Глава 9 Четвёртая любовь - Иван Бард

Глава 9
Четвёртая любовь — Иван Бард
и литературное общество

У Маши осталось два кусочка рыбы — это два переселения. Маша пла-нирует переместиться в прошлое, когда Бард развёлся, позвонил и сказал: «Не вздумай разводиться с мужем». Она тогда сказала: «Я и не собира-юсь». А надо было приехать к Барду и сказать: «Развожусь! Жди!»
— Лен, зря мы к Мишке поехали. Я так хотела одна побыть. Устала. Переночую у тебя и полечу…
— Куда?
— Разводиться с мужем и выходить замуж за Барда.
* * *
Машка вышла замуж за Барда, хотя перед этим прожила с ним шесть лет, (у нас прошло всего два месяца), что было совершенно не в её репер-туаре, она была ярым противником сожительства без штампика в паспорте.
228
229
Почему жизнь с Бардом не принесла Маше счастья? Есть мужчины, неспо-собные любить. Они сами об этом даже не догадываются. Страдают все, кто рядом с ними — жёны, дети. Сначала, конечно страдают родители, бра-тья и сёстры. Обычно, у таких мужчин в детстве была какая-то психологи-ческая травма, поэтому они не умеют любить противоположный пол. Если говорить не казённым языком психологов: обычно при деспотичной матери мальчики вырастают философами по жизни. Они не приспособлены забо-титься о ближнем, думать о чувствах и переживаниях тех, кто рядом. Они не замечают, что делают больно: словами ли, поступками. С Бардом было безумно интересно, он был гений: много читал, знал наизусть целые трак-таты. Ночью читал Машке стихи по памяти: Пастернака, Блока, Цветаеву — его любимая поэтесса. Имя Марина — любимое имя Барда.
Машка часто не понимала его действий: он был свободолюбив и эгои-стичен. Захотел — не пришёл домой ночевать. И даже не позвонил. Не пре-дупредил. Машка вся на нервах, рыщет по больницам, морги обзванивает, друзей, родственников. А Бард просто где-то завис на какой-то тусовке и опоздал на последний поезд. Андрей в этом отношении был обязателен, предупредителен, ответственен, хотя и маменькин сынок. Наверное, мама вдолбила — вошло в привычку: звонить, предупреждать. Кстати, в семье очень нужное и важное дело — думать о чувствах ближнего, не расстраи-вать по пустякам.
Машка вернулась из прошлого, закрылась в одной из комнат для гос-тей и не выходила двое суток.
— Маш, ты жива?
— Я силы восстанавливаю.
— Выходи, бить буду! Шутка.
Машка выползла на кухню, села за стол:
— Дай поесть, а?
Пока я разогревала котлеты с подливой, она сказала:
— Лена, как хорошо, что я всё-таки попробовала пожить с Бардом в качестве жены. Все мои иллюзии улетучились напрочь. Ты знаешь, как тя-жело жить с писателем? Особенно, если он ушёл в психологи. Лен, скажи мне честно, как с тобой муж твой живёт, а?
Я обиделась.
Сейчас я скажу, конечно, ни к селу ни к городу, но пока не забыла — формула, которую я свистнула у гениального учёного, до сих пор в тайне. Никто её не видел. Даже Машка. Пока я не дописала роман, Формула Все-ленной будет неизвестна. От греха подальше.
230
* * *
В литературное общество немцев, которые приехали на постоянное место жительство в Германию, евреев не принимали. Председатель Аида Эдмундовна Гауман в Казахстане работала учительницей русского языка и литературы. Никто не знает, как Аида относилась к евреям. Но в самостоя-тельно организованном Аидой литературном объединении, в Бонне, изна-чально существовал негласный закон — общество только для российских немцев. Понятие «российский немец», конечно, было растяжимым — немцы не только из России, также из Казахстана, Киргизии, Украины, то есть из всех стран бывшего СНГ. В современной Германии выражение «российские немцы» употребляется также по отношению к этническим немцам, репат-риировавшимся в Германию из СССР, начиная с 1951 года, а после 1991 го-да — к репатриантам из постсоветских государств. Что касается еврейских переселенцев, а они называются по-другому — контингент «беженцы» — статус обозначался иначе. И законы для еврейских переселенцев были дру-гие. До революции на Кавказе было 250 тысяч горских евреев. В Советском Союзе мы никогда не слышали о грузинских или кавказских евреях, а те-перь, в составе третьей эмиграции из Советского Союза, мы находим, к сво-ему удивлению, массу грузинских евреев. Один из таких, вновь прибывших кавказских евреев, стал очень активен. Он уже несколько раз съездил в Грузию и хлопотал о том, чтобы Грузия открыла посольство в Израиле. Дес-кать, если Россия нас не хочет признать, то давайте дружить с Израилем.
Итак — скрытые полуевреи, Ленин и Сталин, играли в процессе рево-люции, в процессе становлении советской власти — колоссальную роль. После Брежнева пришёл Андропов, и опять повторилась та же самая исто-рия. Андропов был замаскированным полуевреем-полуармянином, а его же-на, опять-таки, была еврейкой. А другой полуеврей — Солженицын — на весь мир сообщил, что Советская власть стоила русскому народу более 60 миллионов человеческих жизней, но о том, что Советская власть была — еврейская власть, об этом он почему-то не сказал. Гитлер в своё время об-винял евреев, что они насадили большевизм в России, а также в Германии. Мало кто теперь это помнит, но в Баварии тогда уже было установлено коммунистическое правительство, кстати — целиком состоявшее из евреев. Спартаковское движение сразу же после Первой мировой войны тоже воз-главлялось двумя евреями: Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом. Так же и революция в Венгрии, где 95% вождей революции были евреи. Гитлер всё это, конечно, знал, и поэтому обвинял евреев в том, что они везде по-рождают коммунизм и большевизм. Причём, немцы — народ дотошный. У них были созданы целые научно-исследовательские институты. Они к этой проблеме подходили очень серьёзно. А почему, собственно, это считается
231
проблемой? Может быть, Гитлер ошибался? Поскольку Гитлер — это ХХ век, а евреи существуют свыше четырех тысяч лет, давайте проанализируем, что же умные люди говорили о евреях на протяжении всех этих четырех тысяч лет. Для этого я обращаюсь к книге Андрея Дикого. Называется она «Русско-еврейский диалог». Книга является как бы дополнением к его пер-вой книге «Евреи в России и в СССР». Во второй книге у него приведены мнения о евреях всемирно известных людей, и эти высказывания, надо за-метить, довольно оригинальны. Например, Джордж Вашингтон — отец аме-риканской революции и первый президент Америки, в своей книге «Макси-мы Вашингтона» писал, что «евреи — это чума общества, величайшие вра-ги общества, присутствием которых, к сожалению, осчастливлена Амери-ка». Евреев тогда было в Америке так мало, что президент Джордж Ва-шингтон мог себе позволить такую «непростительную свободу».
Если бы он эти слова повторил сейчас, его бы закидали тухлыми поми-дорами. И помидоры летели бы из всех печатных агентств, в которых боль-шинство редакторов — евреи. Следующий наш свидетель — Марк Цицерон, знаменитый римский оратор, который жил во II веке до нашей эры. Он го-ворил о евреях так: «Евреи принадлежат к тёмной и отталкивающей силе. Кто же не знает, как многочисленна эта клика, как они держатся вместе, какую мощь они могут проявлять благодаря своей спаянности». Затем сви-детельствует Люций Сенека, римский философ, родившийся в I веке до Ро-ждества Христова. Он пишет о евреях так: «Этот народ сумел приобрести такое влияние, что нам, победителям, диктует свои законы». Знаменитый римский историк Тацит, живший в I веке нашей эры, говорил: «Евреи счи-тают осквернительным всё то, что является святым для нас…» Марий Юсти-ниан, или Святой Юстиниан, римский философ II века нашей эры, добавля-ет: «Евреи всегда были за спиной христианских гонений. Они путешество-вали по стране, всюду ненавидя и подкапывая устои христианской веры». Как вы уже успели заметить — историки и философы Древнего мира могли высказываться более свободно, чем современные философы и историки. Следующим свидетелем идет король франков — Гунтрам, который жил в VI веке. Высказывался о евреях он так: «Да будет проклят этот дьявольский и вероломный еврейский народ, который живёт только обманами…» Сильно сказано. Варвар, сразу видно. Никакой дипломатии, да и какую дипломатию вы можете ожидать от варвара?
Но вот и более сильное высказывание. Основатель магометанства — пророк Магомет, VI-VII век от рождения Христа. Этот всемирно известный пророк говорил о евреях следующее: «Непостижимо мне, как до сих пор никто не изгнал этих скотов, дыхание которых подобно смерти. Не уничто-жает ли каждый диких зверей, пожирающих людей, даже если они и имеют человеческий облик? Являются ли евреи кем-либо другим, кроме как пожи-
232
рателями людей?» (взято из Корана). Евреи ещё не требовали сжечь Коран за проповеди антисемитизма? Другой знаменитый философ-пророк, святой Фома Аквинский, который жил в XIII веке, говорил о евреях так: «Евреям не должно быть дозволено иметь то, что они приобрели путём ростовщиче-ства от других. Было бы лучше, если бы они работали, дабы честно зараба-тывать себе на жизнь, ибо от ничегонеделания они становятся ещё более корыстолюбивы». Голландский учёный Эразм Роттердамский, жил в XV-XVI веке, говорил о евреях так: «Что за грабёж и угнетение творят евреи над бедными, которые дальше не могут этого переносить… Помилуй их, Боже! Еврейские ростовщики быстро пускают корни даже в маленьких деревнях и если одалживают пять флоринов, то требуют залог в шесть раз больше. С процентов они взимают проценты и со всего этого ещё раз проценты, так что бедный теряет всё, что он имел». Что же говорит церковный реформа-тор Мартин Лютер, основатель протестантизма и лютеранства: «А за ни-ми — третьим эшелоном — пошли уже еврейские жёны, т. е. местные деге-нераты, женатые на еврейках». Я продолжаю вчитываться в то, что знать мне не нужно: «Кого мы имеем после смерти Сталина? После смерти Стали-на к власти пришёл Царь Никита. Его первая жена была еврейка Надежда Горская. Значит, все его дети — полуевреи? Да, все дети царя Никиты были полуевреями. Это по нашей шкале, но по раввинским израильским законам они считаются полными евреями. Интересно то, что в своих браках они по-шли обратно в еврейство. Все дети Никиты Сергеевича Хрущёва пережени-лись на еврейках. Вторая его жена — Нина Петровна — была, правда, рус-ская, но детей у них не было. После царя Никиты к власти приходит Ильич Второй — Леонид Ильич Брежнев — и повторяется та же самая история. Жена Леонида Ильича Брежнева — тоже была еврейкой».
Я знаю, что у Брежнева был брат — тяжёлый алкоголик, а если один брат — ненормальный, то и другой брат обязательно будет тоже иметь ка-кие-то психические проблемы. Это я вам, опять же, как психолог психологу говорю. Брежневу вообще с семьёй не повезло: брат — алкоголик, дочка — шлюха, сын Брежнева — тоже тяжёлый алкоголик, который проходил спе-циальный курс лечения от алкоголизма в одном из известных дурдомов. Там в одном крыле сидели советские диссиденты, а в соседнем, в спецотде-лении, лечили алкоголиков, где, собственно говоря, и пребывал сын Бреж-нева. Ещё одна параллель: жена кандидата в президенты США Дукакиса сразу же после предвыборной кампании отправилась лечиться от алкого-лизма в дурдом. Она, кстати, тоже была из Божьего народа… Там у неё был не только алкоголизм, но и наркомания… Это — дополнительная иллюстра-ция к тому, что называется князем мира сего. По Библии — дьявол и, как ни странно, он же там называется князем мира сего, князем тьмы, Богом века сего. «Союз сатаны и антихриста».
233
Машка бы сейчас меня прибила за такие темы. Но что поделать, если зашла речь о литературном обществе российских немцев. Всё в мире взаи-мосвязано. Итак, третий эшелон были еврейские жены… У Брежнева, вдо-бавок, в конце его жизни, была также явно выраженная мания величия. Это характерно. У него был собран целый иконостас из наград, четыре звезды Героя Советского Союза, пятая — звезда Героя Социалистического Труда, невероятное количество различных орденов и медалей. Доходило уже до смешного, но всё это были явно выраженные симптомы прогресси-рующей мании величия. Если подробнее и конкретнее, Леонид Ильич Бреж-нев — Герой Советского Союза пять раз. Итак, награды Брежнева: пять Зо-лотых Звезд Героя, 16 орденов и 18 медалей СССР, две маршальские звез-ды с бриллиантами — генерала армии и Маршала Советского Союза; кроме того, почетное оружие с золотым изображением Государственного Герба СССР; 42 ордена и 29 медалей иностранных государств. Редко какой чело-век, получив Героя Советского Союза, доживает до глубокой старости. Обычно героя дают за геройский поступок, после которого человек, как правило, погибает. Подвиг — это не прогулки по лесу. И даже не обыкно-венные спортивные состязания. Подвиг совершается неимоверными усилия-ми воли. Физические ресурсы на пределе. Иной раз то, что совершается — выше предела человеческих сил. Поэтому подвиг совершается один раз, ну два раза — максимум. Подвиг — это нечеловеческий труд, это невероятный порыв, на грани жизни и смерти. Нельзя совершить подвиг пять раз, и при этом даже не погибнуть. Если конечно, подвиг — настоящий, а не «приду-манный».
Из какой-то книги, не помню какой: «Брежнев черновой работы чура-ется. Военные знания весьма слабые. Многие вопросы решает как хозяйст-венник, а не как политработник. К людям относится не одинаково ровно. Склонен иметь любимчиков — из характеристики в личном деле (1942)». Черновой работы чурается — понятное дело. Кто не любит работать — идёт в политику. Там только языками работают. А главное, можно подвиг пять раз совершить, не прилагая никаких физических усилий.
Достаточно сказать, что именно в 1952 г. в Президиум ЦК и в Цен-тральный Комитет были избраны такие мелкие люди, как Брежнев, Подгор-ный, Шелест, Полянский, прежде не игравшие никакой роли ни в организа-ционном и тактическом строительстве партии, ни тем более в укреплении ее идеологии. Известно, например, что Брежнев никаких книг, даже худо-жественной литературы, никогда не читал, о чем вполне документально со-общает А.А.Громыко в своих мемуарах.
Громыко рекомендовал Брежневу прочесть книгу о жизни Леонардо да Винчи, затем прямо всучил эту книгу Леониду Ильичу. Тот взял, но через
234
две недели вернул, сказав: «Книгу я не прочел. Да и вообще — отвык чи-тать».
Брежнев был включен, например, в ЦК за статный рост, военную вы-правку и свои знаменитые брови, не заметить которых мог лишь только слепой. Заметил их и Сталин. Но он ни словом не обмолвился с этим новым «кадром», а тот, естественно, боялся и рта раскрыть в присутствии Стали-на, ясно сознавая, что даже одним-единственным словом способен обнару-жить свою беспросветную ограниченность.
Ни один президент добровольно президентское место не покидал. По-чему? Потому что — мёдом намазано. Ничего не делать — и получать бла-га. И власть иметь.
Так интересно, когда по всей стране в любую фирму берут на работу только молодых и энергичных. А вот в политбюро — нет ни молодых, ни энергичных. На параде выстроится на трибуне в шеренгу «дом престаре-лых» и всё, на что они способны, эти члены политбюро — помахать рукой проходящей активной молодости.
Самый молодой из всех российских президентов — Владимир Владими-рович Путин. Уже за это ему нужно звезду Героя дать. За молодость.
В списках А. Дикого особенно интересно то, что даже те немногие рус-ские, которые попали в состав советского правительства, на проверку ока-зались гомосексуалистами. Например, Чичерин. Чичерин был министром Иностранных дел с 1918 до 1930 года. Его отец — из старого родового дво-рянства, но женился его отец на еврейке. Так что Чичерин — полуеврей, который, однако, выдаёт себя за старого русского дворянина. Полуеврей — по нашей шкале, но, по раввинским израильским законам он считается пол-ным евреем. Кроме того, он был открытым педерастом. Но, как же так, спросите вы — педераст и вдруг женат? А вот к этой теме мы ещё вернёмся и развернём её с точки зрения психологии. Кто-то из членов литературного общества рассказал о воспоминаниях Эйзенштейна, великого еврейского кинорежиссера. Режиссёр сам признавался, что, попав в Берлин в двадцать девятом году и обнаружив там ужасный упадок нравов, будучи приглашён-ным на одну из оргий, осознал, что он был латентным педерастом. Так пря-мо сам и записал. Сам сделал запись в своём дневнике. Да. Причём, термин «латентный педераст» — это штука расплывчатая: вчера ты был подавлен-ный, сегодня ты латентный, а через неделю ты можешь стать открытым пе-дерастом. Конечно же, он выбрал для себя самый расплывчатый термин — «латентный педераст». Я тоже видела эту передачу. Там, в конце, показали знаменитый фильм Эйзенштейна «Броненосец Потёмкин». После фильма я заглянула в свою картотеку. Кто же руководил восстанием на броненосце «Потёмкин»? Восстанием на броненосце «Потёмкин» руководил еврей Фельдман. Это — исторический факт, о котором еврей Эйзенштейн в своём
235
фильме почему-то умалчивает… Я хочу напомнить, что в этом фильме очень негативно был показан корабельный священник. Злой и лукавый. Но как вам нравится эта штучка с Эйзенштейном и евреем Фельдманом, кото-рый фактически руководил восстанием на броненосце «Потёмкин», но в ис-торический фильм Эйзенштейна почему-то не попал? Кстати, восстание бы-ло сделано на деньги японского правительства. Почему такие выводы? Гри-горий Климов пишет: «Ещё во время японской войны 1905 года царской по-лицией было установлено, что листовки, которые были разбросаны в Пет-рограде, и листовки, которые разбрасывались среди солдат в Маньчжурии, были изготовлены в одной и той же типографии, т. е., всё это было коорди-нировано из одного центра, и это — вполне естественно».
Когда мне звонит Маша, я всё бросаю и иду к телефону:
— Алло?
— День рождения хуже дня смерти.
— Кто сказал?
— Экклезиаст… Лен, в 2013 году у Боброва я издала книгу — 500 евро за 70 экземпляров. Это не сильно дёшево для меня? Как думаешь?
— Невысказанная тайна — это смертельная болезнь. Молодец, что сказала. Забудь.
— Лен, в сорок лет (мне сейчас сорок пять) я перестала читать книги. Я перестала любить книги. Потому что в них одна неправда: добро всегда побеждает зло, любовь никогда не проходит, все подлецы наказаны, а бед-ные золушки выходят замуж за богатых принцев. К тому же принцы краси-вые, молодые и стройные, а их брак — по любви, а не по расчёту. В филь-мах всё тоже самое.
