Донжуан из Хайдельберга. Главы 16 - 19

АННОТАЦИЯ: Бернард Майер – психолог, специализирующийся в сфере сексологии и проблемах пар. Игрок и манипулятор, он считает себя режиссером и хозяином своей жизни, но не торопится решить собственную проблему. Бернард – охотник за женщинами, пикапер и донжуан, и его это устраивает. Он привык хладнокровно просчитывать каждый шаг и жестко контролировать себя и окружающих. В какой-то момент Бернард обнаруживает, что вокруг происходят странные вещи, а контроль от него ускользает. В его доме появляется домработница, которую он подозревает в шпионаже.  Кто-то пытается его отравить. Бернард намерен вычислить, кто за всем этим стоит. Кто он, его невидимый враг, и что ему нужно?

История Бернарда – не просто история охотника за женщинами. Это попытка ответить на вопрос, являемся ли мы режиссерами своих жизней, насколько властны над собой, способны ли мы изменить заложенные в нас программы силой разума и воли?

ЖАНР: роман, детектив, психологическая драма

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: рейтинговые сцены, 18+

начало здесь: http://www.proza.ru/2017/02/21/888


                Глава 16. Университетская клиника

– Вы говорите, это случилось в понедельник?

Доктор Рогге, представительный мужчина в золотых очках, стоял, сунув руки в карманы зеленой униформы, и с неудовольствием смотрел в монитор. Лежащий на каталке Бернард в свою очередь мрачно разглядывал господина хирурга, чье лицо, умное, холеное и высокомерное, отражало картину происходящего лучше, чем рентгеновские проекции на экране компьютера. Хирург изучал снимки с видом автомеханика, обнаружившего течь в бензобаке. Очевидно, дела были не слишком хороши, но у Бернарда было настолько скверно на душе, что судьба собственного колена была ему сейчас безразлична. Он пришел в себя с час назад, еще в скорой, но его по-прежнему отвратительно тошнило. Особенно от себя самого.

– Да, в понедельник вечером, – безучастно сказал он.

– Сегодня среда, – заметил Рогге и посмотрел на Бернарда осуждающе.
 
– Неужели, – пробормотал тот.

Рогге вопросительно уставился на него поверх очков.

– Что вы делали почти трое суток? Почему не обратились к нам сразу? Вы себе враг?

– Пожалуй, – вздохнул Бернард.

«Если бы я знал, что свалюсь в коридоре у сортира на потеху публике…»

– Ну чем я могу вас порадовать, герр Майер… – сказал Рогге и повернул монитор так, чтобы Бернард видел экран. – А ничем.

– Отлично, – криво улыбнулся Бернард. – Вы умеете обнадежить.

– О, да, – усмехнулся Рогге. – А теперь смотрите, как не надо падать. Например так, чтобы получался горизонтальный перелом надколенника, – он ткнул ручкой в картинку на экране. – С отрывом нижнего полюса.

«Позёр хренов. Сейчас треснет от самолюбования».

– Северного? Южного? – в тон ему сказал Бернард, машинально подстраиваясь под собеседника.

– Нижнего, значит южного, – пояснил хирург, и Бернард понял, что тот имеет в виду: коленная чашечка на экране напоминала луну, у которой срезан нижний край.

– Смотрите сюда, герр Майер… Тут у вас с понедельника болтаются раздробленные фрагменты. Осколки нижнего края, вот и вот… видите? То есть не болтаются, а завязли в кровяном болоте. Гемартроз чудовищный... Настоялся, как хорошее вино. Вы бы еще через недельку явились, было бы еще интересней.

– Рад, что развеял вашу скуку, доктор, – сказал Бернард.

Рогге сдвинул очки на кончик носа и посмотрел на него чуть более благосклонно.

– Ваше колено придется прооперировать, герр Майер. Не волнуйтесь, речь о малоинвазивном вмешательстве, минимально травмирующем ткани. Мы проведем частичную пателлэктомию – то есть удалим отколовшиеся фрагменты через маленькие разрезы. Ваш случай еще называют «краевой перелом», и это далеко не самый плохой вариант, могу вас утешить.
 
– Спасибо. Сразу от души отлегло, – сухо сказал Бернард. – Если бы я пришел в понедельник, операции можно было бы избежать? – спросил он, не желая чувствовать вину за «кровяное болото».

– Нет, увы. Такие осколки в любом случае удаляют, они не подлежат остеосинтезу. Не волнуйтесь, в дальнейшем это никак не отразится на функциях коленного сустава, если будете соблюдать режим реабилитации, а не прыгать и скакать.

– Я полагал, это ушиб или в крайнем случае трещина, – сквозь зубы сказал Бернард, начиная злиться. – Я ходил очень осторожно, поверьте.

Брови Рогге взлетели так высоко, что почти исчезли под хирургической шапочкой.

– Ходил? – переспросил он. – А, вы имеете в виду, до травмы? 

– Нет, после, – пробормотал Бернард, раздумывая, сместились ли проклятые фрагменты от того, что он таскал на руках Юдит Шеффер, или занимался сексом в машине, или пытался одолеть лестницу.

Доктор посмотрел на него со снисходительной улыбкой.

– Мне еще не встречались пациенты, способные ходить при таком переломе. Это невозможно.

«Да ты герой, Берни, – вонзился в мозг ехидный голосок Анжелы. – Хочешь медаль из гипса?»

Бернард мысленно отмахнулся.

– Когда? – мрачно спросил он, имея в виду операцию.

Рогге понял.

– Как только получим расшифровку снимков МРТ для полноты картины и результаты анализов. Думаю, в течение часа. Не волнуйтесь, все будет хорошо. Вам понравится, – с крокодильей улыбочкой прибавил он.

Бернард умел улыбаться не хуже.

– Уже предвкушаю.

Доктор Рогге вдруг посерьезнел.

– Рад, что мы нашли общий язык. Вы совершенно не такой, каким я вас себе представлял, герр Майер.

– То есть? – не понял Бернард, слишком измученный тошнотой, чтобы хорошо соображать.

– То есть я о вас наслышан, – усмехнулся Рогге.

Усмешка Бернарду не понравилась.

***

– Постойте, вы ошиблись палатой, – сказал Бернард медбрату, вкатившему его в комнату с нежно-зелеными стенами. На мобильной кровати с монитором в изголовье лежал длинноволосый парень в наушниках, с загадочным пластиковым приспособлением на ноге, и пялился в свисающий с потолка телевизор. При появлении Бернарда и его сопровождающего он оторвался от своего занятия, снял наушники и уставился на Бернарда с наглым любопытством.

– Салют, сосед! – сказал он, тряхнув патлами.

Бернард не ответил.

– Куда меня привезли? Вы что, не видите, тут занято! – возмутился он.

– Вы Бернард Майер? Тогда это ваша палата, – флегматично сказал медбрат. – Седьмая. Счастливое число.
Бернард счастья не оценил. Он приподнялся на каталке, но приступ головокружения свалил его назад.

– Мне нужна отдельная, – пробормотал он. – Я хочу быть один.

– В этом отделении все палаты на двоих как минимум, – вежливо улыбнулся медбрат. – Не волнуйтесь, тут очень уютно. Можно задернуть кровать ширмой, и тогда никакой разницы с отдельной палатой вы не почувствуете.
 
– Ч-черт, – выдохнул Бернард.

Его виртуальная проекция слезла с каталки, придавила подушкой любопытно глазеющего соседа, закатала в ширму вежливого медбрата и вызвала по телефону такси до Хёлленбах. Никогда в жизни ему так отчаянно не хотелось домой.

– Я помогу вам переодеться, – медбрат распечатал какой-то пакет и извлек из него что-то вроде рубашки или пижамы. – У вас на столике меню, будьте добры, герр Майер, выберите из списка тот вариант, который…

Он не договорил. В палату ворвалась крупная дама в униформе, грациозная, как гусеничный танк. Бернард уже имел с ней дело в отделении реанимации, куда его привезли поначалу, но был в таком туманном и заторможенном состоянии, что впервые в жизни не запомнил ни имени, ни черт лица. Хуже того, он даже не помнил, о чем почтенная матрона его спрашивала.

– Что же вы нас в заблуждение вводите, Бернард! – возмущенно сказала она, размахивая каким-то листком.

Не будь этой красавице лет шестьдесят, Бернард объяснил бы ей, как относится к фамильярному обращению.

– Вы о чем? – с досадой спросил он, силясь вспомнить ее имя.

Толстая докторша грозно нависла над каталкой, будто собралась плюхнуться на Бернарда и задавить. «Доктор Грау», – подсказал бейдж на ее нагрудном кармашке.

– Почему вы не сказали, что принимали скополамин? – сердито спросила она.

– Скополамин? – недоуменно переспросил Бернард, разглядывая докторские груди размером с арбузы. – Не принимал я никакой скополамин. На кой черт он мне сдался?

Доктор Грау встряхнула бланк, который держала в руке. Арбузы встряхнулись за компанию.

– Спектральный анализ крови показал присутствие гидробромида скополамина. Какой препарат вы принимали помимо анальгетика, Бернард?

– Спалился, приятель, – сочувственно цыкнул зубом сосед.

Бернард мысленно придушил того ширмой.

– Никакой. Только ибупрофен, – он покосился на медбрата, застывшего с больничной рубашкой в руках. Мерзость была в горошек.

– Нет, Бернард, вы подумайте хорошенько, вспомните, что еще, – нетерпеливо сказала докторша. – Возможно, вы принимали таблетки от укачивания и тошноты. Например, «Аэрон». Концентрация скополамина в вашей крови не критическая, но достаточная, чтобы спровоцировать синкопальное состояние. Все симптомы говорят о том, что ваш обморок был вызван не только продолжительным болевым синдромом и жарой в помещении, как то вы нам сказали.

«Когда я такое сказал?» – удивился Бернард.

– Это какая-то ошибка, – пробормотал он. – Я прекрасно знаю, что такое скополамин, доктор Грау. И не стал бы его пить, даже если бы вы стали передо мной на колени и слезно попросили.

Докторша вытаращила глаза, и без того выпуклые, как у лемура. Очевидно, одна мысль стать перед кем-то на колени и в слезах была для нее невыносима.

– Повторяю, спектральный анализ выявил гидробромид скополамина в границах выше допустимого. Ваша операция откладывается до приведения показателей крови в норму. Раз вы знаете, что такое скополамин, то должны знать, что он уменьшает глубину и продолжительность наркоза, – она повернулась к медбрату, и арбузы снова всколыхнулись под униформой. – Готовьте глюкозу, Тобиас.

Тяжело ступая толстыми ногами в резиновых тапках, она направилась к двери.

– Это бред собачий! – Бернард вскочил на каталке, игнорируя головокружение. – Я не принимал ваш чертов скополамин!

Доктор Грау обернулась в дверях.

– Бернард, посмотрите в зеркало, а потом возмущайтесь. Мы от нечего делать кровь на спектроскопию не отправляем.

Дверь за ней закрылась, и Бернард мысленно выругался.
 
– При чем тут зеркало? – с досадой сказал он. – Что за идиотизм?

Сосед приподнялся на постели и вытянул шею, нахально разглядывая Бернарда.

– Так и знал. Она про твои глаза, – сказал он. – А что, круто смотрится. Странно, обычно зрачки, как муха насрала. А у тебя как у кота Шрека, здоровенные. Тоби, покажи ему, – он взял с тумбочки маленькое зеркало и протянул медбрату.

– Дай сюда, – Бернард невежливо вырвал зеркало у того из рук и уставился на свое отражение.

– Святое дерьмо, – пробормотал он.

Глаза были чужими и совершенно черными – со зрачками едва ли не во всю радужку.

– Красиво, – одобрил сосед. – Надо будет и себе таких колес раздобыть.

Бернард молча отдал медбрату зеркало.

«Откуда скополамин? – обескураженно подумал он. – Невозможно! Немыслимо!..»

Неожиданная догадка заставила его похолодеть.

Аиша.

«Но зачем?! Мадам сказала, доза не критическая… Значит, отправить меня на тот свет не планировали. Тогда что, развязать язык? Это более вероятно. Допустим, Аиша угостила меня кофе особого приготовления… Но ведь она знала, что я иду на работу! Кому бы я стал поверять военные тайны, студентам на семинаре? Ерунда какая-то…»

– Вам следует переодеться и перелечь с каталки на кровать, – перебил его раздумья Тоби. – Давайте помогу.

– Не надо, – хмуро сказал Бернард. – И уберите эту гадость, – кивнул он на пижаму. Горошинки при ближайшем рассмотрении оказались веселыми смайликами. – Я не буду это надевать.

– Это против правил, – возразил медбрат. – У всех пациентов такой комплект. Очень мягкий, байковый. Вы только пощупайте, какая приятная ткань.

– Сами щупайте! – рассердился Бернард. – Я вам что, клоун? Дайте что-то однотонное!

Гнев пациента Майера на непреклонного медбрата впечатления не произвел.

– Я не поставлю вам капельницу, пока не переоденетесь, герр Майер, – заявил он.

– Надевай, Бандерас, – подал голос сосед. – Сопротивление бесполезно. Я тоже боролся за свой прикид. Все равно проиграл. Но она и правда мягенькая, как попка младенца, – он любовно погладил себя по рукаву.

– Я поищу однотонную, – примирительно сказал Тоби. – Наденьте пока эту. А с брюками я помогу.

– Я и сам кому угодно помогу! Несите лучше капельницу! – Бернард сердито выхватил у него пижаму. – Попка младенца, – сквозь зубы сказал он.

Осуждающе покачав головой, медбрат удалился.

Бернард стащил с себя рубашку, и без того расстегнутую после всевозможных осмотров. Брюк на нем не было, кто и когда их с него снял, он не помнил. Зато левую ногу теперь украшала марлевая повязка от середины бедра и до лодыжки.

«Таки скополамин, – подумал он, чувствуя странную усталость и тяжесть во всем теле. – Теперь понятно, почему я не помню ни черта. Спасибо, до галлюцинаций не дошло… Стоп, а почему не сразу? Выпей я это дерьмо на пустой желудок, разоткровенничался бы довольно быстро, но все было относительно нормально, пока…»

– Не хочешь спросить, как меня зовут? – спросил сосед.

– Не хочу, – буркнул Бернард.

«Что со мной? – безрадостно подумал он. – Это я или не я?»

«Ты, Берни, ты, – сказал голос Анжелы. – Злой, капризный и не желающий быть смешным. Надевай смайлики и не морочь голову персоналу».

Бернард вздохнул.

– Как тебя зовут?

Кончиками пальцев сосед зачесал за ухо прядь волос. В мочке уха блеснула тонким месяцем серебряная серьга.

– А вот и не скажу.

– Как хочешь, Ларс, – пожал плечами Бернард.

***

В мобильном обнаружилось восемнадцать непринятых звонков и пятнадцать новых сообщений. Одно было от Аиши. Едва не уронив телефон, который пришлось держать левой рукой (в правой торчала игла капельницы), не сразу попав пальцем куда следует, Бернард развернул текст.

«Ежики такие милые. Съели весь омлет! :))»

«Чтоб тебя!..» – рассердился Бернард.

Он пролистал список, отыскивая в море мусора звонок или месседж, который ждал уже месяц. Нет, Аника не звонила. Нет, Аника не писала. Бернард поискал взглядом что-нибудь от Хелен, но не обнаружил ничего нового. Не было вестей и от Анжелы, но на ее благосклонное внимание Бернард и не рассчитывал. Пять сообщений из пятнадцати принадлежали Валерии. Не утруждаясь чтением, Бернард набрал ее номер.

– Наконец-то! – раздался возмущенный крик. – Живой! Я уже с ума схожу!

– Бога ради, сходи потише, – поморщился Бернард, отодвинув от уха мобильный. – Ты же знаешь, я выключаю телефон. Ты лучше скажи…

– Я скажу! Вот только доберусь до тебя, шеф, и всё скажу, что про тебя думаю! – перебила Валерия, и не подумав понизить голос. – Бессовестный, хоть бы позвонил! Я тут полтора часа торчу в коридоре, все нервы измотала, истрепала! Меня к тебе не пускают! Никого не пускают! Кофе ужасный, не кофе, а помои! Одни хамы вокруг, спешат, бегут куда-то, все такие занятые, важные птицы, куда там! Скажи, чтобы меня пропустили, или я им устрою веселую жизнь! А, подожди-подожди, вот этот доктор идет, он мне обещал…

В динамике что-то зашуршало, и связь прервалась. Бернард положил телефон на тумбочку и с досадой посмотрел на наводящую уныние капельницу в изголовье кровати. Процесс начался минут пять назад, но уже осточертел. Хотелось отклеить пластырь, вынуть иглу, швырнуть всю конструкцию в голову соседу и унести ноги куда подальше. Пусть даже одну ногу.

Бернард  закрыл глаза и с удивлением подумал, что рад был слышать голос Валерии. Ему даже захотелось скорее увидеть ее самое, будто они встречались давным-давно, а не сегодня утром. Утро было чем-то далеким и туманным, заслоненное тошнотой и болью, чередой чужих лиц и голосов, тревожными звуками и запахами клиники. И если бы только этим. Бернарду казалось, будто потеря сознания и утрата контроля над происходящим отделили невидимой стеной его прежнего от его нынешнего, и чувство это ему совершенно не нравилось.

