Продолжение . . .
Это было в начале 30-х годов, до того, как президент Рузвельт признал Советский Союз. Если бы информация вроде той, что давал Дюранти в «Нью-Йорк Таймс», не ввела в заблуждение общественность Америки, Сталину, думаю, пришлось бы вести себя приличнее, дабы быть признанным.
Вот такая реакция того, интервью Уолтера Дюранти. Видно, что «элитарность» американской нации, так и прёт изнутри сегодняшней американской прессы.
Странное измышление, в не менее странное время т.к в то же самое время в самих США был кризис и был голодомор и данный ответ можно рассматривать, как идеологический отпор ответу Сталина.
Хотя, как мы уже знаем, из действительно реальных документов, которые стараются, не особенно раскрывать. Сам Сталин не был приемником столь строгих мер. Окружение его больше всего виновно в тех перегибах, которые творились на периферии. Для того чтобы остаться у власти, они готовы были, раздеть свою собственную бабушку. Однако, благодаря коллективизации СССР, вырвался из цепких долговых лап империализма, и стал строить самостоятельную политику, как внешнюю, так и внутреннюю.
25 декабря 1933 года в Кремле состоялась беседа И. Сталина с корреспондентом газеты « Нью - Йорк Таймс», г. Дюранти.
- г. Сталин! Не согласитесь ли передать послание американскому народу через «Нью-Йорк Таймс»?
- Извините. Нет. Калинин уже сделал это, я не могу вмешиваться в его прерогативы. Если речь идёт об отношениях между САСШ (Сталин называл США – Североатлантические соединённые штаты Америки) и СССР, то, конечно, я доволен возобновлением отношений, как актом громадного значения. Политически - потому что это подымает шансы сохранения мира; экономически - потому что это отсекает привходящие элементы и даёт возможность нашим странам обсудить интересующие их вопросы на деловой почве; наконец, это открывает дорогу для взаимной кооперации.
- Каков будет, по - Вашему, возможный объём советско-американской торговли?
- Остаётся в силе то, что Литвинов сказал в Лондоне на экономической конференции. Мы величайший в мире рынок и готовы заказывать и оплатить большое количество товаров. Но нам нужны благоприятные условия кредита и, более того, мы должны иметь уверенность в том, что сможем платить. Мы не можем импортировать без экспорта, потому что не хотим давать заказов, не имея уверенности, что сможем платить в срок.
Все удивляются тому, что мы платим и можем платить. Я знаю, - сейчас не принято платить по кредитам. Но мы делаем это. Другие государства приостановили платежи, но СССР этого не делает и не сделает. Многие думали, что мы не можем платить, что нам нечем платить, но мы показали им, что можем платить, и им пришлось признать это.
- Как обстоит с вопросом о добыче золота в СССР? – задал следующий, как казалось Дюронти, неудобный вопрос.
Ни сколько не смутившись, Сталин ответил:
- У нас много золотоносных районов, и они быстро развиваются. Наша продукция уже вдвое превысила продукцию царского времени и даёт сейчас более ста миллионов рублей в год. Особенно за последние два года мы улучшили методы нашей разведочной работы, и нашли большие запасы. Но наша промышленность еще молода - не только по золоту, но и по чугуну, стали, меди, по всей металлургии, и наша молодая индустрия не в силах пока оказать должную помощь золотой промышленности. Темпы развития у нас быстрые, но объём еще не велик. Мы могли бы в короткое время учетверить добычу золота, если бы имели больше Драг и других машин.
- Какова общая сумма советских кредитных обязательств за границей?
- Немного более 450 миллионов рублей. За последние годы мы выплатили большие суммы - два года тому назад наши кредитные обязательства равнялись 1400 миллионам. Всё это мы выплатили, и будем выплачивать в срок к концу 1934 года или вначале 1935, в очередные сроки.
- Допустим, что нет, больше сомнений в советской готовности платить, но как обстоит дело с советской платёжеспособностью? – задал следующий каверзный вопрос Дюронти.
- У нас нет никакой разницы между первой и второй, потому что мы не берём на себя обязательств, которых не можем оплатить. Взгляните на наши экономические отношения с Германией. Германия объявила мораторий по значительной части своих заграничных долгов, и мы могли бы использовать германский прецедент и поступить так же точно по отношению к Германии. Но мы не делаем этого. А между тем мы сейчас уже не так зависим от германской промышленности, как прежде. Мы можем сами изготовлять нужное нам оборудование.
- Каково Ваше мнение об Америке? Я слышал, что у Вас была продолжительная беседа с Буллитом, какого Вы мнения о нём? Считаете ли Вы, как и три года тому назад, что наш кризис - как Вы сказали мне тогда - не является последним кризисом капитализма?
- Буллит произвёл на меня и на моих товарищей хорошее впечатление. Я никогда не встречал его до этого, но много слышал о нём от Ленина, которому он тоже нравился. Мне нравится в нём то, что он говорит не как обычный дипломат, - он человек прямой, говорит то, что думает. Он вообще произвёл здесь очень хорошее впечатление.
Рузвельт, по всем данным, решительный и мужественный политик. Есть такая философская система - солипсизм, - заключающаяся в том, что человек не верит в существование внешнего мира и верит только в своё я. Долгое время казалось, что американское правительство придерживалось такой системы и не верит в существование СССР. Но Рузвельт, очевидно, не сторонник этой странной теории. Он реалист и знает, что действительность является такой, какой он её видит.
Что касается экономического кризиса, то он действительно не последний кризис. Конечно, кризис расшатал все дела, но в последнее время, кажется, дела начинают поправляться. Возможно, что наиболее низкая точка экономического упадка уже пройдена. Я не думаю, что удастся достигнуть подъёма 1929 года, но переход от кризиса к депрессии и некоторому оживлению дел в ближайшее время, правда, с некоторыми колебаниями вверх и вниз не только не исключён, но, пожалуй, даже вероятен.
- А как насчёт Японии?
- Мы хотели бы иметь хорошие отношения с Японией, но, к сожалению, это зависит не только от нас. Если в Японии возьмёт верх благоразумная политика, обе наши страны могут жить в дружбе. Но мы опасаемся, что воинствующие элементы могут оттеснить на задний план благоразумную политику. В этом действительная опасность, и мы вынуждены готовиться к ней. Ни один народ не может уважать своё правительство, если оно видит опасность нападения и не готовится к самозащите. Мне кажется, что со стороны Японии будет неразумно, если она нападёт на СССР. Её экономическое положение не особенно хорошо, у неё есть слабые места - Корея, Манчжурия, Китай, и затем едва ли можно рассчитывать, что она получит поддержку в этой авантюре от других государств. К сожалению, хорошие военные специалисты не всегда являются хорошими экономистами, и не всегда они различают между силой оружия и силой законов экономики.
- А как с Англией?
- Я думаю, что торговый договор с Англией будет подписан и экономические отношения разовьются, поскольку консервативная партия должна понять, что она ничего не выиграет, ставя препятствия в торговле с СССР. Но я сомневаюсь, чтобы в теперешних условиях обе страны могли получить от торговли такие большие выгоды, как можно было бы предположить.
- Как Вы относитесь к вопросу о реформе Лиги наций в его итальянской постановке?
- Мы не получали по этому поводу никаких предложений от Италии, хотя наш представитель и обсуждал с итальянцами этот вопрос.
- Всегда ли исключительно отрицательна Ваша позиция в отношении Лиги наций?
- Нет, не всегда и не при всяких условиях. Вы, пожалуй, не вполне понимаете нашу точку зрения. Несмотря на уход Германии, и Японии из Лиги наций - или, может быть, именно поэтому - Лига может стать некоторым фактором для того, чтобы затормозить возникновение военных действий или помешать им.
Если это так, если Лига сможет оказаться неким бугорком на пути к тому, чтобы хотя бы несколько затруднить дело войны и облегчить в некоторой степени дело мира,- то тогда мы не против Лиги. Да, если таков будет ход исторических событий, то не исключено, что мы поддержим Лигу наций, несмотря на её колоссальные недостатки, - ответил Сталин.
- Что является сейчас наиболее важной проблемой внутренней политики СССР?
- Развёртывание товарооборота между городом и деревней и усиление всех видов транспорта, особенно железнодорожного. Разрешение этих вопросов не так легко, но легче, чем те вопросы, которые мы уже решили, и я уверен, что мы разрешим их. Проблема промышленности решена. Проблему сельского хозяйства, крестьянско-колхозную проблему - самую трудную проблему - можно считать уже решённой. Теперь надо решить проблему товарооборота и транспорта. «Правда» № 4, 4 января 1934 г.
