Мартовский вечер - на длинной, мокро блестящей ленте перрона мелкие, мутные лужицы талой воды, в высоких, с полукруглыми завершиями окнах одноэтажного вокзала уютно горел жёлтый свет, и грачиная стая, рассевшаяся на голых макушках деревьев позади него орала совсем по-весеннему.
Они стояли возле распахнутой двери вагона, из которой валил поездной жар, не замечая ни перронной грязи, ни толкотни и сутолоки сходящих, садящихся, провожающих, всё словно исчезло для них и остался только разговор, который должен был уместиться в короткие пятнадцать минут стоянки, но казался целой счастливой вечностью.
-А какая ты миленькая была-то.
- Ну уж миленькая.
- Нагловатая, конечно, но миленькая.
-Только маме твоей не нравилась.
-Да,- сказал он и оба снова замолчали, и стали слышны шум вокзала, крики грузчиков, погромыхивающих своими тележками и лязг поездных колёс идущего на дальнем пути состава.
- Она давно умерла?
- А? В прошлом году двадцать пять лет. Значит, через…
-Через три года.
- Да, через три.
-Может мне и уезжать не стоило.
- Может. Хотя не век же тебе меня за ручку водить.
-А вдруг и не пришлось бы - вон ты каким героем стал, той девочке у окна уж так понравился, так понравился.
-Ой, да брось ты - ответил он, чувствуя необъяснимую радость от того, что его, старика, ещё могут дразнить молоденькой девушкой, но вместе с тем понимая, что хрупкое, драгоценное равновесие разговора может нарушиться из за этого. Да, теперь было стыдно себе самому признаться ещё двадцать минут назад он сидел у окна, облокотившись на гладкий коричневый откидной столик, рассказывал той девушке, её отцу, их лысому соседу с верхней полки про свою первую экспедицию. Другой бы на его месте завалил их терминами и разговор вышел бы сухой, скучный, а потом совсем угас, но он умел рассказывать так живо, что всё, о чём говорил, понимали эти, далёкие от геологии люди.
- А то нет- щечки порозовели, глазки блестят.
- Да ну, все, брось. Ты то как?
- Хорошо. Девочка замужем, у неё своя малышня растет, скоро ножками пойдём. Мы с дедом все более-менее, лечим друг дружку, скукотища. Ты-то сам. Жена, дети?
-Жёны, дети. Жёны меня в геологи и погнали. Первая погнала, зарабатывать, от второй уже сам в тайгу и по горам бегал. Жён обеих Господь прибрал, туда дорога, ну а дети, сама знаешь, какие они теперь, хотя не дай тебе…
-Ну а вообще?
- Что вообще?
- Жизнь-то удалась?
-Наверно. Кстати, обо мне даже Википедия есть, приедешь, почитай. Да что мы всё о ерунде какой-то. Ты городок наш помнишь?
-А то, конечно.
- Давно там не бывал.
- Я тоже. Какие закаты… А туманы по утрам.
- Да, а ночью проснешься, поезда колесами стучат.
-Угу и самолеты.
-Ну самолеты-то везде летают.
- Да, это везде.
-Послушай, ты точно решила сходить!?
-Точно,- ответила она и увидев, как помрачнело его лицо, добавила - ну не надо, нам же не по двадцать лет.
- Ну, гражданин, ты едешь, нет? – спросила его проводница. – Мне двери закрывать пора.
- Он едет – ответила за него она и мягко подтолкнула к двери. –Едет.
Он вернулся в вагон, продолжил было брошенный рассказ про динамит (старый, с выпотом, взрывавшийся от взгляда и новый - хоть ты его жги толку нет) и взрыватели -милые игрушки, уронишь их или ударишь обо что ненароком- неделя в больнице, в ожоговом, хорошо, если без инвалидности обойдётся, но выходило как-то скучно и та девушка у окна, которой он отдал свою нижнюю полку уже не казалась такой хорошенькой и стало очень заметно, что это не купейный, тихий, мягкий, а шумный, громыхающих платцартный вагон. Нет, никогда больше не буду брать билеты, как дурак, в последний день. Голова сама, без воли, поворачивалась к той пустой боковой полке. Через пол часа Вурнары, кто-то придёт, сядет, начнёт раскладывать вещи...
- Ну, товарищи, двенадцатый час, давайте укладываться что ли?
Лёг и долго не мог заснуть. Мешал скользящий по потолку вагона голубой и жёлтый свет фонарей, гулкий, по ночному звучный перестук колёс, пробивающий и полку и жиденькую подушку, которую он положил себе на ухо. То казалось, что почти заснул, то снова просыпался и опять этот косой луч по потолку резал глаза.
Ах, если бы знать, почему сошла - сказала, обещала на обратном пути
остановиться у подруги, переночует, а утром на электричке до Сергача, там живёт, а так оно или нет? Может, просто не захотела ехать в одном вагоне. Хотя будь он ей противен, так зачем стала бы стоять на перроне, зачем этот разговор? Если бы знать.
В три часа, решив, что хватит с него этой пытки, осторожно слез вниз. Девушка на нижней полке с разметавшимися по подушке рыжими волосами, которые в вагонной полутьме казались почти чёрными, сонно, медленно потянула на грудь одеяло. Постоял, борясь, с нахлынувшим странным ощущением, будто всё это - накренившийся на повороте, забитый спящими людьми вагон, девушка, столик, на котором позвякивает, ползает как живая чайная ложка, не с ним, не наяву.
В туалете подставил под кран сложенные ковшиком ладони, долго мочил холодным шею и запястья, умылся, посмотрел в зеркало - старик. Эти мешки под глазами, обвисшие щёки, глубокие трещины морщин. Что ж ты такой дурак-то был пока молодой? Сошла, заночует где-то, а её наверно дома ждут... И вдруг осенило - да не ждёт её никто и нигде, как же ты не понял, маменькин сынок! Ну как был дурак...
Забравшись на полку, нащупал под подушкой кошелёк, долго рылся в хрустящих бумажках, звенел монетами, пока нашёл блистер Каптоприла. Быстро подействовала кислая таблетка, усыпляюще, как тёплая колыбель, покачивался вагон. Ничто ещё не потеряно, завтра в Москве пойдёт к частному детективу, или к другу - у него родной брат большая шишка в милиции, договорится, найдёт её, найдёт.
В его сне за домом шумели зелёные берёзы, и гулкие удары мяча на детской площадке эхом отлетали от стен, а он стоял, семнадцатилетний, ждал её на крыльце у подъезда.
Только днём, когда поезд медленно подходил к Казанскому вокзалу и мимо окна неспешно проплывало высокое здание с большими синими буквами "ПОЧТА РОССИИ" на фасаде, он уже точно знал, что не будет её искать.
23.03.2017.