Глава 1
Маша, ты — дура!
— Лен, привет! — прозвучало на автоответчике. — Наверное, у тебя всё хорошо, хотя мне бы хотелось, чтобы было всё плохо… пи… пи… пи…
Это звонила Маша. Она так шутит. «Машка, ты — дура!» — скажет ей однажды виртуальный собеседник Сергей Лапкин и будет прав. Потому что нельзя быть такой дурой в сорок пять лет. Да, можно быть дурочкой — ми-лой и хорошенькой, со смешливым характером и дурашливой мордочкой, кучей безумных идей и нелогичных поступков. У такой особы обычно кур-носый носик, ямочки на щеках и приятная полнота в талии. А походка как у медвежонка — стопами вовнутрь. И медвежонок не успевает покупать обувь, неделя — и каблучок стоптан. Психологи утверждают (а я, кстати, один из них, и я тоже утверждаю!), что по такой обуви можно сразу опре-делить хорошую хозяйку. Но моя Маша готовить не любит. Зато она душа любой компании: может спеть голосом Робертино Лоретти или станцевать любимый танец нашего соседа — танец живота. Да, она взбалмошная и не-предсказуемая, и в то же время добрая, отзывчивая и доверчивая. Она за-разительно хохочет и придумывает различные шалости, как Карлсон, кото-рый живёт на крыше (кстати, она и живёт на крыше!). Она до того глупень-кая, что постоянно провоцирует людей на то, чтоб её обманули, обидели или предали. И её обманывают. Обижают, предают, изменяют и бросают. Она провоцирует, а я расхлёбываю. Потому что я — психолог. Личный. Бес-платный.
Если вы спросите Машу, кем она хочет стать, она скажет — президен-том Путиным. Если вы спросите: «Почему?», она скажет: «Да, ладно, я по-шутила. На самом деле я бы хотела стать Предсказательницей Судеб».
Однажды Маша встретилась с цыганкой. «Формула Вселенной неиз-вестна, ты не знаешь свою судьбу, ты не можешь предвидеть, предугадать, изменить то, что уже записано в Большой Книге всех судеб, — сказала Ма-ше цыганка, — но одно запомни навсегда: «что случилось однажды, может никогда больше не случиться. Но то, что случилось два раза, непременно случится и в третий…»
«А как же вы, цыгане? Как вы узнаёте судьбу? Как меняете её?» Цы-ганка не ответила.
Встреча с молодой цыганкой на вокзале изменила Машину жизнь. В тот вечер Маша возвращалась с тренировки по волейболу. В её спортивной сумке лежало потное трико, мокрая футболка, кеды и губная помада. Цы-ганка взяла Машину руку, как будто Маша — её подруга и они давно не ви-
18
делись, но вдруг встретились, и спокойно сказала: «Не будь гордой, зага-дай три желания!» Маша даже удивиться не успела, как будто ждала эту цыганку всю свою жизнь. Маша загадала, чтобы однажды Ренат приехал к ней домой и у них всё произошло как в кино. Маше едва стукнуло девятна-дцать лет, и с мужчинами она ещё не была. В смысле, так близко, как об этом пишут опытные люди. Да, она была влюблена в Рената и мысленно молила о взаимности. Зачем? Всем было видно и так, без её молитв, что па-рень к ней неравнодушен. Но Маше нужно было подтверждение, хотя бы словами. Она уже молчала про подвиг ради любви или про жертву во имя спасения. Ей нужны были хоть какие-то слова, подтверждающие чувства Рената. Например: «Ты мне очень нравишься!», или «Я тебя люблю!», или «Никому тебя не отдам! Всегда будем рядом!». Но слов не было.
Они дружили с тринадцати лет. Они вместе ходили на тренировки, болтались без цели по городу, торчали в подъезде у батареи, грея руки от мороза и споря на различные темы. Почему-то всегда их точки зрения не совпадали. Споры начинались с мелочи, а заканчивались развёрнутой дис-куссией. Подключалась тяжёлая артиллерия: учёные, поэты, философы.
Ренат каждый вечер приходил к Маше домой, чтобы продемонстриро-вать свою игру на гитаре. Или просто «убить время». Об этом история умалчивает. Голоса и слуха Бог ему не дал. Но дал другие качества, кото-рые так важны в жизни: оптимизм, настойчивость и легкомыслие (в хоро-шем смысле этого слова), это как «лёгкое дыхание» Оли Мещерской в рас-сказе Ивана Бунина «Лёгкое дыхание», когда человек не задаётся вопроса-ми «а что будет завтра?», «что скажут люди?» и «зачем я это делаю?». Он просто живёт.
Ренат мог петь весь день, пока с работы не приходила Машина мама и очень так корректно не спрашивала: «Ренат, а дома у тебя не будут волно-ваться?» Слушать безголосого Рената могла только Маша, снисходительная, непривередливая и дипломатичная. Подумаешь, голоса нет, зато есть по-рыв и обаяние. У Машиной мамы тоже не было слуха, поэтому Ренат ей в принципе не мешал, просто мама не могла нормально сходить в туалет. Туалет был расположен напротив Машиной комнаты, и любые звуки могли нарушить гармонию и возвышенность отношений. Так как мама была педа-гогом со стажем, к тому же достаточно стеснительным, Ренат делал её жизнь (в стенах собственного дома) неудобной.
«Дай то, что тебе дорого, и я скажу, что делать, чтобы все твои жела-ния исполнились!» Цыганка, вероятно, говорила о тех трёх, которые Маша только что загадала. Но впоследствии у Маши действительно исполнялись все желания, и она не знала, в чём причина — цыганская «магия» или цы-ганское «предвидение»? Или, может быть, Маша — сама колдунья? А цы-
19
ганка просто разглядела в ней эту магию, потому что «рыбак рыбака видит издалека».
Маша достала любимую помаду лилового цвета (почти пурпурный), такой цвет можно получить, смешивая синий или фиолетовый с красным, и отдала цыганке без сожаления. Женщина тут же затараторила: «Перед тем, как ляжешь спать, набери в стакан обыкновенной питьевой воды, загадай своё самое заветное желание, сделай на него заговор, после этого ни с кем не разговаривай, а утром воду выпей…» Маша всё сделала и тут же забыла. Спроси сейчас Машу, что за заговор, она и не вспомнит, хотя он был про-стой и лёгкий. Для первоклассника. После этого случая прошло двадцать пять лет. И только через двадцать пять лет Маша рассказала мне про цы-ганку. Она мучительно вспоминала каждую мелочь, подробности встречи. Я слушала и «записывала» в свой личный дневник, который находился у меня в голове. Там специальная такая коробочка есть, называется «Важное».
После встречи с цыганкой в Машиной судьбе стали происходить инте-ресные вещи, объяснить которые не так просто. Но если верить в чудеса…
Иногда у меня такое чувство, что я знаю Машу с пелёнок, а иногда — что совершенно не знаю. Мы абсолютно разные, но это нас и притягивает. Маша утверждает, что формула Вселенной неизвестна, а я пытаюсь вывес-ти эту формулу. Маша — фантазёрка, я — реалист. Маша верит в судьбу, в предсказания, в пророков. Маша вызывает духов и организовывает спири-тические сеансы, изучает оккультизм. Маша не верит в Бога, а в Дьявола — верит. Маша атеистка. Наши споры о Боге — существует он или нет — за-нимают большую часть наших разговоров. Я люблю Машку и хочу написать роман. Он будет называться «Роман о её жизни». Она живёт, а я пишу. Она умрёт, а роман останется. Маша ещё жива-здорова, она не умерла, и мне кажется, что не умрёт никогда.
Часто пишут романы о тех, кто погиб или умер, о тех, кого любили. За-чем? Чтобы обессмертить их. Или обесчестить? Если писать правду — рас-топтать, уничтожить. Ведь у любого человека можно найти «тёмные сторо-ны луны» и скелеты в шкафу. А если врать — то зачем тогда вообще что-то писать?
Говорят, что многие великие люди заранее знали дату своей смерти. Машка занималась хиромантией и знает дату своей смерти приблизительно, неопределённо. Она будет жить долго и почти счастливо и умрёт не от на-силия. От старости. И это будет самая скучная смерть в истории человече-ства. Потому что нет ничего скучнее — умереть собственной смертью. Не яркой. Не оригинальной. Умереть от старости. Это она мне так сказала. Ещё она мне сказала, что хочет войти в историю. В такую историю, которую на-зывают Великой.
