Глава ХХVIII. СЮРПРИЗЫ ТАИНСТВЕННОГО САДА
Но, когда они переступили порог и оказались в саду, он не мог удержаться от удивлённого возгласа:
- Как же здесь красиво!
Изумрудно-зелёная трава вызывала ощущение свежести, диковинные цветы обвивали белые резные деревянные скамейки, повсюду чувствовался их ни с чем несравнимый дивный аромат. В аккуратно постриженных кустарниках расположились диковиной красоты птицы, дополняя щебетаньем идиллическую картинку. Михаэлю казалось, что всё это происходит не в мерзкой норе Герцогини, а в прекрасном уголке природы на поверхности земли. Больше всего его поразил свежий, чуть прохладный воздух, он вдыхал его и не мог надышаться.
- Чудо, это просто чудо! – повторял он в упоении.
- Михаэль, - сказала ровным отрезвляющим голосом Даша, - ты заметил, что в этом прекрасном саду не светит солнце, а восприятие натуральности поддерживается искусственным освещением?
Действительно, он видел яркий свет, очень похожий на солнечный, но не мог разглядеть само солнце. Да и небо оказалось не ярко голубого цвета, как бывает при безоблачной погоде, а мутное и желтоватое.
- Зачем ты так говоришь? – почему-то обиделся Михаэль. - Солнце где-то здесь, его, наверное, закрыл молочный туман, так бывает.
- Твоя беда в том, что ты не хочешь расставаться с иллюзиями, а это иллюзия чистой воды. Ты просто истосковался по нормальной жизни, все эти подземные чудеса заморочили тебе голову, и тебе захотелось назад, наверх, - насладиться солнцем, вдохнуть свежего воздуха. Но ты забыл, что мы не вышли из подземелья. Какое здесь может быть солнце? Какие цветы и райские птицы? Это всё обман, и ты не должен забывать об этом, если хочешь выбраться отсюда живым. Этим садом могут наслаждаться только мрачные духи. Нам же нужно всё настоящее. Поэтому не расслабляйся.
- Хорошо, мы должны сорвать четыре лепестка разных цветов, которые растут в саду у Герцогини, что может быть проще. Ведь мы уже в саду, и остаётся только протянуть к ним руку, - сказал Михаэль, действительно протягивая руку к первому попавшемуся цветку.
- Не спеши! - воскликнула Даша. - Сорвать-то легко, но
неизвестно, что за этим последует. Это сад Чёрной Дамы, и, навряд ли, она позволит просто так портить свои цветы. Может быть, за этим последует кара. Но какая? Сумеем ли мы ей противостоять? Я сделаю это первой и сорву сразу два: белый и красный.
- Нет-нет, - возразил Михаэль, - если уже кто и должен рисковать, то это я, ведь это право мужчины.
- Ты почти не сталкивался с колдовскими делами, у тебя нет опыта, и ты можешь не сразу сообразить, в чём дело. А здесь важна быстрая реакция. Оставим наши споры о том, нужно ли на первое место ставить твоё мужское благородство. Итак, я начинаю.
Даша протянула руки к цветам и почувствовала, как что-то изменилась. Цветы повернулись к ней чашечками, и, казалось, ощетинились. Их лепестки стали будто жёсткими, а кончики заострились. И всё же Даша изловчилась и схватила левой рукой лепесток белого цветка, а правой – лепесток красного и с силой потянула на себя. Лепестки со звуком, похожим на стон, оторвались от сердцевины цветов, и из цветочной чашечки закапала тёмно-красная, почти чёрная, густая, похожая на кровь, жидкость. Даша почувствовала, что ей что-то обожгло пальцы.
- Как больно, - тихо сказала она, - это я поранилась о лепестки. Они почему-то все в зазубринах.
Она увидела, что из ранок на пальцах потекла кровь, а цветочная жидкость тоже залила ей руки и даже проникла в ранки.
- Нет сил терпеть! - закричала она. И тут с ужасом вспомнила, что однажды уже переживала эту боль, это чувство.