— Маш, ты не понимаешь. Жизнь — это смерть. Люди — это армия. Все ходят строем и делают то, что нужно. А не то, что хочется.
— В твоём романе тоже все персонажи ходят строем?
— Нет. У меня разведгруппа. А разведка — строем не ходит. Она пол-зает. И прячется по кустам. И задница, когда ползёшь, по возможности должна как можно плотнее прижиматься к земле. Иначе твоя задница — мишень для врага.
— Лен, писатель — он предвидит будущее. И это правильно. Потому что он правильно видит жизнь. Но почему предсказывает всегда только плохое? Почему он не видит в будущем ничего хорошего? Ни у кого. Может быть, потому, что сила горя намного мощнее силы счастья? Может быть, потому, что энергетика Зла сильнее энергетики Добра?
— Да нет. Всё просто.
— Жизнь — дерьмо.
Мне тяжело понять, почему в нынешних сериалах, иногда с неплохим сюжетом, роль двадцатилетнего парня играют тридцати-, а иногда и соро-
236
калетние актёры, хорошо загримированные, с плохо скрываемым налётом «любителя выпить» на лице и «умудрённого жизнью» в глазах, вместо ис-кры ребячества, наивности и романтизма. Я никогда не поверю, что эту роль не смог бы сыграть никто, кроме именно этого актёра.
Я говорю Маше «пока» и продолжаю писать роман. У меня вдохнове-ние. Я раскидываю свои новые мысли по главам. Там им и место. Главу о семье я заканчиваю так: «Муж не бежит галопом домой не потому, что до-ма плохо, а потому что на работе слишком хорошо. Трудоголики никогда не счастливы в браке. Их жена — работа. Одна и на всю жизнь. Жёны таких мужей очень несчастны. Как правило, со временем жёны начинают изме-нять. И после развода всех собак вешают именно на таких жён. Кто будет разбираться в мелочах? Главное видно сразу: развод. Причина: жена — ****ь».
Продолжаю главу о литературном обществе российских немцев. Так интересно: во время Великой Отечественной ни пяди не отдали немцам. Боролись и сражались за то, чтобы немцы не заняли нашу территорию и не поработили нас. Кто переходил на сторону фашистов — считался предате-лем. А сегодня миллионы советских людей эмигрировали в Германию и жи-вут припеваючи, без коммунизма и социализма, без сталинских идей. Мно-гие люди в Германии живут лучше, чем жили в России. У многих свои дома. У каждого машина, счёт в банке. Каждый получает по своим способностям и по труду. В Германии техничка зарабатывает больше, чем инженер или учитель в России. У технички есть свой дом, гараж, две машины, участок. В семье, если один работает — например, мужчина на заводе и он простой токарь, семья может себе позволить каждый год ездить на море, где на че-ловека приходится по полторы тысячи евро. Это при том, что люди не голо-дают. Покупают всё, что хотят, обуты и одеты.
Итак, литературное общество российских немцев. Начнём с председа-теля.
АИДА ЭДМУНДОВНА ГАУМАН
В аду людей больше, потому что вряд ли найдётся хоть один человек, здесь, на Земле, который дожил бы до шестидесяти лет и ни разу не согре-шил. И это радует. Ты думаешь — значит, я не хуже многих. Или — ему можно, а почему мне нельзя?
Эпикур сказал: «Хорошо в жизни прожил тот, кто хорошо спрятался». Или Декарт: «Хорошо прожил тот, кто хорошо утаился». В общем-то, одно и то же. Но не все знают это высказывание, а тем более, не все следуют ему. Это же логично, чем больше человек делает, тем больше о нём говорят. Чем больше привлекает он к себе внимания, тем больше у него не только
237
друзей, но и врагов. А когда враги вылазят из своих нор — тут уж держись психика!
В мире нет ничего нового. Все роли расписаны. Каждый играет свою роль. Играть роль непросто. Но нужно хорошо её сыграть, даже если до те-бя её уже кто-то играл. Председатель литературного общества играла роль председателя литературного общества. Машка её видела другой: в домаш-ней уютной обстановке, с пирогами на столе. Обыкновенная женщина. Гос-теприимная и душевная. Ответственная роль «председателя» накладывала определённые полномочия. На характер — строгость и непререкаемость. На внешность — деловитость и собранность. Аида Гауман не могла жить без дела. Её жизнь должна была не спокойно и лениво течь, как тихая мес-течковая река перед солнечной погодой, а нестись со скоростью света — как тот парусник из стихотворения Лермонтова, что просит бури, как будто в бурях есть покой. Аида Гауман никогда не сидела сложа руки: если она молчала — она мысленно строила концепцию следующего выступления. Ес-ли она говорила — говорила на двух языках. В зависимости от того, кто и в чём нуждался. Нужен перевод с русского на немецкий? Пожалуйста. Аида тут как тут. Нужен перевод обратный — с немецкого на русский? Опять же — пожалуйста. Без устали, без сна и покоя — работала Аида на должно-сти председателя. И самое обидное — никто не ценил. Список общества по-полнился до шестидесяти человек. А каждый человек — это Вселенная. Это характер. Это натура. С каждым нужно найти общий язык, подобрать пра-вильный подход. Не все в обществе гении. Далеко не все. Но даже с самы-ми малыми способностями — а их можно развивать! — авторы имеют право на публикацию. Даже просто потому, что они в возрасте. Много пережили. Много выстрадали. Аида любила Блока, но никогда не читала вслух, при всех. Был такой случай, приехали вчетвером к ней на юбилей, и Машка прочла своё любимое, надеясь, что здесь вкусы совпадут:
* * *
Превратила всё в шутку сначала,
Поняла — принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слёзы платком вытирать.
И зубами дразня, хохотала,
Неожиданно всё позабыв.
Вдруг припомнила всё — зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.
Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
238
Проклинала, спиной повернулась,
И, должно быть, навеки ушла…
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело своё.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твоё?
Аида расчувствовалась, прослезилась и поцеловала Машу в щёчку.
* * *
Два раза в год литературное общество немцев из России собиралось на семинары в известной деревушке на севере Германии. Название упоми-нать не буду по понятным причинам. Пятница — заезд, квартирование и знакомство, вечером литературные посиделки в каминном зале, суббота — собственно чтение лекций и вечерний концерт или фестиваль в соседнем городке, и воскресенье — после завтрака отъезд. Иногда по пятницам про-ходили собрания и решались главные вопросы.
— Альманах, как и всегда, будет издаваться на средства авторов, — продолжала фрау Гауман, — я повторяю — страница печатного текста сто-ит десять евро, к тому же, вы обязаны выкупить один экземпляр альманаха по цене пятнадцать евро за экземпляр. Эти правила устанавливала не я, эти правила устанавливает издательство, поэтому попрошу принять к све-денью.
— Альманах на каком языке выйдет? — выкрикнули из зала.
— Как известно, в нашем обществе две группы: русскоязычные и пи-шущие на немецком языке. В этом году, к сожалению, альманах выйдет только на немецком языке, потому что мы заключили договор с немецким издательством, в котором самые дешёвые расценки.
В зале зашумели, стали перешёптываться. Гул перерос в громкий го-вор.
— А что делать русским авторами?
— Сушить сухари, — кто-то пошутил.
Аида поправила очки, переждала бурю возмущения и сказала:
— Я не думаю, что дискуссия сможет помочь изменить правила. Да-вайте перейдём к следующему вопросу. Завтра после завтрака мы как все-гда делимся на группы и расходимся по лекционным кабинетам. Русскую группу будет вести профессор филологии господин Бауман, а с немецкой группой будет работать немецкий прозаик господин Обермастер. После обеда будет создана отдельная группа для поэтов и добровольных слушате-лей, тема: виды стихосложения. Подразделы: 1. Основные поэтические раз-
239
меры; 2. Дополнительные поэтические размеры; 3. Античное стихосложе-ние и 4. Как сделать слог нестандартным.
К концу лекции будет разбор полётов — готовьте свои произведения для анализа. Кто не выслал мне произведения заблаговременно, тот дол-жен был привезти с собой десять копий. Это понятно.
В зале зашептались.
— И попрошу сделать взносы тех, кто ещё не заплатил в течение года. Всё-таки год уже закончился.
Нужно сказать, что далеко не все собрания проходили в тёплой дру-жеской обстановке. Бывали и ссоры, и выяснения отношений, и даже слёзы с истериками. Но в день отъезда обычно все мирились и разъезжались по своим городам в добром расположение духа. После двадцати лет работы на благо общества, после того, как Аида отказалась исполнять обязанности председателя, мотивируя своё решение неважным здоровьем и тотальной усталостью, председатели избирались ещё четыре раза. Ни один из мужчин не смог продержаться и года. В конце концов, бразды правления передали молодому инициативному историку, пишущему только по-немецки. Он сразу ввёл новые правила, объединив и русскую группу, и немецкую в один кол-лектив.
Русскопишущим это не понравилось, многие покинули общество. Вот так и происходит естественный отбор по Дарвину.
Моя Машка «вылетела» из общества намного раньше, когда поняла, что всё это блажь. У Машки больше не было стимула ездить в такую даль (о стимуле я расскажу ниже). Тем более, она откровенно запарилась всем платить: платить ежегодные авторские взносы, платить за свои публика-ции, платить за дорогу туда-обратно и платить за сочинения, которые ей втюхивали свои же писатели и поэты: отказать — неудобно, а не отка-зать — накладно. У Маши собралась целая библиотека, многое из которой можно было бы смело выкинуть, но Маша хранила. Зачем?
ИВАН БАРД
Чем меньше человек, тем больше комплексов. Это о мужчинах. Иван Бард, казалось, был совершенно без комплексов: высокий, стройный гусар, усы, борода. Шпага (в смысле — шариковая ручка), конь (в смысле Пегас), шляпа и трубка (как у сказочников).
«В чём природа мести? Неужели это самая сладкая страсть?» из кино-фильма «Девять апельсинов». Да нет же, нет. Просто, когда не мстишь за обиду, обида мстит тебе, она разрушает твои мысли, твою психику. А когда отомстишь — хочется летать. Или плавать. В прозрачных тёплых водах. Ко-
240
гда я думаю об Иване — у меня пульсирует в голове: «Месть… месть… месть…»
Но уж нет. Я не опущусь ниже плинтуса. Во мне течёт благородная дворянская кровь сиреневого цвета. Почему сиреневого? Потому что сире-невый слон — это символ фантазий и выдумки. Голубой слон тоже. Но голу-бой слон — это Машкин друг. А за Машку — я кого хочешь съем. С хоботом, ушами и хвостом. Я думаю о Машке — представляю Ивана. Я думаю об Ива-не — представляю Машку. Иван-да-Марья, одним словом.
Сейчас не женятся. Дураков нет. Но Иван Бард женился на женщине с двумя детьми, тогда как от первого брака у него уже было двое детей. Как это можно объяснить? Очень сложно. Прожили вместе четырнадцать лет, жена — творческая личность, пианистка. Вторая жена тоже пела в филар-монии оперным сопрано. Но вторая жена была второй женой. А первая — первой. А Маша была никем. И поэтому мне очень хочется отомстить за эту несправедливость. Тем более, как говорят дети: «Он первый начал!»
Справедливости ради, нужно подчеркнуть, что Бард обратил на себя внимание первый: он посвятил Маше два любовных стихотворения, назы-вая её «ангелом, сошедшим с небес». Потом он первый пришёл к ней в комнату в три часа ночи, а потом заявил, что якобы «она сама виновата». И началось что-то непонятное. Уму непостижимо — как смогло всё закончить-ся, с таким-то началом? В общем — детский сад.
Маша звонила мне и вздыхала в трубку:
— Зачем он так со мной? Что я ему плохого сделала? Мне бы только не мешали, а уж помощи я не жду. И не прошу ничего. Мне ничего от него не надо. Веришь?
— Маш, я тебя очень хорошо понимаю. Все мужики — сволочи. Это шаблонное выражение, но это так. Я — не мизантроп. Я люблю людей. Но как всё-таки хорошо, когда их нет.
— Лен, неправильно говорят, что на детях гениев природа отдыхает. Существуют целые династии цирковых артистов, театральных актёров, ар-тистов балета. На Барде природа отдыхает. Он — идиот.
— А что, он сын гения?
— В том-то и дело, что нет. Он сын токаря или слесаря. А вырос — ге-ний.
— Да кто тебе сказал, что он гений?
— Я так чувствую. Он сел однажды и сыграл сонату номер восемь, па-тетическую, Бетховена, на фортепиано. И у него так руки бегали по клави-шам, как будто он с утра до вечера выступает в Большом театре. Все рты пооткрывали. Он ведь только песни пел под гитару. Стихи писал.
— Знаешь, твой Бард — тёмная лошадка. Как психолог о психологе (а он не случайно ушёл в психологи!) — не всё с ним ясно. Что-то у него в
241
детстве не совсем понятно. Странность какая-то. Особая особенность. Вот смотри, например, Андерсен. Он же очень несчастным был. Жалко его.
— А что такое?
— Ты не читала о нём? Его страдания, а он датчанин, могут впечат-лить даже самого чёрствого человека. Он боялся ограбления, наёмных убийц и сумасшествия. Собак и потери паспорта. Смерти в воде и в огне — всегда возил с собой верёвку, чтобы в случае пожара выбраться из окна. Он боялся погребения заживо — рядом с кроватью клал записку: «На самом деле я не умер». Страшно переживал, когда ему казалось, что он перепла-тил за билет или книгу. Всю жизнь мучился от зубной боли и всерьёз счи-тал, что от количества зубов во рту зависит его плодовитость как автора. И в самом деле, когда выпал последний, Андерсен утратил возможность пи-сать. Представляешь?
— Лен, ты кладезь идей!
— Каких?
— Самых невероятных!
— Так вот, дальше, Маш… Однако ему вставили искусственные зубы — и способность творить вернулась. Но тут заболели и вставные зубы. Он как ненормальный боялся отравления — когда скандинавские дети скинулись на подарок любимому сказочнику и прислали самую большую в мире короб-ку шоколадных конфет, он в ужасе отказался от гостинца и отправил его своим племянницам. Он был страшно мнителен по поводу своей внешности. Ну и, конечно, страдал от неразделённой любви, однако отчаянно трусил.
— А я другое знаю. Известно, что Андерсен умер девственником и при этом всю жизнь мучился страхом так и не совершённого греха. Позднейшие выкрутасы исследователей, дескать, сказочник был гомосексуалистом и чуть ли не педофилом, следует всё-таки считать домыслами. Андерсен раз-рывался от любви именно к женщине. Он писал настолько пылкие письма, что его считали безумцем. Но боялся шлюх, всё же их вожделея. Будучи в Неаполе, целыми днями мог ходить за уличными проститутками: «Если я и здесь не потеряю невинность, я её никогда не потеряю. Я пока всё ещё не-винен, но кровь моя горит». В почтенном возрасте часто посещал публич-ные дома, приводя в замешательство шлюх, — ему нужна была лишь бесе-да.
— Да, Маш, может быть, твой Бард тоже ку-ку. А ты его не знаешь. Ес-ли бы ты его хорошенько узнала, ты бы его тут же разлюбила.
— Я его чувствую. Мне этого достаточно. А жить вместе я с ним нико-гда не хотела.
— Сложно всё. Андерсен тоже был сложный тип. Неудивительно, что при таком отношении к жизни большая часть сказок Андерсена заканчива-
242
ется трагически. Ещё в детстве он написал пьесу, в которой умирали все поголовно.— Ой, не смеши! Умерли все, осталась одна Таня.
— А где смешно? Я тебе уже говорила, что жизнь — дерьмо. У Андер-сена умирает всегда всё молодое и красивое, причём умирает жутко. Но не за просто так, а из высших соображений. Вспомним хотя бы «Русалочку», ставшую символом Копенгагена. Вспомним и подумаем — а любил ли детей «король сказки»? Когда к нему явился скульптор с эскизом прижизненного памятника, Андерсен рассвирепел: «Вы хотите, чтобы я читал сказки в ок-ружении детей, которые виснут на моих плечах и коленях? Да я и слова не произнесу в такой обстановке!» Скульптор был шокирован, но детей убрал. Памятник же до сих пор стоит на бульваре Андерсена — вровень с пешехо-дами, растопырив колени, на которых могли бы разместиться благодарные маленькие слушатели. Но не разместились, и это уже навсегда.
— Слушай, а ты не находишь, что во внешности барда и Андерсена есть нечто сходное? Лен? А?
— Да, бесспорно! Ханс Кристиан был долговязым подростком с удли-нёнными и тонкими конечностями, шеей и таким же длинным носом.
— Лен, какой у него нос! Я его так люблю! Смотреть на него! Трогать пальцами! Целовать!
— Обнимать? Нос Андерсена?
— Ай, перестань! Тебе смешно. Он как пика, пронзающая моё нёбо.
— Пронзал? Ты хотела сказать «пронзал» в прошедшем времени. Только нёбо?
— Не говори пошлости… И всё же, мне кажется, что нос Андерсена другой. Знаешь, у кого нос похожий?
— У кого?
— У Анатолия Белого, российского актёра, у Гоши Куценко. Слушай, я вспомнила. У меня была постоянная ассоциация с Олегом Янковским. Хотя у них носы разные, но есть что-то во взгляде общее, в манерах, в жестах. Например, когда я смотрела в очередной раз «Мой ласковый и нежный зверь» по Чехову, повесть «Драма на охоте», или «Крейцерова соната», или про Мюнхгаузена — меня переворачивало. В прямом смысле.
— А у Барда приятный голос?
— О, да! Для меня самый сладкий. Хотя некоторые считают его голос «женским».
— Маш, благодаря приятному голосу и просьбам, а также из жалости, Ханс Кристиан, несмотря на не эффектную внешность, был принят в Коро-левский театр, где играл второстепенные роли. Кстати, до конца жизни он делал на письме множество грамматических ошибок — Андерсен так и не одолел грамоты.
— А почему «кстати»?
243
— Маш, ты же помешана на этой теме. Я тебе давно говорила — не это важно.
— Да, Бард тоже пишет с ошибками. С небольшими и всё больше син-таксическими. Но ему скидка — он немец.
— Тебе тоже скидка. Ты — женщина. Андерсен никогда не был женат и не имел детей.
— Ах… какое счастье!
Много ли мы встречали нормальных людей среди гениев? Ответ отри-цательный. Если человек хочет себя убить — это уже ненормально. А не-нормальность — это не норма. Я знаю достаточно самоубийц, может быть, не все они гении, но с даром определённым — сто процентов.