Беседа с английским писателем Г.УЭЛЛСОМ
Появление в приёмной Сталина, 23 июня 1934 года, крупного по тем временам писателя фантаста Г. Уэллса, было отнюдь не случайным. Уэллс, несомненно, являлся авторитетной величиной, но не по тем книгам, которые он в то время написал, и которые в будущем, получили подтверждение тем фантастическим образам. Он завоевал свой авторитет, прежде всего тем, что написал, по – сути, программу развития «мирового правительства». Что является не менее интересным и в тоже время зловещим. Это работа, была заказана ему «Комитетом 300», он также являлся членом этого общества. Работа называлась «Открытый заговор – планы мировой революции». Это было смелое утверждение намерения, но фактически не такое уж и смелое, ибо никто не поверил Уэллсу, в то время. Хотя времена менялись и совсем неожиданно, данная работа, показала всю достоверность его предсказаний. А может быть и не предсказаний, а планомерное развитие событий, в соответствии с его планом, описанном в выше, названной книге.
Однако данная глава, не об этой книге. Она будет позже. В мире образовалось первое советское государство, и необходимо было знать, как с этим государством вести дела «Комитету 300». Уэллс, прибыл в Москву и сразу же направился в Кремль. Его командировка была согласована свыше. Сталин, уже тогда понимал, что это не просто визит вежливости английской короны, а прощупывание силы советского государства. Он знал и понимал, что Г. Уэллс, являлся членом «Комитета 300», а также он знал задачи этого «комитета».
Зайдя в кабинет Сталина Уэллс, кивком головы, поздоровался с хозяином кабинета, и Сталин предложил ему присесть, напротив.
- Присаживайтесь, пожалуйста. Я, Вас слушаю.
- Я Вам очень благодарен, мистер Сталин, за то, что Вы согласились меня принять. Я недавно был в Соединенных Штатах, имел продолжительную беседу с президентом Рузвельтом и пытался выяснить, в чем заключаются его руководящие идеи. Теперь я приехал к Вам, чтобы расспросить Вас, что Вы делаете, чтобы изменить мир...
- Не так уж много...
- Я иногда брожу по белу свету и как простой человек смотрю, что делается вокруг меня.
- Крупные деятели, вроде Вас, не являются «простыми людьми». Конечно, только история сможет показать, насколько значителен тот или иной крупный деятель, но, во всяком случае, Вы смотрите на мир не как «простой человек», - с усмешкой ответил Сталин.
- Я не собираюсь скромничать. Я имею в виду, что я стремлюсь видеть мир глазами простого человека, а не партийного политика или ответственного государственного деятеля. Моя поездка в Соединенные Штаты произвела на меня потрясающее впечатление. Рушится старый финансовый мир, перестраивается по-новому экономическая жизнь страны. Ленин в свое время сказал, что надо "учиться торговать", учиться этому у капиталистов. Ныне капиталисты должны учиться у вас, постигнуть дух социализма. Мне кажется, что в Соединенных Штатах речь идет о глубокой реорганизации, о создании планового, то есть социалистического хозяйства. Вы и Рузвельт отправляетесь от двух разных исходных точек. Но не имеется ли идейной связи, идейного родства между Вашингтоном и Москвой? Мне, например, бросилось в глаза в Вашингтоне то же, что происходит здесь: расширение управленческого аппарата, создание ряда новых государственных регулирующих органов, организация все объемлющей общественной службы. Так же, как и в вашей стране, им не хватает умения руководить.
- У США другая цель, чем у нас, в СССР. Та цель, которую преследуют американцы, возникла на почве экономической неурядицы, хозяйственного кризиса. Американцы хотят разделаться с кризисом на основе частнокапиталистической деятельности, не меняя экономической базы. Они стремятся свести к минимуму ту разруху, тот ущерб, которые причиняются существующей экономической системой. У нас же, как Вы знаете, на месте разрушенной старой экономической базы создана совершенно другая, новая экономическая база. Даже если те американцы, о которых Вы говорите, частично добьются своей цели, то есть сведут к минимуму этот ущерб, то и в этом случае они не уничтожат корней той анархии, которая свойственна существующей капиталистической системе. Они сохраняют тот экономический строй, который обязательно должен приводить, не может не приводить к анархии в производстве. Таким образом, в лучшем случае речь будет идти не о перестройке общества, не об уничтожении общественного строя, порождающего анархию и кризисы, а об ограничении отдельных отрицательных его сторон, ограничении отдельных его эксцессов. Субъективно эти американцы, может быть, и думают, что перестраивают общество, но объективно нынешняя база общества сохраняется у них. Поэтому объективно никакой перестройки общества не получится.
Не будет и планового хозяйства. Ведь что такое плановое хозяйство, каковы некоторые его признаки? Плановое хозяйство стремится уничтожить безработицу. Допустим, что удастся, сохраняя капиталистический строй, довести безработицу до некоторого минимума. Но ведь ни один капиталист никогда и ни за что не согласится на полную ликвидацию безработицы, на уничтожение резервной армии безработных, назначение которой - давить на рынок труда, обеспечивать дешевле оплачиваемые рабочие руки. Вот Вам уже одна прореха в плановом хозяйстве буржуазного общества. Плановое хозяйство предполагает далее, что усиливается производство в тех отраслях промышленности, продукты которых особенно нужны народным массам. А Вы знаете, что расширение производства при капитализме происходит по совершенно иным мотивам, что капитал устремляется в те отрасли хозяйства, где более значительна норма прибыли. Никогда Вы не заставите капиталиста наносить самому себе ущерб и согласиться на меньшую норму прибыли во имя удовлетворения народных нужд. Не освободившись от капиталистов, не разделавшись с принципом частной собственности на средства производства, Вы не создадите планового хозяйства.
- Я согласен со многим из того, что Вы сказали. Но я хотел бы подчеркнуть, что если страна в целом приемлет принцип планового хозяйства, если правительство понемногу, шаг за шагом, начинает последовательно проводить этот принцип, то, в конечном счете, будет уничтожена финансовая олигархия и водворится социализм в том смысле, в каком его понимают в англо-саксонском мире. Рузвельтовские лозунги «нового порядка» имеют колоссальный эффект и, по-моему, являются социалистическими лозунгами. Мне кажется, что вместо того, чтобы подчеркивать антагонизм между двумя мирами, надо было бы в современной обстановке стремиться установить общность языка между всеми конструктивными силами.
- Когда я говорю о невозможности осуществления принципов планового хозяйства при сохранении экономической базы капитализма, я этим ни в какой степени не хочу умалить выдающиеся личные качества Рузвельта - его инициативу, мужество, решительность. Несомненно, из всех капитанов современного капиталистического мира Рузвельт - самая сильная фигура. Я поэтому хотел бы еще раз подчеркнуть, что мое убеждение в невозможности планового хозяйства в условиях капитализма вовсе не означает сомнения в личных способностях, таланте и мужестве президента Рузвельта. Но самый талантливый полководец, если обстановка ему не благоприятствует, не может добиться той цели, о которой Вы говорите. Теоретически, конечно, не исключено, что можно в условиях капитализма понемногу, шаг за шагом, идти к той цепи, которую
Вы называете социализмом в англо-саксонском толковании этого слова. Но что будет означать этот «социализм»? В лучшем случае - некоторое обуздание наиболее необузданных отдельных представителей капиталистического профита, некоторое усиление регулирующего начала в народном хозяйстве. Все это хорошо. Но как только Рузвельт или какой-либо другой капитан современного буржуазного мира захочет предпринять что-нибудь серьезное против основ капитализма, он неизбежно потерпит полную неудачу. Ведь банки не у Рузвельта, ведь промышленность не у него, ведь крупные предприятия, крупные экономии - не у него. Ведь все это является частной собственностью. И железные дороги, и торговый флот - все это в руках частных хозяев. И, наконец, армия квалифицированного труда, инженеры, техники, они ведь тоже не у Рузвельта, а у частных хозяев, они работают на них. Нельзя забывать о функциях государства в буржуазном мире. Это - институт организации обороны страны, организации охраны "порядка", аппарат собирания налогов. Хозяйство же в собственном смысле мало касается капиталистического государства, оно не в его руках. Наоборот, государство находится в руках капиталистического хозяйства. Поэтому я боюсь, что Рузвельт, несмотря на всю свою энергию и способности, не добьется той цели, о которой Вы говорите, если вообще у него есть эта цель. Может быть, через несколько поколений можно было бы несколько приблизиться к этой цели, но я лично считаю и это маловероятным.
Уэллс, продолжил:
- Я, может быть, сильнее, чем Вы, верю в экономическую интерпретацию политики. Благодаря изобретениям и современной науке приведены в действие громадные силы, ведущие к лучшей организации, к лучшему функционированию человеческого коллектива, то есть к социализму. Организация и регулирование индивидуальных действий стали механической необходимостью, независимо от социальных теорий. Если начать с государственного контроля над банками, затем перейти к контролю над транспортом, над тяжелой промышленностью, над промышленностью вообще, над торговлей и т.д., то такой всеобъемлющий контроль будет равносилен государственной собственности на все отрасли народного хозяйства. Это и будет процессом социализации. Ведь социализм, с одной стороны, и индивидуализм - с другой, не являются такими же антиподами, как черное и белое. Между ними имеется много промежуточных стадий. Имеется индивидуализм, граничащий с бандитизмом, и имеется дисциплинированность и организованность, равносильная социализму. Осуществление планового хозяйства зависит в значительной степени от организаторов хозяйства, от квалифицированной технической интеллигенции, которую можно, шаг за шагом, завоевать на сторону социалистических принципов организации. А это самое главное. Ибо сначала - организация, затем - социализм. Организация является наиболее важным фактором. Без организации идея социализма - всего лишь идея.
