Мой муж Юра работает таксистом и выбирает чаще всего ночные смены, чтобы днём иметь возможность побыть с семьёй. С одной стороны, это хорошо. С другой стороны, находясь много времени вместе, мы часто ссоримся. Дети добавляют свои разногласия, спор растёт и вспухает, как огромный клубок, и вот мы доходим до кипения.
Случилось однажды так, что я выбежала из дома, поссорившись с мужем. Сказала, что не выдержу больше дома, что мне нужно выйти на улицу и немного проветриться. Муж остался дома с детьми.
Было семь часов зимнего вечера. За порогом остался яркий электрический свет и шумные голоса детей. Я посмотрела наверх, на наше окно. Там продолжалась привычная вечерняя жизнь, но мне она уже была не слышна.
О чём же мы только что спорили? Спор начался, как обычно, с детей. Они доедали свой ужин и не поделили сгущёнку. Ваня заглянул в банку и сказал: «Лиза, ты что-то очень много съела». Лиза поспешила вылезти из-за стола, говоря: «Там и так мало оставалось». «Мам, ну почему Лизка все время больше меня съедает!», — рассердился Ваня. «Не больше, не больше, ты всё на меня наговариваешь!» — Лиза выбежала из кухни со слезами. По дороге ей встретился папа, увидел слёзы и пришел сердитый на кухню: «Ваня, опять ты сестру довел? А ты, мама, куда глядишь? Опять здесь у вас скандал?» Слово за слово, и мы с мужем начали вспоминать все прежние обиды. В какой-то момент я не выдержала и сказала, что пойду погулять.
Суета в квартире слишком резко сменилась мягкой тишиной во дворе. Берёзы темнели на фоне облачного, чуть розоватого, неба. Звуки машин с большой дороги приглушались снегом. Я быстро вышла на широкую улицу и двинулась по ней.
От обиды и злости я сначала пошла очень быстро. Мне вспоминалось красное и чужое лицо мужа, собственный резкий и злой голос, нытьё детей. Как это всё противно!
Улица уходила прямой линией во мрак и терялась в самом дальнем своем конце. Свет фонарей был оранжевым, но при этом от падающего снега улица выглядела стерильно-белой, сияющей. Неожиданно злость прошла, и лёгкость проникла в меня, как будто снег, темнота, свет фонарей отодвинули нашу ссору, сняли дневную усталость, очистили мысли для впечатлений — для любования улицей. Я вздохнула иначе и замедлила ход.
Торопливо по тротуару передвигались прохожие. Они шли, чуть наклонившись, защищаясь от ветра и снега. Их было довольно много в этот час — видимо, возвращались с работы. Их задумчивые лица, погружённые в прожитый день, отвлекли меня от собственных мыслей. Я как будто потеряла память на этой улице, стала всего лишь частью её, маленьким человечком, едва намеченным с краю городского пейзажа.
И мне это нравилось. Я двигалась сквозь снег, увлекаемая дорогой, миновала освещённую школу и тёмную прогалину сквера, шла вдоль старых кирпичных домов с жёлтыми тёплыми окнами, мимо спешащих машин, оставляя свои следы на чистом ещё снегу.
Наш спор мне сейчас показался пустым и ошибочным. Как будто нас, двоих спорщиков, заключили насильно в стеклянную банку и заставляют произносить те же фразы, что и вчера. И мы, одурманенные теснотой, не можем изменить ни слова в этом ужасающем диалоге. Каждая злая фраза партнёра рождает бездумно ответную злую фразу, та запускает следующую, и так долго без передышки. Выбежав на улицу, я как будто разбила эту дурацкую банку и очутилась вдруг на свободе, где можно спокойнее и добрее посмотреть друг на друга, где есть воля строить собственные настоящие фразы, уводящие из тупика.
Сейчас я шла и вспоминала наш спор, видела, в каком его месте можно было повернуть разговор по-другому, по-хорошему разобраться.
Я еще долго шла сквозь снег и мягкость, уже не думая о плохом. Шла, напитываясь этой свободой. Шла, росла. Как будто в доме, подчиняясь режиму, требованиям заботы о детях, я потеряла в росте, сжалась, уменьшилась, почти исчезла. Я вспоминала свой раздражённый голос, резкие движения — каким контрастом были сейчас внутренняя тишина и плавность шага.
Я шла по улице, теряясь на ней. И в то же время улица проникала в меня. Она заходила в мои лёгкие так, как заходит воздух в воздушный шарик. И я ощущала, что вот уже дышу свободней, что распрямляются плечи, что я вся напиталась снегом и мягкостью, я большая, большая и круглая. Шарик воздушный. Целый огромный воздушный шар. Вот я поднимаюсь тихонько в воздух, лёгкий ветер несёт меня теперь по улице, я поднимаюсь все выше, уже подо мной оранжевые фонари и кирпичные наши дома с жёлтыми огнями. Уже подо мной и высотные дома на той стороне дороги.
Я поднялась совсем высоко над городом. В темноте он казался похожим на огромный именинный торт со свечами. Торт с белым кремом. Как будто в комнате выключили свет и вот сейчас вносят торт. И все свечи на нём зажжены. Торжественность проникла в меня, и я парила над городом в умиротворении и тишине. Так прошло минут, наверно, пятнадцать, когда шар начал медленно опускаться.