Писатели-самоубийцы, по алфавиту, наиболее известные: Андре Бай-рон, бельгийский франкоязычный писатель отравился в психиатрической лечебнице, российский поэт Макс Батурин тоже отравился, Брик Лиля Юрь-евна, российский литератор, муза Владимира Маяковского, старшая сестра французской писательницы Эльзы Триоле, ушла из жизни добровольно — передозировка снотворным. Юрий Иванович Галич (Гончаренко) — поэт, писатель, журналист. Царский офицер, при Временном правительстве полу-чил генеральское звание. В 1940 году после вызова в НКВД покончил с со-бой. Гоголь Николай Васильевич, русский писатель, поэт, драматург, критик и публицист уморил себя голодом в состоянии депрессии, хотя версия о са-моубийстве оспаривается. Юлия Друнина, русская поэтесса, писала о вой-не, воевала, отравилась выхлопными газами в гараже. Есенин Сергей, рус-ский поэт, повесился, хотя я не верю в эту версию. На последних пред-смертных фотографиях видны побои, он сопротивлялся, поэтому версия о самоубийстве оспаривается. Из сериала «Есенин»: «Дзержинский набирал в ВЧКа бывших уголовников, психопатов, параноиков, откровенных садистов и сексуальных маньяков, большинство из которых коммунистами никогда и не были. Все без исключения ответственные должности в этой карательной машине захватили худшие представители своих народов».
Джек Лондон, американский писатель, принял смертельную дозу сно-творного. Так же версия о самоубийстве оспаривается. Лукреций, римский поэт, бросился на меч. Интересно, это как? Манн Клаус, немецкий писатель, принял смертельную дозу снотворного. Владимир Маяковский застрелился. Мюнхгаузен Бёррис, барон, немецкий поэт, отравился снотворным. Ради-щев Александр Ильич, русский писатель и поэт, отравился. Ромм Александр Ильич, русский поэт, переводчик, драматург, философ, старший брат кино-режиссёра Михаила Ромма, застрелился на фронте из табельного оружия. Сенека, римский поэт и драматург, философ, вскрыл вены вместе с женой, хотя приказ Нерона касался только его. Фадеев Александр Александрович, писатель, застрелился. Зигмунд Фрейд, австрийский психоаналитик, невро-
244
патолог, эссеист, лауреат премии Гёте в области литературы, заставил сво-его лечащего врача Макса Шура ввести ему смертельную дозу морфина (три инъекции). Термин «эвтаназия» ныне употребляется в различных смыслах: ускорение смерти тех, кто переживает тяжёлые страдания; пре-кращение жизни «лишних» людей; предоставление человеку возможности умереть. Эрнест Хемингуэй, американский писатель, застрелился, когда чистил ружьё. Случайно или не случайно?
Стефан Цвейг, австрийский писатель, поэт, критик, отравился вместе с женой, приняв большую дозу снотворного на нацистском флаге. Марина Цветаева, поэтесса, прозаик, переводчица — повесилась в сорок девять лет, когда началась Великая Отечественная война. Война застала Цветаеву за переводами Федерико Гарсиа Лорки. Работа была прервана. Цветаева с сыном уехала на пароходе в эвакуацию; прибыла вместе с несколькими пи-сателями в городок Елабугу на Каме. Цветаева получила согласие на про-писку и оставила заявление в совет Литфонда: «Прошу принять меня на ра-боту в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда. 26 ав-густа 1941 года». 28 августа она вернулась в Елабугу с намерением пере-браться в Чистополь. А 31 августа 1941 года покончила жизнь самоубийст-вом, повесилась в доме Бродельщиковых, куда вместе с сыном была опре-делена на постой. «Никто не может вообразить бедности, в которой мы жи-вём. Мой единственный доход — от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живём на эти деньги. Другими сло-вами, мы медленно умираем от голода» — из воспоминаний Марины Цве-таевой ещё до начала войны. Геннадий Шпаликов, поэт, киносценарист, по-весился в 1974 году, ему было всего тридцать семь лет. Карл Эйнштейн, не-мецкий поэт, прозаик, критик, тоже повесился.
Я постоянно задаю себе вопрос: почему мир так жесток? Мы требуем милосердия от детей и стариков, а сами разрушаем всё вокруг своим равно-душием. Когда мне очень плохо, я вспоминаю уродов. Или в годы репрес-сий 36-39-ые. Когда люди стали скотом, в буквальном смысле этого слова. Одни гноили интеллигенцию в тюрьмах, другие сексотили. К началу войны органами НКВД была репрессирована также большая часть собственной разведывательной сети и почти вся профессиональная резидентура ГРУ. Из кинофильма «Дети Арбата»: «В тридцать седьмом году у нас ожидается пе-репись населения. Я знаю, что прямые и косвенные потери за десять лет составят тринадцать миллионов человек. Это цифра. Но это умершие от го-лода, погибшие во время раскулачивания и снижение рождаемости. Да, это статистика. Во время мировой войны погибло полтора миллиона. А всего в мировую погибло десять миллионов. Во всех странах. Получается, за полто-ра миллиона мы скинули царя, а за тринадцать миллионов мы все кричим
245
«спасибо товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь»…». Я заметила, ес-ли тебя человек чем-то раздражает или между вами возникает постоянное непонимание, даже через года, встретившись однажды в метро, или в аэро-порту, ты испытываешь к этому человеку по-прежнему те же чувства. Не-много вялые, притупленные, но всё те же — неприятные.
Заметьте, те, кто живут долго и счастливо в браке, всю жизнь с одной женой и двумя детьми, и занимаются только этой женой и только этими детьми — книг не пишут и кино не снимают. Заметьте, все великие, извест-ные и гениальные люди — очень несчастны в семье. Как это взаимосвязано и вытекает одно из другого? Несчастны, потому что — в семье? Или — не-счастны, поэтому — в семье?
Дмитрию Валерьевичу Шевченко, украинскому и российскому актёру, в 2013 году исполнилось сорок девять лет. Справа на шее у него огромная чёрная родинка с пятикопеечную монету. Актёрам с таким «изъяном» или, как говорится в криминалистике, «особой приметой», пробиться в «извест-ные» очень тяжело. Но он пробился. Я знаю одну актрису, у которой такая же родинка была на щеке. Она играла в Омском театре и никак не могла «выбиться в люди». Затем она сделала пластическую операцию по удале-нию родинки и всё равно осталась актрисой безызвестной, актрисой второ-го, а может быть, и третьего плана. Когда я была у неё в гостях, она сказа-ла, что поменяла профессию, потому что не хотела быть плохой актрисой. Плохих актрис не бывает. Их нет вообще.
Научно доказано, что для написания коммерческого романа нужно ровно 26 дней.
Умение читать и писать считается обязательным для каждого челове-ка. Однако, для некоторых людей эти несложные действия — настоящая мука. Они страдают редким заболеванием — дислексией. Этот недуг еще называют «словесной слепотой» и связывают с пониженной активностью мозга в определенной зоне левого полушария. Многие великие люди стра-дали этим недугом — Уинстон Черчилль, Альберт Эйнштейн, Леонардо да Винчи, Ганс Христиан Андерсен, Владимир Маяковский, советский актер Ни-колай Гриценко. Среди голливудских знаменитостей тоже много дислекси-ков. Например, Том Круз. Своей «болезни» не скрывает и Джодж Буш млад-ший. Также отсутствием способности читать страдает шведская наследная принцесса Виктория. Недавно она призналась, что с раннего детства одно-классники издевались над ней из-за того, что она страдает дислексией. Джерри Холл призналась, что все четверо ее детей от рок-зведы Мика Джаггера страдают дислексией: 23-летней модели Элизабет, 21-летнему Джеймсу, 15-летней Джорджии Мэй и 9-летнему Габриэлю был поставлен один и тот же диагноз — речевое расстройство.
246
Романы продуктивнее писать об интеллигенции, потому что рабочий класс изъясняется, в основном, молча, а когда непонятно — матом. Бедный русский язык не выдержит нагрузки. Ему шестьдесят раз отказывали в из-дательствах. «Займитесь другим делом, молодой человек! Не отнимайте у занятых людей время!» А он упорно шёл к цели и в конце концов стал ли-тератором, да ещё каким!
Ему едва исполнилось двадцать. Он не ждал от себя грандиозных ус-пехов, не считал себя талантливым, поэтому стал усердно работать — пи-сал романы и статьи. Но почти восемь лет о Шоу никто не слышал: из изда-тельств приходили лишь отказы, а редакции не присылали даже их. Прав-да, одна лондонская газета опубликовала его статью, за которую он полу-чил пятнадцать шиллингов. Это всё, что удалось заработать в молодые го-ды. Другой человек на месте Шоу давно бы уже оставил бесплодные попыт-ки быть изданным и устроился бы куда-нибудь клерком. Но Бернард сохра-нял оптимизм, доброту и жизнелюбие, словно чувствовал, что его время ещё настанет, обязательно настанет. В 1898 году Бернард Шоу оформил брак с Шарлоттой Пейн-Таунзенд, очень богатой девушкой, своим литера-турным секретарём. По Лондону, как это часто бывает, поползли слухи, что Шоу женился по расчёту, что брак с Шарлоттой, которая была его намного младше, он заключил, надеясь заполучить её миллионы. Шарлотту огорча-ла несправедливость этих сплетен: чем-чем, а деньгами её муж интересо-вался в последнюю очередь! Однажды Арчер спросил у Шоу, каким состоя-нием обладает их семья. Тот махнул рукой: «Что-то между двумя и двена-дцатью миллионами. Спроси у Шарлотты, я, если честно, не в курсе». Шар-лотта и Бернард прожили вместе сорок пять лет. Детей у них не было, и все свои материнские чувства Шарлотта отдала мужу. Она спокойно вос-принимала его шутки, смущавшие светских дам. А он обладал лёгким нра-вом и во время размолвок с женой любил повторять: «Женщины вообще не понимают, что за слабые, пугливые создания мужчины». И посмеивался в бороду. С женитьбой на Шарлотте жизнь круто изменилась. В чём-то лон-донские сплетники оказались правы: Шоу больше не приходилось думать о том, как заработать на кусок хлеба. Он смог полностью сосредоточиться на литературном творчестве. Шоу писал «Пигмалион» для конкретной ак-трисы. Цветочницу Элизу Дулиттл должна была сыграть Стелла Патрик Кэмпбелл, в которую Шоу был давно влюблён! Эти чувства утихали в нём почти сорок лет. Страстная, долгая «любовь по переписке» — и ничего не подозревающая Шарлотта... Но как Шоу мог отказаться от своих чувств, если он впервые в жизни по-настоящему полюбил?!».
Я звоню Маше и говорю, что соскучилась. Предлагаю встретиться в «нашем» кафе и выпить «нашего» кофе. Машка соглашается.
247
— Понимаешь, Лен, я постоянно думаю о самоубийстве: смогла бы? Не смогла бы? Потом я себя одёргиваю и кричу: «Замолчи! Ты — дура!»
— Да, Маша, ты — дура. В мире столько болезней, от которых можно умереть, а ты хочешь умереть от банального самоубийства.
— Я не хочу умирать. Я просто думаю — как это? Что людей толкает на самоубийство? Слабый это человек или наоборот — сильный? Я бы, мне кажется, в любом случае, не смогла бы.
— Давай сменим тему? — предлагаю я. — Мне, пожалуйста, номер со-рок шесть. Спасибо.
— Мне капучино. Лен, как сказала Фаина Раневская, лучше быть хоро-шим человеком, ругающимся матом, чем тихой порядочной сволочью.
— Она сказала тварью.
— В смысле?
— Не сволочью, а тварью.
— А-а-а-а… Я думаю, что это подходит ко всем интеллигентам… Так же сказано о родителях моего мужа. Они никогда не сквернословили, нико-гда не повышали голос друг на друга, никогда не спорили. Зато никогда не целовали друг друга и не обнимали. Создавалось впечатление, что живут брат с сестрой, понимающие друг друга с полувзгляда. Это страшно. Пото-му что такие отношения для супругов всё равно, что дружба двух покойни-ков в могиле: сыро, холодно, без эмоций.
— Работать и получать деньги — любой дурак сможет. А ты попробуй не работать и деньги получать. Или работать — и деньги не получать, — мечтательно заявила Лена, заталкиваю целую ложку с мороженым в рот.
— Ты против моей предложенной темы?
— Оскомина у меня от твоих родственников. Хватит.
— Хорошо. Продолжим о гениях. Когда появляется талантливый чело-век, им заражаются все, кто входит с ним в контакт. Талант — как вирус, лечится только временем. Талант — это скандал. Талант не может без скан-дала. Потому что он один и ни на кого не похож. Ему завидуют и не пони-мают одновременно. Поэтому много врагов. Его хотят причесать под массу. Ему хотят сделать стрижку, как у всех. А он сопротивляется.
— Вот с этим я согласна.
— На какой стадии твой роман?
— Уже две главы.
— С начала или с конца? Есть или осталось?
— Осталось!
В тот день от Машки я узнала одну из тайн Барда: у него пять братьев и две сестры, то есть всего восемь детей в семье. У мамы он был первый, а у папы — третий, потому что первая жена папы умерла, и папа женился на молодухе, которая не побоялась «взять его с двумя детьми».
248
Кто-то из политиков говорил, что для крестьянина родина — земля. Поэтому наши советские люди, эмигрировавшие в Германию, берут креди-ты и строят дома, покупают участок земли, чтобы выращивать на нём то, что душе угодно. Поначалу я не могла понять, почему наши русские жен-щины, загибаясь от боли в позвоночнике, покупают дачи и там горбатятся. Они платят за участок в двадцать соток по двести евро в год для того, что-бы «получать удовольствие» на свежем воздухе: копать, полоть грядки, сгорбившись, согнувшись в три погибели, сеять семена. От земли под ног-тями грязь, она раздражает и давит на психику, когда скрипит и сыпется. Она как будто камнем или металлическим предметом по стеклу, или тупым мелом по доске — режет и царапает. Как песок на зубах. Как кошка, кото-рая царапается и карябается — ногтями по синтетическим волокнам пала-са. Так же портятся руки, портятся ногти у женщин. Если работать без пер-чаток. Женщины превращаются в комбайн — механическую машину.
Оказывается, эта психология, передавшаяся по генам от предков — психология крестьянина, работающего на земле. И не важно, кому принад-лежит участок земли. Важен процесс. И психология крестьянина.
А собственно, что они теряют, если уже в сорок лет ставят на себе крест как на женщине. У них появляются внуки, дома в кредит, сад и ого-род. Они просто тупо впахивают на семью. А на себе — крест. Большой и жирный. Вот какие они, большинство женщин, тех, кто приехал в Германию из сёл и деревень. С рабоче-крестьянской рабской психологией…
* * *
Да разве любовь имеет что-либо общее с умом! — писал Гёте и был абсолютно прав. Сексуальное влечение — это дьявольская сила, которая разрушает человека изнутри. Если Бог есть, то зачем он насмехается над людьми. Он просто издевается над слабыми духом и телом. Зачем? Сексу-альное влечение не только вступает в борьбу с моралью и принципами, оно, как всякая естественная жажда, требует удовлетворения. Например, плод любви — ребёнок. Или плод противоборства — научные открытия в психоанализе. Женщина неосознанно выбирает любимого и влекущего сек-суально — жёсткого, жестокого и эгоистичного мужчину. Мужчина-разру-шитель — вот, что привлекает многих женщин. Мужчина-мучитель, садист и враг. Мужчина, который способен убить и напиться крови. Мужчина, не-сущий смерть. И это не случайно так. Потому что любовь и смерть, или же, сексуальное влечение и смерть — неразрывно связаны.
Только страдавший может исцелять. Кто идёт в психологи и психоте-рапевты? Те, кто хочет разобраться в себе. Кто не может ответить ни на ка-кие вопросы. Кто считает, если он выучит или поймёт посредством науки
249
психологию человека, — ответы придут сами собой. Но это великое заблуж-дение. Больной человек остаётся больным. Больной врач остаётся больным врачом и калечит души своих пациентов, даже не подозревая об этом. Мо-жет ли стать учитель пекарем? А музыкант продавцов? Может. Если есть способности. А наоборот? Может ли стать пекарь учителем? Нет. А прода-вец — музыкантом? Нет. Хотя Джулия Робертс в молодости работала офи-цианткой в пиццерии, а Нильская Людмила Валерьевна работала в Америке именно продавцом. Кстати, известная чёрная американская актриса Вупи Голдберг, а это её псевдоним, работала в совершенно мрачном месте — гримировала покойников в морге. Так вот. Возвращаясь к нашим баранам, замечу, что любой настоящий (признанный) поэт уже болен. Он не как все, а значит, ненормален. Ненормальный поэт переучивается на врача-психо-терапевта или на врача-психолога и пытается помогать людям, но ещё больше путается сам и путает других, меняя свои принципы и взгляды на жизнь каждую неделю.
Когда Маша училась в пединституте, ей очень нравилась психология. Она училась на «отлично» и написала курсовую тоже на «отлично». Психо-логию преподавал Николай Максимович Шацкий. Он был похож на малень-кий корабль после кораблекрушения: вечно засаленные волосы, которые неаккуратно едва прикрывали уже начинающую лысеть голову. Нервная походка, руки, как плети, ни к чему не приспособленные во время ходьбы, вечно коричневый и вечно неопрятный костюм, застёгнутый на одну пуго-вицу, верхнюю. Две других, вероятно, давно мечтали оторваться и кое-как висели на тонких ниточках. Николай Максимович в свои сорок с лишним лет жил один, без семьи и детей, жил в общежитии, комнатке площадью восемнадцать квадратных метров, на работу приходил чётко, не опаздывая, а когда тайфуном влетал в кабинет, где студенты уже ждали очередную взбучку, у Маши начинал дёргаться глаз. Нервный тик. Доктор психологи-ческих наук никогда не ставил пятёрок, он говорил так: «Даже я не знаю психологию на пятёрку, а вы уж — тем более!» Однако на экзаменах две девушки из группы, Маша и Оксана, умудрились получить эти пятёрки. И, вероятно, потому, что их пригласили на исследовательскую работу — про-вести анкетирование какой-то там группы людей. Кажется, это были люди творческих профессий. Эксперимент проводился две недели в театре имени А.П. Чехова. На эту работу Маша с Оксаной ходили, как на праздник. Машка мне рассказывала:
«Я одевалась достаточно скромно, а Оксана — всегда в топике с глу-боким вырезом, в юбке длиной до колена, и с высокой витиеватой причёс-кой, украшенной, то ромашками, то клубничками, то шпильками с жемчуж-ными наконечниками. В нашем кабинете для опроса стоял стол, два стула и фортепиано. Оксана садилась в перерыве за фортепиано и нежно играла
250
«К Элизе». Залетал нервный Николай Максимович и, в очередной раз, видя оголённую женскую шею, глядя куда-то в сторону, кричал: «Вы что это тут? Вы зачем это тут? Чтоб завтра не было!» И убегал. Оксана плавно вставала из-за пианино и невозмутимо констатировала: «Он меня хочет. И психоана-лиз не нужен!»