- Непримиримого контраста между индивидуумом и коллективом, между интересами отдельной личности и интересами коллектива не имеется, не должно быть. Его не должно быть, так как коллективизм, социализм не отрицает, а совмещает индивидуальные интересы с интересами коллектива. Социализм не может отвлекаться от индивидуальных интересов. Дать наиболее полное удовлетворение этим личным интересам может только социалистическое общество. Более того, социалистическое общество представляет единственно прочную гарантию охраны интересов личности. В этом смысле непримиримого контраста между «индивидуализмом» и социализмом нет. Но разве можно отрицать контраст между классами, между классом имущих, классом капиталистов, и классом трудящихся, классом пролетариев? С одной стороны, класс имущих, в руках которых банки, заводы, рудники, транспорт, плантации в колониях. Эти люди не видят ничего, кроме своего интереса, своего стремления к прибыли. Они не подчиняются воле коллектива, они стремятся подчинить любой коллектив своей воле.
С другой стороны, класс бедных, класс эксплуатируемых. У которых нет ни фабрик, ни заводов, ни банков. Они вынуждены жить продажей своей рабочей силы капиталистам, и лишены возможности удовлетворить свои самые элементарные потребности. Как можно примирить такие противоположные интересы и устремления? Насколько я знаю, Рузвельту не удалось найти путь к примирению этих интересов. Да это и невозможно, как говорит опыт.
Впрочем, Вы знакомы с положением в Соединенных Штатах лучше, чем я, так как я в США не бывал и слежу за американскими делами преимущественно по литературе. Но у меня есть кое-какой опыт по части борьбы за социализм, и этот опыт говорит мне: если Рузвельт попытается действительно удовлетворить интересы класса пролетариев за счет класса капиталистов, последние заменят его другим президентом. Капиталисты скажут: президенты приходят и уходят, а мы, капиталисты, остаемся; если тот или иной президент не отстаивает наших интересов, найдем другого. Что может противопоставить президент воле класса капиталистов?
- Я возражаю против этой упрощенной классификации человечества на бедных и богатых. Конечно, есть категория людей, стремящихся к наживе. Но разве этих людей не считают точно так же, как и здесь, помехой? Разве на Западе мало людей, для которых нажива не цель, которые обладают известными средствами, хотят их инвестировать, получают от этого прибыль, но совсем не в этом видят цель своей деятельности? Эти люди рассматривают инвестирование средств как неудобную необходимость. Разве мало талантливых и преданных инженеров, организаторов хозяйства, деятельность которых движется стимулами совсем иными, чем нажива? По-моему, имеется многочисленный класс попросту способных людей, сознающих неудовлетворительность нынешней системы и призванных сыграть большую роль в будущем, социалистическом обществе.
Я много занимался, последние годы и много думал о необходимости пропаганды идей социализма и космополитизма в широких кругах инженеров, летчиков, в военно-технических кругах и т.д. Подходить к этим кругам с прямолинейной пропагандой классовой борьбы - бесцельно. Это круги, понимающие, в каком состоянии находится мир, превращающийся в кровавое болото, но эти круги считают ваш примитивный антагонизм классовой борьбы нонсенсом.
- Вы возражаете против упрощенной классификации людей на богатых и бедных. Конечно, есть средние слои, есть и та техническая интеллигенция, о которой Вы говорите и в среде которой есть очень хорошие, очень честные люди. Есть в этой среде и нечестные, злые люди. Всякие есть. Но прежде всего человеческое общество делится на богатых и бедных, на имущих и эксплуатируемых, и отвлечься от этого основного деления и от противоречия между бедными и богатыми - значит отвлечься от основного факта. Я не отрицаю, наличия промежуточных слоев, которые либо становятся на сторону одного из двух борющихся между собой классов, либо занимают в этой борьбе нейтральную или полу нейтральную позицию. Но, повторяю, отвлечься от этого основного деления общества и этой основной борьбы между двумя основными классами - значит игнорировать факты. Эта борьба идет, и будет идти. Исход этой борьбы решается классом пролетариев, классом работающих, - подчеркнул Сталин.
- Но разве мало небедных людей, которые работают и работают продуктивно?
- Конечно, имеются и мелкие земледельцы, ремесленники, мелкие торговцы, но не эти люди определяют судьбы стран, а те трудящиеся массы, которые производят все необходимое для общества.
Но ведь имеются, очень различные капиталисты. Имеются такие, которые только думают о профите, о наживе. Имеются и такие, которые готовы на жертвы. Например - старый Морган: этот думал только о наживе, он был попросту паразитом на теле общества, он лишь аккумулировал в своих руках богатства.
Но вот возьмите Рокфеллера: он блестящий организатор, он дал пример организации сбыта нефти, достойный подражания. Или Форд: конечно, Форд себе на уме, он эгоистичен, но не является ли он страстным организатором рационального производства, у которого и вы учитесь? Я хотел бы подчеркнуть, что за последнее время в англосаксонских странах произошел по отношению к СССР серьезный перелом в общественном мнении. Причиной этому является в первую очередь позиция Японии и события в Германии. Но есть и другие причины, не вытекающие из одной только международной политики. Есть причина более глубокая, осознание широкими кругами того факта, что система, покоящаяся на частной наживе, рушится. И в этих условиях, мне кажется, что надо не выпячивать антагонизм между двумя мирами, а стремиться сочетать все конструктивные движения, все конструктивные силы в максимально возможной степени. Мне кажется, что я левее Вас, мистер Сталин, что я считаю, что мир уже ближе подошел к изжитию старой системы.
- Когда я говорю о капиталистах, которые стремятся лишь к профиту, к наживе, я этим вовсе не хочу сказать, что это - последние люди, ни на что иное не способные. У многих из них, несомненно, крупные организаторские способности, которые я и не думаю отрицать. Мы, советские люди, многому у капиталистов учимся. И Морган, которому Вы даете такую отрицательную характеристику, являлся, безусловно, хорошим, способным организатором. Но если Вы говорите о людях, готовых реконструировать мир, то их, конечно, нельзя найти в среде тех, которые верой и правдой служат делу наживы. Мы и эти люди находимся на противоположных полюсах. Вы говорите о Форде. Конечно, он способный организатор производства.
Но разве Вам неизвестно его отношение к рабочему классу, разве Вы не знаете, сколько рабочих он зря выбрасывает на улицу? Капиталист прикован к профиту, его никакими силами оторвать от него нельзя. И капитализм будет уничтожен не «организаторами» производства, не технической интеллигенцией, а рабочим классом, ибо эта прослойка не играет самостоятельной роли. Ведь инженер, организатор производства работает не так, как он хотел бы, а так, как ему прикажут, как велит интерес хозяина. Есть, конечно, исключения, есть люди из этой прослойки, которые освободились от дурмана капитализма. Техническая интеллигенция может в определенных условиях творить чудеса, приносить человечеству громадную пользу. Но она же может приносить и большой вред.
Мы, советские люди, имеем свой немалый опыт с технической интеллигенцией. После Октябрьской революции определенная часть технической интеллигенции не захотела участвовать в строительстве нового общества, противилась этому строительству, саботировала его. Мы всячески стремились включить техническую интеллигенцию в это строительство, подходили к ней и так, и этак. Прошло немало времени, прежде чем наша техническая интеллигенция стала на путь активной помощи новому строю. Ныне лучшая ее часть - в первых рядах строительства социалистического общества. Мы, имея этот опыт, далеки от недооценки как положительных, так и отрицательных сторон технической интеллигенции, и мы знаем, что она может и повредить, и творить чудеса.
Конечно, дело обстояло бы иначе, если можно было бы единым ударом оторвать духовно техническую интеллигенцию от капиталистического мира. Но это - утопия. Разве много найдется людей из технической интеллигенции, которые решатся порвать с буржуазным миром и взяться за реконструкцию общества? Как, по - Вашему, много ли есть таких людей, скажем, в Англии, во Франции? Нет, мало имеется охотников порвать со своими хозяевами и начать реконструкцию мира!
Кроме того, разве можно упускать из виду, что для того, чтобы переделать мир, надо иметь власть? Мне кажется, господин Уэллс, что Вы сильно недооцениваете вопрос о власти, что он вообще выпадает из Вашей концепции. Ведь что могут сделать люди даже с наилучшими намерениями, если они не способны поставить вопрос о взятии власти и не имеют в руках власти? Они могут в лучшем случае оказать содействие тому новому классу, который возьмет власть, но сами перевернуть мир они не могут. Для этого требуется большой класс, который заменил бы класс капиталистов и стал бы таким же полновластным хозяином, как он. Таким классом является рабочий класс. Конечно, надо принять помощь технической интеллигенции и надо в свою очередь оказать ей помощь. Но не надо думать, что она, техническая интеллигенция, может сыграть самостоятельную историческую роль. Переделка мира есть большой, сложный и мучительный процесс. Для этого большого дела требуется большой класс. Большому кораблю большое плавание.