Глава ХХIX. БОЛЕЗНЕННЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Мамина мама, бабушка Хава, на самом деле маленького роста, но кажется Даше высокой, потому что держит свою спину непременно прямо. Сколько Даша себя помнит, Хава носит всегда одну и ту же прическу – собранные в пучок на затылке седые волосы. Она надевает какие-то допотопные длинные платья, чистые и отутюженные, но ветхие, и, кажется, живёт только воспоминаниями о детстве, проведённом в некогда богатом родительском доме, и бурной юности. Её лицо с круглыми карими глазами, крупным носом и жёсткой линией тонкогубого рта видится Даше некрасивым, но очень родным и любимым. В юности Хава, девушка из интеллигентной еврейской семьи, обитавшей в Ленинграде, влюбилась в студента-немца Андреаса Рота, которого в силу его социалистических убеждений занесло на учёбу в загадочный сталинский Советский Союз. Они поженились, несмотря на протесты Хавыных родителей и неодобрение властей. Вскоре её Андреаса арестовали по ложному обвинению в шпионаже, судили скоро и отправили под конвоем в сибирские лагеря. Отсидев там, он через какое-то время оказался на поселении в окрестностях Иркутска, и верная Хава приехала к нему. Родители не могли ей простить такой жертвенности и считали её почти, что покойницей. Но Хава и Андреас выжили, выстояла и их любовь. Перед самой Второй мировой войной они попытались вернуться в Ленинград. Из этой затеи ничего не вышло, Андреаса чуть не арестовали вновь. И тогда они отправились в столицу немецкого Поволжья город Энгельс. В конце августа сорок первого их со всеми вынужденными переселенцами немецкого происхождения депортировали в Казахстан, через некоторое время Андреаса забрали в так называемые «Рабочие колонны», переименованные позже в Трудармию. Хава была тогда на третьем месяце беременности, но так и не дождалась своего мужа. Андреас вскоре сгинул от непосильного труда и издевательств, так никогда и не узнав, что у него родилась дочка. Хава больше замуж не выходила.
Однажды она сказала Даше:
- А ведь я была красавица, мой Андреас не мог наглядеться на меня.
Если бы Даша не видела случайно сохранившейся фотографии молодой Хавы, то не поверила бы в это никогда. На ней Хава была запечатлена с небольшой группой юных симпатичных ровесников, чьи наивные восторженные лица передавали атмосферу времени. Она выделялась среди них изумительной тонкой красотой, которую годы и горе напрочь потом иссушили.
Однажды Даша, которой в ту пору было девять лет, случайно взяла в руки паспорт бабушки Хавы, открыла его и прочитала в графе национальность: еврейка.
- Бабушка Хава, ты что, еврейка? – предчувствуя «недоброе», спросила Даша.
- Да, - коротко ответила та.
- Значит и моя мама – еврейка? - с надеждой на отрицательный ответ вновь спросила девочка.
- Значит так, - согласилась Хава. - Выходит, и я тоже еврейка?!
- Конечно, - невозмутимо сказала она.
- Какой ужас! – горестно сказала Даша.
- Что же здесь ужасного? – удивилась Хава.
- Как разве ты не знаешь? Евреем быть очень плохо, я даже не знаю почему, не понимаю почему, а вот плохо и всё. Так говорят, понимаешь, или не говорят, но я всё равно чувствую это.
- Это всё глупости и предрассудки, девочка. Евреем быть просто замечательно, как и немцем или казахом, или украинцем, или русским. В тебе течёт много кровей, вот и гордись этим. Я еврейка, и всегда была этому рада.
- Легко тебе говорить, ведь ты уже старая, а мне всё ещё придётся пережить, - философски закончила диалог Даша.
Буквально через несколько дней после этого разговора случилось нечто мерзкое, что осталось в детской памяти навсегда.
Соседский мальчишка Серёжка, крепыш и драчун, почему-то очень не любивший Дашу, подкараулил её по дороге из школы.
- Разговор есть, - по-деловому сказал он, потащив Дашу за угол дома. Девочка пошла нехотя, скорее, из любопытства. Нехорошее предчувствие скользнуло в сердце, но она не отозвалась на него.
- Слышишь, Дашка, - развязано сказал Сергей, - говорят, что твоя носатая бабка Хава – жидовка. Да что говорят, по её роже и так видно. А жидов бить надо. Так мой отец утверждает. В тебе тоже это семя проросло. Так, что и ты – жидовка! Получишь сейчас, тварь!
Даша пришла в ужас, не потому, что боялась Серёжку, просто ей поначалу было страшно, что её тоже считают еврейкой. Но обида за бабушку Хаву взяла своё.
- Моя бабушка – не жидовка, а еврейка, она умная и хорошая, а ты – дурак! - с вызовом закричала она.
- Все вы умные, чтобы пролезть везде и лучшие места занять!
- А что же вы их не занимаете, значит, кишка тонка?
- Да потому что вы – хитрые, вперёд пролезаете.