20
Говорят, что есть очень верный путь войти в историю навсегда — убить лидера или гения. И тогда твоя смерть будет навечно связана с име-нем жертвы. В школьных учебниках и книгах по истории тебя будут изу-чать, а твои имя и фамилия никогда не забудутся потомками. Но... чтобы убить, нужно сначала умереть... Нужно распрощаться со всем человече-ским, по сути. А это не каждому по плечу.
Я хочу рассказать вот о чём. «Отряд 731» — это специальный отряд японских вооружённых сил. Он занимался исследованиями в области био-логического оружия. Отряд вошёл в историю, но как? Опыты производи-лись на животных и людях (военнопленных, похищенных). Цель: установле-ние количества времени, в течение которого человек может прожить под воздействием разных издевательств (кипяток, высушивание, лишение пи-щи, лишение воды, обмораживание, электроток, вивисекция и др.). Очень часто жертвы попадали в отряд вместе с членами семьи. «Не можешь что-то сделать сам — ищи того, кто сможет... Не можешь родить — ищи женщи-ну... не можешь умереть — ищи палача...».
Жестокость и насилие — в природе людей. Люди — те же животные. Мы удивляемся дедовщине в армии, моббингу в школах, тирании в семьях. Но мы не удивляемся тому, что пытки и казни существовали всегда. Вот, например, виды казней христианских мучеников (и это при том, что Бог нас учит: не делай то другим, чего себе не хочешь): бичевание, колесование, обезглавливание, переохлаждение, избиение камнями, распятие, расстрел и протыкание, расчленение, сожжение и сваривание, съедение львами, уто-пление, четвертование.
А вот казни и пытки в Средние века, кроме тех, что перечислила: сжи-гание на костре, повешенье, сдирание кожи, разрывание лошадьми, погре-бение заживо, дыба, колодки, клеймение, щипцы, ослепление, карнауша-ние.
Двадцать самых страшных пыток Европы, кроме тех, что перечислила: башмаки с шипами, вилка еретика, кресло для ведьминого купания, испан-ский сапог, пытка водой (пытка пришла с Востока), железный крюк (коша-чий коготь), груша (тюльпан), подвесная клетка, пресс для черепа, колы-бель Иуды, айрон мейден (железная дева), кресло допроса, кол, пила.
Самая ужасная пытка, которая меня поразила: изнасилование живот-ными. Очень популярны были пытки животными в Древнем Риме. Конечно, очень трудно заставить осла или жирафа изнасиловать женщину, но в Древнем Риме был такой бестиарий Карпофор, который смекнул, что жи-вотные ориентируются с помощью обоняния. И когда в зверинце у самок животных начиналась течка, умный Карпофор смачивал их кровью ткань и...
21
Изнасилование женщин животными происходило так: Карпофор мазал женщине причинные места, и животные совокуплялись с нею, не обращая внимания на сопротивление женщины и возбужденный рёв толпы. Конечно же, животные, чувствуя уверенность, становились всё более агрессивными. А при сопротивлении вообще впадали в ярость. Чувствуя неповиновение, звери вонзали в плечи жертвы когти, хватали зубами за шею, трясли как тряпку и вынуждали подчиняться. После того, как женщину насиловал бык, жираф или конь, выживали немногие. Обычно несчастная под аплодисмен-ты римской публики умирала.
Трудно себе вообразить, что изнасилование животными доставляло толпе неимоверное наслаждение. На глазах у всей публики, женщин наси-ловали кабаны, зебры, львы. Также прославился номер, который поставил сам Карпофор: бык насиловал девушку. Номер был посвящен Зевсу, кото-рый вселился в тело быка, а девушка изображала Европу. Римские зрители были в восторге.
Изнасилование животными использовали и в Китае. Была у древнего китайского принца Цюя фаворитка и звали её Гаосинь. Эта женщина была настолько жестока и ревнива, что однажды приказала вывести двух налож-ниц, Диюй и Чаопин, на городскую площадь и раздеть догола. Голых деву-шек привязали к вбитым кольям, поставив на колени, и начали выпускать животных. Двух несчастных насиловали бараны, козлы и собаки. Гаосинь специально выбрала таких мелкописечных животных, дабы унижать, а не убивать девушек. Вскоре, когда фаворитке принца надоело, она приказала разрубить несчастных на мелкие кусочки.
Так вот. Я решила войти в историю, написав роман о подруге, потому что мне кажется, что она станет известной писательницей. Хотя писатель-ницей она уже стала. Только неизвестной. По логике вещей, если в исто-рию войдёт не только Маша, но и все, кто её окружали: друзья, родствен-ники, любовники, то в историю войду и я. Это как свет и его тень. Я — тень Машки.
Все, о ком я буду писать — не ангелы, и в них ровно столько же добра, сколько и зла. И это нормально. Это — жизнь. Я хочу написать книгу не только о Маше: детство, отрочество, юность. Не только о чудесах, которые с ней происходили и продолжают происходить. Но и о наших философских диспутах: о мерзких политиках, о религии, об экономических проблемах, о литературных гениях, которые не все — гении. О самовлюблённых любов-никах и неверных мужьях. О смерти тоже — а о ней — особенно. Смерть — последняя инстанция наших мучений при жизни. Будете спорить, что жизнь — это не мучение, а дар? Спорить не вредно. Жизнь — борьба. А борьба — это усилия и иногда — нечеловеческие. Поэтому борьба — это мучения. Смерти по Эпикуру не существует, потому что, когда мы живы —
22
смерти ещё нет, а когда мы умираем — смерти уже нет. И если об этом по-думать достаточно долго, то страх исчезнет. Самые важные даты в жизни человека — это дата рождения и дата смерти. Очень важно, как ты умер. Очень важно. И с этим не поспоришь.
Итак, она звалась Татьяна… Начнём с детства. Вернее с того времени, когда Маши ещё в помине не было. Естественно, Машу не нашли в капусте, её даже аист не принёс, потому что у него времени не было летать туда-сюда без особых поручений. Маша родилась как многие дети, из утробы. И роды проходили в тяжёлых антисанитарных условиях. Но об этом позже.
Родителей, как говорится, не выбирают, и Маше всегда было интерес-но, почему её родители достались именно ей. И почему родителям доста-лась именно Маша. Если вспомнить сказку о хвостах, то, вероятно, вследст-вие того, что Маша была девочкой сильной и здоровой: спортивного тело-сложения, подвижной, смелой и очень, очень сообразительной, — в очере-ди за родителями стояла она не последняя, но и не первая, и ей достались родители, в общем-то, неплохие. Хотя можно было получить и получше. Ведь согласитесь, очень многое зависит от того, в какой семье ты воспиты-ваешься и какой статус у родителей. Когда статус высок, и ребёнку легче. У него есть выбор. А когда нет выбора — обидно. А сиротам вообще тяже-ло — они всё добиваются сами, потом и кровью. У сирот изначально нет выбора.
Маша родилась в Северном Казахстане, под жарким солнцем казах-ских степей, в пустыне, похожей на Каракумы, в юрте под барашком. Шут-ка. Маша родилась в роддоме номер один и почему-то преждевременно. Наверное, очень хотела поскорее вырваться на свободу. А может быть, дру-гая причина? Она не знала тогда, что свобода может быть и в клетке. А не-свобода — на свободе. Она не знала, что место рождения — тоже опреде-ляет судьбу человека. Например, если бы Маша родилась в Индонезии, ей бы сделали обрезание клитора, малых и больших половых губ, зашили, а в восемь лет выдали бы замуж за 80-летнего старика, сказав тоном, не терпя-щим возражений: «Будешь четвёртой женой, Маша!»
На судьбу человека влияет и пол при рождении. Это однозначно. Ма-ша родилась женщиной. Мужчина может стать поваром, может стать лаке-ем, егерем, солдатом, военным, сотрудником МВД, менеджером. Женщина никогда не станет генералом. Она не сможет стать военным и не сможет стать пилотом. Уже потом, в процессе взросления, Маша поняла, какую ошибку совершила, родившись женщиной. Но разве от нас зависит наша судьба? Пол, цвет глаз, цвет кожи, родители… Друзей выбирают, родите-лей — нет. И судьбу не выбирают.
Почему именно женщина? Почему именно Маша? Она наблюдала за мамой и делала вывод, что быть женщиной — тяжело. Красиво, но печаль-
23
но. Невероятно интересно, но несправедливо. Необъяснимо и жестоко — быть женщиной.
