Послушный и спокойный пёс Джефрик вёл себя последние дни странно: постоянно как-то сдержанно скулил,требуя выпустить его во двор, а после недолгого отсутствия возвращался домой, укладывался на коврик и опять потихонечку подскуливал...
Джефрик жил в небольшой комнатушке, которая примыкает к кухне и используется хозяевами в качестве помещения для хранения тех вещей, которые вышли из постоянного употребления. Большую половину помещения занимал старомодный буфет работы неизвестного мастера,
переполненный всякою утварью с пометками "общепит" или "цена 20 коп.", той незамысловатой, без претензий посудой, которой пользовалась каждая средняя семья теперь уже не существующей страны. Джефрик время от
времени видел, как хозяйка, ругаясь на какой-то "китайский фарфор", доставала из буфета запылившиеся тарелочки. Пса всегда приводило в замешательство это слово - "фарфор". Как же оно похоже на то слово, которым подзывала его хозяйка, предлагая миску с едой или прося
сопровождать её куда-нибудь, или, что особенно приятно, желая погладить по шёрстке. Джефрик даже злился в глубине души на это созвучие с его кличкой, как будто оно отбирало ожидаемую долю хозяйского внимания.
В самом дальнем углу стоял старинной сундук, который пополнялся вещами, по каким-либо причинам переставших устраивать хозяев. Это помещение было зимним жильём Джефрика, так как порода русских гончих издавна содержалась заводчиками в особо отведённых помещениях и не приспособлена жить на морозе, в занесённой снегом будке. Продемонстрировав однажды хозяевам несоответствие своего благородного происхождения с проживанием во дворе в виде кашля и насморка, любимчик немедленно обзавёлся "личным кабинетом", с обстановкой которого вы уже познакомились.
Здесь он коротал зиму и был очень доволен, так как мог беспрепятственно, время от времени бродить по хозяйским апартаментам, выпрашивая, свою долю ласки и внимания.
Но несмотря на всеобщую любовь и жизненный комфорт,"звёздностью" не страдал - не забывал свои прямые обязанности. Он регулярно делал пробежки по огромному двору, огороду и по бережку речки, которая протекала прямо за забором. Пёс вынюхивал чужие следы, "вёл" их, пока, видать, они не терялись где-то, затем вставал на середину огорода и, расширив ноздри, делал глубокий протяжный вдох, анализируя и раскладывая по полочкам значение запахов, и, если не обнаруживал ничего интересного в них, то делал резкий выдох через нос. Затем, чтобы проверить правильность сделанного анализа, повторял этот протяжный вдох заново. Но если вдруг втянутый для анализа воздух вызывал в его собачьем мозгу какие-то вопросы, то он не делал резкого выдоха, а потихоньку спускал воздух маленькими порциями, как это бывает, когда руки не удерживают туго надутый воздушный шарик. А дальше было собачье решенье: искать ли, преследовать ли, докладывать ли хозяевам. Вот только кусаться Джефрик не пробовал. За восемь лет его собачьей жизни ни разу не прибегал к этой, на его взгляд, крайней мере. Хотя, если уж честно признаться, не раз думал об этом и даже морально был готов на такую крайность, особенно, если незнакомые молекулы, проникшие ему в мозг, являлись очень сильным раздражителем, или если соседка, придумав очередную бредню, своим визгливым голосом доводила его любимую хозяйку. Тогда пёс собирал все капельки своей благородной души и глотал, глотал их.
А ещё Джефрику хотелось кусаться, когда били соседскую суку Пальму.
С этой Пальмой они, можно сказать, были обручены. Во времена "нарастающей луны" они мчались по длинной дороге и были счастливы.
Джефрик страшно ревнив. Будучи крупной и сильной собакой, он "держал" околоток и являлся единственным спутником Пальмы в этом "подлунном путешествии"...
...Так вот, в последнее время Джефрика будто подменили. Невзирая на мороз, он участил свои пробежки, суетился, скулил, чем доставлял массу неудобств хозяевам, которые, хоть и любили его без меры, но уже начинали сердиться и подозревать пса-однолюба во всех тяжких и грешных помыслах.
А помыслы его были всё о той же Пальме...
Несколько дней подряд Пальма чувствовала себя тяжёлой и мало подвижной. Обычно добросовестная в исполнении своих собачьих обязанностей, теперь стала невнимательна и пассивна. Её не волновали даже воробьи, жившие под карнизом сарая. Они первыми заметили перемены во дворе и стали позволять себе вольности: беспрестанно ссорились из-за остатков еды, которые хозяйка выбрасывала на помойку, а затем нагло садились к Пальме на будку и чистили об неё свои грязные носы.
Мальчишки, игравшие в снежки около двора, раньше были для Пальмы самыми первыми врагами, вызывали у неё бурю эмоций в виде заливистого лая, а теперь перестали вовсе её интересовать. Даже когда один из снежков угодил прямо в будку, до смерти напугав воробьёв и чуть не покалечив одного из них, Пальма лишь оскалила зубы и издала что-то вроде рычания.
Этот помёт был у Пальмы далеко не первый. Она уже была опытной матерью и знала, что до родов оставалось немного. Она постоянно чувствовала беспокойство в животе. Будка казалась ей очень тесной. Собака не знала, как прилечь, чтобы облегчить тяжесть своего бремени. Её сосцы набухли и были самыми чувствительными местами тела. Иногда они очень сильно зудились, и Пальма, извернувшись, дотрагивалась до них носом, что напоминало ей вскармливание щенков, те промежутки её жизни, которые были наполнены счастьем. Самым необычным и радостным было то, что прекращалось одиночество, и исчезало желание выть на «белую масляную миску», почему-то казавшуюся в небе. В моменты прилива одиночества она искала её глазами, чтобы излить свою тоску. Пальме казалось, что всё по-собачьи хорошее есть там, в этой "небесной миске" и что она попала в этот маленький двор, к этим людям, именно оттуда, лишившись должного, по её мнению, ежеминутного ощущения собачьей радости. Но это были лишь мечты и ничем не подтвержденные догадки. А большая "масляная миска" была неразговорчива.
