Тик-так. Тик-так.
«Даже столь ничтожный и примитивный механизм беспощадно и методично, словно насмехаясь над своим хозяином, пытается достичь своей заветной цели. Беспощадно и методично. Тик-так. Тик-так. И мы оба прекрасно знаем: механизм непременно сделает всё от него зависящее для скорейшего воплощения в жизнь этого коварного замысла», - думал он, глядя сквозь циферблат старинных настольных часов. Секундная стрелка стремительно мчалась вперёд, пытаясь настигнуть и окончательно обогнать рухнувшее с грохотом за горизонт зимнее солнце.
Тик-так. Тик-так.
«И не исключено, что, в конце концов, это самое солнце – зимнее, летнее, весеннее, осеннее или ещё невесть какое – останется безнадёжно далеко-далеко позади. Стрелы – секундные, минутные, часовые – однажды сорвавшиеся с тугой тетивы взведённого коварным предателем арбалета, сознательно не остановятся ни перед чем, ибо у них нет ни своего собственного сознания, ни своей воли, ни собственного разума.
Зато и разум, и воля, и сознание в полной мере были присущи ему на протяжении доброго десятка тысяч стремительных закатов. А закаты были воистину стремительны, особенно последние из них. Ибо с каждым годом время мчалось всё быстрее и быстрее, мчалось неудержимо и прямиком под откос, увлекаемое беспечной жизнью обладателя настольных часов. И награда за столь доблестные труды не заставила себя долго ждать, итог был закономерным и плачевным: утраченные надежды и возможности, уныние, трясущиеся руки, воспалённая совесть и пачка валидола в кармане стали неизменными спутниками всех его дорог. Самое горькое заключалось в том, что разум практически всегда так или иначе осознавал, чем всё неизбежно должно закончиться, совесть изо всех сил подсказывала верный путь, а воля… Да, она имело место в его жизни и заключалась в скорейшем и крайне успешном удовлетворении сиюминутных и отнюдь не благородных желаний. Тут воля была железной.
И в эту ночь вот уже который час он сидел, глядя сквозь тикающие часы, не зная с какой уже стороны и зачем дальше продолжать жить.
Тик-так. Тик-так.
Тем временем где-то на востоке неудержимо разгорался пожар нового дня. Секундная стрела не оставляла своей навязчивой идеи прошить насквозь калёным остриём это полыхающее зарево рассвета. Над новошахтинской землей, словно стремительные потоки талых снегов вот-вот щедро разольётся: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков…» Разольётся и медленно поплывёт в небеса, оставляя далеко позади за собой и солнце, и арбалетные стрелы, и само Время.
Тик-так. Тик-так.
Обожжённый первым утренним лучом он вскочил в мгновение ока из-за стола, и, подстёгиваемый бешеным ритмом сердечных сокращений, настежь распахнул окно. Казалось сердце и будто ставшие ещё громче стучать часы, соперничают между собой в частоте и тяжести ударов.
Спустя миг когда-то полное жизни тело уже уверенно стояло на подоконнике, а туго стянутая тоской и безысходностью грудь делала самый глубокий в своей жизни и едва ли имеющий уже хоть какую-то толику здравого смысла вдох. Ещё миг, и в припадке удушающего отчаяния ноги под аккомпанемент нарастающих ударов часового механизма решительно толкнут проклятый подоконник в глубины комнаты.
Ослепительный солнечный вихрь, уже во всю бушующий над крышами спящего города, заставил его приоткрыть налитые свинцом веки и напоследок бросить взор на томящийся в ожидании глухо залитый бетоном и асфальтом пункт конечного прибытия.
…Далеко внизу стоял ребенок. Маленькая девочка, на вид семи-восьми лет.
Удивительное дело: невзирая на внушительное расстояние, он ясно видел её глаза, полные сострадания, любви и доселе неведомой ему тихой-тихой радости. А тем временем сердце вдруг перестало лихорадочно расшибать изнутри грудную клетку, пленившую его все эти годы, десятилетия.
Вокруг не было ни души, что весьма неудивительно в столь ранний воскресный час. Ибо было без трёх минут восемь.
«Закрывай окно, замыкай на ключ дверь, спускайся и следуй за мной», - где-то внутри себя услышал он тихий голос, такой родной голос…
А бронебойные уже удары будто сошедшего с ума часового механизма беспощадно старались разнести в пух и прах малейшие попытки последовать таинственному зову и решительно покинуть гнилую область дышащего свежим морозным воздухом окна. Тик-так! Тик-так!! «Шаг-ни впе-рёд!! Шаг-ни впе-рёд!!» - почудилось ему в невыносимом, но почему-то так завораживающем ритме механизма.