Его мысли вернулись к Валерии – но не той, что сейчас ждала в коридоре верной собакой, а той, которую он встретил три года назад, летя на конференцию в Лос-Анджелес. Банальнейшее, пошлейшее знакомство. Их кресла были рядом, а поодаль сопел ее бывший шеф. Уже тогда не последний человек в мире политики и прочей грязи, а уж теперь... На свое счастье, Бернард понятия не имел, с кем имеет честь лететь одним рейсом. Хотя вряд ли это знание его бы тогда отрезвило. С ним предсказуемо случилось то, за что он терпеть не мог длительные путешествия в сидячем положении или поездки в вибрирующем транспорте – его замучила эрекция, от которой не удавалось избавиться никакими способами, кроме как разобраться с проблемой вручную, что он честно сделал в туалете. Не прошло и получаса, как эрекция вернулась как ни в чем не бывало, и виной была не поза и не вибрация, а роскошная чертовка с фантастической грудью и голыми ногами в плетеных сандалиях, сидящая рядом так, что Бернард мог любоваться ее декольте до стойкого косоглазия, разглядывать бедра с золотистыми волосками на загорелой коже и дышать запахом волос. Что он и делал, терзаясь желанием все сильнее. В какой-то момент он почти сошел с ума, уже будучи не в состоянии ни думать, ни говорить; встать и дойти до туалета теперь казалось чем-то нереальным. Мерзавка видела его муки и забавлялась, продлевая агонию всеми силами – то отпила газировку так, что струйка потекла по подбородку и юркнула в ложбинку между грудей, то извернулась в кресле, и Бернард углядел краешек трусов и не только, то уронила бретельку платья, и он узрел большой нежный сосок. Зрелище лишило Бернарда остатков разума. Он не знал, каким чудом удержался от того, чтобы не броситься на этот сосок, да и вообще себя не помнил. Валерия утверждала, что он прошептал ей в ухо «Помоги мне», так умоляюще, что ее сердце «ну прямо кровью облилось». (Бернард и не знал, что был таким дураком.) Она милосердно показала ему глазами на хвост салона, встала и пошла по проходу. Слово «пошла» картины не отражало. Скорее поплыла, покачивая кормой так, что кое-кто из пассажиров едва не свернул себе шею, провожая ее глазами. Удивительно, как у Бернарда хватило сил выждать несколько секунд, прежде чем ринуться вслед. Когда наконец он вломился в туалет, то был уже на грани, и едва ее ладонь обернулась вокруг его горячего и твердого почти до боли члена, Бернарда чуть не разорвало на куски от острейшего наслаждения и такого облегчения, что он едва не упал, не чувствуя ног, из которых будто вынули кости, а сердце едва не вылетело из груди, проломив ребра пушечным ядром и пробив корпус самолета. Дальнейшее Бернард помнил смутно. Его затопила такая благодарность к незнакомой спасительнице, что он сгреб ее в объятья, рискуя раздавить, и вконец ополоумел – целовал, кусал, лизал все ее тело, начиная от смеющегося лица и кончая пальчиками ног с накрашенными перламутром ногтями, глупо повторяя, как заведенный, «спасибо, спасибо, спасибо». И только через несколько минут пришел в себя настолько, что усадил спасительницу на крышку унитаза, нырнул головой под ее платье и вернул долг с таким энтузиазмом, что пришлось зажимать рукой ее кричащий рот с острыми зубками.

От возбуждающего воспоминания к паху прилило непрошенное тепло. Бернард прерывисто вздохнул и проглотил набежавшую слюну.

«Нашел, что вспомнить, – он открыл глаза и покосился на капельницу (не похоже было, что раствора стало меньше). – Три года назад это было интересно, но сейчас?..»

Валерия стала утомительной. Ее тело он изучил лучше собственного, но это было полбеды. Бернард заранее знал, что она скажет или сделает, и предсказуемость убивала в нем желание. Он гнал от себя чувство вины – из-за него Валерия лишилась того, к чему стремилась годами, и ничего не получила взамен. Он сломал ее мечту, пусть и нелепую в его глазах. Останься она со своим патроном, от которого ушла к Бернарду, не прозябала бы в маленьком городке на должности секретаря психотерапевта. (Даже такого гениального, как он, Бернард Майер.)
 
Нет, Бернард ничего ей не обещал и ничем не баловал. За первые два года их знакомства он не подарил Валерии даже булавки и ни разу не заплатил за нее в ресторане. (Тем приятней было однажды вручить ей Чупа-чупс на палочке и посмотреть на вытянувшееся лицо.)  Он знал ее историю – безрадостную и тривиальную, каких знавал много. Историю младшего ребенка в многодетной семье, нежеланной обузы, чье рождение было никому не в радость. Чумазой малышки в обносках старших сестер, заброшенной и забытой, невесть с кем гуляющей по дворам рабочего района. Девочки, которую не замечали, пока та не выросла в красавицу – выросла достаточно, чтобы быть изнасилованной собственным пьяным отчимом. Не будь дураком, отчим откупился – и раз, и другой и третий, пока оба вошли во вкус, а в голове Валерии твердо укоренилась мысль: секс должен оплачиваться.
 
Бернард не оплачивал. Сказал, от него она не дождется ни черта. Но Валерия сделала свой выбор. Знай она правду, выцарапала бы Бернарду глаза еще два года тому. Он был одержим ею до помутнения рассудка, не выпускал из постели и ревновал даже к своим клиентам и студентам – во что сейчас верилось с трудом – лишь до того момента, когда Валерия наконец ушла от своего щедрого на подарки и обещания шефа. Превратившись из тигрицы в ласковую кошку, трущуюся об ногу Бернарда, она потеряла для него всякий интерес. Охота закончилась, дичь больше не будоражила ноздри запахом чужого самца, не трепетала и не убегала, спасаясь от его ловких охотничьих рук.

Когда он наконец подарил ей платье, она изорвала его в клочья, истерично рыдая и швыряя обрывки Бернарду в лицо. Он был ничем не лучше ее отчима. Только откупался не от секса, а от своего равнодушия.

Прошел год со смерти платья, но Бернард по-прежнему был рядом, хотя избегал лишнего общения. Валерия расплакалась, получив от него часы, и даже швырнула их об пол, но сломать их не удалось, она и не пыталась больше. Бутылку вина уже не разбила, но и не выпила, не выбросила и духи, да и плакать перестала. Бернарду казалось, она смирилась, но уверенности у него не было. Бентли вовсе не был вершиной горы, с которой оставалось только катиться вниз – как она думала. Валерия откладывала деньги не один год, не желая брать кредит – копила на машину с тем же фанатичным упорством, с которым Бернард когда-то собирал на пони. Конечно, он бы никогда не рассказал ей о таких глупостях, о которых и сам вспоминал со стыдом, вернее, старался не вспоминать. Пусть себе считает железяку прощальным подарком, ему же легче. Не будь его, Бернарда, у нее давно был бы целый автопарк, а то и ангар с самолетом. Тот говнюк был щедрым на красивые посулы.

И все же Бернард задумался о Валерии не потому, что хотел освежить эротические воспоминания. Невесть откуда взявшийся скополамин не давал ему покоя. Идеальное вещество, ни вкуса, ни запаха. Да, дома он пил кофе Аиши. Но еще воду на работе! Это была обязанность Валерии – пополнять запасы воды, чая и кофе. Задумай она угостить шефа скополамином или побаловать стрихнином, ей бы ничто не помешало. При всей своей кошачьей ласковости и собачьей преданности Валерия Кац была отнюдь не безобидным существом – несладкая жизнь заставила ее отрастить и когти и зубы. Как далеко она могла зайти от обиды или ревности, Бернард не знал, но полагал, что при наличии подходящего мотиватора Валерия способна на многое – с условием, что мотиватор мужского пола и достаточно состоятельный. Тем не менее, он изучил ее настолько хорошо, что с легкостью угадывал мысли, и обмануть его она бы не сумела. Если Валерия налила что-то в его воду, он поймет это мгновенно.

В коридоре послышались голоса, дверь распахнулась. Доктор, пообещавший Валерии проложить путь к счастливой палате Бернарда, слово сдержал. Таким, как Валерия, не отказывают и всюду прокладывают дороги.

Он думал, она разразится криком, вроде того, по телефону, приготовился услышать попреки пополам с ласковым сюсюканьем, но ничего этого не последовало, и Бернард усомнился в том, что знает ее так хорошо, как себе возомнил.

Цокая каблучками, Валерия молча прошла к его кровати, большими глазами глянула на капельницу и вдруг, ни с того ни с сего, присела на корточки и прижалась губами к безвольно лежащей поверх одеяла ладони Бернарда. Ладони той руки, в которой торчал катетер и которую он не мог отдернуть.

– Прекрати, что ты делаешь? – пробормотал Бернард, отчего-то смущенный ее порывом.

Он видел, что Валерия расстроена и подавлена – неподдельно и искренне. Бернарду стало слегка совестно. Его колено не заслуживало того, чтобы кто-то так убивался. В коридорах клиники ковыляли люди с протезами, передвигались без ног на инвалидных колясках. Его травма на этом безрадостном фоне казалась несерьезной и мелкой, подтверждая истину, что все познается в сравнении.

Валерия улыбнулась жалкой вымученной улыбкой. Он неловко погладил ее кудрявые волосы свободной рукой и почувствовал себя еще глупее. Как старый маразматик на смертном одре. Дьявол, на нем эта мерзостная детская пижама!

– Как ты? – тихо спросила Валерия. Бернарду захотелось провалиться этажом ниже вместе с кроватью, пижамой и капельницей.

– Нормально. Встань, я тебе не святой отец, – с досадой сказал он. Женщины на коленях в его жизни целовали что угодно, но не руки с катетерами от капельниц. – Можешь сесть на кровать. А лучше лечь, – он похлопал рядом с собой по постели.

Валерия покосилась на капельницу, обошла кровать с другой стороны и уже собралась было присесть, как углядела забинтованную ногу, плохо прикрытую одеялом.

– Господи, – жалобно сказала она. – Твоя нога... Мы думали, у тебя сотрясение мозга.

«Кто, мы?» – насторожился Бернард. Мысль о том, что его нашли валяющимся возле туалета, как мешок с дерьмом, отравляла кровь хуже всякого скополамина.

Валерия наконец села на край кровати, поближе к изголовью и подальше от ноги. Бернард обнял ее за талию и притянул к себе поближе.

– Послушай, – прошептал он ей на ухо. – Кто-то видел, как я упал?

Валерия покачала головой.

– Нет. То есть я не знаю. Когда фрау Рауш тебя увидела, ты уже там лежал на полу... – ее губы задрожали. – Бедная Мария. По-моему, она к тебе неравнодушна.

Мария Рауш была той самой коллегой, которая смеялась над ним на юбилее ректора.

– Да ну, – пробормотал Бернард, думая не столько о фрау Рауш, сколько визуализируя свою тушу, распростертую на паркете. Отличный материал для карикатуриста!

– Раз неравнодушна, пусть меня заменит на эти два дня, – сказал он. – Я как раз собирался ее о том попросить.

Валерия почему-то отвела взгляд.

– Не заменит. Она тоже в больнице. С приступом стенокардии. Вместо тебя будет профессор Кирш, если не найдется других вариантов.

– Черт! Только не Кирш!

– Тебя волнует Кирш? – прищурилась Валерия. – Больше ничего?

– А что меня должно волновать? – разозлился Бернард. – Я должен забиться в судорогах раскаяния от того, что своим видом довел Марию до приступа? Ты ведь об этом?

Валерия открыла рот, потом закрыла, потом снова открыла.

– Мария тебя нашла, – с осуждением сказала она, явно начиная заводиться. – Мария не смогла привести тебя в чувство. Мария вызвала скорую. Мария позвонила всем, кому смогла дозвониться. Мария прибежала ко мне. Мария сообщила руководству факультета, что случилось. Мария ехала со мной и Дитрихом сюда, чтобы помочь, если нужно. Мария…

– Аве, Мария! – злобно сказал Бернард.

Валерия сердито шлепнула его пальцами по губам.

– Ты ужасный! Бессердечный! Она так переживала из-за тебя, а ты!.. Ей стало плохо уже здесь, когда выяснилось, что все в порядке, и у тебя только перелом ноги!

– Только перелом! Какое разочарование! Не оправдал надежд, – пробурчал Бернард. – Столько суетилась, а это всего-навсего перелом… Ладно. Мне стыдно. Ты довольна?

Валерия вдохнула, намерившись что-то сказать. Воздух пригодился – Бернард обнял ее за шею, прижимая к себе поближе, поймал губами красивые полные губы и с мурлычущим звуком проник между ними языком, мысленно визуализируя отнюдь не язык и неторопливо погружаясь во влажное тепло ее рта с ритмичностью поршня, настойчивей и настойчивей. Он хотел попросту заткнуть Валерии рот, но сам опьянел от ощущений, забыл, где находится, и застонал.

– Вау! – послышалось за ширмой. – Бандерас, я же теперь не засну!

Валерия испуганно вырвалась.

– Я тебе помогу! – рявкнул Бернард, рухнувший с небес на землю. Только он наконец забыл о чертовой больнице и о благодетельнице Марии!..

– Бернард, не надо больше, – зашептала Валерия ему в ухо. – Не надо, ты же сумасшедший… Сейчас иголку вырвешь. Ой, я и не заметила, какая у тебя милая пижамка! –  вдруг радостно оживилась она.

«А-а-а-а!» – мысленно заорал Бернард.

– Мой лапочка, ты в ней такой симпатичный, такой пусечка, – понесла сладкую ахинею Валерия, ласково поглаживая его через ткань, в самом деле мягкую. – Мой маленький, мой зайчик!»

– Ни хрена себе маленький зайчик! – заржал сосед. – Ему кровать короткая! А дома ты на чем спишь, Бандерас? На полу?

– Меня зовут Бернард! – огрызнулся Бернард.

– Пока не скажешь, откуда узнал мое имя, будешь тем, кем я хочу!

Валерия вскочила, явно намереваясь растерзать глупого мальчишку и разметать клочки по палате, но Бернард схватил ее за руку своей клешней и вернул на место.

– Пусть болтает, – буркнул он. – Не обращай внимания. Ему просто скучно.

– Девушка! – не унимался несносный сосед. – Он мне сказал, что он ясновидящий! Это правда или вранье?

– Правда! – не выдержала Валерия. – Он ясно видит, как я сейчас дам тебе пиз…

Бернард быстро прикрыл пальцем ее рот.

– Не подрывай мой авторитет, милая. Послушай, забыл тебя спросить, – с рассеянным видом сказал он, нежно поглаживая щеку Валерии и разглядывая ее глаза и губы так, будто собрался продолжить прерванное занятие. – Что за гадость ты мне в графин налила? Тот, что в лектории.

Валерия не отвела взгляд. Ее брови удивленно выгнулись, а на лбу прорезалась озабоченная морщинка.

– Гадость? – непонимающе переспросила она. – Ты про воду? Надо было охладить, да?

– Где ты ее взяла? – спросил он, уже поняв, что дальнейший допрос не имеет смысла.

– В ящике, где еще? – сказала Валерия, недоумевая. – А что такое?

– А вот, что. Ты сейчас быстро едешь в университет, забираешь чертов графин и ставишь к себе в сейф, – тихо сказал он, глядя ей в глаза. – Не трогай его руками, оберни пакетом и так в пакете и спрячь.

– Господи боже, – пробормотала Валерия. – Зачем это?

– Затем, что так надо, моя хорошая, – прошептал он, касаясь ее губ своими.

– Нет, ты объясни, – не поддалась ласковой обработке Валерия. – Я не хочу туда опять ехать. Твой графин не подождет до завтра?

Бернард мысленно чертыхнулся. Воздействовать на Валерию как-то всерьез он считал ниже своего достоинства.

– Если ты этого не сделаешь, завтра в коридоре упадет Кирш, – сказал он. – Это плохая вода, я хочу отправить ее на экспертизу. Если в ней обнаружат вредные примеси, я подам на Зельтерс иск и выиграю, разбогатею как Крёз и куплю тебе пару Чупа-чупсов, так и быть.

– Ты серьезно? – Валерия недоверчиво вгляделась в его лицо. – Или шутишь?

– Мне нечего делать, в шутку гонять тебя туда-сюда? – с досадой сказал он. – Повторяю, в воде какая-то химия. Врачи обнаружили ее в моей крови, сказали, на производителей воды надо подавать в суд. Так что давай, бегом. Это в наших с тобой интересах.

– Ничего себе, – пробормотала Валерия и вскочила, глядя на него расширившимся глазами. – Зельтерс! Не может быть!

– Да я сам в шоке, – покачал головой Бернард.

– Хорошо. Я быстро, мой золотой, туда и назад, – она наклонилась и поцеловала его в губы. – Что тебе принести, малыш?

– Себя принеси, – Бернард ущипнул ее за попу. – Нет, постой. Прихвати мои эспандеры. В нижнем ящике стола.

Надо же как-то отводить душу в проклятой клинике, подумал он.

***

Едва не столкнувшись с Валерией в дверях и успев метнуть на ее бюст взгляд тонкого ценителя, в палату вошел доктор Рогге и устремился к лежбищу Бернарда.

– Герр Майер, – без лишних слов начал он, как человек, знающий цену времени. – У нас с коллегами возникли небольшие разногласия по поводу времени проведения вашей операции, и я бы хотел, чтобы вы сейчас выслушали меня и приняли решение на свое усмотрение.
 
– Я вас слушаю, – сказал Бернард, мгновенно превратившись во внимание.

В нежно-голубой пижаме со смайликами быть на равных с Рогге было проблематично.

– Итак, – хирург сел на стул задом наперед, положив скрещенные руки на спинку. – В вашей крови найден скополамин, ослабляющий действие наркоза. Это аргумент в пользу того, чтобы провести артроскопию завтра утром.

Бернард молча кивнул. Воинственная поза Рогге его насторожила. Какого черта ему атаковать собеседника или защищаться в случае нападения?
 