- Да, но для большого плавания требуются капитан и навигатор.
- Верно, но для большого плавания требуется прежде всего, большой корабль. Что такое навигатор без корабля? Человек без дела.
- Большой корабль - это человечество, а не класс.
Сталин, усмехнувшись, ответил:
- Вы, господин Уэллс, исходите, как видно, из предпосылки, что все люди добры. А я не забываю, что имеется много злых людей. Я не верю в доброту буржуазии.
- Я припоминаю, как обстояло дело с технической интеллигенцией несколько десятилетий тому назад. Тогда технической интеллигенции было мало, зато дела было много и каждый инженер, техник, интеллигент находил применение своим знаниям. Поэтому это был наименее революционный класс. Ныне же наблюдается избыток технической интеллигенции, и настроение ее круто изменилось. Квалифицированный интеллигент, который ранее никогда не стал бы даже прислушиваться к революционным разговорам, теперь очень ими интересуется. Недавно я был приглашен на обед Королевского Общества, нашего крупнейшего английского научного общества. Речь председателя была речью в пользу социального планирования и научного управления. Лет тридцать тому назад там не стали бы даже слушать того, что я говорю. А теперь во главе этого общества стоит человек с революционными взглядами, настаивающий на научной реорганизации человеческого общества. Ваша пропаганда классовой борьбы не посчиталась с этими фактами. Настроения меняются.
- Да, я это знаю, и объясняется это тем, что капиталистическое общество находится теперь в тупике. Капиталисты ищут и не могут найти такого выхода ив этого тупика, который был бы совместим с достоинством этого класса, с интересами этого класса. Они могут частично выкарабкаться из кризиса на четвереньках, но такого выхода, через который они могли бы выйти с высоко поднятой головой, который не нарушал бы в корне интересов капитализма, они найти не могут. Это, конечно, чувствуют широкие круги технической интеллигенции. Значительная часть ее начинает осознавать общность интересов с тем классом, который способен указать выход из тупика.
- Вы, мистер Сталин, лучше, чем кто-либо иной, знаете, что такое революция, и притом на практике. Восстают ли когда-либо массы сами? Не считаете ли Вы установленной истиной тот факт, что все революции делаются меньшинством?
- Для революций требуется ведущее революционное меньшинство, но самое талантливое, преданное и энергичное меньшинство будет беспомощно, если не будет опираться на хотя бы пассивную поддержку миллионов людей.
- Хотя бы пассивную? Может быть, подсознательную? _ подчеркнул Уэллс.
- Частично и на полуинстинктивную, и на полусознательную поддержку, но без поддержки миллионов самое лучшее меньшинство бессильно.
- Я слежу за коммунистической пропагандой на Западе, и мне кажется, что эта пропаганда в современных условиях звучит весьма, старомодно, ибо она является пропагандой насильственных действий. Эта пропаганда насильственного свержения общественного строя была уместной тогда, когда речь шла о безраздельном господстве той или иной тирании. Но в современных условиях, когда господствующая система все равно рушится, и без того разлагается, надо было бы делать ударение не на инсуррекции, а на эффективности, на компетентности, на производительности. Инсуррекционная нотка кажется мне устаревшей. С точки зрения конструктивно мыслящих людей, коммунистическая пропаганда на Западе представляется помехой.
Сталин, внимательно посмотрев, ответил:
- Конечно, старая система рушится, разлагается. Это верно. Но верно и то, что делаются новые потуги иными методами, всеми мерами защитить, спасти эту гибнущую систему. Из правильной констатации Вы делаете неправильный вывод. Вы правильно констатируете, что старый мир рушится. Но Вы не правы, когда думаете, что он рухнет сам собой. Нет, замена одного общественного порядка другим общественным порядком является сложным и длительным революционным процессом. Это не просто стихийный процесс, а это борьба, это процесс, связанный со столкновением классов.
Капитализм сгнил, но нельзя его сравнивать просто с деревом, которое настолько сгнило, что оно само должно упасть на землю. Нет, революция, смена одного общественного строя другим всегда была борьбой, борьбой на жизнь и смерть. И всякий раз, когда люди нового мира приходили к власти, им надо было защищаться от попыток старого мира вернуть силой старый порядок, им, людям нового мира, всегда надо было быть настороже, быть готовыми дать отпор покушениям старого мира на новый порядок.
Да, Вы правы, когда говорите, что старый общественный строй рушится, но он не рухнет сам собой. Взять, например, фашизм. Фашизм есть реакционная сила, пытающаяся сохранить старый мир путем насилия. Что Вы будете делать с фашистами? Уговаривать их? Убеждать их? Но ведь это на них никак не подействует.
Коммунисты вовсе не идеализируют метод насилия. Но они, коммунисты, не хотят оказаться застигнутыми врасплох, они не могут рассчитывать на то, что старый мир сам уйдет со сцены. Они видят, что старый порядок защищается силой, и поэтому коммунисты, говорят рабочему классу: готовьтесь ответить силой на силу, сделайте все, чтобы вас не раздавил гибнущий старый строй. Не позволяйте ему наложить кандалы на ваши руки, которыми вы свергнете этот строй. Как видите, процесс смены одного общественного строя другим является для коммунистов процессом не просто стихийным и мирным, а процессом сложным, длительным и насильственным. Коммунисты не могут не считаться с фактами.
- Но присмотритесь к тому, что происходит сейчас в капиталистическом мире. Ведь это не просто крушение строя. Это - взрыв реакционного насилия, вырождающегося в прямой гангстеризм. И мне кажется, что когда речь идет о конфликтах с этими реакционными и неумными насильниками, социалисты должны апеллировать к закону и вместо того, чтобы рассматривать полицию как врага, поддерживать ее в борьбе с реакционерами. Мне кажется, что нельзя просто действовать методами старого, негибкого инсуррекционного социализма.
- Вы, знаете, коммунисты исходят из богатого исторического опыта, который учит, что отжившие классы добровольно не уходят с исторической сцены. Вспомните историю Англии XVII века. Разве не говорили многие, что сгнил старый общественный порядок? Но разве, тем не менее, не понадобился Кромвель, чтобы его добить силой?
- Кромвель действовал, опираясь на конституцию и от имени конституционного порядка.
- Во имя конституции он прибегал к насилию, казнил короля, разогнал парламент, арестовывал одних, обезглавливал других!
Но возьмем пример из нашей истории. Разве не ясно было в течение долгого времени, что царский порядок гниет, что он рушится? Сколько крови, однако, понадобилось, чтобы его свалить!
А Октябрьская революция? Разве мало было людей, которые знали, что только мы, большевики, указываем единственно правильный выход? Разве непонятно было, что сгнил русский капитализм? Но Вы знаете, как велико было сопротивление, сколько крови было пролито, чтобы отстоять Октябрьскую революцию от всех врагов, внутренних и внешних?
Или возьмем Францию конца XVIII века. Задолго до 1789 года было ясно многим, насколько прогнили королевская власть, крепостные порядки. Но не обошлось, не могло обойтись без народного восстания, без столкновения классов.
В чем же дело? Дело в том, что классы, которые должны сойти с исторической сцены, последними, убеждаются в том, что их роль окончена. Убедить их в этом невозможно. Им кажется, что трещины в прогнившем здании старого строя можно заделать, что можно отремонтировать и спасти рушащееся здание старого порядка. Поэтому гибнущие классы берут в руки оружие и всеми средствами начинают отстаивать свое существование как господствующего класса.
- Но во главе Великой французской революции стояло немало адвокатов.
- Разве Вы отрицаете роль интеллигенции в революционных движениях? Разве Великая французская революция была адвокатской революцией, а не революцией народной, которая победила, подняв громадные народные массы против феодализма и отстаивая интересы третьего сословия? И разве адвокаты из числа вождей Великой французской революции действовали по законам старого порядка, разве не ввели они новую, буржуазную революционную законность?
Богатый исторический опыт учит, что добровольно до сих пор ни один класс не уступал дорогу другому классу. Нет такого прецедента в мировой истории. И коммунисты усвоили этот исторический опыт. Коммунисты приветствовали бы добровольный уход буржуазии. Но такой оборот дел невероятен, как говорит опыт. Поэтому коммунисты хотят быть готовыми к худшему и призывают рабочий класс, к бдительности, к боевой готовности. Кому нужен полководец, усыпляющий бдительность своей армии, полководец, не понимающий, что противник не сдастся, что его надо добить? Быть таким полководцем - значит обманывать, предавать рабочий класс. Вот почему я думаю, что то, что кажется Вам старомодным, на самом деле является мерой революционной целесообразности для рабочего класса.