Девочка по-прежнему терпеливо ждала внизу. Взгляд её всё так же излучал потоки тишины, радости и такой же абсурдной с точки зрения возможного свидетеля происходящего уверенности, что ничего страшного не произойдёт. По крайней мере, в это утро и в этом месте.
Он неуверенно протянул руку, чтобы закрыть окно.
В висках стучало уже с бешеной силой, незримые ремни до предела стянули грудь, так, что кости затрещали. Стрелки часов лихорадочно метались по циферблату взад и вперёд, взад и вперёд, уже зримо олицетворяя какую-то механическую панику, рационально совершенно необъяснимую. Мурашки осыпали его снова и снова, бросая то в пасть лютого жара, то в лапы обжигающего холода. Он крепко сжал голову руками, прогибая воспалённым тяжелейшим взором массивную древесину подоконника.
«А ну немедленно прыгай!!!» - артиллерийским вражеским снарядом разорвался в остатках его угасающего сознания чей-то голос, тут же перешедший в дикий, жуткий визг: «Пры-ы-ы-ы-га-а-а-а-а-а-а-ай!!!!!!!!!!»
«Не слушай их», - поток невыразимого тепла и света вновь отозвался где-то внутри: «Просто закрывай дверь и спускайся во двор. Я тебя жду».
И стук в висках исчез. Как и ремни, холод и жар, визжащие голоса и черные мысли. Решительно захлопнув окно, он случайно задел локтём часы, столько ночей являвшиеся милым сердцу собеседником. Механизм стукнулся о пол, послышался хруст треснувшего стекла и хлопок лопнувшей пружины. Механизм замолчал навсегда.
Спустя километр или около того мужчина и ребёнок стояли на пороге храма. На востоке стремительно разгорался пожар воскресного дня.
«Ты ангел, да?» - пытался понять он суть произошедшего.
Девочка улыбнулась.
«Как твоё имя? Откуда ты, в конце концов?! И зачем мы сюда пришли?»
«Имя моё – славное достояние завтрашнего дня. Несколько лун тому назад меня называли северным человеком», - снова улыбнулась она: «Откуда я пришла – ты однажды обязательно узнаешь. Пока же ступай смело вперёд: мы пришли к Тому, к Кому многие приходят, когда уже слишком-слишком поздно. Мы же успели вовремя, а точнее ещё раньше. Смотри: солнце только встаёт».
Действительно, горизонт едва начинал величественно полыхать заревом восходящей звезды. Само же солнце, километр назад беспощадно плавящее оконное стекло на безымянной высоте многоэтажного дома, вопреки всем законам логики в поле его зрения ещё даже не появилось.
И было без семнадцати минут восемь.
«Мы обогнали время. И солнце», - молвил маленький северный человечек, вплетая в золотистую косу серебристое сияние звёзд, одна за другой исчезающих с утреннего небосвода: «Ступай же вперёд, сейчас уже начнётся литургия. Никогда больше не теряй время. Люби, живи по совести, не жалей себя. И будь всегда начеку: в мире существует ещё очень много подобных часовых механизмов, а часовщик всегда будет делать своё черное дело. Всегда, до скончания времён. Но не отчаивайся: есть Некто значительно больший. И Он любит нас. Всегда и во что бы то ни стало. И ещё. В эту минуту у алтаря молится удивительная женщина. Ты сразу же узнаешь её. Непременно познакомься с ней», - шепнула сердцем девочка: «А теперь мне пора. Мы скоро вновь увидимся. Очень скоро!»
Мужчина в недоумении стоял у дверей храма и провожал взглядом уходящего вдаль ребёнка.
«Кто же ты?..» - недоумевал он, пристально глядя вслед практически растворившейся в пылающем рассвете девочке.
«Делай же шаг, папа», - вновь услышал он где-то в сокровенных глубинах своего сердца родной-родной голос: «И шепни маме в нужное время, что я очень-очень люблю её. Хотя, уверена, она и так это прекрасно знает. Но для начала непременно познакомься с ней, иначе рискуешь показаться странным. Странным папой», - улыбнулась где-то вдали девочка.
Он не смог не улыбнуться тоже.
Двери храма распахнулись и, опережая стремительные потоки солнечного ветра, врывающегося в спящий город тепла и неудержимого никем и ничем света, реактивной ракетой в небеса понеслась молитва: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа…» И где-то там, где нет ни печали, ни горя, ни предательства, ни смерти, но и уже не так далеко нежели сутки тому назад… Где-то там девочка со сверкающими волосами и невероятно родным голосом радостно вторила: «Аминь!»