Июнь в Париже часто бывает холодным. Тем не менее, это чертовски уютный город для того, кто нашел в нем свое место. А найти свое место в нем нетрудно как людям с деньгами, так и без них. Париж принял меня, будущую студентку Сорбонны. Дал место ночлега в мансарде под одной из своих черепичных крыш. Мне было 19 лет. Поэтому дома я только ночевала. И то, не всегда.
Центр Парижа – он сам, как дом. Уютные кафе, улицы, где можно сесть хоть на скамейку, хоть на газон. На газонах люди даже лежат. А с торца собора Парижской Богоматери даже загорают топлес.
И тем не менее, душа моя уважала, но не принимала этот древний город. Мне будто перерезали пуповину, и нечем было дышать. Меня бесконечно тянули к себе пахнущие червяками поля чернозема Шацкой деревни, что в Рязанской области. Я скучала по ветлам и крапиве вдоль дороги. И я хипповала – ходила по Парижу в красных очках, на огромных платформах, одетая то в черное, то в белое. Но и одежда не утешала меня.
Мне не нужно было в этом каменном городе общение с русскими – знаете, живущие долго за границей русские люди - уже как бы не те самые русские, которые живут в России. Так что моими друзьями были все, кто принимал меня такой, как я есть. Русскими из них были только двое. Но им после десятилетий жизни в Европе уже привычнее было говорить по-французски.
И тут я нашла настоящего друга: неисповедимыми судьбами ко мне в руки попала книга Булгакова «Мастер и Маргарита». Я носила ее с собой. Я зачитывала ее до дыр. Я боялась потерять ее ненароком, нащупывая после толкучек не кошелек в кармане, а книгу в рюкзаке, как будто от ее присутствия зависело мое выживание в этом мире.
В то холодное утро я спокойненько пила кофе на открытой терраске на бульваре Сан-Мишель. Передо мной лежала моя любимая, в зеленом переплете, чудесно пахнущая книга. И никто больше мне был не нужен. Я как раз дошла до заветного: «Как таинственны туманы над болотцами...»
Представляю, как по-идиотски выглядело мое лицо в этот момент! Хорошо, если не текли слюни от счастья! Я воображала себя в своей деревне, читающей, лежа на одеяле посреди огорода, русского классика. Это было наивысшее счастье…
И тут… меня прервали:
- Мадмуазель! Прошу Вас, не сердитесь!
Идиотская улыбка, не успев нырнуть в захлопывающуюся книгу, застыла на моем лице.
- За что?
- Мадмуазель, это, конечно хамство с нашей стороны, но вы должны разрешить наш спор!
Пока я возвращалась в реальность, к моему столику после многих извинений подсели двое мужчин. Ими оказались доселе незнакомые мне Жан и Поль.
- Мы поспорили с Жаном на деньги. На крупную сумму. Вы должны нас рассудить.
Я уже не улыбалась: чего от меня надо Полю и Жану в этот прохладный день, когда я, завернувшись в черное пончо, спокойно попиваю кофеек…
Мужчины заказали себе по соку.
- Скажите, Вы – француженка? – спросил меня с надеждой и напряжением светловолосый мужчина, начиная подозревать, что судьба приготовила ему чувствительный удар по кошельку и вере в жизнь.
- Нет.
Голова Поля со стоном упала ему на руки.
В процессе разговора я выяснила следующее.
Жан и Поль шли по бульвару.
- Знаешь, жить больше незачем. Нам все больше и больше незачем жить. Ничего хорошего во Франции не происходит, - говорил Жан. – Посмотри: в Париже больше никто не улыбается. Французы истощились как нация…
-Жан, смотри! Видишь, сидит девушка! Она читает КНИГУ! Она улыбается. Да она же счастлива! А ты говоришь, что у нас все потеряно, никто не читает и не может быть счастлив!
- Поль, ты романтик! Я уверяю тебя, эта девушка – не француженка! Скорее всего, славянка, скорее всего приехала в Париж в гости и еще ничего тут не поняла.
Друзья поспорили. Причем поставили на кон крупную сумму: Поль не хотел верить, что «все пропало», а Жан, который был старше, утверждал, что французы улыбаются только, чтобы выжить, чтобы казаться нормальными, а на самом деле живут на антидепрессантах и личных психоаналитиках.
Жан, как выяснилось к печали Поля, был прав.
Но приятели поняли, что я еще не только могу улыбаться, но и выслушать их...
- Джулия, я прошу Вас, говорил Жан, передайте всем русским, когда вернетесь, чтобы они оставались русскими. Чтобы они не шли по нашему пути...У вас сейчас перестройка. А ведь то, что вы строили социализм – это было правильно! Нам, со стороны виднее, что ваша система была человечнее. В нас не осталось ничего живого, мы – в тупике. Единственная наша надежда – на вас. Вы – русские, можете дать миру то, что всех нас спасет.
Я пообещала передать послание «всем русским».
Но когда я вернулась домой, был разгар 90-х. Бал в нашем городе правили «братки», и никому не было дела до таких откровений Жана и Поля.
Прошло около двадцати лет. Социализм завершился в России давным-давно.
Как-то вечером я смотрела вместе с «младшенькой» мультфильм «Красавица и чудовище», в котором Бель читала книгу на ходу, а никто из обывателей маленького французского городка ее не понимал.
И внезапно я вспомнила, как читала книгу на бульваре Сан-Мишель.