смогли прокормиться сами, особенно летом...
– Не надо говорить о том, чего всё равно не случится, – перебил её Макси. – К чему? Только зря расстраивать друг друга... Не надо. Всё, что ни делается, всё к лучшему. Значит, так тому и быть. Всё ж таки мы четверо стали бы для Аспина тяжёлой обузой. Кто бы что ни говорил, кто бы что ни думал. Конечно, мы тянулись бы как могли сами... но всё равно большая часть забот о нас легла бы на его плечи. И как бы ни хотел я остаться жить у него... наверное, лучше нам жить в приюте. Ему меньше хлопот.
– А я думаю, что он предпочёл бы, чтобы ему было много хлопот, только чтоб мы жили у него, – оборвала его Кристина. – Ведь он там совершенно один. Ему было хорошо с нами. Он был счастлив оттого, что мы вместе... И мы тоже – мы тоже были счастливы! Я бы хотела никогда оттуда не уходить!
– Интересно, что-то он сейчас делает? – спросила вдруг Айлена и вздохнула. – Вот если б можно было тайком сбежать... да заявиться к нему в гости на часок...
– Не нужно, – покачал головой Макси. – Если об этом узнает Веронцо, накажут в первую очередь Аспина. Вы что, желаете, чтобы его наказали? Она ж его и уволить может. И что тогда?
Айлена испуганно замолчала. Потом проговорила:
– А я об этом и не подумала... И то правда... За ней не задержится указать ему на дверь...
– А как узнают-то? – хмуро спросила Кристина.
– Да та же Мишель выследит и донесёт! – скривила губы Илинда. – Не зря она к нам подбирается. Теперь воля вольная закончилась. Недолго же мы без неё жили... всего-то с полгода.
– И успели отвыкнуть от её всеведущего ока, – вздохнула Кристина. – Что ж... ничего не поделаешь, придётся снова привыкать!
– Привыкнем, – усмехнулась Илинда. – Куда ж деваться...
– Самое главное, присматривайте получше за Мишель. От неё всего можно ожидать! – посоветовал Макси, снимая валенки и удобнее устраивая ноги на тёплой батарее, проходившей под окном. Он сидел, прислонившись спиной к косяку и обхватив колени руками.
– Я попробую выведать у Панчо о замыслах вашей соседки, – с сомнением добавил он. – Но, мне кажется, вряд ли она ему настолько доверяет. Наверняка он не в курсе. Да и если бы был в курсе... скорее всего, он никогда бы её не выдал. Если на карту не поставлены его собственные интересы.
– Панчо! – презрительно сплюнула Кристи. – Вот уж повезло тебе жить с ним в одной комнате! Вроде как нам – с Мишель.
– Куда деваться... приходится терпеть.
– Нам тоже терпеть придётся, – Илинда вздохнула. – Как спокойно мы жили последние полгода... нет ведь, угораздило же её вернуться.
– А ведь ещё вчера мы и не подозревали, какой сюрпризище ожидает нас в приюте! – сказала Айлена.
– Да, вчера мы об этом не думали, – хмыкнул Макси. – Вчера мы сидели у Аспина дома, пили чай с пирогами Айлены и думать не думали, что утром старуха Веронцо пришлёт гонца с известием, что пора бы нам и честь знать...
– Ну и хорошо, что нам не было это известно, – проговорила Кристина. – Вчера был такой замечательный вечер... знай мы заранее, что на следующий день нас ожидает возвращение в приют, представьте, какое убийственное настроение одолевало бы нас... а так... у нас получился ещё один чудесный и безмятежный вечер. Иной раз лучше понятия не иметь о том, что ожидает тебя завтра.
– А вот я знаю, что ждёт нас завтрашним завтра, и считаю, что очень даже приятно знать это, – улыбнулся Макси, и все взгляды устремились на него. Девочкам сразу захотелось спросить, что он имеет в виду.
Победным взором оглядев каждую из своих собеседниц, Макси торжествующе провозгласил:
– Завтра – смена Аспина Ламма! Он придёт сюда на целые сутки! С завтрашнего дня он снова выходит на работу. Так-то! Не хотел я вам заранее говорить... да уж ладно!
Девочки захлопали в ладоши от радости. Переглядываясь, они неверяще смотрели друг на друга и на Макси.
– А ты точно это знаешь? Кто тебе сказал? Ты уверен? – спрашивали они, перебивая друг друга. – А почему нам об этом только сейчас говоришь?
– Перед обедом привели в приют последних трёх ребятишек, которых разбирали по домам воспитатели, и теперь все десять на месте.  Аспин вчера сказал, что если сегодня их приведут обратно в приют, то завтра ему нужно будет выходить на работу. Он сказал это, когда мы с ним рубили дрова во дворе. Ведь всё время, что продолжались беспорядки, малыши оставались у тех, кто их приютил, пока не ликвидируют последствия. Кроме того, их держали подальше от приюта, потому что здесь почти все воспитанники были простужены, чихали и кашляли, а сейчас, когда больных почти не осталось, малышей возвращают обратно. Аспин почему на работу не ходил всё это время? Потому что мы у него в гостях были? Вовсе нет! Потому что его подопечных в приюте не было. Теперь они все в сборе... и завтра – его смена.
– Ой, как здорово! Вот это новость так новость! – радовались все.
И уже не так тяжело стало на сердце, и уже не таким холодным и неуютным показался спускающийся на заснеженную тихую землю тоскливый зимний вечер.

Вечером, как и обещала Мишель, вернулись на прежнее место их с Юли кровати, на стене у двери вновь появилось тяжёлое зеркало в роскошной витой раме, и даже занавеска, шитая красивыми узорами, словно по волшебству, перекочевала на те же самые крючки, которые были для неё сделаны когда-то в потолке. Мишель деловито сновала из одной комнаты в другую, перенося свои книги, тетради, учебники. Юли молчаливой тенью следовала за ней, не отставая ни на шаг. Мишель весело напевала и была в превосходном расположении духа, глаза её искрились и сверкали на румяном, довольном лице; необходимость вернуться в свою старую комнату, к ненавистным соседкам, казалось, нисколько не удручала её, а наоборот – радовала. Она весь вечер расставляла свои безделушки, выискивая для них наилучшие места, складывала и развешивала свою одежду в шкафу, и обживала покинутое ранее пространство с таким видом, словно была невероятно рада своему вынужденному возвращению в родные стены.
Похоже, кроме неё самой, её возвращению не радовался никто.
Кристи просто раздувалась от злости, и взгляды её как магнитом то и дело притягивались злополучной Мишель; Айлена старалась вообще не смотреть в её сторону и полностью её игнорировала; Илинда с тяжёлым сердцем пыталась разгадать, что последует за прелюдией – а что-то непременно должно было последовать, она знала это наверняка, знала, как то, что за днём всегда следует вечер.
Мишель готовила какой-то удар, и не сомневалась, что на сей раз удар её не минует цели.
Илинда решила не выпускать её из поля зрения. Она надеялась, что сумеет разгадать, что за удар им готовит Мишель; она надеялась, что, вполне возможно, сумеет хотя бы смягчить этот удар, если уж не удастся предотвратить его и обезвредить противницу.

Вечерами ребята по-прежнему собирались в комнате малышей, если выпадало дежурить Аспину Ламму. У самых маленьких всегда топилась печка, всегда было тепло. Пожалуй, это было единственное помещение в приюте, которое основательно, на совесть протапливали, не считая кабинета Веронцо, разумеется. Протапливали именно потому, что в комнатке этой жили малыши, ещё не достигшие семилетнего возраста, малыши, требовавшие особой заботы. Тепло было также и в кухне, но там имела место быть совершенно иная причина – там готовили пищу, а чтобы приготовить пищу, нужно, чтобы жарко топилась печь.
Мишель не заходила к Аспину с того самого дня, как завершился конкурс, в котором она проиграла. Поначалу Аспин попросту не замечал её отсутствия, потом начавшиеся холода перевернули всё с ног на голову, разрушив полностью привычный уклад приютского существования, и только после Нового года жизнь стала постепенно входить в свою привычную колею. Заселились в свои прежние комнаты воспитанники; детей, которых на время неурядиц разобрали из приюта по своим домам воспитатели, вновь вернули в приют. Вскоре должны были начаться занятия в школе, оставалось устранить небольшие неполадки в классах.
Однажды Аспин случайно столкнулся в коридоре с Мишель. И только тут вспомнил, что она давненько не заглядывала к нему. Неразборчиво поздоровавшись сквозь плотно сжатые зубы и глядя мимо него холодным, невидящим взглядом, она собралась было уже пройти мимо, но он остановился и стал расспрашивать её, искренне обрадовавшись случайной встрече.
– Почему ты давно ко мне не заглядывала? – поинтересовался он. – Знаешь, вот столкнулся сейчас с тобой и понял вдруг, что давно не встречал тебя возле своей печки.
«Сейчас! Сейчас понял! – ожгла её сознание неприятная, невыносимо обидная мысль. – А раньше не замечал. Только сейчас осознал, что я перестала приходить туда».
Взгляд её стал ледяным, как узор на стекле, на которое он был устремлён.
– Нет у меня времени визиты наносить, – без лишней любезности отозвалась Мишель, продолжая смотреть в сторону.
Аспин удивился и растерянно вскинул брови.
– Времени нет? – переспросил он. – Раньше времени хватало... а сейчас – нет?
– А сейчас – нет, – эхом подхватила она.
Аспин помолчал, непонимающе хмурясь. Потом нерешительно промолвил:
– Мишель, может, я чем-то обидел тебя? Я сейчас пытался припомнить... что же произошло, что могло случиться... и ничего такого не вспомнил. Может, вышло какое недоразумение?.. Ты ведёшь себя так, словно и вправду обижена на меня... Если ты и впрямь обижена, скажи, в чём дело?
Мишель впервые за всё время разговора посмотрела ему в глаза.
«Если ты сам не догадываешься, чем именно ты меня обидел, – мысленно усмехнулась она, – то вряд ли стоит тыкать тебя носом в твой собственный поступок, который ты не счёл для меня обидным. Продолжай и дальше считать, что всё нормально... Продолжай и дальше считать, что вот у меня блажь такая была – отираться возле твоих слюнявых питомцев и возиться с ними. А сейчас у меня эта блажь прошла, растаяла, как утренний туман, и нет её больше. Нет смысла объяснять... ведь ты и не подозреваешь, что должен был сделать выбор между ними и мной. И что ты свой выбор сделал. Недаром после того, как эти четверо погостили у тебя, и у тебя появились эти знаки отличия – эти идиотские колечки... Приняли тебя в свою хунту? Вот и радуйся! А спроси я сейчас, что это значит, вряд ли я удостоюсь внятного ответа, вряд ли ты поделишься со мной секретами, ведь они, эти секреты, у вас теперь общие. У тебя и у них теперь всё общее... Это со мной у тебя общего не осталось ничего. Мне не нужны друзья, которые друзья всем вокруг. Мои друзья должны быть только моими, и ничьими больше... а если таковых нет – то и никаких не надо! Но уж если не друг... если не друг, то враг. И ничего с этим не поделаешь!»
– Знаешь, Аспин, – медленно заговорила Мишель, скривив губы в усмешке и привычно сузив глаза – она всегда щурилась, когда готовилась сказать что-нибудь особенно злое и неприятное. – Хороший ты, конечно, человек... и всё такое... но уж больно наивный. Тебе кто угодно сможет голову задурить... Да и о чём все твои разговоры? О твоих малышах? Скучно мне с тобой, надоело сопли вытирать твоим подопечным и слушать твои сюсюканья над ними... Вот и не прихожу больше. Ты уж не серчай... сказала, как есть. Скучно мне у тебя, Аспин Ламм.
Аспин ошеломлённо молчал, не зная, что ответить на такое дерзкое замечание. Ему никогда бы и в голову не пришло, что однажды Мишель выскажет ему такое! Ему казалось, что ей нравится приходить к нему; ему казалось, она искренне видит в нём друга. Что изменилось? Что произошло, отчего она так резко переменила своё мнение о нём?
Аспин молчал. Он не двигался с места, словно его ноги приросли к полу. Продолжая сжимать в руках стопку книг, он напряжённо придумывал, что сказать, и ничто не приходило ему в голову.
Окинув его снисходительным взглядом, Мишель задержала этот взгляд на книгах и презрительно сморщила свой хорошенький носик.
– Книги... – протянула она. – Всегда, всю свою жизнь я больше всего на свете ненавидела книги. И не важно, что я учусь на отлично... это вовсе не означает, что мне нравится учиться. Я ненавижу книги. И всё, что с ними связано. И всех, кто способен поглощать старые фолианты такими вот дозами... разве может быть интересно с такими людьми, ответь мне?..
– Ничего не понимаю... – наконец вымолвил Аспин, всматриваясь в её лицо.
– И не трудись, не поймёшь, – криво улыбнулась Мишель. – Ты уж извини... но я больше не стану к тебе заходить. Боюсь, скука меня там живьём сожрёт.
Ещё раз улыбнувшись жёстко и холодно, вернее, всего лишь оскалив зубы в нехорошей улыбке, она пренебрежительно дёрнула плечиком, поправила сползшую с плеча длинную тёплую шаль с роскошной бахромой, больно хлестанув его этой бахромой по рукам, и пошла своей дорогой, оставив своего собеседника стоять посреди холодного коридора и потрясённо смотреть ей вслед.
«Вот так! – с тайным ликованием восклицала она про себя. – Вот так! Только так! Пусть не думает, что Мишель Иллерен можно безнаказанно обижать... Пусть не думает, что я и впрямь обиделась... пусть и не подозревает, насколько он ранил меня своим предательством... которое он и предательством-то не считает! Он и не догадывается, что должен был выбирать – или я, или они. И всё же выбрал. Их. А мне не нужно, чтобы он был и с ними, и со мной. Или со мной – или с ними. Он их не оставит. Они хорошо его захомутали... Что ж! Я не заплачу! Заплачут они! Все вместе! И он заплачет вместе с ними! Браво, Мишель! Браво! Как ловко ты его отбрила! Как хорошо ошарашила... он даже дара речи лишился! Ещё бы! Услышать такое! С ним – скучно! Конечно, ему и в голову никогда не приходило, что с ним кому-то может быть скучно! Вот теперь пусть думает! Пусть считает, что мне и впрямь с ним скучно, и оттого я перестала приходить. Пусть и не подозревает, насколько сильно задело меня его предательство... Но я этого так не оставлю. Нет! Ни в коем случае! Я не успокоюсь, пока не переломаю их всех до единого. И Аспина – в первую очередь. Переломаю, как соломину... как ивовый прут... и выброшу вон. И они его тоже лишатся... раз я лишилась его. Не достался мне – никому не достанется».
Стукнув кулаком о кулак, Мишель до крови закусила губу.
Отчего-то ей очень хотелось заплакать.

Неделю спустя после Нового года ёлку в приюте выбросили, новогодние украшения сложили в картонные коробки и убрали на чердак до следующего года, огромный стол под ёлкой ещё в первых числах января растащили на привычные маленькие столики и отнесли их обратно в столовую, и всё вернулось на круги своя.
В школе возобновились занятия, вынужденно прервавшиеся на долгие три недели, когда обескровленный приют судорожно пытался в спешном порядке решить насущные проблемы. Вернулась госпожа Полетт, сместив Аспина, заменявшего её, и ему снова пришлось довольствоваться только воспитательской деятельностью. Обязанности руководителя школьным театром тоже перешли к ней, и репетиции новой постановки возобновились уже под руководством госпожи Полетт. После уроков ребята частенько собирались вместе в помещении, отведённом для малышей, и часами просиживали с Аспином, который искренне радовался их визитам. Мишель больше не появлялась возле Аспина, решив, что никакого толку от него не было, нет и не будет.
Однако она старательно выслеживала Илинду и её подруг, и стоило им вечером отлучиться из комнаты – она прекрасно знала, что искать их следует в комнате Аспина Ламма. Их и Макси. И, выждав минут десять, она отправлялась следом и подсматривала и подслушивала сквозь замочную скважину, надеясь однажды услышать или увидеть нечто такое, что послужит серьёзным основанием, чтобы раз и навсегда избавиться от Аспина и выкинуть его из Кентайского приюта за шкирку, как котёнка. Он был нужен тем четверым, так же как те четверо были нужны ему – следовательно, их следовало развести в стороны. И не важно, что за этим последует.
Она прекрасно изучила расписание дежурств, и могла, проснувшись среди ночи, назвать дни, когда должен был дежурить Аспин Ламм. В эти дни она старалась не спускать глаз со своих соседок. В остальные дни она давала себе отдохнуть, не слишком надзирая за ними. Даже если их не было в комнате, она знала, что те скорее всего в холле, сидят на холодном подоконнике вместе с Макси. В холле у неё не было возможности подслушать, о чём они говорят, потому что там негде было спрятаться, а они не имели привычки разговаривать громко. И потому она предоставляла им возможность болтать о чём вздумается, зная, что рано или поздно она своего добьётся. Для неё представлял интерес только Аспин Ламм и его разговоры с ними, всё остальное не имело для неё особого значения.
Конечно, будь сейчас лето, она не делала бы для себя выходных и неусыпно наблюдала бы за ними каждый день, независимо от того, в приюте Аспин или нет. Летом Илинда со своей компанией чуть ли ни каждый день сбегали в степь, и нужно было всего лишь дождаться, когда они снова сбегут, чтобы отправиться к мачехе Анне и донести ей об очередном нарушении, за которое с них взыскивалось по всей строгости; мелочь, конечно... а приятно. Чтобы не расслаблялись. Чтоб не забывали, что над ними есть она, Мишель Иллерен.
Но сейчас зима, степи засыпаны снегами, на улице морозы и вьюги – и бежать им попросту некуда и незачем. И следить за ними, стараясь подметить какие-либо нарушения с их стороны, смысла не было никакого.

Снова к вечеру началась метель. Ветер крепчал. Быстро темнело. Стёкла в старых рамах привычно дребезжали и постукивали, падал и вился мелкий сухой белый снег, ветер тоскливо завывал в голых тополях, чернеющими силуэтами возвышавшихся на фоне пасмурного неба, над старой чугунной оградой. Илинда сидела на своей кровати, положив книгу на подоконник и отодвинув в сторону красную штору. Свет не зажигали. Можно было бы сесть за письменный стол, было бы удобнее, но там уже расположилась Юли и зубрила уроки, бубня под нос вполголоса, то закрывая учебник и придерживая пальцем нужную страницу, то тайком от самой себя приоткрывая его и подсматривая. Было холодно, и пальцы едва гнулись.
Было холодно. Но и вполовину не так, как всего месяц назад.
Мишель в комнате не было.
Айлена обвела подруг сияющим взглядом и объявила:
– Завтра у меня будут занятия с моими первыми ученицами!
– Что? – не поняла Илинда. Кристина тоже с недоумением взглянула на свою соседку. Та счастливо рассмеялась и подтвердила:
– Да, да! Однажды Аспин спросил меня... отчего бы мне не учить младших девочек танцам, раз я всё равно каждый вечер тренируюсь. Я подумала... и решила, что он прав, и что это замечательная идея! И для меня – хорошая разминка, и не так скучно будет, и девчонки при деле окажутся! Вчера я попросила Аспина набрать мне младшеньких, кто ещё в школу не ходит... и час назад он предоставил мне список. Желающих оказалось больше чем достаточно! Я просто счастлива!
– Здорово! – восхитилась Кристина. – А почему нам ничего не сказала?
– Понимаешь... я сначала хотела убедиться, что идея действительно жизнеспособна, а уж только потом похвастаться.
Илинда тоже похвалила подругу и порадовалась за неё.
– А можно мы придём посмотреть? – вызвалась неугомонная Кристи.
– Ну, неужели я скажу «нет»? – рассмеялась Айлена. – Неужели я смогу вам отказать? Конечно, конечно, можно!
– Слушай... – вдруг посерьёзнев, спросила Илинда и невольно понизила голос. – А с Веронцо ты поговорила? Вдруг она не разрешит?
– Я спрашивала об этом Аспина, но он сказал, что такими делами у нас ведает вовсе не она, а Полетт. Он сам с ней переговорил, и та нашла идею перспективной, одобрила. Так что здесь никаких проблем не предвидится, здесь всё будет в порядке. Ой, я так рада! Я так волнуюсь... Скорее бы наступило завтра! Мне не терпится приступить к занятиям...
– Кстати, – вдруг подумала вслух Илинда, взглянув на подруг. – А что, если мне попросить Полетт... чтобы и в нашу труппу добавили малышей? Им же тоже будет интересно... Наверняка найдутся желающие! Надо поговорить с ней!
– А что? И поговори! – поддержали её девочки. – Странно, почему это не пришло в голову ей самой! Наверняка и для детишек можно придумать роли... им будет очень даже интересно! К тому же, они могли бы ставить небольшие сценки на праздники – например, на Рождество и Новый год. А можно сколотить из них отдельную труппу – для самых маленьких!
– Я завтра же поговорю с Полетт, – решила Илинда. За разговором она совершенно забыла, что совсем недавно читала интересную книгу, которая теперь сиротливо лежала перед нею на подоконнике, раскрытая на той же странице; тысячи блестящих картин стремительно мелькали перед её внутренним взором, одна другой краше, и у неё даже дыхание перехватило, когда она спросила себя: почему ни одна из этих идей не посетила их раньше? Ведь детишки – такие же люди, как они сами,только совсем ещё маленькие, и у них у каждого свои интересы, свои таланты и стремления, но у них нет ни малейшей возможности самовыражения, и их таланты никого не интересуют и остаются незамеченными... А таланты нужно развивать и поддерживать. Неплохо было бы организовать в приюте несколько групп по интересам: для юных художников, музыкантов, поэтов. Она припомнила, что многие довольно хорошо рисуют, или читают, она увидела перед собой Степана, который частенько говорит в рифму, старательно выбирая именно то слово, какое подошло бы по звучанию больше всего; со смыслом он, конечно, ещё не стремится познакомиться... но рифму сложит запросто, и это при том, что он ещё ни читать, ни писать не умеет.
Да, завтра нужно непременно поговорить с Полетт. А руководить группами могли бы ребята из старших классов. Вот как Айлена. И им интересно, и малышам. И все при деле. И польза ощутимая. С какой стороны ни взгляни – везде только плюсы. Наверняка, Полетт впечатлится.
– А Илинду поставим руководить младшей группой, – воскликнула Айлена, но та лишь испуганно замахала руками.
– Нет! Нет! Я не смогу! У меня не получится! – говорила она. – Для того, чтобы руководить, нужны особые качества, которых у меня никогда не было и нет. Я не смогу! Я не сумею!
– Какие ж такие качества тебе нужны? – насмешливо спросила Кристина.
– Понимаешь... нужно быть такой... такой... вот Мишель смогла бы. Я – нет.
– Это почему она смогла бы, а ты – нет?
– Потому что нужно быть... лидером, что ли. У меня ничего такого нет и не было никогда. А она – запросто. Она в детстве командовала целой ватагой мальчишек, когда они играли в разбойников, и умела организовать всё в наилучшем виде. И мальчишки относились к ней с уважением! К ней прислушивались! Вот её и следует поставить руководителем. Я ничего этого не умею и не умела никогда. В моём характере этого попросту нет. И что со мной ни делай – не появится.
– Вряд ли Мишель согласится! – усмехнулась Кристина. – У неё попросту не хватит терпения!
– Да и одно то, что идея-то твоя... не вдохновит её, я думаю, – поддержала подругу Айлена.
– И всё же лучшей кандидатуры я не вижу, – Илинда пожала плечами и натянула на себя одеяло. От окна дуло.
– А ты, Кристи? – повернулась к ней Айлена, и засмеялась. – А ты какой группой собираешься руководить?
– Я? Дай подумать... – Кристина наморщила лоб и задумалась; затем вдруг хмыкнула. – Я думала-думала... и решила, что господь обделил меня талантами. Я ничего не умею. У меня нет особых увлечений... кроме одного.
– Какого же?
– Я очень люблю спать. Сны смотреть. Но такую команду мне вряд ли разрешат создать... – с сожалением добавила она под громкий хохот подруг. – Не над чем здесь смеяться! Меня вот уже и сейчас в сон клонит... обожаю рано ложиться спать. И терпеть не могу рано просыпаться!
– Но сейчас же только девять часов, – подначивала её Айлена.
– Вот с полчасика ещё посижу – и хватит с вас моего общества, – зевнула и потянулась Кристина, поудобнее подминая под себя подушку, заграбастав её обеими руками.
– Одна мечта у человека – хороший сон увидеть! – пробормотала Айлена.
– Зато мои мечты сбываются гораздо чаще, чем ваши! – снова зевнув, ответила Кристина. – Вот, например, Илинда. Сколько лет ты мечтала о главной роли? Сколько сил потратила, чтобы осуществить свою мечту? Вот то-то и оно. Или ты, Айлена. Твоя мечта какова и сколько ей лет? И ещё смеёшься надо мной. А у меня в неделю минимум три-четыре мечты исполняются, я – счастливый человек! Вот сегодня усну – и ещё одна сбудется...
– Логично! – тряхнула головой Илинда. – А мы и не подумали...
– Как всегда. Я не обижаюсь. Не все же такие сообразительные, как Кристина Бергер... А за окном, смотрите, так и кружит, так и рвёт... Скорее бы весна, что ли... Надоели холода, снег, метели... хочется солнышка... и неба синего... и травки зелёненькой под босыми ногами. – Она пошевелила ступнями, с досадой хлопнула рукой по валенкам, от которых ноги сильно уставали, и процедила: – У, надоели, проклятые...
– Кстати, ты на постели лежишь, – напомнила ей Айлена. – Валенки могла бы уже снять.
– А вот не могу, значит. Мне без них холодно. К тому же, я ноги с кровати свесила, а значит, можно и в валенках полежать. Вряд ли я ими простыню запачкаю.
– Ну, как знаешь. А то, не ровен час... дело-то наказуемое... так сказать, подсудное...
– Чего? – не поняла Кристина и уставилась на Айлену. Та молча повела глазами в сторону притихшей Юли, которая смотрела прямо перед собой и старательно грела уши чужими разговорами. Кристи проследила её взгляд и, вздрогнув, присвистнула.
– Тьфу ты... – пробормотала она. – Экая досада! Так тихо сидит, что я совершенно о ней забыла... Да ещё сумерки... Вот чёрт! Совсем из головы вылетело, что мы теперь снова вместе...
Она торопливо скинула с ног валенки и накрыла ноги одеялом.
– Ну вас! Спать буду, – отвернувшись к стене, пробормотала она. – А то с вами и впрямь неизвестно до чего доболтаться можно. Добрых снов!
– И тебе того же!
На следующий день Илинда исполнила своё намерение и отправилась к госпоже Полетт с разговором. Та выслушала её с большим вниманием. Идея ей весьма понравилась, и она обещала подумать, как лучше всё организовать.
– Мне кажется, кое-что из этого должно получиться, – задумчиво проговорила она, размышляя над словами своей воспитанницы. – Ведь идея-то чудесная... И детки заняты будут... и увлечения у них серьёзные появятся... Над твоим предложением определённо стоит задуматься! А пока – репетировать! У нас спектакль на носу!
Репетиции пришлось начинать заново, прежние, которые проводил Аспин Ламм, госпожа Полетт не приняла в расчёт (вернувшись на своё законное место, она всё перекроила на свой вкус, и многое в предстоящем спектакле – тоже), и возобновились они только недели через две после Нового года. В связи с нескончаемыми простудами, витавшими в приюте (то один участник спектакля заболевал, то другой), репетиции приходилось откладывать, как и сам спектакль. А кроме того, госпожа Полетт, хитро улыбаясь, поговаривала, что намерена устроить им сногсшибательный сюрприз, о котором пока предпочитала молчать. И именно из-за готовящегося сюрприза она не могла определиться с окончательной датой, на которую должна была назначить спектакль.
– Просто нужно немного подождать со спектаклем. Пока продолжим репетиции... и будем стараться играть как можно лучше. Поверьте, будущее многих из вас напрямую зависит от успешности нашего выступления. Сейчас не могу назвать вам точную дату выступления. Это нужно будет согласовать кое с кем... и на это понадобится время.
Илинда не слишком заморачивалась над её странными словами, которые не давали покоя всем остальным участникам постановки. Им не терпелось узнать, что задумала госпожа Полетт, но та упорно отмалчивалась, хитро улыбалась в ответ на все расспросы и прикладывала пальчик к губам, призывая к молчанию. Илинде было безразлично, что она подразумевает. Она вообще потеряла особый интерес к сцене с того самого дня, когда на конкурсе было названо её имя – имя победительницы. Она не хотела торжествовать за счёт Мишель. Ей было тяжко оттого, что её победа далась ей посредством поражения Мишель, и это обстоятельство лишило её интереса к выступлениям. Ей хотелось встать рядом с Мишель... но никак не сместить её, столкнуть и самой занять её место. Она много раз порывалась отказаться от роли... и только сознание того, что она подведёт в первую очередь госпожу Полетт, которая весьма на неё рассчитывает, удерживало её от решающего шага.
«И всё же... всё же, это будет моим последним выступлением, – твёрдо решила она. – Если Мишель не вернётся в школьный театр, я тоже уйду. Я не хочу быть причиной её изгнания. Нам обеим хватило бы места на сцене... но если она не хочет стоять на одной сцене со мной и предпочитает уйти, то и я уйду. Такой ценой я успех покупать не собираюсь».
И она как великую повинность воспринимала репетиции, и ждала, как избавления, спектакля. Ей не терпелось поскорее отыграть спектакль, чтобы перевернуть эту страницу своей жизни и никогда больше к ней не возвращаться.
Своими намерениями она не делилась ни с кем. Она ни словом не обмолвилась своим друзьям о том, что намерена сделать. Она прекрасно понимала, какой грандиозный скандал закатят ей они, стоит им только узнать... Она предпочитала молчать, сколько было возможно, оттягивая неизбежный скандал с друзьями.
Они никогда её не поймут. Они её не одобрят.