- Я вовсе не отрицаю, необходимости насилия, но считаю, что формы борьбы должны быть максимально близки к тем возможностям, которые даются существующими законами, которые надо защищать от реакционных покушений. Старый порядок не надо дезорганизовать уже потому, что он в достаточной степени сам дезорганизуется. Именно поэтому мне кажется, что борьба против порядка, против закона есть нечто устаревшее, старомодное. Впрочем, я нарочно утрирую, чтобы ярче выяснить истину. Я могу сформулировать свою точку зрения следующим образом: во-первых, я за порядок; во-вторых, я нападаю на существующую систему, поскольку она не обеспечивает порядка; в-третьих, я считаю, что пропаганда идей классовой борьбы может изолировать от социализма как раз те образованные круги, которые нужны для социализма.
Сталин, вновь подчеркнул:
- Чтобы совершить большое, серьезное общественное дело, нужно, чтобы была налицо главная сипа, опора, революционный класс. Нужно далее, чтобы была организована помощь этой главной силе со стороны вспомогательной силы, которой является в данном случае партия, куда войдут и лучшие силы интеллигенции. Вы только что говорили об образованных кругах. Но каких образованных людей Вы имели в виду? Разве мало было образованных людей на стороне старого порядка и в XVII веке в Англии, и в конце XVII века во Франции, и в эпоху Октябрьской революции в России? Старый строй имел на своей стороне, на своей службе много высокообразованных людей, которые защищали старый строй, которые шли против нового строя. Ведь образование - это оружие, эффект которого зависит от того, кто его держит в своих руках, кого этим оружием хотят ударить. Конечно, пролетариату, социализму нужны высокообразованные люди. Ведь ясно, что не олухи царя небесного могут помогать, пролетариату бороться за социализм, строить новое общество. Роль интеллигенции я не недооцениваю, ее роль я, наоборот, подчеркиваю. Дело только в том, о какой интеллигенции идет речь, ибо интеллигенты бывают разные.
- Не может быть революции без коренного изменения в системе народного образования. Достаточно привести два примера: пример германской республики, не тронувшей старой системы образования и поэтому не ставшей никогда республикой, и пример английской лейбористской партии, у которой не хватает решимости настоять на коренном изменении системы народного просвещения.
- Это правильное замечание. Позвольте теперь ответить на Ваши три пункта.
Во-первых, главное для революции - это наличие социальной опоры. Этой опорой для революции является рабочий класс.
Во-вторых, необходима вспомогательная сила, то, что называется у коммунистов партией. Сюда войдут и интеллигентные рабочие и те элементы из технической интеллигенции, которые тесно связаны с рабочим классом. Интеллигенция может быть сильна, только если соединится с рабочим классом. Если она идет против рабочего класса, она превращается в ни что.
В-третьих, нужна власть как рычат преобразования. Новая власть создает новую законность, новый порядок, который является революционным порядком.
Я стою не за всякий порядок. Я стою за такой порядок, который соответствует интересам рабочего класса. Если же некоторые законы старого строя могут быть использованы в интересах борьбы за новый порядок, то следует использовать и старую законность. Против Вашего положения о том, что надо нападать на существующую систему, поскольку она не обеспечивает необходимого для народа порядка, я ничего возразить не могу.
И, наконец, Вы не правы, если думаете, что коммунисты влюблены в насилие. Они бы с удовольствием отказались от метода насилия, если бы господствующие классы согласились уступить место рабочему классу. Но опыт истории говорит против такого предположения.
- В истории Англии, однако, был пример добровольной передачи власти одним классом другому. В период между 1830 и 1870 годами произошел без всякой ожесточенной борьбы процесс добровольного перехода власти от аристократии, влияние которой к концу XVIII века было еще очень велико, к буржуазии, которая являлась сангименгальной опорой монархии. Этот переход власти привел в дальнейшем к установлению господства финансовой олигархии, - отреагировал Уэллс.
- Но Вы незаметно перешли от вопросов революции к вопросам реформы. Это не одно и то же. Не думаете ли Вы, что большую роль в деле реформ в Англии в XIX веке сыграло чартистское движение?
- Чартисты мало что сделали и исчезли бесследно.
- Я с Вами не согласен. Чартисты и организованное ими забастовочное движение сыграли большую роль, заставили господствующие классы пойти на ряд уступок в области избирательной системы, в области ликвидации так называемых «гнилых местечек», осуществления некоторых пунктов «хартии». Чартизм сыграл свою немалую историческую роль и побудил одну часть господствующих классов на некоторые уступки, на реформы во имя избежания больших потрясений. Вообще надо сказать, что из всех господствующих классов господствующие классы Англии
- и аристократия, и буржуазия - оказались наиболее умными, наиболее гибкими с точки зрения своих классовых интересов, с точки зрения сохранения своей власти.
Возьмем пример хотя бы из современной истории: всеобщую забастовку 1926 года в Англии. Любая буржуазия перед лицом этих событий, когда генеральный совет тред-юнионов призвал к забастовке, прежде всего, арестовала бы лидеров тред-юнионов.
Английская буржуазия этого не сделала и поступила умно с точки зрения своих интересов. Ни в США, ни в Германии, ни во Франции я не мыслю себе подобной гибкой классовой стратегии со стороны буржуазии. В интересах утверждения своего господства господствующие классы Англии никогда не зарекались от мелких уступок, от реформ. Но было бы ошибочным думать, что эти реформы представляют революцию.
- Вы более высокого мнения о господствующих классах моей страны, чем я. Но велика ли вообще разница между малой революцией и большой реформой, не являются ли реформы малой революцией?
- В результате напора снизу, напора масс буржуазия иногда может идти на те или иные частичные реформы, оставаясь на базе существующего общественно-экономического строя. Поступая так, она считает, что эти уступки необходимы в интересах сохранения своего классового господства. В этом суть реформ. Революция же означает переход власти от одного класса к другому. Поэтому нельзя называть какую бы то ни было реформу революцией. Вот почему не приходится рассчитывать на то, чтобы смена общественных строев могла произойти в порядке незаметного перехода от одного строя к другому путем реформ, путем уступок господствующего класса.
- Я Вам очень благодарен за эту беседу, имеющую для меня громадное значение. Давая мне Ваши разъяснения, Вы, наверное, вспомнили о том, как в подпольных дореволюционных кружках Вам приходилось объяснять основы социализма. В настоящее время во всем мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых прислушиваются миллионы: Вы и Рузвельт. Другие могут проповедовать сколько угодно, их не станут ни печатать, ни слушать. Я еще не могу оценить то, что сделано в Вашей стране, в которую я прибыл лишь вчера. Но я видел уже счастливые лица здоровых людей, и я знаю, что у Вас делается нечто очень значительное. Контраст по сравнению с 1920 годом поразительный.
- Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были умнее.
- Нет, если бы вообще умнее были человеческие существа. Не мешало бы выдумать пятилетку по реконструкции человеческого мозга, которому явно не хватает многих частиц, необходимых для совершенного социального порядка.
- Не собираетесь ли побывать на съезде Союза советских писателей?
- К сожалению, у меня имеются разные обязательства, и я смогу остаться в СССР только неделю. Я приехал, чтобы встретиться с Вами, и я глубоко удовлетворен нашей беседой. Но я собираюсь говорить с теми советскими писателями, с которыми я смогу встретиться, о возможности их вступления в Пен-Клуб.
Это - международная организация писателей, основанная Голсуорси, после смерти, которого я стал председателем. Организация эта еще слабая, но все же имеет секции во многих странах, и, что еще важнее, выступления ее членов широко освещаются в печати.
Эта организация настаивает, на своём праве свободного выражения всех мнений, включая оппозиционные. Я рассчитываю поговорить на эту тему с Максимом Горьким. Однако я не знаю, может ли здесь быть представлена такая широкая свобода.
- Это называется у нас, у большевиков, самокритикой. Она широко применяется в СССР.
Если у Вас имеются какие-либо пожелания, я Вам охотно помогу.
- Я очень благодарен Вам за беседу.
- Я, тоже Вам очень признателен.
Беседа 23 июня 1934 года. «Большевик». 1934. № 17
Английский курс «умиротворения» - Иденом.
Встреча проходила в кабинете Гитлера. Здесь когда-то работал Бисмарк. Это был огромный зал, отделанный деревянными панелями и заставленный массивной дубовой мебелью.
Напротив Гитлера сидели Джон Саймон и лорд-хранитель печати Антони Иден, тридцативосьмилетний потомственный аристократ с безупречными манерами, одетый, как всегда, с иголочки и по последней моде. В лондонских салонах высшего света Иден считался баловнем судьбы. Иден окончил Оксфордский университет, где изучал восточные языки. В 26 лет женился на дочери банкира и был избран в парламент. В 29 лет Иден, протеже видных консерваторов Стэнли Болдуина и Остина Чемберлена, стал парламентским секретарем министра иностранных дел, а в 34 – заместителем министра. Иден сделал себе имя в Лиге наций и на Конференции по разоружению в Женеве. Там же он сделал первые шаги по пути «умиротворения» агрессоров. В 37 лет его назначили лордом-хранителем печати – министром без портфеля для специальных поручений и прикомандировали к Форин оффису. В прессе Запада постепенно утверждалось нечто вроде культа Идена. Кому-то нравились гладкие речи молодого и элегантного министра. Кому-то пришелся по душе его стиль в одежде – газеты сообщали, в каких магазинах он покупает шляпы и галстуки. Кому-то импонировало, что у Идена прекрасная осанка, что он почтителен и всегда имеет наготове вежливое слово. Его уже прочили в лидеры консерваторов. Многие западные газеты рекламировали Идена как новую звезду дипломатии.