- А, может быть, вы просто завидуете!
- Было бы кому! Кто же захочет евреем быть?
- Я хочу, и я есть еврейка, как и бабушка Хава!
- Ну, Дашка, конец тебе и твоей бабке-уродине!
Не успел мальчишка даже замахнуться, как Даша налетела на него подобно коршуну.
- Я тебе покажу, как бабушку Хаву обижать, я тебе покажу! –
хрипела она, раздавая тумаки направо и налево. Но самой её тоже досталось, Серёжка был сильным и изворотливым, и избил её крепко. Даша потом ревела долго из-за боли, но больше из-за обиды и бессилия.
Даша стояла и смотрела на свои руки, которые заливала цветочная кровь, и не в силах была пошевелиться. Воспоминания завладевали ею всё больше и больше.
Даша-Дашенька, долгожданный поздний ребёнок в семье, где волшебница-любовь произвела смесь кровей. Директор школы Клавдия Степановна смотрит на девятилетнюю Дашу строго, от этого у девочки бегают по спине противные мурашки.
- Даша, сегодня мне доложили, что ты на перемене разговаривала с Ирмой на немецком. Что это за манера общаться на языке, который другие не понимают, может быть, ты какие-нибудь гадости про нашу школу говоришь, про советский строй, например. Точно я, конечно, не знаю, но я требую, чтобы ты
говорила по-русски. Вы, наверное, и дома на немецком говорите, русский язык презираете? Что ты молчишь? Я тебя спрашиваю!
- Мы не презираем русский язык, но бабушка Хава хочет, чтобы мы немецкий язык не забывали и на нём дома разговаривали. Ведь это язык моего дедушки Андреаса. Она требует, чтобы все это соблюдали. Мне самой это не особо нравится, но что делать.
- Бедный ребёнок! - с деланным сочувствием сказала директор. – Что у тебя за семья такая, все перемешались: по материнской линии – евреи с немцами, по отцовской – русские с казахами. А жена дедушки Петра бабушка Айсулу, что по поводу немецкого языка говорит?
- Бабушка Айсулу хочет, чтобы все в доме говорили на казахском языке и соблюдали обычаи народа, на земле которого они живут.
- Это что же за обычаи такие?
- Ну, вера там, и чтобы я скромная и покорная росла, в Бога верила.
- Ах, вот оно что, выходит, советским порядкам и русскому языку у вас в доме не место? Ещё и религией голову ребёнку дурманят. Всё ясно, можешь идти.
Даша уходит, чувствуя, что сказала лишнее. Но ведь мама учила её говорить всегда правду.
Проходит несколько дней, и Даша просыпается под утро от того, что кто-то сильно трясёт её за плечи. Она открывает глаза и видит взволнованное, всё в слезах мамино лицо.
- Даша, - шепчет мама, не вытирая слёзы, - что ты сказала Клавдии Степановне? У нас большие неприятности.
Девочка пугается и тоже начинает плакать вместе с мамой. Она боится, что произошло что-то страшное, и она тому виной.
- Мама-мамочка, что случилось? – кричит она в страшном предчувствии.
- К бабушке Айсуле приходил сотрудник из органов и сказал, что она воспитывает ребёнка в ненависти к советской стране, русскому языку и заставляют ребёнка молиться. А папе предложили уволиться, ты же знаешь, он большой начальник.
- Я ничего такого не говорила, ничего такого! - рыдает Даша. – Что вы от меня все хотите?! Я ещё маленькая… Я боюсь. Клавдия Степановна ко мне хорошо относится. Она вообще строгая, но ко мне хорошо…
Бабушка Айсулу подходит к Даше и обнимает её:
- Успокойся, деточка. Всё уляжется. Напугали ребёнка. Кто виноват, что у нас страна такая, со-вет-ская: с одной стороны только и слышишь про дружбу народов, с другой ненависти полно.
- Побойтесь Бога, мама, а если ребёнок и это кому-нибудь расскажет.
- А что мне уже боятся? Старая я.
Глава ХХХ. БОЛЬ МИХАЭЛЯ
Даша вышла, наконец, из оцепенения, и увидела, что ранка на руке уже не кровоточит.
- Не хотела бы я об этом вспоминать, - сказала Даша, всё ещё под впечатлением от заново пережитого.
- Что с тобой произошло? – с тревогой спросил Михаэль. – Ты была здесь и вместе с тем будто улетела куда-то.
- Вот именно: улетела бередить старые раны. Но всё уже прошло. А сок у этих цветов действительно ядовитый. Будь осторожен, Михаэль. Следующие два лепестка – твои.