Итак, родители. Родители Маши — большие оригиналы. Они совер-шенно разные и большие, и оригиналы. Маше казалось, что она никогда та-кой большой и разной не вырастет. Но это была ошибка. Маша выросла, стала взрослая, и в ней заговорило две породы: порода мамы и порода па-пы. Очень разные породы. Хотя мама всегда называла Машу только Ален-ская порода, и звучало это так, как будто Аленская порода — самая ужас-ная порода в мире, и Маша виновата в том, что появилась на свет. В голосе мамы слышалось сожаление и негодование. Иногда — раздражение. Ален-ская порода считалась хуже Родянской. В девичестве маму Маши звали Ро-дянко Софья Георгиевна. Что она знает о своих родителях? Да уж, кое-что знает.
Известный американский педиатр Бенджамин Спок — очень ценный «собеседник». Его культовая книга «Ребёнок и уход за ним», изданная в 1946 году, является одним из крупнейших бестселлеров в истории США. Спок рассказал всему миру о том, как ухаживать за ребёнком. Как будто ес-ли бы он не написал эту книгу, наших детей не смогли бы прокормить, по-ставить на ноги и должным образом воспитать достойными гражданами Со-ветской страны. Господин Спок не учёл несколько моментов: условия быта и бытие. Впрочем, это одно и то же. Как говорила Машина преподаватель-ница по детской литературе: «Всегда есть выбор: купить книгу или кусок сала». И, думаете, она купила бы сало? Или хлеб, чтобы покормить детей? Нет, Машина преподавательница, одинокая, бездетная и красивая, сказала, что нужно купить книгу. В любом случае. Студенты не спорили. Им ещё за-чёты сдавать. Так вот, возвращаясь к Споку, возможно, в то время в США и можно было купить одновременно и кусок хлеба, и хорошую книгу, но в на-шей стране люди интеллигентных и творческих профессий (учителя, инже-неры, писатели, музыканты, художники) могли купить или только хлеб, или только книгу. Особенно в моменты кризиса в стране. Было бы здорово, если бы Машина мама за обедом читала книгу листочек за листочком, а потом вырывала бы эти листочки и давала детям в качестве чая, десерта, холод-ных и горячих закусок.
Машина мама — учитель математики, причём, не просто учитель, а прирождённый (по призванию), и именно математики, поэтому все её назы-вали — математик, хотя научной степени не было, кандидатскую и доктор-скую диссертации она не защищала.
Мама окончила педагогическое училище (потом, уже позже, с Машей на руках, она окончила заочно педагогический институт, физико-математи-ческий факультет) и по распределению попала в захолустное захолустье. И дыра эта называлась — деревня Будёновка. В деревне было несколько де-
24
сятков домов, школа, магазин и клуб. То, что Маша помнит из этого захолу-стья, так это женщин в цветастых платках, красивые разноцветные дома (зелёные, жёлтые, синие и красные) с петушками и флюгерами на крышах, дымящиеся трубы, огромные поля маков, полыни, пшеницы, аккуратные квадраты огородов и раздолбанные грязные дороги, по которым ни пройти ни проехать. Если только в кирзовых сапогах. У Маши такие были. С ромаш-ками по бокам.
Мама преподавала в деревенской школе не только математику. И не только с 6-го по 8-ой класс. Как в любой деревне, учителей не хватало. Ма-ма вела активную общественную работу и осуществляла классное руково-дство шестого «а» класса. Класс всегда стоял «на ушах» что до прихода ма-мы, что после. Маме стукнуло всего девятнадцать лет, а папе, который ро-дился и вырос в этой деревне, стукнуло семнадцать. Именно стукнуло, да так сильно, что оказалось — на всю жизнь! И это была любовь. Папа толь-ко-только закончил десятый класс и работал завклубом. Папа — весельчак и балагур, играл на баяне, травил анекдоты, занимался спортом. Все де-вушки были, что называется, его, а он, как говорится, — первый парень на деревне. Но папа влюбился именно в маму. Почему — Маша понятия не имела. Мама — никакая не красавица, вся кожа усыпана веснушками, зубы со щербиной, фигура без талии, спортивная, зато к тому времени у мамы уже был второй разряд по лыжам, неуёмная страсть к волейболу и вредный упрямый характер. Любовь зла. Папа маме прохода не давал, а мама на не-го не обращала никакого внимания. О, могущество женщины, не дающейся в руки! Естественно, совершенно не парочка — гусь да гагарочка — учи-тельница математики и деревенский парень. К папиному портрету нужно ещё добавить, что в его семье воспитывалось шестеро детей по лавкам, и папа был самый старший. А если вы, дорогой читатель, умеете логически мыслить, то легко придёте к выводу, что все папины братья и сёстры, мал мала меньше, учились у мамы, и поэтому папе приходилось буквально «пастись» в стенах восьмилетки. То одного брата надо встретить, то друго-го, то сестёр-двойняшек проконтролировать. Папа ходил также и на все ро-дительские собрания, не только для того, чтобы лишний раз увидеть маму. Он был старший в семье — этим всё сказано. Папа внимательно следил за каждым поворотом головы нового (как снег на его голову свалившегося) и совершенно необъяснимого существа — неприступного, гордого, смелого и задиристого. Свой непростой характер мама называла принципиальностью и вариативностью мировоззрений. И Маше казалось, что это так и есть. На-деюсь, вы понимаете, что с такими взглядами на жизнь очень сложно изба-виться от стереотипов. Тем более, когда девочка воспитывается в жёстких условиях. Пуританское воспитание — не то слово. Мама никогда не целова-лась с парнями, она думала, что от поцелуя рождаются дети. Вот вы когда-
25
нибудь в своей жизни такое слышали? А Маша — да. Ну что вы хотели, в то время «Камасутры» в школьных библиотеках не было, и об интернете ещё никто не слышал.
Папа ухаживал за мамой, как умел. По-книжному. Он дарил цветы, по-сле родительского собрания провожал домой, пел серенады под окнами. Не смейтесь, в те времена это ещё было возможно. Нужно заметить, что папа Маши вообще человек очень эмоциональный, впечатлительный и роман-тичный, и его любовь к маме была невероятно искренней и по-детски наив-ной. Папа маму полюбил первый, а потом уже и мама полюбила. Позже. И прожили они вместе всю свою жизнь. И даже страсть через годы не угасла: мама папу то веником огреет, то из дома выгонит. А папа всё терпит и всё сносит и, как верный пёс, засыпает в итоге на коврике у входной двери. А утром мама, выходя по делам и обнаружив папу свёрнутым в похрапываю-щий калачик, отодвигает его носком туфли небрежно так, брезгливо, и, уже спускаясь по лестнице с пятого этажа, строго сообщает: «Завтрак на столе, голубая рубашка в стирке, надень в клеточку…»
Свадьбу сыграли два раза: в деревне Будёновка и на Украине. Мама уже тогда показала свой оригинальный характер — убежала со свадьбы в лес. Это был первый бойкот. Она хотела сфотографироваться со своими подружками, а папин папа поставил в кадр каких-то незнакомых дядек. Дядьки были пьяные в усмерть и кое-как стояли на ногах. Они наступали на ноги невесте и цеплялись за фату. Мама была возмущена до предела, она расстроилась и обиделась. Папа её долго искал в лесу и нашёл сидящей на пеньке, пригорюнившись. Рядом стоял волк с букетом полевых цветов и де-лал маме предложение: лапу и сердце. Папа дал волку в глаз, взял маму на руки и понёс домой. В койку. Шутка.
Сейчас, конечно, сказать трудно, куда папа понёс тогда маму, но ров-но через семь месяцев родилась Маша. Вся папина родня усердно счита-ла — до свадьбы мама залетела или после. В то время это было очень важ-но. По рассказам мамы, Маша родилась семимесячной «благодаря» нашим тяжёлым условиям быта. Споку такие условия и не снились даже. Машины родители снимали угол у каких-то алкоголиков, с потолка текла вода, со щелей дуло. Когда мама была на седьмом месяце, завязалась пьяная драка, и кто-то на маму замахнулся стулом. Мама испугалась не за себя — за Ма-шу, и поэтому случились преждевременные роды. Когда Маша родилась, папа служил в армии, маму из роддома выписали на неделю раньше из-за карантина, папе в часть мамину телеграмму не передали, и она осталась без копейки денег на улице, в чужом городе, без крыши над головой. Не возвращаться же назад в притон? Как-то мама нашла выход из сложившей-ся ситуации, но Маша сразу же заболела двусторонним воспалением лёгких и почти умерла. Бабушка, папина мама, так Машу жалела, что сказала
26
вслух: «Лучше бы она умерла!» — этой единственной фразы хватило для того, чтобы на все последующие десятилетия затаить обиду. Мама очень долго помнила зло. И никогда ничего не прощала. Как говорится в одном анекдоте про тёщу: «Она была не злопамятная. Просто она была очень злая и у неё была хорошая память». Когда маме делали плохо и она счита-ла, что это незаслуженно, мама мобилизовывала все свои силы и выдавала такие вещи, о которых никто даже и подумать не мог. Она считала, что месть — это психологическая защита. Как вакцина против вируса. Не вко-лоть — организм зачахнет. Мама считала, что месть — это очищение. Мстить за нанесённый удар нужно обязательно. Чтобы не стать жертвой са-моразрушения. Это одно из правил бойца. А мама была бойцом.
