В квартире Соседовых зависла скорбная тишина.
Хозяин стоял на балконе, не решаясь показаться на глаза домочадцев. Пустыми, как карманы перед зарплатой, глазами он смотрел на мельтешащий внизу народ. Соседов не мог понять безрассудство торопящихся куда-то людей. Думают ли они, что ждет их впереди?..
Хозяйка с исстрадавшимся лицом сосала на кухне очередную таблетку валидола. Бабушка в отведенном ей углу прижимала к щекам носовой платок.
Прибывшая из Минска тетя Гая пыталась успокоить бабушку.
— Что теперь поделаешь? Такова жизнь, мама. Не мы первые, не мы последние… Время излечит нас.
От таких слов бабушка еще больше всхлипывала, после чего доставала свежий платок. Бабушку можно было понять… Она знала, как лечит время.
Заходили другие родственники, знакомые, соседи. Чуть слышно переговаривались в прихожей, потом проходили в зал, где во всем белом без кровинки в лице возлежала несчастная. Оставляли цветы и в скорбном молчании пятились к выходу.
— Это я виноват! Я! — появился с балкона Соседов-хозяин и, увидев возле дочери жену, с надрывом выпалил. — Поддался твоему негативу! Вот! Вот! Вот он результатец! Да, вина моя велика… Но это ты погубила наше сокровище!
— Хоть бы промолчал в такой час! Жестокий и бессердечный человек, Соседов! — всхлипнула жена.
Известковый налет на щеках супруги еще больше усилился. Соседов взял со стола новую пачку «Мальборо» и снова удалился на балкон.
— Как хотите! — махнул он на все рукой. — Моя музыка давно отыграна.
Исходившие из чьей-то квартиры звуки симфонии принуждали задуматься о бренности земного существования.
…Настал последний момент. Тетя Гая вывела из отведенного угла изреванную вконец бабушку. Соседка Мигалкина из пятидесятой квартиры сноровисто собирала принесенные цветы. Набрала целую охапку.
— Весна весной, а аленьких больно много, — бормотала она с заемной печалью, — в другие годы такого не быват. Это, как пить дать , к сухому лету.
После краткого спора и небольших колебаний несчастную было решено нести на руках до угла квартала. Дальше на ход событий могли повлиять гаишники.
… Многие знали ее с самых пеленок, была она обаятельной, сердечной девчушкой, отчего жалели еще больше. Вот, если бы не эта нахлынувшая трагедия…
Старушки на газонах всхлипывали. На песочнице под грибком в открытую плакал дворник Еремей Игоревич, бывший декан известного в стране института, на базе которого теперь выделывали норковые шкуры…
— Угробили деваху, — стучал кулаком Еремей Игоревич по вышорканному, как коленко, темени. Скупые слезы падали ему на ладонь, — изверги, а не родители. Ух, вас!
Процессия вытянулась из-под арки. Рассекая тротуар, дети несли цветы. Останавливались любопытствующие прохожие — в большинстве те, которых с балкона только что видел Соседов. С противоположной стороны улицы стягивался посторонний народ. Нервно гудел автотранспорт. Прибыли первые группы гаишников и несколько омоновцев. Но они пока держались спокойно и уверенно. Хуже было другое: назревала, словно августовское яблоко, дорожная пробка.
— Ну, вот и все! — решительно приказала тетя Гая, которая прибыла из самого Минска.
Она оказалась, пожалуй, единственной, кого не покидал рассудок. У них там, в Минске, надо сказать, таких много…
Тетя Гая, зябко вздохнув, с уверенностью подошла к несчастной. Цепко обняла и крепко поцеловала в обе щеки.
— Превозмоги себя, мое золотце! — сказала тетя племяннице,— вот и наше такси подкатило… Ну, ни пуха тебе, ни пера!
Вика Соседова приоткрыла большие, как мир, измученные глаза, беспомощно освободилась от посторонних рук и через силу улыбнулась:
— Идите вы все к черту!..
По лицам присутствующих прокатилась волна надежды.
… Сегодня Вика должна сдавать свой первый экзамен. В музыкальной школе, по сольфеджио.