Михаэль выбрал два цветка: оранжевый и фиолетовый. Они показались ему тёплыми и красивыми. Но, когда он оторвал лепестки от сердцевины, они, как и в случае с Дашей покрылись по краям зазубринами и больно ранили Михаэля, а из сердцевины цветов на ранку закапала тёмно-красная жидкость…
Парень был весёлый и дружелюбный, и, казалось, должен был расположить всех в классе. Но на перемене Дитер собрал ребят и сказал:
- Этот новенький Клаус пришёл к нам не из другой гимназии, как он нам сразу сказал, а из реального училища. Но вы же знаете, что, если ты однажды не потянул гимназию, то не стоит и браться. Этот придурок вместо того, чтобы продолжать учиться там, где ему и место, решил у нас попробовать бездельничать. Он бы ещё из базисной школы сюда перешёл. Идиот! Это он в реальном может первым учеником быть, а у нас ему не сладко придётся. Я думаю, мы дадим ему понять, где его настоящее место.
Пятнадцатилетний Михаэль слушал Дитера и думал, что всё не так. Ничего нет плохого в том, что парнишка хочет здесь учиться, ведь неизвестно по какой причине он слабо сдал экзамены, заканчивая в своё время начальную школу. Может быть, ему скучно стало последнее время в реальном училище, может быть, он поставил себе более высокую планку. Хорошо бы ему помочь добиться успеха. Но мнение Дитера очень много значило. Он был лидер, получал по предметам лучшие оценки, ему легко давались иностранные языки, и физически он был достаточно сильным и красивым, занимался лёгкой атлетикой. Девчонки были от него без ума, беззастенчиво строили ему глазки и посылали любовные записочки. В общем Дитер был, что называется, заводила, и он невзлюбил новенького. Для новенького это был приговор, но он даже не подозревал об этом. Он старался войти к ним в компанию, и Михаэль с радостью бы ему помог, но не стал бы из-за этого ссориться с Дитером. Раз Дитер так сказал, значит, действительно так оно и есть.
И началось…. С Клаусом, конечно, все здоровались, но не больше. Любые его попытки сблизиться с ребятами натыкались на их полное к нему отчуждение, его просто не замечали. Когда он отвечал на уроках, кто-то обязательно бросал в его адрес ядовитую реплику, и все дружно смеялись. Выбитый этим смехом из колеи, Клаус совершенно терялся и не мог толком продолжить. Учитель, стараясь подавить вздох, думал: вот навязали этого оболтуса на мою голову. И всё-таки Клаус не сдавался, он вновь и вновь пытался завязать разговор с ребятами на перемене или пообщаться с ними после школы, в автобусе, например. Но никто его в упор не замечал. Он старательно учил предметы и, наверное, преуспел бы, если бы его немного поддержали. Постепенно Клаус из улыбчивого и открытого парня превратился в угрюмого и недоверчивого. Часто в его глазах Михаэль читал отчаяние, и он решил поговорить с Дитером.
- Слушай, может быть, снимем блокаду, Клаус ведь ни в чём не виноват, у него уже взгляд затравленного человека.
- А тебе его жалко стало, да? А ведь у него нет никакого желания учиться. Просто, гимназию окончить – это престижно, перед девочками покрасоваться да папу с мамой успокоить! Ты же видишь, что он на уроках нам мешает, лезет со своими разговорами, остолоп! Знаний у него никаких нет, учителя к нему относятся весьма скептически, ему самое время обратно в реальное уходить. Там у него будет хорошая профессия. Но что ему у нас делать?! Ну не тянет он гимназию, не тянет! Понимаешь?
- А ты кто такой,– разозлился в мыслях Михаэль, - директор школы?
А вслух сказал:
- Я хочу с ним поговорить.
- Смотри, Михаэль, весь класс с ним не общается. А всеми ради одного пренебрегать не стоит.
- Я хочу с ним поговорить! - упрямо повторил Михаэль.
- Как знаешь… Иди, разговаривай, уж очень ты сердобольный у нас. Только как бы тебе рядом с ним не оказаться.
Михаэль молча повернулся и ушёл. Он ненавидел Дитера за его высокомерие и решил, что непременно поговорит с Клаусом, да ещё и на виду у всех, правда, не решил, когда. Он всё откладывал своё решение. Но однажды Клаус не пришёл в школу. Михаэль подумал, что он заболел, в городе ходил грипп. Но Клаус не пришёл через неделю, и через две. Наконец, Дитер торжествующе объявил в классе, что Клаус вернулся назад в реальное училище.