– С другой стороны, время играет против вас, герр Майер, – продолжил Рогге, нервно поправив очки. – Приди вы раньше… Хорошо-хорошо, не будем об этом. Одним словом, каждый потерянный час стремительно ухудшает ваше положение. Опасность представляет не скополамин в крови, который уже частично нейтрализован, – он кивнул на капельницу, – а воспалительный процесс, который показывает анализ крови. Мое мнение – затягивание принесет вам больше вреда, чем пользы, и существенно осложнит и саму операцию, и сроки заживления. Никаких проблем с наркозом быть не должно. У нас прекрасные анестезиологи, которые подберут вам оптимальный вариант. Местный мы лучше исключим, для спокойствия души, остается спинальный и общий. Одним словом, обезболивание – не вопрос. Ваша задача, дорогой герр Майер, подумать, взвесить «за» и «против» и решить, делаем мы пателлэктомию сейчас или переносим операцию на утро. Если что, завтра не моя смена. Не волнуйтесь, доктор Кляйн – прекрасный хирург.

«Но я лучше» – прочел Бернард на его высокомерном лице с орлиным носом. Впрочем, гордость хирурга ему импонировала. Принижающие свои способности люди раздражали его куда больше. Рогге Бернарду нравился, и неизвестно, что там за доктор Кляйн, не внушающий уважения даже фамилией.

– И кто же будет в ответе, если что-то пойдет не так? – резонно спросил он. – Хоть в первом, хоть во втором случае… Как часто вы предлагаете подобный выбор пациентам, доктор Рогге?

– Герр Майер, я не ожидал от вас такое услышать, – укоризненно сказал хирург. – Во-первых, какое бы то ни было «не так» в стенах этой клиники невозможно априори. Пателлэктомия – несложная операция. Если вы будете под спинальной анестезией, сможете наблюдать на экране монитора, как идет процесс. Поверьте, это очень интересно, – он натянуто улыбнулся. – Во-вторых, нет, мы не делаем из пациентов Буридановых ослов, чтобы те метались, не зная, что выбрать. Я обратился к вам, как коллега к коллеге, как один здравомыслящий человек к другому. Если вы полагаете, что я провожу такие беседы с каждым пациентом, то вы заблуждаетесь, герр Майер.

«О, да ты прирожденный шантажист, мой друг… Рвешься быстрей поработать ножиком?» – подумал Бернард, мысленно отмечая и нервные жесты, и недружелюбную позу, противоречащие благожелательному тону.

– Я заинтересован в том, чтобы операция прошла хорошо и без осложнений, – сказал Рогге, все заметней нервничая под тяжелым взглядом молчащего Бернарда. – И пытался донести до вас мысль, что осторожность, которой руководствуются мои коллеги, излишняя и даже вредная. Но раз вы считаете, что предоставить возможность выбора – это предосудительно, то я умываю руки. Пусть вас оперирует доктор Кляйн.

Он встал, выпустив из объятий стул. Его надменное лицо выражало и досаду и облегчение одновременно, и это была странная смесь.

– Мне послышалось, вы предлагали мне подумать, – меланхолично сказал Бернард гордо уходящей спине.
Рогге обернулся и застыл, глядя на него вопросительно.

Бернард глубоко вздохнул. Сомнение в правильности выбора вкупе с дурным предчувствием в виде струек пыли отправились в корзину BARNY.

– Сейчас, – твердо сказал он.

***

                Глава 17. Анестезиолог

Бернард не был завсегдатаем больниц и с врачами контактировал редко – во всяком случае, не в связи со своими проблемами. Если бы не жена и дочь, он бы знать не знал, как выглядит их семейный врач. Из всех человеческих хворей ему приходилось иметь дело только с венерическими, и то по молодости и глупости. Бернард бывал в клиниках, если там находились его клиенты, доводилось ему навещать приятелей и коллег, коих угораздило заболеть, но сам он никогда не был в роли пациента, за исключением глупого случая на Филиппинах, да и тогда он предпочел гостиничный номер больнице в Сабанге. В номере пришлось терпеть квохтанье Валерии, но ее общество было куда приятней, чем соседство синелицего трупа в гидрокостюме и с камерой «Гоу про» на размозженной об скалу голове, летающих по палате черных тараканов размером в палец и вездесущих муравьев, от которых шевелились стены. Труп любителя сноркелинга вскоре увезли, но прочая экзотика остались. Бернарду вправили вывих, зашили плечо и наложили повязку, и он поспешил убраться восвояси. Неугомонная Валерия нашла хилера, которого Бернард поначалу квалифицировал как шарлатана. Тот всучил им пахнущую испражнениями мазь, и Валерия, брезгливо морща носик, заботливо размазывала целебное дерьмо по плечу шефа. Зловонное снадобье оказалась волшебным – боль в суставе прошла, а шрам затянулся фантастически быстро. На этом знакомство Бернарда с серьезным лечением и заканчивалось. Когда ушла Анжела, он впервые в жизни заболел гриппом и решил, что ему конец. Провалявшись трое суток в лихорадке и не подходя к телефону, Бернард раздумал умирать, заставил себя встать и через пару дней был на ногах, без всяких лекарств.

Теперь у него был шанс познакомиться с больницей всерьез. С настоящей операционной, а не хибарой с тараканьей экзотикой и красивыми филиппинскими сестричками.

Операционная Университетской клиники лучилась светом, блистала неземной чистотой и скорее напоминала нутро космического корабля, чем больничное помещение – так много здесь было техники, особенно компьютерной. Одна стена почти целиком состояла из светящихся мониторов. Тем не менее, стоящее посреди зала шикарное кресло под бестеневой лампой не вызывало у Бернарда горячего желания туда прилечь. Помимо хирурга, в зале присутствовал уже знакомый ему Тобиас, еще один молодой человек и женщина у экрана, которая при появлении пациента и не подумала повернуться.

Командир корабля, импозантный доктор Рогге, был в этом царстве стерильности и света как рыба в воде. Он больше не нервничал и вновь вернулся к своему высокомерно-шутливому тону.

– Прежде чем мы начнем углубленное знакомство с вашим коленом, герр Майер, позвольте представить вам моих бесценных помощников, – сказал он, разминая длинные пальцы, как пианист перед концертом. – Доктор Ли, мой ассистент, – Рогге кивнул на маленького паренька с желтоватым лицом.

Бернард заставил себя улыбнуться ассистенту, но не прочел ответа в его раскосых глазах. Возможно, улыбка в них попросту не поместилась.

Рогге оглянулся на сидящую спиной женщину в зеленой шапочке.

– Доктор Бланк, анестезиолог, – промурлыкал он. – Гордость нашей клиники.

Гордость Клиники соизволила наконец оторваться от монитора. Она медленно повернула голову, и на Бернарда уставились холодные голубые глаза, полные неприязни. Очень знакомые глаза.

Теперь Бернарду не нужно было припоминать ее имя. Ангелина. Та самая Ангелина, которую он встретил на днях в частном праксисе. Чья симпатичная дочь скакала по плиткам – добрым и злым.

– Мы с вами немного знакомы, доктор Бланк, – ровным голосом сказал он, не отводя взгляда от ее колючих зрачков.

На обрюзгшем с годами лице Ангелины радость узнавания не отразилась. Губы, все еще красивые, похожие на лук Амура, презрительно дернулись.

– Простите, не припоминаю, – ледяным тоном ответила она.

– Зато я помню, – тихо сказал Бернард.

Ангелина молча отвернулась, будто не услышала.

– Ну что же, давайте приступим, – преувеличенно-жизнерадостно сказал Рогге, перебив несостоявшуюся попытку сближения. – Быстрей начнем, быстрее закончим. Процедура в самом деле простая, герр Майер. Суть такова – мы делаем в вашем колене три маленьких прокола, это совершенно безболезненно, один для артроскопа и два для хирургического инструментария. Артроскоп – вдруг вы не в курсе – это система линз, он имеет объектив и световод, одним словом, наша видеотехника. Операция записывается, а я режиссер фильма, – он красиво рассмеялся, и Бернарду захотелось вручить ему золотую статуэтку и дать пинка покрепче. – Мы можем сфотографировать ваш сустав изнутри, герр Майер. Повесите снимки на стену и будете любоваться. Или разошлете друзьям, любителям прекрасного.

В другой раз Бернард оценил бы хирургический юмор, но не сейчас. Чем больше он смотрел на Ангелину, тем явственней ощущал исходящую от нее ненависть. И ЭТА ЖЕНЩИНА будет делать ему анестезию?! Святое дерьмо!
 
– Отличная идея, доктор, – Бернард улыбнулся как ни в чем не бывало. Изображать улыбчивого и жизнерадостного, лежа полуголым на каталке под простынкой, было слегка не с руки.

«Я могу отказаться! – лихорадочно думал он. – Еще не поздно! Завтра будет другой хирург и наверняка другой анестезиолог! Дьявол, я могу поехать в обычную клинику прямо сейчас!

Он опять поглядел на Ангелину. Будто почувствовав в нем внутреннюю борьбу, та снова повернулась и остановила на нем взгляд – тяжелый и осуждающий. С таким лицом выносят приговор закоренелому преступнику. И если бы только это! На дне ее пасмурных глаз таились презрение, насмешка и ВЫЗОВ.

«Боишься? – спрашивали эти глаза, и тут же отвечали утвердительно и злорадно: – Боишься!»

В груди Бернарда мгновенно вскипел гнев.

«Ах ты дрянь! – BARNY тут же включила контроль дыхания и мимики лица. (Ну уж нет, паршивка не увидит его эмоций!) – Считаешь, я трус? Кто, Я? Ты в своем уме, женщина?»

От волнения он упустил разъяснения Рогге.

– … изображение с камеры выводится на монитор, и по нему мы контролируем процесс, – говорил тот, не замечая молчаливой битвы у себя под орлиным носом. – Вы сможете наблюдать за ходом операции, герр Майер, если, конечно, выберете спинальную анестезию. Чаще всего мы предлагаем нашим пациентам именно этот вариант обезболивания, но доктор Бланк считает… – он посмотрел на Ангелину, и та не замедлила с ответом:

– Я считаю, в данном случае предпочтительней общий наркоз, – сказала она, глядя на Бернарда с тем же убийственно насмешливым выражением. Голос ее был такой же жесткий, как взгляд. – С учетом обнаруженного в крови скополамина, общая анестезия будет эффективней и надежней регионарной. Ничего вы не потеряете, если не увидите процесс воочию. Потом посмотрите видеофильм, если захотите, господин Майер.

Она улыбнулась змеиной улыбкой, не предвещающей раздачу попкорна в кинозале Рогге и Ко.

«Если останусь в живых, еще скажи! Общий наркоз?! Отключиться к чертям собачьим? – Бернард похолодел под байковой пижамой. – Чтобы ты меня убила, ведьма? Ну уж нет! Не дождешься!»

Аниматор BARNY разродился невиданной доселе мерзостью: Ангелина со скальпелем в руке склоняется над его бесчувственно распростертым телом и хищно сграбастывает в кулак его член. Бернард моргнул, и пакостная картинка исчезла.

– Я слышал много негативного про влияние общего наркоза, – сказал он Рогге, краем глаза наблюдая за Ангелиной. Его голос звучал буднично, будто речь о погоде, а выбор стоит между зонтом и дождевиком. – О его непредсказуемом воздействии на головной мозг и память… Давайте-ка лучше спинальный. Тот, что вы всем обычно делаете.

Ангелина слегка прищурилась, явно что-то обдумывая. Сейчас Бернард отдал бы что угодно, чтобы прочитать ее мысли, но то ли был слишком внутренне взволнован, то ли Ангелина уж очень хорошо владела собой, – догадаться, что у нее на уме, он не мог. В одном Бернард был уверен: мерзавка что-то задумала. Его отказ от общей анестезии не вызвал в ее лице эмоций разочарования, и это Бернарду не понравилось.

«Это тебя не спасет», – казалось, издевательски говорила она.

– Прекрасно, – почему-то обрадовался Рогге. – Значит, решено, спинномозговой.

– Это немного забавней? – хмуро спросил Бернард, не понимая, чему тут радоваться.

– Конечно, – улыбнулся хирург. – Мы будем иметь с вами обратную связь. Куда приятней пообщаться с таким знаменитым человеком, как вы, герр Майер, чем слушать надоевшую музыку.

Бернард вновь уловил в его голосе странные ироничные нотки. Он догадывался, что Рогге имеет в виду отнюдь не его известность в профессиональной сфере. Впрочем, сейчас его не волновало, что от него нужно Рогге. Мысль о том, что он сможет говорить, будет в сознании и не утратит способность хоть как-то контролировать ситуацию, вернула ему утраченное душевное равновесие.

«Может, я искажаю действительность? – он опять вспомнил про параноидальный психоз, начинающийся с подозрения, что кругом одни враги. – Ну что эта курица мне сделает? С чего я вообще взял, что у нее дурные намерения? Эмоции – не эквивалент намерений. Не факт, что Лина воплотит свои мстительные помыслы в жизнь, тем более, что в операционной полно народу… Нет, всё это блеф обыкновенный. Ей хочется меня напугать. Хочется ощутить свою власть надо мной. Когда-то я имел над ней власть… И волю уйти от нее. Я не просил ее валяться у меня в ногах! Теперь моя очередь… Она так считает».

Он знал, что самым разумным было бы поговорить с ней. Прямо сейчас. О чем угодно. Дать ей выплеснуть хоть часть тех чувств, что превратили ее лицо в холодную презрительную маску. Бернард помнил это лицо другим. Искаженным от страсти, с открытым в крике наслаждения ртом и глазами, закатившимися от удовольствия. И грудь ее тоже помнил – аппетитную и пышную, чертовски приятную на ощупь, и уж точно не обвислую. Между тех грудей был маленький крестик. Золотой, католический, среди роскошных холмов женской плоти он выглядел кощунственно. У той Ангелины была тонкая талия, такая узкая, что его пальцы почти смыкались на ней. Бернард не любил встречать женщин через много лет. Время было ко многим безжалостно. Очищай потом память, как каторжный… BARNY должна хранить только красивые моменты. Он покинет клинику и забудет эту толстую злобную мегеру, чей взгляд кастрирует без наркоза. Даже если на аутотренинг уйдет не один день – он забудет ЭТУ Ангелину, как кошмарный сон.

Бернард солгал. Ангелину из прошлого он помнил весьма смутно, за исключением прелестей ее тела. Он быстро забывал тех, кто сдался легко, притом без всяких умственных усилий. В системе ценностей ОНЖ они того не стоили. Сейчас он пожалел, что не успел узнать эту женщину получше. Хотя бы для того, чтобы понять, способна ли она причинить ему вред. Ее глаза, по-прежнему холодные как сталь, говорили – да. Еще как! Но крепко сжатые губы явно не намеревались раскрываться для лишних разговоров.

Бернарду вдруг стало противно. Любая попытка побеседовать с ней – унижение и ничего больше. Не ей нужны разговоры, ему! А значит, что бы он ни сказал, в ее глазах будет выглядеть как попытка добиться расположения. За словами о работе, погоде, о детях и семье она не увидит ничего, кроме жалкой просьбы не делать ему гадость. Заговорить – доказать, что он трус.

Нет. Он не будет с ней говорить. Решение неожиданно наполнило его спокойствием.

– Начинайте подготовку, мы к вам сейчас присоединимся, – бодро сказал Рогге. Он кивнул ассистенту, и тот последовал за ним куда-то за дымчато-стеклянную перегородку – вероятно, мыть руки.
 
«Скажи ей что-нибудь, пока его нет! – неожиданно завопил в голове Бернарда голос Анжелы. – Не молчи, дурак! Хотя бы спроси, как у нее дела, черт бы тебя взял!»

Ангелина напряженно смотрела ему в глаза, не отводя взгляд – таки ждала СЛОВ.

Их не было. Бернард молча лежал на каталке, укрытый синей простыней. Он внезапно подумал, каким наверное жалким и беспомощным выглядит со стороны. Его босые ноги глупо торчали из-под куцей простыни, левая, с резиновым валиком под согнутым коленом, казалась короче правой. Каталка тоже была короткой. Вернее, это он, Бернард, был слишком длинным для мерзкой повозки. Самая большая больничная пижама была ему мала, даже чертов сосед по палате посмеялся. Наверняка он сейчас похож на здоровенную свинью в огородной тачке!

Издав прощальный хрюк, свинья в тачке грузно плюхнулась в корзину BARNY.

– Начинай, Лина, – без выражения сказал Бернард.

В лице Ангелины что-то нервно дернулось, в глазах мелькнула досада – это было не то, что она хотела услышать.

– Доктор Бланк, – поправила она, все еще выжидая что-то.

– Доктор Бланк, – задумчивым эхом отозвался Бернард и вновь замолчал. Фамилию Ангелины он не помнил, а скорее, не знал и вовсе. Вероятно, Бланк была фамилией мужа.

Вновь повисла пауза, перемежаемая тоскливым попискиванием какого-то прибора. Бернард услышал, как вздыхает в углу медбрат Тоби, о котором он забыл и на которого Ангелина тоже не обращала внимания.

– Вам прежде делали спинальную анестезию, герр Майер, или вы не знакомы с процедурой? – сказала она, глядя на него сверху вниз из-под тяжелых век.

«А вы прежде не сидели в тюрьме, доктор Бланк?» – хотел спросить Бернард, но промолчал. Он не загнанная в угол трусливая крыса, которой ничего не остается, как кусаться и угрожать.

– Нет, не знаком, – сказал он, разглядывая ее лицо тем внимательным непонятным взглядом, которым часто смущал женщин. (На самом деле Бернард толком не знал, как ему лучше себя вести и как на нее смотреть.)

Фирменный трюк не сработал. Ангелина нахмурилась, будто прочла его мысли о тюрьме.