Возвращаюсь к своей Маше, а к психологии мы ещё вернёмся. Итак. Когда я спросила Машку, любила ли она кого-нибудь больше себя, она от-ветила:
— Три раза.
— Так, чтобы жизнь свою отдать? Чтоб в жертву себя принести не жалко было?
— Во-первых, Леночка, мой четырнадцатилетний брак — это уже жертва. Одна из трёх. Во-вторых, одного я любила безумно — он погиб. Ты о нём знаешь. Кукушкин. Третий — и последний, — это он.
— По-моему, ты пропустила Рената и Моора.
— Я не пропустила, а перепрыгнула. Так делают режиссёры, когда снимают фильм, называется это — вот же! Забыла…
В тот момент Машка наивно полагала, что Бард — это её последняя любовь. Блажен, кто верует. Мы говорили и говорили, пока я не устала. Машка попрощалась, взмахнула крылом и улетела на работу. Я побежала скачками домой, чтобы ничего не забыть. Из головы то и дело вывалива-лись Машкины фразы. Я их подбирала и вкладывала обратно в «свой гор-шочек», как в той сказке «Горшочек, вари!», «Горшочек, не вари!» Прибе-жала домой, отдышалась, включила комп и скомандовала: «Вари!»
В мире начало что-то происходить, когда Маша и Иван Бард в первый раз встретились у Тимура. Говорят, в детстве небо голубее, трава зеленее, а шоколад слаще. Может быть, память нас щадит и поэтому никогда не го-ворит правду. В прошлом мы всегда лучше и значительнее, а знаки судьбы, как перст Бога, преследуют нас по жизни до самой смерти. Или нам это только так кажется?
Иван, как всегда, опоздал. Его все ждали. И это ожидание-томление перекинулось и на Машу. О Ване говорили с любовью и восхищением. С ка-кой-то особой нежностью и особой многозначительностью. В тот день, ко-гда произносили его имя, не только женщины, но и мужчины оживали взглядом и становились активными в разговоре. Когда он вошёл в зал и протянул Маше руку для приветствия, она заметила, что он рыжий, как солнце, а борода абсолютно золотая. Иван был в белой рубашке и белых джинсах, что совершенно не типично для мужчин-писателей. Тимур нёс ва-зу для цветов, наполненную водой. Иван пожал Маше руку и задержал её в своей руке. Взгляды встретились (потом Маша заметила эту его особен-ность и с другими женщинами — смотрит пристально в глаза, задерживает
251
женскую ладонь в своей руке). Элементарная психология — Машин люби-мый предмет в педагогической академии, — хочешь человека расположить к себе с первых секунд, делай именно так. Тимур, проходящий как раз мимо Маши и Ивана, уронил вазу. Отчего это произошло? От того ли, что две ог-ромные энергии, два солнца, две луны и два неба пересеклись в одной га-лактике? Или от того, что ваза была слишком тяжела для Тимура. Он — ху-дощав, изящен, небольшого росточка. Ваза — огромная, тяжело давящая вниз, к полу. В вазе — слишком много букетов. Раздался такой грохот, та-кой звон, что все не на шутку перепугались. Стекло разлетелось во все уг-лы, вода забрызгала гостей, и молодые девушки начали суетиться с тряпка-ми и вёдрами, прибирая. Мужчины, отвешивая колкие шуточки, встали в рядок, наблюдая. Самое интересное зрелище: работающий человек. Кто-то из мудрецов заметил, а ещё — горящий огонь и текущая река. На эти три вещи можно смотреть бесконечно. Маша уже тогда поняла, что их встре-ча — роковое стечение обстоятельств. Так оно и случилось: с 1996 года их непростые инвалидные отношения никак не могли закончиться. То тухли, то гасли; то гасли, то тухли. И всегда — с продолжением.
Любви все возрасты покорны, потому что любовь — болезнь. Заболеть можно и в шестьдесят лет, и в три годика, влюбившись в соседа Мишку, ко-торый подарил целых восемь желудей. Старался, собирал. Осенью, не об-ращая внимания на сугробы листопада, под холодным ливнем и жестоким взглядом воспитательницы детского сада.
Почему Маша обратила внимание именно на Барда? Иван верил в Бо-га. Причём, достаточно серьёзно и самоотверженно. Но это не главное. Он посвятил Маше два стихотворения. На третьей встрече в Бонне — прочёл. Так запросто, без обиняков и стеснения, подсел к столику, где сидели её друзья, и прочёл. Наглость? Отчаянье женатого влюблённого? Просто так — из интереса — а что будет дальше? А дальше было вот что: Маша по-просила Ивана переслать ей эти стихи. Он переслал. Маша сидела на кухне, варила суп с фрикадельками и ждала, когда закипит вода в кастрюле. Пе-ред ней лежал листок с красивым, но непонятным почерком. Маша мечта-ла.
Маша никогда прежде не встречала верующих. Её мама — математик, с железной логикой и особой, только ей понятной философией, она счита-ла, что человек сам куёт свою судьбу и всё зависит от того, насколько силь-на воля в этом человек, насколько он мудро поступает и каков его генети-ческий стержень. Её мама — атеистка. Маша же всегда металась между те-ми и этими, её легко можно было склонить к любой, даже самой безумной программе. Вся их странная связь длилась очень долго — целых шесть лет. Шесть лет до чего? Шесть лет до первого интима. Первый поцелуй случил-ся намного раньше. Она была счастлива в замужестве. Он, казалось, тоже.
252
У неё сын. У него — двое. Встречались только на людях, на литературных вечерах и концертах. Но и этого хватало, чтобы после таких встреч — весь месяц приходить в себя. Буквально палкой загонять: берёшь за шкварник (за воротник) и загоняешь палкой или дубиной себя — в себя.
Когда Иван был уже второй раз женат, он пришёл к Маше в комнату сам. Его никто не тащил за уши, никто не подстрекал и никто не шантажи-ровал.
… Маша беспокойно разделась, надела ночную рубашку, умылась (в комнате стоял умывальник), включила ночник и стала читать книги своих литературных друзей. Маша чувствовала, что он придёт. Её била мелкая дрожь. Она прислушивалась к любому шороху за дверью. Она ждала. В ка-минной ещё гудели полуночники-барды, слышался смех и отдельные голо-са, на часах — детское время, два часа ночи, а Маше не спится. Такое странное состояние — как будто бомба в тебе, огромная ядовитая бомба за-медленного действия. Сейчас вот-вот взорвётся. Маша ждала. Вдруг кто-то тихо постучался, и Машина душа (а в тот момент Маша её очень хорошо ощущала где-то внизу живота), стала метаться из стороны в сторону, как раненый зверь по золотой клетке. Открыть? Не открыть? Она знала — это он. Она ощущала его запах, рассеянный в воздухе и проходящий сквозь за-крытую дверь — запах мужчины — запах табака и виски. Прямо с порога они, едва коснувшись одеждами, а затем кожей лица, накинулись друг на друга как сумасшедшие: руки не могли остановиться, одежда падала, а они — целовались и целовались. Маша бесконечно повторяла: «Я тебя жда-ла. Я знала, что ты придёшь». Он говорил безумные слова: «Я могу уйти, если хочешь!» «Нет, ты с ума сошёл? Я так давно тебя люблю!» Иван со-рвал с Маши последний элемент одежды, Маша толкнула его на кровать. Рот Маши не закрывался ни на минуту, говоря: люблю, люблю, люблю. И ей казалось, что она теряет рассудок. А луна светила прямо сквозь зашто-ренные окна (потом у неё родилось даже несколько стихов об этой луне, и их с удовольствием напечатали в литературных альманахах). Она видела его лицо, глаза, ресницы. Она так любила его глаза, ресницы. Она так жад-но их целовала. Рот Маши не закрывался ни на минуту, она говорила и го-ворила. Она объяснялась в любви. Эти слова — и были той самой бомбой замедленного действия, которая таила в себе убивающий энергетический запас. Слова взрывали тишину. И только шёпот мог оглушить их обоих. Только шёпот мог помешать соседям по отелю видеть свой десятый сон.
Маша мне рассказала, что отрезвление пришло достаточно скоро. По-сле всего, что случилось, а для Маши это было очень важно, Иван быстро оделся и сказал: «Я хочу остаться один! Пойду в лес, прогуляюсь…» Он ушёл. Вот и пожалуйста — ни «здрасьте», ни «до свидания», ни даже «спа-сибо» тебе! Я уже молчу о чувствах. Он ни слова не сказал о своих чувст-
253
вах. Просто пришёл и просто трахнул. Я была возмущена до предела и ста-ла пытать Машку:
— Ну, тебе хоть понравилось? Он вообще как? В смысле — как мужчи-на.
— Он спросил — ну что? Что-то изменилось? Я сказала — нет, — Маш-ка увернулась от вопроса о самом сексе.
Маше было неловко рассказывать такие подробности, но если бы он повёл себя иначе. Если бы — иначе. Как-то повежливее, не так эгоистично и самовлюблённо, что ли, она бы, наверное, скрыла от меня правду. А правда была не в пользу Барда.
— От Ивана плохо пахло: табаком и какими-то травами, то ли гнилы-ми, то ли старыми. Ещё сюда же добавлялась гремучая смесь — пот, виски, водка, мартини. Иван был пылкий и страстный, но не родной. Я чувствова-ла — он не любит. А зачем тогда пришёл? Зачем? — Маша страдала.
— Если бы всему было объяснение. Если бы знать — зачем приходят козлы в огород? За капустой, естественно, и это логично, — цинично поды-тожила я.
— Иван аккуратно снял своё обручальное кольцо и положил на полоч-ку. В тот момент, — призналась мне Маша, — я была в недоумении. И то-гда, и сейчас, наверное, слишком его идеализировала. Потом, после всего, он спросил: «Что-то изменилось?» Это понималось так: «Ты не разочарова-лась?» — «Нет!», — сказала я. Это понималось так: «Ничего не изменилось. Я люблю тебя по-прежнему». И это была правда. А он промолчал. И это бы-ло для Маши как пощёчина.
Маша мне рассказывала о своих ощущениях. Она была раздавлена, даже по прошествии стольких лет, вспоминая эту первую ночь (потому что была и вторая, и третья). Она помнила всё до мелочей, до самых маленьких незначительных деталей: в окно бился свет луны, окно немного подморози-ло, потому что стоял февраль, за окном — лес и тишина. Гробовая тишина. Три часа ночи.
— Лен, тёмная комната с нашими силуэтами ещё долгих три года со-хранялась в моей памяти. Да и сейчас всё помню. Я помнила запах его ко-жи, тонкие аристократические кисти рук, стройные пальцы с гладкими ног-тями, глаза, как два маленьких голубых окошка, и ресницы. Я не могла жить после этой ночи. Я спать не мгла. Я есть не могла. Я на мужа не могла смотреть без слёз, можешь поверить? Хотя в тот момент мы уже не жили в месте — прошел год, как мы разъехались, но официально ещё не разве-лись. Как ты знаешь, в Германии есть закон — год нужно прожить в отдель-ной от мужа квартире, чтобы потом подать документы на официальный развод.
254
Про себя я постоянно шептала стихотворение Пастернака: «Свеча го-рела на столе, свеча горела... и падали два башмачка со стуком на пол. И воск слезами с ночника на платье капал...»
— Что было дальше?
— А что было дальше? Что-то было… И очень долго тянулось. Просто какой-то фильм ужасов в стиле Тарантино. Кстати, тебе он как?
— Как режиссёр или как актёр?
— Как режиссёр.
— Псих. Это диагноз. Ты не отвлекайся. Дальше?
— Помнишь, я тебе рассказывала одну из встреч в Бонне? Он на меня так кричал. Так кричал!
— Я подозреваю в тебе мазохистские наклонности. Тебе это понрави-лось?
— Что ты? Совсем нет. Я просто не ожидала. На меня кроме мамы ни-кто никогда не кричал. Я вообще, если ты в курсе, сознание теряю, когда на меня голос повышают. А тут — ничего. Устояла.
— А в чём причина-то концерта?
— Подробно?
— Да, постарайся уж. Мне писать роман.
— Ну, слушай. Постараюсь в двух словах. Понимаешь, я не умею врать и если люблю, то люблю беззаветно. О том, что я люблю Барда, знали все: мой муж, моя свекровь, всё литературное общество. А получилось всё слу-чайно. Я даже не думала, что всё так серьёзно. Просто, когда я посвящала Барду стихи, я всегда ставила его инициалы Б.И. Однажды мои три стихо-творения напечатал один очень элитный журнал — и там эти Б.И. Естест-венно, в стихах был сплошной вымысел, полёт творческой фантазии, ну, и немножко эротики. Представляешь, что было с Б.И.? Тогда он был женат второй раз. И, скорее всего, дорожил своей репутацией.
* * *
Роман Маши и Б.И. в письмах.
После того, что случилось, Маша написала:
«В ту ночь на ковре я нашла твой крестик, цепочка порвалась. Мне по-казалось, что это был знак. В ту ночь Бог тебя покинул. В тебя вселился дьявол. Или он уже жил в тебе? Благополучно паразитировал в твоём теле, насмехался над твоей человеческой слабостью. Ты ел, спал, ходил на рабо-ту, а он жил себе тихонько в твоей душе и ждал подходящего случая, чтобы посмеяться над тобой. Или мне это всё приснилось?
Ты часто рассуждал о смысле жизни. Ты говорил, что одиночество — это дар Божий и его нужно ценить. Ты тогда развёлся с первой женой, про-
255
жив с ней в браке четырнадцать лет (О! Это срок!) и воспитал двух детей: девочку и мальчика. Вернее, на тот момент это были не девочка и маль-чик — подростки. Сын захотел жить с тобой. Дочь осталась с твоей женой Любой. Я знала твою жену заочно. Я о ней много слышала. Как звали твоих детей, если честно, не помню, но помню, что в год развода ты взошёл на сцену и прочёл стих, который потряс не только меня. В нём говорилось, что вы всей семьёй сидите за круглым столом перед отъездом в далёкую чужую страну Германию, а на самом деле, уже давно — не родные друг другу лю-ди, и делать вам за этим столом вместе совершенно нечего. И не страна — чужая, вы — друг другу чужие. Это я запомнила.
После развода ты очень долгое время жил отшельником, аскетом. И как-то раз, приехав на очередную встречу наших литературных коллег, мы тебе позвонили. Ты тогда вышел из литературного общества, ты грустил. Мы долго искали телефон, потом долго искали монетки, потом по очереди говорили с тобой, передавая трубку из рук в руки. Мы тебя бесконечно ува-жали. Ахметов тогда сказал: «И Маша здесь! Приезжай!» А ты странно за-молчал и всё никак не мог понять, при чём здесь я… Мы в ту пору жили на далёком расстоянии друг от друга, никогда не писали писем друг другу, ни-когда не звонили. Мы не были любовниками. Если только — платонически. А бывают платонические любовники? Ахметов буквально напросился к тебе в гости, сказал, что нам ночевать негде. Ты вежливо пригласил нас к себе на ночёвку. Не смог отказать. И вот мы совершенно случайно попадаем в твоё одинокое жилище. Ты себе даже представить не можешь, что я чувст-вовала в тот момент: к тебе? В гости? Невероятно!
С порога меня удивила барная стойка, которая разделяла зал на две неравнозначные половины, над баром горели цветные лампочки. Фужеры, висящие под потолком, сверкали как бриллианты. Аккуратные ряды буты-лок вина с разноцветными этикетками стояли вперемешку с виски, конья-ком и ромом. Ты пил? Или был коллекционером?
Ты что-то принёс из холодильника: помню сыр с плесенью, виноград и красное вино. Потом ты взял гитару. Мы пели. Потом я спела свои новые песни, посвящённые тебе. Потом ты вышел с Ахметовым на балкон, поку-рить. Ты постелил нам с Олесей Кум в зале, на полу, у тебя был очень удобный спальный матрац. А Ахметов, по-моему, не спал вообще. Перед са-мым сном ты поехал встречать своего сына с какой-то там вечеринки. Я на-просилась с тобой. Мы ехали и рассуждали о смысле жизни, о поэзии, о том, почему люди пишут. Ты меня спросил: «А вот зачем ты пишешь?» Я что-то ответила. Тогда ты вновь спросил: «А ты можешь не писать?» На тот момент не писать я не могла физически. Потому что всё, что я писала — посвящалось тебе. Тебе и только тебе. Иногда я ставила твои инициалы, иногда — что в голову взбредёт, любые две буквы, иногда — без посвяще-
256
ний. Мы ехали рядом. Я сидела в твоей машине, чувствовала, что ты на расстоянии протянутой руки, ощущала твоё дыхание, слышала твой го-лос — и была счастлива только оттого, что ты присутствуешь. Ты — в поле моего влияния. Твои флюиды слились воедино с моими флюидами. И мы — не параллельные прямые. Мы — перпендикулярные, пересечённые. Мы го-ворили о литературе, о Высоцком.
Ты сказал мне, что семья мешает развиваться духовно, мешает само-совершенствоваться и тянет вниз. Ты сказал, что настоящие поэты — оди-ночки, им семья не нужна. Что поэту вообще семья противопоказана, и что настоящий поэт, в принципе, должен быть голодный и несчастный, а нераз-делённая любовь — есть самая настоящая, самая истинная любовь. Нераз-делённая любовь питает воображение, страсти кипят как в Голливуде. Я слушала тебя и думала о том, какой ты несчастный. Я видела, ты — одинок. И даже в семье ты был бы одиноким, это суть твоя, натура, если хочешь. И это всё — из детства. Видно, травма какая-то была. Так думала я тогда. То-гда мы ещё не спали.
Потом к нам подсел твой сын. Я сидела на заднем сидении, а сын сел на переднее. Я задала ему пару вопросов, он мило ответил. В машине было уютно и тепло. Как в маленьком домике-трамвае для троих: я, ты и твоё второе «я» — твой сын. Помню свои ощущения и желания: я бы хотела ехать с тобой вот так на край света и просто говорить, говорить. Спорить я с тобой не умела. Мне всегда казалось, что ты говоришь правильно и что всё так и есть. Я слушала тебя, открыв рот, заглатывала каждое слово, ска-занное тобой. Ты был для меня — моим мастером. Как у Булгакова. Мой Мастер. Как у Токаревой: Мой Мастер.