Мама называла Машу Аленская порода, потому что фамилия папы — Аленко. Аленко Антон Владимирович. Сложно сказать, какая националь-ность — то ли хохол, то ли кацап. А папа считался русским. И в паспорте — русский. Одним словом — Аленская порода.
Когда мама ругалась, она не стеснялась в выражениях. Ещё в детстве Маша не могла понять, в чём она виновата. В том, что папа из деревни или в том, что его никогда нет дома, потому что он работает для семьи. Однаж-ды Маша наблюдала такую картину. Папа пришёл под утро, он калымил, таксовал. Мама открыла дверь как всегда недовольная, встретив его вопро-сом: «И где ты опять шлялся?» Они вдвоём зашли на кухню, и папа стал осыпать маму деньгами. Денег было много, очень много, они кружились над маминой головой, скользили по ночной рубашке, падали на кафель, как осенние листья, и шуршали. Мама расцвела и запрыгнула на папу с ногами. Ноги скрестила на его талии. И он понёс её в спальню. В тот вечер родите-ли поссориться не успели.
Мама всегда считала, что во всех её невзгодах виноват именно папа и его родственники. Маме не нравилась квартира, где они жили, маленькая, неуютная. Со временем семья Маши переехала в четырехкомнатную квар-тиру, просторную, с балконом, комнаты смежные, удобные, правда, этаж пятый. В том же доме, но в другом подъезде. Маме не нравились папины братья и сёстры, она их считала тупыми, необразованными, шумными и ле-нивыми. Причём, всех шестерых, включая бабушку и дедушку. Каждому она приклеила клеймо и при удобном случае во время ссоры или разбира-тельств с папой, обязательно называла имена уже с этим клеймом: один ал-коголик, второй дебил, третий тряпка и так далее. Маша ничего не понима-ла, потому что была маленькая и глупенькая. Маша не видела и не слыша-ла то, что видела и слышала мама. Она ещё не умела различать добро и зло, чёрное и белое, горе и счастье. Она ещё не умела чувствовать так, как чувствовала её мама. Наверное, у взрослых всё иначе. Маше все дяди и тё-ти нравились: они водили её в кино, кормили мороженым, рассказывали
27
анекдоты, катали на ноге и дарили шоколадки. Хотя мама утверждала, что никто из папиных родственников никогда ничего не дарил Маше лично. И когда у неё был день рождения, приезжала с деревни целая толпа, а пода-рок был как от одного человека. Например, шариковая ручка. Смешно. Ма-шина мама любила гиперболизировать недостатки и преуменьшать досто-инства. Ей бы в актрисы пойти — прославилась бы.
У мамы тоже были братья — трое. Они жили на Украине, и Маша с ни-ми виделась один раз в год. Своих братьев мама считала лучшими, и свою семью мама всегда хвалила. Машина бабушка по маминой линии — сирота. Её родителей расстреляли за принадлежность к аристократическому роду. Бабушка с братиком оказалась на улице и направилась в буран к своим родственникам. Братик по дороге замёрз, а бабушка выжила. Ей было не-легко жить у чужих людей. Она всю жизнь батрачила на них. Она много ра-ботала, попрёкам не было конца, а затрещины по делу и без дела — само собой разумеющееся. Трудолюбие в Машиной семье передавалось из поко-ления в поколение. И закончилось на Маше, когда ей исполнилось сорок лет. Она поняла, что больших денег тяжёлым каждодневным трудом никак не заработать, а здоровье потеряешь, и плюнула на работу. Она стала про-сто жить и радоваться жизни. Писать книги — это не работа. Это удовольст-вие.
Итак, маме не нравилась квартира, маме не нравились папины родст-венники, маме не нравилась Маша в принципе. Почему? Неизвестно. Во всяком случае, любовь мама проявляла непонятными поползновениями и очень редко.
Мама работала в интернате для слабоумных детей. Работала с утра и до вечера — и как учитель математики, и как воспитатель. Когда за вечер-ними посиделками собирались её подруги-учительницы, фильмы ужасов от-дыхали. Рассказы подруг вполне стоят пера мастера хоррора Стивена Кин-га. Здесь мы опустим один абзац, то есть развитие этой темы: ни к чему пу-гать ни детей, ни взрослых.
Лев Николаевич Толстой устами главного героя, которого играл Олег Янковский, изрекал очень понятные и правдивые истины: «Опять, какое страшное лганьё идет про детей. Дети — благословенье Божие, дети — ра-дость. Ведь это все ложь... Дети — мученье, и больше ничего...»
Вот какая правда заложена в «Крейцеровой сонате»: «Вся жизнь с детьми и была для жены, а потому и для меня, не радость, а мука. Как же не мучиться? Она и мучилась постоянно. Бывало, только что успокоимся от какой-нибудь сцены ревности или просто ссоры и думаем пожить, почитать и подумать; только возьмешься за какое-нибудь дело, вдруг получается из-вестие, что Васю рвет, или Маша сходила с кровью, или у Андрюши сыпь, ну и конечно, жизни уж нет... Так что присутствие детей не только не улуч-
28
шало нашей жизни, но отравляло ее. Кроме того, дети — это был для нас новый повод к раздору. С тех пор как были дети и чем больше они росли, тем чаще именно сами дети были и средством и предметом раздора. Не только предметом раздора, но дети были орудием борьбы; мы как будто дрались друг с другом детьми. У каждого из нас был свой любимый ребе-нок — орудие драки. Я дрался больше Васей, старшим, а она Лизой. Кроме того, когда дети стали подрастать и определились их характеры, сделалось то, что они стали союзниками, которых мы привлекли каждый на свою сто-рону. Они страшно страдали от этого, бедняжки, но нам, в нашей постоян-ной войне, не до того было, чтобы думать о них. Девочка была моя сторон-ница, мальчик же старший, похожий на нее, ее любимец, часто был нена-вистен мне».
Итак, возвращаюсь к прошлой теме: когда Маше было шесть месяцев, она заболела воспалением лёгких и чуть не умерла. В помещении без окон, где молодые решили временно обустроиться, стены давно покосились, кры-ша прохудилась, отопление не работало. В небольшой квартирке, состояв-шей собственно из двух комнат — зала и кухни — в дождливую погоду с по-толка текла вода. В прямом смысле этого слова, мама подставила тазик, и этот никелированный тазик стоял с утра до вечера и всю ночь. Вода капа-ла: кап-кап, кап-кап, и если не заснуть, то можно сойти с ума. Говорят, так пытали в старые древние времена. Привязывали заключённых за руки, под-весив к потолку на крючок, а сверху им на темечко капала вода. По капле. С промежутком в пятьдесят секунд. И люди сходили с ума.
Есть такая цитата: «Страдание как время, его нужно приручать. Оно оставляет шрамы, но шрамы прекрасны. Они о многом могут рассказать…»
Из всех щелей дуло, мама обматывала поясницу мохеровой шалью, на ноги надевала шерстяные носки из кроличьей шерсти, а Машу нужно было подмывать, менять пелёнки, и Маша заболела двухсторонним воспалением лёгких. На протяжении двадцати лет до замужества Маша переболела все-ми болезнями, которые когда-либо были известны в истории медицины: и псориаз (кожная аллергия, повторяющаяся посезонно — весной и осенью), и пиелонефрит, и описторхоз, и дерматит (расчесала укусы комаров, вне-сла инфекцию), и гепатит. Кстати, о гепатите: в Германии произошло чудо. Маша прошла курс химиотерапии, и когда врач вновь взял анализы крови, его глаза округлились. «Поразительно! Вируса в крови больше нет! Неверо-ятно!»