Первую неделю у Айлены было всего пять учениц. Но весть о том, что можно заниматься танцами и научиться танцевать «по-настоящему, по-всамделишному», вмиг облетела школьниц, и не прошло и пары дней, как Айлену стали одолевать девочки первого и второго классов, которые уговаривали её записать и их в свою группу. Айлена поначалу растерялась от такого наплыва потенциальных учениц, потом развеселилась и, дерзко тряхнув головой, заявила:
– Что ж, и попробуем!
Она страшно гордилась, что неожиданная идея, которую подкинул ей Аспин, имела такой грандиозный успех. Ей нравилось торопиться вечером на занятия со своими маленькими ученицами, и она частенько приглашала Илинду и Кристину присутствовать на её уроках. Те с удовольствием соглашались и, если не были заняты другими делами, сопровождали её в спортзал. За две недели, прошедшие с начала занятий, Айлена уже успела выделить нескольких девочек, которые, по её мнению, могут добиться неплохих успехов, если у них достанет терпения и настойчивости заниматься дальше. Три раза в неделю она проводила свои занятия. Теперь у неё было двадцать четыре ученицы.
Однажды, возвращаясь в свою комнату после того, как проводила из спортзала последнюю ученицу, в целости и сохранности доставив её в комнату для малышей, Айлена мечтательно проговорила, обращаясь к сопровождавшей её Кристине (Илинды с ними не было, потому что она была на репетиции), что через полтора года, закончив образование, она непременно откроет свою школу танцев.
– Я уеду в Оинбург, вернусь в свой родной город, – торопливо говорила она, и глаза её взволнованно сияли. – Я так соскучилась по Оинбургу! Здесь неплохо... даже очень неплохо... но там – лучше!
– Но вы же продали городскую квартиру, – напомнила ей не лишённая здравого смысла Кристина. – Где же ты будешь жить?
Айлена только отмахнулась, не желая ломать голову над такими глупыми вопросами.
– А как живут люди, у которых нет своего жилья? – спросила она, и сама же ответила на свой вопрос: – Они снимают квартиру.
– Но это же, наверное, дорогое удовольствие...
– Ничего! В городе намного легче обстоят дела с работой. Я создам собственную школу, наберу учениц... подумай, какие перспективы открываются, стоит только немного пораскинуть умом! Я смогу сама зарабатывать деньги! Пусть сначала их будет не так уж и много... но я смогу зарабатывать тем занятием, которое мне на самом деле нравится! Сегодняшние уроки с девочками – это громаднейший опыт! У нас уже сейчас неплохо получается... А если продолжать? И не жалеть усилий? Подумать только, каких вершин мы можем с ними достичь! Сколько людей гнут спину на постылой работе, не имея возможности заниматься любимым делом, потому что оно не приносит им прибыли... А я смогу делать то, что мне нравится, и неплохие деньги при этом зарабатывать! Мы можем уехать в город все вместе!
Кристина неопределённо пожала плечами и нерешительно проговорила:
– А я вот... я понятия не имею, чем буду себе на жизнь зарабатывать.
Айлена даже остановилась от неожиданности прозвучавшего откровения. Она принялась расспрашивать подругу, что ей нравится, что не нравится, а чего она терпеть не может, но не смогла получить определённых ответов. Кристи и вправду никогда не задумывалась о своём будущем – где она станет работать после окончания школы, где она станет жить... Она знала только одно: где бы они ни жила, жить она будет вместе с Илиндой и Макси, и где бы она ни работала, работа должна приносить ей хороший доход. Больше она не задумывалась ни о чём.
– Ну... ты могла бы выучиться... да хоть кондитером там, поваром стать... – сосредоточенно нахмурившись, смотрела на неё Айлена, стараясь придумать что-нибудь более-менее подходящее, но услышав её предложение, Кристина возмутилась до глубины души.
– Ещё учиться?! После того, как школу закончу – снова учиться?.. – громко воскликнула она, топнув с досады ногой. – Ну уж дудки! Во-первых, у меня возможности нет учиться дальше, мне не на кого рассчитывать, мне нужно будет думать о решении досадной проблемы: где взять деньги на житьё... А во-вторых, одна мысль, что после окончания школы снова поступить учиться... ну нет! Это не по мне! Это не пройдёт!
Айлена растерянно смотрела на неё в сгущающихся сумерках и не знала, что сказать.
– А почему бы нам всем вместе не поехать в Оинбург, когда мы уйдём из приюта? – спросила вдруг она. – Ты, я, Илинда и Макси. Можно было бы вместе квартиру снять. Гораздо дешевле обошлось бы. И работу в городе можно найти любую, какую только вздумается. И будем по-прежнему все вместе. Вот только Аспин... он, кажется, не намерен в ближайшем будущем покидать своих маленьких воспитанников... но время покажет, время покажет! Как я уже говорила, многое может случиться за два года! А потому оставим пока Аспина в покое. А вот Макси и Илинда... с ними не мешало бы обсудить подробности!
Кристина пожала плечами.
– Вообще-то мы ещё не говорили на эту тему... но у нас давным-давно решено, что жить мы будем вместе, что после окончания школы мы не расстанемся. А где станем жить – здесь, в Кентау, или в каком другом городке – мы ещё не решили. Можно, в принципе, и в Оинбурге... если остальные не будут против.
– Ой, как было бы замечательно! Подумай только... Я открыла бы собственную школу танцев, Макси стал бы фотографом. Что ему помешает открыть свою мастерскую? С его несомненным талантом он имел бы огромный успех! Илинда... что ж, театров в столице хоть пруд пруди, и она могла бы попробовать пробиться на сцену... Ты тоже подыскала бы себе что-нибудь подходящее! Надо поговорить с ними, как считаешь?
– Я вижу только одну проблему, – подумав, заявила Кристина.
– Какую же? – поинтересовалась Айлена; её серые глаза всё ещё взбудораженно сверкали в холодной полутьме коридора, по разгорячённому лицу скользила счастливая улыбка.
– Илинда. Вся проблема заключается в том, что она не сможет долго жить в большом городе. Она здесь-то зимой с огромным трудом может дождаться, когда снег сойдёт... Ей степи нужны, ей волю подавай... А там, в смешении асфальта и бетона, стекла и...
– Неправда! Живут же люди в больших городах! И очень даже неплохо живут! И она сможет! Вот увидишь! Особенно, если получится в какой-нибудь театр пристроиться, это же для неё имеет огромное значение! Кристина, нужно обязательно сманить её в Оинбург! Я хочу, чтобы мы уехали отсюда все вместе... я не смогу жить там одна, без вас! Я не хочу расставаться с вами! Пойми! Ты обещаешь поддержать меня? Вместе мы сумеем убедить Илинду, что наше будущее – в Оинбурге!
Кристина колебалась не долго. Ей показалось весьма заманчивым предложение, высказанное предприимчивой Айленой. К тому же, возможность пожить в большом городе, о котором она и понятия не имеет, влекла её неодолимо.
– Я, конечно, поддержу твоё предложение, – раздумчиво сказала она. – Думаю, и Макси возражать не станет. Вместе мы должны уговорить Илинду. А если и не получится уговорить её сразу... что ж, расстраиваться не стоит, ведь у нас почти два года впереди. Многое может перемениться за это время! Даже если сейчас она скажет категоричное «нет», завтра она может передумать. К тому же, если мы и уедем попытать счастья в столице, это ведь не приговор, и всегда можно будет сменить место жительства, если огромный город нам придётся не по душе. Так ведь?
– Конечно. Но что-то подсказывает мне, что вам там очень даже понравится! А что, когда у Илинды заканчивается репетиция?
– Да уже закончилась, должно быть, – стала припоминать Кристина.
– В таком случае она, скорее всего, уже в комнате. Пойдём, пойдём туда, пойдём спросим!
Айлена не могла удержать себя на месте. Ей вдруг отчаянно захотелось выложить свою мысль Илинде и получить её немедленное одобрение и согласие. Она не сомневалась, что подруга оценит по достоинству её предложение, что у неё хватит ума не отказываться от широких перспектив и безграничных возможностей, которые предоставит им столичный город. У каждого из них найдутся реальные интересы в его лабиринтах – и реальные шансы воплотить эти интересы в жизнь. Не годится этими шансами пренебрегать!
– Что, не терпится спросить, согласится ли она уехать из Кентау, когда предоставится возможность?
– Не терпится!
– А давай по переходу наперегонки?
– Давай!
Громко хохоча, изо всех сил стараясь обогнать друг друга, толкаясь и отпихивая друг друга локтями, Айлена и Кристина пробежали из конца в конец по тёплому переходу и едва не сбили с ног старуху Марион, которая вышла из своей комнаты внизу, направляясь в переход. Нянька обругала их на чём свет стоит, пригрозила донести мадам Веронцо об их поведении, и пошла своей дорогой, злобно ворча себе под нос и раздувая красные щёки. Ничуть не испугавшись её угрозы, девочки со смехом взбежали по лестнице наверх, выскочили в тёмный коридор верхнего этажа и ввалились в свою комнату, где приветливо горел свет.
Илинда, сидевшая на полу возле тумбочки, раскладывала по местам свои безделушки. Обернувшись на стук хлопнувшей двери, она с недоумением воззрилась на Кристи и Айлену, которые вломились в спальню, чуть не вышибив дверь.
– Что это с вами? – осведомилась она, неторопливо листая плотные белые страницы альбома для фотографий, который когда-то подарил ей Макси.
Переглянувшись, девочки снова неудержимо захохотали; наконец, Кристина отёрла глаза, вздохнула поглубже и с трудом провозгласила:
– Мы сейчас чуть не сшибли с ног эту пьянчугу!
– Должно быть, отправилась к Беладонии кабинет взламывать, пока там никого нет! – прыснула Айлена, уткнувшись лицом в подушку. – Спиртика пузырёчек стащит – и ей сразу захорошеет!
– Она грозила нажаловаться на нас, что мы бегом бежали! – сорвавшись на визг, снова засмеялась Кристина.
– А мы не бежали, мы соревновались, кто быстрее добежит!
Кристина почти визжала от смеха, у Айлены по щекам катились слёзы, которые она даже не пыталась вытирать, потому что попросту не замечала их.
Илинда покрутила пальцем у виска, сочувственно посмотрев на одну, затем на другую.
– Что ж, бывает... хорошо, что не так уж часто... – и вернулась к своему занятию.
Когда девочки немного поутихли, когда они немного успокоились, Айлена вспомнила, почему они, собственно, бежали в свою комнату. Они ведь хотели задать Илинде очень серьёзный вопрос, ответ на который был очень важен для них. Вспомнила об этом и Кристина.
– Илли, а ну-ка брось свои дела, – заявила она, подступив к подруге и торопливо отнимая у неё из рук альбом, откладывая его далеко в сторону. – У нас к тебе серьёзнейший разговор. Мы убедительно просим тебя отложить все дела и выслушать нас со всем возможным вниманием, на которое ты только способна.
Илинда вопросительно смотрела то на одну, то на другую. Кристина стояла перед ней, скрестив руки на груди; Айлена уселась в углу своей кровати, поджав под себя ноги, сложив обе руки на спинку кровати и положив на них голову, и тоже не сводила с Илинды насторожившегося вмиг взгляда.
– И о чём ваш разговор? – покосившись на кучу вываленных из тумбочки вещей, спросила Илинда; ей явно не терпелось закончить уборку в своих ящиках.
– Мы с Айленой обсуждали наше будущее! – важно ответила ей Кристина. – И желаем тебя спросить: что ты скажешь, если по окончании школы мы все вместе уедем в Оинбург, снимем общую квартирку и будем жить вчетвером, как и мечтали когда-то? Или ты предпочла бы остаться в Кентау? Чтобы и мы остались вместе с тобой?
Илинда долго молчала, не сразу осознав сути заданного вопроса. Остановившимся взглядом смотрела она куда-то в угол, чувствуя, как неровно и сильно забилось сердце при упоминании названия, которое долгих семь лет не давало ей покоя. Оинбург! Именно туда уехал Дмитрий Ламский. Именно там и следовало искать его. И вот Кристина и Айлена предлагают ей отправиться в этот самый город и поселиться там. В недалёком будущем. Что может быть лучше?! А вдруг это и впрямь судьба? А вдруг ей удастся отыскать следы Ламского, если она отправится в Оинбург?
Как сквозь сон услышала она голос Кристины, обращавшейся к Айлене; она говорила:
– Ну, что я тебе сказала? Не согласится... нипочём не согласится!
И тут до неё донёсся чей-то незнакомый голос, и она не сразу сообразила, что голос этот принадлежит ей самой.
– Я согласна!
И осознав, что эти простые слова произнесла именно она сама, она встала во весь рост, обвела взглядом своих подруг и повторила, сияя счастливой и взволнованной улыбкой:
– Я поеду с вами! Во что бы то ни стало! В Оинбург!
Кристина и Айлена переглянулись, не веря такой лёгкой победе. Айлена стремительно перескочила через спинку кровати, едва не разбив себе голову о стену, и бросилась обнимать Илинду.
– А Кристи говорила, что тебя невозможно убедить! – воскликнула она, закружив Илинду по комнате с такой радостью, словно отъезд в город должен был состояться через несколько часов, а не через несколько лет.
Илинда рассмеялась и весело тряхнула головой.
– В Оинбург я поеду непременно! – отдышавшись, проговорила она, совершенно забыв о том, что возле её тумбочки вывалена целая куча всякой всячины, которую она хотела разложить по местам всего лишь десять минут назад. Теперь в её голове набатом звучало всего одно слово: «Оинбург!»
Вполне возможно, что не будь в её жизни Дмитрия Ламского, который уехал в этот таинственный Оинбург и канул, она бы тысячу раз задумалась, прежде чем покинуть Кентау, и неизвестно ещё, решилась бы она на столь опрометчивый поступок или нет... но думать об этом ей не приходилось. Перед ней даже выбор такой не стоял. Она всегда знала, что её дорога ведёт в Оинбург. И какое счастье, что все остальные тоже почли бы большой удачей обосноваться в столице! Ведь это значит, что им не придётся разлучаться, что они по-прежнему останутся вместе, вместе навсегда!

Аспин искренне жалел о постигшей его неудаче. Его возмущало и расстраивало то досадное обстоятельство, что ему не удалось уговорить Веронцо оставить ребят у него. Ведь как было бы хорошо, живи они вместе. Макси и девочки могли бы ходить в школу, как все дети, и возвращаться после занятий в дом, который был бы им таким же родным домом, как многие другие дома для многих других детей.
Не допустила. Не смогла поступиться правилами, нарушать которые дозволялось только ей – и никому больше.
Позже Аспин вынужден был отчитаться перед ней за своевольный поступок, когда, воспользовавшись её отсутствием, увёл трёх воспитанников в свой дом, не имея на то никакого разрешения. Досталось ему и за топливо. Ему пришлось в деталях рассказывать, сколько дров они заготовили, а помимо всего прочего, он должен был письменно объяснить, на каком основании он самовольно взялся за дело, к которому не должен был иметь никакого касательства. Каждый хороший поступок, который он совершил за прошедшие полтора месяца, каждый поступок, которым он гордился, был вывернут наизнанку и вменён ему в вину.
Его идея насчёт огорода, который можно было бы разбить за садом, вообще словно бы прошла мимо её ушей, вызвав лишь кривую усмешку на лице; она не сочла нужным даже слова сказать по этому поводу, не выказав ни одобрения, ни осуждения и полностью проигнорировав его предложение.
Мадчеха Анна не сразу вызвала его «на ковёр».
После возвращения в приют трёх гостивших у него воспитанников прошло около месяца, прежде чем у Веронцо возникла потребность увидеть Аспина Ламма и потребовать у него объяснений по каждому пункту обвинения, составленного лично ею. Закончилась эта встреча строгим приговором:
– Малейшее своеволие с вашей стороны в будущем чревато для вас немедленным увольнением. Можете идти.
И он ушёл.
После визита к ней Аспин вернулся в комнату, где ждали его Макси и девочки, за время его отсутствия развлекавшие ребятишек, чем могли. Лицо его пылало, глаза гневно сверкали, когда он переступил порог и захлопнул за собой дверь, едва удержавшись, чтобы не хлопнуть ею со всей силой. Макси поднялся ему навстречу.
– Ну что?
– Убила. Наповал! – мрачно сплюнул Аспин, и не сдержался, воскликнул: – До чего самоуверенная... до чего непробиваемая! Она от души считает себя единственным разумным существом во всей вселенной! А все остальные – так, пыль на её башмаках... Видит бог, я начинаю её ненавидеть!
– Не стоит, Аспин, – возразила Илинда, отложив книжку, в которой показывала картинки собравшимся возле неё озорникам. – Не стоит она даже ненависти. Ненавидеть можно только равного тебе человека. Но никак не того, кто неизмеримо ниже тебя душой и сердцем. Такого человека можно лишь пожалеть... и всё!
– Ты права... но как же сложно! Любое предложение она воспринимает как личное оскорбление! И ей всё равно, дельное это предложение или в нём нет и крупицы смысла! Она попросту захватила власть в свои руки и творит свою волю, и делает, что ей заблагорассудится! А то, что её действия – а ещё чаще бездействие – приводит к печальным результатам... это её не касается! Это так и должно быть! Это для неё не имеет никакого значения!
– Она всегда была такой, – вставил Макси. – И спорить с ней бесполезно. Можно только исподволь настоять на своём...
– И этого, кажется, тоже нельзя! Стань она хотя бы на четверть часа мужиком... я не любитель драк, но уж я научил бы её, как следует обращаться с окружающими! Пока я стоял перед ней, как солдат перед генералом, и отчитывался как за преступления за дела, которыми я гордился... я чувствовал себя так, словно я – коврик у порога по осени, когда все входящие старательно обтирают об тебя ноги и оставляют ошмётки грязи, уходя...
– Я же говорил, её надо сместить, – Макси хитро взглянул на Аспина. – Я бы очень хотел, чтобы вместо неё директором стал ты, Аспин!
– Нет, Макси, нет! Я не смогу! – отмахнулся он.
– А с чего ты взял, что не сможешь? – вдруг подала голос Илинда. – Я нисколько не сомневаюсь, что именно ты смог бы.
– Революцию, революцию! – захлопала в ладоши Кристи. – Давайте устроим ей революцию и свергнем её к чёртовой бабушке! Пусть убирается на все четыре стороны! А только представьте – вдруг получится! Вот было бы счастье! Вот была бы жизнь!
– Не получится, – упрямо возразил Аспин. – Я не собираюсь занимать место, которое мне не принадлежит! И давайте закроем тему. Иначе мы так неизвестно до чего договоримся.
...Час спустя, когда девочки вернулись в свою комнату, они увидели, что Мишель сидит за столом, водрузив на него настольное зеркало, перекинув на плечо гриву своих роскошных медных кудрей, и лениво расчёсывает их. Как всегда в последнее время, она находилась в отличнейшем расположении духа, и встретила вошедших хитрым взглядом из-под длинных ресниц.
– Илинда, милая, тебя искала мадам Веронцо, – ласково сказала она, снисходительно взглянув на соседку, которая едва успела шагнуть через порог.
Илинда почувствовала, как невидимый обруч вокруг неё, появившийся с возвращением Мишель, начал неумолимо сжиматься.
– Это ещё зачем? – стараясь сохранять самообладание, спросила она.
– Понятия не имею. Она сказала, что очень хочет видеть тебя. Ты бы сходила к ней.
– Не пойду. Она уже домой ушла, должно быть.
– О нет! Она сказала, что не уйдёт, пока не поговорит с тобой. Она велела передать тебе, что она у себя. Ждёт. Тебя. Сходи.
Илинда растерянно застыла возле двери, не зная, на что решиться. Идти куда-то, а уж тем более в директорский кабинет, у неё не было никакого желания. Тем более, если сама искала. Если ждёт и не уходит домой. Значит, что-то действительно важное... что же? Нехорошее предчувствие не покидало её, ей вдруг показалось, что Мишель знает. Знает, в чём дело. Но не говорит. И навряд ли скажет.
Не идти? Тоже не выход. Мачеха Анна найдёт её где угодно. Да и с какой стати ей прятаться? Что такого преступного она совершила?
– Идём, – спокойно подошла к ней Кристи. Айлена торопливо распахнула дверь.
– И я с вами, – сказала она.
Мишель оглянулась, смерила всех троих оценивающим взглядом с головы до пят, и презрительно рассмеялась.
– Тайная хунта! – пробормотала она сквозь смех. – Вы ещё главаря своего прихватить не забудьте!
– Прихватим, – с вызовом обернулась к ней Кристи. – А ты и рада была бы его прихватить... да он скорее повесится! Да, он скорее повесится, чем допустит, чтобы ты его прихватила! Вот тебе!
Мишель хотела было вспылить, но сумела пересилить себя и прежним медовым голосом прокомментировала:
– Ох, и жалко мне вас, девчонки... Ступайте! Вас ждут!
...Возле кабинета Веронцо девочки невольно замедлили шаги. В тёмном коридоре тускло серели окна. Двери запертых пустых классов тонули в полумраке. Ни единого шороха не раздавалось вокруг. Школа была пуста и тиха.
– Быть может, Мишель наврала, и никто никого не вызывал? – шёпотом проговорила Айлена на ухо Илинде.
– Вряд ли, – так же шёпотом отозвалась Илинда. – Не в её стиле такими глупостями заниматься. Уж если она сказала что-то – то полностью отдаёт себе отчёт в сказанном. Веронцо здесь. И она в самом деле зачем-то меня ждёт. Вон, смотри, полоска света из-под её двери пробивается. Она там.
– Мы пойдём все вместе, – решительно проговорила Кристина, сжимая руку Илинды своей дрожащей холодной ладонью.
– Нет, вы подождите здесь, – возразила Илинда. – Она меня звала. Незачем ещё и ваши головы под удар подставлять. Может, обойдётся... Может, пронесёт... Вы ждите где-нибудь в сторонке.
Кристи и Айлена остались стоять возле двери кабинета, а Илинда, замерев на мгновение и торопливо перекрестившись, решительно толкнула дверь и шагнула через порог.
– Звали, мадам? – спросила она, стараясь придать своему голосу невозмутимость и твёрдость.
Веронцо сидела в кресле спиной к двери. Услышав вопрос, она помедлила немного и встала, развернувшись к Илинде лицом. Лицо это было непроницаемо, и напрасно вглядывалась в него вошедшая, стараясь в её чертах прочесть хоть что-то, дабы понять, что за причина заставила мадам дожидаться её в кабинете, когда её рабочий день давным-давно завершён.
– Явилась? – еле слышно спросила директриса, тяжело опираясь на высокую спинку кресла и налегая на него всей тяжестью, и смерила Илинду тяжёлым взглядом карих глаз, запрятанных за толстые стёкла очков. Её тёмные волосы, не тронутые сединой, было привычно стянуты в низкий узел на затылке; на ней был тот же коричневый пиджак с белой блузкой, застёгнутой доверху, и длинная юбка, которые она бессменно носила на работу вот уже несколько долгих лет. Ни одной новой морщинки не прорезало её властное лицо, лишь желтоватые губы сжались ещё больше и стали совсем не видны.
Она стояла и в упор смотрела на Илинду немигающим взором.
Илинда смотрела на неё не менее упёрто, не отводя глаз и не таясь.
В течение долгого времени длилось молчание, которого не замечала ни одна из них, старательно разглядывая друг друга.
Наконец мадам Веронцо отцепила дрожащие пальцы от спинки кресла, тяжело обошла его и села. Илинде сесть она не предложила.
– Итак, Илини... – устало произнесла она. – Я тебя слушаю.
– Я пришла, потому что мне сказали, что вы искали меня, – выговорила та. – Я не знаю, зачем. И что мне вам сказать – я тоже не знаю.
– На самом деле? Не знаешь?
– Нет.
– Не догадываешься?
– Не догадываюсь.
– Что ж... раз тебе нечего мне сказать... – со вздохом произнесла мачеха Анна. – То придётся мне вопросы тебе задавать. Наводящие. Может, поймёшь. Может, вспомнишь.
– Задавайте, – не дрогнув, заявила Илинда и, провоцируя мадам, невольно придала своему лицу то отрешённо-безразличное, бездушное выражение, которое всегда особенно злило и раздражало её.
Веронцо и сейчас вся передёрнулась и нетерпеливо стукнула ладонью о стол, намереваясь высказаться относительно её манер, но лишь скользнула по её лицу полным ненависти взглядом и процедила:
– Говори правду и избежишь наказания. Но остерегись солгать мне! Получишь вдвое больше!
Илинда молча смотрела на неё, не говоря ни слова.
– Что вы хотите знать? – равнодушно спросила она. – Спрашивайте. Смогу – отвечу.
– Что значит: «Смогу – отвечу»?! Как это ты не сможешь ответить, когда тебе задают вопрос?
– Задать можно любые вопросы; ответы можно получить лишь на некоторые из них.
– Смело говоришь, хвалю. Но я чую... откуда ветер дует. Чую... чьи идеи вы впитываете... чьи мысли в свои головы впихнуть пытаетесь... Рассказывай! Что там намерен устроить Аспин Ламм?
Вопрос заставил Илинду вздрогнуть и пригвоздил её к месту. Всё напускное равнодушие вмиг слетело с неё, и ледяная волна страха с ног до головы окатила её, повергнув в трепет. Аспин. Что она знает про Аспина? Неужто она и до него добралась?
– Что вы там говорили о перемене власти? – продолжала тем временем допрос директриса, сжимая кулаки в сильнейшем искушении пустить их в ход. – Кого ты хочешь видеть на моём месте? Что ты там ему сегодня говорила? Я ведь всё слышала! Я слышала, как ты и он обсуждали меня... как ты заявила, что он должен быть вместо меня! Я проходила мимо и услышала ваши голоса... Я остановилась послушать... и услышала всё – от первого и до последнего слова.
Как ни была ошеломлена Илинда этим откровением, в голове её ураганом пронеслась мысль: «Врёт! Нахально врёт! Несомненно, кто-то слышал наш разговор и сдал ей... но почему-то сказали, что мы с Аспином были вдвоём... почему-то умолчали про Макси, Айлену и Кристи, всю ответственность свалив на меня... Будь она там, она бы слышала нас всех. Она не стала бы таиться и поймала бы нас на месте. С поличным поймала бы! Врёт! Хочет поймать! Но раз она не слышала своими ушами... можно попробовать отбрыкаться. Буду всё отрицать, буду стоять на своём – и хоть трава не расти! И ничем она не докажет!»
И она, собрав всю волю в кулак, холодно произнесла:
– Ложь.
– Что – ложь? – опешила Веронцо.
– Всё – ложь. Каждое слово – ложь. Да, я была сегодня у Аспина, пока он ходил к вам, я сидела с малышами, пока его не было. Да, я провела с ними ещё часок, после того, как он вернулся. Вернулся он расстроенный, не скрою. Его сильно огорчила ваша реакция на его действия по заготовке топлива. Его сильно огорчило, что вы не приняли его идею с огородом. Я сказала, что вы ещё можете передумать. Он рассказал о вашем с ним разговоре... он был расстроен и огорчён, может, и сказал что-нибудь... неприятное! Но никак не то, что вы сейчас заявили! У него и мыслей подобных нет! А я... мне всё равно, кто занимает место директора, потому что через полтора года я закончу обучение и смогу уехать отсюда навсегда и забыть приют, как дурной сон... какое мне дело, кто станет здесь править? Если вы слышали всё, что было сказано, вы прекрасно знаете, что я не сказала вам сейчас ни слова неправды.
Илинда ощутила, как нервный озноб, охвативший было её, вдруг прошёл. Она почувствовала себя увереннее – оттого что на лице мачехи Анны проступила нерешительность, которую та постаралась скрыть. К тому же, Илинда не сомневалась, что их разговор подслушал кто-то другой, вовсе не Веронцо. Иначе она вызвала бы всех четверых... А значит, на кону было чьё-то показание – против её показания. Если сблефовать – можно выиграть и выйти сухой из воды, отмазав заодно и Аспина. Слава богу, остальным ничего не грозило, и хотя бы за них ей не приходилось беспокоиться.
– Мадам, вас там не было, – вдруг тихо, но уверенно произнесла Илинда. – Вас не было там. Вы не стали бы перевирать мои слова, вы правильно поняли бы услышанное. Вас не было там! К чему вы настаиваете на обратном?
Мачеха Анна молчала, не сводя с неё напряжённого взгляда. Она отчаянно пыталась разобраться, говорит Илинда правду или притворяется... Притворства она не заметила, и это раздражало её, ей хотелось, чтобы вина её была доказана, ей хотелось немедленно произвести расправу над заговорщиками...
Но если ей на самом деле сказали неправду, чтобы намеренно ввести в заблуждение...
– Кто-то желает зла и мне, и Аспину. Только всего, – добавила Илинда, раздумчиво глядя на мачеху Анну. По её лицу она видела, что доносчиком вряд ли была Мишель – ей бы Веронцо поверила безоговорочно и никакого дознания не стала бы производить. Но если не Мишель, тогда кто же? Илинда чувствовала, что злой умысел исходил именно от неё. И даже то, что умолчали о Макси, оставив его в стороне, выдавало её. Скорее всего, она шпионила за ними и подслушала их неосторожный разговор сама, а донести послала кого-то другого. Юли. Или Панчо. Скорее всего, так и было.
«Ну и просчиталась, – мрачно подумала Илинда, мысленно обращаясь к своей бывшей подруге. – Тебе поверили бы слепо, и нас уже давно осудили бы и вздёрнули... и стёрли бы с лица земли... а вот теперь она вынуждена сопоставлять и сравнивать... она сомневается... и чаша весов начинает клониться в мою сторону... И клянусь, я всей тяжестью на эту чашу навалюсь... но заставлю их перевесить в мою пользу!»
– Повтори-ка ещё раз... – неуверенно проговорила Веронцо, нервно снимая очки и протирая стёкла носовым платком. – Я что-то запуталась...
– Но согласитесь, ведь вас там не было, мадам?
Она не отвечала, и не смотрела ей в глаза. Из чего Илинда сделала единственно правильный вывод и уже открыла было рот, чтобы довершить свою победу, как вдруг в коридоре раздались быстрые шаги и, стремительно распахнув дверь, так, что она стукнулась о стену и отскочила, закрывшись сама, на пороге появился Аспин Ламм.
Его лицо горело, губы были плотно сжаты. Он подошёл к оцепеневшей Илинде и, заслонив её собой, яростно посмотрел на мачеху Анну.
– Вот он я, – прошипел он прыгающим, срывающимся голосом. – Вот он я! С меня следовало начинать!
Илинда обомлела. Ей показалось, что сердце оторвалось в груди и покатилось, покатилось куда-то вниз, считая рёбра, ткнулось в желудок, тяжёлым комом ударило по печени, по почкам и, подпрыгнув вверх, повисло на обломке ребра трепещущей мокрой тряпкой. Чувствуя, как медленно холодеют руки и слабеют, отнимаются ноги, она во все глаза смотрела на него и не могла понять, каким образом он здесь очутился.
– Почему вы не вызвали меня? Почему принялись за неё?
Аспин грозно навис над столом директрисы и смотрел на неё сверху вниз, с трудом переводя рвущееся из груди дыхание.
Собрав последние силы, Илинда дёрнулась было вперёд, но он отстранил её.
– Молчи! Я сам!
Веронцо продолжала сидеть на месте. Она неотрывно смотрела на Аспина и даже дышать перестала, вся обратившись в зрение и слух. Она чувствовала, что вот сейчас правда выльется наружу... Она чувствовала, что её окончательная победа невероятно близка, что минута её торжества приближается со скоростью света.
– Если с головы этих четверых хоть один волос упадёт, я заставлю вас заплатить за это, – вдруг спокойно произнёс он и выпрямился. – Если кто и виноват в произошедшем, то только я.
Илинда снова рванулась вперёд, но он схватил её за плечи и легонько тряхнул, заставив замолчать. Веронцо сделала ей знак успокоиться.
– Молчи, Илини. Тебя я выслушала, теперь выслушаем и его, – каменным голосом заявила мадам и медленно поднялась со своего места. Ростом она оказалась едва ли Аспину по плечо, и он смотрел на неё сверху вниз, сдвинув брови и не отводя глаз.
– Значит ли это, что вы признаёте свою вину? – свистящим шёпотом спросила мачеха Анна, и Илинда, опередив Аспина на сотые доли секунды, выкрикнула:
– Ложь! Я же говорю, не было такого разговора! Кто-то хочет навредить...
– Илли, не надо, – не оборачиваясь, попросил Аспин. – Не унижайся. Да, был такой разговор. И начал его я. Ребята только слушали. И усмиряли мой праведный гнев. Я попросил их остаться с малышами, когда вы вызвали меня к себе. Потому они и пришли. Когда я вернулся от вас, я весь кипел негодованием. Естественно, я наговорил сгоряча много лишнего. Они пытались успокоить меня... они ни слова плохого о вас не сказали! Все плохие слова были сказаны мною.
– Они. Значит, там были все, – словно бы про себя отметила она, неопределённо хмыкнув.
– Аспин... Аспин, ну зачем?.. – Илинда не сдержалась. Отчаяние, охватившее её душу с его появлением в кабинете и грозившее вот-вот задушить её, прорвалось сумасшедшими рыданиями. Она сдавила голову руками, словно намеревалась раздавить её, и сжалась в комок за его спиной. Она чувствовала, что это – конец. Что он уходит. А всё потому, что не позволил ей довести игру по-своему. А она бы сумела! Она бы смогла! Она почти убедила Веронцо! И вот теперь... теперь они теряют его. Они теряют его навсегда.
– Ни один из них слова дурного о вас не сказал! – твёрдо повторил Аспин. – Говорил я. И сейчас повторю: да, я считаю, что вам не место здесь. Вам даже воспитателем нельзя было бы работать... а уж быть директором – и подавно! Директор из вас – никакой!
Веронцо слушала. Слушала с интересом стороннего наблюдателя, с интересом свидетеля чужого скандала, принимать участие в котором было бы ниже её достоинства. И глаза её медленно, но верно разгорались зловещим блеском. Всё ж таки был сговор, да и участников, как начинает выясняться, было не двое, а пятеро. Аспин Ламм желает взять ответственность на себя, сняв её с остальных... что ж, для начала нужно разобраться с ним. Остальные своё получат после. Остальные никуда от неё не денутся.
– Илини, вышла вон, – негромко приказала мачеха Анна, но Илинда уцепилась за Аспина и не намерена была и шагу ступить без него. Он попытался было оторвать её пальцы от своего рукава и уговорить её выйти, но она упрямо трясла головой и лишь крепче цеплялась за него.
– Раз на то пошло, – закричала она в приступе отчаянной ярости – должно быть, именно такая ярость охватывает загнанное в угол животное, которое видит нацеленные на него копья и понимает, что теперь-то, действительно, выхода нет. – Я тоже считаю, что вы... что вы... должны убраться из Кентау! Вы плохая! Вы нас ненавидите! Всех ненавидите... И мы вас ненавидим! Я говорила, да, говорила! Я поддерживала Аспина! Это я говорила, что вас надо убрать! Всё было как раз наоборот! Я говорила, а он отговаривал! Он не виноват! Он просто хочет выгородить меня... чтобы мне не попало... Но я этого не допущу, не позволю! Не надо меня выгораживать, Аспин Ламм! Я не позволю тебе взять мою вину на себя! Это я, я одна виновата! Я, а не ты!
– Что ты такое говоришь! – рассердился Аспин. – Зачем ты пытаешься...
– Илини, я кому сказала – выйди отсюда!
– Чёрта с два! Не дождётесь! Я останусь здесь! И никто не посмеет выставить меня вон! Слышите? Никто!
И снова дверь без предупреждения распахнулась, и в кабинет ввалились Макси, Кристи и Айлена. Веронцо стремительно развернулась в их сторону.
– Вы что здесь забыли? – гневно осведомилась она. – Вы что, не знаете, что в директорский кабинет без особого приглашения, а тем более без стука, не заходят? А ну, вышли все отсюда!
– Не надейтесь, – произнёс Макси, гордо распрямив худенькие плечи. – Мы пришли за своей долей наказания.
– Не сомневайся, получите. Свою долю. И она будет не маленькой. Всему своё время. А сейчас забирай Илинду и выметайтесь. Мне нужно закончить разговор с Ламмом.
Илинда дико повела вокруг глазами, оглядев каждого по очереди, и вдруг поняла, что каждый из них намерен утверждать то же самое, что только что утверждала она, пытаясь оттянуть огонь на себя... И что бы ни случилось дальше, эту битву она проиграет. Если бы не вмешательство Аспина! И если бы не эти трое! Она сумела бы отвести беду. Теперь им не поможет никто. Теперь им никто не поможет!
Она развернулась и, закрыв глаза, заткнув уши руками, выбежала из кабинета, отшвырнув руки Кристи, пытавшейся её остановить, задержать.
– Вон отсюда, вы трое! – тихо повторила Веронцо. – Ламм, останьтесь.
Аспин повернулся к Макси, как к старшему, и кивнул ему.
– Подождите меня в коридоре, я сейчас. И Илли найдите. Я скоро приду.
– Попрощаться, – добавила мачеха Анна и зло фыркнула, с ненавистью оглядывая каждого из собравшихся.
– Идите, – негромко, но твёрдо повторил Аспин.