Но сейчас такие мысли мало тревожили Пальму. Весь мир сильно уменьшился в ее глазах, сначала, как ей казалось, до размеров двора, а теперь сумел поместиться в ее собственном животе. И кроме этого беспокойного живота, ее уже ничего не интересовало. Собака съедала принесенную хозяйкой еду, и, когда язык уже касался дна, чеплыжка начинала казаться ей "масляной миской".
Но ощущение радости от предстоящего материнства омрачалось беспокойством. Пальма помнила, как безжалостная рука шарила по всему пространству будки и, нащупав маленький комочек нежности, вырывала его из сердца Пальмы. Она рычала, подталкивала носом комочки вглубь будки и подставляла безжалостной руке свою спину. Тогда появлялась палка. Превозмогая ужасную боль, Пальма яростно сражалась. Обессиленная, она оказывалась на другом конце двора и с мольбой во взгляде следила за удаляющейся к реке спиной хозяина, испытывая тянущую боль в сосках, как будто не было в них молока, а щенки настойчиво пытались его высосать. Но на самом деле все было наоборот: молока было много, оно распирало ее до боли. Эту реку Пальма ненавидела с детства. Вода была родниковая, холодная, и Пальма, гоняясь за курами, не раз в неё попадала. До сих пор она помнит её ледяной оскал. Этот оскал много раз пожирал комочки её собачьего счастья...
Пальма выползла из будки, понюхала пустую миску, но ей не хотелось есть, и она не очень расстроилась, что чашка пуста. Это даже было к лучшему - пустая миска напоминала ей "масляную миску" на небе.
В соседском дворе появился Джефрик. Его хозяйка отправилась за водой, а он весело прыгал около неё. "Джефрик – счастливчик, - подумала Пальма. - Он никогда не скучает по "масляной миске".
Когда "счастливчик" и его хозяйка закрыли за собой калитку, Пальма, как будто давно об этом думала, пролезла через дырку в заборе и оказалась в соседском дворе. На мгновение она испугалась, но кругом были не совсем чужие запахи - Пальма улавливала их каждый день своим чутким носом, и она, осмелев, стала осматриваться.
В глубине двора стояла заброшенная будка. Пальма знала, что Джефрик редко бывает в ней зимой. Вот даже и следов к ней не видать ни хозяйских, ни собачьих, и ветром истрепало прибитую к отверстию в будке фланеливую тряпку, которая служила занавеской от сквозняков.
Пробравшись в давно пустующее жилище, Пальма стала к нему приспосабливаться: кое-как расправила скомканную подстилку и начала согревать её своим телом.
А ночью сквозь тучи настойчиво проглядывали звёздочки. Режущая боль и ослепительное счастье разрывали её тело. Пальме хотелось сильно взвизгнуть, чтобы выразить эти чувства, но она боялась себя обнаружить и поэтому, собрав всю волю, лишь тихонько стонала и облизывала маленькие масляные комочки.
В это утро Джефрик проснулся рано, потянулся, издал сладкий продолжительный зевок. Но вдруг, вспомнив о своих собачьих обязанностях, подбежал к двери и, уткнув нос в щель, втянул ноздрями морозный уличный воздух. Коварные молекулы сделали своё дело. Пёс почувствовал посторонние, но не совсем чужие, запахи. Это привело его в замешательство. Результаты анализа последней порции воздуха заставили пса немедленно требовать у хозяйки свободу. Он выбежал во двор. "Так оно и есть! - подумал Джефрик. - Когда это я ошибался?! Но что-то мне подсказывает, что не стоит поднимать шума».
Самые смелые предположения пса подтвердились нежными попискиваниями, похожими на журчание тёплого молока в миске.
Джефрик догадывался, чего стоило Пальме прийти в его будку, и поэтому старался сдерживать свои эмоции, чтобы ненароком не нарушить «лунную идиллию». Ему пришлось терпеливо выслушать выговор за растрёпанные пакеты с сухарями, которые хозяйка приготовила, чтобы отдать прожорливым птицам, так как Джефрик добровольно исключил их из своего меню. Пёс пустил в ход весь свой актёрский талант: потупил глаза, изображая раскаянье, затем поплёлся к хозяйской руке и лизнул её.
А Пальма была счастлива. "Масляные комочки" с каждым днём увеличивались в размере.
Джефрик и Пальма делали всё зависящее от них, чтобы никто не смог украсть их "лунное счастье"...
Через неделю раздался грубый стук в ворота. Пса будто подменили. Не проводя никаких анализов воздуха, он безудержно лаял и, позабыв про "капельки благородства", хотел кусаться.
Безжалостная рука складывала "масляные комочки" в большое железное ведро.
Потом Пальма долго смотрела, как "лунное счастье" поглощает ненасытный оскал реки. Она бегала вдоль бережка, окунала в холодную воду свои лапки и мордочку, но, почувствовав себя бессильной, поплелась прочь. Пальма нашла себе место под старой корягой - упавшее от старости дерево перекинулось с одного берега на другой, а оторвавшаяся при его падении кора накрыла собой обломанные ветки, образовав что-то вроде берлоги. Собака забралась в это убежище и, забывшись, пролежала там до утра.
Всю ночь шёл снег, ложась мягким пластом небесного масла, которого было так много там, откуда родом Пальма.