Пока Маша жила в родительском доме, при любой малейшей ссоре ма-ма причитала: «Вся ты в него! Аленская порода! Отец твой мне всю жизнь загубил. Работала не покладая рук, чтобы его родственников кормить-по-ить... Все жили у нас, мы на полу спали... ты, сволочь такая, постоянно бо-лела, я ночи не спала, работала на трёх работах... сдам тебя к чёрту в ин-
29
тернат для ЗПР (задержка психического развития), откажусь от тебя... мне такая дочь не нужна!» А какая такая?
Всё детство Маша боялась, что от неё откажутся или сдадут... но, под-растая и умнея, она понимала, что всё это лишь слова, выброс негативных эмоций, борьба со стрессом... Если б не эти ужасные мамины выкрики, мама давно бы уже получила или инфаркт, или инсульт. А так — и жива, и здоро-ва, вечером выльет на голову помои, а утром, как ни в чём не бывало: «Ма-шенька, обед и ужин на плите, я на дежурство побежала. После школы ра-зогрей сама...»
Маша помнила своё детство как одно большое одиночество. Всегда одна. Родители на работе. Что она делала, когда чувствовала одиночество? Развлекала сама себя. Старалась, как могла: однажды в шесть лет вышла на балкон и сбросила все свои игрушки с пятого этажа. А ещё однажды раз-резала пододеяльник и стала шить парашют, чтобы улететь на необитае-мый остров. А ещё однажды разрезала все родительские фотографии по го-ризонтали, чтобы потом, как в известном детективе, составлять портреты преступников из глаз, ушей, носа и губ, как в мозаике. Страдание закаляло её волю, и давало ей силы. Всё это глупости, что при разводе дети страда-ют больше родителей. По большому счёту, эгоисты и родители, и дети. И все требуют внимания только к себе. И думают только о себе. А истерики и детские выкрутасы по поводу разводов — не что иное, как психологические манипуляции. Дети абсолютно не страдают от ссор и криков родителей. Маше было наплевать, когда ругались родители, когда мама выгоняла папу из дома или обзывала плохими словами. А ведь он заслуживал. Он «шлял-ся» где попало и не ночевал дома. Маше было наплевать, когда папа ухо-дил из дома, хлопнув дверью, и не возвращался неделями. Но ей было не наплевать, когда агрессия мамы направлялась на Машу. Она получала ни за что. Потому что была рядом. Кто-то же должен был «держать» удар по-сле ссоры, если папа ушёл, хлопнув дверью.
У Александра Николаевича Островского, русского драматурга, мамы не было. Он, так же как и Лермонтов, Некрасов, Лев Толстой и Достоевский, потерял маму в раннем возрасте. У Пушкина, Тургенева и Салтыкова-Щед-рина мамы вообще были равнодушны к сыновьям. Пушкина воспитывала няня Арина Родионовна. То, что у Маши была мама — подарок судьбы. А папа — два подарка. Папа всегда возвращался в лоно семьи. И было непо-нятно, почему. Любовь? Ответственность? Привычка? Притяжение? Садома-зохизм? Позже Маша сделала вывод: как бы супруги не ссорились, если есть то, что их держит друг возле друга, — и не всегда это любовь, — они не расстанутся! Мама любила мучить папу. А папа любил, когда его муча-ют — вот и всё объяснение. Порочная связь.
30
Мама Маши очень хорошо шила и вязала, не то слово — хорошо, про-сто «офигительно», как сказала бы моя соседка Стелла. Маша меняла платьишки каждый день. Новый день — новое платье. Платья ситцевые с аппликациями — то подсолнухи на неустойчивых ножках, то клубнички, вы-шитые на всех карманчиках, то розочки с зелёными листиками. Вязаные шапочки, шарфики и варежки всегда в тон пальтишка или курточки. Вареж-ки Маша теряла охотно. Мама пришила резинку и продела через рукава, варежки висели на резинке и болтались из стороны в сторону. Когда Маша перешла в пятый класс, варежки на резинках носить было стыдно, и Маша их теряла. Каждую неделю. В конце концов, мама разозлилась и отдала Ма-шу в кружок вязания. Её научили вязать варежки на пяти спицах и носочки тоже на пяти спицах. А крючком Машу научила вязать прабабушка, то есть мамина бабушка. Её звали Полина Андреевна Родянко. Хороша фамилия от корня «род». Бабушка родила и воспитала четверых детей. Все мальчики. Муж и двое сыновей погибли на фронте, а дед Женя и дед Жора (Машин дед) остались в живых. Полина Андреевна преподавала украинскую речь (мову) и украинскую литературу в небольшом посёлке городского типа, на ней держалась вся школа, она была директором. Когда Маша приезжала к бабушке и дедушке, она очень гордилась своей прабабкой, прабабка висе-ла на доске почёта. Вернее, её огромный портрет. И даже больше, чем ви-села — стояла. Как именно? На площади культурно-образовательного цен-тра села, где красовалась школа-десятилетка, обелиск, муниципальный ор-ган — райком, и главный универмаг, состоящий из трёх этажей, — власти поставили огромные портреты на железных «ножках» — все уважаемые люди города, и вот на таких вот «ножках» стояла прабабушка Полина. Во-лосы, как обычно, гладко зачёсаны назад и закручены в плотную «шайбу», лицо строгое, с тонкими губами, глаза серьёзные. Рубашка светлая, серый пиджак, на груди значок — народный учитель Украинской Советской Социа-листической Республики. Прабабушку знал весь посёлок.
Маша приезжала в гости к маминой маме, и старенькая, кое-как пере-двигающаяся Полина, учила Машу вязать крючком. Она говорила мало и больше сидела в своей комнате, в полном одиночестве, на кровати, засте-ленной серым одеялом. По стене в один рядочек висели портреты её мужа, детей, внуков и правнуков. От большой семьи ничего не осталось. Все разъ-ехались кто куда: в разные уголки Советской страны. Кто жил в Молдавии, кто в Казахстане, кто в России, кто в Германии, но только не в своём посёл-ке. Машина мама всегда говорила: «Нужно ехать в большие города… Там есть будущее…» И была права. И вот Полина осталась практически одна. Как говорится: «Пишите письма». И письма писали. На столе привычно ле-жали бабушкины очки, а рядом — стопка распечатанных писем. Так же на столе лежали свежие газеты, пара журналов и какие-то таблетки в коро-
31
бочках. Маша помнит запах этих таблеток и запах комнаты. И помнит зана-вески из белого тюля. Кругом какие-то салфетки, рушники, коврики — руч-ная ценная работа. Прабабушка была мастерица. На подоконнике стояли цветы, а в окне — целый сад. Единственное окно единственной бабушкиной комнаты выходило в сад. И если летом открыть форточку, то в неё накло-нятся гладиолусы и скажут: «Доброе утро! Как спалось?» Много ли нужно места старому человеку? Оказывается, не больше пятнадцати квадратных метров. Стол, стул, кровать, тумбочка. И всё. Кушать прабабушка ходила в летнюю кухню. Так мы называли «приставку» к дому. Это была уютная не-большая комнатка, с печью, большим обеденным столом, с шестью стулья-ми, с полками, где хранились кастрюли и сковородки, с небольшим закут-ком за печкой, куда ставились варенья и соленья. Такая же летняя кухня была и у Машиной бабушки, только с другой стороны. Прабабушка жила с семьёй деда Жени. У деда Жени и его жены было две девочки. Одна из них — Машина крёстная мама. То есть дом построили на два хозяина. Два входа и две семьи двух братьев: деда Жени и деда Жоры.