Кристина отыскала Илинду в чулане. Она лежала ничком на старом топчане, уткнувшись в затхлую слежавшуюся подушку, и не двигалась, не шевелилась.
Кристи присела рядом.
– Илли!
Илинда молчала, не произнося ни слова. Кристи помедлила и, так и не дождавшись ответа, судорожно глотая слёзы, легонько потрясла её за плечо.
– Илли, ну что молчишь?
Илинда вдруг рывком села и посмотрела на неё тяжёлым странным взглядом.
– Подслушивали? – прошептала она едва слышно, поводя вокруг вспыхивающими глазами.
Кристина виновато потупила голову и ничего не сказала.
– Так нужно было слушать лучше! – с горечью бросила Илинда, заламывая дрожащие руки и сжимая их, стискивая до костного хруста. – Я же почти убедила её... она почти поверила мне... И тут врывается вихрь. Вихрь по имени Аспин. И сносит всё, что я с таким трудом отстроила. Кто побежал за Аспином? Кто рассказал ему, зачем меня вызвала Веронцо? Ты? Айлена? Обе? Что молчишь? Почему не отвечаешь? А Макси зачем впрягли? Зачем, Кристи, зачем?! Теперь Аспина выгонят. Аспин уедет. Аспина мы потеряли! Да и нам придётся несладко. Вот чего вы с Айленой добились.
Кристина не поднимала головы. Раньше ей казалось правильным бежать за Аспином и Макси и рассказать им обо всём, что случилось. Теперь она чувствовала себя идиоткой, что так опрометчиво поступила. Но она сильно испугалась за подругу... и не отдавала себе отчёт в том, к какому результату могут привести её действия. Ей казалось важным вызволить Илинду, потому она и кинулась к Аспину, потому и побежала искать Макси.
И вот... вызволили.
– Илли, пойдём к ребятам, – жалобно протянула Кристина, тормоша её за плечо.
Илинда не отвечала.
– Ну, прости ты меня! – воскликнула, заплакав навзрыд, Кристина. – Ну, откуда ж я знала...
– Не в прощении дело... – едва слышно разобрала она тяжёлое, хриплое, страшное – больное. – Вовсе не в прощении... Дело в том, что Аспин должен будет уйти от нас. А всего этого можно было бы избежать. Всего этого мы уже почти избежали! Почти... почти! Вот что самое главное. Вот что самое обидное.
– Может, обойдётся...
– Не обойдётся.
– Но кто... кто рассказал ей? Кто донёс? Эта змея, Мишель? Уж слишком хитро она улыбалась сегодня!
– Я не знаю... не знаю, Кристи. Вероятнее всего, она подослала Панчо или Юли, чтобы известили мачеху Анну. Но без неё здесь явно не обошлось.
– А почему ты считаешь, что не сама...
– Её слова не подверглись бы сомнению. Мне и рта не дозволили бы раскрыть. О боже! А ведь я почти убедила её... немыслимо… немыслимо!
– Илли, Аспин просил найти тебя... и чтобы мы подождали его у кабинета. Пойдём.
– Я не пойду.
– Почему?
– Я не хочу. Оставьте меня все... все, все... Я видеть никого не хочу. Оставьте меня.
– Илли, но я не вернусь без тебя! Я тогда тоже останусь здесь... Как я без тебя приду? Макси спросит, а я... что я скажу? Илинда не хочет нас видеть?! Что я скажу?
– Да. Так и скажи. Илинда не хочет никого видеть.
И как ни пыталась Кристи уговорить её, Илинда ничего больше не отвечала и тупо лежала, отвернувшись к тёмной стене и залепив глаза ладонями так крепко, словно они приросли к её лицу навсегда. Кристи ничего не оставалось, как встать и уйти.
Когда она снова появилась возле кабинета Веронцо, кабинет был закрыт на ключ, а в коридоре не было никого.

Они находились в помещении для малышей.
Аспин сидел, уставившись в угол, и ждал, когда явится вызванная сменить его воспитательница. Та обещала прийти часа через полтора. Мачеха Анна велела ему уйти сегодня же и самолично выдала ему расчёт, у неё уже были готовы все бумаги, требовалась только его подпись. Он не задумываясь эту подпись поставил.
Они сидели рядком, не смея взглянуть друг на друга, и молчали. Говорить было вроде не о чем. И в то же время столько невысказанного теребило их души, что казалось: не найди они в себе сил проговорить всё это вслух – и может просто разорвать на куски.
Тихонько скрипнула дверь, и в комнате бесшумно возникла бледная, как привидение, зарёванная Кристина. Макси поднял голову и вопросительно посмотрел на неё.
– Ну что, нашла Илинду?
Кристина молча кивнула, не в состоянии говорить. Слёзы душили её. Она тихонько присела на лавку с самого края и низко опустила голову, зажав нижнюю часть лица судорожно сведёнными пальцами обеих рук, словно пыталась удержать рвущиеся наружу рыдания.
– Почему Илинда не пришла? – глухо спросил Аспин.
И Кристи расплакалась в голос. Словно прорвало плотину распиравшего её горя, и оно тёмными потоками хлынуло наружу.
– Аспин, прости меня, пожалуйста! – запричитала она, бросаясь перед ним на колени, захлёбываясь словами и не в силах выговорить их окончания, проглатывая их вместе с сотрясавшими её рыданиями. – Ты столько добра нам сделал... а мы тебе чёрной неблагодарностью отплатили! Прости меня, ради бога! Я не должна была тебе рассказывать... не должна была бежать к тебе и звать тебя... не должна была сейчас тянуть тебя к Веронцо! Я... я должна была сначала дослушать... что говорит старуха... Аспин, Илинда мне рассказала... она ведь почти переубедила её! И тут появился ты, а потом и мы... и всё! Не побеги я за тобой – и всё бы обошлось! Это моя вина! Только моя!
Аспин вскочил и попытался поднять её, но она рыдала и никак не желала успокоиться; цеплялась за лавку, за верёвочный коврик на полу и не собиралась вставать.
Заревел испуганный Степан. Макси шикнул на Кристину, и она наконец примолкла, оглянувшись и увидев перепуганные лица детей, столпившихся в углу и вытягивавших шеи, не понимавших, что происходит и почему она плачет. Аспин торопливо поднялся, подхватил на руки Степана и принялся что-то весело говорить ему, стараясь рассмешить, потом закружил его в воздухе. Малыши окружили его, загалдели, что и их тоже нужно покатать самолётом...
Кристи уткнула лицо в ладони и затихла. Айлена отирала мокрые щёки дрожащей ладонью, отворачиваясь, чтобы никто не заметил, что она тоже плачет. Макси хмуро молчал, глядя прямо перед собой.
– Где Илинда? – спросил он Кристину. – Почему она не явилась?
– Она не придёт, Макси, – еле слышно проговорила она.
– Как так – не придёт? Где она?
– Она говорит... говорит... что мы всё испортили... она не хочет видеть никого из нас! Макси, это я виновата! Я подбила Айлену искать подмоги... Я одна виновата! А вы здесь совершенно не при чём! Но она этого не понимает! Она нас всех считает виноватыми...
– Бред какой-то... – проворчал Макси. – Ничего понять не могу...
– А что здесь понимать! Из-за моего непрошеного вмешательства Аспин уходит!
Аспин вернулся и подсел к ним.
– Кристи! – твёрдо проговорил он. – А ну взгляни на меня! Взгляни на меня, слышишь? Да, так получилось! Да, ты пришла за мной, и я считаю, что ты поступила правильно! Ты нашла и привела Макси – и это тоже было правильным! Ты не могла допустить, чтобы Илинда одна отвечала за всех нас! То, что она выгораживала всех нас... пусть бы у неё получилось в этот раз – Веронцо бы выставила меня вон в следующий. Часом раньше, часом позже... пойми, это было предрешено! Она вознамерилась выжить меня – и всё равно выжила бы. А Илинда не должна одна отвечать за всех нас. Как бы ей этого ни хотелось. Ты сейчас успокойся и услышь меня. Слушаешь? Я ухожу. Но ухожу я только из приюта. Я не ухожу от вас. Я останусь с вами, что бы ни случилось... ведь теперь мы – одна семья. Помните? Я не ухожу от вас! Я ни в коем случае от вас не ухожу!
– Илинда... она не хочет прийти. Аспин, я так и не смогла ей ничего объяснить, – Кристина подняла на него заплаканные, опухшие глаза, превратившиеся в щёлочки, и снова чуть не расплакалась, но заметила краем глаза подбежавшего к Аспину Степана и осеклась, с неимоверным трудом взяла себя в руки.
– Ничего. Пройдёт время... пройдёт время – и она всё сама поймёт. А кроме того... Сегодня – понедельник. В субботу, когда в приюте не будет Веронцо, постарайтесь уйти из приюта. Я буду вас ждать. Всех четверых. Ты, надеюсь, не забыла, где я живу? Нет? Ну, вот и ладненько. Вот и хорошо. А теперь давай успокоимся и вытрем слёзы. Не о чем плакать. Я всегда буду рядом. Я всегда буду с вами.
– А Илинда, Аспин?
– А что Илинда?
– Она не хочет с нами разговаривать!
– Пусть не разговаривает!
– Но так же нельзя!
– Кристи, оставьте её в покое. Ей нужно пережить это самой. Понимаешь? Оставь Илинду в покое. Не приставай к ней! Она сама всё поймёт. Я поговорю с ней... обещаю. Но не сейчас. Сейчас она не услышит никого – ни меня, ни тебя. Ей необходимо время, чтобы прийти в себя.
– Она спряталась в чулане и не собирается выходить оттуда.
– Я тебе ещё раз повторяю – не наседай на неё. Пообещай мне, что сейчас вы с Айленой спокойно пойдёте в свою комнату и ляжете спать. Ей нужно побыть одной. Одной, понимаешь? Без тебя, без Айлены, без Макси, без Мишель и Юли. Сейчас ей нужно побыть одной.
Кристина возмущённо высморкалась и, скомкав в руке носовой платок, вскинула на Аспина горящие гневом глаза.
– Как ты можешь так говорить! Да я не усну, если она сегодня же не вернётся в нашу комнату!
– Не горячись, – спокойно перебил её он. – Не уснёшь – сиди и жди, когда наступит утро. А её – не тронь.
– Да я... да я... я сама отправлюсь в этот несчастный чулан и заночую там, если она не вернётся!
Макси решительно подошёл к возмущённой до глубины души Кристине и проговорил:
– Кристи, я обещаю тебе... я поговорю с ней сегодня же. Если тебе так будет спокойнее. Я попробую уговорить её... но я считаю, что Аспин прав, и ей и в самом деле лучше побыть одной. Ей сейчас труднее, чем всем нам. Она...
– Да с чего ты взял, что ей труднее?! – вскричала Кристина, вскочив на ноги и неистово, с болью сверкая глазами. – Она попросту эгоистка! Она думает только о себе и ни о ком другом... и ей всё равно, что Аспин уходит... она даже проводить его не вышла! Она смакует собственное горе, и ей дела нет до того, что и у нас – точно такое же горе, что горе это у нас общее, и что мы должны быть вместе!
– Кристина, остепенись! – Аспин строго встряхнул её за плечи. – Горе – это когда кто-нибудь умер. Вот тогда это – горе. Кто умер у нас? Никто? Тогда о каком таком горе ты толкуешь? Нельзя, слышишь, нельзя бросаться такими словами! Я уже объяснил, что я не ухожу от вас, я всегда, что бы ни случилось, что бы ни произошло, я всегда буду с вами! Пойми, не вышло ничего такого уж страшного, такого уж непоправимого. Всё так или иначе уладится, всё устроится. И чтоб слова «горе» я больше от тебя не слышал. Ты поняла меня?
Прерывисто вздохнув и отерев глаза дрожащей ладонью, Кристина сникла, молча опустила голову и тихо, сдавленно кивнула.
– Ну, вот и хорошо. Вот и славненько.
Пришла тётушка Марион. Снимая тяжёлое, облепленное снегом пальто и еле ворочая заплетающимся языком, она дохнула стойким перегаром и недовольно посмотрела на Аспина, стараясь поймать его нетрезвым взглядом:
– И чего эт тебе вздумалось... тревожат людей середь ночи... Совесть совсем потеряли... Отдыха не дают...
Аспин протянул Макси шахматную доску и коробку с фигурками.
– Возьми. Пригодится.
Затем неуверенно накинул тулуп, застегнул пуговицы, надел шапку и валенки.
– Ну, бывайте... – проговорил он, опуская глаза и обнимая каждого по очереди. – Если что... вы всегда знаете, где меня можно найти.
Макси молча кивнул. Они проводили его до входной двери и, сбившись в кучку у окна в холодном и тёмном холле, долго смотрели ему вслед, а он, оглядываясь по дороге, останавливался, улыбался и махал им рукой.
– Макси, ты обещал, – прошептала Кристина, до хруста стиснув в темноте руку товарища. Он повернулся к ней. Довольно долгое время длилось молчание. Потом он со вздохом ответил.
– Я помню. Я схожу. Попробую уговорить её.
– Мы тебя здесь подождём, – торопливо проговорила Айлена, вытирая катившиеся из глаз слёзы и отворачиваясь в сторону, чтобы Макси по голосу её не догадался, что она снова плачет; её колотил сильный нервный озноб, и как ни старалась, она не могла с ним справиться.
– Здесь холодно и темно, – сказал Макси, но Кристина поддержала подругу, заявив, что им не страшен ни холод, ни темнота и что они останутся здесь до тех пор, пока Макси не вернётся сюда с Илиндой или без неё. Словно в подтверждение своих слов она уселась на ледяном подоконнике и стала устраиваться поудобнее, намереваясь просидеть здесь так долго, как только потребуется.
Айлена последовала её примеру.
– Ну хорошо, – махнул рукой Макси. – Ждите, где вам будет угодно.
– Макси... – остановила его Кристи, когда он уже повернулся, чтобы уйти.
– Что?
– Ты уж, пожалуйста, постарайся убедить её... ты ей скажи, что мы хотели как лучше... что не наша вина, раз так вышло...
– Скажу, всё скажу.
– И ещё скажи...
– Кристи, очень тебя прошу, не учи меня. Я прекрасно знаю, что ты хочешь мне надиктовать, но не стоит утруждаться. Я и сам отлично найду нужные слова, поверь мне... самое главное, чтобы она захотела их услышать. Я пойду. Чем раньше я уйду, тем скорее вернусь.
– Ты убедишь её? Ты вернёшься вместе с нею?
– Постараюсь.
Макси ушёл. Полчаса спустя он вновь появился в холле. Девочки бросились к нему из тьмы и молча остановились рядом, ожидая, что он им скажет. Макси хмуро пробормотал, упорно глядя в тёмный угол и избегая их отчаянных, пытливых взглядов, которыми они, казалось, прожигали его насквозь:
– Она ни на кого не сердится и не обижается... но просит, чтобы оставили её одну. Она сказала, что ей необходимо побыть в одиночестве... В чулане холодище... я пришёл за шубой. Отнесу ей шубу – пусть накроется. И тулуп свой захвачу. Не хватало ещё, чтобы она опять заболела.
Он прошёл в раздевалку, снял с крючков шубу Илинды и свой овчинный тулуп и понёс всё это в чулан. Кристина со злостью отёрла распухшие щёки, вытерла мокрые ладони о юбку и решительно побежала вслед за ним. Айлена, замешкавшись на секунду, пустилась их догонять.
Когда они добрались до чулана, Кристина первой ворвалась туда и встала перед Илиндой, тяжело, прерывисто дыша и воинственно сжимая и разжимая кулаки, стараясь высмотреть её в непроглядной тьме. Илинда по-прежнему лежала на топчане, отвернувшись к стене.
– Илли, я останусь здесь, с тобой, я буду сидеть здесь всю ночь напролёт... Если ты останешься, то и я не пойду в комнату без тебя! – трясущимся голосом решительно заявила она, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони, содрав кожу и причинив себе острую боль, которой почти не заметила – до того была взволнована и потрясена.
– Я тоже, – глухо добавила Айлена, шмыгая носом.
Макси молча накрыл Илинду шубой и бросил рядом свой тулуп. С трудом приподнявшись на локте, она попыталась вглядеться в лица друзей, смутно белевшие в окружающем её густом мраке, и хрипло спросила:
– Аспин где?
– Аспин ушёл, Илли, – ответил Макси, присаживаясь на край топчана.
– Куда ушёл?
– К себе домой.
– Давно?
– С час назад.
– И не зашёл ко мне?
– Ты сама не пошла к нему. Он решил, что тебе лучше побыть одной.
Илинда молчала долго. Потом сникла и, тяжело опустив голову на руку, уткнулась лицом в затхлую, пропитанную сыростью подушку.
– Илинда, пойдём в комнату, – дрожащим голосом позвала её Айлена, склонившись к ней и тронув её за плечо. Та словно и не услышала.
– Илли, пойдём! – решительно присела перед ней Кристина. – Или нам всем придётся заночевать здесь вместе с тобой! Я с места не сдвинусь, если ты...
– Кристи, я хочу побыть одна, – хрипло прошептала в ответ Илинда, и голос её казался странно чужим, незнакомым. – Я просто хочу побыть одна.
– Я останусь с тобой!
– В таком случае ты просто вынудишь меня поискать другое убежище! – внезапно взъярившись, взвилась Илинда. – Дайте мне свыкнуться с тем, что произошло! Дайте осознать то, что случилось... Разве я прошу слишком многого?!. Я прошу всего лишь оставить меня одну! Не навсегда! На час... на два... на три... Дайте мне в себя прийти!
Макси поднялся и решительно взял Кристину за плечи.
– Илли, мы уходим, – сказал он, чтобы успокоить Илинду. – Мы не станем тебе досаждать, обещаю. Успокоишься – и сама придёшь. Дорогу знаешь. Так ведь?
Они торопливо вышли в коридор. Макси тащил девочек дальше, не останавливаясь. Кристина вырвала свою руку и со злостью прошипела:
– О чём ты говоришь, Макси?! Куда она придёт?! А если наступит ночь, когда она одумается и захочет вернуться в комнату? Корпус закроют в десять часов! И что тогда? Она попросту не сможет пробраться в комнату! Понимаешь?! Она должна отправиться туда с нами! Сейчас же! Ясно тебе?
– Ты её видела? – разозлился Макси. – Мне остаётся только взвалить её на плечо и отнести вслед за вами, сама она с вами никуда не пойдёт. Ты этого хочешь?!
– Нет! Но ты обещал! Уговорить её! Уговорил?
– Я не волшебник. Но кое-что я смогу для неё сделать. Идите к себе, пока корпус не заперли. А я вернусь к чулану... проберусь потихоньку на лестницу и постелю себе на последней ступеньке. Если что – я услышу...
Гнев постепенно схлынул с Кристины. Она с благодарностью взглянула на Макси.
– Ты правда так сделаешь? – спросила она.
– Правда.
Айлена суетливо потянула его в холл.
– Я дам тебе свою куртку, чтоб было чем накрыться, тебе же нечем накрыться будет, – осипшим голосом говорила она, судорожно переводя дыхание. – Ты же свой тулуп Илинде отдал...
– И мою шубу возьмёшь, она знаешь какая тёплая! И длинная... завернёшься в неё – как на печке окажешься. И шаль свою я сейчас найду.
Девочки наощупь принялись шарить в тёмной раздевалке. Кристи отыскала свою шубу и вручила её Макси; куртка Айлены долго не желала находиться, но в конце концов отыскалась и она. Макси принял и шубу, и куртку. Кристина сунула ему в руки облезлую шаль и торопливо заговорила:
– А давай и мы тоже останемся!
– Нельзя. – Макси покачал головой. – Вам нужно вернуться в комнату, и если там нет Мишель, устроить на кровати Илинды куклу. Чтобы было похоже, будто лежит человек. Ясно?
– Вот ещё! Стараться ради этой идиотки...
– Да не ради идиотки, а ради Илинды! Это Илинде нужно, неужто не понимаешь?! Если Мишель увидит, что Илли не вернулась к себе, она донесёт Веронцо, и тогда её лишний раз накажут. Неужто это так трудно понять?
– Прости... я не подумала...
– Вот думай получше в следующий раз. Если Мишель там... сочини что-нибудь, чтобы выманить её из комнаты. Скажи, что её дежурная воспитательница зовёт... вместе с Юли. Пусть выйдут хотя бы минут на пять, а вы за это время сделайте, что я велел. Да смотрите, чтобы она не вздумала заговорить с «Илиндой», чтоб не подошла к её постели... не то догадается.
Кристина кивнула, плохо соображая, как им удастся провернуть такой план. Хорошо бы, если б сегодня Мишель вместе с Юли отправилась к девчонкам в другую комнату – они частенько уходили по вечерам, возвращаясь только тогда, когда приходило время ложиться спать. Если же они сейчас у себя... удастся ли им заставить их выйти? И что им устроит Мишель, когда их обман раскроется? Ведь воспитательница наверняка скажет, что и не думала никого к себе вызывать.
Но времени на раздумья Макси им не оставил.
– Ну, идите, – сказал он и, проводив их до тёплого перехода, ведущего в их корпус, вернулся к чулану под лестницей, стараясь ступать как можно тише и незаметнее, чтобы, не приведи господь, не услышала в своём углу Илинда. Она не потерпит, чтобы её кто-нибудь охранял. Она устроит такой скандал, что мало не покажется.
Макси потихоньку присел на нижнюю ступеньку лестницы, служившей потолком находившемуся под ней чулану, и прислушался – всё было тихо, ни единого звука не нарушало царившей кругом тишины. Он не рискнул спуститься и послушать у двери, там ли Илинда, потому что доски старого пола скрипом своим непременно выдали бы его.
Вместо этого с час он сидел и чутко прислушивался, завернувшись в шубу Кристины, которая и в самом деле оказалась тёплой. Странная тревога всё сильнее и сильнее одолевала его. Ему казалось, что Илинда могла сбежать, уйти из чулана за то время, что они спорили в коридоре или пока они искали в темноте верхнюю одежду. Он старался не дышать, весь обратившись в слух. Порой ему казалось, что он улавливает какие-то едва различимые звуки под лестницей, но он не мог бы с уверенностью сказать, была ли то мышиная возня в перегородках или скрип половиц в чулане. Наконец, до него донеслось сухое покашливание, и он вмиг успокоился. Илинда была там, внизу. И никуда она не ушла. С ней всё в порядке. Просто, должно быть, она уснула. Вот и всё.
Долго сидел Макси на ступеньке, в конце концов голова его стала клониться на грудь. Он несколько раз встряхивался и заставлял себя открыть глаза, испуганно озираясь кругом и стараясь услышать, в чулане ли ещё Илинда, но всё было тихо вокруг, и он снова мало-помалу погружался в беспокойный сон. Наконец, около полуночи, посчитав, что Илинда, должно быть, заснула, он привалился головой к холодной стене, прикрыл ноги шалью, и задремал. Вскоре глубокий сон сморил его.