– Раздевайтесь, пожалуйста, – вежливо и сухо сказала она.

Бернард прищурил глаз.

«Это поможет тебе меня вспомнить?» – он послал ей насмешливую улыбку.

Ее лицо покраснело, переносицу прорезала сердитая морщина.

– Тобиас, – окликнула она медбрата, очевидно, призывая того пресечь опасные разговоры в зародыше и выковырять жертву из-под одеяла, как устрицу из раковины.

Тоби нерешительно топтался на месте. Его прежние попытки помочь Бернарду с одеждой и перемещением с каталки на кровать и обратно потерпели фиаско. Убедившись, что пациент справляется сам, он перестал соваться к нему с помощью.

Пока Тоби колебался, Бернард сел на каталке, свесив вниз здоровую ногу, и, неотрывно глядя на Ангелину, принялся расстегивать рубашку со смайликами.

– Трусы тоже снимайте, – сказала Ангелина, скользнув быстрым взглядом по его волосатой груди.

«Вот сука», – с досадой подумал Бернард.

– Зачем? – спросил он, подавив желание сказать «Соскучилась?» или «Давно не видела хорошего перца?»

Очевидно, оба вопроса читались в его глазах.

– Затем, что мне нужен ваш позвоночник, – раздраженно сказала анестезиолог.
 
– Всего-навсего? – изобразил наивное удивление Бернард. – Мне он тоже нужен, знаете ли.

– Раздевайтесь! – уже злобно приказала Ангелина.

Все происходящее вдруг показалось Бернарду на редкость абсурдным и унизительным. Он не помнил, чтобы всерьез стыдился своего голого тела, разве что в зеленой юности. Но сейчас… Одна мысль остаться в чем мать родила перед этой женщиной вызвала у него новый приступ тошноты и злости. Злость пришлась кстати – не долго думая, Бернард вскочил с каталки на обе ноги, совершенно не чувствуя боли, рывком стащил чертовы трусы и швырнул на пол, почти под ноги Ангелине.

Та не сдвинулась с места. Ее губы невольно разомкнулись, зрачки расширились, а взгляд остановился, предсказуемо приклеившись к члену Бернарда. Он видел, она не хочет смотреть, но ничего не может с собой поделать.

«А говоришь, только позвоночник», – нервно развеселился Бернард. Он опустил глаза и мельком посмотрел туда же, куда и она. Лучше бы он этого не делал – собственный съежившийся член показался ему в три раза меньше обычного. А может, так оно и было. Бесхитростная часть тела предавала своего хозяина, боясь как огня и Ангелины, и наркоза, и предстоящей операции.
 
– Что вы делаете? – ринулся к Бернарду Тоби, сообразив, что пациент стоит на обеих ногах и, чего доброго, начнет на этих ногах несанкционированно разгуливать по операционной. – Вам надо сесть вот в то кресло. Обопритесь на меня… да, вот так, – Тоби нырнул Бернарду под мышку, закинул его руку к себе на плечо и крепко обнял за спину – как добрый собутыльник, ведущий домой подвыпившего приятеля.

Бернарду мгновенно стало легче, не столько от физической опоры, сколько от осознания, что он не один на один с этой стервой.
 
– «Что хотим мы пить семь дней в неделю?»* – фальшиво пропел он, волочась в обнимку с Тоби мимо застывшей как истукан Ангелины. (Пусть не думает, что он чего-то боится!)

Они дошли до операционного кресла, и Тоби помог ему на него взгромоздиться. Колено выстрелило зверской болью – запоздало сообразило, что на него только что оперлись сотней килограммов. Бернард глубоко вдохнул и выдохнул. Как он надеялся, незаметно. Ну уж нет, он не будет радовать злую ведьму стонами и криками.

Он перевел дыхание и позволил себе посмотреть на нее. Лицо Ангелины неуловимо изменилось. Глаза цвета холодного металла потемнели и словно потускнели, в них появилось что-то страдальческое, будто ей тоже больно. Бернард понимал, что это никак не связано с его травмой. Лина помнила его тело. Вероятно, даже помнила, что он с ней делал. И, судя по едва уловимой гримасе досады, помнить не хотела.

Очнувшись, она раздраженно дернула плечом, отвернулась от Бернарда и принялась шуршать чем-то за подсобным столиком. Внезапно что-то хлопнуло, и Бернард чуть не подпрыгнул. Оказалось, это был звук латексных перчаток, щелкнувших на ее запястьях. Ну конечно, убивать его надо стерильно, подумал он и разозлился на себя: еще ничего не началось, а он уже нервничает.

«Я спокоен. Мне ничто не угрожает. Я спокоен и полностью владею собой. Я спо… Твою мать!..»

Он увидел, как Ангелина набирает в шприц лекарство из ампулы, но не это его ужаснуло. На ее губах играла едва заметная злобная и довольная улыбка, и от этой улыбки у Бернарда внутри все перевернулось. От BARNY толку не было – Бернард почти потерял способность рассуждать, все, что ему хотелось – вскочить, броситься на эту женщину, швырнуть об стену и выбить шприц у нее из рук. Не было больше ни стройных мыслей, ни логики, ни спокойствия, – ничего. Одна звериная интуиция – сейчас случится непоправимое.

– Лина, – тихо окликнул он.

Та подняла брови и посмотрела на Бернарда с наигранным удивлением.

– Не делай того, о чем потом пожалеешь, – прошептал он.

Ангелина застыла с шприцем в руке, глядя на него остановившимся немигающим взглядом рептилии. Казалось, прошла вечность, прежде чем она шевельнулась и заговорила. Ее голос звучал еще более вызывающе, почти агрессивно:

– О чем это вы, герр Майер? – Лина направилась к нему твердым шагом инквизитора. В ее глазах светилось торжество. – Что я не должна делать? Может, не проводить местное обезболивание, перед тем как вводить тринадцатисантиметровую иглу в субарахноидальное пространство? Могу и не делать. Не бойтесь, это обыкновенный лидокаин, – презрительно фыркнула она.

«Не бойтесь?!»

Бернарду отчаянно захотелось провалиться под землю. Как можно глубже, желательно в ее полыхающий центр. Он идиот! Кретин безмозглый! Какого черта он это сказал?! Она учуяла его страх. Он сам показал ей его, поднес на тарелочке! Маленькую кучку дерьма, украшенную оливковой веточкой мира! Теперь аппетит ведьмы только разгорится!

Довольно! Больше он не даст ей лакомиться.

«Хочешь видеть мой страх? Даже если он есть, ты его не увидишь. И не узнаешь, как он выглядит! Поиграла и хватит. Встряхнуть тебя немного?»

От злости к Бернарду вернулось самообладание.

– Я знаю, что это лидокаин, – холодно сказал он. – Затем следует маркаин. Я знаю всё, что вы сейчас будете делать, доктор Бланк. Пошагово. Вернее, что вы должны делать. И я не настолько безграмотен и наивен, чтобы считать процедуру спинальной анестезии абсолютно безопасной, безвредной и безболезненной. А теперь позвольте вам кое-что напомнить. Никакой врач в неуравновешенном эмоциональном состоянии не имеет права рисковать здоровьем пациента, не говоря о собственной карьере. Предлагаю вам выйти за дверь, оставить в коридоре посторонние проблемы, о которых мы с вами знаем, и вернуться сюда как профессионал. Если нужно, я подожду. Я всё сказал, доктор Бланк. А теперь делайте то, что считаете нужным.

Он прекрасно знал, что она разъярится. Он ее унизил. Еще и в присутствии нижестоящего коллеги – Тоби стоял с глупо отвисшей челюстью и молча таращил глаза. Вероятно, Гордости Клиники не часто предлагали проветриться в коридоре.

Маленькая лекция о врачебной этике не прошла даром – Лина тяжело дышала, вся красная, как отварной рак, ее побагровевшее от гнева лицо вызвало у Бернарда опасение, не хватит ли ее апоплексический удар.

– Ты… Ты!.. – прохрипела она, потрясенно качая головой, будто все еще не веря услышанному. – Я и забыла, какой ты подлец! Спасибо, что напомнил!

– Не стоит благодарности, – сухо сказал Бернард.

То, что только что представлялось ему разумным, внезапно показалось чем-то неправильным и даже гадким. Да, он попал в цель, вывел ее из себя и опустил туда, куда считал нужным, но к чему это приведет?

«А почему я должен расплачиваться собственной шкурой за ее бабьи обиды? – мысленно оправдался он, отчаянно не желая думать о том, что своими руками усугубил ситуацию. – Даже не шкурой, а позвоночником! Ей ничего не стоит сделать из меня инвалида!»

«Берни, не драматизируй, – активировалась Анжела. – Скажи правду хоть себе: ты считаешь, еще не родилась та женщина, что будет тобой управлять, как ей вздумается».

«И это тоже, – в кои-то веки согласился с виртуальной женой Бернард. – Но ты ухитрялась!»

Тоби, избегающий глядеть в глаза и ему, и Ангелине, суетливо пододвинул к креслу очередную капельницу.

– Позвольте… – смущенно пробормотал он, быстро налепил Бернарду на плечо манжету тонометра, закрепил на пальце пульсометр и тут же ретировался в сторону.

Между лопаток Бернарда легла маленькая рука в латексной перчатке. Властная и не особенно ласковая.

– Довольно разговоров. Пожалуйста, наклонитесь и расслабьте плечи, – глухим голосом сказала Ангелина. – Руки на колени.

Бернард удивился, как быстро та пришла в себя. В нем даже шевельнулось нечто вроде невольного уважения.

– Еще ниже, – приказала она, ощупывая его поясницу. – Подбородок прижать к груди. Не двигаться.

Он послушно наклонился и замер. По спине заелозило что-то холодное и влажное, затем в кожу вонзилась игла – неприятно, но вполне терпимо.

Что-то булькнуло, запахло дезинфектором; Бернард не видел, что Лина делает, но понял, пока ничего предосудительного. Тоби ринулся помогать – налепил Бернарду на поясницу какие-то салфетки, за что тот был ему благодарен – ведьме наверняка больше не видно его задницу. Вот и хорошо, хватит с нее романтичных воспоминаний.

Теперь на плечах Бернарда оказались руки Тоби, зашедшего спереди.

– Пожалуйста, не двигайтесь, – он прижал ладони покрепче. – Просто расслабьтесь и подумайте о чем-нибудь хорошем.

Бернард представил себе, как все это выглядит со стороны, и мысленно скривился. Секс втроем куда привлекательней и эстетичней, чем это безобразие.

– Да, теперь очередь маркаина. Возможно чувство распирания, – сказала Ангелина заученным скучным голосом. – Это нормально, не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь, – буркнул Бернард, глядя в пол и раздумывая про тринадцатисантиметровую иглу в собственной спине. Экая дрянь! Так, надо думать о хорошем, спохватился он.

Перед глазами маячили ноги Тоби в каких-то странных тапках.

«Интересно, из чего они сделаны? – подумал Бернард. – Навряд ли резина… Какой-то полимер? Черт, надо о хорошем…»

Обещанного распирания он не почувствовал. Зато к ногам прилило тепло, будто их окатило горячей волной, что было даже приятно. Он ощутил странную рассеянность, мысли разбредались, как овцы на лугу.

«О хорошем, о хорошем…»

Светло-голубые плитки пола почему-то напомнили ему море. Солнечный день на побережье, белый песок и шум набегающих волн. И маленькую Анику, завернутую в махровое полотенце и стучащую от холода зубами.

«Н-не шевелись, папа, – она старательно раскладывает на его волосатой ноге цепочку из маленьких плоских камушков. – Это очередь на паром, видишь? Вот н-наша м-машина… Нет, эта большая… Это ситроен дяди Фреда».

Наверное, Бернард тогда перегрелся на солнце и мозги у него расплавились. Ни с того ни с сего он сгреб Анику в медвежьи объятья, так, что та испуганно пискнула, прижал мелкое сокровище к груди и, целуя куда попало в мокрую голову, щеки и нос, объяснил, что любит ее. Очень-очень любит. Больше всех на свете.

Он никому такого не говорил. Разве что Хелен в детстве… или нет, не в детстве… Какая разница. Какая к черту любовь? Красивое слово, а что за ним прячется, лучше порой не знать.

Аника отцовского признания не оценила. Она вырвалась и села поодаль, надув губы, мрачная и хмурая – папа рассыпал камешки и испортил игру. В ту секунду она была так похожа на самого Бернарда в миниатюре, что ему стало смешно.

С тех пор прошло лет десять. Сейчас Аника делала все, чтобы как можно меньше походить на отца.

«Я тебя ненавижу, – последнее, что он от нее услышал. – Из всех миллиардов людей на этой планете я ненавижу одного тебя! Мама права, ты – чудовище!»

«Вот так подумал о хорошем!» – Бернард сообразил, что делает то, что запретил себе делать – думает о Анике. Создает свежие синоптические связи в мозгу.

Обругать себя за глупость он не успел. Правую – здоровую ногу – вдруг прошила такая адская боль, что Бернард дернулся и только чудом не закричал. Его мгновенно прошиб пот, сердце заколотилось как бешеное, и под аккомпанемент его безумного стука тревожно и тонко запищал какой-то прибор. Вероятно, монитор, к которому был подключен пульсометр.

– Отдало в ногу? – сахарным голосом осведомилась Ангелина. – Будто бы током ударило?

Бернард молча тряхнул головой, не способный произнести и слово.

– Бывает. Скоро пройдет, – хладнокровно сказала анестезиолог. – Вы чувствуете тепло? Вот и хорошо. Сейчас ваши ноги будто бы станут тяжелее, затем вы постепенно перестанете их ощущать. Двигательная функция отключится, болевые ощущения… Болевые ощущения также. Тактильное восприятие сохраняется – вы будете чувствовать прикосновения, но… совершенно безболезненно… Это особенность регионарной блокады.

Сейчас он не видел ее лица. Но ему и не нужно было. Этот голос, этот тон, эти паузы при стратегически важных словах…

С ужасающей ясностью Бернард понял, что его ждет.

ОСОБЕННОСТЬ регионарной блокады… Блокада не состоится!


***

– Будьте так добры, скажите, в какой палате находится Бернард Майер?

Лицо администраторши в приемной хирургического отделения добрым быть не хотело.

– Вы родственница? – она уставилась на Хелен так, будто на белоснежную и стерильную пластиковую стойку, отделяющую царство чистоты от разносящих микробы посетителей, вдруг вспрыгнула слизкая лягушка.

Хелен покачала головой.

– Коллега, – она метнула быстрый взгляд по сторонам, оценивая обстановку. Большие темные очки скрывали ее глаза и часть лица. Поначалу она думала надеть платок, но куртка с капюшоном оказалась лучшим выбором. Капюшон вкупе с очками превращал Хелен если не в лягушку, то в стрекозу, зато делал супругу бургомистра совершенно неузнаваемой.

– Сожалею, но к Бернарду Майеру могут быть допущены только члены семьи, – администратор опустила нос в бумаги, давая понять, что разговор окончен.
 
Хелен-лягушка сдаваться не собиралась.

– Я могу поговорить с его врачом?

Повисла пауза. Администратор занялась пометками в каком-то журнале, навалившись грудью на стол и не давая Хелен разглядеть ее фамилию на бейдже.

– Я, кажется, вас спрашиваю, – подчеркнуто неприятным голосом начала Хелен, но прикусила язык, сообразив, что лучше не выходить из роли. Добиться увольнения этой хамки она всегда успеет.

– В настоящий момент нет, – наконец соизволила отозваться администратор. – Доктор Рогге в операционной.

– Этот доктор Рогге единственный на всю клинику человек, кто может сообщить мне о состоянии господина Майера? – сквозь зубы процедила Хелен, начиная терять терпение.

– Обратитесь к профессору Грау, – равнодушно сказала администраторша. – Приходите завтра с восьми до двенадцати, вам назначат термин.

– Вы издеваетесь? – поразилась Хелен, давно отвыкшая, чтобы с ней так разговаривали. – Мне нужно знать, как состояние Бернарда Майера. Мне нужно знать это сейчас. Немедленно! Как ваша фамилия, фрау…

Слоновье спокойствие мадам неожиданно сменилось раздражением.

– Послушайте, вы уже двадцатый человек, кто спрашивает о состоянии Майера. Если не тридцатый. Пройдите в зал ожидания, там яблоку негде упасть от его посетителей. Сколько у него коллег, половина города? Вы что же, конференцию тут собрались устра…

Она не договорила. На стойку администраторши налетел смерч – встрепанная девица с вытаращенными глазами шлепнулась на перегородку едва ли не всем телом, толкнув Хелен и не подумав извиниться.

– Бернард Майер! – крикнула она, задыхаясь. – Где? В какой палате?

– Вы родственница? – уныло спросила администраторша.

– Коллега! – бойко сообщила девушка.

Хелен окинула злым взглядом ее кожаную юбку шириной в ладонь, прозрачную блузку с выпадающей грудью и лаковые туфли на платформе.

Раздумав прикладывать руку к увольнению мадам, Хелен поправила капюшон, надвинув пониже на глаза, и, обнаружив указатель, направилась по коридору в сторону зала ожидания. По пути она бог знает в который раз набрала номер Бернарда, но тот был недоступен. Берни часто отключал мобильный, вдобавок пользовался фильтрацией номеров. После того, как она уронила телефон на набережной, куда-то запропастилась карточка – то ли вылетела от удара, то ли потерялась у Берни в машине. Номер, с которого она звонила сейчас, был новым и Бернарду неизвестным. Прислушиваясь к безнадежно тоскливым гудкам, Хелен вошла в зал для посетителей и застыла на пороге, от удивления едва не выронив телефон снова.