- Там ему самое место, чего было из себя умника строить. Только время у учителей отбирал, - насмешливо сказал Дитер.
Как-то Михаэль встретил Клауса, улыбнулся ему, поздоровался и даже хотел о чём-то спросить, но Клаус посмотрел на него с таким презрением, что Михаэль отшатнулся. «Я ведь к нему хорошо относился, - уверял он себя потом, - я даже хотел с ним поговорить. А он…».
Глава XXXI. ГРЯЗНЫЙ ЦВЕТОК
Из ранки на пальце Михаэля текла кровь.
- Я давно забыл об этом, почему же так больно.
- Эти цветы растравливают старые раны. Они просто чудовища, но их лепестки нужны нам, - сказала Даша, пытаясь помочь Михаэлю перетянуть носовым платком ранку.
- Зато у нас наконец-то четыре лепестка этих проклятых цветов, нужно спрятать их подальше. Даша, смотри, что за странный цветок, какого-то грязно-серого цвета. Ему как будто тут не место. Всё так красиво вокруг.
Михаэль невольно протянул руку, чтобы сорвать цветок, как какой-нибудь сорняк.
- Не смей, - закричала Даша, хватая Михаэля за протянутую руку, но не успела. Он уже вырвал стебель с корнем. Даша с отвращением схватила мерзкое растение и выбросила прочь. Но что-то уже изменилось.
Михаэль посмотрел на Дашу каким-то иным взглядом.
- А ты ничего, Даша, - сказал он хрипло, - почему бы нам не отдохнуть от всего этого.
Даша ответила вызывающе визгливым смехом, она чувствовала, как дикое желание захлёстывает её, сметая всё на своём пути. Она оценивающе, с видом прожженной кокотки, посмотрела на Михаэля.
- Надеюсь, ты не разочаруешь меня, - я хочу почувствовать тебя в себе, я хочу этого безумно.
- Я тоже, - цинично улыбаясь, сказал он.
Он протянул к ней руки, но она отстранилась.
- Подожди, - сказала она, не отрывая от него взгляда, - я сейчас.
Она расстегнула молнию на платье и легко выскользнула из него, сняла бельё и осталась вызывающе обнажённой. Он последовал её примеру, а потом, как пёс начал обнюхивать её.
- Хороша! - восхитился он, сжимая её груди, и заглушил её стоны страстным поцелуем, его руки скользнули ниже и…
Это был совершенно бесстыдный изощрённый секс, безжалостные механические наслаждения без любви и нежности. На какое-то мгновение Даше почудилось, будто рядом стоит Госпожа Тюккэ и руководит её чувственностью, её телодвижениями. Она почувствовала на себе её плотоядный масляный взгляд, ощутила мерзкую ухмылку и… очнулась.
- Я ещё не насытился тобою, - сказал Михаэль, гладя её ягодицы, - понимаешь, у каждого человека есть в голове клемма, которая не даёт ему полностью расслабиться. Эта клемма называется стыд. Давай, отключим её и насладимся друг другом по-настоящему. Я совсем не устал.
- Подожди! - почти закричала она, вырываясь из его объятий, - Михаэль, посмотри, мы находимся в грязи.
Действительно, там, где они лежали, вместо изумрудной травы появилась грязь. Они были вымазаны в этой грязи с ног до головы, но хуже всего, они не могли друг на друга смотреть без отвращения. Сочувствие, дружелюбие, симпатия – всё исчезло.
- Одевайся немедленно, - закричала Даша, - нам нужно уходить отсюда.
Михаэль вскочил и спешно начал одеваться, а Даша потянулась за платьем. Но оно было полностью испорчено мерзкой грязью. Она попыталась встать, но не смогла, что-то силой гнуло её к земле. Вдруг мерзкая жижа образовала воронку, в которую стало засасывать Дашу. Михаэль старался ей помочь, но она закричала:
- Не делай этого, ищи дверь в виноградники Герцогини, ты обязан добыть виноградины. Их должно быть ровно девять. Ты мне всё равно ничем не поможешь. Иди и будь уверен, что я сумею отсюда выбраться. Но главное: береги себя от лжи во владениях Герцогини.
Михаэль больше не смотрел на Дашу, он бросился раздвигать цветы и кустарники и нашёл, наконец, какую-то маленькую деревянную дверь с кованной решеткой. Он сходу отворил её и протиснулся вперёд.
(Продолжение следует)