Осторожный в словах и поступках, Иден никогда не выдвигал спорных идей, не озадачивал своими действиями, не поражал остротой речей и всегда придерживался правила: приобретать друзей и не наживать врагов. Однако с сидевшим сейчас рядом Джоном Саймоном отношения у него не сложились. С тех пор как он, лорд-хранитель печати, стал как бы вторым руководителем Форин офиса.
Год назад, во время своего турне по европейским столицам, Иден побывал в Берлине и установил с Гитлером хороший контакт. Фюрер очень понравился Идену, отчасти, быть может, потому, что проявил к нему подчеркнутое внимание. Гитлер лично в сопровождении Геббельса, Гесса и Нейрата пришел в посольство на прием в его честь. Иден понимал, что удостоился этого не случайно: он был первым членом правительства, великой державы, который посетил Берлин для встречи с фюрером. Его визит был на руку новым руководителям Германии. Но тщеславие нашептывало ему: это и в его, Идена, честь пришел сам фюрер. Гитлер добавил ему известности, и Иден был доволен.
Нынешняя поездка должна была состояться еще две недели назад. Жаль, конечно, думал Иден, что Гитлер игнорировал французов – как-никак Лондон и Париж вместе в начале февраля предложили Германии новое всеобщее урегулирование взамен Версаля. Берлин предпочел иметь дело с каждой страной в отдельности. И вдруг тщательно отработанные планы начали рушиться. Незадолго до поездки в Лондоне было объявлено, что Англия в связи с перевооружением Германии израсходует дополнительно небольшую сумму на оборону. Тотчас из Берлина в Форин офис пришло уведомление: министров принять не можем, просим отложить визит, так как Гитлер простудился. 9 марта Берлин объявил о существовании своей военной авиации, а 16 марта – о всеобщей обязательной воинской повинности и создании регулярной армии из 12 корпусов и 36 дивизий. Одно дело покончить с Версалем совместно, с милостивого разрешения Лондона и Парижа, разрешения, которое они собирались дать. И совсем другое дело, когда Гитлер сам рвет Версальский договор. Французы в тот же день увеличили срок воинской повинности с года до двух. А в Лондоне решили заявить протест и послали Саймона и Идена к Гитлеру.
Их поездка обернулась пощечиной британскому престижу. Она фактически означала, что Англия согласна с нарушением Германией договоров. Иден попробовал выяснить отношение фюрера к идее Восточного пакта.
– Я предпочитаю двусторонние пакты о ненападении. А эти идеи о взаимопомощи, – Гитлер начинал распаляться, – мне абсолютно не нравятся. Какая взаимопомощь? Кто кому помогает? С какой стати Германии вступать в войну, если произойдет конфликт СССР с какой-нибудь страной. А такой конфликт произойдет! Если Германия – страна миролюбивая, то коммунизм – это воинствующая мировая религия! Укрепившись в СССР, коммунизм завоюет весь мир. Германия – вот главный оплот и страна европейской цивилизации. Поэтому мы должны вооружаться. Ни одна страна не вправе протестовать против действий Германии! Мы указываем миру путь к избавлению от величайшего проклятия! Наш флот должен составлять не менее тридцати пяти процентов, британского. У меня есть тысяча самолетов и скоро будет 550-тысячная армия!
В конце своей тирады Гитлер перешел на крик. Идену стало не по себе.
– Мне бы хотелось коснуться вопроса об Австрии, – перевел разговор на другую тему Саймон.
– Об Австрии? – переспросил Гитлер. – Я не намерен сейчас поглощать, как пишет ваша пресса, Австрию. Но мы будем – и это наш святой долг – помогать австрийским национал-социалистам. Тем более что Австрия сама выражает желание присоединиться к Германии. А вообще Австрия для меня не проблема. Мне сейчас некогда заниматься Австрией, Чехословакией или Литвой. Будет время, я ими займусь.
Иден почувствовал в словах фюрера угрозу, но затевать спор было не в планах англичан.
– Не намерены ли вы вернуться в Лигу наций? – спросил Иден.
– Нет. Через полгода нам бы снова пришлось оттуда уйти. Мы можем вернуться только тогда, когда Германия достигнет полного равенства.
– Равенства, в каком плане?
– Равенства в глобальном контексте.
- Так, – сказал про себя Иден, – известная нам терминология. Он имеет в виду возвращение Германии колоний. Это уже прямая угроза британским интересам.
После беседы настроение «старшего» министра было неплохим. Саймон вынес впечатление, что с Гитлером трудно, но можно ладить. Нужны лишь гибкость и кое-какие уступки. «В каждом положении отыщется что-нибудь утешительное, если хорошо поискать», – вспомнил Саймон выражение Дефо.
Иден был настроен менее оптимистически. За прошедший после первой встречи год тон фюрера резко изменился. «Перевооружаются, – думал он, – в старом прусском духе». Сам по себе германский фашизм Идена не беспокоил, его беспокоило то, что Гитлеру, как он говорил, «не сидится дома, в Германии». Иден, привыкший к мысли о том, что он фигура историческая, решил: ничего хорошего его будущие биографы об этой поездке не напишут. На память пришла история, рассказанная ему в Форин офисе.
Когда в конце XVIII века в Китай прибыл английский посол, он должен был выполнить ряд действий, требуемых церемониалом. До Пекина он ехал в лодке, на которой висел плакат, гласивший, что посол едет платить дань Англии китайскому императору. На это он не обратил внимания, поскольку не знал языка. При вручении верительных грамот он должен был три раза становиться на колени и девять раз стучать лбом об пол. Император не мог взять грамоты прямо из рук посла. Посол нашел компромисс: стоял на одном колене, несколько раз кланялся, а затем преподнес свои грамоты в золотом ящике, из которого их и взял император. «На сей раз нечто похожее, – усмехнулся про себя Иден. – Только не в Пекине, а в Берлине».
Вечером на приеме Гитлер был в отличном настроении. Сам факт визита англичан принес ему политический выигрыш. Раз они приехали, значит, ему нечего бояться Англии – она уступит раз, уступит и другой.
Речь зашла о прошлой мировой войне. Случайно выяснилось, что Иден и Гитлер в марте 1918 года находились на одном участке фронта друг против друга. Выпускник привилегированного Итона, поставлявшего Англии государственных деятелей, открывавшего путь в Оксфорд и Кембридж, боевой офицер, в 18 лет добровольцем, ушедший на фронт, награжденный за храбрость Военным крестом, дослужившийся до звания капитана, должности начальника штаба бригады и мечтавший о славе и дипломатической карьере. И сын австрийского таможенника, несостоявшийся художник, с радостью схватившийся за оружие, как только началась война, ефрейтор, озлобленный на весь мир, снедаемый завистью ко всем, добившимся большего, чем он. Иден и Гитлер встречались во второй раз, но оказалось, что была и третья встреча: семнадцать лет назад их разделяла всего сотня метров. Они вспоминали названия населенных пунктов, нарисовали даже схему на обратной стороне меню и расписались. Как они оба полагали, для истории. Все это поправило настроение Идена, он снова почувствовал себя в центре внимания.
После обеда французский посол Франсуа-Попсе спросил Идена:
– Вы действительно находились в окопах напротив Гитлера?
– Совершенно верно.
– И вы не воспользовались случаем? Вас надо расстрелять!
На следующий день Нейрат пригласит в МИД на Вильгельмштрассе советского полпреда Якова Захаровича Сурица, сменившего два года назад в Берлине Хинчука, чтобы с ведома, Гитлера рассказать о беседах с англичанами. Кажется, впервые министр иностранных дел будет столь подробно информировать его о переговорах с государственными деятелями третьей страны. Опытный дипломат – для Сурица Германия стала пятой страной после Дании, Афганистана, Норвегии и Турции, где он работал полпредом, – поймет, что подобная информация дается неспроста. В тот же день он сообщит в Москву о беседе:
Вкратце сказанное Нейратом, сводилось к следующему. Переговоры начались вопросом англичан, согласны ли немцы участвовать в коллективном сотрудничестве европейских народов. Берлин на это ответил положительно. В вопросе о Восточном пакте, по информации Нейрата, не было и речи о двусторонних договорах. Речь шла лишь о коллективном методе решения вопроса. Гитлер заявил, что готов принять участие в Восточном пакте, если это будет не пакт взаимопомощи, а пакт ненападения, консультации, нейтралитета.