Что рассказать о Машином папе? Машиному папе в восемь лет поста-вили страшный диагноз. Он гонял на коньках и сломал ногу. Стал прогрес-сировать туберкулёз кости. Ногу хотели ампутировать, но каким-то образом вышли из положения, и папа стал ходить. Всю жизнь он чуть-чуть прихра-мывал и оригинальным образом заносил ногу вправо. Это не помешало ему стать мастером спорта по тяжёлой атлетике, а в будущем — тренером го-родской женской сборной по волейболу. И всё же, когда Маша родилась (это уже она сама пришла к таким выводом), его странный туберкулёз отра-зился и на Машиных костях. Я где-то читала, что есть болезни, которые пе-редаются на генетическом уровне, например, болезни опорно-двигательной системы. Правая и левая ноги Маши отличались не только по форме, но и по наклону голеностопа. Уже в детстве она немножко закидывала правую ногу, когда бегала карапузом среди гостей-родственников. Это было так по-тешно, все смеялись. Но когда Машу отдали в ДЮСШ (детско-юношеская спортивная школа), тренер обратил внимание на ногу и сказал, что из-за этой «корявости» Маша не сможет технически правильно сделать прыжок, оттолкнувшись одновременно обеими ногами от земли. Поэтому Маша ста-ла пасующей, а не нападающей. Тренер сказал отцу: «Очень жаль. У неё хорошая выносливость и сильные руки для удара. Но прыжка нет…»
Машу отдали в спортивную школу очень поздно — в двенадцать лет, и ей пришлось пережить очень много неприятных эмоций. Девчонки в коман-де знали друг друга с восьми лет, у них образовался достаточно сплочён-ный спортивный коллектив, а Маша, как гадкий утёнок, совершенно не впи-сывалась в их дружную, удивительно слаженную команду. На Машу крича-ли, гоняли за мячиками, типа «подай-принеси», никто не хотел становиться
32
в пару на разминке. Это унижало, оскорбляло и давило на психику. Маша играла хуже всех и продержалась в школе всего лишь два года.
Но потом...
Несмотря на то, что Маша ушла из школы, она не прекращала само-стоятельно тренироваться. Я, конечно, утрирую, но Маша не снимала спор-тивную форму и не выпускала волейбольного мячика из рук. Как бык реаги-рует на красную тряпку, так Маша реагировала на волейбол, где бы она его не видела: на пляже, в чужом дворе на окраине города, в тренировочном зале, после любых соревнований. В городе было несколько школ, где по-стоянно тренировались волейболисты: мужчины, женщины, смешанные ко-манды, профессионалы и любители. Маша посещала все тренировки без разбора. В итоге, однажды…
…Однажды, на городских соревнованиях, Маша вошла в сборную ко-манду педагогического института. И когда Маша пришла на первую игру, она увидела, кого бы вы думали? Тех самых «лебедей» из своей спортивной школы. Но гадким утёнком Маша себя уже не чувствовала. Она играла как настоящий «лебедь». И её, конечно, не узнали. Девушки одна за другой подходили к Маше и спрашивали: «Где ты тренировалась? Фамилия трене-ра?» А как они могли Машу узнать? Они все были кандидатами в мастера спорта и заканчивали спортфак, а Маша заканчивала другой факультет и к спорту имела лишь косвенное отношение. Так сбылось ещё одно из жела-ний.
В двадцать лет Маша решила проверить себя на трусость. Она гуляла по набережной и увидела вывеску на бывшей бане: «Набираем в ПК юно-шей и девушек, только с восемнадцати лет. Тренировки два раза в неделю. Прыжки с парашютом — после сдачи зачёта». Маша тут же обрадовалась счастливой находке и вписала свою фамилию, она не сомневалась, что всё успеет. Приходилось одновременно посещать и военно-патриотический клуб «Патриот», куда привёл её Ренат, и театральный кружок «Прометей». В «Патриоте» изучали самооборону, приёмы самбо, дзюдо и каратэ. Как за-щищаться, если нападают с холодным оружием в руках: нож, меч, писто-лет. Защита против шеста, палки. Упражнения на задержку дыхания, стрельба.
Маша стреляла из пневматической винтовки из упора лёжа и выбива-ла 8 из 10. Её решили отправить на соревнования по стрельбе, но так как в ПК должен был состояться первый Машин прыжок с парашютом, от сорев-нований по стрельбе она отказалась. Свой первый прыжок с парашютом Маша описала, живя в Германии, отрывок из повести назывался «Если уми-рать не разрешают…», и его опубликовали в альманахе «Литера».
С двенадцати лет Маша начала писать стихи, но никому их не показы-вала. Она мечтала стать великой (или хотя бы известной) поэтессой. Мама
33
стала выписывать журнал «Юность», а Маша всегда начинала читать жур-нал с поэзии. Аккуратно карандашом отмечала понравившиеся стихи и строчки, заучивала самые интересные фразы, вырезала их и вклеивала в специальную тетрадь.
Позже и эта её мечта исполнится как по волшебству, без особого над-рыва (в дальнейшем Маша станет печататься и издаваться). Очередное же-лание, а именно, предсказание (или пророчество?) той самой цыганки, опять-таки сбудется.
Иногда Маше кажется, что она ведьма, потому что её мысли, спустя какое-то время, материализуются. Как будто она накаркала. Мысленно. Иногда слишком поздно сбываются или не совсем так, как мечталось. Зато сны, которые входили в разряд пророческих — сбывались точь-в-точь. И это наводило на печальные мысли.
Семья Марии Шнар в животных души не чаяла. Папа называл маму Зоя, что в переводе — Змея Особо Ядовитая, а двух своих дочерей: Чу и Ге. Чу — означало Чудо, это старшая дочь, Маша. А Ге — Гиппопотам, это младшая, Рита, со зверским аппетитом и высокими запросами. Папе было мало животных в собственной квартире, и время от времени он приносил с улицы то змей, то ёжиков. Мама, у которой отсутствовало чувство юмора, говорила: «Хорошо, что хоть не женщин тащишь!» А Чу и Ге несли крыс, котят и ворон, подбитых из рогатки. Мама тоже души не чаяла в животных. Когда папа приносил жирного питона, она вскакивала на стол и долго хри-пела: «Или я, или оно!» Папа целовал маму в нос и говорил: «Ты, конечно же, лучше, но жить он будут пока у нас». Мама слазила со стола и бубнила себе под нос: «Слава богу, по улицам не ходят слоны, носороги, лошади и крокодилы. Всё-таки квартира у нас всего лишь двухкомнатная». На папе где сядешь, там и слезешь. Делает, что хочет.
Когда родители переехали в другую страну, из Казахстана в Россию, построили дом и обустроили его, места под солнцем стало больше, и можно было приводить слонов и бегемотов. Мама продумала на участке место для будущего вольера, папа сколотил будку. Вскоре к дому прибилась блудная кошка, которую в округе называли «проститутка». Мама назвала её Пушин-ка, а папа сколотил ещё одну будку, поменьше.
Маша приехала в гости к родителям совсем на чуть-чуть, а задержа-лась на целых восемь месяцев. Шла она как-то, шла, и ничего на дороге не валялось: ни оленей, ни тюленей. И вдруг она увидела объявление на ог-ромной доске, приколоченной к забору: «Продаю щенков немецкой овчар-ки».
Не долго думая, как в той сказке про Ивана Царевича, Маша зашла к хозяевам, выбрала себе маленькую собачку, заплатила 200 евро и, с чувст-вом выполненного долга, отправилась порадовать тех, кто в животных про-
34
должает души не чаять. Мама открыла ворота и остолбенела. Из простыни выглядывала маленькая смешная мордашка щенка, чёрного, хорошенького. Глазки как пуговички, нос мокрый. Руки у Маши устали, щенок был круп-ный, трёхмесячный.
— Как назовём? — мама слабо улыбнулась и подставила свои руки.
— Ксюша Собчак! — сказала Маша шутя. — Если коротко, то — Ксю. Сейчас будем кормить, да?
— Чем? — испугалась мама. Она боялась, что ещё один рот она не прокормит. Всё-таки пенсионерка.
Перво-наперво, Маша зашла в интернет и посмотрела, чем кормят ще-нят немецкой овчарки. Вторым делом быстренько пролистала две книги, ко-торые завалялись в «Ленинской библиотеке» на втором этаже дома. Эти книги очень помогали в дальнейшем уходе за собакой, а названия говорили сами за себя: «Дрессировка для начинающих» и «Твой друг» (Сборник по собаководству, 1973 г.).
Мама накормила Ксю чем бог послал, то есть молоком. Ксю пописала прямо на ковёр и отодвинулась. Подумала, встала и почапала на кухню, по-том в коридор, под лестницу, что вела на второй этаж, и там притихла.
— Ма-а-аш! — крикнула мама, задирая голову на второй этаж. — Со-баке нужно сразу место показать, коврик, миску.
— Да, мам, покажи! Я сейчас спущусь, — крикнула Маша, и её голос покатился со второго этажа на первый. Мама выросла в посёлке городского типа, в собственном доме, где всегда была собака. Собака сидела у будки на цепи и летом, и зимой. На воротах прибита дощечка: «Осторожно! Злая собака!».
— Давай её поселим в предбаннике, — предложила Маша, спускаясь по ступенькам.
— Я соорудила лежанку из старой картонной коробки, кинула туда одеяльце. А кто будет жить с ней в предбаннике?