Администратор не солгала. Небольшой холл отделения хирургии не был рассчитан на такое количество «коллег Майера». «Коллеги», почему-то в основном женского пола, напоминали галдящую птичью стаю на побережье. Они оккупировали кресла и стулья, сидели на подоконниках, подпирали стены, толпились у кофейного автомата и хаотично бродили по залу, мешая проехать пациентам на колясках и не давая проходу спешащим докторам. Хелен в растерянности остановилась, разглядывая толпу и с опаской вглядываясь в лица – к счастью, незнакомые. Опомнившись, она пробралась в угол, где красовался в кадке крупный фикус и где количество «коллег» на квадратный метр было менее пугающим, и присела на борт мраморной кадки, не зная, что делать дальше и чувствуя себя на редкость глупо.

«Боже, зачем я сюда пришла?» – Хелен принялась рассматривать «коллег». Довольно быстро она сообразила, что в основном это студенты Бернарда, а не сотрудники с кафедры. Эгона среди них видно не было, хотя именно он позвонил ей и сообщил, что Бернард в клинике на Ноенхаймер. Меньше всего Хелен сейчас хотелось столкнуться с сыном, хотя не было ничего дурного в том, что она приехала навестить друга семьи… Теоретически.

«Вот и навестила, – с горечью думала она, разглядывая через стекла очков толпу девиц и чувствуя, как унижение и ревность разъедают ее изнутри, как кислота. – Но, быть может, это и к лучшему?»

Бернард запретил с ним встречаться, и Хелен понимала, что он не обрадуется ее появлению, но ведь случилось нечто экстраординарное! Хелен проклинала себя за глупость – ведь она видела, что Берни болен, но так и не убедила его поехать к врачу. Разговоры Бернарда о слежке и врагах Фреда встревожили ее куда больше, чем она показала. Звонить директору клиники от собственного имени Хелен не рискнула – тот был старым знакомым мужа. Мысль явиться в больницу как обычный посетитель казалась более здравой – до настоящего момента. Пока разговоры о женщинах Би Эм были разговорами и сплетнями, это еще можно было пережить. Но увидеть воочию толпу дам, штурмующих палату Бернарда, Хелен оказалась не готова.

Какой-то незадачливый доктор вынырнул из боковой двери и попытался было пройти по коридору, но тут же застрял, оказавшись в плотном кольце «коллег Майера».

– Вы передали профессору Майеру нашу открытку? – накинулась на него розовощекая толстушка с кудрявыми волосами. – Что он сказал? Как он себя чувствует?

– Что за издевательство! Когда нас к нему пустят? – гневно крикнула другая, высокая эффектная блондинка. Хелен узнала в ней Мисс Хайдельберг-2015 и скрипнула зубами.

– Где доктор Грау, испарилась? Кто-нибудь нам объяснит, что происходит? – сердито сказала женщина с внешностью фрекен Бок. – Сколько можно ждать? Может, нам тут ночевать остаться? Палатки разбить?

– Сказали, сорок минут операция, уже час прошел! – крикнула какая-то рыжая, похожая на мальчишку. – Посмотрите на часы! – она глянула на настенные часы так, будто те в чем-то виноваты. – Мы просто хотим знать, все ли в порядке!

– Девушки, тише, тише, – пробормотал полузадушенный доктор, безуспешно порываясь ускользнуть. – Конечно, все в порядке. Это очень простая операция, доктор Рогге подобные по несколько штук в день проводит. Пожалуйста, не волнуйтесь.

– Это вам не мешает поволноваться! – крикнула «фрекен Бок». – Не думайте, что у нас короткие руки, разобраться с вашим хаосом и навести тут порядок! Не хотела этого делать, видит бог, но…

Не договорив, она растолкала локтями обступивших доктора девиц, протаранила грудью толпу и через секунду очутилась в том же углу, где затаилась под фикусом Хелен. Дама вытряхнула из сумочки телефон, почему-то глубоко вдохнула, будто собираясь нырнуть, и, наконец, набрала какой-то номер.

– Николас? Это я, – неожиданно мягким и сексуальным голосом промурлыкала она в трубку. – Угу. Соскучилась. Послушай, дорогой… Тут кое-кому надо дать пинка.

Она оглянулась, заметила Хелен и прикрыла рот рукой – так, что услышать что-то еще было невозможно.
 
Хелен отвернулась, чтобы не выглядеть подслушивающей. Ее взгляд наткнулся на стоящую у стенки девушку.

На мгновение замершее сердце Хелен оборвалось и со свистом полетело куда-то вниз – в самый ад.

Нет, она не знала эту девушку. Ее губы беззвучно шевелились в молитве, сцепленные в замок руки просительно прижаты к груди. Глаза незнакомки поразили Хелен до глубины души – горестные, страдающие, полные слез, устремленные на электронные часы на стене, как на алтарь. Будто от этих часов зависела ее жизнь или смерть.

Это зрелище стало последней каплей отравы в чаше терпения Хелен.

«Ты здесь лишняя», – прозвучал в ее голове насмешливый голос Бернарда.

Перед глазами поплыло, дышать внезапно стало нечем. Задыхаясь от гнева и подступивших к горлу жгучих слез, Хелен вскочила и ринулась прочь, безжалостно расталкивая локтями многочисленных поклонниц Би Эм.

– Не понял, что с Майером такое, что все на ушах? – услышала она на бегу.

– Да просто ногу сломал, – отозвался кто-то и засмеялся.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

* «Was wollen wir trinken sieben Tage lang» – «пивная» песня.

***

                Глава 18. Фильм «Без наркоза»

Сказать, что господин хирург ворвался в операционную, было бы преуменьшением. Рогге выскочил из-за перегородки пружинистым тигриным прыжком. Вид его – разъяренный и злой – заставил Бернарда забыть и о кознях Ангелины, и о ней самой. И хотя лицо Рогге отчасти скрывала маска, его глаза метали гневные молнии из-под шапочки, руки в перчатках сердито сжимались в кулаки, а каждый мелкий жест выражал столько негодования, что Бернард проклял себя за глупость – чертову операцию надо было перенести на завтра! (Чем плох тихий и скромный доктор Кляйн? Наверняка он не из тех, кто лезет на стенку после мытья рук!)

Бешенство Рогге объяснилось быстро.

– Ваши высокопоставленные друзья волнуются о вашем здоровье, герр Майер, – сквозь зубы процедил он. – И даже имеют наглость беспокоить меня, когда я нахожусь в операционной! Намекают, чтобы не ударил в грязь лицом!

BARNY не замедлила отреагировать анимацией – Рогге со всего размаху падает в жидкую коричневую грязь, взметнув тучу брызг.

– Мои друзья? – переспросил Бернард, пытаясь отрешиться от картины «Хирург оплошал». – Вы о ком? О чем?

«Кто знает, что я здесь, кроме коллег и студентов группы? Валерия побежала трепать языком?» – мелькнуло у него.

– Как приятно непосредственно перед операцией получить напутственные указания из министерства здравоохранения, – злым голосом сказал Рогге. – Такого не было за все тридцать лет моей практики! Звонят по экстренному номеру и просят ПОСТАРАТЬСЯ, герр Майер! Это как понимать?!

«Министерство? – озадаченно подумал Бернард. – Что за бред! Валерия? Невозможно… Хелен! Только у нее такие связи! Эгон уже доложил, что я тут? Хелли, дура! Идиотка!»

– Я никого не знаю в министерстве, – сказал он, глядя на Рогге с искренним сочувствием. – И чья это добродетельная инициатива, понятия не имею. Выбросьте из головы этот звонок, сделайте одолжение, доктор. Я доверяю вам, как самому себе. Мне бы в голову не пришло… оскорбить вас подобными вещами. Когда все закончится, я разберусь с этой… С этим благодетелем. Прошу прощения… что стал причиной такого недоразумения. Поверьте, я не просто не сомневаюсь в вашем высочайшем профессионализме, а знаю, что вы… лучший из лучших.

С некоторым удивлением Бернард обнаружил, что говорить становится все труднее. С момента инъекции прошло минут десять, ног он не чувствовал, во всяком случае, шевельнуть ими не мог, что обнадеживало. Колено не болело, и одно это было блаженством. Правда, полусонное отупение, накатывающее все сильнее, Бернарду совершенно не нравилось, но и оно свидетельствовало о том, что наркоз все-таки работал. Думать, что его подозрения беспочвенны, было не слишком приятно. Не говоря про скребущий душу коготок вины – выходит, он обидел Лину ни за что ни про что? Бернард посмотрел на нее краем глаза и поразился ее лицу – белому как мел, с глазами, полными страха. Ангелина стояла с приоткрытым ртом, глядя на Рогге, как на привидение. Не успел Бернард как следует удивиться, как она быстро заморгала и глубоко вздохнула – будто не дышала до этого. Бернарда вновь охватили сомнения – не поспешил ли он реабилитировать ведьму?

– Я вам верю, господин Майер, – Рогге заметно смягчился. – Не будем об этом. Ну, как тут наши дела?..

Последняя реплика относилась к ногам Бенарда. Как обстоят дела, те рассказывать не хотели; Бернард теперь не видел собственных конечностей – Тоби загородил их ширмой, объяснив, что смотреть следует в монитор. Доктор Ли, явившийся вслед за Рогге тихо и крадучись, как шакал за тигром, был такого маленького роста, что из-за перегородки маячила только его голова. Вскоре исчезла и она – Ли склонился над коленом Бернарда и принялся усиленно мазать его чем-то, запахло йодом. Бернард недоуменно прислушался к собственным ощущениям – он явственно чувствовал прикосновения влажного тампона и щекотно стекающей по коже жидкости, но нога казалась чужой.

– Ну что ж, сейчас протестируем блок и можно начинать, –Рогге приглашающе кивнул Ангелине.

Та снова выглядела спокойной, и Бернард озадаченно подумал, уж не померещился ли ему страх в ее глазах. Лина прошла за ширму и стала рядом с ассистентом. Ее лицо не только не было испуганным, а скорее мрачным и даже решительным. Маску она почему-то не надела, и та болталась у нее под подбородком. Бернард неожиданно вспомнил, что однажды сказал ей, что у нее самые красивые губы из всех, что ему довелось видеть, и самые вкусные, что довелось попробовать. Сказал тогда вполне искренне… Идиот.

– Попробуйте поднять ноги, – приказала она.

Бернард честно попытался.

– Ничего не поднимается, – с легкой издевкой сказал он.

– Хорошо, – пробормотала анестезиолог, глядя в монитор. Что отображается на экране, Бернарду видно не было.

Внезапно его икру кольнуло что-то острое, он вздрогнул от неожиданности.

– Так больно? – быстро уставилась на него Ангелина, подозрительно прищурившись.

«Не дождешься!» – тут же рассердился Бернард.

– Нет, – отрывисто сказал он.

Почти в ту же секунду кольнуло выше; на этот раз он был готов к пакостям и не дернулся.

– А так? – спросила Лина. Глаза ее были такими же колючими, как та иголка, которой она ткнула ему в ногу. (Бернард не видел орудие пытки, но почему-то был уверен, что это игла.)

– Нет.

– Здеся иссё проверьте, – подал голос доктор Ли. – Била реакция.

Игла вновь вонзилась в икроножную мышцу, и Бернард едва не выругался вслух.

– Что-то чувствуете? – уставились на него вопрошающие глаза с искорками злорадства.

– Нет, – хладнокровно солгал Бернард.

– Это рефлекс, – пояснила ассистенту Ангелина.

Больно ему или нет, Бернард не понимал. Казалось, сознание раздвоилось – часть разума убеждала его, что он ничего не чувствует, и все это лишь обещанные тактильные ощущения, лишенные компоненты боли. Но другая половина, темная и загадочная, как оборотная сторона Луны, знала, что ему больно. И чем больше Бернард смотрел на Ангелину, тем вернее ждал боли. Тут же был и третий участник – супервайзер BARNY, наблюдающий за первым и вторым сознанием Бернарда почти равнодушно, с научным любопытством: кто победит, верящий в анестезию или не верящий?

В тактильных и прочих переживаниях недостатка не было – Бернард чувствовал, как ногу выше и ниже колена обмотали чем-то плотным, вроде бинта, бедро крепко пережал жгут, и по коже снова потек йодопирон. Ведьма кольнула его еще дважды, уже повыше; Бернард снова не прореагировал внешне, но чертов экран что-то отобразил, и на лице Ангелины мелькнуло недоумение.

«Скажи им, что всё чувствуешь!» – завопил Бернард-неверующий.

«Ни черта ты не чувствуешь, мнительный дурак! – возразил Бернард-верующий. – А даже если чувствуешь, неужели позволишь, чтобы эта дрянь радовалась униженным просьбам о помощи?»

«Ты не сможешь обмануть приборы. Ведьма мониторит твой страх и боль! – крикнул первый. – Дыхание, давление, ЧСС, электроэнцефалограмма и черт знает, что там еще!»

«Я могу. Я Бернард Майер. Моими чувствами управляет Разум. Это не сложней, чем обмануть полиграф», – сказал супервайзер BARNY.

«Когда я закончу считать до десяти, мои сенсорные рецепторы потеряют чувствительность. Когда я дойду до десяти, мои ноги онемеют. Пока я считаю, боль уменьшается, отступает и исчезает полностью. Отсчет пошел. Один. Два. Три. Четыре…»

– Показатели в норме, – сказала наконец Ангелина, повернувшись к Рогге. – Анельгезия адекватная. Можно приступать.

– Чудненько, – возрадовался хирург.

Пять. Шесть. Семь.

– Если будут какие-то неприятные ощущения, сразу дайте знать, герр Майер, – голос Ангелины стал вкрадчивым, притворно-ласковым. – Возможно, понадобится дополнительная коррекция.
Восемь. Девять…

«Что-что? Порадовать тебя криками, садистка?! Запросить пощады?» – взбесился Бернард, испортив удачно начатое самообезболивание.

– Всё прекрасно, – изобразил улыбку он. – Чувствую себя зрителем в кинозале. Вот только фильм еще не начался.

Монитор, висящий в изголовье операционного кресла, был многообещающе черным, как квадрат Малевича.

– Погодите, сейчас установим софиты, – голова Рогге исчезла за ширмой.

В ту же секунду ногу Бернарда прошила резкая боль; что-то теплое и скользкое потекло по коже – и нет, это был не йодопирон!

«Мне не больно. Это иллюзия. Мне не больно. Я спокоен. Я дышу ровно… О, боже!»

Вцепившись руками в подлокотники кресла, Бернард уставился в темный экран, визуализируя замедляющиеся сокращения собственного сердца. Под кожу чуть выше колена безжалостно и неотвратимо ввинчивалось что-то твердое и толстое, с тупым наконечником. Чертов артроскоп, понял он. Фильм «Без наркоза». Триллер, хоррор, драма. Впечатлительным особам просьба немедленно покинуть зал.

– Доктор Блянк, – вдруг обеспокоенно сказал ассистент, понизив голос. – Это разве был не скасьок давлень?

– Доктор Ли, а давайте каждый будет заниматься своим делом, – резко оборвала Ангелина.

«Не мешай мне наслаждаться, мелкий гаденыш», – перевел Бернард.

На экране монитора перед его глазами внезапно возник белый круг. Фильм «Без наркоза» имел особый формат.

– Все в порядке, герр Майер? – поинтересовался режиссер Рогге из-за ширмы.

Если порядком можно назвать ворочающийся в ноге стержень световода, то порядок был полный. Бернарда затошнило.

«Если меня вырвет на радость этой суке… Ну уж нет!»

– Все хорошо, – сказал он, стараясь дышать глубоко и размеренно. – Проблема в том… я знаю, что вы делаете, доктор. И как это выглядит не на экране, а... Не знай я, что происходит… не реагировал бы вовсе. К сожалению, я успел ознакомиться с ходом операции… довольно детально. Думаю, вы мониторите мою эмоциональную реакцию, доктор Бланк, – он улыбнулся Ангелине так снисходительно, как только мог.

Ангелина слегка покраснела, от досады, злости или чего-то еще – Бернард не уловил. Ее губы зло дернулись, будто она что-то хотела сказать. (Вероятно, пояснить наглому пациенту, что кто-кто, а Гордость Клиники уж как-нибудь, да разберется в его жалких реакциях.)

– «Во многом знании много печали», – пробормотал Рогге, старательно елозя стержнем в суставе – очевидно, в поисках оптимального ракурса для съемок триллера. – Напрасно вы углублялись в подробности, умножая скорбь и всякую чертовщину… И когда это вы успели?.. – с ноткой сарказма заметил он. – Я вот не успел супруге позвонить, сообщить, что имею честь оперировать ее обожаемого кумира, господина Бернарда Майера.

«Приехали, – мысленно ужаснулся Бернард. – Так вот какого джокера ты держал в рукаве!»

BARNY мгновенно включила поиск. Никакой фрау Рогге в памяти не обнаружилось.

– Ну вот зе, опять скасьок, – укоризненно сказал Ли.

– Несущественный, – буркнула Ангелина.

Бернард выжидающе смотрел на ширму, за которой скрывался Рогге. Враг номер два! Хирург-мститель, обманутый муж! (Господи, ну что плохого было в милом, безвредном, симпатичном докторе Кляйне?!)

– Я знаком с фрау Рогге? – осторожно спросил он.

– Полагаю, да, – мурлыкнул хирург. – Нет, она носит свою фамилию. Барбара Меерхоф, ведущая телепередачи «Откровенно говоря».

«Попал», – обреченно подумал Бернард, знакомый с красавицей-ведущей более чем хорошо. Насколько хорошо можно было познакомиться в промежутках между телеэфиром, несколькими поездками на его городскую квартиру и прощальным романтическим свиданием в аэроклубе.