Илинда лежала в своей каморке, не шевелясь, не двигаясь. Глаза её были закрыты, но она не спала. Как ни старалась она уснуть, но сон не шёл к ней. Сон бежал от неё. Бежал, словно она вдруг оказалась прокажённой. Странные мысли, одна другой неправдоподобнее, одна другой отчаяннее, теснились в её голове; странные и нелепые планы стали зарождаться в её затуманенном, отупевшем от невыносимой, страшной боли сознании.
Она понятия не имела о том, который сейчас час и сколько прошло времени с того мгновения, как Макси увёл девочек. Да и были ли они здесь на самом деле, не приснились ли они ей? Она не могла бы с уверенностью сказать, видела она их в реальности или же они только привиделись ей.
Аспин. Аспин ушёл от них.
Илинда резко села на топчане. Глаза её лихорадочно вспыхнули, в сердце появилась безумная надежда. Дикая, совершенно простая в то же время невероятно недостижимая мысль забилась вдруг в её воспалённом, перегруженном мозгу, забилась, как пойманная птица, посажённая в клетку и потерявшая разум вместе со свободной волей.
«Пойду сейчас к Веронцо! – блуждая невидящим взглядом по теряющимся во мраке очертаниям стен, прошептала девочка, не замечая, что пересохшие, спёкшиеся губы, которые она в течение долгих часов сжимала как могла крепче, чтобы не вырвались наружу душившие её рыдания, стали трескаться и кровоточить, когда она заговорила всё быстрее, всё решительнее: – Пойду к Веронцо! Брошусь ей в ноги! Расскажу всё, как было... ведь ничего преступного он не говорил! И вымолю ему прощение! Не встану с колен до тех пор, пока не уговорю её! Сейчас, должно быть, ночь... потому что так темно вокруг... ночь! И, значит, она давно ушла к себе... Но это ничего! Я пойду искать её! Какая жалость, что я не знаю её адреса... не знаю даже, на какой улице она живёт... Хорошо бы спросить Мишель, но Мишель давно спит... да и не скажет мне Мишель, нипочём не скажет... Мишель мне давно не друг... Что ж, ладно! Сама найду! Буду бродить по Кентау до самого рассвета, но найду её дом. Как кстати Макси принёс мне мою шубу... она мне здорово пригодится, она так меня выручит... Макси принёс! Значит, не примстились они мне... действительно приходили. Да. Вот шуба – свидетельство их посещения... Шуба у меня есть! В валенках я сюда пришла... шали нет. Экая досада! Нечем голову повязать... А на дворе зима... Сходить, что ли, в раздевалку? Да нет! Там закрыто, должно быть, ведь ночь же... Ну и ничего. Подниму воротник повыше... воротник широкий, хватит уши прикрыть... стяну у горла – и не замёрзну. Я должна отыскать мачеху Анну, и немедленно. Я должна умолить её вернуть Аспина. Чего бы мне этого ни стоило!»
Стараясь не шуметь, она тихонько встала с топчана, всунула руки в рукава своей шубы, непослушными пальцами застегнула пуговицы. Валенки она не снимала, а потому ей не пришлось их надевать. Подняв воротник, она постаралась как можно сильнее втянуть голову в плечи – воротник доходил ей всего лишь до ушей, не прикрывая их. Она стянула края воротника рукой и неслышно выскользнула из чулана. В коридоре было светлее, чем в чулане. В окно над лестничной площадкой падал тусклый свет, отражённый от снежной пелены, устилающей землю.
Оглядевшись вокруг, Илинда вздрогнула. Ей показалось, что на нижней ступеньке лестницы кто-то сидит. Метнувшись обратно к двери чулана, Илинда помедлила с минуту, и, так как на лестнице не раздавалось ни звука, осторожно вытянула шею и выглянула на лестничную площадку.
Что-то до боли знакомое почудилось ей в неудобно привалившейся к холодной стене фигуре, укрытой до подбородка толи шубой, толи тулупом... Она присмотрелась внимательнее – и в следующий миг спряталась подальше в тень, втянув голову в плечи и чувствуя, как перехватывает дыхание.
«Макси!» – узнала она, и замерла у стены, не двигаясь. Ей казалось, что вот сейчас он окликнет её, спросит, куда это она собралась, и не позволит ей и шагу ступить, не пустит. А ей было жизненно важно сейчас уйти! Ей во что бы то ни стало нужно было выбраться незамеченной из приюта и отправиться на поиски мадам Веронцо! Нельзя допустить, чтобы кто-то помешал ей в самый ответственный момент! Макси. Макси сторожит её. Нужно выбраться во что бы то ни стало! Нужно уйти так, чтобы он не заметил её ухода.
Но Макси не шевелился в своём углу и не обращал на неё никакого внимания. Согнувшись и втянув голову в плечи, он неподвижно сидел на ступеньке, привалившись головой к стене.
«Да он же спит!» – догадалась Илинда, и с облегчением развернулась, чтобы поскорее отойти от него подальше – неровен час, проснётся и всё испортит. С громко бьющимся сердцем, стараясь не скрипнуть ни одной половицей, стала пробираться она по коридору. Она не раздумывала о том, куда, в какую сторону идти. Она знала, что единственная дверь, запиравшаяся изнутри на засов, а не на ключ, была дверь чёрного хода. И она шла туда.
Каково же было её разочарование, когда, добравшись наконец до этой двери, она принялась дёргать тяжеленный засов, но тот только скрипел натужно и никак не хотел выдвигаться из железных скоб. Дверь от зимней сырости да от морозов разбухла, и её с огромным трудом можно было теперь открыть и закрыть. Промаявшись с полчаса и ссадив себе все руки в кровь, чуть не плача от жестокой обиды и разочарования, Илинда вынуждена была отставить тщетные попытки пробиться наружу. Ей пришлось признать, что её сил недостаточно, чтобы отпереть засов.
Она села, привалившись спиной к запертой двери. Ей хотелось зареветь в голос. Но и этого делать было нельзя – вдруг кто-нибудь услышит.
И тут потрясающая в своей простоте мысль пришла ей в голову, заставив её вскочить и ринуться на чердак. Она вспомнила о пожарной лестнице. Взбежав без остановки под самую крышу, она остановилась, ухватившись за тяжёлую ручку чердачной двери, и в изнеможении прикрыла глаза, пытаясь отдышаться и унять разошедшееся сердце, громко колотившееся где-то у самого горла. Ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание. В голове шумело, тьма перед глазами кружилась и вспыхивала вихрями красных точек.
Прошло несколько томительно долгих минут, показавшихся ей вечностью, и она заставила себя встряхнуться.
– А ну-ка, хватит малодушничать! – сказала она себе, крепко ущипнув себя за руку, чтобы боль поскорее привела её в чувство.
Дверь чердака не запиралась на ключ, она вообще никогда не запиралась, и Илинда без особого труда отворила её. В нос ударил запах промороженной пыли; смутно белели кучи снега, лежавшие местами под крышей, сквозь дыры в которой смутно серело ночное небо. На улице проносился в ночной темноте ветер, задевая шершавым крылом старую крышу и погромыхивая по ней железными кулаками.
Илинде не нужно было света, чтобы отыскать в дальнем конце чердака проржавевшую дверку, закрывавшуюся только на слабый крючок изнутри. Торопливо откинув крючок, она пригнулась и осторожно выбралась на заметённую снегом крохотную площадку, зависшую на самом краю огромного чёрного неба, ограниченную железными перилами, обледенелыми и промёрзлыми насквозь. Резкий морозный ветер засвистел вокруг, заставив её пригнуться и схватиться за перила. Бросив взгляд вниз, она внезапно осознала, что находится чуть ли ни на самой крыше приюта, и что от края пропасти её отделяет только узенькая полоска раскалённого морозом добела металла, под которую можно запросто поднырнуть, поскользнувшись, и улететь вниз, в чернеющую пустоту.
Ступеньки были засыпаны снегом и напоминали высокую крутую горку, и была эта горка настолько же узка, насколько и длинна. Некоторые из этих ступенек отсутствовали, сметённые с лица земли тем давним ураганом, который занёс в их приют новую директрису, который разразился в ту самую ночь, когда умерла мама Анна. Вместо разрушенных ступенек зияли неширокие чёрные провалы, словно окна в мир иной, и важно было не оступиться, не соскользнуть в один из них.
Закрыв глаза, чтобы не смотреть вниз, Илинда обеими руками вцепилась в перила и стала потихоньку спускаться, нащупывая ногой ступеньку за ступенькой и тщательно пробуя её ногой, прежде чем ступить на неё. Ступеньки, обыкновенные прогнившие доски, между которыми зачастую виднелись большие щели, в которые безбожно поддувал ветер, скрипели под ногами на разные голоса, возмущённо и злобно; Илинда не помнила, чтобы кто-то когда-то пользовался этой лестницей, и она опасалась, как бы гнилое дерево не треснуло, не подломилось под нею. Всякий раз, когда взвизгивала под ногой очередная ступенька, сердце её ухало куда-то в пятки, она обмирала и изо всех сил вцеплялась в поручень, который буквально обжигал пальцы льдом, и от промороженного насквозь железа, к которому мигом прилипали пальцы, их сводило так, что они теряли чувствительность и почти не слушались её; и когда она перехватывала поручень, ей приходилось отрывать от него ладони, оставляя на железной поверхности клочья прилипшей кожи.
Она не помнила, каким чудом ей удалось перебраться через отсутствовавшие ступеньки...
И всё же, с большим трудом, с большими предосторожностями, она постепенно спускалась вниз. Заснеженная земля медленно, но неуклонно приближалась.
Илинда чувствовала, как от холодного ветра у неё отмерзают уши, нос, щёки, словно железным обручем схватывает потерявший всякую чувствительность лоб, но у неё не было возможности остановиться, чтобы попытаться согреть лицо ладонями; да и прежде чем отогревать ладонями лоб и щёки, нужно было бы сначала отогреть эти ладони и восстановить кровообращение в отстывших пальцах, которых она больше не ощущала – отогреть хотя бы дыханием. У неё не было возможности отнять руки от перил – чтобы не упасть вниз.
Она принялась считать ступеньки, стуча зубами от пронизывающего холода. С неба стал сыпаться снег, ветер засвистел пронзительнее и громче. И вот уже до конца лестницы осталось не больше пятнадцати ступеней. Илинда торопливо отпустила руки, прижалась спиной к стене, чтобы удержать равновесие, и, сжав ладони в кулаки, поднесла их во рту и принялась дышать на них. И в то же мгновение ноги её заскользили по засыпанной снегом ступеньке и она, не успев ухватиться за перила, на спине проехалась по последним ступеням и отлетела в высокий сугроб, который намело у стены. Набрав полные валенки снега, утопая по пояс в холодном и рыхлом снегу, чувствуя, как за воротник стекают ледяные струйки от набившегося и тающего за шиворотом снега, она кое-как выбралась на дорожку, огибавшую здание. Сильно болела ушибленная рука, на лбу и на виске вздулись синяки.
Привалившись к стене, Илинда по одному сняла валенки и постаралась вытряхнуть из них снег. Отряхнув шубу и отерев лицо, пригладив мокрые от стаявшего снега волосы, прилипшие к щекам, Илинда поднесла к губам замёрзшие руки и принялась отогревать их дыханием. Затем набрала полные пригоршни снега и принялась яростно натирать им руки, лоб, щёки, пока не стало покалывать, пощипывать кожу.
Когда пальцы начали гнуться и обрели некое подобие подвижности, она сжала у горла воротник, прикрыв им рот и нос, и направилась к воротам, низко опустив голову, чтобы защитить лицо от ветра. Ворота были закрыты, но перелезть через них ей не составило никакого труда. Мгновение спустя Илинда оказалась на улице и бежала вверх по переулку, пригнувшись от ветра, дувшего прямо в лицо и взметавшего с дороги струи больно хлеставшего снега. Завернув за угол, она пошла пешком. Ветер стих.
Когда Илинда стала в состоянии мыслить более-менее спокойно, она замедлила шаги и принялась озираться по сторонам, напряжённо всматриваясь в очертания спящих домов за высокими и низкими заборами, мимо которых она проходила, и пытаясь угадать, который из этих домов может принадлежать мачехе Анне. Домов было много, они напоминали безмолвные чёрные громады, уснувшие навеки – только столбы прозрачного серого дыма, поднимавшиеся из труб прямо в чёрное небо, рассеивали это заблуждение и словно бы утверждали, что нет, есть в этих домах живые существа, и уснули они не навсегда, а всего лишь до утра, и утром непременно проснутся. Домов было много, слишком много; сплетение улиц и переулков сбивало с толку. Илинда понемногу замедляла шаги, оглядываясь вокруг, и с растущим отчаянием вглядывалась в тёмные окна, задёрнутые шторами или закрытые деревянными ставнями. Ни в одном окошке не горел свет. Да если бы и горел, что бы это изменило? Разве позволительно стучаться в чужие дома, к совсем незнакомым людям посреди глухой ночи и задавать совершенно идиотские вопросы насчёт какой-то никому не известной Анны Веронцо?
«Ну, не верх ли это безумия? – дрожа от страшного холода, который заставлял трястись, как в лихорадке, не только её тело, но и промёрзшую на морозном ветру душу, выругала себя Илинда. – Неужто я вправду надеялась отыскать иголку в стоге сена? Неужто я настолько тупа? Неужто я всерьёз считала, что смогу найти дом Веронцо? Вот они, эти дома! Сколько их! Самых разных! И больших, и маленьких... А заверну сейчас за угол – там ещё столько же, если не больше... выстроятся вдоль дороги – выбирай любой! А потом – ещё... и ещё... и ещё... и так до бесконечности. Который из них? И по той ли улице я иду? Сколько их, улиц... а домов ещё больше... Как отыскать нужный? Возможно ли это, раз я не имею ни малейшего понятия о том, в верном направлении я иду или нет?..»
Она напряжённо всматривалась в тихие безмолвные улицы и переулки, насквозь продуваемые жестоким северным ветром, и не знала сама, что пытается высмотреть в них. Она сама не понимала, зачем продолжает брести по ночным улицам; в её сердце уже не было ни малейшей надежды, что из сотен домов, мимо которых она прошла, ей удастся угадать именно тот, который был ей нужен. Странное отупение нашло на неё. Мыслей в пустой голове не осталось вовсе. Она шла и шла, едва переставляя ноги, и зачем-то продолжала оглядывать дома, мимо которых проходила. Время от времени за чужими воротами поднимали лай собаки, почуяв её, и некоторые выскакивали из подворотен, норовя схватить её за пятки, и тогда она ускоряла шаги, чтобы поскорее миновать собачьи угодья. Собаки бежали за ней какое-то время, провожая лаем, и отставали, возвращаясь назад.
Она не заметила, как очутилась на небольшой улочке. Ноги сами вынесли её к маленькому домику, тонувшему в высоких сугробах, которые замели его по самые окна. В одном из небольших окошек горел свет. Илинда остановилась как вкопанная, у низенькой калитки, которая не была закрыта и тоскливо поскрипывала на ветру, раскачиваясь туда-сюда на заиндивевших петлях, и уставилась на приветливо желтеющее в ночной темноте окошко. Длинные жёлтые полосы косо ложились на высокие сугробы под окном, дым столбом поднимался из трубы к небу.
Илинда долго стояла на ветру, не двигаясь с места и опустив руки. Она смотрела и смотрела на четыре маленьких промёрзших стёклышка в переплёте деревянной рамы. Тонкие морозные узоры серебрились, вились по стеклу, переплетаясь, образуя замысловатые узоры.
Снег запорошил её волосы; она стояла и смотрела на окно – единственное во всём городе окно, в котором горел свет.
Прошло не менее часа, прежде чем Илинда, с трудом сдвинувшись с места, отважилась подойти к калитке и отворить её. Свет продолжал гореть и не собирался гаснуть. Едва переставляя одеревеневшие ноги, которых она давно уже не чувствовала, она прошла по расчищенной дорожке, поднялась на три ступеньки и, помедлив, тихонько отворила дверь, которая никогда не закрывалась на засов.

Аспин, сидевший возле открытой печной дверцы на низкой табуретке и смотревший в огонь, услышал, как тихонько скрипнула дверь в сенях. Вслед за тем раздались нерешительные шаги. И вот уже приоткрылась дверь на кухню, тускло освещённую горящей свечой да жарким огнём в очаге.
Очнувшись от своих невесёлых мыслей, Аспин повернул голову и встретился взглядом с пустым и безжизненным взглядом Илинды, застывшей у порога.
Какое-то время он изумлённо смотрел на неё, не понимая, каким образом она оказалась здесь среди ночи, почему она стоит у порога и молча смотрит на него.
– Илинда? – запинаясь, полувопросительно произнёс он наконец, приподнимаясь и поворачиваясь в её сторону.
Она с отчаянием покачала головой, едва удерживая накатившие вдруг слёзы.
– Я не нашла её, Аспин... я не нашла, не нашла её... Я её не нашла! – не своим голосом, повторяя одно и то же, как заведённая, хрипло шептала она, глотая слёзы, застрявшие в горле и даже не пытаясь унять колотившую её дрожь.
– Кого ты не нашла? – встревоженно спросил он, всё ещё не в состоянии поверить, что видит её на самом деле.
– Я её не нашла! – не слыша его вопроса, твердила своё она, не двигаясь с места.
Аспин наконец очнулся и пришёл в себя настолько, что вдруг заметил, что она распокрытая, без шарфа и без варежек, что волосы её заметены снегом и смёрзлись ледяными сосульками, ресницы белы от инея, а пальцы покраснели от холода. Он увидел, что она едва держится на ногах. Вскочив, он быстро подошёл к ней и успел подхватить её, когда она едва не упала на подкосившихся вдруг ногах.
Ухватившись за него и едва устояв на месте, Илинда вскинула на него отчаянно вспыхнувшие, гневные синие глаза и закричала:
– Ты понимаешь? Я всю ночь хожу по улицам... я ищу её дом, но понятия не имею, где она живёт! Я все ноги сбила, пытаясь её отыскать... и не отыскала! Я хотела попросить... я хотела умолить... чтобы она оставила тебя в приюте... и не нашла её! Я не нашла! Я не знаю, где искать, Аспин!
Она в отчаянии зарыдала, уткнувшись ему в плечо.
– Илли, чей дом ты искала? – попытался выяснить Аспин.
– Её дом! – рыдала она.
– Чей – её?
– Неужто ты не понимаешь?! Её! Веронцо! Я искала дом Анны Веронцо, и найди я этот дом, я бы не покинула его до тех пор, пока мачеха Анна не согласилась бы вернуть тебя обратно! Я сбежала из приюта, чтобы найти её дом! Но я не знаю адреса... не знаю даже, на какой улице она живёт... Я ничего не знаю! И я её не нашла!
– Пойдём, пойдём, проходи, – говорил Аспин, потихоньку подводя её к печке и усаживая на лавку. Сел рядом. Илинда продолжала горько плакать, уткнув лицо в ладони, упершись локтями в колени.
Он не знал, что сказать. Он понятия не имел, чем утешить её. Наконец, понемногу она стала затихать.
– Илли, – произнёс Аспин, с огромным трудом подбирая слова. – Вот сейчас... меня уже нет в приюте... я уже ушёл оттуда... А вот видишь, мы с тобой сидим здесь как ни в чём ни бывало и разговариваем, будто ничего и не случилось. Ну, в самом-то деле, что такого непоправимого стряслось? Что такого уж страшного? Ответь! Разве земля разверзлась под ногами? Разве вы потеряли меня, а я – вас? Нет. Мы по-прежнему вместе. Мы всегда будем вместе. Ты мне веришь? Ты веришь мне?
Илинда напряжённо вглядывалась в него и молчала.
– И незачем тебе было бежать разыскивать Веронцо! Вот ещё – придумала! Унижаться зазря... неужто ты вправду считаешь, что она смилостивилась бы, увидев твои слёзы? Нет, Илли. Я мешал ей. Я должен был уйти рано или поздно. Но разве это так уж страшно? Ответь, разве мы с вами расстались? Вот сейчас ты пришла ко мне – что мешает вам всем приходить ко мне в гости, когда представится возможность? Кто помешает вам? Или я стану вам чужим, перестав быть частью Кентайского приюта? Мы всегда будем вместе, вы – со мной, а я – с вами. Запомни это. Хорошо?
Она нерешительно кивнула, по-прежнему не сводя с него глаз.
– Веронцо тебя не услышала бы. Не нужно переживать оттого, что ты не нашла её дом. И слава богу, что не нашла! Делать тебе там нечего! И думать забудь о ней! Её не существует, слышишь? Нет её! И никогда не будет! Я постараюсь найти другую работу здесь, в Кентау. Я не собираюсь уезжать отсюда. Я всегда буду с вами. А теперь вытри слёзы, и пойдём к столу. Я налью тебе чаю. Ты будешь чай? Конечно, будешь. Ты совсем закоченела. Ты что, без шапки бегала? И даже шаль не набросила? Ну, если об этом узнает Макси... он тебе устроит такую взбучку! Да и за то, что ты сбежала, он тоже отругает тебя, будь уверена. И правильно сделает. Ишь, чего надумала... среди ночи бегать по улицам и искать то, чего ни в коем случае не стоит искать!
Илинду колотил озноб. Она не могла отлепиться от печки, к которой прижалась спиной, коленями, боком, ладонями, щекой, прижалась, не снимая шубы и кутаясь в неё.
– Я не хочу чай, – стуча зубами от холода, проговорила она.
– А как насчёт того, чтобы перекусить?
– Я ничего не хочу, спасибо. Я не смогу проглотить ни кусочка.
– В таком случае полезай на печку и грейся. Сейчас почти четыре часа утра... ложись и спи. А утром я провожу тебя обратно. Кстати, а как ты смогла уйти? Как выбралась из приюта?
Илинда ничего не ответила. Ответить она попросту не смогла – последние силы совершенно покинули её. Забравшись на прогретую лежанку, она положила отяжелевшую голову на нагретую подушку и почувствовала, как отступает холод, волнами ходивший по её телу, и сознание уплывает куда-то далеко-далеко. Кажется, Аспин что-то говорил, о чём-то её спрашивал, но вернуться, чтобы услышать его, она уже не могла. Перестав бороться с усталостью, она прикрыла глаза и провалилась в забытьё.
Аспин, постояв какое-то время и не дождавшись ответа, вздохнул, подобрал с пола прохудившиеся валенки Илинды, промокшие от набившегося в них и растаявшего снега, и поставил их на печку сушиться. Отыскав свою старую меховую шапку, он вырезал тёплые стельки и положил их рядом с валенками, чтобы утром, когда просохнут подошвы, вложить их внутрь – всё теплее будет.
«Подшить бы! – с досадой на самого себя подумал он. – Да не умею... понятия не имею, чем их подшивают и как именно! Не иголкой же!»
Потом налил себе чаю и снова устроился возле огня, время от времени поглядывая на тонувшую впотьмах лежанку, откуда доносилось прерывистое дыхание спящей Илинды, нежданно-негаданно забредшей к нему. Спать ему не хотелось. После всего, что случилось в тот день в приюте, ему казалось, что уснуть он не сможет до утра. Свеча на столе догорела. Огонёк встрепенулся в луже расплавленного парафина, ещё раз вскарабкался по обгоревшему до черноты фитильку – и истончился, превратившись в струйку сизого дыма, потянувшегося к самому потолку. В комнате стало темно и тихо. Только отблески багрового пламени, весело пылавшего в печке, освещали какое-то пространство перед ней, но и их света было достаточно, чтобы различать очертания находившихся в комнате предметов.
Упершись локтями в колени, Аспин задумчиво пил чай и тяжело хмурил брови.
Хоть и пытался он приободрить Илинду и – чуть раньше – ребят, хоть и утверждал он им без тени сомнения, что всё у них будет просто отлично, у него самого отнюдь не было такой уверенности. Он прекрасно понимал, что мачеха Анна не оставит их в покое и станет следить за каждым их шагом, проверяя, перестали они общаться с опальным воспитателем или продолжают это общение. Он прекрасно понимал, что Веронцо вряд ли когда допустит, чтобы её воспитанники хоть на часок заглянули к нему в гости.
Он пригласил их в гости на выходные. А не сделает ли он им хуже, если у них и вправду получится улизнуть в субботу и явиться к нему? Если мадам Веронцо станет известно, что они побывали у него, она жестоко накажет каждого из них. А ей непременно станет об этом известно. У неё наверняка полно осведомителей. Ведь узнала же она как-то о произошедшем меж ними разговоре, который вывернули наизнанку и преподнесли ей в самом непрезентабельном виде... Кто-то же подслушал этот разговор; кто-то же передал его Веронцо. Правильно ли он сделал, что пригласил их к себе? Не лучше ли на время прервать общение с ребятами, чтобы мачеха Анна упразднила за ними наблюдение, перестала следить за ними? Не подставит ли он их, лишний раз выдёргивая их из стен приюта?
Не зная, как лучше поступить в сложившейся ситуации, без конца взвешивая все за и против, сидел он так с тех самых пор, как в сумерках вернулся из приюта, покинув его навсегда. И вот уже раннее утро, а он всё никак не может решить, что было бы правильнее.
Вот Илинда. Без разрешения покинула приют, чтобы найти Веронцо. Пусть она не нашла её и вместо этого случайно вышла к дому Аспина Ламма. Если об этом станет известно Веронцо – Илинду накажут. Нешуточно накажут. И он ничем не сможет ей помочь. И Макси, Кристина, Айлена – и они не смогут. Единственное, чем мог бы помочь сейчас ребятам он, Аспин, это держаться от них подальше. Но ведь не сможет он отдалиться от них! Не сможет сказать им, что для них же будет лучше держаться от него подальше. По крайней мере до тех пор, пока Веронцо не успокоится, пока её внимание не переключится на другие заботы, другие проблемы...
И снова Илинда. Как ему ухитриться вернуть её в приют до того, как её отсутствие обнаружат? И как ей удалось оттуда выбраться, когда в это время все двери в приюте крепко-накрепко заперты?
Кажется, они не слишком ладят с Мишель. А Мишель теперь живёт вместе с ними. И наверняка она обратит внимание на отсутствие в комнате Илинды. Не сдала бы её мачехе Анне... Мишель. Или Юли. От той тоже всего можно было ожидать. За ней не задержится явиться к мадам и заявить, что Илинды не было в комнате всю ночь. И что тогда? Что придумать?
...Придумывать ничего не пришлось.
В восьмом часу в дом Аспина Ламма заявилась мадам Веронцо в сопровождении Мишель Иллерен. Сдёрнув Илинду с печки, она молча швырнула ей валенки и шубу; Аспина она не удостоила и взглядом.
Илинда молча накинула шубу, всунула ноги в валенки. Мачеха Анна схватила её за плечо и вытолкнула на крыльцо. И только потом взглянула на Аспина, который, зачем-то подобрав упавшие на пол стельки, которые вырезал для Илинды, дёрнулся было следом.
– Ещё раз хоть один из них явится сюда – накажу всех четверых, – угрожающе прошипела она, смерив его презрительным взглядом, и насмешливо сузила тёмные глаза, вздёрнув подбородок. – Защитник! Моя над ними власть! Раз и навсегда запомни – моя, и только моя! А ты... будь добр, сокройся туда, откуда возник. Не место тебе рядом с ними!
– А это уж не вам решать, кому и где место! – не сдержался Аспин.
– В отношении этих четверых – мне. Только мне. И если я решила, что они и близко к тебе больше не подойдут – то так тому и быть.
Аспин встретился взглядом с Мишель. Та спокойно стояла у двери, одетая в длинную шубку с меховым воротником; голову её покрывал тёплый шарф, на ногах – аккуратные сапожки с кисточками. Поймав взгляд Аспина, Мишель едва заметно улыбнулась и насмешливо пожала плечами – мол, я-то при чём, коли у тебя самого ума нету...
– А ты, Мишель... – начал было он, осенённый внезапной догадкой. – Так это ты...
Он хотел было спросить, не она ли донесла на него вчера вечером своей покровительнице, но слова застряли в горле и он не смог добавить ни единого слова. Довольная улыбка расплылась по румяному лицу Мишель, она вздёрнула голову, незаметно от Веронцо склонилась в шутовском поклоне и вышла вслед за мадам, высоко вскинув подбородок.
...Вернувшись вчера от девчонок, у которых они с Юли провели вечер, делая вид, будто бы они знать не знают, ведать не ведают о разыгравшейся в кабинете директрисы драме, Мишель обратила внимание на то, что Илинда уже спит. Утром же, когда прозвонил колокол и зажгли свет, обнаружилось, что вместо Илинды под одеялом лежит подушка Кристины и стопка книг; всё это сооружение в темноте вполне могло сойти за спящего человека – в темноте, но не при ярком свете включённой лампы. А потом в часовню прибежал ошалевший Макси и сообщил Кристине, что Илинды в чулане нет, и нет её шубы... Как только вскрылся обман, она немедленно отправилась домой к мадам Веронцо, а уж той не составило труда догадаться, где искать Илинду.
Илинда получила заслуженные пятьдесят ударов за побег, а помимо этого неделю провела взаперти в тёмном чулане.
Случилось так, что всего несколько дней спустя после увольнения Аспину пришло письмо из Оинбурга. Заболел его старый друг и просил приехать на время в город. Наскоро попрощавшись с ребятами, навестив их тайком в пятницу вечером, и пообещав вернуться, когда сможет, Аспин собрал свои чемоданы и отбыл, заколотив окна и двери своего домика.
Уехал он в конце января.
И с тех пор от него не было вестей. Он пропал так же, как пропал в своё время Дмитрий Ламский, отправившись в тот же заклятый город.