— Как кто? Я, конечно.
— Ты куда собралась?
— В магазин схожу. Куплю всё необходимое. Вычитала из книги, здесь целый список: ошейник, поводок, расчёска, резиновый мячик для зубов, ко-жаные кости. Нужно зайти ещё в аптеку или в специализированный мага-зин.
— Зачем?
— Рыбий жир нужен в шариках, в пищу добавлять. И корм надо ку-пить. Мы не определились, чем будем кормить. Мам, здесь пишут, что надо или кашами кормить, или магазинным кормом. Мешать не рекомендуется.
Мама подумала и сказала:
35
— Наверное, кашами кормить — будет дешевле. Но ты купи и корм в мешке. Будем добавлять в каши. Так делают, я слышала.
Так в Машиной семье появился новый член.
Кроме собаки, у Машки была сестра. Одна-единственная. Нельзя не сказать пару слов и об этой мартышке, потому что сестра — это друг от Бо-га.
Ты всегда должен быть готов, что всё в жизни даётся тебе во времен-ное пользование и в любое время это всё могут у тебя забрать. Нельзя жизнь воспринимать всерьёз. Нужно с радостью принимать то, что тебе да-ют, и с радостью отдавать то, что у тебя забирают. Кто-то родился — пода-рок. Кто-то умер — тоже подарок. Научись праздновать свои потери и нико-гда не отчаивайся. Образ мышления по фен-шую, об этом пишут на всех уг-лах, и придумали эту интересную философию китайские мудрецы, но мне кажется, что я первая это придумала.
Семья — это хорошо, нормально, как у всех. Семья — это стереотип общества, это система, где каждый играет свою роль. Один ведущий, дру-гой ведомый. В семье всегда есть «матка». Её все слушают, ей подчиняются и боятся. Поэтому мне кажется, что иногда семья — клетка для души. А все эти многочисленные родственники, как члены одной мафиозной группиров-ки — оковы, путы. Я сама живу в семье, и это так сложно. Когда я наблю-даю за своей незамужней подругой Машей, я начинаю сомневаться в том, что семья — это хорошо.
У Маши с сестрой разница восемь лет. Сестру зовут Маргарита, а если коротко — Ритон. Сёстры совершенно разные не только внешне, но и по ха-рактеру. Брат Артур умер в 6 месяцев от неизвестной болезни. Врачи лечи-ли младенца не теми лекарствами. Ему вообще не поставили диагноз, пото-му что не знали, что это за болезнь такая — волдыри по всей коже, вероят-но, страшные боли, потому что младенец орал беспрестанно благим ором. Измучил всех: и маму, и соседей, и врачей в больнице. Бабушка сказала, что он был слишком красив для этой ужасной жизни. Бог забирает в пер-вую очередь самых лучших. Так сказала Машина бабушка по папиной ли-нии.
Через несколько лет возникла ещё одна версия — почему умер Артур. У Машиной мамы была очень редкая группа крови с резусом отрицатель-ным. Когда родилась Машка, она сразу отказалась от груди, и маме при-шлось кормить её детскими смесями. Потому она жива-здорова. Артур ро-дился с резусом положительным, и мамина грудь, которая по идее должна была питать организм младенца невероятно целебным и полезным продук-том, сослужила ребёнку плохую службу — дитё пило яд вместо молока. Об-разно, конечно. То есть произошёл конфликт положительного и отрица-тельного резуса крови. Артура похоронили в маленьком, совершенно кро-
36
шечном миниатюрном гробике. Остались похоронные фотографии, на кото-рые Маша часто смотрела. Говорят, Бог забирает «своих любимцев». Кто умер рано — фаворит Бога. Но Маша в Бога никогда не верила.
Если ты хочешь ни от кого не зависеть, то с ребёнком ты будешь зави-сеть от всех. Он как гиря будет висеть на твоих ногах и как мешок — на плечах. Ребёнок — это тот же инвалид, ничего не может делать самостоя-тельно, и ты считаешь недели, когда же он подрастёт и кончатся эти муче-ния. Между ребёнком и инвалидом разница лишь в том, что инвалид всегда будет зависим от других, а ребёнок — от матери (в основном!) до опреде-лённого возраста. Хотя случается так, что даже взрослые дети ведут себя с родителями как инвалиды. Вспомним маменькиных сынков.
Возможно, некоторые мои мысли в этой книги покажутся порой слиш-ком категоричными. Но мне по большому счёту наплевать, что скажут обо мне потомки. Потому что скажут они «потом», а «потом» меня уже не бу-дет, и я ничего уже не услышу и не узнаю. Ведь это закон жизни: кто-то те-бя любит, а кто-то нет. А ты иди дальше и делай то, что у тебя лучше всего получается, и будет тебе счастье.
Сестра Маши родилась почти сразу после Артура. Впоследствии в ин-тернете Маша нашла информацию, что скорпиошки обычно рождаются по-сле смерти кого-то из родных, потому что знак зодиака Скорпион — очень сильный знак, знак-вампир, ему нужна чужая энергия. И много. Это правда. И всё же сестра Маше, несмотря ни на что, досталась от Бога. Отношения «сестра-сестра» можно охарактеризовать одной фразой, которую не уста-вала повторять Машина мама. Она приходила после работы домой никакая: взъерошенная, нервная, крикливая. Свой день комментировала так: не школа-интернат, а шабаш ведьм и вампиров — ведро крови выпили и кило-метры нервов вытрепали! Отношения у Маши с сестрой были примерно та-кие же: «ведро крови и километры нервов». И всё же…
Хотя сестра и росла слишком проблематичная, но Машка её любила. Где-то очень глубоко в душе. Ритон, плаксивая и обидчивая, всё тащила в рот, без разбора. Однажды засунула между щёк лезвие от бритвы. Где на-шла? Валялось… Мама успела вытащить. Но крику было! Маше влетело по первое число за то, что не уследила. Ещё однажды Ритон выпила перекись водорода, которой отбеливают бельё. Как умудрилась дотянуться? Где на-шла? Валялось… Вызывали бригаду скорой помощи, делали промывание желудка на месте. Отделались лёгким испугом. Маша стояла в углу на коле-нях. Мама сказала, что в следующий раз поставит на соль. Так бабушка на-казывала. Как говорится, из поколения в поколение…
Ритон всегда ходила голодная, как говорил папа, «весь день без мако-вой росинки во рту». Как ни спросишь: «Кушать будешь?», маленькая Ритон подставляла стульчик к кухонному столу и усаживалась поудобнее. Ждала.
37
Куда бы и когда бы ни пришли родители с Ритошкой — везде садилась за стол кушать, даже если кушала десять минут назад. Родственники и друзья потешались, отвешивали сальные саркастические шуточки, в которых толь-ко доля шутки, а остальное — правда. «В голодный год она мать родную съест!» — говорили маме. Мама смеялась. А папа добавлял: «В нашей се-мье у всех хороший аппетит. Едят всё, кроме говна и хозяйственного мы-ла!»
Подрастая, Ритон превращалась в маленькую хорошенькую липучку. Она ходила за Машей хвостиком (куда Маша, туда Ритон), и напоминала ей ненавязчиво о своём невероятном существовании. С третьего класса начала следить за Машиными ухажёрами, однажды попалась в трамвае без билета. Маша с Кондрашовым собрались навестить подругу в больнице. Ехать ми-нут сорок, в другой конец города. Через две остановки зашёл контролёр, и Маша увидела в толчее Ритона. Разозлилась.
— Девочка, твой билет? — спросила тётенька-контролёр и, разворачи-ваясь, толкнула Машу своим толстым задом. — И вы, гражданин, приго-товьте за проезд!
Ритон замялась, посмотрела виноватым взглядом на Машу, собралась пустить невинную слезу. Маша отвернулась в окно, где ещё видны были многоэтажные дома зелёного цвета. Как в инкубаторе: дома на одно лицо. Дом с аркой и выходом к остановке Калинина — дом Маши и Ритона. Маша сделала вид, что ничего не слышит и не видит.
— Выходи, девочка, раз у тебя билета нет, — сказала добрая тётенька.
В окно трамвая, грязного от дождевых потёков, Маша видела, как Ри-тон шла и плакала, но Маша была такая злая, что ни капли жалости не воз-никло в её сердце. Ни малейшего сожаления, ни малейшего сочувствия и участия. И она даже не подумала о том, что Ритон может потеряться, за-блудиться или попасть под машину. Почему-то Маша знала, что Ритон до-рогу домой найдёт. И ничего не случится. Зато будет наука на будущее. Нельзя следить за родной сестрой, особенно тогда, когда сестра с парнем. Ритону исполнилось восемь лет, а Маше исполнилось семнадцать.