Рогге вынырнул из-за перегородки. Глаза его Бернарду не понравились.

«ОТКРОВЕННО ГОВОРЯ, я не в восторге от вашего знакомства», – мрачно сказали Глаза и вновь скрылись за ширмой.

Бернард также был не в восторге. Особенно сейчас.

Ногу снова обожгло болью, теперь с другой стороны от коленной чашечки. Сердце предательски прыгнуло в груди, тело покрылось нехорошей испариной.

«Мне не больно. Это фантомная боль… Ее не существует».

Он перевел дух и мельком глянул на Лину – та смотрела в экран с каким-то непонятным любопытством, заломив бровь. Ассистент молчал, на сей раз действительно занятый чем-то другим.

Острую боль сменила тупая и давящая, почти невыносимая.

«Канюля? Зонд?» – Бернард чувствовал, как неумолимо проталкивается сквозь рассеченную плоть наконечник какого-то омерзительного инструмента.

«Когда я закончу считать до десяти, мои сенсорные рецепторы потеряют чувствительность. Когда я дойду до десяти, я… свихнусь к чертовой матери!»

Так, он о чем-то говорил с Рогге… Ах да. Барбара, Барбара... Дура редкая, но сиськи восхитительные. У такого неглупого человека, как Рогге, такая безмозглая баба… Впрочем, добрая.

Мысль о том, что Рогге способен причинить ему вред, показалась абсурдной. Почему, Бернард не знал и сам, вернее, был сейчас не в состоянии проанализировать, как пришел к такому заключению.

– У вас замечательная жена, доктор, – он попытался считать в уме сердечные удары, но сбился. – Умная, красивая, талантливая… Но ведь публичность – медаль с двумя сторонами… Как вы относитесь к ее профессии, если не секрет? Подозреваю, это нелегко.

«Какого дьявола я ему это говорю? – тут же пожалел он. – Нет, меня таки пришибло скополамином!»

– Ненавижу телевидение, – буркнул хирург, явно не желая развивать тему. – У меня своя киностудия. Вот, давайте поглядим, что тут у нас на сцене.

Бернард покорно поглядел. На экране дебютировал блестящий крючок, снующий в загадочной белой пещере – синхронно с терзающей болью в колене. Зонд, безрадостно догадался Бернард. Значит, осталась третья дырка. Для дренажа. А потом…

Что потом, думать не хотелось. Ему казалось, за последние дни он так свыкся с болью, что почти перестал ее воспринимать, но у мерзавки обнаружились новые грани.
 
Его опять затошнило. «Три маленьких БЕЗБОЛЕЗНЕННЫХ прокола!»

«Держись, Берни», – вдруг сказал голос, который он не слышал много, много лет – ни в реальности, ни в собственном разуме. Мягкий, тихий голос человека доброго, безвольного и никчемного… Голос отца.

По экрану BARNY проплыла картинка – он, семилетний мальчишка, сидит в коридоре клиники вместе с папой. Ладони липкие… Кровь, дурацкая кровь. Рубашка заляпанная, и штаны не лучше. Мама его убьет! Под стулом густые алые капли. Он зачем-то размазывает их носком ботинка. Ого, ну и кровищи натекло. Не может быть столько в носу! Наверное, это прямо из сердца льется. Теперь он умрет. Так будет лучше для всех… Нет, он не хочет, не хочет, не хочет!

«Держись, Берни!»

Брат столкнул его с лестницы. Мать так никогда и не поверила, что малыш Эдди спихнул его в пролет. Да разве она когда-нибудь слушала, что он говорит?

«С ума сошел? – поразился себе Бернард. – Думай про сиськи Барбары!»

Обнаженные крупные груди с бледно-розовыми сосками всплыли перед его внутренним взором, как тронутые рассветным солнцем египетские пирамиды в мареве пустыни, но в ту же секунду колено вспорола новая боль, острая и жгучая, как жало гигантской осы, и картинка рассыпалась. Бернард закусил губу и уставился в экран, не видя ничего, кроме белой луны в шевелящихся пятнах. Он с ужасом ощутил, что начинает дрожать и почти ничего не может с собой поделать.

– … видите, какое безобразие, дорогой коллега, – донесся ворчливый голос хирурга. – Это все надо вымыть… Хуже торфяного болота!

«Я спокоен. Все хорошо. Все правильно».

«Чушь… Всё неправильно. Всё!» – его руки сжали тисками подлокотники кресла, но это не помогало. За перегородкой негромко зажужжал какой-то прибор, Бернард хотел спросить, что это, но вдруг подумал, что если откроет рот, у него начнут трястись губы. Он закусил зубами щеку изнутри с такой силой, что почувствовал во рту вкус металла, но отвлечься не мог.

Мысли начали путаться. Он вспомнил, что считал себя способным выдержать пытки. С чего он это взял, самонадеянный идиот? Болото было тут как тут, но вовсе не сгустками крови в коленном суставе. Собственный разум представился Бернарду кровавой кашей, густой и вязкой; в месиве плавали обломки и осколки мыслей, ненужных, бессвязных, бесполезных, как мусор. Святое дерьмо, и он еще учил кого-то трансовым состояниям? Хорошо входить в измененное состояние сознания, комфортно расслабившись в кресле… Вот только не в операционном!

Он хотел посмотреть на Ангелину, но для этого надо было повернуть голову. Нет, лучше не шевелиться. Казалось, любое лишнее движение добавит в кашу боли новый компонент.

«Что такое БОЛЬ, Бернард? – включился супервайзер BARNY. – У тебя есть шанс получить уникальный опыт. Пройди через это. Как идут через лес. Ты можешь».

«Не могу! Не хочу! – неимоверным усилием воли Бернард пытался сдержать охвативший его отвратительный тремор. – Она меня съедает! Подчиняет себе, тварь! Я должен думать о чем-то другом, но… Я не могу!»

«Она отбирает всё твое внимание? Хочет, чтобы ты думал о ней одной? Боль похожа на эгоистичную женщину, не так ли? – спросил супервайзер. – Женщину, которая желает обладать тобой, подчинить себе, поглотить без остатка. Забрать твой разум, тело и душу, время и силы… Сожрать тебя целиком, заменить собой весь мир. Что ты делаешь с такими?»

«Ухожу. Улетаю со скоростью пули. Но я не могу уйти от ЭТОЙ!»

«Можешь. Если не отдашь ей свой разум. Игнорируй ее. Она реальна настолько, насколько ты впускаешь ее в себя».

«Иди к дьяволу! Студентам рассказывай сказки! Дуракам наивным! Это невозможно! Она… она часть меня!»

«Ты ей это позволил».

– Как вы себя чувствуете, герр Майер? – раздался вполне реальный голос над ухом. Голос садистки Лины. Бернарду померещилась в нем нотка беспокойства. Волнуется, что ему недостаточно больно?

Белую луну на экране монитора заслонило круглое женское лицо в зеленой шапочке. Маску мерзавка надеть так и не удосужилась. Глаза Лины, широко распахнутые, смотрели на Бернарда в упор, и были сейчас какими угодно, но не равнодушными.

Бернард проглотил кровь во рту.

– Хорошо, – отрывисто сказал он.

– Никаких неприятных ощущений? – с сомнением спросила Ангелина.

– Абсолютно, – Бернард попытался улыбнуться. Что из этого вышло, было неведомо. Губы не затряслись, и на том спасибо.

– У вас в самом деле никогда не было перепадов давления или нарушения сердечной деятельности? – теперь ее беспокойство ни с чем нельзя было спутать. – Тахикардии, например?

«Уже спрашивали, черт бы вас всех взял!»

– Бывает, – сквозь зубы сказал Бернард, страстно желая отшвырнуть от себя лживо-заботливую дрянь, чтоб отлетела в угол операционной и больше не лезла с глупостями. – После хорошего секса… Сердце стучит, как… В общем, быстро стучит, доктор Бланк. Давление не мерил, знаете ли.

Голубые глаза, зеленоватые сейчас из-за цвета униформы и шапочки, из тревожных превратились в рассерженные.

– Понятно, – буркнула Лина, поджала губы и, наградив Бернарда убийственно-осуждающим взглядом, удалилась к своему монитору.

– Что там такое? – спросил из-за ширмы Рогге.

– Сто сорок на сто, ЧСС сто десять, вот что такое, – доложила Ангелина. – Вероятно, индивидуальная реакция. Вдобавок, скополамин.*

Режиссер Рогге вынырнул из-за кулисы.

– Сколько-сколько? – тихо и угрожающе спросил он. – Где в таком случае сигнал, скажите на милость?

Ангелина моргнула, быстро тронула пальцем клавиатуру и застыла, покусывая губу и глядя на дисплей; в невидимых динамиках раздалось тревожное попискивание.

– Показатели в целом не критичные, – пробормотала она. – Подключить Сашу?

Рогге настороженно всмотрелся в лицо Бернарда.

– Что за Саша? – спросил тот.

– Наш кардиолог Александр Бланк.

– На кой черт?

– На всякий, – сказал Рогге, разглядывая его с задумчивым прищуром. – Не нравитесь вы мне, герр Майер.

– Я так и понял, – буркнул Бернард.

– Много вы поняли, – раздосадованно фыркнул хирург. – Уж больно веселый у вас пульс, коллега. Я бы поостерегся списывать всё веселье на «Аэрон». Кардиолог не помешает.

«Они хотят позвать еще кого-то, – сообразил Бернард. – Значит, не замышляют ничего предосудительного… Неужели я все выдумал?»

– «Аэрон»? – переспросил он, заталкивая в мысленную корзину «Параноидальный психоз». (Смахивающий на слизняка Психоз лезть в корзинку не хотел и тревожно зыркал по сторонам глазками на стебельках.)

– Вам не сказали? – дернул бровью Рогге. – Доктор Грау настояла на проведении хроматографического анализа. Результаты подтвердили, что это с высокой вероятностью скополамин, входящий в состав препарата «Аэрон». Таблетки от укачивания. Кто вам их выписал, хотелось бы спросить… И в каком же чудовищном количестве надо было их принять, чтобы улететь к чертовой матери без Люфтганзы?

– Впервые слышу про «Аэрон», – пробормотал Бернард, в эту секунду почти счастливый от того, что Рогге не ковыряет его колено. – Меня никогда не укачивает. И нет, у меня все нормально с сердцем. Не надо звать кардиолога.

– Звать? – удивился Рогге. – Речь о кардиомониторинге онлайн. Да, подключайте Александра, – кивнул он Ангелине.

«Вот оно что… Я отстал от жизни, – мрачно подумал Бернард. – Значит, присутствие живого свидетеля отменяется. Рано обрадовался, дурак».

Отпустившая было боль возвращалась. Возвращалась неотвратимо и неуклонно, с новой силой, жаром и страстью обладания. Ненасытная, злая, требующая внимания. 

«И на сколько меня хватит?..»

– Как ощущения, герр Майер? Все хорошо? – с подозрением спросил Рогге.

Бернард вдруг проникся к себе таким отвращением, которого не испытывал никогда прежде. Какого черта он подозревает всех вокруг в дурных намерениях? Какого черта жалеет себя, бедного мальчика, истерзанного болью? Этого мальчика не существует! Не здесь, не сейчас! Есть он, Бернард Майер. Мужчина, взрослый человек, черт бы его, идиота, побрал!

От злости на себя в голове прояснилось.

– Не волнуйтесь, доктор. Все прекрасно, – он улыбнулся, и на этот раз знал, что получилось. – Не имею представления, почему у меня такое давление и пульс. Думаю, доктор Бланк права, это индивидуальная реакция на препарат... И на новизну ощущений и обстановки. Первая операция в моей жизни, как-никак.

– Знаете, что меня удивляет? – задумчиво сказал Рогге. – Вы на удивление адекватны, герр Майер. Когда я сказал об обратной связи, то вовсе не имел в виду конструктивные разговоры. Смешно и думать! Так или иначе под маркаином происходит угнетение сознания, мы обычно рады кивкам головы и мычанию, означающим позитивную или негативную реакцию, но вы… – он повернулся к Ангелине: – Что мы использовали для премедикации?

«Мы, – мельком подумал Бернард. – Вот она, работа в команде. Будто ты видел, что за дерьмо мне вкатал этот придурок Тоби».

– Дормикум, – буркнула анестезиолог.

– Не оправдал надежд? Простите, доктор. Что-то не мычится сегодня, – сказал Бернард.

Рогге рассмеялся.

– Знаете, я начинаю понимать, что Барбара в вас нашла, – он снова нырнул за ширму. – Вот только не знаю, как это называется.

«Зато я знаю, – из-за монитора сверкнули злобой глаза Ангелины. – Сукин сын, вот как!»

(По-другому ее взгляд Бернарду расшифровать не удалось.)

– Бросьте, доктор, – пробормотал он. – Ничего она во мне не нашла, поверьте. Ничего, кроме простого участия, и никого, кроме внимательного слушателя. Знаете, многие мои клиентки очень страдают от того, что мужья не имеют для них времени. Внимание всего населения страны не заменит Барбаре внимание одного-единственного мужчины… Ваше, герр Рогге. Ваше и ничье другое.

Рогге разогнулся – с каким-то инструментом в руке. (Инструмент нехорошим образом походил на дрель.)

– Вы правы, коллега… – пробормотал он. – Я слишком люблю свою работу. Она забирает не только мое время… Меня всего, с потрохами. Но нет, я не намерен жертвовать тем, что мне дорого! – с вызовом прибавил он, взмахнув «дрелью».

«Поэтому ты мне и нравишься, приятель», – послал ему понимающий взгляд Бернард.

Рогге слегка улыбнулся. В его лице явственно читалось облегчение.

«Что он от меня ждал? – подумал Бернард, с нарастающей неприязнью разглядывая «дрель». – Зачем инициировал разговор о своей жене во время операции? Надеялся, что под наркозом я не смогу солгать? Ха!»

Голова хирурга вновь скрылась за перегородкой.

– Шейвер, четыре и два… на шестьсот оборотов,  – услышал Бернард. – Черт возьми, кто постоянно сдвигает педаль? Или у нее ноги есть?

– Ви сами сдвигай, – робко сказал ассистент. – Только что.

– Да не выдумывайте! – возмутился Рогге. – А эту рукоятку тоже я сюда положил? Я же сказал, уберите ее, чтоб глаза мои ее не видели! Где моя любимая, стерлинговская? И кусачки опять не те, что я просил. Что за люди…

«Как механик в гараже», – мелькнуло у Бернарда.

Некстати нарисованную воображением Гаражную Чупакабру пришлось отправить в корзину, мельком разглядев только вздыбленную шерсть и грязный комбинезон.

Он вспомнил об Аише, но предаться воспоминаниям было не суждено.

Что-то пискнуло, зажужжало, и вдруг в колено вгрызлась такая чудовищная боль, что у Бернарда почернело в глазах. Потрясенный, он не мог ни шевельнуться, ни закричать, отказываясь понимать, что такое возможно.

– Саша, гемодинамика! – как сквозь туман, донесся испуганный женский голос.

– Вижу-вижу, – сказал кто-то. – Странные вещи творятся в Поднебесной… Лидокаин струйно приготовьте. Нет, пока не вводите. Я сейчас буду.

– Герр Майер, с вами все в порядке?

Ответить Бернард не мог, почти перестав понимать, где он и что происходит. В висках лихорадочно стучали молоточки, шум в ушах перекрывал звуки.
 
– Доктор Блянк, а ви уцитываль его роста? Роста больсяя, метра девяносто восемь**, – тревожно сказал кто-то.

Доктор Ли, вспомнил Бернард. Рост? При чем тут его рост? Китайцу не нравится? Если взять двух китайцев и поставить друг на друга… Если взять двух китайцев…

Где-то настойчиво пищал противный сигнал зуммера.

– Да все я учла! – раздался крик над ухом.

Лина зачем-то глядела ему в глаза, оттянув одно веко дрожащими пальцами.
 
– Подтверди адекватность блокады, – сказал тот же незнакомый голос с ноткой беспокойства.

Вибрирующее жало внезапно затихло. Тяжело дыша, Бернард молча смотрел сквозь Лину, не думая ни о чем, кроме благословенного облегчения. Что-то щекотно ползло по лбу и вискам, добралось до глаз и теперь щипало, как едкое мыло. 

– Бернард! К-как ты себя чувствуешь? – у Ангелины тряслись губы.

Он не сразу понял, что она спрашивает. Что-то про китайцев?

Лина повторила вопрос. Бернард скорее прочел по губам, чем услышал.
 
– Хорошо, – выдохнул он. – Всё хорошо.

Протянув руку, она вытерла чем-то мягким его лоб. Бернард моргнул и обнаружил, что больше ничего не щиплет.

– Хорошо? Никакого дискомфорта? – Лина смотрела на него непонимающими круглыми глазами. – Попробуй поднять правую ногу. Нет? Пальцами пошевелить… Нет?

Бернард мотнул головой, о чем тут же пожалел: лицо Ангелины на мгновение куда-то уплыло, чтобы вернуться вместе с тошнотой и отвратительной мелкой дрожью. Внезапно в его голый бок вонзились ногти, он ощутил их через перчатку. В распахнутых глазах Лины с испуганными зрачками метался невысказанный вопрос.

«Она не понимает, больно мне или нет… Опять проверяет», – отстраненно подумал Бернард. Догадка его немного взбодрила.

– Ты вспомнила, как меня зовут, – прошептал он, не показывая, что чувствует ведьминские коготки. По сравнению с тем, что он пережил только что, это было лаской. – Наконец-то.

Лина отдернула руку, будто обожглась.

– Абсурд какой-то, – пробормотала она и опять бросилась к своему монитору. – Что это такое?