О том, что ты женился второй раз на женщине с двумя девочками, я узнала не сразу. На тот момент я развелась с мужем и ждала тебя. Молча и тихо — ждала. Каково же было моё удивление, когда я узнала, что твоя концепция о несчастном поэте куда-то улетучилась. Встреча с тобой изме-нила мою судьбу. Ничто не прошло бесследно: все разговоры, как печати сургуча, чётко впечатывались в мою голову. И вот, пожалуйста: я стала жить иначе, а ты вернулся на круги своя — в лоно семьи. Помню квартиру Людмилу Розе, она сказала, что ты женился на Лиде. Лиду я знала лично. Помню, стояла около шкафа с зеркалом, помню, посмотрела в зеркало и се-бя не увидела. А Людмила всё говорила и говорила, и мне вдруг показа-лось, что шкаф падает прямо на меня, и я превращаюсь в тонкую прозрач-ную лепёшечку. Лепёшка ломается на триллион кусочков и медленно раз-летается, исчезая в полёте. И нет меня. Пустое место».
Однажды Маша написала:
«Неизвестно, при каких обстоятельствах и когда точно познакомилась Вероника Тушнова с поэтом и писателем Александром Яшиным, которого
257
она так горько и безнадежно полюбила, и которому посвятила свои самые прекрасные стихи, вошедшие в ее последний сборник «Сто часов счастья». Безнадежно — потому что Яшин, отец семерых детей, был женат уже треть-им браком. Близкие друзья шутя называли семью Александра Яковлевича «яшинским колхозом». А Вероника посвятила ему стихотворение, которое в последствии стало песней, первая исполнительница — Алла Пугачёва. Машкина самая любимая песня:
«Не отрекаются, любя,
Ведь жизнь кончается не завтра...
Я перестану ждать тебя,
А ты придёшь совсем внезапно...»
Эту песню кто только ни пел после Примадонны: и Орбакайте, и Дима Билан, и Буланова. Даже Диана Арбенина с Градским.
Вероника и Александр виделись часто. Яшин дорожил семьей и тща-тельно продумывал, как сохранить отношения с любовницей в тайне. Выби-рал для свиданий другие города, деревни. Они вместе ездили на природу, ночевали в охотничьих домиках. Возвращаясь обратно домой на электрич-ке, поэт просил любимую выходить на две-три остановки раньше. Но даже эта «изысканная» конспирация не спасла от разоблачения. Тайное стало явным. Отношения пришлось прекратить. Разрыв стал настоящей трагедией для Тушновой. Спустя некоторое время поэтесса узнала свой страшный ди-агноз — рак. «А потом пришел он! — вспоминает друг поэтессы Марк Со-боль. Вероника не хотела, чтобы любимый видел ее измученной тяжелой болезнью, запрещала ему приходить. Веронике было всего пятьдесят. Яшин долго не мог смириться с потерей. Но смерть любимой будто раскрепостила его, он перестал бояться своих чувств к этой женщине. Открыто посвящал ей стихи и не догадывался, что самому осталось недолго. По иронии судь-бы, Александр Яшин умер от той же болезни, что и Тушнова, спустя три го-да».
Когда мы влюбляемся, мы обращаем внимание на похожие истории. Мы проникаемся сочувствием к тем, кто уже что-то подобное пережил, пе-рестрадал. Мы становимся родственными душами с такими людьми.
— Маш, помнишь, из какого это фильма? «Знаете, почему вам больно? Вот представьте себе — любящее сердце переполнено кровью. Но когда вы отвергнуты, вы сдерживаете импульс любви, выходящий из сердца. Вы за-держиваете дыхание. Межрёберные мышцы сжимаются. Вокруг грудной клетки формируется мышечный панцирь, который защемляет сердце и вы-зывает боль. Вам нужно больше плакать».
258
— Мне кажется, это из Большой советской энциклопедии. Или выска-зывание врача, который говорит пациенту о его диагнозе.
— Очень смешно. Из фильма это. Я помню. Маша, ты обещала расска-зать, почему он на тебя ещё раз кричал. После того первого раза. И почему тебе было от этого хорошо.
— Вот дурочка, — Машка улыбнулась. — У меня сохранилось много фотографий с того вечера в Бонне. Мы опять-таки попали всей компанией к Барду домой. Он жил один. Уже тогда начинались развиваться его отноше-ния с Лидой. Но я-то об этом не знала. Я думала, он меня любит. Любит и молчит.
— Курит и молчит, — поправила я Машу.
— Так вот, слушай. Мне тогда нужно было что-то спросить. По стихам. Ты же знаешь, что первый сборник вышел с его помощью. Он какое-то вре-мя работал в типографии и ночью печатал «чёрные заказы». Помню, как сейчас — шестьдесят сборников вручил мне на вокзале, перед самым отхо-дом поезда. Я отдала ему двести марок. Ему было неудобно брать деньги, но он взял. Лина Фраш в тот вечер запросто беседовала с Бардом. Она с ним советовалась, консультировалась. Они долго сидели вместе на диване, что-то обсуждали. Но как только подошла к нему я... Попросила пройти со мной подальше от посторонних глаз, мол, есть пара вопросов. Он пошёл нехотя, хотя может быть, мне так показалось?
— И?
— И стал кричать…
— А подробно?
— Подробно: мы зашли за какие-то полки с книгами, там не было све-та. Он стоял напротив меня, скрестив руки на груди, как бы отгородившись. Закрылся, будто застегнулся на все пуговицы. Я тихо и нежно, совершенно шёпотом сказала: «Я люблю тебя!» Он повысил голос: «Ты ставишь меня в неловкое положение, ты компрометируешь меня!» — «Я? Чем? Тем, что по-свящаю тебе стихи и ставлю твои инициалы? Мне не ставить твои инициа-лы?» Он молчал. Я попыталась рукой дотронуться до его скрещенных рук на груди и разорвать этот крест. Дёрнула «крест» рук на себя, спросила: «Почему ты такой?» Он одернул руки, но стоял как скала — ни шагу не от-ступив назад, сказал: «Я всегда такой! Ты меня не знаешь!» — «Не кри-чи, — умоляла я, он так громко кричал, — услышат!» — «А мне не стыдно! Мне нечего стыдиться!»
Мне надоела эта ситуация, и я назло ещё тише прошептала: «Поцелуй меня!» Он пулей вылетел из этого тёмного угла, с красным лицом, как ош-паренный рак. Когда он пронесся мимо — меня обдало горячей струёй его энергетики. Это был огонь. Он Овен, знаешь об этом?
— А почему ты, собственно, решила, что ты ему нравишься?
259
— Во-первых, я тебе уже говорила, он посвятил мне два стихотворе-ния. В самом начале.
— Это не повод. Может, ему показалось, что он влюблён? А, может, он тебя уже разлюбил?
— Мне никто и никогда не посвящал стихи. Представляешь, какое зна-чение это для меня имело? Во-вторых, я тебе не рассказывала?
— Что?
— Как мы первый раз поцеловались.
— Да ты что??? — я опешила.
— Конечно. Ты думаешь, всё просто? Однажды мы сидели в кафе по-сле музыкально-литературного вечера. Нас была целая толпа. Я приехала с мужем. Мы пили вино, пели песни под гитару, было здорово. Он куда-то ис-чез. Я встала и тоже вышла из-за столика, пошла на улицу, подышать све-жим воздухом. Смотрю, он тоже там стоит, у входа. Курит. Я, признаться, сильно удивилась такому совпадению. Он вышел на улицу, я вышла на ули-цу. Мы пошли в одном направлении, шли и беседовали. Потом минут через десять развернулись и пошли обратно, к зданию кафе. И у самого кафе, как-то так случайно получилось, мы стояли лицом друг к другу, смотрели в глаза и одновременно потянулись друг к другу. Прикоснулись губами. Я сразу отпрянула. Испуганно округлила глаза: что происходит? Я никогда раньше не позволяла себе таких вольностей. Я — замужняя женщина. Он — женатый мужчина. Ерунда полная. Я резко развернулась и быстро убежала. Меня колотило. Я не могла успокоиться.
— А потом?
— Просто он позволил мне подойти к нему ближе, чем это допускает наша советская мораль. Я решила, что имею право. Однажды я выслала ему на день рождения тёплый шарф, подписала словами Вероники Долиной из песни:
«Я хотела бы, знаешь ли, подарить тебе шарф.
Было время — цепочку на шею дарила…
А шарф — нечто вроде зелья из тайных трав,
Зелья, которое я никогда не варила…»
Я восхищённо охнула:
— Ну ты даёшь!
— И он, представь себе, не поленился! Выслал шарф назад. Подписал: «Ты наглая и глупая дама».
— Здесь, я так понимаю, уже начинается игра в одни ворота? — поды-тожила я.
— Нет, — обиделась Маша, — ты неправильно понимаешь. Он — про-вокатор. Когда он делал подобные выходки, я пропадала. И надолго. Дума-ешь, он оставлял меня в покое? Нет. Он писал мне странные вещи.
260
— В смысле?
— Ну, например, приходит официальное письмо из какого-то там изда-тельства. Я его читаю — отпечатано на печатной машинке или компьютере, мол, так и так, и по тексту — официально-деловой стиль письма, предложе-ние издательства напечатать стихи и т.д. и т.п. И в конце приписка: Иван Бард. От руки, чернилами. Большими крупными буквами.
— Это чтоб не забывала мать родную! — я развеселилась.
— Тебе весело. Такая вот нервотрёпка длилась все восемнадцать лет. Дольше, чем я в браке с мужем жила.
— Я продолжаю роман в письмах?
— Продолжай, но сначала предыстория одной невероятной подлости.
— Чьей? Его или твоей?
— А ты как думаешь, Лен?
— Рассказывай!
— В общем, иногда мы списывались по интернету. По делу. И постоян-но у нас получались заигрывания, переходящие потом в неведомо что. И вот дозаигрывались. Он позвонил, спел свои три новые песни под гитару. Я спела ему две свои. Он «окинул» их своим критическим профессиональным «оком», что-то посоветовал подправить в тексте, где-то изменить бой. За-тем написал письмо, что будет проездом в моём городе и, цитирую: «Не со-благоволите ли сходить со мной в ресторан? Я приглашаю!» Лен, заметь, он опять первый начал!
Естественно, я прыгала до потолка, ждала звонка. Но настроилась на самое худшее — может, он и не позвонит, ненадёжный товарищ. Сама себя настроила так: ничего особенного не будет. Минут сорок погуляем по Мюн-стеру, и — домой. Он сказал, что проездом. На следующий день он позво-нил. Я ждала как ненормальная, отложила все дела, отключилась полно-стью от всего внешнего мира, «выписывала круги» вокруг аппарата. Я ду-мала, мой телефон лопнет от напряжения — я буквально пожирала его взглядом. Ваня должен был с минуты на минуту позвонить и уже точно ска-зать — заедет или нет. «Да…» — сказала спокойно я, а в душе криком ора-ла: «Да!!!! Да! Да!»
Машка всхлипнула.
— Ты что носом шмыгаешь? Плачешь, что ли?
— Да нет. Соринка в глаз попала. Дальше начни с его письма. Он на-писал это подлое письмо после нашей встречи. Если взять это письмо от-дельно от того, что между нами было в эту встречу, можно было бы смело приписывать мне «тихое помешательство», «манию величия» и «раздвоен-ность личности». Но я-то знаю, что это письмо — самая ужасная подлость, какую только я переживала в своей жизни. Это не объяснить. И коммента-рии не нужны. Просто письма опубликуй: его и мои.
261
Письмо Барда после встречи с моей подругой Машей (23 мая 2011 г.):
«Здравствуй, Мария, я, к сожалению, не могу ответить тебе взаимно-стью. Наша встреча была приятной, но не увлекающей; немного интерес-ной, но не глубокой. Я не хочу тебя обидеть. Мне казалось, что встреча кое-что прояснит и мы сможем просто общаться. Но оказалось — не так. Ты все время требуешь (или просишь) от меня окончательного слова. Меня как-то настораживает (если не отталкивает) тот детский максимализм, ко-гда человек ставит любовь (или влюбленность) выше, чем жизнь. Я сторон-ник жизни, а не любви. Я не могу ответить тебе на твои чувства и не хочу быть все время ответственным за твои страдания. Поэтому не отвечаю, не реагирую, в надежде, что ты поймешь и примешь. Я желаю тебе счастья в жизни и, конечно же, любви, большой и ответной любви».
Маша ответила Барду:
«В письме явные противоречия. Ты сказал, что для тебя жизнь выше любви, но это абсурд. Любовь не может быть выше или ниже чего-то там, тем более — жизни, потому что она — составляющая жизни, элемент, вхо-дящий в саму жизнь. Это просто неумно, так рассуждать. И смешно. Заметь, как если бы было сказано: «Я люблю кушать капусту, морковку, огурцы, по-мидоры, но не ем овощи». Так это и есть овощи, дорогой. В группу овощей и входят все эти морковки, капусты и огурцы».
Я отправила детей спать и перезвонила Машке:
— Так ты расскажешь, как прошла встреча, или нет? Я что-то ничего не поняла.
— Я сама ничего не поняла. Он, наверное, просто испугался. Ну, пред-ставь себе. Рассказываю подробно. Договорились встретиться на вокзале под четырёхсторонними белыми часами. Я встала у столика возле кебаб-ной. Очень удачный наблюдательный пункт. Можно охватить взглядом всю площадь, а тебя едва ли заметно. Он опоздал на сорок минут. Я уже собра-лась уходить. И тут вижу: стоит на светофоре, переходит дорогу, медленно подходит к часам. Ищет меня взглядом. Нашёл сразу, упёрся в меня глаза-ми и медленно пошёл навстречу. Я шагнула вперёд. Он — весь в светлом, я — в чёрном. Он — не изменился. Я — поседела, пополнела. Плюнула на всё — даже голову не покрасила. Думаю, проездом так проездом, что зря краситься. Шли, смеялись.
— Внимательно слушаю, рассказывай дальше, — сказала я, добавив в чай два кубика сахара. Маша продолжила:
— Когда мы шли по пешеходной зоне, я сказала, чтобы он сам выбрал ресторан, куда меня «прогулять», здесь их — уйма.
Он спросил:
— Что нового? Как живёшь?
262
— Пишу роман. Помнишь, ты сказал, что хочешь написать роман? По-том передумал. Я переняла эстафету. Всё, что ты не доделал, буду доделы-вать я.
Бард удивился, но виду не подал.
— И как успехи?
— Две главы уже…
— Осталось?
Я рассмеялась.
Зашли в ресторан, поднялись на второй этаж: тихо, пусто, уютно. Сде-лали заказ.
Как описать моё состояние? Как вообще можно описать счастье про-стым русским слогом? Особенно — в прозе? Время пронеслось так быстро, что я не заметила. Мы смеялись, он шутил. Он очень здорово шутил. Я за-игрывала с ним. Он смотрел только на меня. Всё время, пока мы сидели в ресторане, он смотрел только на меня. Лен, как мне это понравилось! Я до-тянулась своей ногой до его брюк, залезла в штанину, погладила своей но-гой его икру. Он улыбался. Ему нравилось. Потом он пошёл искать туалет. Приходит — и в лоб сразу: «А я думал, ты придёшь…»
— Хочешь, я тебе по руке погадаю? — сказала я.
— Валяй, — как-то развязно сообщил он, показывая свою бесшабаш-ность.
— Ой! Слава Богу! Я так всегда боялась твою руку смотреть. У тебя длинная линяя жизни. Ты будешь долго жить. Даже дольше, чем я. Две любви у тебя сильных. Два брака официальных. И вот, видишь линию?
Бард смотрел только на меня.
— Это любовница, она всю жизнь у тебя будет. Это я. И я буду с тобой всегда. Всё пройдёт, а я останусь.
— Да ты что? Это правда? — Бард не поверил и лукаво улыбнулся.
Я взяла его руки, ладонями вверх, и стала целовать, каждый пальчик, каждый ноготок.
Он смотрел только на меня. Ему нравилось всё, что я делаю.
— Хочешь, я буду твоей любовницей? На всю оставшуюся жизнь? Хо-чешь?
Бард удивился:
— Маша, перед любовницей у мужчины ещё больше ответственности, чем пред женой…
Вышли из кафе, я забыла свой кожаный чёрный рюкзачок-сумочку. Вернулась. Он ждал недалеко от входа. Только я подошла, не успели мы и двух шагов пройти, как накинулись друг на друга, стали целоваться. Идём до вокзала, я его провожаю. До вокзала минут двадцать ходьбы. Нам не стыдно — все на нас смотрят, время суток — день. Светло и ясно. А мы —
263
на глазах всего народа, обтёрли все стены, пока шли. То он меня присло-нит к стене, повозит туда-сюда, то я его, об стенку — спиной. В общем — бешеная страсть после красного вина так нас и обуяла.
— Хочешь, поедем к тебе?
— Нет.
— Почему?
— У меня зачаточные дни. Будет мальчик, назову Иваном. Будет по-хож на тебя. Но я не хочу, чтобы он рос без отца.
Бард подумал, что я прикалываюсь.
Мы пришли на вокзал, весёлые и пьяные. Сели на лавочку, продолжая целоваться. Мы вообще не останавливались ни на минуту. Я взгромозди-лась ему на колени, широко расставив ноги. Со стороны — женщина лёгко-го поведения. Просто мне удобно было так сидеть. Его лицо прямо возле моего лица, я его обнимаю, охватываю его грудь обеими руками. Целую его нос, глаза, брови, ресницы. Объясняюсь ему в любви. Он смеётся, шутит, отвешивает скабрёзные шуточки. Я счастлива. Мне тогда показалось, что он — тоже. Поэтому я не поняла его письмо, Лен. Поэтому это письмо стало для меня смертельным ударом, в самое сердце. Ну как можно после всего, что было, написать то, что написал он? Может, он больной?
Тогда он очень настойчиво меня спрашивал раз за разом:
— Мне позвонить? Отменить все встречи? Хочешь?
— Нет. Тебе нужно работать. Тебя люди ждут.
Одно моё слово — и мы бы поехали ко мне. Одно моё слово, Лен — и он был бы мой.
Я тогда пошутила: а на сколько (по времени) ты хочешь ко мне за-ехать?
— Сколько тебе надо? Час? Два?
— Всю ночь… сможешь?
— Смогу!
— И даже на ночь сможешь остаться?
— Смогу!
— А сможешь меня изнасиловать? Разорвать на мне одежду, сорвать с меня нижнее бельё, искусать меня, искромсать, высосать из меня кровь?
— Ты хочешь этого?
— Ужасно!
— Смогу!
Когда он взошёл на подножку вагона, я ещё раз потянулась к его гу-бам, чтобы поцеловать. Он отозвался. Я резко развернулась и пошла от ва-гона к подземному переходу, краем глаза замечая, что он тоже пошёл вдоль вагона, искать себе место. И вот что самое интересное, Лен. Сейчас слушай внимательно! Мы оба прошли, наверное, шагов пять. Я шла к под-
264
земке, спиной — к поезду. Потом развернулась и быстро направилась опять к той двери, где мы с ним попрощались. Он, видать, сделал то же самое. Мы одновременно, не сговариваясь, побежали друг к другу. Притянулись в последний раз, поцеловались на ступеньках, и когда дверь закрылась, по-ставили ладошки на стекло, рука к руке.