Немцы выразили готовность вернуться в Лигу наций на условиях полного равноправия, под которым они понимают, между прочим, право Германии на колонии. Нейрат рассказал о требованиях, которые немцы выдвинули в вопросах вооружений, сделав оговорку, что они согласны приступить к сокращению своих вооружений в любых размерах, но на условиях полного равноправия с другими странами. Говоря о циркулирующих в прессе и в городе слухах об антисоветских высказываниях Гитлера во время переговоров, Нейрат заверил меня, что эти слухи ни в какой мере не соответствуют действительности. Министр, поймет Суриц, явно хочет преподнести свою версию переговоров в Берлине до того, как Иден прибудет в Москву, – о его визите было уже объявлено. Нейрат попрощается с полпредом и поедет на вокзал, чтобы проводить Антони Идена. Запасшись учебником русского языка, «младший» министр специальным поездом отправится в Москву.
Уступая во всем фашистским государствам в надежде направить агрессию на восток, британская дипломатия одновременно делала вид, будто озабочена укреплением мира в Европе.
Саймон, договариваясь о визите в Берлин, условился параллельно с НКИД о поездке в СССР Идена – как бы для баланса. В Англии курс на «умиротворение» агрессоров осуждался народом, да и в самой консервативной партии встречал оппозицию. Против «умиротворения» выступали также многие руководящие деятели и рядовые члены лейбористской и либеральной партий. В таких условиях правительство, рассчитывая на сговор с Германией, старалось не отталкивать и Советский Союз. Следствием этого были многочисленные заверения английских государственных деятелей о приверженности Великобритании идеям коллективной безопасности и визит в Москву Антони Идена.
Встреча состоялась в Москве, в пятницу, 29 марта 1935 года. Сталин, Литвинов и Майский пришли в кабинет Председателя Совнаркома Молотова для встречи с Иденом. Многого от нее не ждали, но определенный интерес она представляла. Недавно, еще из Лондона, Майский, сообщил в Москву:
- Прежде всего, об отношении британского правительства к Восточному пакту: за последний год оно стало еще хуже. Это объясняется, на мой взгляд, двумя причинами. Во-первых, тем, что Лаваль сменил Барту. А во-вторых, Гитлер в последние месяцы всячески старается завоевать симпатии англичан. Это отчасти ему удается. В правительственных кругах вновь воскресла надежда найти с ним общий язык – в этом особенно усердствуют Макдоналъд и Саймон. А, в общем, Лондон всегда относился к Восточному пакту недоброжелательно.
Главная причина этого – враждебность консерваторов, к СССР. Британская буржуазия самая умная в мире, нюх у нее тоньше, чем у всякой другой. Наша растущая сила, в частности мощь нашей Красной Армии, производит в Лондоне двойственный эффект: вызывает респект и в то же время пугает. А Восточный пакт сильно бы укрепил наши позиции – обезопасил западную границу и облегчил положение на Дальнем Востоке. Кроме того, Англия никогда не любила слишком сильной Франции. Послевоенная Франция, как считают британские политики, далеко переросла свои естественные размеры. Могущество Франции покоилось на разоружении Германии, на собственной военной силе и на системе французских военных союзов в Европе.
Англия же, следуя своей теории равновесия сил на континенте, все время старалась поддерживать и укреплять Германию, даже после прихода Гитлера к власти. Налицо такая ситуация: Германия быстро вооружается, и уже одно это подрывает позиции Франции. Отношения между Францией и Польшей испорчены – это тоже ослабляет Париж. Кстати, англичане восприняли охлаждение между Парижем и Варшавой почти с удовольствием. Они предпочли бы видеть Францию изолированной от всех, особенно от СССР. Тогда, учитывая усиление Германии, Франция стала бы совсем ручной и пошла бы на поводу у Лондона.
Конечно, для Франции все это означало бы отказ от роли мировой державы, но это уже французская забота. Восточный же пакт сцементировал бы все французские связи на востоке и способствовал бы укреплению ее позиций. Уже поэтому британская дипломатия не может к нему относиться с восторгом. И, наконец, надо учесть, что Лондон никогда не любит играть на одной карте, а предпочитает играть сразу на нескольких.
Восточный пакт укрепил бы мир в Европе. Руководителям Форин офиса это не совсем нравится: стало бы невозможно или очень трудно играть на противоречиях, которыми так переполнен сейчас Старый Свет. Поэтому они предпочитают оставить рану открытой. Пусть она себе понемножку сочится, а в случае надобности можно прибегнуть к хирургическому вмешательству. Если бы, например, встал вопрос о неизбежности германской агрессии, то Берлин можно было бы подтолкнуть в восточном направлении. А Восточный пакт был бы препятствием для такой тактики. Стало быть, лучше совсем обойтись без него или, в крайнем случае, обезвредить его, придав консультативный характер.
Саймон сказал мне, что его правительство придает громадное значение поездке Идена в Москву. И не только в связи с вопросами европейского, как он выразился, умиротворения, но и как крупному шагу вперед по пути улучшения англо-советских отношений. Лондон хотел бы обставить визит как можно эффектнее с точки зрения его влияния на общественное мнение. Отсюда и пожелание, чтобы Иден был принят Сталиным.
…Поскрёбышев доложил, что прибыли Иден, начальник секции Лиги наций Форин офиса Стрэнг и посол в Москве Чилстон. Несколько минут было уделено фотокорреспондентам. Затем Сталин сел за свой рабочий стол, а остальные – за приставленный к нему перпендикулярно стол для совещаний, накрытый зеленым сукном. Майский приготовился переводить и записывать.
Беседу торжественно начал Иден:
– От имени британского правительства считаю своим долгом выразить благодарность за возможность встретиться с руководителями Советского государства. Личные контакты будут способствовать улучшению наших отношений и укреплению мира. Я полагаю, что таковой личный контакт меж представителями английского и советского правительств будет содействовать наилучшему обоюдному осознанию меж ними, также делу улучшения англо-советских отношений и укрепления всеобщего мира. Политика английского правительства есть политика мира. Она плотно сплетена с Лигой наций и базируется на принципах Лиги цивилизации. Английское правительство верит, что СССР ведет политику мира. Не считая того, он является также членом Лиги наций. Это делает предпосылки для сотрудничества меж обеими странами в области внешнеполитической. Я пользуюсь также случаем рассеять одно недоразумение, которое, по-видимому, имеет обширное хождение в СССР. Многие в вашей стране задумываются, как будто английское правительство занимается какими-то интригами против СССР и натравливанием на СССР других государств. От имени английского правительства я должен со всей решительностью заявить, что данное подозрение ни на чем же не основано. Английское правительство желает только мира. Оно соображает, что всякая суровая война в сегодняшних критериях не может быть изолированной, локализованной. Потому английское правительство считает, что целость, неприкосновенность и преуспеяние СССР являются одним из важных составляющих сохранения всеобщего мира. Я надеюсь, что и советское правительство стоит на той же точке зрения в отношении целости, неприкосновенности английской империи.
– Я могу заверить господина лорда-хранителя печати, – ответил Молотов, – что политика Советского правительства – это последовательная политика мира. Мы не нуждаемся ни в новых территориях, ни в каких-либо завоеваниях. Советский Союз занят мирной созидательной работой и стремится поддерживать наилучшие отношения со всеми государствами, ему чужды какие-либо агрессивные замыслы в отношении Британской империи.
Иден вежливо поклонился и продолжал:
– Видимо, нет необходимости подробно излагать содержание берлинских переговоров. Я полагаю, что господин Литвинов уже информировал вас о содержании бесед, которые между нами происходили.
– Я хотел бы, – кивнув, сказал Сталин, – прежде всего, задать вам, господин Иден, вопрос: как вы оцениваете нынешнее международное положение? Считаете ли вы его очень опасным или не очень опасным?
– Оно вызывает беспокойство, но оно не безнадежно. Трудности велики, но у европейских народов еще есть время их преодолеть.
– Ну, а если положение сравнить с 1913 годом, – настаивал Сталин, – как оно сейчас, лучше или хуже?
– Я думаю, лучше.
– Почему?
– Во-первых, сейчас существует Лига наций. Ее возможности, конечно, ограничены, но все-таки есть, где обсудить вопрос, когда возникает опасность. Во-вторых, в 1913 году народы Европы вообще не думали о войне, она упала им как снег на голову. Сейчас положение иное: общественное мнение ясно сознает опасность войны и борется с ней. Настроение широких народных масс сейчас я бы назвал пацифистским. А как думаете вы?
– Я думаю, – ответил Сталин, – что положение сейчас хуже, чем в 1913 году. Тогда был только один очаг военной опасности – Германия, а сейчас два – Германия и Япония.
– Но ведь у вас как будто в последнее время отношения с Японией налаживаются? Благодаря политике вашего правительства военная опасность в этой части света несколько ослабла.
– Речь идет не только о безопасности наших границ. Вопрос стоит шире: каковы дальнейшие намерения Японии? Что она собирается делать? Положение на Дальнем Востоке вызывает большую тревогу. Некоторое его улучшение – временное явление, это пауза, которая будет продолжаться лишь до тех пор, пока Япония не переварит Маньчжурию. А затем можно ожидать дальнейшего развития тех тенденций, которые Япония обнаруживала на протяжении последних трех-четырех лет.