Мишель торжествовала. Она праздновала свою абсолютную победу. Сердце её полнилось злобной радостью. Ей хотелось петь, когда она вспоминала, как ловко ей удалось нанести сокрушительный удар по всей пятёрке разом. Долго пришлось ей выжидать удобного случая, долго пришлось ей держать камень за пазухой, прежде чем запустить его, выбрав мишень. Зато удар её, выверенный и высчитанный до сотой доли миллиметра, не миновал цели.
Аспин ушёл из приюта.
Мало того, он был вынужден уехать из Кентау. Не важно, по какой причине он уехал – но он уехал; здесь уж ей помогло само небо. Она и надеяться не могла, что ему придётся покинуть Кентау.
Ей без труда удалось разлучить его и ребят. Она отомстила и им, и ему. Отомстила, полностью оставшись в стороне.
Конечно, скорее всего, ребята подозревают, что она приложила к этому руку... как подозревает и Аспин... но доказать это они не смогут никогда. Ведь она хорошо обезопасила себя, подослав к мачехе Анне с доносом Юли. Приказав ей сказать, будто бы она услышала их разговор и сочла нужным рассказать об услышанном Веронцо. Сама Веронцо понятия не имеет, что инициатором доноса стала Мишель.
Кристина и Айлена чувствовали её причастность к произошедшей драме, и старались держаться от неё особняком, сплотившись вокруг Илинды. Илинда и вовсе не обращала на неё внимания. Первое время она ни на кого не обращала внимания. Первое время она вообще ни с кем не хотела разговаривать, целыми днями лежала на кровати, отвернувшись к окну, уткнувшись лицом в подушку и не отвечая, когда к ней обращались Кристи или Айлена. Она с огромным трудом заставляла себя ходить в школу, но на занятиях сидела отрешённая и не слушала объяснения учителей. Если её спрашивали отвечать уроки, она молчала или прямо говорила, что не выучила задания. Она получала двойки и не торопилась их исправлять. Госпожа Полетт, видя её состояние, тревожилась не на шутку, она пробовала поговорить с ней, даже кричала на неё, но Илинда упорно отмалчивалась, смотрела в сторону и уходила ото всех разговоров.
И вот однажды госпожа Полетт задержала её в классе после уроков, решительно загородив ей дорогу, когда та направилась было к двери.
– Нет, голубушка, никуда ты не пойдёшь! – сказала она, в упор глядя на Илинду.
Илинда устало подняла на неё провалившиеся, пустые глаза.
– Ты понимаешь, что творишь? – восклицала она, раскрасневшись от волнения и сверкая своими маленькими глазками. – Ты и так-то плохо училась, а теперь и вовсе! Ты даже не стараешься подтянуться! Ты не слушаешь на уроке, ты не делаешь домашние задания... ты... ты... Понимаешь, чем это может закончиться?!
– Ведь я же исправно хожу на репетиции, что вам ещё нужно? – не очень-то любезно проговорила Илинда, делая над собой огромное усилие, чтобы ответить. Ей ни с кем не хотелось разговаривать. Ей никого не хотелось видеть.
– Господи, да что репетиции! Ты посмотри на себя! На кого ты стала похожа! Ещё немного – и от тебя останется только тень! Что случилось? Ты мне можешь внятно объяснить? Ты можешь поделиться со мной?
– Абсолютно ничего не случилось, – равнодушно ответила Илинда, нетерпеливо поглядывая на дверь в коридор – ей явно не терпелось покинуть кабинет госпожи Полетт, в котором её настиг тягостный разговор.
– Ты не доверяешь мне?
– Мне нет смысла доверять или не доверять кому бы то ни было. Я просто хочу, чтобы оставили меня в покое.
– А кто тебя беспокоит, скажи на милость?! Неужто ты не понимаешь, что если ты не станешь учить уроки, то ничего хорошего из этого не выйдет! Неужто так трудно осознать это?!
– Мне всё равно.
– Что такое?.. Что ты сказала?.. Как это – тебе всё равно? Почему тебе всё равно?
– Потому что мне надоело... надоело делать только то, что нужно, только то, чего от меня ожидают другие... Мне надоело всё! Я никого не хочу ни видеть, ни слышать. Я устала от вас ото всех... я пойду.
– Куда ты направилась?
– Уроки закончились. Я иду к себе в комнату. Мне надоел этот разговор ни о чём. Выступление состоится... а остальное вас не касается.
– А кого касается?
– Никого. Только меня. И больше никого. До свидания. Спасибо за заботу... но поверьте, я в ней нисколько не нуждаюсь, я нуждаюсь только в том, чтобы окружающие оставили меня в покое, чтобы предоставили меня самой себе. Больше мне ничего не нужно.
Госпожа Полетт пробовала было задержать её, но Илинда не стала слушать, что ещё она изволит ей сказать, и, тяжёлым рывком стянув с парты свою холщовую сумку с книгами, повесила её на плечо и направилась к двери, не обращая внимания на возмущённые восклицания преподавательницы, старавшейся остановить её.
В коридоре её поджидали Айлена, Кристина и Макси. Когда она вышла из класса, они медленно пошли все вместе к холлу. Илинда молчала, как всегда в последнее время, и была полностью погружена в созерцание каких-то своих, ведомых только ей одной, пространств и миров, куда не было доступа никому из её друзей. Они растерянно переглядывались за её спиной и хмурились, не зная, что предпринять, чтобы вывести её из охватившей её апатии.
Илинда не отвергала их, она терпеливо сносила их присутствие... и всё-таки её с ними словно бы и не было.
Когда они вечерами собирались в холле, она сидела молча и невозможно было добиться от неё ни слова; когда они ужинали, обедали или завтракали, она торопилась поскорее разделаться с едой и спешила уйти, не дожидаясь их в коридоре, как раньше; когда к ней обращались – делала вид, что не слышит или отворачивалась, не желая отвечать.
Её поведение приводило ребят в отчаяние...
...В холле Макси неожиданно остановился. Остановились, взглянув на него, и Кристи с Айленой. Илинда в задумчивости пошла было дальше, но Макси решительно схватил её за плечи и легонько встряхнул, заставив очнуться и оглядеться вокруг.
– Ты чего, Макси? – испуганно проговорила она, взглянув на него непонимающе и строго.
– Ничего, – грубо бросил он, отпустив её плечи и отойдя на шаг. – Просто я больше не могу выносить этот твой отсутствующий вид. Ясно? Давно назрела необходимость серьёзного разговора. Ты не находишь?
– Какой такой разговор? – устало поморщилась Илинда, снова напуская на себя безучастный вид, который так действовал им на нервы. – Что за день сегодня... все словно сговорились... сначала Полетт изводила меня разговорами... теперь твоя очередь пришла, правда, Макси? Не слишком много разговоров для одного дня получается?
– Ничуть не бывало!
В голосе Макси прозвучали непривычно грубые, нетерпимые нотки. Она никогда не слышала, чтобы он позволял себе обращаться к ней в таком недопустимом тоне, и это замечание неприятно царапнуло её, невольно заставив взглянуть на него повнимательнее.
– Ты две недели молчишь, – продолжал меж тем мальчик, угрожающе сдвинув брови и нависая над нею, как нависает прибрежный утёс над речной гладью. – Молчишь, не подавая признаков жизни. Ты не разговариваешь даже с нами! Илли! Это – перебор! Вот что я тебе скажу! Понимаешь? Перебор!
– Я устала от Полетт, а тут ты... – Она досадливо поморщилась и со вздохом принялась тереть ладонями виски, словно у неё внезапно разболелась голова; тяжёлая сумка сползла с её плеча и упала на согнутый локоть, больно ударив по коленям, но она не стала поправлять её, так и оставила висеть на локте. – Считаешь, что мне мало? Что необходимо добавить и от себя?
Макси гневно усмехнулся. Губы его дрогнули и поползли вверх, обнажив крепкие белые зубы, блеснувшие в скудном свете пасмурного и серого февральского полдня, и тутже сжались в плотную нетерпимую линию, жёсткую, ироничную. Безжалостную. Да, именно безжалостную. Потому что он не собирался ни жалеть её, ни сочувствовать её переживаниям.
Когда он снова заговорил, голос его был всё таким же холодным и властным, и не прозвучало в этом голосе ни единой тёплой нотки...
– Ничего, потерпишь. Переживёшь. Мы терпели две недели. Аспин уехал, ни слова от тебя не дождавшись... У тебя совесть имеется? Ты что, ни во что нас не ставишь? Ну, ошиблись мы... не подрассчитали... Ну и вышла из-за этой ошибки большущая неприятность... но ведь мы этого не хотели! Мы хотели как лучше! Слышишь? Если б только хоть один из нас мог предположить, что ты в состоянии сама разрулить такой громадный конфликт... да разве ж мы вмешались бы?! Но мы считали, что тебя одну призвали к ответу за то, в чём виноваты все... и что, мы должны были попрятаться по углам и предоставить тебе одной отдуваться за пятерых, так, что ли? Ты и вправду считаешь, что мы на это способны? Мы ввалились в кабинет мадам вовсе не для того, чтобы испортить тот грандиозный спектакль, что ты перед ней вздумала разыграть. Мы явились, чтобы отвести от тебя громы и молнии. А ты поставила нам это в вину. Только потому, что мы не знали... разве могли мы знать? Да, ты говоришь, что раз мы взялись подслушивать, так нужно было подслушивать до конца. А скажи, ты сама, услышь ты, что Кристи или Айлену собираются наказать вместо нас всех... ты сама что сделала бы? Убежала бы? Дослушивала бы до конца? Или вмешалась бы? Неужто не вмешалась бы? Что-то не верится!
Илинда стояла, опустив голову. Макси решительно потянул её к окну и заставил сесть на подоконник. Девочки тоже сели, расположившись в некотором отдалении, виновато поглядывая на Илинду, которая по-прежнему не поднимала на них глаз и сидела молча, вцепившись в свою сумку с книгами. Макси уселся между Илиндой и остальными с видом решительным и грозным, и вознамерился не отступать до тех пор, пока не убедит Илинду в своей правоте, пока не заставит её наконец очнуться и взглянуть на мир другими глазами.
– Ну, убежала бы? – усмехнувшись, Макси с тяжёлой иронией уставился на Илинду. – Или подслушивала бы до конца? Скажи, осталась бы ты подслушивать до конца? Что молчишь? Опять молчишь! Отвечай, когда тебе задают вопросы. По-моему, я имею полное право задавать тебе вопросы и требовать на них ответа! Или ты считаешь иначе? Ты могла бы слушать дальше, не попытавшись ничего предпринять?!
– Нет, конечно, – прерывисто вздохнув, пробормотала она еле слышно, и ещё ниже опустила голову; выбившиеся из кос волосы затеняли её опущенное лицо и тускло золотились в сером свете, который проникал с улицы через оконные стёкла.
– Так почему мы должны были оставить тебя одну расплачиваться за всех нас?! – вскричал он, поддавшись неудержимому волнению, с силой хлопнув кулаком по колену и выругавшись самым длинным и скверным ругательством из тех, какие только были ему известны. – Раз мы поступили в точности так, как поступила бы ты, будь ты на нашем месте, так за что же ты на нас злишься?! Ответь!
– Я не злюсь на вас, – голос Илинды был хриплым и едва различимым, как дуновение осеннего ветра в сухом бурьяне. – Пойми ты, Макси, это не злость... это не обида... это что-то другое... что-то, против чего я не в силах бороться... какая-то безнадёжность, что ли... Такое впечатление, будто меня выжали досуха, как губку... выкрутили... и у меня попросту не осталось сил даже на то, чтобы просто разговаривать.
– Даже с нами? – настойчиво допытывался Макси, сдвинув свои густые тёмные брови в одну сплошную чёрную линию и стремясь заглянуть ей в глаза. Она упрямо не поднимала головы.
– Да. Даже с вами. Мне так тяжко, Макси... Мне до того тяжко... Мне жить не хочется... Я с трудом натягиваю себя на дни... Мне даже дышать трудно! А вы от меня чего-то требуете, требуете...
– Да ничего сверх меры мы от тебя не требуем, пойми! Мы хотим только одного: чтобы ты перестала отгораживаться от нас, ты не имеешь права заставлять девчонок так переживать! Открой глаза и посмотри, в кого они превратились! Они чувствуют себя виноватыми... хотя, по сути, они ни в чём не виноваты! За эти две недели Кристи столько плакала, сколько не плакала за все шесть лет своего пребывания в Кентайском приюте! И Айлена... Айлена забросила своих учениц, забросила занятия с ними... смотреть невыносимо, как они страдают из-за тебя. А ты нянчишься с собой, эгоистичная до крайности! Нельзя, Илли, нельзя! За что ты с ними так?.. Чем они провинились перед тобой?! Учти, я не позволю тебе так с ними обращаться. Да, ты страдаешь. Ты переживаешь. Но переживаем и мы, и ничуть не меньше твоего! Страдаешь не только ты, страдаем и мы тоже! А тебе безразличны наши страдания... почему?
– Мне вовсе не безразлично.
– Но ты не думаешь о нас!
– Думаю...
– Не ври мне, Илинда Илини! Ты не думаешь ни о ком, кроме себя! Ты одержима собственными страданиями, и знать ничего не желаешь ни о чём и ни о ком, кроме себя самой! Давай разберёмся в твоих переживаниях! Ты переживаешь, что не смогла выгородить Аспина Ламма. Так?
– Я могла отвести от него беду. Это было в моих силах, в моих возможностях.
– Да. Было. Было! Но тебе помешали мы. Так?
Илинда промолчала и ничего не ответила. Ответ был очевиден, он напрашивался сам собой, и не нужно было тратить лишних слов, чтобы высказывать очевидное.
– Итак, мы помешали тебе, – не дождавшись ответа, утвердительно продолжал Макси. – Мы перевернули все твои планы. Не вмешайся мы, отсидись мы по углам – и ты, возможно, и впрямь сумела бы отвести от него беду. В этот раз! Но раз уж Веронцо заточила на него зуб, то она нашла бы способ в следующий раз избавиться от него. Понимаешь? Это было неизбежно! Слишком хорошего врага нажил себе Аспин! В лице Веронцо! Она не дала бы ему здесь задержаться. Она бы всё равно выжила его отсюда. Ты согласна?
Илинда медленно подняла голову и долгим, каким-то провалившимся взглядом посмотрела на него.
– Вот! Видишь? Ты и сама это прекрасно понимаешь! – обрадовался Макси. – А раз понимаешь, то пойми и ещё кое-что. Аспин Ламм вынужден был всего лишь уйти с работы... но не умереть. Ясно тебе? Он всего лишь уволился, но он жив и здоров, с ним всё в полном порядке! Да, сейчас он не с нами, потому что должен был поехать в Оинбург, оттого, что заболел близкий ему человек, но он вернётся. Он обещал вернуться! И вернётся. Может, к весне... Может, летом... Рано или поздно, Аспин Ламм снова будет с нами. Вернётся в Кентау, как обещал. Он приедет и снова поселится в своём домике, и мы будем ходить к нему в гости. Он без труда найдёт себе другую работу в Кентау. Более достойную! Потому что он на самом деле достоин лучшего, чем прозябание в нашем нищем приюте, где его не ценили и обращались с ним хуже некуда. Слышишь? Он вернётся в Кентау, и всё будет лучше прежнего! Мы не потеряли его, а он не потерял нас! Мы по-прежнему все вместе! Слышишь, Илли? А если ты сомневаешься... гляди!
Он торопливо схватил её правую руку, безвольно лежащую на колене, вывернул её и поднёс к самым её глазам.
– Видишь последнее кольцо? Оно всё ещё на твоём пальце, Илинда. И моё кольцо на месте. И их кольца – тоже. – Он кивнул в сторону притихших Айлены и Кристи. – Ты хоть понимаешь, что это значит? Это значит, что Аспин по-прежнему с нами. Он с нами сейчас. Он с нами будет завтра. Он с нами будет всегда. Так что успокойся. И не переживай больше, чем нужно. Никуда он от нас не денется. А когда мы закончим школу... Илли, пройдёт всего лишь полтора года, и мы закончим школу, и будем жить все вместе. И никто не сможет растащить нас по разным концам света. Никто не сможет запретить нам общаться друг с другом и строить нашу жизнь так, как мы сами того захотим. Аспин вернётся к нам.
Илинда с надеждой смотрела на него. На глаза её навернулись слёзы, дыхание пресеклось.
– Илли, я никогда не обманывал тебя, – продолжал между тем Макси, и голос его звучал уже не жёстко и властно, а тихо и успокаивающе. – И никогда врать не буду. Но и ты пойми... Мы бросились защищать тебя только потому, что мы тебя любим. Нельзя за это обижаться. Мы все – одно целое. Мы – как единый организм... Ведь если твоя рука нечаянно коснётся раскалённого железа, не скомандует ли мозг, чтобы немедленно отдёрнуть её на безопасное расстояние? И если нога провалится в яму, не придут ли на помощь обе руки, чтобы немедленно вытащить её оттуда? И если горло захлестнёт нечаянная петля... те же руки сделают всё мыслимое и немыслимое, чтобы эту петлю разорвать и не позволить ей затянуться! Вот и мы... мы кинулись выручать тебя... и ты кинулась бы выручать нас, не раздумывая и не медля. А потому не суди. И не осуждай.
Илинда заслонила лицо дрожащими руками и тихонько заплакала, уткнувшись ему в плечо. Макси не стал успокаивать её. Обняв её, он замолчал, и молчал довольно долго, предоставляя ей возможность выплакаться; потом заговорил снова, тихо и ласково:
– Аспин уехал несколько дней назад. Скоро пришлёт письмо. Вот увидишь, скоро мы получим от него весточку. Он напишет, как у него дела. Он обязательно напишет! И спросит про тебя. А что мы ответим ему? Что ты не хочешь никого из нас ни видеть, ни слышать? Думаешь, это доставит ему радость? Думаешь, ему там мало забот, чтобы ещё и мы подбавляли тревог и горестей? Он не отдыхать туда поехал... у него друг тяжело заболел... и это – горе. А потеря работы? Это вовсе не горе... тем более, в сложившихся обстоятельствах ему всё равно пришлось бы уехать, как только пришло известие из Оинбурга. Он не смог бы остаться. Он должен быть там. Так что тужить нам не о чем. Аспин скоро напишет нам. И он будет ждать от нас правдивого ответа. Так что давай заканчивай хандрить и возьмись за ум. И помни – всё будет хорошо. Потому что мы – вместе. Нас не четверо. Нас пятеро. И несмотря ни на какие обстоятельства – мы вместе.
Долго длилось молчание. Наконец в наступившей тишине прозвучал тихий голос Илинды.
– Вы простите меня? – прошептала она, обращаясь ко всем троим и не смея поднять глаз, чтобы взглянуть на них.
И уже Кристи с Айленой дружно расплакались от волнения, бросившись обнимать Илинду. И она снова заплакала вместе с ними.
С этого дня Илинда переменилась. Она стала спокойнее относиться к происходящему. Слова Макси сумели затронуть в её душе именно те чувства, на которые он рассчитывал, затевая с ней трудный разговор. Поразмыслив, она пришла к выводу, что Макси оказался прав. Что вселенской катастрофы не произошло, несмотря на то досадное обстоятельство, что она не смогла помочь Аспину Ламму уберечься от случившегося. Скорее всего, ему и в самом деле пришлось бы уйти с работы в самое ближайшее время, ведь его почти сразу же после неожиданного увольнения вызвали в Оинбург. Он не смог бы не поехать. Ведь вполне могло случиться так, что близкий ему человек доживает последние отведённые ему дни... он должен быть рядом.
Да и мачеха Анна, ясно как божий день, вознамерилась выгнать его, ей был нужен только повод. Не выгони она его сегодня – выгнала бы завтра. Нашла бы к чему придраться, что поставить в вину.
Но самая главная правда заключалась всё же в следующем: не важно, что Аспин сейчас далеко от них, не важно, что он никогда не вернётся в приютские стены, важно то, что он по-прежнему с ними. Пройдёт какое-то время – и он приедет в Кентау. Он приедет обратно, и они смогут приходить к нему в гости, когда удастся сбежать из приюта на пару часов. Он не оставит их одних, он вернётся.
Макси сказал, что он им напишет. Наверняка, так оно и случится. Письмо из Оинбурга должно прийти со дня на день. Конечно, он напишет. Должен же он рассказать им, как устроился, как там у него обстоят дела. Должен поинтересоваться, как дела у них...

Письма всё не было.
Дни шли за днями, складывались в недели, а письма всё не было. Солнце стало припекать по-весеннему, в воздухе повеяло первым теплом, повсюду звенела капель, срываясь с почерневших от тающих снегов крыш, сугробы под окном покрылись прочной коркой сверкающего на солнце наста, образовывавшего крохотные причудливые пещерки, похожие на ледяные дворцы и башни, снег у земли напитался влагой и стал проседать.
Наступала весна.
А от Аспина по-прежнему не было ни малейших известий.
Первые две недели после его отъезда ребята не паниковали по этому поводу, считая, что ему сейчас не до них. Но когда прошла вторая неделя, а вслед за нею подошла к концу и третья, беспокойство стало одолевать их всё сильнее и сильнее. Они с тревогой вглядывались в глаза друг другу и говорили, обнадёживая себя и уже не веря сами в то, что говорили:
– Ну, ничего, завтрашний день наверняка будет удачливее. Письмо обязательно придёт завтра.
Но наступало завтра, которое оказывалось в точности таким же тревожным, как тревожное вчера.
– Как жаль, – восклицал Макси, досадуя на самого себя, – что мы не догадались взять его оинбургский адрес! Можно было бы самим послать ему письмо! А так? Что нам известно о нём? Что его зовут Аспин Ламм? И только-то?
– Подождём ещё, – стараясь говорить спокойно, перебивала его Айлена.
А Илинду снова стали одолевать мрачные мысли. Она снова стала искать виноватых. Но на сей раз все её негативные чувства сосредоточились на Анне Веронцо. Как бы то ни было, кто бы ни донёс ей на Аспина, виновата в том, что он ушёл, была только она. Она вознамерилась избавиться от него, испугавшись, что слишком много влияния на ребят сосредоточилось в его руках, она испугалась, что слишком хорошо он себя проявил во время недавнего кризиса и приобрёл в приюте всеобщее признание, которого она за четыре года своего правления так и не сумела добиться. Она, и только она несла ответственность за всё, что произошло. И её следовало наказать. Наказать так, чтобы она надолго это запомнила. Она должна ответить за то, что Аспин Ламм попросту пропал, исчез из их жизни, уехал в большой город и не вернулся. Что с ним случилось? Почему он молчит?
Не мог он их кинуть. Не мог забыть о них. Как бы ни был он занят, за прошедшие недели у него не могло не найтись минутки, чтобы написать им письмо. Но письма нет. А это могло означать только одно: с Аспином случилось что-то нехорошее... а они знать об этом не знают. Да и вряд ли узнают – некому их известить.
Илинда, пытаясь отогнать сводящую с ума тревогу и отчаяние, придумывала способ за способом, как отомстить Веронцо, как побольнее ударить её... и не могла придумать ничего, что являлось бы хотя бы отчасти справедливым возмездием. Всё, что приходило ей в голову, казалось ей недостаточным, слишком слабым, нечувствительным. Ей казалось, что для мачехи Анны всё это вместе взятое было бы комариным укусом, который она и не ощутит, не почувствует толком.
И вот, нежданно-негаданно, способ подвернулся сам собой.
Пытаясь встряхнуть её, госпожа Полетт проговорилась ей о сюрпризе, который приготовила для всех участников труппы, и Илинда открыла рот от изумления, услышав её слова – её поразила внезапная идея, как легко и просто она сможет уничтожить мадам Веронцо, одним щелчком сшибить её с ног, сумеет заставить её ответить за все злые деяния, что она учинила в приюте... сместить её. Лишить той власти, что сосредоточилась в её руках. Выгнать из Кентайского приюта.
Она поняла, что ей следует сделать.