А потом было это уничтожающее письмо, через десять дней. Мы оба молчали целых десять дней. Потом я написала первая, не выдержав изде-вательства, страдая, изнывая от неопределённости: «Как доехал? Жив, здо-ров и невредим, мальчик Вася Бородин?» Он ответил, да так — что я ощу-тила не только удар по почкам. Это были серийные удары Мастера, моего Мастера. Единственного Мастера. Удары, как в боксе, а я-то знаю, у меня муж — бывший боксёр: и хук слева, и апперкот, и джеб, и панч. Да и вооб-ще — отправил он меня в нокаут, после которого уже невозможно поднять-ся. «Доктор сказал в морг, значит, в морг!»
Машка загрустила, вспоминая. Я — тоже.
— Ладно, хватит заниматься извращениями — садомазохизмом. Отды-хай.
— А теперь уже всё. Поздно. Меня понесло. Надо высказаться. Лен?
— Говори…
— Однажды Бард позвонил, и мы долго смеялись. Минут сорок я была счастлива. Я сказала: «А знаешь, после того убивающего письма я тебя по-хоронила. Вырыла могилку, уложила в гробик, закопала, поставила кре-стик...» На что Бард сказал, и тем самым удивил меня несказанно: «А я мысленно пририсовал тебе крылья и сказал: лети!»
То есть, Лен, он всё понимал, что бесполезно…
Лен, я так устала быть солнцем. Я так устала играть в одни ворота. Хотя Овны мне ужасно нравятся, оказывается. Вот, послушай, что про них пишут в гороскопе, девиз Овна: «Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе». Вы любите американский футбол? А рыцарские турниры? Не смотреть, а участвовать. Если нет, тогда не связывайтесь с баранами. Пото-му что баран заставит вас надеть доспехи и отправиться с ним на покоре-ние какой-нибудь вражеской крепости. Если в данный момент в мире все спокойно и боевых действий не предвидится, тогда вы должны будете сами сразиться с ним. И проиграть. Это обязательное условие.
А мы, как известно, не проигрываем, а заключаем пакт Молотова-Риб-бентропа, чтобы потом предательски напасть. И проиграть. Но в самый по-следний момент перед проигрышем можно опять заключить какой-нибудь пакт о ненападении. И так можно очень долго морочить барану голову.
В принципе, Овны добры и простодушны. Они любят на нас смотреть, как на новые… короче, вы поняли. Ими можно очень осторожно помыкать, но без демонстрации превосходства. Но у меня не было позитивного опыта
265
общения с Овнами. Им удивительным образом удавалось испортить мне на-строение еще на этапе активного распространения моих флюидов. Какой-то бараний дар! Вот и сейчас пишу, а перед глазами маячит маленькое стадо знакомых баранов. Хочется их всех мысленно отвести на бойню».
Бедная моя Машка. Иван был пацифистом, но сколько войны в его действиях? Держи друзей близко, а врагов ещё ближе. Самое страшное, ко-гда враг замаскирован под друга. Иван был для Маши Мастером. Сейчас — враг номер один. Хотя… мне кажется, она его вновь похоронила, но теперь уже — навсегда. Сколько можно быть солнцем?
Почему-то считается, что когда мужчина надругался над женщиной — это позор. Позор женщины, а не мужчины. Почему?
Жизнь — как фортепиано. Белые клавиши — это любовь и счастье. Черные — горе и печаль. Чтобы услышать настоящую музыку жизни, мы должны коснуться и тех, и тех...
Моя подруга Машка — это не та женщина, которая скажет: «Рядом со мной всё будет хорошо», она та, которая скажет: «Всё будет по-разному, но я всегда буду рядом».
Какой-то фильм мы смотрели интересный. Он меня зацепил. Мы часто обсуждаем просмотренные фильмы. Иногда, бывает, годами. Постоянно возвращаемся в исходную точку — к фильму, который нас зацепил. Напри-мер, из фильма, опять же: «Один умножить на один равняется один. Отсю-да вывод, что вдвоём ты всё равно один. Отсюда вывод, что вдвоём ты со вторым — один. Отсюда вывод, твой второй, он, как и ты — один…»
Ладно. Это всё лирика. У меня вот какие мысли. Сумбурные. Маша и сны. О снах я уже писала, но совсем чуть-чуть. Хочу вновь вернуться к теме «Сны».
Сон — это маленькая смерть. Получается, человек умирает каждую ночь и всё очень просто. Не страшно. Но вот смерти как таковой почему-то все боятся. И ещё. Мне кажется, что смерть бывает только двух видов: ко-роткая и длинная.
Короткая смерть — это когда человек умирает сразу и не успевает опомниться и осознать, что сейчас вот умрёт. Это происходит тогда, когда человек случайно натыкается на смерть, например, он кого-то спасает. Ки-дается в воду или в огонь и т.д.
Длинная смерть — это когда есть время подумать перед смертью. Это когда есть время ожидать смерти. Например, казнь. Человеку сказали, что он умрёт завтра. Завтра его повесят или расстреляют. И он томится всю ночь в ожидании смерти. Это ужасно. Так можно сойти с ума. Я знаю, поче-му человек боится смерти, но не боится засыпать, хотя сон — это малень-кая смерть. Потому что в первом случае это — навсегда. А во втором слу-
266
чае — нет. Слова «конец» и «навсегда» пугают всех, кто привык жить. Именно «привык». А ещё пугает неизвестность.
Маше всегда нравилось спать. Ей снились замечательные сны, и когда она просыпалась, ей казалось, что это было на самом деле. Но бывало так, что её сны можно было назвать «пророческими» — сбывались точь-в-точь. Бывали сны — символические, и когда Маша их трактовала, она записывала значение в свой дневник. Ждала. И через какое-то время сбывалось всё именно так, как говорил ей сон.
Однажды Маша написала Барду:
«Пересматриваю сейчас фильм «Дом у озера». Ты смотрел? В главной роли Киану Ривз и Сандра Буллок. Главная героиня фильма живёт в 2006 году, главный герой — в 2004, и они переписываются через почтовый ящик, который стоит у дома на озере. Она — из будущего, он — из прошло-го, но их временные пояса пересеклись в какой-то общей точке. В точке почтового ящика, где стоит дом на озере. А ты читал книгу Джейн Остин «Доводы рассудка»? Прочти... Может, это о нас? Ты мне нужен. Ты мне очень нужен.
Что бы сейчас ты мне ни сказал, мне всё равно кажется, что я тоже тебе нужна. Ты должен это чувствовать. Я тоже тебе нужна. Тебе нужны аргументы? Ты требовал по телефону аргументы — почему должен прие-хать ко мне? Слушай мои аргументы: в двенадцать лет я влюбилась в маль-чика на год меня старше. Эта были очень сильные чувства, сродни тем чув-ствам, какие я испытываю к тебе, начиная с 1996 года. Его звали К.С. В сво-ей книге, когда-нибудь, я напишу об этом феномене. Или подруга моя напи-шет. Она обещала. Он погиб в 2000 году. По-моему, я тебе как-то говорила об этом, когда мы на семинаре играли в бильярд, и ты мне проиграл пять евро. Помнишь? Этого мальчика-парня я любила всегда и ждала его из ар-мии. Он писал мне дружеские письма. Я отвечала. Он писал об армии, я — о любви к нему. Наверное, в те дни ему это очень нужно было — получать мои письма. Мы даже не целовались. Ни разу. Это была моя первая любовь. Я вышла замуж в двадцать один год, после него (он женился первый), но никогда его не забывала, тем более, как тут забудешь? Живём на соседних улицах, его окна на девятом этаже выходят прямо на трамвайную останов-ку, с которой я ездила на тренировки по волейболу. Он иногда маячил в ок-не: то рукой помашет мне, то выкрикнет что-то невнятное. Плохо слышно с девятого этажа. Видно тоже плохо, но я — чувствовала его. Я знала всё, что с ним происходит. Когда моя подруга поехала в мой город к родствен-никам и встретила С. (он был давно женат, двое детей), он показал ей мою фотографию, которую носил в портмоне. Удивительно. Я не ожидала. Когда в юности у нас начали развиваться отношения (а мне было всего двена-дцать, ему — тринадцать лет), однажды он сказал, что меня не любит. Про-
267
сто не любит. И причины никакой нет. Я всё поняла. Это было больно. Очень больно. Но пережила. Сердцу не прикажешь. То, что я тебе сейчас напишу, тебя может удивить. Но ты должен это знать. Когда я уезжала в Германию, я ему позвонила, и мы встретились. Мы погуляли вокруг наших домов, а жили мы соседями, через дорогу, поговорили. Ему тогда изменила жена, и он мне жаловался: такой красивый, статный, кожаное чёрное паль-то с чернобуркой, шапка из голубой норки. Он сказал, что он сожалеет, что меня обидел, и сказал, что зря на Л. женился. Зря женился не на мне. Та-кое заявление было для меня совершенно неожиданным. И тем самым — ещё горше мне стало. Если бы на мне, как сказал он, — всё было бы у него по-другому. Это он так думал. Людям свойственно оглядываться в прошлое и сожалеть о несбывшемся. Всегда кажется, что несбывшееся — намного лучше.
Когда мы прощались, мы так и не поцеловались. Я — мечтала об этом, можно сказать все эти годы. А он не посмел. Почему — не знаю. Он сказал напоследок: «До свидания! Мы ещё встретимся! Я, возможно, скоро приеду в Германию за машиной...» Я посмотрела на него внимательно и сказала: «Прощай... Нет, мы больше не увидимся...» И подумала: «Ты не приедешь в Германию...»
Так и случилось. Он погиб в 2000 году, к тому времени я прожила в Германии шесть лет. В тот год, когда он погиб, мне приснился сон: откры-ваю дверь, стоит К.С. и говорит: «Видишь, я приехал, как обещал!» Ваня, я не просто так тебе это всё рассказываю. В мире всё взаимосвязано, пони-маешь? Вот ты сможешь мне объяснить, что это такое? И как это возможно? Когда он погиб, у меня случилась истерика. Я получила известие по теле-фону от своей подруги, и ко мне как раз пришли родители мужа. На глазах у свёкра и свекрови я стояла и ревела. Слёзы текли градом. Мне было стыдно. Мне было обидно. Мне было отчаянно горько. Мой муж всё знал о наших отношениях, он успокаивал меня. Он знал о К.С. всё. Теперь знаешь и ты. Но это не конец истории. Не конец. Когда мне сообщили эту печаль-ную весть, я заказала переговоры с его одноклассницей, которая была на похоронах. Я выслушала всё, о чём она говорила. Проанализировала и сде-лала вывод, что его убили. Такое чувство возникло — его убили! Потому что не мог он умереть так глупо и нелепо, в расцвете своих сил и возмож-ностей. Он — лидер. Он — сильный.
Он часто мне снится, Ваня. Я стала записывать свои сны и провела аналогию. Всегда, когда мне снится Кукушкин, в моей жизни случаются ра-достные, счастливые, замечательные события. Ты не поверишь, например, однажды мне приснился К.С. — и на следующей неделе, помнишь, нас с то-бой напечатали в газете «Новая жизнь»: ты, я и Яна Завацкая? Это было такое счастье! Мне приснился К. С. — и физик-учёный, спонсор из Новгоро-
268
да, привёз мои книги в Нюрнберг — 60 экз. Передал мою «Женскую анар-хию» из рук в руки. Мне приснился К. С. — и вышла моя новая книга «Ви-ват, король! Виват!» у издателя Рудольфа Буре. Мне приснился К. С. — и ты пришёл ко мне в мой номер в отеле О., и мы с тобой целовались, как ума-лишённые. Это было такое счастье. Такое невероятное счастье! Даже не-смотря на то, что в ту ночь ты мне говорил ужасные вещи, способные убить. Ты во многом меня разочаровал. Но любить я тебя не перестала. Я всегда люблю тебя: когда вижу, когда слышу. Люблю всего, любой посту-пок, слово, жест. Любое, даже подлое и низкое, что есть в тебе. Люблю — всё. И, представляешь, что странно? Он продолжает мне сниться. И всегда, когда снится, у меня — счастье.
Буквально на днях Кукушкин приснился мне вновь: я мою голову, а у меня длинные-длинные волосы. Он входит в ванную и просит меня, чтобы я ему тоже голову помыла. Я соглашаюсь. Мою ему голову с такой нежно-стью, с такой любовью. В этот же день мне пишет Королёва Липа Леонов-на, главный редактор газеты «Караван», и просит, чтобы я ей отослала свои рассказы для рубрики «Литературные страницы». Кстати, мой муж, ты его знаешь, он совершенно не обладал никакой интуицией. В сложных, за-путанных, неоднозначных ситуациях я постоянно ему подсказывала, как по-ступать. В нашей жизни были даже такие случаи, когда благодаря моей ин-туиции он избегал тяжёлых осложнений в своей судьбе. Я гадала ему по ру-ке, и впоследствии всё случилось так, как я ему говорила.
В тридцать лет — переломный момент в жизни. Второй брак. От жен-щины — сердечный удар. Он мне сказал тогда: «Это ты?» — «Нет, это дру-гая женщина. Не я. Я тебе зла никогда не желала. Я тебя всегда оберега-ла…» Иногда я сама себя боюсь. А когда мы разводились и жили уже на расстоянии, мне снились такие сны, после которых я не могла поступать иначе. Я чувствовала — мне нужно донести информацию до того, кому она в данный момент очень нужна. Я звонила бывшей свекрови, что-то ей рас-сказывала, и она также была в шоке от моих заявлений, спрашивала: «От-куда ты знаешь?» — «Приснилось…»».
Бард ничего не ответил Маше. Тогда она написала ещё одно письмо. Последнее. Она не могла ему не писать. Но и надоедать не хотела. Она не умела навязываться. У неё была заниженная самооценка. Почему я знаю? Я её тестировала.
Маша написала последнее письмо. Она так решила для себя: это по-следнее письмо и нужно взять себя в руки. Это не дело — лезть в чужую жизнь.
«Вань, извини, что вновь пишу. Извини, что отвлекаю от дел. Я очень скучаю по тебе. Мне тебя ужасно не хватает. Пишу тебе письма, а сама ду-маю — а интересный ли я человек? И насколько? И для кого? Для тебя — я
269
интересна? Есть такая пословица: «Глупая женщина ищет работу, умная — мужчину». В нашем роду все женщины — глупые. Мы никогда не выходили замуж по расчёту, мало того, мы содержали своих мужей, кормили их, оде-вали, спасали. Когда горели избы — выносили из огня, когда не в ту степь неслись кони — коней останавливали. И наши мужчины падали к нам на ру-ки живые и здоровые. И мы их носили на руках. Всё-таки гены — великая вещь. Против генов бороться сложно».
Нужно сказать, что это было не последнее Машкино письмо. Но об этом — позже. Я думаю совсем о другом. Считайте это лирическим отступ-лением.
Как всё-таки невнимательно мы относимся к своему здоровью, пока молодые. Мне пришёл на память один случай. В Германии Маша продолжа-ла заниматься профессиональным волейболом. Девчонки все молодые, спортивные, моложе Маши лет на пять, все немки и одна — из Польши. Сначала Машу в команду не брали, и она сидела на лавочке в качестве за-пасной. На соревнования ходила чётко, без прогулов. Вырабатывала в себе жёсткое подчинение дисциплине, силу воли, характер. На тот момент ей уже стукнуло двадцать девять лет, и о спорте можно было бы и забыть, но Маша зачем-то это нужно было — дисциплина, воля, характер. Зачем? Поз-же Машу стали ставить в игру, и Маша старалась не ударить в грязь лицом. Иногда даже команда выигрывала. Благодаря Машиной силе удара при по-даче мяча. У Маши — сильные красивые руки. Накачанные икры ног. Широ-кие крепкие плечи. И вот однажды Маша на тренировке узнала печальную новость: Сабрина попала в аварию, сломала ногу. Не заставив себя долго ждать, на третью же тренировку (недели через три) она пришла на косты-лях, прихрамывая. Тренер ушёл в отпуск, а она стала проводить трениров-ки сама, как одноногий генерал, подскакивая на одной ноге, металась из одного конца поля в другой. Вторая нога была в гипсе.
Тренировки Маша впоследствии забросила, так как семья поменяла место жительства, переехав из посёлка Р. в сам город В., и вот однажды, года через два, Маша встречает Сабрину на улице. Но как? Маша с подруж-кой Изольдой Клёст идут по тротуару и обсуждают проблему семьи. Вернее то, как было бы здорово, если бы их любимые мужья относились к ним не-множко по-другому, не как к прислуге:
— Ты понимаешь, — говорит Маша, — за день так накувыркаешься, вечером едва до постели доползаешь.
— Между прочим, я тебя отлично понимаю. Дело даже не в этом, что чем больше для семьи делаешь, тем больше тебе садятся на шею, кто ве-зёт — того и погоняют. Дело в том, что с этой шеи, если на неё уже сели — груз никак не сбросить. Нужно идти на крайние меры. А крайние меры — это какие? Это — развод.
270
— Да, и садятся именно те, кто по весу тяжелее тебя. Дети, муж, свек-ровь, бабушки с дедушками. Я Каменскую вспомнила. Свою любимую. По роману Александры Марининой, она страшная эгоистка, и я ей всегда зави-довала. Она всю дорогу говорила только о себе и своих проблемах на рабо-те. Профессор-математик растворился в Анастасии, как кубик льда в марти-ни. Такая женщина способна опьянить без алкоголя. Муж её любил, а она лишь позволяла себя любить. Муж прыгал вокруг нее, обхаживал, заботил-ся, подстраивался под её настроение, под её выкрутасы. А она только лишь занималась своим делом, ни под кого не подстраиваясь и ни с кем не счита-ясь. Не умела готовить? Да это просто маленькая женская хитрость. Она просто не любила готовить. И мудро считала, что убивать своё драгоценное время на столь бесполезное занятие — идиотизм. Едим три раза в день. Сначала тяжёлые сумки с продуктами из магазина в горку тащим. Потом ча-са два у плиты. Затем ждём, когда все поедят, развлекаем разговорами. В оконцовке — ещё и посуду моем, кастрюли, сковородки, а в результате: «Извини, я другую полюбил!» Вместо пелёнок и бессонных ночей Камен-ская читала книги, самосовершенствовалась и самообучалась. Я бы, может, тоже вместо домашних дел лучше бы книжку лишнюю прочла или помечта-ла, и написала стихотворение, которое в будущем изучали бы потомки. На-пример, я до сих пор не знаю, кто я? Символист? Брюсов, Андрей Белый, Блок. Или я склонна к классицизму? Или я — романист? Или модернист? А может, я, как Ахматова, Гумилёв, Городецкий, акмеист? Или всё же — в мо-ём стиле прослеживается футуризм? Иногда мне кажется, в моём стиле — всего понемножку. Я могу писать по-разному. Веришь?