– Вы так уверены в агрессивных устремлениях Японии? – спросил Иден.
– Факты заставляют нас опасаться худшего на Дальнем Востоке. Япония вышла из Лиги наций и открыто издевается над ее принципами, она на глазах у всех разрывает международные договоры, под которыми стоят ее подписи. Это очень опасно. В 1913 году Япония еще принадлежала к числу тех держав, которые относились с уважением к собственной подписи. Сейчас положение обратное. Такая политика не может предвещать ничего хорошего.
– Ну, а в Европе?
– В Европе наибольшее беспокойство вызывает Германия. Она тоже вышла из Лиги наций и, как вы сообщили Литвинову, не обнаруживает желания в нее вернуться. Она тоже открыто, на глазах у всех разрывает международные договоры. Это опасно. Как мы можем при таких условиях верить подписи Германии под международными документами? Вот вы говорили Литвинову, что в Берлине возражают против Восточного пакта и соглашаются лишь на пакт о ненападении. Но какая гарантия, что германское правительство, которое так легко рвет свои международные обязательства, станет соблюдать пакт о ненападении? Никакой гарантии нет. Поэтому мы не можем удовлетвориться лишь пактом о ненападении с Германией. Нам для обеспечения мира нужна более реальная гарантия. Такой реальной гарантией мог бы стать Восточный пакт взаимной помощи. Ведь в чем заключается существо такого пакта? Вот нас здесь в комнате семь человек. Положим, что между нами существует пакт взаимной помощи, а Майский, например, захотел бы на кого-нибудь из нас напасть, что бы получилось? Мы бы все общими силами его побили.
Иден улыбнулся:
– Я понимаю вашу метафору.
– То же самое и со странами Восточной Европы, – продолжал Сталин. – Если бы одна из стран – участниц пакта взаимной помощи подверглась нападению другой страны – участницы пакта, то все остальные пришли бы на помощь первой. Это простейшее разрешение проблемы безопасности на данном этапе.
– А как вы себе представляете пакт взаимной помощи – с Германией или без Германии?
– С Германией, конечно, с Германией. Мы не хотим никого окружать. Мы не стремимся к изоляции Германии. Ее нельзя было надолго удержать в цепях Версальского договора. Рано или поздно Германия должна была освободиться от версальских цепей. Мы – не участники Версаля, и мы, поэтому можем судить о Версале свободней, чем те, кто участвовал в его создании. Однако формы и обстоятельства этого освобождения от Версаля вызывают у нас серьезную тревогу.
Чтобы предупредить возможность неприятных осложнений, нужна страховка. Такой страховкой мог бы быть Восточный пакт взаимной помощи. С Германией, если к тому имеется какая-либо возможность. Вот вы, господин Иден, только что были в Берлине. Каковы ваши впечатления?
– Я ответил бы на этот вопрос одним английским изречением: я удовлетворен, но не обрадован. Я удовлетворен тем, что ситуация прояснилась, но я не обрадован тем, что мы в результате этого прояснения увидели.
– Я с вами согласен. Радоваться нечему. Вообще в Берлине сидят сейчас странные люди. Вот, например, около года тому назад германское правительство предложило нам заем в 200 миллионов марок. Мы согласились и начали переговоры, – и после этого сразу же германское правительство вдруг начало распространять слухи, будто бы Тухачевский и Геринг тайно встретились для совместной выработки плана нападения на Францию. Разве это политика? Или вот сейчас – мне Литвинов говорил, что вас в Берлине все время пугали военной опасностью со стороны СССР. Разве это серьезная политика? Нет, мелкие, неловкие люди сидят в Берлине.
Сталин поднялся, одернул светло-серый френч и прошелся по кабинету. Иден тоже хотел встать, но Сталин жестом удержал его, тем не менее, Иден понял, что пора завершать беседу.
– Мне было очень приятно услышать от вас, господа, – сказал он, – что вы решительно стоите на точке зрения мира и целиком поддерживаете систему коллективной безопасности. Великобритания и СССР – члены Лиги наций, и совпадение взглядов наших правительств на основные вопросы создает предпосылки для сотрудничества в Женеве.
– Да, это хорошо, – сказал Сталин. – Мы вступили в Лигу наций вовсе не для игры. Лигу наций надо укреплять, а для этого необходим пакт взаимной помощи.
– Я доложу о нашей беседе своему правительству.
На этом беседа окончилась. Хозяин кабинета пригласил всех выпить по стакану чая. Пока накрывали на стол, Иден подошел к большой карте мира и, показав на Советский Союз, заметил:
– Как огромна ваша страна.
Сталин шутливо ответил:
– Страна-то большая, да трудностей много.
Иден перевел взгляд на Великобританию:
– А Англия на этой карте кажется совсем маленьким островом.
Сталин внимательно посмотрел на Идена.
– Да, маленький остров, но от него многое зависит. Вот, если бы этот маленький остров сказал Германии: не дам тебе ни денег, ни сырья, ни металла, – мир в Европе был бы обеспечен.
Иден на это ничего не ответил.
Майский мысленно подвел итог беседы: «Иден приехал без каких-либо конструктивных предложений. Видимо, его визит – это тактический ход: нажать на Берлин, помешать сближению СССР с Францией и успокоить общественное мнение в Англии. Но обмануть общественное мнение им не удастся. В документах о визите Идена – а их не скроешь, раз визит подавался в Лондоне с помпой, – англичане прочтут, что обе страны намерены проводить политику мира и коллективной безопасности. Они узнают правду о позиции СССР и смогут сравнить слова и дела консерваторов. Сравнение будет не в пользу правительства».
Пройдет меньше трех месяцев, и Англия без консультаций с Францией заключит 18 июня с Германией морское соглашение. Лондон удовлетворит все требования Берлина и вопреки Версальскому договору согласится на создание рейхом военно-морского флота, равного 35 процентам британского флота. Пропорция в отношении подводного флота будет еще более выгодна для Берлина – 45 процентов. В случае «исключительных обстоятельств» Германия сможет по этому соглашению построить подводный флот, равный британскому. Антони Иден назовет это соглашение «важным шагом на пути к всеобщему сокращению вооружений»
Утверждение Конституции.
В литературе по истории КПСС, нет никаких упоминаний о пленуме ЦК ВКП(б), проходившем 4 и 7 декабря 1936г и это не случайно. О нём в виду, секретного указания, запрещалось упоминать в печати. В архиве политбюро стенограмма пленума отсутствует. Данная информация стала возможна благодаря тому, что в личном архиве Сталина, хранящимся в Центральном архиве, были обнаружены частичные фрагменты, благодаря которым удалось частично восстановить картины заседаний пленума. Видимо «историки» перестройки, в виде Яковлева, достаточно покопались в архивных документах, чтобы исказить советскую историю. По данным, найденных документов, на пленуме ставились основные вопросы: принятие проекта второй Конституции СССР и доклад Ежова « Об антисоветских, троцкистких, и правых организациях. Эти документы раскрывают предварительную историю трагических событий развернувшихся на февральско-мартовском пленуме 1937г.
4 декабря 1936г, 16-00 Свердловский зал Кремля.
Члены политбюро бурно обсуждают поставленные ранее вопросы и не замечают членов правительства вышедших на сцену.
- Тише товарищи! Прошу всех садиться. Начинаем пленум. Товарищи, разрешите объявить заседание пленума открытым. На повестке дня у нас два вопроса: об окончательном тексте Конституции и доклад Ежова о троцкистских, антисоветских правых организациях. Есть ли другие предложения по пленуму? – начал пленум Молотов.
- Утвердить!
- По первому вопросу, слово имеет товарищ Сталин.
Сталин, поднявшись за кафедру, поприветствовал собравшихся:
- Здравствуйте товарищи! Все читали проект Конституции ?
- Все присутствовали на вчерашнем заседании комиссии, значит можно проект не зачитывать. Есть ли какие – либо замечания, - дополнил Молотов.
С места поднялся Каминский и попросил слово.
- Проходите, товарищ Каминский, мы вас слушаем.
- В связи с созданием союзного наркомздрава, речь будет идти не только об установлении основных начал в области здравоохранения, но и о руководстве целого ряда мероприятий эпидемических, оборонных. Исходя из этого, вношу поправку « начал в области просвещения и руководства системой здравоохранения». В виду того, что все наркоматы имеют основания для руководства, а учреждения здравоохранения нет.
Сталин усмехнувшись, бросил реплику:
- Видите, Конституция мешает им лучше работать. Чепуха, какая – то.
Молотов обратился к пленуму:
- Разрешите голосовать поправку?
- Не стоит голосовать, - откликнулись из зала.
- Тогда разрешите вторую поправку. В ст. 76, где нужно сказать: предприятия и учреждения потому, как не все можно назвать предприятием. Институт охраны материнства и младенчества, нельзя назвать предприятием.
- А почему нельзя? – отозвался Микоян.
Продолжение завтра 50 станиц.