Злосчастное выступление перенесли на конец февраля.
Илинда поначалу хотела было отказаться от роли перед самым спектаклем – в знак протеста против несправедливости, допущенной по отношению к Аспину Ламму, но когда стало известно, что госпоже Полетт удалось пригласить из самого Оинбурга нескольких влиятельных лиц, на дальнейшую помощь которых добрая женщина весьма рассчитывала, кардинально переменила своё решение, и в голове её сам собою сложился дерзкий план, который сразу же пришёлся ей по душе, и она вознамерилась осуществить его любой ценой.
Она решительно заявила своей наставнице, что превосходно знает текст, а потому не намерена больше посещать репетиции, и что прекрасно осознаёт свою ответственость... и что выступление окажется грандиозным.
– Я приложу для этого все усилия, вы мне верите? – обратилась она к Полетт, и той не оставалось ничего, как поверить. Тем более, она полагалась на здравый смысл девочки, она не сомневалась, что Илинда отдаёт себе отчёт в том, что сыграть в полную силу в её интересах; ведь это неплохой для неё шанс отличиться...
Илинда прекрасно понимала, что у неё и в самом деле появился блестящий шанс заявить о себе... и она решила воспользоваться им по своему усмотрению.
Она никого не посвящала в свои планы. Даже Макси, Кристи и Айлена были в полном неведении относительно её истинных намерений. Не потому, что она не доверяла им... а просто это было лично её решением. Это решение должна была принять только она сама. Она приняла его без раздумий. И нисколько не сомневалась, что решение это было для неё единственно верным и правильным.
Мишель исподтишка неотступно наблюдала за ней.
Словно чувствовала, что Илинда что-то задумала, но никак не могла разгадать, что именно.
Впрочем, после изгнания Аспина и Илинда, и Макси, и тем более Айлена с Кристиной не представляли для неё никакой опасности. Поглядывая на них свысока, она втайне усмехалась и с закаменевшим сердцем говорила про себя: «Так вам и надо. Я разлучила вас с ним. Он ушёл. И я сделаю всё, что только в моих силах, чтобы Аспин Ламм никогда, никогда не вернулся к вам. Аспина вы не получите. Если его не получила я... если он не стал другом мне... то вам он тем более не достанется. Он больше не друг вам. Он больше никогда не будет вам другом. Никому из вас. Ни Илинде. Ни Макси. Ни Кристине. Ни Айлене. Никому».
Ей занятно было наблюдать реакцию Илинды на изгнание Аспина. Кажется, она переживала по этому поводу больше остальных... Кажется, она намеревалась спасти его своим жалким враньём... но у неё ничего не вышло. И что самое смешное, сам же Аспин ей в этом помешал. А потом – и те трое.
Ну и цирк они устроили! Не могли сразу договориться, о чём именно станут врать, чтобы выкрутиться из щекотливой ситуации... впрочем, Мишель постаралась, чтобы времени на договоры у них не оказалось.
Аспина изгнали из Кентайского приюта. И поделом ему.
Он – предатель. Он предал её, Мишель, когда предпочёл тех четверых. Он заслужил кару, которую в итоге и получил.
Конечно, он мог ещё вернуться обратно в Кентау. Он мог приехать и продолжать жить в своём маленьком домике на тихой улочке неподалёку от приюта. И значит, непременно возобновил бы общение с ними...
«Нет, не дождётесь! – сверля и буравя взглядом Илинду, сощурив глаза и накрепко сжав губы, говорила себе Мишель. – Сделаю всё возможное и невозможное... но не видать вам его как своих ушей. Вас больше никогда не будет пятеро... вас останется только четверо. А там... кто знает... буду отшелушивать вас по одному... как чешуйки с луковицы... Уж я выищу способы, как вас разбить... как рассорить вас навеки... Одного лишились. Очередь за следующим. И не важно, кто это будет».

В назначенный для выступления вечер Илинда, облачённая в длинное белое платье с наглухо застёгнутым кружевным воротом и широкими узорчатыми рукавами, перехваченными тесёмками у запястий, с накинутой на плечи шалью, с простой причёской – её волосы были стянуты в нетугой узел на затылке, молча лежала на своей кровати, закинув руки за голову, и смотрела в потолок, наливавшийся всё большей темнотой. Она не опасалась помять предназначенное для спектакля платье. Ей было всё равно, останутся на ткани неприглядные складки и помятости, или нет. Ей было всё равно, что станется с причёской – переделывать её она не собиралась, даже если непослушные волосы опять выбьются на лицо длинными кудрявыми прядями.
В комнате кроме неё никого не было. Девочки довершали уборку в коридоре – она была освобождена от этого занятия по настойчивой просьбе госпожи Полетт, которая желала, чтобы она отдохнула перед выступлением и не растрачивала попусту драгоценные силы.
Илинда не возражала. Убираться ей и в самом деле не хотелось.
«Осталось около часа. И прогремит взрыв, – подумала она с полным равнодушием. – И что будет потом – одному богу ведомо».
Ей не было страшно. Ей было попросту безразлично.
За окном пролетал дождь со снегом. Порывистый влажный ветер налетал то с юга, то с запада – не поймёшь, откуда дует. Снег начинал подтаивать. В приюте ощутимо потеплело с переменой погоды. Илинда прислушалась. Где-то выла собака.
«Нехорошо, – пронеслось в голове. – Не к добру... а небо-то сегодня какое влажное... того и гляди, ливень хлынет...»
Скрипнула дверь, пропустив в комнату госпожу Полетт. Толстушка раскраснелась; щёки её горели взволнованным румянцем, небольшие голубые глаза сверкали, короткие волосы были тщательно завиты и спиральками опускались на низкий широкий лоб и полную белую шею. Она уже надела своё единственное праздничное платье – чёрное, в белый горошек, с белыми отворотами на воротнике и карманах. Её маленькие ножки в крохотных чёрных туфельках просеменили к кровати Илинды, стуча каблучками. Она с тревогой всмотрелась в бледное, без кровинки, лицо своей лучшей воспитанницы и вдруг испуганно спросила:
– С тобой всё в порядке? Ты не заболела, случайно?
Илинда ответила ей тяжёлым непонятным взглядом и отвернулась, ничего не сказав. В нос ударил резкий аромат духов, которыми госпожа Полетт щедро сбрызнула платье и волосы.
– Ты роль-то помнишь? – слабо проговорила воспитательница, пошарив рукой сзади себя и так и не найдя стул, чтобы присесть.
– Я отлично всё помню, – чужим голосом произнесла Илинда, не поворачиваясь к ней лицом. – Не стоит разводить панику.
– Как ты разговариваешь со мной? Что за тон? – возмутилась наставница.
– Я превосходно знаю роль, – упёрто повторила Илинда и замолчала.
– Ты уверена, что... справишься? Мне не нравится твоё странное состояние...
– Просто волнуюсь.
– Пойдём прогоним всё ещё раз! Время ещё есть! Давайте устроим последнюю репетицию...
– Нет.
– Но почему?
– Потому что я не нуждаюсь ни в каких репетициях. Я и так не собьюсь.
– Не переоцениваешь ли ты свои способности?
– Вы мои способности видели. Можете сами ответить на свой вопрос.
– Илинда... послушай меня, девочка! От этих людей может зависеть твоё будущее, ты осознаёшь это? Ты понимаешь, что судьба нашего любительского театра целиком и полностью зависит от твоего выступления? Я делаю ставку именно на тебя, ни на кого другого!
Илинда смерила её долгим взглядом и, тщательно подбирая слова, проговорила:
– Берите выше – судьба нашего приюта. И я вам обещаю... что в первую очередь буду думать о судьбе нашего приюта. Может, на нас и в самом деле оглянутся. Может, нас и в самом деле заметят.
Услышав в её голосе новые нотки, госпожа Полетт с облегчением вздохнула и улыбнулась.
– Да, может, нас заметят! – по-своему истолковав слова воспитанницы, мечтательно повторила вслед за ней воспитательница и направилась к выходу. Оглянувшись на пороге, она щёлкнула выключателем. Резкий свет электрической лампочки залил комнату и ударил в глаза; Илинда с раздражением прикрыла лицо локтем, чтобы загородиться от него.
– Жду тебя в зале через полчаса, – добавила госпожа Полетт и вышла.
Илинда осталась одна.
Посидев какое-то время неподвижно, она прошла к двери, помедлила, вышла в коридор. Отыскала в углу веник и принялась подметать пол. Она неспешно гнала перед собой мусор и пыль, методично выметая все углы. Мишель остановилась с тряпкой в руке, с которой стекала грязная пена, и с презрительным удивлением уставилась на неё. Кристина обернулась и, сдвинув брови, закричала:
– Илли, а ну давай сюда веник! Полетт увидит – прибьёт! Ты ведь платье перепачкаешь!
Погружённая в свои размышления, Илинда не услышала её и продолжала выметать сор из-под батареи. Кристи бросила мыло и щётку, которой тёрла стену, и подошла к ней.
– Эй, проснись! – Она заглянула в лицо подруге и встревоженно спросила: – У тебя всё в порядке? Что случилось-то, а?
Илинда встряхнулась и вскинула на неё глаза.
– Прости... ты что-то сказала? – спросила она. – Я задумалась... я совершенно тебя не слышала...
– О чём это ты задумалась? – подозрительно осведомилась Кристина. – Ты чего за веник схватилась, а? Платье, говорю, испачкаешь, Полетт ругаться станет! Выступление же скоро!
– Я помню. Помню. Про выступление.
– Платье испачкаешь!
– Вряд ли.
– Смотри, вот уже клок паутины прицепился к подолу... погоди, дай сниму! – Кристи торопливо отёрла мокрые руки о свою старую юбку и двумя пальцами подцепила пыльную паутинную нить, тянувшуюся за длинным подолом подруги.
– Спасибо, – машинально поблагодарила её Илинда.
– С тобой всё в порядке? - встревожилась Кристина.
– В полном. Не волнуйся.
– Как не волноваться... Ты б посмотрела на себя... Лицо белое, без кровинки, глазищи словно блюдца... а выражение такое, что в гроб краше кладут! Смотреть на тебя страшно!
– Я просто волнуюсь.
– Чёрта с два ты волнуешься! А то я не знаю, как ты выглядишь, когда на самом деле волнуешься! Меня не обманешь, Илинда! Ты что-то задумала... И ты должна сейчас же мне всё рассказать, иначе я за себя не ручаюсь!
– Кристи, – Илинда с трудом сконцентрировала внимание на злом и встревоженном лице Кристины, которая стояла перед нею, уперев руки в бока, и с грозным сопением взирала на неё сквозь упавшую на глаза светлую чёлку.
Заметив, что ленточка на одном из её коротких хвостиков развязалась и вот-вот упадёт, Илинда заботливо перевязала её, но это не усмирило подозрений Кристины, а наоборот, ещё больше разожгло её тревогу. Она нахмурилась и продолжала выжидающе смотреть на подругу.
– Что задумала, а? – спросила она, понизив голос.
– Всё нормально, – нехотя отозвалась та. – Не переживай и не беспокойся за меня. Я справлюсь.
– Если ты сейчас же не расскажешь мне, в чём причина твоего отрешённого вида, я немедленно разыщу Макси. Уж он-то сумеет вытрясти из тебя...
– Не надо ничего из меня вытрясать. И нечего приплетать сюда Макси! А теперь позволь мне домести пол, а то скоро выступление...
– Боишься, не успеешь подмести?
– Не ехидничай. Иди лучше стену домой. Твою часть работы никто за тебя не сделает. А если ты не успеешь её домыть, то не попадёшь на выступление.
– Ну и обойдусь, – проворчала Кристина, тем не менее вновь отходя к своей недомытой стене и принимаясь яростно намыливать щётку мылом. Клочья пены полетели в разные стороны.
Илинда вновь принялась мести пол, старательно выметая каждую доску.
– Вечером поговорим, – угрожающе проворчала Кристина, натирая стену мыльной щёткой.
– Непременно, – эхом отозвалась Илинда. Она нисколько не сомневалась, что никакого разговора вечером не состоится. Просто потому, что вечером она уже не вернётся в комнату номер двенадцать. Мачеха Анна наверняка отправит её в чулан сразу же после того, как она сойдёт со сцены. Но её это уже не особо волновало. Пусть сегодня она ещё раз – последний раз – переночует в чулане... зато завтра самой Веронцо уже не будет в Кентайском приюте. Может быть – не будет.
«Как бог даст! – повторяла она. – Как бог даст. Я же со своей стороны сделаю всё, чтобы её убрать».

Илинда стояла за занавесом и смотрела сквозь небольшую щёлочку в зал, постепенно заполнявшийся людьми.
Она видела двух важных старых мужчин в строгих чёрных пиджаках, с огромными лысинами, восседавших в центре первого ряда. Они неспеша о чём-то переговаривались, свысока оглядываясь по сторонам и близко сдвигая головы, когда хотели поделитьтся друг с другом какими-то соображениями или наблюдениями. Она видела маленькую, юркую, похожую на зелёную степную ящерку, женщину с жидким хвостиком светлых волос на затылке, одетую в серовато-зелёное длинное и узкое платье. Госпожа Полетт не отходила от них, буквально заглядывала им в рот и ловила каждое сказанное ими слово. Она не переставая рассказывала о своём детище, стараясь привлечь побольше внимания к своей персоне и заинтересовать их своими идеями, которые она намеревалась претворить в жизнь в самом ближайшем будущем. Гости время от времени бросали на неё полусерьёзные взгляды и важно кивали. Илинде казалось, что они её попросту не слушали, до того скучающими становились их лица, стоило ей вновь завести свою волынку.
Илинде подумалось, что к искусству эти люди не имеют никакого отношения, ибо не было в их лицах какого-то скрытого огня, отличающего людей, занимавшихся искусством. Она не так уж много видела в своей жизни творческих личностей... но даже в лице бедной глупенькой госпожи Полетт было больше этого огня, чем в их флегматичных сухих лицах и холодных глазах. По их виду скорее можно было сказать, что их специальность – цифры, и скорее всего, цифры, написанные на крупных банкнотах...
«Всего лишь богатые дураки, вздумавшие поиграть в благотворительность! – с презрением подумала она, и со злостью посмотрела на свою наставницу. – Ну и купят они тебе новый занавес, скинувшись на самый дешёвый... большего от них вряд ли можно добиться. А ты унижаешься... распинаешься перед ними... Разве ж так нужно себя вести, чтобы на самом деле заслужить чьё-либо уважение?! И желаешь, чтобы и мы так же рабски заискивали перед ними... не дождёшься! Ни в жизнь не стану!»
Она с презрением сплюнула себе под ноги и стала искать взглядом своих. Они занимали три стула в третьем ряду, возле самого прохода. Их лица были серьёзны, но спокойны. Они не переживали, что она вдруг забудет слова или собьётся. Они знали, что даже случись такая напасть – Илинда и вида не подаст, что что-то забыла, тутже на ходу выдумает своё и вставит в текст, и никто не отличит и не заметит подлога.
Позади Макси восседала Мишель. Она высоко подняла подбородок и скрестила на груди руки, всем своим видом выказывая полнейшее равнодушие к происходящему. Справа от неё Илинда увидела Юли и Панчо – её неизменную свиту.
Веронцо стояла в проходе, у колонны. Несмотря на то, что свободные места ещё имелись, она, видимо, не намеревалась садиться. Вполне возможно, она не собиралась оставаться... Что ж, если она уйдёт до начала спектакля, придётся ей потом довольствоваться красочным изложением Лоретты Мишель.
Госпожа Полетт суетливо встала, одёрнула платье и поднялась на сцену. Кашлянула, ещё раз огляделась по сторонам и стала произносить речь. Из которой Илинда не слышала ни слова. Она продолжала смотреть в щёлку занавеса. В душе её не шевелилось ни тени сомнения, волнения или неуверенности. Она прекрасно осознавала, что намерена сделать через несколько секунд, и считала это единственно верным способом отомстить за Аспина и за них всех. Пусть даже у неё и не получится дисквалифицировать мадам Веронцо, пусть даже той удастся каким-то образом вывернуться и выйти сухой из воды, всё же Илинда должна была попытаться выбить её из строя.
Госпожа Полетт неожиданно выросла прямо перед ней, проскользнув за портьеру, и с тревогой взглянула на неё.
– Ну, пора! – проговорила она.
Илинда, окинув её равнодушным взглядом, пошла на сцену. Воспитательница ухватила было её за рукав, зашипев:
– Ты куда?! Сейчас же не твой выход! Ты должна появиться во втором эпизоде!
Илинда обернулась к ней и довольно громко произнесла:
– Не волнуйтесь, госпожа Полетт. Сейчас именно мой выход. И мой эпизод будет не вторым и не первым... он будет единственным.
Аккуратно высвободив свой рукав из её ослабевших пальцев, она неспеша остановилась посреди возвышения, называемого в приюте сценой, и обвела глазами притихший зал. Она заметила, как недоумённо переглянулись и встревожились её друзья, как затаила дыхание, предчувствуя назревающий скандал, Мишель. Мачеха Анна всё ещё стояла у колонны.
– Дамы и господа! – услышала Илинда свой спокойный голос, показавшийся ей самой чужим и незнакомым. – Вынуждена вас огорчить своим сообщением. Никакого выступления сегодня не будет. Или оно состоится, но без моего участия. Потому что я отказываюсь принимать участие в спектакле.
По притихшему залу пробежал ропот изумления, но она не стала делать паузы и продолжила свою речь:
– Я вынуждена пойти на такую крайнюю меру, и надеюсь, что меня услышат. Да, госпожа Полетт, не зря вы беспокоились в своё время. Я задумала сорвать ваше клоунское представление. И я его сорвала. Карнавала не будет. Маски прочь! Свою маску я уже сорвала. А теперь займусь тем, что сорву столько масок с присутствующих, сколько успею. И начну с мадам Веронцо. Собственно, ради неё я и принесла в жертву ваш спектакль, госпожа Полетт. Лично у вас я хотела бы попросить прощение за сегодняшний вечер. Вы всегда относились к нам с добром, и мне неудобно поступать с вами таким подлым образом... но иначе я не могу. Иначе меня никто не услышит. А сейчас, когда в зале собрался весь Кентайский приют, когда здесь присутствуют трое людей, не имеющих к приюту отношения, я надеюсь, меня выслушают. Нет, мадам! – воскликнула она, заметив, что Веронцо решительно сжала кулаки и стала проталкиваться к сцене с явным намерением стащить её оттуда. – Вы не посмеете сделать то, что задумали! Я позаботилась заранее о том, чтобы вы не подступились ко мне, пока я не завершу свою речь. Вот, смотрите! – И в её руках блеснул узкий и длинный осколок стекла, который она выхватила из рукава и занесла над своим запястьем. – Ещё шаг – и я вскрою себе вену. Вскрою не поперёк – сразу вдоль. Чтоб уж наверняка. И за это отвечать придётся вам – и только вам. Вы же знаете, я на это способна. Это не пустые угрозы с моей стороны. Стойте, где стоите... Вот так. Вот и правильно. Хочу обратиться к нашим гостям. Вы приехали сюда посмотреть спектакль... посмотрите лучше, как живут воспитанники нашего приюта. Пройдитесь по нашим комнатам и классам, внимательно осмотрите и крышу, и потолки, и стены. Осмотрите нашу одежду и обувь. Наши подвалы и кладовые. Вы приехали в надежде, что мы станем развлекать вас представлениями... А вот не вышло! Представлений вам и в городе хватает. Вы взгляните, как мы живём... Этой зимой у нас сгорел сарай с запасом дров. Как раз стояли сильнейшие морозы. Нас всех согнали в спортзал, занавесили окна одеялами и топили только там, чтобы экономить остатки топлива. Занятия в школе были отменены. Большая часть воспитанников простудилась, но не было даже лекарств, чтобы лечить заболевших. Вернее, лекарства были, но так как аптекарша находилась в больнице, никто не удосужился взять у неё ключи от кабинета, в котором остались заперты лекарства; опасаясь наказания за своеволие, никто не осмелился выбить дверь, чтобы эти лекарства достать, а спросить разрешения было не у кого. Где были вы в этот трудный период, мадам Веронцо? Куда исчезли вы из приюта? Где отсиживались в самое трудное для нас время? Мы вас не видели много дней кряду! Вы сбежали, вы бросили тонущее судно на произвол судьбы и предоставили его воле волн. Понятия не имею, что сталось бы и с приютом, и со всеми нами, если б нам на подмогу не пришёл Аспин Ламм. Один из оставшихся с нами воспитателей. Он на свои собственные деньги купил лекарств, чтобы лечить тех, кто заболел; он взялся организовать наших ребят, вместе с ними ходил по дворам и выпрашивал, у кого есть, лошадей и сани. А потом вместе с нашими мальчишками они объезжали каждую улицу, стучались в каждый дом и просили помочь дровами, кто сколько может. Люди давали: кто – вязанку, кто – несколько поленьев... в меру своих возможностей, и никто не сказал, что нечего ему подать сиротам. Благодаря стараниям Аспина и ребят в нашем подвале появилось топливо, которого хватит на долгое время. Он вернул в наши комнаты тепло. Он вылечил нас. И когда все проблемы были успешно разрешены, снова явились вы, мадам. И вновь, как ни в чём ни бывало, приняли бразды правления в свои руки. Я хочу спросить вас: а по какому праву вы вернулись? Вы же бросили нас в самый ответственный момент! И не постыдились вернуться, когда угроза миновала и все трудности остались позади. За вас ваши проблемы решил Аспин Ламм, простой воспитатель, которого вы об этом даже не просили, более того, которому вы поставили в вину его вмешательство. И вы уволили его. Выгнали. Потому что заметили, что к нему тянутся воспитанники. Что он без труда находит с ними общий язык. Потому что заметили, что он добр и любит нас, не в пример вам, ведь вы по следу ненавидите всех и каждого. И мы его любили... в то время как вас... кто ненавидит за спиной, а кто боится, но никто не любит. Вы почувствовали в нём соперника своей власти... вы побоялись, что однажды он без особого труда займёт ваше место... И выставили его вон. Низко и малодушно с вашей стороны! Вы выбрались на его шее и дали ему пинка. Браво, мадам Веронцо! Вы были бы великим полководцем! Вот ваша маска и сорвана. Вот ваша личина и растоптана – чем теперь прикроетесь? Я требую, чтобы вы добровольно сложили с себя ваши полномочия, ибо они оказались вам не под силу. Я требую, чтобы вы убрались из нашего приюта! Освободите нас от вашего присутствия, не я одна – мы все хотим этого! Ну и напоследок... Вы, ребята! Те, которым Аспин собственноручно измерял температуру... которых поил лекарствами во время болезни... те, что ездили с ним по всему Кентау и попрошайничали ради того, чтобы приют выдержал эту тяжёлую зиму! Те, что прибегали к нему со всеми своими проблемами, не сомневаясь, что он поможет их решить... Вы-то где? Вы-то почему не вступились за него? Ни один? Четверо нас... тех, кто не отступился... кто попытался отстоять Аспина... Нас, естественно, растоптали! Но зато мы не смолчали! А где вы? Попрятались? Смалодушничали? Только б вас не тронули? Бог вам судья. И вам тоже, мадам. Во всеуслышание говорю, что сегодняшняя инициатива принадлежит только мне, и никто из моих друзей и предположить не мог, что я задумала. Наказывайте меня. Но если посмеете тронуть их... Я виновата. В этот раз я виновата одна.
Она со звоном швырнула стекло на помост, и оно зазвенело, разбившись на осколки, блеснувшие в свете включенных ламп, и сошла со сцены, высоко подняв голову.
– Я в чулан, – безо всяких эмоций произнесла она, остановившись возле белой, как мел, Веронцо, застывшей, словно изваяние и не ответившей ей ни слова. – Можете принести плётку прямо туда. Я своё дело сделала. Теперь делайте вы своё. Если осмелитесь. Если получится. Если у вас хватит на это совести.
Не пытаясь отыскать глазами Макси, Кристину и Айлену, она молча протиснулась сквозь раздавшуюся перед нею толпу стоявших в проходе воспитателей и нянечек и отправилась прямиком в чулан, нисколько не сомневаясь, что если её смелая затея потерпит крах, то он станет для неё домом на всю оставшуюся жизнь.

Чтобы урегулировать разгоревшийся скандал, мадам Веронцо потребовалось мобилизовать все свои силы, всё терпение и изворотливость. Гости были шокированы произошедшим, и никак не могли поверить в правдивость всего, что услышали. Мадам Веронцо пришлось спешно придумывать свою версию и не раз повторять её, чтобы они убедились в её искренности. Пришлось опросить и остальных воспитанников, из которых она выбрала с десяток таких, на показания которых могла положиться целиком и полностью. Остальных пришлось запугать, что если они посмеют рот раскрыть, то их однажды запорют до полусмерти. Илинду попросту выставили неуравновешенной истеричкой, которая и сама всё поняла не так, и других пытается ввести в заблуждение и уверить в своей правоте.
– У нас была чёткая договорённость с Аспином Ламмом, что он возьмётся вместо меня вести приютские дела на то время, что я болела и была не в состоянии выполнять свои обязанности. Меня потому и не было в приюте. Аспин Ламм всего лишь выполнял мои распоряжения, вот и всё. Илинда Илини, скорее всего, не знала об этой договорённости... а если и знала, то решила очернить меня. Только потому, что у нас с ней постоянные конфликты; у неё очень скверный характер, она постоянно пытается доставить мне неприятности... Я не наказывала её строго... как видно, только хуже наделала. Нельзя жалеть розгу! Ни в коем случае нельзя! Ламм сам пожелал уйти с работы, потому что ему понадобилось вернуться в город. Он не просто ушёл с работы, он переехал жить в Оинбург. Как я могла отказаться подписать его заявление? Как я могла препятствовать ему? Я не выгоняла его. Он ушёл сам.
И так как новых свидетельств против мадам не нашлось, а подлинность слов Илинды мог бы подтвердить или опровергнуть только сам Аспин, который давно уехал из приюта, приезжие ограничились малым: они посочувствовали ей в её нелёгком труде и выразили надежду, что ей удастся уладить свои проблемы.
Макси и компанию надёжно опекали всё это время доверенные лица мадам, спрятав в одном из подвалов, и они были лишены возможности подать голос в поддержку Илинды. Впрочем, мадам ничего не стоило бы и их выставить горсткой бунтовщиков, желающих ей зла.
Тем дело и закончилось.

После жестокой порки Илинду поселили в отдельной комнате. Комната эта располагалась в школьном корпусе и была настолько маленькой, что в неё едва втиснули кровать. Окна в ней не было. Раньше здесь располагалось помещение для хранения вёдер, тряпок и веников, которые использовались для уборки комнат, а они не занимали много места.
Илинда не выказала по поводу переселения никаких эмоций.
Её выпускали только на занятия, после которых запирали на ключ. Еду ей тоже приносили в комнату.