— А кто это такие, Маш, символисты? — спросила Изольда.
— Символисты использовали символику, недосказанность, намеки, та-инственность, загадочность. У меня есть один такой знакомый поэт-симво-лист, своими стихами он передаёт ужасные настроения, разрывающие пси-хику. Пробуждает в человеке пессимизм, доходящий до отчаянья. Сам в от-чаянии — и другого повергает в такое же состояние. И, главное, он не зна-ет, что он — символист.
— Это на него мы с тобой постоянно гадаем?
— Да...
Так вот они беседовали и беседовали, как навстречу им вышла Сабри-на и, поравнявшись с девушками на узкой пешеходной дорожке, легко увернулась, чтоб не быть сбитой. Сабрину Маша узнала лишь тогда, когда они столкнулись нос к носу, потому что зрение у Маши не стопроцентное. А очки не носит. Маша случайно опустила вниз глаза и увидела, что Сабрина без ноги. Ноги нет вообще. В руках два костыля.
— Ты что? — спросила Машу Изольда. — Ты вся белая.
271
Маша находилась в ступоре и не могла сказать ни слова. Потом вдруг остановилась и сказала:
— Представляешь?
Изольда, выслушав рассказ, чуть не расплакалась.
— А ведь никто не думал, что это всё так серьёзно. Подумаешь, ногу сломала. Подумаешь, гипс. Может, кость не так срослась, может, гангрена...
Изольда как раз училась на медсестру, и она прокомментировала:
— В Германии к хирургам лучше не обращаться. Покалечат.
— Ну, ты странная! Иногда без хирургического вмешательства просто невозможно. Знаешь, — задумалась Маша и сказала тихо-тихо, почти шёпо-том, — а может, это судьба?
Есть такая притча: «Две женщины в одной комнате спали в ложах со своими детьми. Одна заспала своего ребёнка и подложила его другой, а чу-жого взяла себе. Утром проснулась вторая женщина и увидела мертвого ре-бенка, но и увидела, что это ребенок не ее. Они в споре пришли к царю Со-ломону. Каждая говорила, что это ее ребенок. Царь Соломон сказал: «Раз-рубите ребенка пополам и отдайте одну часть одной, а другую — другой». Услышав это, одна женщина сказала: «Правильно, пусть не достанется ни-кому!», а вторая со слезами молвила: «Не надо его смерти, пусть он лучше у этой женщины останется». И тогда царь сразу указал на вторую женщину: «Отдайте ребенка ей — она настоящая его мать».
Почему я вспомнила эту притчу? Не знаю. Наверное, потому что не люблю несправедливость. Машка — тоже. Но сейчас мы вернёмся к роману в письмах, который всё никак не может закончиться. Если люди расходятся или разводятся — виноваты оба. Если люди не расходятся (не разводят-ся) — тоже виноваты оба. Это аксиома.
Однажды Бард написал Маше: «Это письмо я отослал тебе еще в про-шлом году. Ты его не получала?» И три восклицательных знака. А потом письмо, которое всё же сложно назвать письмом. Так, писулька:
«Итак, по порядку: сколько стоят литературные «перлы»? И если сам заберу, то на пересылке сэкономлю, не так ли? Так что, пожалуй, заберу... Не грусти…»
29.12.2011
Маша ответила что-то очень длинное, что мол, скучает всё равно, и что любит и ждёт в гости. Хотя совсем недавно похоронила его навсегда. Затем следовали несколько стихов классиков и пара личных сочинений. В общем, загрузила Барда на радостях по самое «не хочу». На что Бард отве-тил. То, что ответил — уже странно:
«Мария, ты как-то странно мои послания читаешь. Я тебе не про «не скучай» писал, а про «не грусти». Или это одно и то же? Значит, ты реши-ла, раз с праздником поздравил, значит, скучает. А про хорошее воспита-
272
ние и поведение ты ничего не слышала? Это значит, если я человеку добра пожелал, то сразу чего-то от него хочу? Это ж было бы подло с моей сторо-ны. Так вот, оттолкнул женщину, а теперь чуток, и напомнить о себе мож-но. В моем предыдущем письме я хотел быть только предельно искренним перед тобой, для меня, да и для тебя, надеюсь, это было важно. А ты меня сразу и похоронила. Это как? Жертву же надо вначале убить (отравить там, под поезд толкнуть, или задушить в постели), а уж потом — и хоронить. Ну да ладно, похоронила, так похоронила. Боюсь ли я тебя? Думаю, здесь дру-гое, но я уверен, что причину моего поведения ты знать не хочешь. Утвер-ждаю одно: женщинам не следует доверять, тем более доверяться, так же как и мужчинам — не следует верить. Да Бог с ними, с объяснениями. Я рад, что ты мне простила мою искренность и предлагаешь трансформиро-вать отношения — в дружеские. При этом следует заметить, что тебя такие отношения никак не удовлетворяют. Или я ошибаюсь? Хочу тебе один сти-шок свой заслать и песенку, послушай, почитай, если понравится — похва-ли; если не понравится — тоже похвали. Я почувствую — понравилось или нет».
Маша ответила:
«Здесь мы можем обо всём говорить и по-дружески, и не по-дружески. Здесь никто не следит и не мешает. Я хочу с тобой говорить-говорить-гово-рить.
Я написала Рауш твоё стихотворение, она сказала, что ты гениален, и она теперь понимает, почему я тебя люблю. Но я не знаю, почему я тебя люблю. Я не знаю! Говорят, что если знаешь, за что любишь, значит, это не любовь. Вообще, мне никто не нужен, ну, это ты уже слышал. Я повторяю: мне никто не нужен, кроме тебя. Ты можешь меня нелюбить, ты можешь незвонитьгодами, ты можешь ко мне неприезжать, ты можешь обо мне невспоминать. Или вспоминать очень редко: один-два раза в год. На Рождест-во или на Новый Год, или на день рождения. Кстати, 9 июня у меня день рождения. Ты можешь всё это «не» делать, но я всё равно тебя не переста-ну любить...»
Затем последовало ещё одно письмо: «Ты живёшь, делаешь свои де-ла, а я совершенно тебе не мешаю. Ты никогда мне не признавался в люб-ви, но я знаю, что ты меня любишь. И мне больше ничего не надо знать... Когда я надолго пропадаю, ты говоришь: «Ну, где ты была? Где? Где ты бы-ла?» И я понимаю, что ты скучал... Когда я обижаюсь и перестаю тебе пи-сать, ты спохватываешься и ищешь предлог, чтобы меня «втянуть» в разго-вор. И ты его находишь: альманах, рецензия, новая твоя песня, новый стих, литературный семинар. Ты делаешь вид, что тебя интересует именно это: альманах, рецензия, отзыв о твоём творчестве или семинар в О., но на са-мом деле (и ты боишься признаться в этом даже самому себе!), ты страшно
273
соскучился. И интересую тебя именно я, и ты вновь хочешь убедиться в том, что я тебя до сих пор люблю, и вновь услышать моё давно уже поза-бытое, но такое родное: я тебя люблю! Ты можешь пропасть на два-три го-да, но всё равно, когда ты меня разыщешь (вроде бы случайно!), ты снова услышишь неизменное и постоянное — я тебя люблю. Услышишь и… успо-коишься. И будешь жить дальше, и всё будет по-прежнему. И так будет все-гда, пока я не умру. А умру я обязательно первая, потому что без тебя — жить не смогу…»
Какой мужчина откажется от такой любви? Естественно, Бард позво-нил. Сколько прошло времени? Неделя? Месяц? Год? Нет, он позвонил 7 ян-варя 2012 года. Проболтали они с Машей минут сорок. Насмеялись вволю. На параллельный телефон ему позвонила дочь, и Иван попросил Машу ни-куда не исчезать, он перезвонит. Маша сомневалась, что всё будет так, как он говорит. Но он перезвонил. И они проболтали ещё минут тридцать. В конце разговора он попросил скинуть адрес. Так, на всякий пожарный. Это было невероятно. Такого просто не могло быть. Но было. «Слава храбре-цам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут так, как будто они бессмертны, — смерть иной раз отступает от них». После этого разговора Машка позвонила мне, и я этот день прекрасно помню, она выпалила, не здороваясь:
— Если женщина не пьянит, алкоголь не поможет... Я хочу, чтобы ты меня хотел...
— Это твои афоризмы?
— Да. Они уже разлетелись по интернету. Меня цитируют, как Артура Шопенгауэра. Лен, я не удержалась. У меня родилась очередная идея, и я её отослала Барду.
— Какая?
— Хочу собрать все его стихи, которые он мне высылал, под одну об-ложку. И — присоединиться.
— Ты с ума сошла!
— Да! Я сошла с ума! Кто он и кто я, хочешь сказать? Но я рискну. По-слушай, что я ему сейчас отправила:
«Я люблю тебя (100 000 раз пишу!) — и больше тебя не беспокою, по-ка ты первый мне не напишешь (или не ответишь на письмо)...
Отсылаю свою новую идею: обложка нашего совместного сборника. Ты и я. Иван Бард и Мария Шнар, лови. Жду комментарии».
Иван Бард
и
Мария Шнар
«Ты будешь в чёрном,
я буду в красном...»
274
г
-
2012 год
Бард тут же отреагировал:
«Мария, конечно же, я не буду делать никакой сборник. Во-первых, у меня нет достаточного количества текстов на сборник или даже на тетрадь. Во-вторых, я не хочу ничего выпускать, поскольку у меня совершенно изме-нилось отношение к литературе вообще и к поэзии в частности. И в-треть-их, я не могу себе никак представить мои и твои вещи под одной обложкой, это слишком разное. Так что извини, я остаюсь с тобой предельно откро-венным, а к себе — предельно внимательным. Честно сказать, после всех этих бурных всплесков с твоей стороны по поводу моих новых стихов, я ду-маю и Рауш ничего не высылать. Просто расхотелось как-то. Но поскольку пообещал, то вышлю три-четыре стишка, она сама предложила с рукопис-ного листа внести в компьютер. Но альманах «Литературные страницы» я, конечно же, куплю — потому как обещал».
А сейчас мы подходим к самому интересному, почему Маша рассори-лась в пух и прах со своей закадычной подругой Ниной Рауш. Одновремен-но в это же время Нина Рауш вела переписку с Иваном Бардом. Она ему на-писала:
Здравствуйте, Иван! ПоздравляюВассРождеством! Мы, наверное, го-дачетыренесвязывались, хотячто-тослышалаоВашемжитье-бытьеотВальдемараВайсаиМарииШнар. Стехпормноговодыутекло, нонеиз-меннымостаетсявнасинтересклитературе, иособеннокпоэтическомуслову. Ввидуэтоо, собственно, ипишуВам. Иван, МарияпереслаламнеВашестихотворение. Ономеняпоразило. ЯхочуузнатьуВас, можнолисделатьпубликациюВашихпроизведенийвдостаточносерьёзном, хорошоизвестномжурналегородаАлмаАты? МоглибыВыприслатьещенесколько
275
-
стихотворений? Прошуизвинитьменязасмелость, скоторойякВамобращаюсь, нооправданиемтому — моялюбовькистиннойпоэзии.
С благодарностью,
Н. Рауш
Иван Бард ей ответил:
«Ниночка, я даже представить себе не мог, какой хаос царит в моих черновиках. Странная вещь, мне всегда казалось, что я заканчивал свои стихи, а выходит, что я их заканчивал, в смысле процесса написания (фик-сации мысли в визуально представленной форме), а фактически — они все разбросаны. Имеют несколько вариантов (в зависимости от того, как мета-лась мысль перед тем, как я ее фиксировал). И имеют совершенно не то-варный вид. Я надеюсь, ты понимаешь меня, и дашь мне побольше време-ни, чтобы отделить плевелы от пшеницы, и хотя бы немножко привести их в порядок. Пытался сканировать или копировать в том виде, в каком они есть — хаос. Буду стараться и надеюсь, что в ближайшее время кое-что вы-шлю. Иван».
В это же самое время Маша написала Барду, что пишет роман. Бард ответил:
«Мария, здравствуй!
Великий зачин планируешь? Созрела на большое? Молодец! Меня очень заинтересовало, а почему мое-то имя так открыто? Это чтобы легче «правду» рассказывать? Впрочем, о какой ты правде говоришь? О событи-ях? О причинах этих событий? Или о их высшем назначении (все-таки мис-тицизм и даже оккультизм)? Давай так, ты расскажи мне сюжет романа, а еще лучше, те места, которые обо мне. Присылай почитать, да? Название, конечно, обязывает — «Теорема не доказана». И я легко могу себе пред-ставить, что человек через свое «Я» всё-таки в состоянии воспринять про-екцию бытия и трансформировать ее в некую закономерность, которая, в свою очередь, прослеживается в событиях, поступках, результатах и след-ствиях. Но это мое представление, а в объективном смысле (при всей огра-ниченности человека в его субъекте), и правда, и кривда — это постоянные переменные, которые именно потому и интересны, что дают возможность каждому в отдельности или в группе жонглировать собой и наслаждаться интерпретацией. Так что, дерзай. Ибо если ты и дашь читателю возмож-ность жонглировать твоей правдой, то происходить это будет без твоего ве-дома и контроля. Единственная возможность создать хорошее произведе-ние — это сделать его «вкусным» для читателя, не в смысле сенсации, а в смысле красивого описания событий, самой жизни, формул и теорем, кото-рые нужно доказывать миру. Или не доказывать в принципе... Иван».
276
Маша ответила Барду тезисами. Скопировала ему те фразы, которые кинула мне для моего романа:
«Как можно помогать людям найти свой путь, если сам не знаешь, ку-да идти? Как можно вытаскивать людей из депрессии, если сам мечтаешь умереть? Проанализируй. Это камни в твой огород. Извини».
И ещё парочка моих собственных афоризмов:
— Настоящая женщина пожалеть мужчину способна, а вот настоящий мужчина женщину — нет. © Объяснить, почему так? Настоящая женщи-на — мягкая, добрая, всепрощающая... Настоящий мужчина — жёсткий, грубый, мужественный и принципиальный — и именно эти качества в нём будут мешать ему жалеть кого-либо, потому что он будет рассуждать так: жалость унижает, а это — оскорбительно!
— Совместное прожигание времени с мужчиной, у которого интеллект выше твоего, так же, как и совместное прожигание денег, например, в ка-зино, с партнёрами по бизнесу, у которых денег больше, чем у тебя, согла-сись, в этом есть НЕЧТО. ©
— Я не знаю, ребята, но со мной в последнее время что-то происхо-дит, то ли я умнею на глазах, то ли я становлюсь сексуальней. ©
— Говорят, женщина не права до тех пор, пока не заплачет. Моя вер-сия: Женщина не права до тех пор, пока не сядет писать правдивый роман о своих обидчиках. ©
Я позвонила Маше:
— Ты жива ещё, моя старушка?
— Помнишь, у Гумилёва тоже были жирафы необычайные, вернее, один жираф:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф…
— А что так грустно?
— Лен, мне вчера звонил Бард в час ночи из какого-то отеля во Фрай-бурге. Мы так смеялись!
— Я рада за тебя… но надолго ли счастье?
— Сплюнь и не сглазь! Я предложила ему приехать. Сказала, что на-нимаю его как психолога, оплачу дорогу и каждый час — 80 евро. Какой там у вас у психологов тариф?
— Двадцать минут — 80 евро, мать.
— Лен, он стал кочевряжиться, набивать себе цену. Меня это разозли-ло. Бард сказал, что, в общем, если с дорогой, его услуги обойдутся мне
277
примерно 370 евро. Я сказала: «Приезжай, я заплачу». Бард сказал: «Аргу-ментируй! Почему я должен к тебе приезжать?» Я сказала: «Это ж твоя ра-бота — помогать людям. Или ты помогаешь всем, но не мне? Я хочу тебя увидеть. Хочу тебя целовать, целовать, целовать... я страшно соскучи-лась...» Бард сказал, что февраль у него расписан, потом он едет в горы, на лыжную базу, а вот март — свободный. Лен, я уже внутренне находилась на грани срыва, но сделала вид, что его вредная эгоистичная манера разго-вора «да пошла ты на фиг» никак не задела меня, и дала согласие поста-вить себя в его идиотскую очередь.
— И чем всё закончилось?
— Меня разозлила эта его манера — типа, я Бог. Но я взяла себя в ру-ки и стала тоже вредничать, задавая бестактные вопросы. Я спросила: «У тебя есть любовница?» Он сказал, что вопрос некорректный, и он на него отвечать не будет. Тогда я заупрямничала, сказала, что вопрос — нормаль-ный и он тоже может спросить — есть ли у меня любовник. Бард сказал, что он не хочет спрашивать. Ему неинтересно. Это была явная ложь. Потом мы начали выяснять отношения. Естественно, с моей лёгкой руки. Потом ещё и ещё.
Машка стала скрипеть, как разбитая телега:
— Лен, ну я не понимаю!
— Что?
— Зачем он поздравил меня с Рождеством? Вот зачем?
— А он тебя поздравил? — спросила я, удивлённая не на шутку.
— Провокация очередная. Сколько можно, Лен? Он прекрасно знал, чем это чревато. Нет же. Не-на-ви-жу!
На том конце провода пошмыгали носом и добавили:
— Всё! Хватит! Я решила окончательно, как нужно себя вести с этим нервомотом: не писать, не отвечать, забыть его навсегда и… в очередной раз похоронить. Да так, что если будет вылезать из своей могилы, огреть его хорошенько или лопатой, или мраморной плитой с соседнего захороне-ния. Согласна?
— Да.
— Всё. Ушла.
— Куда?
— Писать ему самое последнее письмо. Самое-самое последнее.
— Ты дура?
— Да!
Машка мне скинула это последнее письмо. Слово «последнее» можно поставить в кавычки, и не ошибётесь. Письмо Маша закончила так: «Поста-райся меня больше даже дружески ни с чем не поздравлять и не задавать
278
глупые вопросы: «Как дела?», «Где пропала?» В свою очередь я тоже обе-щаю тебе никогда больше не писать и не напоминать о себе. Клянусь».
Вроде бы роман в стихах закончился. Будем думать, что это так. Будем надеяться. А я скажу следующее. Хорошо быть однолюбом. Один раз об-жёгся, рана затянулась и со временем уже не болит. А когда человек спосо-бен полюбить ещё раз и ещё раз — одна рана наслаивается на другую и но-ет всю жизнь, не утихая. Пытки. Как сладко, должно быть, через десять-пятнадцать лет встретить свою первую или вторую любовь. Когда чувства к жене уже давно притупились и от этих отношений всё больше и больше ве-ет всего лишь дружеской привязанностью или привычкой. Удобно. Уютно. Спокойно. Но не возбуждает. Либидо спит. И тут неожиданная встреча! Она влечёт за собой кучу невероятных эмоций, воспоминания подхлёстывают воображение, а несбывшиеся в молодости мечты — давят надеждой.