– Это я у тебя хочу спросить, – сказал невидимый голос. – Кардиодепрессивного эффекта с самого начала не было, что интересно.

– Необычайно интересно, – буркнул Рогге, очевидно, недовольный тем, что вынужден был прервать процесс. – Наш дорогой друг себя хорошо чувствует, не жалуется, блок в порядке. Продолжать или?..

– Продолжайте! – прорычал Бернард. – Все нормально!

Унизительное осознание того, что он не контролирует свои реакции, было хуже всякой боли.

«А ты уверен, что это реальная боль? – ожил супервайзер. – Сколько тебе сделали проколов, два или три? Не знаешь? Испугался инструмента в руках Рогге? Зачем ты полез читать, что такое шейвер? Замечательное изобретение, разве нет? Ты уверен, что эта боль не плод твоего воображения? Ты ждал боли, так? Мысль материальна».

«Мои нервные рецепторы тоже материальны! – возмутился Бернард. – Самое время поразмыслить, что первично, курица или яйцо!»

«Лучше поразмысли, почему у кардиолога та же фамилия, что у Лины. Почему они на «ты»? Если это не однофамилец и не брат, то, вероятней всего, муж».

«Ясное дело! Я в аду, и все обманутые мужья тут как тут».

Странно, но в аду было холодно. Он чувствовал, что начинает стучать зубами и трястись в ознобе. Может, попросить у чертей одеяло?

За ширмой раздалось знакомое жужжание. Бернард глубоко вздохнул и поборол малодушное желание зажмуриться покрепче.

«Держись, Берни. Это скоро закончится. Это не может быть вечно».

Он опять вцепился в ручки операционного кресла. Внезапно что-то треснуло, его правая рука резко сорвалась, потеряв опору, хотя продолжала держаться за что-то.

– Господи боже! – ахнула Лина, прежде чем Бернард понял, что произошло. – Кресло сломалось! Опорная ручка! Профессор, вы такое видели?

– Какая ручка? – высунулся из-за перегородки хирург. Его выразительные брови удивленно выгнулись. – А я думал, она стальная. Вот обманщики! Поставляют нам черт знает что в последнее время. И всюду так. Я на днях в спортзале тренажер сломал. Сталь, одно название! Герр Майер, да бросьте вы ее на пол, – сказал он, заметив, что Бернард по-прежнему держит в руке обломок. – Прошу прощения. Странно, кресло новое, прекрасной фирмы.

«Ты не знаешь шутку "Здесь был Майер"», – мрачно подумал Бернард.

– Это я прошу прощения, – он посмотрел на обернутую полиуретаном трубку и вздохнул. – Я не хотел.

На него вдруг навалилась необъяснимая слабость. Будто вместе с проклятой ручкой в нем тоже сломалось что-то. А может, импульсивное движение отняло у него остаток сил.

В этот раз боль не взорвала мозг. Он снова ощутил мучительную вибрацию в колене, но боль показалось ему далекой и приглушенной. Может, Рогге отрезал ему ногу и забавляется с ней отдельно от всего остального тела?

– Тут немного осталось, – сказал хирург, глядя на свой дисплей. – Видите, какой у нас симпатичный пылесос, герр Майер? Дробит костный фрагмент и тут же всасывает частицы. Чистота, красота.

Разглядеть, как красиво вращается в суставе лезвие шейвера на шестьсот оборотов, Бернарду не удалось. Белая луна на экране перед его глазами неотвратимо мутнела, теряя очертания. К горлу опять подступила тошнота и противная изжога.

«Главное, чтобы меня тут не вырвало, – смутно подумал он. – Хотя… Какая разница».

На мгновение ему показалось, он куда-то падает, проваливается вместе с креслом. В висках снова стучало, быстрее и быстрее, будто кто-то вбивал ему в голову мелкие гвозди.

– Бернард, как вы себя чувствуете? – сквозь нарастающий шум разобрал он.

– Хорошо… Сколько можно… спрашивать? – пробормотал он, тупо глядя на монитор, где белая луна путалась в дымчатых облаках.

– Артериальное восемьдесят, пульс сто сорок…сто сорок три… – сказал кто-то. – Что за шутки, ребята? У вас все исправное? Да я вижу, что адекватный… Графики, как при коллапсе. Бред какой-то… 

«Опять у них что-то сломалось», – подумал Бернард, глядя на угасающую луну. Что у него в руке такое тяжелое? Ах да, это сказали выбросить.

Он разжал кулак, но звука падения не услышал.

– Артериальное семьдесят, пульс сто сорок пять, – вынырнул из тумана чей-то далекий голос.

– Лидокаин струйно!

Как же холодно… Надо все-таки попросить у чертей одеяло.
 
– Саша! Шестьдесят пять, сто пятьдесят!

– Тоби, что стоишь! Лидокаин! Быстрее, черт бы тебя взял!

– Артериальное, обвал!
 
– Бернард, вы меня слышите?

Ответить оказалось труднее, чем он думал. Как и понять, каким образом невидимый доселе кардиолог материализовался перед ним во плоти. Лицо его было близко, но черты расплывались, как блеклая акварель. Еще одна уплывающая луна с провалами глаз.

– Да.

Шевелящаяся тьма сгустилась, в ушах шумело.

– Повторите, что я сейчас сказал.

«На кой черт?»

Говорить не хотелось.

– Вы… сказали… повторить, что вы сейчас сказали.

– О господи. А до этого?

«Если я сейчас отключусь, значит, я проиграл, – неожиданно понял Бернард. – Я не имею права!»

– До этого вы… спросили, слышу ли я вас, – пробормотал он, отчаянно сопротивляясь неимоверной слабости. – Еще до этого вы сказали… «лидокаин струйно». У вас тут полтергейст. Кресла ломаются, приборы ерунду показывают.

Перед глазами немного прояснилось. Теперь он видел лицо кардиолога. Удивленное и растерянное. Смешной у Лины муж. Похож на хомяка.

– Артериальное восемьдесят! ЧСС опять сто сорок! – Ангелина вдруг рассмеялась истеричным визгливым смехом. – Полтергейст! Аха-ха!

«Играть, проиграть… Кому ты лжешь? – неожиданно ясно сказал внутренний голос. – Ты боишься заснуть и не проснуться. Не увидеть Анику. Не успеть сказать ей, что ты не хотел… Что ты был неправ».

Аника. Каждый удар сердца – Аника.
 
Аника, Аника, Аника. Тише, тише, Аника.

– Не надо лидокаин, – сказал Бернард, с трудом ворочая языком. – Дайте мне три… Три минуты, доктор. Если ничего не изменится… Тогда делайте то, что считаете нужным.

«Когда я досчитаю до десяти, мое давление и пульс нормализуется. Пока я считаю, ко мне возвращается полный контроль над моим телом. Каждый вдох и выдох возвращает мое сердце в оптимальный режим. BARNY запускает восстановление системы. Отсчет пошел. Один. Два. Три. Четыре…»

Он уже знал, что лидокаин не понадобится.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
* Передозировка скополамина может вызвать тахикардию.

** При проведении спинальной анестезии рост пациента имеет значение – для высокого человека средней дозы анестетика может быть недостаточно, и блок будет неадекватным.

Для справки: самым частым осложнением при спинальной анестезии является брадикардия (пульс падает до 40 уд./мин, давление повышается), когда блок слишком высокий (нарушается работа сердца). Напротив, тахикардия (пульс взлетает выше 90 уд./мин, артериальное давление падает) – редкое явление при спинномозговой анестезии и может быть как признаком отсутствия или неадекватности блока, так и реакцией организма на анестетик. Тахикардия может возникнуть автономно, в результате психического стресса, если премедикация не проводилась или не была успешной (Дормикум в данном случае явно не был эффективен). Передозировка скополамина накануне операции даже при отсутствии вещества в крови могла вызвать нарушения работы сердца. Тахикардия также является симптомом шока (коллапса) – травматического, гиповолемического, кардиогенного, анафилактического и пр. Лидокаин струйно (в/в) нормализует сердечную деятельность.

***

                Глава 19. Средство от тошноты

Неженским рывком Фрида распахнула дверь дамской уборной – так, что хлопнуло об стену. Стоящая у зеркала Юдит нервно дернулась, выронила из рук сумочку, и по полу с шорохом разлетелись маленькие серебристые пластинки, как карты по покерному столу.

Юдит присела на корточки и принялась их собирать.

– Прости, я тебя напугала! – Фрида бросилась на помощь, но не успела – Юдит с проворством фокусника сгребла загадочные пластинки и затолкала в сумку.

– Ничего страшного, – быстро сказала она. – Вы тут с Моникой что, ночное дежурство хотите устроить?

Юдит сидела, прижав к груди сумочку и глядя на Фриду снизу вверх. Кукольные губы улыбались, но черные блестящие глаза смотрели настороженно, будто ждали подвоха. На левой щеке Юдит багровело маленькое пятно, похожее на синяк. Фрида слишком устала, чтобы спрашивать, не попала ли она в очередную аварию, и услышать в ответ свежую дозу вранья.

– Какое там дежурство, – она вздохнула. – Я бы давно ушла. Но Мона ждет какого-то доктора Рогге, он должен сказать, как всё прошло. Не знаю, зачем тут торчать, все равно в палату сегодня не пустят. Узнать, что и как, и по телефону можно... Да и вообще, здесь лучшие врачи в городе, о чем волноваться?

Фрида покривила душой. Она волновалась не меньше Моники, вдобавок злилась на себя за глупое волнение. Кто ей Бернард Майер, в конце концов? И эти полчища дамочек, таких же идиоток, как они с Моной… Несколько раз она порывалась на все плюнуть и уйти, бросив Монику в зале ожидания и послав Майера к чертовой матери, но стоило ей глянуть на лицо Моны, похожее на лик страдающего херувима, как невидимая рука совести возвращала ее назад, в нагретое от долгого сиденья кожаное кресло. Что особенно тревожило – за четыре часа ожидания благих вестей от докторов лакомка Мона не съела ни крошки, отказалась от любимых пончиков, отвергла предложение пообедать в кафе, и за все время выпила только немного воды.

«Ладно, с Моникой всё понятно, – подумала Фрида. – А что здесь забыла Юдит, ненавидящая Би Эм? Видно, Мона права. Юдит валяет дурака, как Криста, которая от избытка ненависти все накладные ресницы выплакала, ногти в стразах изгрызла, еще и спрашивала, не нужна ли Майеру ее кровь!»

– А ты? – спросила она, подразумевая вопрос «зачем здесь торчишь?».

Опомнившись, Юдит вскочила на ноги, перебросила сумку через плечо и озабоченно уставилась в зеркало на свое кукольное отражение.

– Я уже ухожу, сколько можно тут париться, – она взбила свои и без того пышные волосы, прикрыв прядью синяк на скуле. –  Эгона жду, пойдем прогуляемся.
 
– Ну и правильно… – пробормотала Фрида. – Скажи ему спасибо, он всем нам очень помог. Единственный, от кого был толк в этом курятнике. Черт, не в смысле петух… ну ты поняла.

Юдит рассмеялась. Звонкий кукольный смех прозвучал странно и резко, отразившись от кафельных стен.

– Ладно, пока, – сказала она.

– Пока, – Фрида сделала шаг к кабинке. Под ногой что-то хрустнуло.

Недолго думая, она наклонилась и подобрала с пола невесомую серебристую пластинку – упаковку от лекарства. «Аэрон», – прочла она прежде, чем цепкие пальцы Юдит выхватили находку у нее из рук.

– Пустая, – заметила Фрида, успевшая рассмотреть пластинку. Таблеток не было.

– Ну да, выбросить надо, – Юдит смяла пластинку в кулаке. – Не мусорить же тут. Это мне врач прописал, от головы и тошноты, – сказала она. – Ну пока, я побежала.

Дверь туалета захлопнулась за ней быстрее, чем Фрида успела сказать и слово.

«Опять врет, – недовольно подумала Фрида. – Когда это она к врачу ходила? Наверное, колеса какие-то. Стимуляторы актерского мастерства. А лучше бы и впрямь от головы».

***

Она вернулась в зал ожидания – наконец-то опустевший. Оказалось, визиты родственников и друзей дозволялись до семи вечера, но и ночью в корпусе хирургии толпились люди, их не гнали, хотя в палаты не допускали. Перспектива провести бессонную ночь в коридоре Фриду совершенно не вдохновляла, но проще было вырвать с корнем гигантский фикус, украшающий зал ожидания, чем вытащить из зала Монику Мюллер.

Мона по-прежнему сидела в кресле, как приколотая на булавку большая бабочка, но что-то в ней изменилось, и перемены Фриде мгновенно не понравились.

– Что такое? – без лишних слов спросила она.

Мона смотрела в одну точку остекленевшим взглядом.
 
– Он в палате в интенсивной терапии, – едва слышно сказала она.

– Ну и что? – не поняла Фрида, разглядывая Монику с нарастающей тревогой.

В ее всегда румяном лице не было ни кровинки. Кожа казалось серой, и даже пухлые ангельские щеки будто похудели и ввалились.

– Не здесь. В отделении кардиологии, – прошептала Мона и закрыла глаза. – Нет, доктор сказал, все позади, все хорошо.

Из-под пушистых ресниц выкатилась слеза, сбежала по бледной скуле и исчезла под подбородком, оставив на щеке блестящую дорожку. Эта одинокая слеза показалась Фриде ужасней всех бурных ручьев, которые проливала ее чувствительная приятельница.

Неожиданно для себя Фрида разъярилась, как тигрица. Не думая, что делает, она обхватила увесистого херувима за плечи и одним рывком оторвала от кресла. Стой больничный фикус поближе, его могла бы постигнуть та же участь.

– Вставай! – рявкнула она, встряхнув Монику, как большой тюфяк. – Расселась, дура! Чем ты ему поможешь, такая раскисшая? Скажи, чем? Идем! Мозги проветрим! Чай, кофе, еда!

Встряска возымела действие. Мона по-поросячьи взвизгнула и вырвалась из захвата.

– С ума сошла? – испуганно сказала она, таращась на Фриду. – Надорваться хочешь? Знаешь, сколько я вешу?

– А как мне тебя отсюда вытащить? – сердито сказала Фрида, втайне тронутая забавной заботой. – На каталке? Давай угоню одну. Ты на нее ляжешь умирающим лебедем, а я переоденусь в форму медсестры и отвезу тебя в палату интенсивной терапии, пристрою рядом с твоим Бернардом, как так и надо. В карту впишем диагноз «Разбитое сердце».

То, что действовало на детей в клинике Гремсдорфа, неожиданно сработало и с Моникой. Она рассмеялась сквозь слезы.

– А форму медсестры где возьмешь?

– Ради тебя я на все готова, – Фрида взяла Мону под руку; сопротивления не последовало. – Придется загнать в туалет зазевавшуюся сестру и безжалостно раздеть до белья, – сказала она, незаметно увлекая Монику вдоль по коридору. – Вот, например, идет какая-то… Нет, не мой размер. Даже не твой.

Навстречу им, как тяжелая баржа по волнам, летела толстая дама в зеленой униформе. Она вихрем пронеслась мимо, но Фрида успела разглядеть ее лицо под съехавшей на бок шапочкой – бледное, перекошенное, с сумасшедшими мокрыми глазами.

Они недоуменно переглянулись, Мона нервно хихикнула. Фрида облегченно вздохнула – лучше нервная Моника, глупая Моника, злая Моника – какая угодно, только не окаменевшая от горя Моника.

– Ладно. Попьем кофе, перекусим и вернемся, – покладисто сказала Мона. – То есть я вернусь, а ты езжай домой.

– Еще чего, – Фрида прижала к себе покрепче пухлый ангельский локоть. – А кто тогда угонит каталку?

«Перекусит и одумается, – решила она про себя. – Еще чего, торчать здесь всю ночь. Будто Майеру от этого легче, когда кто-то страдает у него под дверью. Да плевать ему на всех нас!»

Они вышли в главный холл, больше напоминающий терминал аэропорта, чем больничный вестибюль. Высокие своды подпирали тонкие колонны, с потолка свисали загадочные орбиты и светильники, похожие на НЛО. Несмотря на поздний час, по холлу сновал народ, все так же осаждая стойку администратора под светящейся летающей тарелкой. Миновав стеклянные двери, отделяющие стерильно-космический мир от мира гуляющих на воле организмов, Фрида почувствовала себя счастливым землянином, вернувшимся домой.

– Боже, как хорошо, – она с блаженством вдохнула бодрящий воздух. – Свежие прохладные микробы, как мне вас не хватало!

Моросил дождь, мелкий, как из пульверизатора. Мокрый асфальт блестел под фонарями, газонная трава серебрилась росой. Под ярко освещенным портиком было сухо, кресла и столики стояли и здесь, превращая главный вход в подобие открытого кафе. Людей под навесом было не меньше, чем в вестибюле.

– Говорю тебе, это деловая встреча!

Фрида обернулась, узнав голос Эгона и узрев его самое в компании Юдит, незаметно толкнула в бок Монику, но та смотрела куда-то в сторону.
 
– Думаешь, мне хочется на ночь глядя тащиться в Мангейм? – Эгон вертел на пальце брелок с ключами.

– Конечно, хочется, – сердито сказала Юдит. Она стояла спиной, не замечая ни Фриду, ни Монику. – Светишься от радости, как лампочка! Я не слепая!

Фрида с любопытством воззрилась на Эгона. Светиться тот не светился, но весь его вид выражал беспокойство и нетерпение, начиная от взлохмаченных пшеничных волос и кончая пританцовывающими на месте ногами, норовящими сбежать.