Так миновал март.
Наступил апрель.
От Аспина по-прежнему не было никаких известий, и это приводило друзей в отчаяние. За Илинду тоже приходилось серьёзно переживать. И самым обескураживающим являлось то обстоятельство, что они совершенно ничего не в состоянии были сделать, чтобы помочь одной или разыскать другого.
И всё же, Макси наконец придумал выход. Он решил вызволить Илинду во что бы то ни стало. Он не раз пытался уговорить Веронцо выпустить затворницу и позволить ей вернуться к прежней жизни, но все его просьбы раз за разом категорично отклонялись. В бесплодных попытках прошло больше месяца, и ему стало наконец ясно: добром Илинде не поможешь, по-хорошему её никто не выпустит и придётся ей провести в одиночной камере бог знает сколько времени... И он решил действовать на свой страх и риск. В голове его сам собой сложился бесшабашный, дерзкий план.
У каждого человека есть уязвимое место, этакая ахиллесова пята, и к каждому замку существует свой ключик. Нужно только угадать нужный ключ среди множества других. И суметь им правильно воспользоваться. Макси представил себя на месте Веронцо, влез в её шкуру, попробовал оглядеться вокруг её глазами... и спросил себя: «А чего боялся бы я на её месте?» И в тот же миг понял: она опасалась потерять свою власть. Илинда основательно эту власть подорвала, здорово подпортила её репутацию... мадам еле удалось отмыться. И сейчас малейшее пятно – и можно с уверенностью растереть это пятно до такой степени, что отмыть его во второй раз будет сложновато. Сейчас таким пятном является заключение Илинды. Если общественность прознает, что одну из воспитанниц держат в приютских стенах взаперти и не собираются выпускать, то это может стать началом цепи проверок... и где гарантия, что на сей раз эти проверки удастся удачно обмануть?
Он решил использовать свой единственный шанс и отправился прямиком в кабинет мачехи Анны.
Мачеха Анна устало сидела за столом. Она перебирала какие-то бумаги сухими крючковатыми пальцами, похожими на жёлтые пальцы египетских мумий, какими их рисуют на картинках; она перекладывала бумаги из одной стопки в другую, на время задерживая каждую из них перед глазами.
Макси не стал стучать. Отворив дверь, он зашёл в кабинет так спокойно и невозмутимо, словно этот кабинет являлся его непререкаемой собственностью, которую никто не в состоянии был оспорить.
Вскинув на него полные ледяной ярости и презрения, пылающие гневом и смертельной ненавистью глаза, мадам вспыхнула и трясущимся голосом проговорила, задыхаясь от душившей её ярости:
– Выйди вон!
Макси проигнорировал приказание. Он сделал вид, что не слышал её слов, неспеша подошёл к её столу и остановился. Мачеха Анна вскочила с места, с грохотом отодвинув стул... Они стояли и смотрели друг другу в глаза, и их разделял только письменный стол, заваленный кипой старых бумаг...
Внезапно мадам осознала, что смотрит на Лапорта снизу вверх. И это на мгновение выбило её из колеи.
«Когда он успел вырасти?!» – в изумлении подумала она, невольно ощутив себя слабым маленьким существом, которого кто-то посильнее может одним ударом сшибить с ног... Ей вдруг показалось, что нависший над ней высокий молодой человек, в которого нежданно-негаданно превратился знакомый ей Максим Лапорт и который сейчас не сводил с неё немигающих тёмных глаз, в глубине коих полыхало что-то опасное, неведомое... ей показалось, что вот сейчас, в следующее мгновение он возьмёт со стола тяжёлый подсвечник и одним ударом лишит её жизни. И никто не услышит, и никто не узнает...
Поборов внезапно нахлынувший в сердце страх, она вскинула голову и, почувствовав новый прилив спасительного гнева, воскликнула:
–Пошёл вон из моего кабинета!
Макси не двинулся с места. Он молча протянул руку к стоявшему на её столе телефону. Она отпрянула, поначалу не поняв, что ему нужен телефон. Увидев, что он взял телефонную трубку, она с силой ударила его по руке и выбила трубку у него из рук.
– Не смей ничего трогать здесь! – вскипела она.
Лапорт криво усмехнулся и снова потянулся к телефону, бесстрашно и нагло глядя в полыхающие яростью глаза Веронцо, готовой убить, растерзать его.
– Я пришёл позвонить, – ещё раз усмехнувшись ей в лицо, твёрдо произнёс он, не повышая голоса. – И если вы станете мне мешать... за мной не задержится и плётку со стены сорвать.
Веронцо задохнулась от услышанного. Глаза её метнулись в угол, где виднелась в полутьме висевшая на крючке самодельная плеть, сделанная из гибкой хворостины, которой она не раз охаживала своих воспитанников, и, схватив со стола подсвечник, она замахнулась на пришельца, метя ему по голове.
– Убирайся, иначе...
Макси без труда вырвал из её рук подсвечник, одним движением буквально выкрутив его из её хрустнувших пальцев, и аккуратно поставил на место.
– Осторожнее, – усмехнулся он. – Не то разобьёте его о мою голову, и придётся моему дядьке платить за подсвечник – скажете, моя голова его расколола. Я пришёл сюда позвонить. Мне необходимо связаться с дядькой.
– Ты... ты...
Веронцо отступила на шаг и тряслась с головы до ног, не зная, что предпринять, чтобы изгнать его из своего кабинета. Лапорт опять взял трубку, поднёс её к уху и стал набирать номер. Остановился на мгновение, взглянул на неё, забарабанив пальцами по диску с цифрами, и, ухмыляясь, произнёс:
– Пожалуй, я поговорю с вами, прежде чем дозвонюсь в Эрнс. Может, мы с вами договоримся. В конце концов, дело, о котором я намерен говорить с дядькой, в первую очередь касается вас. Вполне возможно, что вы одумаетесь... пойдёте мне навстречу... и тогда, может быть, я отступлюсь от своего намерения. А намерение моё таково, что... я хотел бы рассказать дядьке, что одна из воспитанниц нашего приюта ни за что ни про что много недель находится взаперти, живёт здесь на положении узницы... словно она – в тюрьме, а не в приюте! По какому праву вы держите Илинду в клетке?! До каких пор вы будете держать её под замком?! И на каком основании вы посадили её под замок? Отвечайте!
– Явился призвать меня к ответу, недоносок? – прошипела Веронцо, и лицо её пошло пятнами. – Явился обвинять меня, паршивец?..
– Вовсе нет! – возразил Макси, швырнув телефонную трубку так, что она ударилась о дощатый пол, повиснув на скрученном в спираль проводе. Обеими руками опершись о крышку стола и не замечая, что столкнутые им бумаги веером рассыпались по полу, Макси не сводил горящих ненавистью глаз с лица директрисы.
– Мне безразлично, что вы мне сделаете, – заявил он, по-прежнему не повышая голоса. – Только помните: я этого больше так не оставлю! Посмейте выдрать меня – я переломаю вашу плётку и выброшу её в окно! Возьмёте палку – перегрызу! Вздумаете запереть, как Илинду... вышибу дверь, и вам придётся худо! А кроме того... я подниму на ноги всю округу! Я сегодня же поставлю в известность дядьку о чинимых вами беспорядках, о вашем преступном самоуправстве! Вам прекрасно известно, что он – богатый и влиятельный человек, он найдёт, кого привезти в наш приют! Он добьётся, чтобы создали специальную комиссию, которая займётся расследованием всего, что вы здесь творите... Он – не такой, как ваши тупоголовые гости, которых безнадёжно пыталась призвать нам на помощь Илинда! И которые поверили в ваши сказки и благополучно убрались с глаз долой, не придав значения ни единому её слову! И поверьте, я не успокоюсь, пока вы не окажетесь за решёткой. Мне будет мало просто выгнать вас из приюта... Я посажу вас так же, как вы посадили Илинду! Только её вы посадили за правду, которую она не побоялась возвестить во всеуслышание... вы же будете сидеть за свои преступные деяния! Я вас со света сживу! Я клянусь в этом!
– Ах, ты... ты... – Веронцо задыхалась; ей казалось, что ещё немного – и сердце её попросту лопнет в груди. Ей не хватало воздуха. От безжалостных и злых слов мальчишки у неё всё внутри похолодело, и страх, которого она не знала доселе, ледяными пальцами стал копаться в её душе, выхолаживая, выстужая её... Ей показалось, что Лапорт уже втолкнул её в грязную вонючую камеру с решётками на окнах, и ещё немного – и дверь захлопнется, навсегда отгородит её от мира... Она прекрасно осознавала, что все его слова – не пустые угрозы, что он и в самом деле сделает так, как задумал, и что на его стороне – сила, которая заключается в богатстве и власти, которыми обладает его дядька.
Она должна как-то вырваться; она должна успеть выскочить прежде, чем решётчатая дверь закроется, оставив её в камере.
– Что тебе нужно? – хрипя от ненависти, еле выговорила она, кося на него налитыми кровью глазами.
– Ключ, – тихо ответил он, не сводя с неё глаз.
– Ключ?.. – она не сразу поняла, что именно он требует от неё.
– Только ключ – и ничего больше.
Макси выжидающе смотрел на неё, ловя каждое её движение. Ему казалось, что если она сейчас не отдаст ему ключ... он попросту порвёт её на кусочки.
Веронцо развернулась, рывком выдвинула какой-то ящик за своей спиной, выхватила оттуда тяжёлый ключ и метнула его прямо в лицо Макси, рассадив ему губу. Он торопливо подобрал упавший на пол ключ, слизнул кровь с разбитой губы, смерил Веронцо полным презрения взглядом и тихонько притворил за собой дверь.
Веронцо осталась одна.

– Спасибо, Макси, – прошептала Илинда, когда он отпер дверь и заявил, что она может спокойно возвратиться в свою комнату.
Веронцо рядом не было.
Макси, Кристи и Айлена плечо к плечу стояли в коридоре, встречая её. Илинда с опаской посматривала по сторонам и не спешила покинуть каморку, в которой провела самые долгие недели своей жизни. Ей казалось, что стоит ей только переступить порог и оказаться на свободе, как она попросту проснётся. А кроме того, она почему-то боялась. Боялась возвращения к нормальной человеческой жизни, от которой совершенно отвыкла. Эти четыре стены отгородили её от мира, стали привычной преградой, за которую ей и не хотелось уже прорваться. Она чувствовала себя надёжно защищённой ото всех невзгод этим замком на двери. Она привыкла находиться в тишине и покое своей изоляции, и понятия не имела, что делать теперь, когда границы разрушены и замки сорваны.
Что теперь? Куда идти?
Она растерянно смотрела на ребят. Кристи схватила её за руку и решительно вывела в коридор.
– Идём, – заявила она. – Что примолкла?
Макси пинком захлопнул за нею дверь, словно вознамерившись сорвать её с петель за то, что столько недель стерегла Илинду, ни на секунду не выпуская её за пределы её тюрьмы. Илинда вздрогнула и растерянно оглянулась на своё недавнее убежище. Макси заметил этот её взгляд и сказал:
– Илли, там тебе больше нечего делать. Тебя ждёт твоя комната.
– Илинда, пойдём. – Айлена протянула ей руку, но Илинда не спешила подать ей свою.
– У меня такое странное чувство... – пробормотала она. – Словно бы меня лишили моего панциря... И я не знаю, куда мне идти и что делать.
– Панциря у тебя никогда не было! – сердито заявила Кристина, потянув её к переходу. – Куда тебе идти? В свою комнату, конечно же! В нашу комнату! А делать что? Что же ещё? Радоваться, что мы всё-таки хоть в малом, но победили! Вот что! И жить! Дальше! Как все нормальные люди! Пойдём. Скоро ужин. Нужно будет отправляться в столовую. А завтра – школа. Всё, пора прийти в себя!
– В нашу комнату... – растерянно пробормотала Илинда. – Но там же Мишель.
– Мишель и Юли уже недели три как перебрались обратно, – встрял Макси. – Так что они не станут мозолить тебе глаза.
Кристи остановилась, как вкопанная, и во все глаза уставилась на Илинду.
– Ты что? Я же говорила тебе... рассказала в тот же день, как они съехали... – проговорила она чуть слышно, запинаясь от волнения. – Мы с тобой целый час через дверь говорили... не помнишь, что ли? Я сразу побежала к тебе... Обрадовать хотела... Не помнишь?
Илинда напрягла память. Что-то мелькало на самом краю сознания, но она никак не могла уловить, что именно. Она виновато потупилась и промолчала, ничего не ответив подруге.
– Правда, не помнишь? – упавшим голосом спросила Кристина, и глаза её тревожно заискрились, всматриваясь в бледное и какое-то неестественно-вялое, чересчур пассивное лицо Илинды, которая упорно избегала встречаться с ней взглядом.
– Кристи, – остановил её Макси, предупреждающе тронув её за рукав. – Не наседай, она слишком много времени провела взаперти, ей просто нужно прийти в себя. Илинда отдохнёт, наберётся сил... и всё будет как раньше. Теперь нам не придётся так уж страшиться старухи. Теперь она прекрасно поняла, что и мы не бессильны, что и мы не беспомощны... Она не станет лишний раз задирать никого из нас, вот увидишь.
– Макси, а как же тебе удалось? – догадалась, наконец, поинтересоваться Илинда, обернувшись к нему.
– Очень просто. Оказалось, с ней не так уж трудно справиться, – Макси нахмурился, вспомнив, каким способом нашёл слабое место мадам Веронцо. – Она больше всего на свете боится показать свою несостоятельность... Она боится потерять свою власть. Боится, что её попросту сместят, если слухи о её манере управления приютом дойдут до нужных людей в столице... Я пригрозил, что найду способ оповестить общественность, что одна из воспитанниц приюта содержится в неприемлимых условиях, я заявил, что не побоюсь её мести и что непременно сделаю так, как задумал, если она сегодня же не выпустит тебя из заточения. Она прекрасно поняла, что стоит мне позвонить в Эрнс и впрячь в это дело дядьку – и ей несдобровать. Она отдала мне ключ. Швырнула под ноги и велела убираться с её глаз долой. Я ключ подобрал. И убрался. Девочки ждали меня в коридоре. И мы сразу отправились за тобой.
Илинда смотрела в пол отсутствующим взглядом. Её мысли снова унеслись в неведомые дали.
– Спасибо вам, мои дорогие... – пробормотала она безо всякого выражения. – Я прекрасно понимаю, как вы рисковали... Вы могли бы навлечь столько неприятностей на собственные головы.
– Твоя голова нам такая же собственная, – перебил её Макси. – Не забывай, что мы – одно целое. Ты не сомневалась бы и не задумывалась, стоит ли рисковать, чтобы помочь любому из нас. Как могли сомневаться мы?
– Лично я готова была тараном вышибить ту дверь... да ведь не помогло бы, потому что вместо той двери мигом поставили бы другую! – вздохнула Кристина. – Тут нужно было действовать похитрее. Вот Макси и нашёл самый верный способ.
– Можно было и раньше до этого додуматься, – досадуя на себя, проворчал тот. – Ведь всё оказалось намного проще, чем предполагали. Ты могла бы уже давным-давно избавиться от своей каморки.
Илинда продолжала тупо, неподвижно смотреть мимо них.
– От Аспина ничего? – спросила она с таким видом, словно каждое произносимое ею слово давалось ей с огромным трудом.
Макси отрицательно покачал головой. Все замолчали. Илинда вздохнула и проговорила:
– С ним что-то случилось. Он не мог нас бросить.
– Всему своё время, Илли, – Макси устремил взгляд за окно, где в свете клонившегося к горизонту сизого солнца стыли на холодном весеннем ветру чёрные тополя у ограды. Снег наполовину сошёл, и по обочинам уже вовсю пробивалась свежая зелень.
– Хочешь сказать, мы узнаем, что произошло? – спросила Айлена.
– Рано или поздно – я не сомневаюсь, узнаем. На свете нет историй без конца, – произнёс Макси. – Конечно, пока мы находимся в приюте, мы лишены возможности предпринять какие-либо поиски, но ещё год с небольшим... всего лишь год осталось потерпеть – и мы станем сами себе хозяева. Можно будет уехать в Оинбург. Там проще всего найти работу. И одновременно искать Аспина. Ведь он же сказал, что поедет туда.
– Вряд ли мы его отыщем, если он сам не захочет, – проговорила Кристи.
– Так ты считаешь, что он нас бросил? – не поверил Макси, в сильнейшем возмущении повернувшись к ней; Кристи угрюмо блеснула на него хмурым взглядом и отвернулась, устремив взгляд за окно.
– А что ещё остаётся думать? – глухо прошептала она и прерывисто вздохнула.
– А я не верю, что он способен на такое предательство, – решительно вскинув голову, громко заявила Айлена.
– Я тоже, – Макси осуждающе смотрел на Кристину. – Он не мог так поступить.
– Я тоже не верю. – Илинда тупо повторила слова Макси.
– Мы найдём Аспина, – уверенно заключил тот. – Вот увидите, мы его отыщем, и это недоразумение прояснится само собой. А сейчас... Илли, тебе следует отдохнуть немного. До ужина ещё два с половиной часа. И выше голову! Сила теперь на нашей стороне! Потому что мы снова вместе!
– Мне кажется, что здесь замешана Веронцо, – проговорила Илинда, по-прежнему глядя в сторону. – Он не мог исчезнуть ни с того, ни с сего. Мне кажется, это она заставила его уехать и забыть про нас.
– Илли, ты не права, – возразил Макси. – Ты не права хотя бы потому, что я сам, лично, видел письмо, которое Аспин получил из Оинбурга. К тому же, он был сильно расстроен... То, что с его другом в городе случилось большое несчастье – несомненно, это не вызывает никаких сомнений. И уехал он вовсе не потому, что его к тому вынудила Веронцо. Как ни наседай она на него, вряд ли она сумела бы его согнуть.
– Она могла пригрозить, что усложнит нашу жизнь, если он не откажется от нас.
– Могла. Не спорю. Только он не согласился бы нас оставить. Слышишь?
– И всё же... всё же мне кажется, это её вина...
– Это не её вина, Илли! Не прошло и недели со дня увольнения, как ему пришло письмо из Оинбурга. Я читал письмо. То, что в нём написано, правда. И Аспин уехал без промедлений. А перед отъездом он тайком пришёл к нам попрощаться... было не похоже, что он намерен бросить нас. Он хотел вернуться! Он обещал написать нам!
– Меня не было с вами... Я была заперта... Я не виделась с ним в тот вечер. Я не слышала, что он вам говорил...
– Я помню. И потому говорю тебе: Веронцо здесь не при чём. Она не имеет к его отъезду никакого отношения. А уж если представить, что она как-то разыскала его в городе и запретила возвращаться в Кентау... это вообще из области фантастики. Каким образом, находясь в Кентау, она смогла бы давить на человека, который находится далеко отсюда? Нет, она здесь не при чём. Здесь что-то совершенно другое... и однажды мы это выясним, мы узнаем, Илинда. Аспин является одним из нас, а мы своих не бросаем. Мы будем искать... И однажды мы его отыщем.
В столовой она нос к носу столкнулась с Мишель. Та остановилась, изумлённая, потрясённая настолько, словно увидела перед собою призрак, и в недоумении спросила:
– А ты что тут делаешь? Тебя-то кто выпустил?!
Илинда спокойно смотрела на неё и не торопилась ей отвечать.
Вместо неё это сделала Кристи. Выступив вперёд, она довольно язвительно хохотнула:
– А ты что, рассчитывала сгноить её там, да? Не получится! Мы её вытащили! И больше она под замком не окажется. Вот так!
– И что, мадам в курсе? – недоверчиво прищурилась Мишель, тряхнув кудрями.
– Ну разумеется!
– И она допустила, чтобы ты... ты... свободно покинула свою темницу?! – Мишель во все глаза продолжала пялиться на Илинду, загораживая проход, но та отстранила её со словами:
– Я пришла поужинать, а не препираться с тобой. Пропусти.
И прошла в столовую. Все оглядывались на неё и перешёптывались за её спиной. Одни были рады её возвращению, другие злорадно посмеивались. Но ей было всё равно. Она ни на кого не обращала внимания. Молча прошла за свой столик, на котором её уже ждала принесённая Макси тарелка с пшённой кашей, кусок хлеба и стакан горячего чая. Она и в самом деле чувствовала себя немного лучше, вернувшись в свою комнату, к своим вещам, к своим подругам, которые были до безумия рады ей.
А скоро растает последний снег. И зазеленеют благодатные кентайские степи. В школе закончатся занятия. А летом... летом мачеха Анна наверняка снова отправится к морю и заберёт с собою Мишель. Потом...
Потом останется потерпеть всего лишь год – и они покинут приютские стены. Не важно, что будет дальше, совершенно не важно... Но хуже не будет точно. Они будут свободны. Они станут сами себе хозяева. Они найдут работу, снимут жильё и смогут жить и радоваться жизни. И никакая мадам Веронцо не будет маячить у них за спиной. Никакая мадам не сможет омрачить их будущее.
Нужно всего лишь набраться терпения.
Но именно это и оказалось для неё непостижимо трудным.

Однажды дождливым пасмурным вечером, когда они вновь расположились на подоконнике в холле, Макси показал им сделанную вручную отмычку – длинную проволоку с острым загнутым концом, и, понизив голос, пояснил:
– Я хочу сегодня ночью тайком проникнуть в кабинет мачехи Анны и порыться в бумагах.
Девочки удивлённо воззрились на него, ожидая объяснений, и объяснения не замедлили последовать.
– Я всё про Аспина. Понимаете, Веронцо принимает и увольняет людей по собственному усмотрению, и на каждого у неё должны иметься какие-нибудь бумаги, которые ей предоставляет человек, устраивающийся на работу. Я хочу отыскать бумаги Аспина Ламма. Если она их не уничтожила.
– И зачем они тебе? – спросила Кристина, а Айлена радостно вскрикнула и захлопала в ладоши, воскликнув:
– И как ты до этого додумался, Макси?! Конечно же, если эти бумаги есть, мы должны их заполучить.
– И чем они нам могут пригодиться? – с сомнением посмотрела на Макси Кристина. Она всё никак не могла сообразить, что полезного будет им от бумаг Аспина.
Макси пояснил:
– А тем и пригодятся, что в них может быть указан его оинбургский адрес. А если мы будем знать адрес... Кристи, нам не составит никакого труда отыскать Аспина. В первую очередь, можно будет послать на этот адрес письмо, и если ответа не последует... У Айлены остались в городе кое-какие знакомые, она ведь тоже жила в Оинбурге. Так вот, если мы не дождёмся ответа, она вполне может связаться с кем-нибудь из своих знакомых и попросить... чтобы сходили на такую-то улицу и узнали, живёт ли в таком-то доме, в такой-то квартире такой-то человек.
– Конечно! – сияя счастливой улыбкой, поддержала его Айлена, но Кристина с сомнением смотрела на них. Пораздумав и так, и сяк, она пришла к выводу, что вряд ли мачеха Анна интересовалась городским адресом Аспина, ведь в то время он уже жил в Кентау. Если она и спросила его адрес, то он наверняка предоставил ей кентайский, ведь оинбургский вряд ли имел для неё какое-то значение.
Илинда молча слушала, не произнося ни слова.
– А ты что молчишь? – обратился к ней Макси. – Ждёшь, пока все выскажутся? Все высказались. Говори теперь ты. Ты что думаешь? Имеет смысл вскрыть кабинет и перерыть все бумажки?
– Конечно, – тихо ответила Илинда, не колеблясь ни секунды. – Более того... я пойду с тобой.
– Вот! – торжествующе воскликнул Макси, победно взглянув на Кристину. – Видала?
– Я тоже хотела бы пойти. Вдруг моя помощь пригодится вам... можно? – робко спросила Айлена, тронув Макси за рукав и просительно глядя то на него, то на Илинду.
– Почему бы и нет? – подумав, спросил сам себя Макси. – Помощь нам и в самом деле не помешала бы... Оно и покараулить придётся... конечно, вряд ли кто по ночам станет шататься по коридорам, но всё ж таки не лишним будет подстраховаться. Да и бумаги... вы видели, сколько у неё там бумаг? Кипы! Все не пересмотришь... и здесь помощь тоже будет не лишней.
– Значит, берёте с собой? - обрадовалась Айлена.
Макси важно кивнул. Кристина глубоко вздохнула и заявила:
– Ну, так и я в стороне не останусь.
– Отлично, – подытожил Макси. – Если всё будет нормально... сегодня пятница. Веронцо не появится в приюте до понедельника. Нужно бы сегодня вечером наведаться в её кабинет. Как вы на это смотрите?
Илинда взглянула за окно и ответила первая.
– Мы не против. Для нас не имеет значения, сегодня или завтра. Но я считаю, что чем раньше это сделать, тем лучше. Нужно сразу выяснить, нужно поскорее разрешить все сомнения... А вдруг мы и вправду отыщем оинбургский адрес Аспина? Вот была бы удача...
– Я тоже так считаю, – вздохнув, сказала Кристина.
– И я, – прошептала Айлена.
– Ну так решено. Сегодня, в час ночи. Собираемся здесь, – произнёс Макси, старательно пряча отмычку в карман. – Сможете выбраться?
– Без проблем. Через окно. Кстати, здесь, в холле, окна открываются изнутри. Нужно приоткрыть одно на ночь, чтоб мы могли влезть в него со двора... чуть-чуть приоткрыть, чтобы было незаметно, чтоб можно было подцепить снаружи и отворить. У нас наверняка корпус будет закрыт, придётся выбираться через окно, так что мы подойдём к холлу со двора, – проговорила Илинда. – Ты-то сам выберешься?
– Выберусь. Я сегодня попросту сломаю замок в двери, которая ведёт из нашего корпуса в переход... и её вынуждены будут оставить открытой. Не станут же её ночью ремонтировать! Кстати, если кто-то вдруг заметит, что окно в холле приоткрыто, и закроет его, я открою, когда вы подойдёте с улицы.
– Ну и отлично, – прошептала Илинда. – Может, сегодня мы, наконец, узнаем, где нам его искать...
Дождь лил как из ведра. Задумчиво посмотрев на окно, по которому полз огромный дождевой червяк, растянувшись во всю длину, глядя на пузырящиеся лужи, из которых торчали только верхушки затопленной муравы, и на низкое серое небо, хлеставшее землю непрерывными мутными потоками, Макси задумчиво пощипал подбородок и проговорил:
– А впрочем... прежде чем пробовать выбраться через окно, толкните дверь в переход. Вполне возможно, я сумею открыть её своей отмычкой. Если уж не смогу... если она будет закрыта... Тогда выбирайтесь через окно. Дождь так и льёт... Пузыри по лужам, и черви дождевые так и лезут по стеклу до самого верха... смотрите, что вытворяет это животное! Вряд ли к ночи дождь прекратится. И даже если произойдёт чудо, и погода уймётся, то всё равно вы промокнете до нитки, прежде чем доберётесь по такой грязи до крыльца. А уж под окнами холла всю землю размыло, вода стоит в грядках и уже не впитывается в землю. Придётся мне потрудиться и постараться открыть вашу дверь.
– А это несложно? – осведомилась Айлена.
– Хочешь, научу? – улыбнулся Макси.
– Я хочу, – вмешалась Илинда. – Меня научи.
– Всех научу. Полезное умение.
– А мне оно ни к чему. Я всё равно никогда не одолею такую премудрость! – вздохнула Кристина. – Буду рассчитывать на вас, если возникнет нужда во взломе...
– Куда деваться! – хитро подмигнул Макси. – Поможем сообща... ты, главное, держись к нам поближе...
...К ночи дождь только усилился. Нечего было и думать о том, чтобы выбраться на улицу в окно спального корпуса, пересечь пространство в несколько сотен футов и взобраться в окно школьного корпуса.
Когда среди ночи девочки спустились вниз и тихонько толкнули дверь, ведущую с нижней лестничной площадки в переход, та тихонько скрипнула и легко отъехала в сторону. В переходе их поджидал довольный Макси.
– Чистая работа? – похвастался он, довольно улыбаясь.
– Я тоже хочу такую отмычку, – заявила Илинда.
– Нет проблем. Изготовим сколько нужно, – хмыкнул взломщик и взволнованно потёр руки. – Ну, а теперь... теперь мы дружно замолчим и как можно тише направимся к кабинету Веронцо. Надеюсь, мы никого не встретим по пути...
Они не встретили никого, ни единой живой души. Благополучно добрались до школьного корпуса, миновали пустынный тёмный холл, в котором чуть серели два высоких окна по обе стороны запертой входной двери, и направились по коридору, ведущему прямо к кабинету директрисы. Гулкая тишина царила кругом. Лишь дождь шумел на улице, дробно и муторно ударяя в тёмные стёкла.
Перед дверью в кабинет они остановились. Айлену колотил нервный озноб, она беспрестанно озиралась по сторонам, ничего не слыша за гулким стуком собственного сердца. Ей всё время казалось, что вот сейчас из-за поворота вывернет кто-нибудь из живущих в приюте воспитателей, увидит их возле кабинета директрисы, хотя стоит глубокая ночь, и мгновенно всё поймёт – и что тогда им делать?
Кристине тоже было очень не по себе. Её лицо белело во тьме, глаза сверкали.
Спокойными оставались только Макси и Илинда. Макси деловито склонился перед замочной скважиной и пытался что-то подцепить проволокой внутри замка, Илинда невозмутимо стояла рядом, скрестив на груди руки, и терпеливо ждала, когда дверь откроется. Со стороны могло показаться, что она пытается попасть в собственную комнату; можно было подумать, что она позвала Макси, чтобы он помог ей открыть заклинившую дверь... она и думать не думала о том, что они совершают противоправное деяние, пытаясь взломать замок и проникнуть в кабинет директрисы приюта. Она знала одно: им жизненно необходимо там побывать, а значит, все средства хороши. Им необходимо отыскать нужные бумаги, хранившиеся там, за закрытой дверью – а значит, эту дверь нужно было попросту открыть любым доступным способом.
Именно поэтому она стояла и спокойно ждала того момента, когда Макси скажет: «Готово!» и разрешит войти.
Наконец дверь легонько подалась вовнутрь, и Макси, с облегчением вздохнув, выпрямился и довольно отряхнул руки. Окинув девочек быстрым взглядом, он негромко осведомился:
– Ну, кто куда?
– Я в кабинет, – не задумываясь, проговорила Илинда и взялась за ручку двери, словно намеревалась немедленно открыть её.
– Так, хорошо, – кивнул он, и вопросительно взглянул на Айлену. – Ты пойдёшь с нами или останешься в коридоре?
Айлена нерешительно повела глазами по сторонам и дрожащим голосом промолвила:
– С вами...
– Ну, а я останусь в коридоре. Буду сторожить... – нервно проговорила Кристина и судорожно проглотила остаток фразы.
Макси ещё раз кивнул и будничным тоном, сунув руки в карманы и раскачиваясь с пятки на носок, заявил:
– Кристи, слушай внимательно. Твоя обязанность заключается в следующем: ты будешь расхаживать по коридору из конца в конец, стараясь держаться возле той стены, по которой располагаются классы и нет окон, чтобы тебя не было заметно со стороны. Конечно, здесь вряд ли кто появится... в такое глухое время суток... и всё же подстраховаться необходимо. Дойдёшь до конца коридора – выгляни за угол и прислушайся, всё ли там тихо. Постоишь немного – и идёшь назад. Ясно?
– Ясно. А вы... постарайтесь поскорее... а то здесь как-то не очень уютно... жутковато, что ли... Да ещё дождь хлещет в окна – ничего не слышно... если вдруг кто надумает пройтись тут, вряд ли расслышишь шаги издали...
Кристина боязливо передёрнула плечами и зябко поёжилась. Ей было весьма и весьма не по себе.
– А ты слушай внимательнее. Если что, придумай, как увести в сторону неожиданного прохожего. Всё поняла?
Кристина молча кивнула. Макси хлопнул её по плечу, обернулся к Илинде и Айлене, достал из-за пазухи фонарик и поудобнее пристроил его в руке.
– Ну что ж... с богом.
...Бумаг оказалось так много, что ребята поначалу опешили. И только по прошествии какого-то времени им удалось сообразить, что личные документы воспитанников находятся в толстых папках и сложены на трёх верхних полках, бумаги, относящиеся к приюту, занимают несколько нижних полок, а всё, что касалось обслуживающего персонала, было сложено в ящики стола.
Ни единой бумаги, касающейся Аспина Ламма, ребятам обнаружить не удалось.
– Такое впечатление, что он и не существовал вовсе! – по второму разу перебрав каждый листок, с досадой пробормотала Макси, кое-как запихивая в стол стопки разворошённых документов и нисколько не заботясь, что мачеха Анна обнаружит беспорядок и захочет выяснить, кто этот беспорядок навёл. Илинда молча стояла рядом, опустив голову. Айлена растерянно присела на край директорского стола и кусала губы, ей очень хотелось заплакать, но она сдерживалась, считая, что плакать не имеет смысла.
Кристи заглянула в кабинет, приоткрыв дверь и просунув в открывшуюся щель голову.
– Нашли? – шёпотом спросила она, встревоженно сверкая в полутьме беспокойными зелёными глазами и судорожно сжимая ручку двери белыми от волнения пальцами.
– Нет, – со вздохом отозвался Макси, с треском захлопывая ящик стола и поднимаясь. – Ничего нет. Она уничтожила документы, если они у неё были. Мы не нашли ни единой бумажки!
Кристина остановилась на пороге, растерянно глядя то на одного, то на другого.
– Как же так? – прошептала она. – Неужто правда? Неужто мы так и не узнаем ничего? Должны быть бумаги! Должны! Неужто она их выбросила?..
– Запросто, – усмехнулся Макси, сплюнув на пол. – Зачем ей их копить?
– Как же теперь быть? – ломающися голосом спросила Айлена, и дыхание её пресеклось. – Ведь мы так рассчитывали... мы так надеялись... как быть теперь? Что делать?
– Искать другие пути! – Макси поднялся и взял со стола фонарик. – Пойдёмте отсюда.
– Макси, подожди – остановила его Илинда. Она держала в руках старую картонную папку, которую взяла со стола Анны Веронцо. Папка эта лежала на краю стола, на самом видном месте.
Макси посветил ей. Илинда внимательно вчитывалась в выцветшие чернильные строчки, написанные на белом обрезке бумаги, приклеенном сверху.
– Что там такое? – заглянул ей через плечо Макси.
– Здесь написано моё имя... Здесь должны быть мои документы... – ответила ему Илинда. – Но почему они лежали отдельно на её столе? Почему не в общей стопке на полке?
Она принялась развязывать тесёмки, стягивающие картонные края папки, и, развязав их, открыла папку. Папка была пуста. Илинда принялась шарить на столе, на полках, посмотрела даже в мусорном ведре – её документов нигде не оказалось.
Совершенно ошеломлённая, она медленно завязала тесёмки папки и опустила её обратно на то место, откуда взяла. Ребята недоумённо переглядывались за её спиной, встревоженно пытаясь понять, что бы это значило, но ни одно разумное объяснение не приходило им в головы. Они принялись шарить на полках в поисках своих документов и без труда отыскали их – их папки содержали все необходимые бумаги. Только папка Илинды отчего-то была пуста.
За окном стало светать, когда они наконец выскользнули из кабинета мадам Веронцо. К счастью, замок защёлкнулся сам собой, стоило им только плотнее прикрыть дверь.
Илинда так и не уснула, хотя у них оставался ещё целый час, когда можно было спать. Неясные тревожные мысли роились в её голове. Ей хотелось знать, отчего папка с её документами оказалась пуста и куда они подевались. Неужто мачеха Анна уничтожила их? Но зачем? Для чего? Документы ребят на месте... а её папка пуста. Ни одной бумажки не оставила. Неужели она и вправду сожгла их?
«Надо было посмотреть в печке... – запоздало подумала Илинда. – Если их не оказалось в мусорном ведре, то она вполне могла засунуть их в печку. Скорее всего, они уже давно обратились в золу и в пепел... а вдруг всё же она не успела сжечь их? Вдруг они так и лежат там, дожидаясь, когда она придёт и сожжёт их? Нет... нет. Вряд ли. Уж если мачеха Анна делает один шаг, она сразу делает второй. Она не останавливается на полдороге. Она нипочём не ушла бы домой, если б не уничтожила то, что хотела уничтожить. Бессмысленно искать где бы то ни было. Моих документов почему-то больше нет. И вряд ли я когда узнаю – почему. Всё тщетно... Аспин ушёл, и мы никогда не узнаем, что с ним случилось... Ни единой зацепки, ни единого следа. Если он до сих пор не прислал нам ни одного письма, то он не вернётся в Кентау. Он попросту сгинул. И неизвестно, жив ли он вообще... Мало ли что может случиться с человеком в большом городе. Может, его давным-давно нет на свете. И Ламского, скорее всего, уже нет. Просто я никогда не узнаю об этом. Люди, которые мне дороги, уходят, уходят безвозвратно... а я никогда не узнаю, куда они ушли, зачем и каким образом... Я обречена на полное неведение. И никогда мне от этого неведения не избавиться...»