Именинный пирог опять превращался в город с шумом машин. Вот наша улица, вот снова близко наши дома, вот наша парадная, я оказываюсь возле окна и мельком вижу своих детей и мужа. Юра, грузный, немного сутулый, сидит на диване и играет в шахматы с Ваней. Тот задумался и чешет рукой свою круглую голову. Лиза сидит у них в ногах и плетет браслетик. Я не могу удержать движение шара и влетаю в окно под удивленные крики.
Бах! Воздушный шар, конечно, не поместился в окно. Стекла посыпались на пол, а я застряла в проеме окна. Вижу изумлённое лицо Лизы и слышу её слова: «Папа, да это же мама!» Юра и Ваня подскакивают, так что шахматы разлетаются по дивану. От удивления никто и не подумал сердиться. Муж сбегал за веником и подмёл осколки, а дети безуспешно пытались затащить меня в комнату.
И с этого вечера я несколько дней жила на окне, чтобы ветер в окна не дул.
С одной стороны, это было не очень удобно: если нужно что-то в комнате сделать, приходилось слезать с подоконника и ходить по дому воздушным шаром, задевая за все углы. Чтобы пройти в кухню или ванну, нужно было с трудом протискиваться в дверь. Спускаться с окна можно было ненадолго, иначе в комнатах становилось холодно. Всё-таки моя семья мне помогала: муж приносил поесть, а дети вдруг сами навели порядок в своей комнате.
Странно мне было жить, как воздушный шар. Одним боком была я дома, медленно поворачиваясь при уборке квартиры, с подоконника проверяя, как Лиза выучила стихотворение и как Ваня написал математику. Другой бок выпирал в окно, и если моя голова поворачивалась туда же, моими соседями оказывались вороны на берёзовых ветках.
Как много я теперь могла разглядеть за окном! Шум машин стал для меня слышнее, и я видела их сейчас не тенями, проносящимися мимо, а живыми существами с разными судьбами: вот медленно едет бульдозер, очищая от снега нашу улицу; вот спешит скорая; вот автобус набрал и везет пассажиров. Я видела качающиеся от ветра березы, еще дремавшие в зимней спячке, наблюдала строительство вороньих гнезд.
Мне стала видна жизнь дома, как будто я умела теперь смотреть сквозь стены. Приходы-уходы жильцов не оставались для меня незамеченными. Наконец я познакомилась со всеми соседями в нашем подъезде, ведь раньше мне нечасто приходилось встречаться с ними. Я узнала, когда выходят из дома дети, чтобы отправиться в школы и детские сады, кто из соседей идёт на работу пешком, а кто уезжает на машине. Мне стало известно расписание прогулок собак.
Но главным впечатлением для меня оказалась погода. Теперь я ощущала её буквально своими боками. Я следила за восходом солнца и за тем, как оно высвечивает на закате дома напротив. Я ощутила, как холодно ещё ночами (и мне пришлось утепляться всеми нашими одеялами и покрывалами). Я радовалась, что солнце уже согревает. Я изучила силу и теплоту всех ветров.
Сквозняк в доме пошёл нашей семье даже на пользу — мы перестали чувствовать себя запертыми в банке. С улицы залетали снежинки и городские новости, стали слышнее песни синиц и начавшаяся вскоре капель. Наши с мужем споры утратили свою неизменность, разбавились прохладным воздухом, разговорами под окном, остудились, а позже и потихоньку выветрились.
Дети творчески использовали новую обстановку. Они прибегали играть со мной и с разбегу врезались в мой круглый воздушный бок. Прочный воздушный шар легко выдерживал их напор, и они веселились, как на батуте. Ещё они приходили, замученные домашним заданием, садились на пол, уткнувшись в мягкость воздушного шара, что свешивался до пола.
Интереснее стали наши прогулки. Ваня с Лизой надевали куртки, шапки и сапоги и залезали в мои большие карманы. Я отрывалась от окна и поднималась над городом. Квартира в это время проветривалась. Впервые мы так хорошо смогли изучить город. Сверху он был бесшумный и просто огромный. Мы долетали до парков или гуляли вдоль набережных. Только музеи были пока для нас недоступны — мама-шар была слишком велика для музейных дверей.
Но однажды муж вызвал стекольщиков и окна были починены. Он боялся, что я могу на окне простудиться. Шар мой покачивался напротив окна, дети выглядывали из карманов, а я набирала номер мужа. «Что теперь делать с шаром?» — спросила я. «Шар придётся оставить, — ответил муж. — Всё-таки нам нужна обычная мама, а не мама-шар». Я была этому рада — не так уж удобно было ночевать на окне или застревать в дверях. «Хорошо», — ответила я и начала понемногу сдуваться. Сдувалась, сдувалась и опустилась на землю возле подъезда. Дети выскочили из карманов и побежали по лестнице вверх.
Я зашла вслед за ними домой и какой же огромной показалась мне наша квартира! За эти дни она хорошенько проветрилась от споров и мелких придирок. Я с удовольствием села на диван и посмотрела в окно. За стенами продолжалась капель. Весна вовсю приближалась. На полу валялись рисунки воздушного шара.