– Послушай, рыбка, – с досадой сказал он. – Мне некогда сейчас разбираться с твоим зрением, потом поговорим. Но одну вещь я тебе все-таки скажу, – он наклонился к ее лицу, колгейтовские зубы блеснули в злой улыбке. – Маленький полезный совет, заменяет три семинара Майера.

Фрида навострила радары.
 
– Не лезь в мужские дела, детка.

– Задница ты! – взбесилась Юдит и с размаху огрела его своей сумочкой на ремешке. От удара сумка раскрылась, и на землю снова вывалилось содержимое – помада, ключи, банковские карточки и большое красное яблоко. Яблоко тут же бодро укатилось под инвалидную коляску какой-то старушки.

«А где таблетки? – мельком удивилась Фрида. – Уже подлечилась?»

– Пардон муа, – Эгон улыбнулся старушке, ловко извлек яблоко из-за колеса, вытер о свою белую рубашку и положил на колени старой леди. – Это вам, мадам. Само прибежало.

Старушка расцвела и заулыбалась, как маленькая девочка.

– Спасибо, – затрясла головой она. – Французы такие милые и романтичные. Не то, что наши мужчины.

На суровых лицах стоящих рядом немецких сограждан франкофильство не отразилось.

– Бездельники они и болтуны, – неодобрительно пробурчал старик в клетчатой фермерской рубашке. – Ты, Магда, как расселась в коляске королевой, так и к романтике потянуло. Всё от безделья, – он повернулся к угрюмому мужчине на костылях с ногой в гипсе: – Так вот, значит, берешь полкило известняка на килограмм суперфосфата, с карбамидом смешиваешь, ох и хорошая подкормка под осеннюю перекопку!

Старушка вздохнула и стыдливо прикрыла яблоко дрожащей морщинистой рукой.

Фрида очнулась, поискала глазами «француза» Эгона, соблазняющего яблоками невинных старух, но тот уже исчез. Юдит одиноко брела сквозь морось дождя к велосипедной парковке.

Фрида повернулась к Монике, но не обнаружила ее рядом.

Присев на корточки, та увлеченно гладила чью-то собаку – большую, черную, с обвисшими ушами и умной грустной мордой.

– У Бернарда была такая! – радостно сообщила она Фриде, тиская и едва не целуя пса. – Лабрадор! Обожаю эту породу! Моя красавица, моя умница…

Фриде вдруг отчаянно захотелось вскочить на свой велосипед и на полной скорости унестись подальше – все равно, куда. Заткнуть уши плеером и не слышать никого, не видеть ничего, кроме летящей за спину дороги. Никаких больниц, калек, слез, старух, яблок, собак. А главное, никакого БЕРНАРДА!

Она посмотрела на влажные от умиления глаза Моники, тяжело вздохнула и, присев рядом, осторожно погладила шелковое собачье ухо.

***

Плывущие синие ленты коридорных стен сменил бледно-оранжевый, плавно повернулся и замер, оказавшись стенами незнакомой комнаты.

– Это не моя палата, – прошептал Бернард. Куда делся голос, он не знал. Похоже, исчез вместе с покинувшими его силами.

– Только до утра, – Тоби заботливо поправил одеяло – когда черти успели его выдать, Бернард не заметил. – Все в порядке, но некоторое время вы будете под наблюдением кардиологов. Завтра вас переведут в отдельную палату, как вы хотели.

«А говорил, нет отдельных… Откуда вдруг?»

Одеяло не грело.
 
– Уже расхотел, – пробурчал Бернард. – Верните меня назад. К Ларсу Зееману.

Как зовут соседа, было написано на карте, висящей в ногах его кровати. Мелкими буквами, но Бернард разобрал. Сейчас он был не способен даже толком рассмотреть, куда попал – перед глазами мутилось от головокружения, его по-прежнему тошнило и не отпускал озноб, но все это было чепухой.

Он выиграл.

Непрерывная ноющая боль в колене слегка омрачала радость победы, но это была другая боль.

– Хорошо, герр Майер, – с легким удивлением сказал Тоби. – Это не я решаю, но я передам руководству ваши пожелания.

Он проверил подключенный к прикроватному монитору электронный браслет на вялой руке Бернарда, придирчиво осмотрел капельницу, которая уже будто стала неотъемлемой частью его тела, суетливо подкатил к кровати какой-то столик на колесах и опять зачем-то поправил одеяло.

– Мне нужно п-позвонить, – сказал Бернард, стуча зубами от холода. – Мой т-телефон остался там… в седьмой.

– Здесь всё есть, – Тоби стремглав бросился к столику, схватил телефон и услужливо протянул Бернарду. – Бесплатно, если не за границу. Или вы не знаете номер? Тогда подождите, я сбегаю в наше отделение.

«Откуда такое рвение? – кисло подумал Бернард. – Звонок Хелли в министерство превратил меня в VIP-клиента?»

– Спасибо, н-не нужно, – от озноба зубы выбивали дробь. – Лучше наберите н-номер, я скажу, какой.

С минуту он молча смотрел на Тоби и сквозь Тоби. Номер собственного телефона вылетел из его памяти, вместо него в голову настойчиво лезли какие-то посторонние цифры. Номер Аники, сообразил он и на секунду зажмурился, мысленно швыряя в корзину знакомую комбинацию. Он не будет ей звонить. Ни за что! Там, на операции, он двинулся умом.

– Пять-восемь-четыре-два-четыре-один, – быстро сказал он, тут же вспомнив то, что нужно.

Тоби старательно потыкал кнопки и услужливо поднес телефон к его уху; Бернард неловко взял его украшенной датчиками рукой и послал медбрату хмурый взгляд, означающий «Испарись».

Испаряться тот и не подумал, только отошел в сторону и застыл соляным столпом. Бернард мрачно вслушивался в длинные гудки. Еще парочка, и включится автоответчик.

«Сбежала? Спит? Не знает, брать ли трубку стационарного телефона?»

– Алло? – услышал он наконец и обнаружил, что не дышал до этого.

Он перевел дух. Главное, не трястись.

– Аиша.

Что-то было не так с голосом.

– Кто это? – испуганно спросила она.

«Я не разу не назвал ее по имени», – вспомнил Бернард.

– Это я, ваш любимый хозяин Майер, – хрипло сказал он. – Я звоню сказать, меня не будет сегодня ночью. Я в больнице. С чертовой ногой.

– Я знаю, – сказала Аиша и тут же спохватилась: – То есть я знала, что с ногой что-то серьезное!

«Ах ты мелкая поганка! – оторопел Бернард. – Откуда ты знаешь? Связалась с Генштабом? Кто, вот кто тебе это сказал?!»

– Не сердитесь, герр Майер, я нарушила правила, – жалобно сказала она. – Я вам звонила. Но ваш хэнди не отвечает… Скажите, как вы? Все хорошо?

Ее мягкий голос звучал подкупающе искренне.

– Лучше не бывает. Скоро буду лазать по винограду, – Бернард решил не поддаваться самообману. На кой черт ему ее сочувствие?

– По нему и правда можно залезть? – взволновалась Аиша.

– Смотря кому. У Чупакабры не получится, – пробормотал Бернард. – Лапы не приспособлены. Поэтому они обычно звонят в дверь и притворяются страховыми агентами.

«Что я несу?» – мелькнуло у него. (Тоби тоже не знал, что, судя по вытянутому лицу.)

– Там на окнах есть наружные ставни, вдруг вы не заметили. Закройте их, будет меньше шума… и намного спокойней.

Главное, что он хотел сказать.

– Правда? Это хорошо, – похоже, она обрадовалась. –  Без вас тут… Без вас я не знаю, что делать. Когда вас отпустят? Хотите, я приду к вам в больницу, герр Ма…

– Я тоже скучаю по вашему омлету, – перебил Бернард, уже досадуя, что позвонил. – Закройте ставни и ложитесь спать.

«Миссия выполнена».

Он нажал отбой, и тут же что-то будто выключилось у него внутри. Телефон выскользнул из его расслабленной руки, сквозь ресницы он еще видел Тоби; откуда-то взялось и повисло в воздухе щекастое лицо кардиолога Бланка, а может, это был уже сон.

Где-то далеко-далеко слышался возмущенный голос Валерии Кац. Наверное, так кричат Чупакабры.

***

– Ты вернулся, дорогой!

Как ни постаралась Хелен скрыть неприятное удивление при виде вернувшегося раньше времени мужа, вложить в голос нотку искренней радости было свыше ее сил.

– Я уже час, как дома, – Фред расхаживал по гостиной в банном халате, с начальственным видом заложив руки за спину. – Если это можно назвать домом. Никого нет, все ужасно занятые люди, некому заниматься такой чепухой, как встречать главу семьи!

«И когда ты ею был?»

Пересилив себя, Хелен устремилась к обиженному супругу навстречу, обвила руками за шею и ткнулась губами в щеку. Его волосы были влажными и пахли гелем для душа, дыхание слегка отдавало коньяком. Наверняка весь этот час Фредди блаженствовал в ванной в обществе телевизора и расслабляющего напитка.

– Что же ты не позвонил? – она ласково погладила его по плечу. – Мы ждали тебя только завтра.

Фред отстранился, не грубо, но Хелен ощутила исходящее от него недовольство и плохо скрытое напряжение.

– Я в последнее время совершенно не ощущаю, что меня тут кто-либо ждет.

С этими словами он направился к столику, где блестел хрустальными гранями графин с огненно-рыжим содержимым, откупорил сосуд и небрежно плеснул жидкого золота себе в стакан.

– Не придумывай, ты просто устал, – пробормотала Хелен, пытаясь собраться с мыслями и настроиться на семейную волну. – Налей-ка и мне яда, дорогой.

– Это тебе не вермут, – заметил Фред.

– Пусть. Я гуляла в парке, замерзла немного, – сказала Хелен, и это было правдой.

– Даже не спрашиваешь, как я долетел, – пробурчал муж.

«Ну долетел же. Вот он ты, торчишь перед глазами, целый и невредимый», – с досадой подумала она.

– Ты просто опередил мой вопрос, – Хелен улыбнулась, ничем не выдав своих мыслей. – И как?

Она уселась на диван, приняв лениво-расслабленную позу, но чувствовала себя так, будто в ее солнечном сплетении застряла сжатая пружина.

– Отвратительно! – сердито сказал муж и протянул ей бокал. – Куда-то запропастились мои таблетки, и пока стюард не принес какую-то сомнительную замену, я только тем и занимался, что наполнял полупереваренным ужином бумажный пакет!

Он устроился полулежа на диванных подушках, примостил себе на грудь стакан коньяка и утомленно прикрыл глаза.

– Бедный мой, – с фальшивым участием сказала Хелен, не чувствуя ни капли жалости и раздраженная излишним натурализмом.
 
Она посмотрела на измученное перелетом лицо супруга и вздохнула. Манфред в свои сорок семь по-прежнему был красив и, по мнению многих, с годами даже стал интереснее, чем в молодости. Фред давно утратил сходство с белокурым ангелом, внешне и внутренне. Его волосы поседели и степенно серебрились, породистое лицо стало жестче и приобрело неуловимую хищность – в профиль супруг напоминал Хелен ястреба, особенно, когда смеялся. Смеялся и улыбался Фредди часто – благодаря Бернарду. Берни посвятил другу немало профессионального времени, и Фред был обязан ему многим – начиная от открытых улыбок, раскованных и дружелюбных поз, и кончая контролем за речью. При всех своих симпатиях к другу детства Бернард работал с Фредом не бесплатно, и деньги брал немалые. Однако оно того стоило – Манфред устремился по карьерной лестнице, как выпущенная из лука стрела, на глазах обрастая влиятельными друзьями и единомышленниками, а его обаяние, общительность и добродушие сокрушали врагов и оппонентов лучше всякого другого оружия. И все же Хелен знала истинную цену и улыбкам, и добродушию Фредди. В его глазах, пронзительно-голубых и не по-мужски красивых, светилась доброта того самого ястреба, на которого он смахивал в профиль. Тем не менее, хищности в его характере было куда меньше, чем эгоцентризма и тщеславия; по мнению Хелен, для хорошего политика он был слишком импульсивен, подвержен чужому влиянию и собственным капризам. Фреду не хватало целеустремленности и той силы духа, которые она видела в Берни и которые считала куда более важными качествами, чем импозантная внешность и манеры аристократа. Какой-то остряк-журналист назвал господина бургомистра Принц Чарминг, и сравнение с самовлюбленным диснеевским героем заменяло все самые меткие характеристики Манфреда, вместе взятые.

Напрасно Хелен надеялась, что Берни не ограничится техникой коммуникации и поможет Фреду в интимной сфере. Об этом не было и речи, и почему так, Хелен не удалось добиться ни от одного, ни от другого. «Он считает, что не нуждается в советах сексолога», – только и сказал Бернард.

Хелен отпила глоток из бокала, нелюбимый ею коньяк ударил в нос резким духом и обжег горло, но в груди разлилось приятное тепло, а невидимая пружина внутри слегка ослабела.

– Ты не хочешь поинтересоваться, почему я вернулся на день раньше? – спросил Фред, открыв один глаз.

Сердце Хелен тревожно прыгнуло, пружина сжалась вновь. У мужа была нервирующая манера подбираться к проблемам издалека, как у крадущегося к падали шакала. Вдобавок, он был из тех пустословов, которые спрашивают «Угадай, кого я встретил?», вместо того, чтобы сказать напрямик «Я встретил Джона».

– Я жду, что ты расскажешь, – ровным голосом сказала она.

– Надо же, а я наивно думал, ты сделаешь это первая.

«О, господи, – похолодела Хелен. – Вот и началось».

Мысленно она тысячи раз прокручивала в уме фатальный разговор, после которого все станет на свои места. Более того, хотела инициировать этот разговор сама и давно бы высказала мужу все, что накопилось за годы, если бы Берни не уверил ее, что это неразумно, особенно накануне избирательной кампании. Если бы Берни не хотел оставить все, как есть. Если бы ждал ее на другом берегу Рубикона… Но нет, Берни не ждал. И сейчас Хелен, уставшая за последние дни, как за всю предыдущую жизнь, была совершенно не расположена биться в мутных водах, выясняя отношения.

– Ты о чем, милый? – спросила она, изобразив легкую рассеянность и пытаясь выиграть время. Бернард не учил ее своим хитростям, но за годы общения она переняла у него многое, вольно и невольно. Вот только с самим Бернардом ее самообладание испарялось, как роса на солнце.

Муж открыл глаза – вовсе не сонные, а вполне трезвые и сердитые.

– О чем? Хочешь сказать, ты не знаешь, что Берни в больнице?

Хелен удивленно заморгала.
 
– Знаю, конечно. Я как раз собралась тебе сказать.

Фред подскочил на диване, едва не расплескав свой коньяк.

– Вот что с тобой происходит в последнее время, а? – взвился он. – Ничего тебе не надо, ничего не интересно, где ты витаешь, в каких облаках? Тебе плевать на меня, на собственного сына, на нашего друга!

Она смотрела на него с молчаливым удивлением. Что-то в этом взрыве вдруг показалось ей странным, нарочито-неестественным, но что, Хелен не могла понять.

– Не повышай на меня голос, сделай одолжение, – хладнокровно сказала она. – Тебя удивляет, что я не лезу на стенку от того, что Берни сломал ногу?

Быть может, она отчасти угадала. Но было что-то еще, несказанное и смутное нечто, что пряталось на дне васильковых глаз Фредди и звенело фальшивой ноткой в его голосе.

Он залпом допил золотистый остаток на дне стакана.

– Никто не просит тебя лезть на стену, – сказал он, морщась то ли от коньяка, то ли от досады. – Можно подумать, ты это когда-либо делаешь. Но позвонить мне трудно было? Или меня уже списали со счетов и не считают нужным посвящать в домашние дела?

«Меня списали со счетов», – фраза Хелен не понравилась. Она пригубила коньяк, стараясь не слишком вдыхать запах.

– Ладно, Берни тебя не волнует, – сказал супруг, и Хелен чуть не подавилась. – Тогда скажи, где Эгон? Чем мальчик сейчас занят, ты в курсе?

– Он давно не мальчик, – закатила глаза она. – Чем занят? Господи, будто сам не знаешь! Я не успеваю запоминать имена его подружек. Что ты от меня хочешь, не пойму?

Фред изучающее смотрел в ее лицо, нервно постукивая ногтями по стеклу стакана. Хелен не отвела взгляд, искренне недоумевая, к чему весь этот разговор.

– Одно имя ты должна помнить, – туманно сказал Фред.

– Может, хватит ходить вокруг да около? – не выдержала она. – В чем дело?

– Значит, ты ничего не знаешь, – мрачно заключил он.
 
– Значит, нет, – отрезала Хелен, раздумав баловать мужа наводящими вопросами.

Он немного подождал, но она стоически молчала.

– Я видел Эгона в аэропорту. Угадай, кого он там встречал?

Хелен вопросительно шевельнула бровью, и только.

Фред вздохнул.
 
– Анику Майер.

Недопитый бокал выскользнул из руки Хелен и взорвался на паркете брызгами коньяка и хрусталя.

– О боже, – пробормотала она.

Они уставились друг на друга, охваченные одним и тем же чувством, думая об одном и понимая друг друга без слов. Близкие сейчас, как никогда прежде.

Бернард запретил Анике встречаться с Эгоном. Бернард запретил Эгону видеться с Аникой. Запретил так, как не додумался бы никто другой.
 
– Он этого не сделает, – прошептала Хелен. – Это блеф. Не верю.

Гостиная Ратценбергеров наполнилась тяжелым спиртным зловонием. В золотом озерце у ног Хелен коварно блестели осколки стекла.

«Не обманывай себя», – прочла она в мрачных глазах мужа.

***

продолжение здесь: http://www.proza.ru/2017/04/25/1120