С Ритоном в детстве очень часто случались всякого рода неприятно-сти. Например, однажды она разбила мамину любимую вазу.
— Кто разбил мою любимую вазу? Чешское стекло! Подарок на годов-щину нашей с папой свадьбы! — кричала мама после работы, уставшая и умотанная.
— Я, — сказала тихо Маша и опустила голову. Ритон спряталась в сво-ей комнате и из щели между дверью и проёмом торчала одна лишь курно-сая кнопка носа.
— Иди в угол и стой, пока прощения не попросишь! — приказала ма-ма, закончив разбирательства.
38
Маша стояла в углу и прощения не просила. Она была гордая и не чувствовала своей вины. Когда устала стоять, улеглась прямо на полу и за-снула. В два часа ночи мама разбудила упрямицу и отправила в постель.
Ритон иногда не приходила домой на обед. Вечером её приводила Ма-ша со сбитыми коленками, без шарфика и варежек. Зимой! Закадычный друг Жека и по совместительству сосед по лестничной клетке виновато ждал расправы. Попадало в первую очередь Маше, остальным тоже попа-дало, но намного позже. Потом Жеке говорили:
— Иди домой, Евгений. Тебя мама тоже обыскалась! — если Машина мама называла Жеку Евгением — это означало — высшую степень негодо-вания.
Ритон любила Машу, и любовь эта в психологии называется любовью безусловной. Когда ничего не требуешь взамен: ни послушания, ни ласки, ни внимания. Такой любовью обычно любят дети своих родителей, или ма-тери, отцы — своих детей.
Прошли годы, и Маша поняла, что тоже любит Ритона. Вернее, она это всегда знала, но как я уже говорила, где-то очень глубоко в душе. На самом дне. Единственная сестра, единственный друг — от Бога.
Ритон выросла и превратилась в Маргариту Антоновну Аленко, в кра-сивую добротную женщину мощного телосложения, самоуверенную самку, довольную жизнью и любящую чувственные наслаждения. Маргарита окон-чила университет: экономический и юридический факультеты, защитила кандидатскую диссертацию, купила импортную машину, назвав её «Малыш-ка», обставила двухкомнатную квартиру в центре города по собственному оригинальному вкусу и наконец-то вышла замуж за одногодку, капитана милиции Прохорова Петра Ивановича. Брак для обоих был поздний — три-дцать лет, зато — первый. Через пару лет у них родилась девочка, а ещё через год — мальчик.
Итак, Ритон превратилась в Маргариту. Кто сказал, что люди не меня-ются с годами? Люди меняются. С годами люди становятся ещё хуже, осо-бенно к старости. У них появляются разного рода болячки, патологии, не-домогания. Люди становятся более нервными, более несносными — у них портится характер. Люди дряхлеют не только телом, но и мыслями — они идут к концу, к логическому завершению своего существования. Они ждут смерти, и это ожидание делает их ещё вреднее и противнее.
— Маш, привет! Как ты там? — звоню своей подруге.
— С сестрой разговаривала, — грустит Маша, — соскучилась!
— Как у них дела?
— Всё по-старому, ничего нового. У папы по-прежнему высокое давле-ние. Но он продолжает выкидывать кренделя, как будто ещё молод и горяч, как говорится — седина в бороду, бес в ребро. Мама его приревновала, он
39
ушёл из дома. Маму можно понять, на ней дом, огород, Ксюша и Пуша. Как только папа приезжает из командировки, его начинают заваливать эсмээ-сками какие-то безголовые секретутки. А мама не железная. Прохоров ушёл из полиции в менеджеры среднего звена. Зарплата в три раза больше. По-работал полгода, и в полиции подняли зарплату в пять раз — не обидно?
— Ах, в России всегда всё не как у людей. Я чего звоню-то? Давай сде-лаем встречу одноклассников?
— Давай… Малой уже два года, а она не говорит. Все переживают. Ты знаешь, — как-то обречённо сказала Маша, и её голос затерялся на том конце провода, — мне до сих пор стыдно за некоторые поступки, которые касались и моей сестры тоже.
Я напрягла слух, Машу было плохо слышно, но я не перебивала.
— Однажды мы попали в какой-то дом к родственникам, вошли в ка-литку, и навстречу выскочила собака. Она была большая и очень агрессив-но лаяла. Я бросилась наутёк, с перепугу влетела в дом, в котором дверь оказалась открыта. И эту дверь за собой закрыла. А Ритошка осталась сто-ять там, на улице, маленькая пятилетняя Ритошка, представляешь? Один на один с этой злой собакой. Я струсила. Понимаешь? Смалодушничала. Потом хозяева окликнули собаку, она убежала восвояси, и, слава Богу, всё обош-лось — никто никого не покусал. Но сама ситуация. Ужасная.
— Да прекрати ты!
Маша помолчала, стала подкашливать, как будто собиралась запла-кать.
Я тоже молчала. Ждала продолжения.
— У нас жил один парень из деревни, папин племянник. Здоровый лоб, но тупой. Папа устроил его в индустриальный институт, мама поила и кормила. Его родители, конечно, таскали нам с деревни целые сумки вкус-нятины: сало, свиные рулеты, самодельную колбасу-кровянку, банки с ва-реньем, разносолы, сметану, густую как масло, молоко с самым высоким процентом жирности. Я не хочу даже имя называть этого ублюдка — мне противно! Ритошке было лет семь-восемь, точно и не помню. Она всегда ходила за мной хвостиком, и мне приходилось свою комнату закрывать на щеколду. Я писала стихи, мне все мешали, и я таким вот образом огоражи-валась стеной от всех жителей нашей квартиры. Пойми меня, в тот момент я была влюблена, и для творчества мне нужно было одиночество. Как воз-дух. Как вода. Ритон стояла под дверью, тарабанила в неё, ревела, просила впустить. Она постоянно отиралась около меня. Это меня очень напрягало в том возрасте. Я вырабатывала силу характера и терпение. Не открывала дверь. Ритон была упряма и настойчива. Продолжала долбиться. И вот, слу-шай внимательно. Как-то она мне сказала, что больше не хочет оставаться наедине с нашим родственником. Я пропустила это мимо ушей. Потом она
40
сказала, что он к ней пристаёт. Я подумала — в смысле? Не поверила. Сама ещё не знала, что это такое — пристаёт. Мужчины у меня ещё не было. Мне показалось это странным. Я, честно сказать, не слишком-то и поверила. И тут же забыла. Да и много ли я знала сама? Опыта ноль. Одни книжки. Я подумала, что Ритон придумала такой манёвр — чтобы я никуда из дома без неё не уходила. Знаешь, Лен? До сих пор жалею, что не поверила то-гда. Лет через пять всплыла правда. Папа сделал очную ставку. Все всё уз-нали и… тоже не поверили. Все, кроме нашей мамы. Мама, никому ничего не говоря, отомстила. А я только сейчас понимаю мамины чувства и мамину злость. И спасибо ей, что она поступила именно так, как поступила — по-мужски! Она всегда была солдатом, бойцом. И не прощала обиды.
— Да, — поддержала я Машкино настроение. Не весело. Ну, так как?
— Что как?
— Встреча одноклассников?
— Сделаем! Слушай, я всё думаю, о малышке… говорят, у неё артисти-ческие способности, она любит петь, танцевать, наряжаться и строить гри-масы. Постоянно крутится у зеркала.
Малышка — это старшая дочь Машиной сестры Ритона, то есть, Марга-риты Антоновны Аленко.
— Я смотрю, эта тема с актерством витает возле вашей семьи как ка-кой-то заговор. Ты после разговора с сестрой какая-то пришибленная ста-новишься. С тобой невозможно ничего обсудить. Я завтра позвоню, и мы поговорим об организации встречи с одноклассниками. Да?
— Да!
— Скучаешь?
— Скучаю…
Заканчивая эту главу о Маше, о её родственниках, о собаке, а также о разных жестокостях нашего мира, я хочу сказать оптимистическую фразу: как ни крути, жить стало лучше. Жить стало веселее. Нашим бабушкам и дедушкам жилось гораздо хуже. В те времена даже на том свете было страшно. Хотя кто как устроился. Но самое главное — верить в лучшее и ждать чуда. То есть — сказку.