Невероятная апатия снизошла на Илинду и не спешила её отпускать.
Она могла часами просиживать на подоконнике раскрытого окна и смотреть, как плывут по высокому небу облака, и не говорить, не двигаться.
Ей было трудно сосредоточиться на школьных заданиях, и когда её спрашивали ответить на уроке, она по привычке сосредоточенно хмурила лоб и молчала, не в силах сообразить, что от неё требуется. Она не раскрывала учебников, когда возвращалась в комнату и подходило время делать уроки на завтра. И даже угрозы Кристины, что её непременно оставят на второй год и ей придётся провести в приютских стенах лишний год, если она не образумится и не начнёт заниматься как следует, не действовали на неё.
– Мы-то через год спокойно закончим школу и отправимся восвояси! – гневно говорила она, надеясь пробиться к оцепенелому сознанию подруги. – А вот ты останешься здесь ещё на год! Уже без нас! Понимаешь? Ты что, хочешь, чтобы Макси ещё раз сделал так, чтобы и его не перевели в следующий класс, ради того лишь, чтобы снова остаться с тобой в одном классе?! Да и мы с Айленой заодно?! Разве сможем мы спокойно уйти из приюта, закончив школу, и знать, что ты закончишь её только через год, позже нас всех, что ты останешься здесь одна, без нас?!
Илинда прекрасно всё понимала. Послушно раскрывала книжку и с трудом разбирала несколько строчек, пытаясь запомнить прочитанное, но от предпринимаемых усилий у неё начинала болеть голова – этим обычно всё и заканчивалось.
Зачастую она просто не слышала, когда к ней обращались с каким-нибудь вопросом, и, казалось, погружалась на дно собственного сознания, с огромным трудом всплывая временами на поверхность, причём, каждый раз ей всё труднее и труднее становилось это делать, всё с большей и большей неохотой заставляла она себя возвращаться в реальность, и каждый раз эти возвращения стоили ей невероятных усилий. Кристи плакала втихомолку, жалуясь Макси и понятия не имея, как вывести Илинду из её странного состояния, в которое она погружалась, словно в трясину, ведь она не желала из этой трясины выкарабкиваться.
Макси был в такой же растерянности, как Кристи и Айлена.
Он пробовал вытащить её в степь, но Илинда не хотела никуда выходить. Говорила:
– У меня нет сил. Давайте пойдём в другой раз.
Он напоминал о том, что когда сойдёт вешняя вода, нужно будет наведаться к Митрофану. К которому они не заглядывали уже давным-давно, наверное, с самой осени. Он-то сам навещал его на Рождество, а вот девочки не виделись с дедом гораздо дольше. На какие-то доли мгновения тень оживления скользила по угасшему лицу Илинды, но затем оно снова становилось непроницаемым. Макси пробовал напомнить ей о лошадях, на которых делал большую ставку, но и его рассуждения о Каме и Людовике не возымели должного действия, на которое он рассчитывал, затевая эти разговоры. В этом году они впервые в жизни не ходили смотреть на разлив.
Они часто сидели по вечерам на заднем крыльце, наблюдая за тем, как садится солнце, как с каждым днём всё зеленее становятся обочины дорожек, как распускаются первые весенние цветы возле садовой ограды, как молодые и крепкие побеги хмеля пробиваются из-под земли, оплетая старые ломкие стебли и уверенно карабкаясь по ним всё выше и выше, вырастая за день на несколько четвертей и покрываясь нахальными и крепкими зелёными листьями не по дням, а по часам.
Илинда не смотрела по сторонам.
Она сидела, укутавшись в старый растянутый свитер, уткнувшись носом в высокий воротник, и большей частью молчала. Когда к ней обращались, она просила по нескольку раз повторять, прежде чем смысл вопроса доходил до её сознания, и отвечала она обычно односложно и скупо, всем своим видом выказывая полное равнодушие к окружающему и нежелание втягиваться в беседу. Она чувствовала себя более-менее комфортно лишь тогда, когда её оставляли в покое.

Май был в самом разгаре. Погода стояла совершенно летняя. Было жарко, солнце палило в синей безоблачной вышине, степи зеленели свежими травами.
И вот однажды, вернувшись из столовой раньше своих подруг и отнеся почти нетронутую тарелку на мойку, Илинда по привычке сидела на подоконнике в своей комнате.
Сонно бубнили по углам мухи. Жаркий воздух вливался в раскрытое окно.
И вдруг налетевший порыв ветра подхватил лежавшую на подоконнике газету, которую забыла Айлена, и крутанул её в воздухе. Илинда машинально вспомнила, что Айлена ещё не успела её прочитать, и что она очень радовалась, когда принесла её от Светланы, а теперь газета может улететь в окно. Илинда вскинула руку и поймала её на лету. Она хотела было кинуть газету на стол, но тут в глаза ей бросился заголовок одной из статей. Он гласил: «Мыс Аменды. Быть или не быть?»
Отчего-то некоторые слова в названии показалось знакомыми. Она попыталась припомнить, и в памяти всплыло – её первая настоящая роль, роль Аменды, благодаря которой её и заметили в школьном театре. Первая и последняя, потому что вторую ей так и не довелось сыграть.
Она решила прочитать, что пишут в статье с похожим названием.
Статья была большая, на всю полосу. По сути, это было интервью какого-то столичного режиссёра, который рассказывал о своих творческих планах и сетовал на то, что никак не может подобрать кандидатуру на главную роль в своём фильме, снять который задумал несколько лет назад.
– А если вы не найдёте свою Аменду? – спрашивал журналист.
– Значит, фильм так и останется в проекте. Его придётся отменить.
В конце статьи был напечатан адрес того самого Павла Затонского, который объявлял, что если уж он не в состоянии отыскать настоящую Аменду, то она найдёт его сама, найдёт рано или поздно. Призыв, конечно, был напечатан в шуточной форме... Однако, на Илинду он произвёл впечатление разорвавшейся бомбы.
Она сжала газету дрожащими руками и медленно подняла засверкавшие глаза, уставившись в прозрачное стекло откинутой к стене рамы. Вся летаргия вмиг слетела с неё.
Она дрожала с головы до ног, сердце её, словно проснувшись, колотилось где-то в горле, она чувствовала, что с трудом может дышать. Перед её мысленным взором проносились радужные картины блестящего будущего. «Это шанс! – трепетало в душе. – Это мой единственный шанс! И я должна им воспользоваться! Эта роль – моя. Если я не выберусь отсюда... приют задушит меня. Я не выдержу ещё год здесь! Я с ума сойду! Надо попробовать... Надо получить эту роль во что бы то ни стало. Сбежать. Переодеться, чтобы не узнали. Проблема в том, что у меня нет ни гроша на билет... Не имеет значения. Нет денег – зато цель имеется. Что-нибудь придумаю. Бежать!»
До её враз обострившегося слуха донеслись шаги в коридоре, которые приближались к двери. Кристи и Айлена возвращались из столовой. Она торопливо свернула газету в несколько раз и сунула себе в карман.
Нельзя, чтобы они догадались о её намерениях. Не пустят. Ни при каких условиях не пустят.
Она напустила на себя беззаботный вид и вдруг явственно ощутила и тёплое дуновение ветра, долетавшего из степи, и то, как по-летнему припекает майское солнце. Впервые за много недель она чувствовала себя так, словно душа её стряхнула ненавистные цепи и готова воспарить в заоблачные выси. Она оглядывалась по сторонам и словно впервые осознала, как много времени прошло с того памятного вечера, когда она сорвала выступление, устроив самый настоящий бунт... После чего странное отупение снизошло на неё и продержало её в своём плену столько долгих недель... Она и не подозревала, что на самом деле достаточно было глотка надежды на скорое освобождение, чтобы её летаргию как рукой сняло. Это была своего рода защитная реакция на внешние обстоятельства, которые подавляли её с такой силой, что она вынуждена была спрессоваться, сжаться в комок, чтобы занимать как можно меньше места, чтобы стать как можно более незаметной. Ей необходимо было отгородиться от всего привычного, чтобы выжить. Ей необходимо было копить силы для чего-то... а для чего – она и сама плохо себе представляла. Мысль о том, что её сил должно было хватить ещё на один год, что любой ценой необходимо было натянуть их ещё на целый год, заставляло её экономить эти силы и крайне бережно расходовать их, ведь пополнения этих сил ждать было вроде бы неоткуда. Ей казалось – только выйди в степь да задержись там подольше, как её снова запрут неизвестно на какой срок. Потому она предпочитала отсиживаться в комнате.
Сейчас она не боялась ничего.

Она встретила девочек на пороге. Её синие глаза сверкали, она улыбалась радостно и бесшабашно и была совсем прежней.
Кристи оторопело смотрела на неё, раскрыв от изумления рот и молитвенно сложив перед собою руки. Айлена оцепенела, выглядывая на Илинду из-за спины Кристины, застывшей на пороге.
– Что, не узнали? – весело засмеялась Илинда и бросилась обнимать их обеих. – Это всё-таки я! И хочу позвать вас прогуляться. Где Макси? Я хочу отправиться к холмам... Я тысячу лет их не видела! Просто посидеть на берегу... посмотреть... А мои степи... Я ж, должно быть, потому и была не в себе, что целую зиму не вдыхала воздуха с моих холмов! Ладно – зима! Но я ещё и весну в душных комнатах просидела... а это уж и вовсе грех непростительный...
Кристина с рыданием бросилась ей на шею. Она плакала, не таясь, ей было всё равно, что подумают окружающие. Она была счастлива оттого, что её любимая подруга вернулась. Что Илинде удалось каким-то чудом перебороть своё душевное расстройство и вновь стать прежней, в то время, как она уже боялась, что никогда не увидит её такой. С огромным трудом успокоившись и взяв себя в руки, Кристина отёрла дрожащей ладонью заплаканное лицо и постаралась улыбнуться.
– Ну вот... – пробормотала она, силясь говорить спокойно. – Теперь можно и Макси обрадовать... Он тоже извёлся от тревоги... Пойдёмте? Пойдёмте скорей?
Они отыскали Макси, который поначалу не поверил своим глазам, увидев перед собой совершенно прежнюю Илинду, а когда волнение и радостное изумление их товарища немного улеглось, они все вместе отправились в степь.
Илинда смотрела вокруг и словно впервые видела и ковыльные просторы, волнующиеся под ветром, и сверкающую на солнце ослепительную водную гладь, и жаворонка, трепетавшего высоко-высоко в синем небе и заливавшегося чудной песней, и кувшинки вдоль берега. Она старалась впитать в себя каждый шорох травы, каждый шелест листьев в прибрежных кустах, каждый звук, каждый запах. Она старалась охватить взглядом неохватное и обнять необъятное.
Когда они миновали знакомую рощицу, уже одевшуюся густой листвой, и вышли прямо к холмам, она упала перед ними на колени и долго сидела на берегу, там, где вырастало из воды высокое гибкое деревце, сидела, не сводя с холмов жадного взора. Она не замечала, как слёзы сами собой текут по лицу, пока её глаза скользили по каждой ложбинке, по каждой впадинке четырёх вершин, знакомых ей до мельчайшей травинки на склонах.
«Получится ли у меня, холмы мои? – вдруг осмелилась она задать им мучивший её вопрос и затаила дыхание, так пристально вглядываясь в них, что голова её закружилась и потемнело в глазах. – Стоит ли мне в путь отправляться?»
Ласковым ветром повеяло с взгорья, овеяло её разгорячённое лицо, откинуло кудри со лба, донесло до неё горьковатый запах полыни и аромат нагретой еловой смолы. Ни одной тучки не было в небе. Солнце заливало холмы и плавило их в своём золотом сиянии.
Илинда с трудом подавила вздох облегчения, готовый сорваться с её губ.
Она окончательно уверилась в правильности внезапно пришедшей в её голову идеи. Огромное счастье захлестнуло её, и ей отчаянно захотелось вот прямо здесь, немедленно, поделиться этим счастьем с окружающими. Но она смолчала.
Где-то на самой грани сознания маячила, дрожала трепетным осиновым листом мысль: нельзя! Нельзя говорить! Молчать. Ни слова никому нельзя поведать. Потому что не пустят. Не пустят ни под каким видом. Сделают всё возможное, но не отпустят её. А ей нужно попробовать. Ей нужно пойти, увидеть и победить. Это была её судьба – она это чувствовала, она это знала. И она должна была прыгнуть навстречу этой судьбе, и допрыгнуть. Во что бы то ни стало.
Она решила бежать сегодня же. Ночью. Она знала, что поезд на Оинбург отходит на рассвете, и это тоже казалось ей весьма кстати. Город будет спать, и мало кто увидит её на перроне. А кроме того, она решила преобразиться. Ради того, чтобы никто не смог сказать, что видел её – ведь её наверняка объявят в розыск, её наверняка станут искать.
В глаза ей бросилась чёрная вельветовая кепка, которой обмахивался стоящий возле неё Макси, перед мысленным взором встало воспоминание: Айлена бережно сворачивает свои старые джинсы и складывает их на свою полку в шкафу. Ночи сейчас прохладные, а потому свой бесформенный старый свитер она спокойно наденет сверху... и придётся позаимствовать у Кристины её стоптанные кроссовки.
Она принялась мысленно отбирать самое дорогое, что возьмёт с собой. Альбом с фотографиями. Свои заметки. Хрустальную розу и статуэтку-ангела. Подарки, которые получала на дни рождения. Одежда, должно быть, уже не уместится. Но это уже дело техники. Можно будет тайком съездить в Кентау и перевезти всё необходимое, если задумка её осуществится.
Если же нет... то и думать не о чем. Она всегда сможет вернуться обратно. Или не возвращаться никогда. Попробует выжить каким угодно другим способом. Может, ей посчастливится найти работу. А может, и жильё. Тогда она сможет жить самостоятельно. Время покажет. В любом случае, дорог перед нею было открыто много.

Кристина проснулась, но не спешила открыть глаза.
Она лежала, блаженно улыбаясь и чувствуя, как тёплый солнечный луч скользит по её лицу, разливая перед её закрытыми глазами красновато-золотое сияние. В комнате царила тишина. Должно быть, она проснулась раньше всех. Такое случалось нечасто. Обычно она просыпалась позже всех и страшно злилась, потому что никак не могла оклематься.
Во всём приюте было тихо.
Кристина в полудрёме попыталась припомнить, что же такого сногсшибательного произошло вчера... и память услужливо подсказала ей: Илинда. Вчера к ним вернулась самая настоящая Илинда, которую они уже и не чаяли увидеть прежней. Чувствуя, как счастье переполняет её, Кристи торопливо зашептала горячую благодарственную молитву и подумала, что с сегодняшнего дня выучит всё Евангелие наизусть – в благодарность за ниспосланную им великую милость. Ведь и впрямь свершилось чудо чудное. На которое они уже и надеяться перестали.
Она приоткрыла глаза и посмотрела в ту сторону, где в розовеющих лучах рассвета стояла кровать Илинды. Старые красные шторы на окне, вдоль которого располагалась кровать, были открыты, и свет восходящего солнца падал на ровно застеленное одеяло. В головах стояла аккуратно взбитая подушка.
Сначала Кристина встревожилась не на шутку, увидав, что кровать подруги заправлена.
Она окинула комнату тревожным взглядом и испуганно перекрестилась, пробормотав:
– Господи... куда она подевалась?..
Однако вскоре ей пришла в голову мысль, от которой на душе немного полегчало. Она подумала, что Илинда, скорее всего, просто поднялась ещё раньше неё, как не раз случалось в прежние счастливые времена, и попросту удрала в степь, намереваясь сбежать и с занятий священника, и со школьных уроков.
– Ещё бы, – проворчала она, поудобнее взбивая под головой подушку и снова ложась. – Наверняка, так оно и есть. Натосковалась взаперти... а как в себя пришла вчера – так и море по колено стало. Вот явится – я ей всё выскажу!
Она попыталась было опять заснуть, но сон почему-то не шёл к ней, мысли всё время обращались к Илинде. Где-то она сейчас бродит? Куда её унесло, да ещё в такую рань?
Она ворочалась и так, и сяк, и никак не могла удобно устроиться. Под подушкой что-то похрустывало, и она в сердцах запулила её в угол. Вслед за нею взвился в воздух и затрепетал листок бумаги, который почему-то лежал на простыне. Откуда он там взялся? Кто положил его? И что это за листок?
Кристи подобрала его пальцами ноги, не вставая с постели, взяла в руки, развернула и покрутила перед глазами.
Записка. Записка, написанная почерком Илинды.
– Что за шутки? – Кристина резко села на постели, затем вскочила, не в состоянии усидеть на месте. Пружины протестующе скрипнули от её торопливого движения. Путаясь в складках длинной ночной рубашки, спадающей до пят, Кристи прохаживалась взад-вперёд по холодному дощатому полу и вчитывалась в строки послания, которое оставила ей Илинда. Сосредоточенно хмуря брови и торопливо перебегая со строчки на строчку, читала она и не могла охватить разумом смысл читаемого. Ей казалось, что подруга решила разыграть какую-то идиотскую шутку... не могла же она всерьёз написать того, что написала!
И тем не менее, шутка это была или не шутка, но вот оно, письмо! Которое утверждает какую-то свою правду-истину... которую Кристи никак не может переварить и осмыслить.
Она принялась перечитывать вполголоса строчки, написанные Илиндой.
«Дорогая моя Кристина! Милые мои Макси и Айлена!
В первую очередь хочу попросить вас: не волнуйтесь за меня. Со мной всё в полном порядке. Я жива и здорова, и, надеюсь, буду жива и здорова ещё много-много лет. Как и все вы. Простите меня, мои родные, за то, что мне пришлось скрыть от вас мои намерения! У меня сердце кровью обливается, когда я думаю о том, как подло мне приходится поступать с вами... но я не могла посвятить вас в свои планы! Никак не могла! Ведь вы ни за что не позволили бы им осуществиться. Вы не разрешили бы мне и шагу ступить. А мне необходимо попробовать сделать то, что я намерилась. От этого зависит вся моя жизнь! Всё моё будущее сейчас поставлено на карту! Пожелайте мне удачи! Видит бог, она мне очень понадобится!
Нет времени распространяться о том, куда я направилась и зачем; обещаю, если у меня сегодня всё сладится, то в самое ближайшее время я вам напишу. И тогда распишу всё-всё в мельчайших подробностях!
Если меня ждёт провал... тогда я вернусь обратно.
Кристи, дорогая, мне до безумия нужна ваша помощь!
Если у меня получится осуществить задуманное, то в Кентау я не вернусь. И нужно будет сделать так, чтобы никому и в голову не приходило искать меня. Слышишь? Мне нужно будет попросту исчезнуть с лица земли! И без вас мне в этом деле уже не обойтись. Если до послезавтра я не приеду... то, пожалуйста, отнесите Веронцо мой тапок и скажите, что нашли его на висячем мосту. Пусть думают, что я упала в реку и утонула. То, что тело не найдут, оно и естественно. Сама понимаешь: Флинт редко отдаёт свои жертвы. Таким образом, все в Кентау будут считать меня погибшей. И это развяжет мне руки.
А если я вернусь завтра... или послезавтра... то лучше бы мне и вправду найти приют в ледяном чреве Флинта.
Если сможете, постарайтесь прикрыть меня хотя бы до завтра. Вдруг моё отсутствие не заметят... А если заметят – то и пусть. Даже если придётся вернуться обратно, мне ничего не будет стоить соврать, что была на холмах или в степи, и получить свою долю наказания за своеволие. Не привыкать! Скоро поезд, Кристи. Я не могу больше тратить время на письмо. Передай ребятам: я вас всех до безумия люблю, я сделаю всё, чтобы и вас вытащить на волю из приютских стен.
Мне пора идти. Очень боюсь, когда ты или Айлена ворочаетесь во сне – вдруг кто-то из вас проснётся. Тогда точно всё обломится. Мне пора. Передай привет Макси и Айлене. Помолитесь за меня! Я верю, что всё будет хорошо!»
Кристи растолкала Айлену и, плача, показала ей письмо. Та спросонок никак не могла понять, что произошло и отчего Кристи рыдает и тычет ей в лицо какой-то исчёрканный листок. Она попыталась было спрятать голову под подушку и досмотреть прерванный сон, но Кристи сорвала подушку у неё с головы, прихватив прядь волос и нечаянно дёрнув, и Айлене пришлось вскочить и сесть на постели. Кристи нещадно тормошила её и восклицала:
– Проснись! Да проснись же ты! Илинда сбежала! Вот, посмотри! Взгляни только, что я отыскала под подушкой! Ты только подумай... что теперь будет-то, а?
Айлена с трудом приходила в себя. Громкий настойчивый голос Кристины напугал её. Она шикнула на подругу, благоразумно призывая её сбавить громкость.
– Ш-ш, ты забываешь, что за стенкой – Мишель и Юли! – предупредила Айлена. – А кроме того, скоро подъём... и любая нянечка, проходя по коридору, может услышать твои душераздирающие вопли. В первую очередь – успокойся. Вдохни поглубже. Выдохни. Вот молодец! А теперь повтори, что сказала. Куда делась Илинда?
– Если б я знала, – судорожно вздохнула Кристина, вытирая глаза подолом рубашки и откидывая упрямо падавшие в глаза волосы. – Сегодня я проснулась рано-рано... и такое настроение хорошее было... и утро такое чудное начиналось... А тут – это письмо под подушкой! Эта её кровать заправленная! Взгляни! Вон она! Могла бы не заправлять, раз сбежала...
Кристина снова заплакала, увидев пустую кровать, словно только сейчас начала осознавать, насколько всё случившееся непоправимо серьёзно.
Айлена молча вытянула письмо из крепко стиснутых пальцев Кристины и пробежала его глазами. Нахмурилась и встревоженно посмотрела на Кристину, всё ещё горько плакавшую в уголке её кровати.
– Кристи, – прошептала Айлена, и та подняла на неё покрасневшие от слёз глаза. – Кристи... надо сказать Макси о том, что случилось...
– Ну не побегу же я на мальчишечью половину! – возмущённо всхлипнула Кристина. – Да и закрыто у них... и у нас ещё не открыли... А как же эта паршивка улизнула? – всполошилась вдруг она, вскочив, и тутже осела обратно. – Совсем забыла... Внизу же одно окно запросто открывается и закрывается, залезай-вылезай кто угодно... Она уже не раз через это окно возвращалась, когда раньше случалось задержаться в степи. А я уж было заволновалась...
– Кристи, скоро все встанут... Что говорить-то будем, если спросят?
– Может, и впрямь не заметят...
– Мишель заметит. Заметит, что её нет в классе. И сообщит мадам, что Илинда прогуляла занятия. Вот тогда всё и вскроется.
– Ну и скажем... скажем... что с утра она куда-то ушла. И всё! И пусть старая карга зубы точит! Пусть только посмеет тронуть её... если она вернётся...
– А если не вернётся? Что тогда?
– Ой... – спохватилась Кристина. – Надо ж на всякий случай тапки её спрятать, чтобы никто не наткнулся на них...
Кристи, путаясь в ночной рубашке, схватила тапочки Илинды и принялась бестолково метаться с ними по комнате, прижимая их к себе дрожащими руками и понятия не имея, куда бы их спрятать понадёжнее.
– Да сунь под тумбочку, поглубже, – посоветовала Айлена. – Никто и не увидит... Никто не догадается там что-либо искать...
Кристи затолкала их под свою тумбочку, до самой стены, и растерянно выпрямилась.
– Вот... – пробормотала она. – А то вдруг и впрямь придётся... на мост их тащить... Как ты считаешь, куда она подалась? Что за бредовая идея взбрела ей в голову?
– Понятия не имею!
– Она написала – поезд. Рано утром. А рано утром только на Оинбург поезд идёт... Не туда ли она поехала? Может, она намерена отыскать Аспина?
– Нет, здесь что-то другое! Она же написала: если завтра не вернусь... А за один день она, понятно, не смогла бы никого найти. И ей это прекрасно известно.
– Что делать-то?
Кристи растерянно забилась в угол кровати Айлены, подтянув колени к самому подбородку и обхватив их руками.
– Ждать, – коротко ответила Айлена и прерывисто вздохнула.
Илинда не вернулась ни на следующий день, ни ещё через день. И Кристина, сгорая от беспокойства, отнесла госпоже Полетт тапок Илинды, заявив, что нашла его на висячем мосту, и что ушла она именно в этих тапках, потому что их не было на месте в тот день, когда она пропала.
Мачеха Анна упорно отмалчивалась. Её каменное лицо было непроницаемо.
Жители городка, которых призвали на подмогу, баграми обшарили реку насколько могли, осмотрели берега – не выбросило ли где тело, не застряло ли оно в какой-нибудь прибрежной коряге – но ничего не нашли. И, тем не менее, всё указывало на то, что Илинда утонула.
В приюте всем была известно её пресловутая страсть к этому месту на реке. Все знали, что воспитанникам приюта было строго-настрого запрещено бывать здесь, и все знали, что она часто приходила сюда. И вот какой бедой обернулась очередная её прогулка...
Неделю спустя поиски вынуждены были прекратить.
Несмотря на то, что тело так и не обнаружили, Илинду признали погибшей и отслужили по ней панихиду.


26 января 1996 – 26 января 2017 гг.