Оказывается, у Машкиной любимой французской певицы Мирей Матье никогда не было детей. Она никогда не выходила официально замуж. Сколько великих женщин никогда не имели детей! Сколько великих жен-щин никогда не были замужем! Та же Фаина Раневская. Известный сказоч-ник Ганс Христиан Андерсен не любил детей, даже их боялся, и умер он девственником.
— Лен, — позвонила мне Маша, — я не могу через себя переступить. Я вчера думала-думала, зачем я хочу обмануть себя? Мне действительно не нужна семья, муж и дети. Не нужны. Мирей Матье самая таинственная оди-ночка, которая посвятила свою жизнь карьере. Матье — неисправимая до-моседка: «Ненавижу магазины, задыхаюсь в толпе!» Она редко выходит из своего дома-крепости, не любит бывать на людях. И был такой случай: в 1983 году певица получила официальное предложение от одного известно-го французского промышленника. За месяц до свадьбы энергичный бизнес-мен выдвинул свой ультиматум: «Мирей, я хочу, чтобы у нас была дружная семья. Обещай мне, что как только у нас появится ребенок, ты перестанешь петь!» В ответ на подобное сумасшествие Мирей просто ушла, чуть ли не из-под венца, ибо не могла не петь. Обманывать же она как не умела, так и до сих пор не научилась.
— Да, Маш, я знаю. Мирей родилась в 1946 году, сразу после Второй мировой. Она писала левой рукой, учительница била её по рукам, приучая писать правой. Её упрекали в необразованности и провинциальности. Джонни Старк сотворил из неё певицу. Это как версия. Поль Мориа, кото-рый руководил оркестром, учил её не завывать. Она пела и на русском язы-ке. А также на финском, японском, китайском. Никогда не жила открыто ни с одним мужчиной, никогда не была замужем. Она твёрдо решила остаться одинокой. Из интервью: «В самом начале моей карьеры Папа Джо однажды сказал мне: «Когда человек влюблен, он не спит, не ест и не работает. Если
279
ты хочешь стать победительницей, надо спать, есть и работать. Вот три га-рантии твоего прекрасного голоса. Чудес на свете не бывает»».
— Лен, в 2010 году у певицы было 1200 песен на 9 языках и 39 альбо-мов, 64 года — 48 лет на сцене. А как она выглядит! Скажи? Слушай, а с че-го это у нас началось, а?
— Ты сказала, что не хочешь семью, мужа. Сказала, что брак — уто-пия…
— А… ну да… Я не отрицаю и подписываюсь под каждым своим сло-вом. Ты в курсе, что в супружестве были несчастны многие гении: Сократ, Шекспир, Данте, Байрон. Лев Николаевич Толстой был сам несчастен в браке и одновременно внимательно подмечал, что многие, живущие в бра-ке, несчастны тоже. А вот, смотри, что я нашла в интернете? Зачитать?
— Давай. Только быстро. Сейчас мои с дачи приедут. Буду кормить.
— Начинается в колхозе утро… Ладно, Лен, быстро… читаю… Итак. Список, у кого из великих и известных людей не было детей: у Гитлера и Ленина (с Крупской) никогда не было детей, а браки их были фиктивные, для маскировки. Далее, лейтенант Шмидт, Маркс и Энгельс. А, это не то. У них в биографии написано, что у Маркса было семеро или шестеро детей. Марлен Дитрих — плохая мать. Сальвадор Дали и Гала жили только для се-бя любимых, Леонардо да Винчи. Маяковский и Лиля Брик не имели детей. Новодворская, Фриски, Жанна? Знаешь такую?
— Конечно. Ей недавно диагноз «рак» поставили. Она в Германии ле-чилась. Сейчас вроде снова на сцене.
— Вот, читаю, статистка: в России 5% семей — бездетные.
— Мать, ну они бездетные не по своей воле, наверное. Просто не мо-гут.
— Дальше: Блок, Аристотель, П.И. Чайковский, Горький, Киркоров. Аристократы: философ-пессимист Шопенгауэр, Ницше, Декарт, Лейбниц, Кант, Сартр, Спиноза, Микеланджело.
— Давай быстрее, а? — торопила я.
— Даю быстрее, — торопилась Машка, — а также: Исаак Ньютон, Лас-саль, Руссо, Макаренко, Гоголь, Пушкин А.С., Грета Гарбо никогда не была замужем. И нет детей. Дзержинский, Валерий Леонтьев, Лев Лещенко, Зем-фира, Магомаев, Новелла Матвеева, Александра Маринина. Короче, по ста-тистике до 10% пар не имеют детей. Быстрицкая, Эдит Пиаф, Гундарева, Клеопатра, Цезарь, Мессинг, Людмила Зыкина, Любовь Орлова, Лермонтов, Елизавета Первая, Джейн Остин.
— Так, а это кто?
— Это английская писательница. Джейн Остин до сих пор по праву считают «Первой леди» английской литературы. Её произведения обяза-
280
тельны для изучения во всех колледжах и университетах Великобритании. Джейн Остин так и не вышла замуж.
— Сейчас меня угандошат…
— Чуть-чуть ещё… Когда Джейн было двадцать лет, у неё был роман с соседом, Томасом Лефроем. В тридцать лет Джейн надела чепчик, объявив тем самым миру, что отныне она старая дева, простившаяся с надеждами на личное счастье, хотя один раз ей и было сделано предложение. Остины никогда не были богатыми, а после смерти отца их финансовые обстоятель-ства стали ещё более стеснёнными. Джейн обшивала семью и помогала ма-тери по хозяйству. Тут ещё вот: Мэрлин Монро, Фаина Раневская, Ангела Меркель, Кондолиза Райс, Коко Шанель, Майя Плисецкая, Татьяна Пельт-цер, Пабло Пикассо, Ван Гог, Колумб, Лайма Вайкуле, Валентина Леонтье-ва…
— Ужас. Так много. Без детей? Ушла кормить своих.
— Иди.
На следующий день я села за продолжение главы «роман в письмах». Я долго настраивалась на нужную волну, и только дотронувшись до клавиа-туры компьютера, выдала фразу. Иногда нужно вмешаться в судьбу кому-то третьему. А без третьего никак: то ли всё разрушится окончательно, то ли всё наладится навсегда. Это всё ерунда, когда говорят, что в семье с года-ми всё больше привязанности. С годами — всё меньше любви. В моей се-мье, хоть и царит мир и покой, и взаимопонимание, но иногда становится обидно. С годами внимания от мужа всё меньше.
А было так: муж пришел с работы, принес пиво. Мы с малой сразу к пакету подскакиваем, заглядываем в него, ждём гостинцы. А там — шиш вам. Только пиво. Тут я вспомнила Машкиного папу, она рассказывала, что Антон Владимирович всегда, когда бы он ни возвращался с работы, прино-сил им с мамой ну хоть какой-то подарочек — цветочек с клумбы, шарико-вую ручку с работы, открытку с зайчиком. Если из магазина шёл: мороже-ное, семечки. В общем — мелочь, а приятно. Внимание.
Психологи считают, что самое страшное после ЗАГСА — это неоправ-данные ожидания.
Все мужчины считают, что мужик не должен сидеть дома, на то он и мужик. Мужику разрешено блудить, а вот бабе — нет. И всё же мужику нужна семья, чтобы было, куда вернуться. Чтоб накормили, напоили, при-голубили. А бабий крест — сиди и жди.
А вы знаете, что 15% женщин вообще не испытывают потребности ни в замужестве, ни в детях? Наше общество навязывает женщинам стерео-тип, что жена должна следить за очагом, хранить его и воспитывать семеро по лавкам. Удивляет то, как практически все мужчины воспринимают фразу невесты или жены: «У меня никогда не будет детей!» Обиженный и оскорб-
281
лённый человек готов наплевать на женщину: на чувства, на брак. Многие мужчины решают расстаться с бесплодной женщиной. А вот когда дети ро-ждаются и проходят года — мужчины с большой лёгкостью разводятся, бросая своих детей. Им теперь уже наплевать на детей. Они всего лишь платят алименты. Если мужчина решил бросить женщину, он её бросит. Что бы она ни говорила, как бы ни сопротивлялась. Удивляет и поражает ложь при этом. Он говорит:
— Я тебя не люблю.
— Ты же называл меня «любимая». Звонил каждый час, обрывая теле-фон, писал эсмээски: где ты? С кем ты?
— Я вообще не знаю, что такое любовь.
— Значит, ты врал?
Мужчина молчит. Она продолжает:
— Как же так? Разве можно так «играть»? Словами, своим поведени-ем. Притворяться. Зачем? Беспокоился обо мне. Дарил подарки. Говорил, что любишь и что не бросишь.
— Ты меня заставляла это говорить…
— Интересно. Мы же планировали наше будущее!
— Это ты планировала. Я просто поддакивал.
Ну, и всё в этом духе. Мужчина — прав, женщина — виновата.
Многие мужчины, возвращаясь к жёнам, предательство и измену назы-вают ошибкой. Но ошибку можно исправить. А измену или предательство — простить или не простить. Исправить нельзя. Есть люди, которые не умеют прощать. Есть женщины, которые только делают вид, что простили измену, на самом деле при любом удобном случае они обязательно припомнят это мужу. И будет очередной скандал. Если изменил — лучше не рассказывать. А рассказал — уходи навсегда от этой женщины. Семьи не будет. Всё, как было раньше, уже никогда не будет.
С детства я не понимала одну простую вещь. Почему, когда муж и же-на приходят вечером с работы домой, оба уставшие, одинаково измотан-ные, то мужчина идёт отдыхать, а женщина опять — работать, то есть — на кухню. Где равноправие, которое обещал нам коммунизм? Я не понимала, почему многие мужчины твердят, что они — за крепкую семью. Что глав-ное — это семья, дети. У этих мужчин по три брака и по ребёнку от каждо-го. А они говорят, что семья — святое. Слушать невозможно — уши вянут.
Лично я считаю, что семья — это система. У каждого свои обязанности и своя роль. Значит, мужчины, боготворящие семью, — за систему? А лю-бой ли человек сможет жить в системе, которая создана не им самим? А на-пример — второй половинкой? Если мужчина и женщина живут в браке около пятнадцати лет — это уже патология. В лучшем случае они друг для друга просто друзья, единомышленники, соратники и соавторы в ведении
282
общего домашнего хозяйства и воспитании общих (совместных) детей. О какой любви может идти речь?
Одно время я часто торчала на виртуальных сайтах и вступала в слож-ные психологические дискуссии с виртуальными оппонентами. Один гово-рил мне: «Умничка. Ты всё правильно сделала. Ушла, хлопнув дверью. Женщина должна быть гордой. Только такие остаются в нашей (мужской) памяти. Все, которые сами на шею вешаются, всего лишь надоедливые мо-чалки, и в памяти не удерживаются».
Иной раз в один голос писали мне несколько человек: «Любовь с пер-вого взгляда тоже бывает, но женщинам, тем более за сорок, её нужно из-бегать и бояться. Да, мужчины с первого взгляда тоже влюбляются, но… Только тогда, когда объект напоминает ему что-то давнее, невинное, пре-красное. Маму, например. Или первую любовь в школе. Первую женщину, первый сексуальный опыт с ней, ну, и так далее. А увидев сходство, мужчи-ны продолжают сравнивать, чем дальше, тем больше. И чем дальше узнают новую женщину, тем разница оказывается все больше и больше. И вот вдруг, хоп, и любовь закончилась, даже не начавшись. Хорошо если так. А может, женщина в тот момент уже беременная. Или того хуже, вы уже по-женились. Так что репу чесать уже поздно».
Одному из своих виртуальных собеседников я ответила чётко и ясно: «Знаете что, Александр Яковлевич? Вы привыкли всё за всех решать. Мани-пулировать людьми в своих интересах. А о чувствах других людей вы даже не задумываетесь. Вот главное, как вы захотели, как вам нужно, а там хоть потоп. Со мной это не проходит. Вы мне не командир. Вы меня не разгада-ли. Я не марионетка. И я тоже не люблю плыть по течению. И даже не так — я сама люблю решать. Всё и всегда — сама».
В сорок лет начинаешь замечать, какие мужчины примитивные. Почти каждый второй мужчина, обращая внимание на внешность противополож-ного пола, сразу же говорит незамысловатый комплимент: «Ты красивая!» Когда молодая пара встречается около месяца и девушка спрашивает: «За что ты меня полюбил?» Ей отвечают: «Ты красивая!» Муж и жена, прожив-шие в браке десять и двадцать лет, празднуя очередную годовщину совме-стной жизни, на празднике объявляют гостям, женщина: «Ты был такой ум-ный, сильный, поразил меня своим оригинальным чувством юмора». Муж-чина: «А ты была такая красивая…» Можно подумать, что все мужчины — дебилы.
Многие мои собеседники утверждали, что умные мужчины никогда не женятся. Умные женщины никогда не выходят замуж. Народную мудрость придумал народ. А народ — это наша жизнь. К народу надо прислушивать-ся. Вот гляньте:
«Умный мужчина + умная женщина = легкий флирт.
283
Умный мужчина + тупая женщина = мать-одиночка.
Тупой мужчина + умная женщина = нормальная семья.
Тупой мужчина + тупая женщина = мать-героиня».
Для того чтобы найти счастье с женщиной, нужно сильно ее любить и даже не пытаться понять.
Женщина выходит замуж с надеждой, что мужчина изменится, а он не меняется.
Мужчина женится с надеждой, что женщина не изменится, а она меня-ется.
Я звоню Машке, я соскучилась:
— Маш, ты согласна, что одни мужчины держат своих жён как манеж-ных лошадок, другие — превращают в ломовую лошадь. Вообще, натура плебея, прислуги, раба — заложена на генетическом уровне. Как правило, прислугой и «девочкой по вызову» или «подай-принеси» — являются жен-щины. Тем противнее смотреть на мужчин, которые прислуживают женам, о которых вытирают ноги, орут и «ставят на колени».
— Да.
— Ты считаешь, мой муж — плебей? — засомневалась я.
— Что ты? Женщина больше десяти лет живёт с мужчиной, потому что любит, мужчина, потому что удобно. Если мужа посадят в тюрьму, жена мо-жет дождаться, мужчина — нет. Никогда. Если муж заболеет и будет прико-ван к постели, жена способна угробить свою жизнь на ухаживания и забо-ту. Муж — никогда.
— Нет, ну тут я согласна. Многие женщины такие глупые, они думаю, что мужчина изменяет, потому что в отношениях что-то не то. Женщины думают, что они должны лучше за собой следить: делать маски, худеть, одеваться по моде, поменять причёску. На самом деле, всё намного проще и примитивнее: мужчины изменяют просто потому, что поддаются времен-ному желанию. Импульсу. И любовниц заводят (как болонок) — потому что хочется разнообразия, каких-то изменений в своей пресной и неяркой жиз-ни. И жёны здесь совершенно ни при чём.
— Лен, а знаешь, как переводится французская фраза «Вуле ву кушэ авэк муа со суар?»
— Как?
— Не хотите ли вы со мной переспать вечером?
— Фу ты, господи! Испугала! — сказала я.
— А знаешь, мужчинам не угодишь, согласись? Вот вспомни Владими-ра Войновича? Он писал: «Нюра от рождения была робкого характера и в любви невезучей. Один ухажёр бросил её за то, что была молчалива. Дру-гому она показалась слишком разговорчивой. Третий добивался от неё, чтобы согласилась на то, чего он хотел до замужества, и обиделся, что не
284
согласилась. С четвёртым согласилась. Но он тоже бросил её за то, что слишком легко согласилась…»
— Из книги «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чон-кина»?
— Да. Слушай, Лен, я вот о чём подумала сейчас: вот смотри — пере-брала всех своих мужиков. Задала сама себе вопрос: кого я хочу вернуть назад? А вот никого! С кем хочу жить? Ни с кем! А прошло всего лишь ка-кое-то короткое время, когда я любила и думала, что это настоящая лю-бовь. На всю жизнь. Просто прошло время, которое лечит. И это мудрое умозаключение, что время — лечит. Прошло просто время, и — пшик! Ни-чего не осталось от любви. Рената я любила? Любила. К.С. любила? Люби-ла. Мужа любила? Любила. Барда любила? Безумно любила! По сумасшед-шему любила! И где сейчас вся эта любовь? Ну, где?
— Да, Маш. Тяжело тебе. Как говорил твой папа: кушай, Маша, кушай! Много ты горя видела!
— Ладно тебе ржать… Я сейчас даже встречаться ни с кем не хочу. Представляешь?
— Это ненормально. Это депрессия.
— Депрессия? А что это такое? — Машка засмеялась. — А была ведь любовь... Бы-ла. Если любовь есть и она настоящая, то, по идее, она нику-да не девается и не проходит, или? Несмотря ни на что. А у меня прошла. Почему?
— Маш, у тебя прошла любовь, потому что они тебе сильно напако-стили. Даже К.С. напакостил — тем, что погиб. Знаешь такое? Если лю-бишь — прощаешь. Но если часто прощаешь — перестаёшь любить.
— Ладно, до связи, продолжу главу «Роман в письмах». Одобряешь?
— Иди уже.
Я положила трубку и села за работу. Был третий день Адвента. В Рос-сии такие праздники не праздновались, в Германии — празднуют. Вернее, традиционно отмечают в календарях.
Вчера в непроизвольной беседе Машка сказала:
— Вот объясни мне, Лен, объясни мне!
— Что тебе объяснить?
— Объясни мне, что он хочет?
— Кто от кого?
— Бард. Когда мы ругались, помнишь, я рассказывала? Он ещё кричал на меня в тёмном закутке. Он кричал: «Ты что, думаешь, поманишь меня пальчиком и я побегу? У меня есть принципы!» Лен, какие принципы? Ка-кой пальчик? Какой «поманишь»? Нет, не поманю. Не поманю пальчиком. Он пальчика моего не стоит. Чтоб он сдох… Я так соскучилась! Ужасно! Хо-тя бы голос услышать, или увидеть издалека, чтобы он меня не видел. Не-
285
смотря ни на что, Лен, мне всё равно кажется, что нас связывает нечто большее, чем любовь. Чем страсть. Нечто большее. Я всё никак не могу придумать название этому «нечто».
— Маша, четыре вещи назад не возвращаются: сказанное слово, выпу-щенная стрела, ушедшее время и упущенный шанс.
— Он ответил-таки мне на письмо.
— На какое?
— В четвёртый день Адвента. Я написала ему, что прощаю его. И что-бы он меня тоже простил, хотя, за что — не знаю. За любовь?
Бард ответил Маше 17.12.13 в 14 часов дня. Ответил не сразу. Вероят-но, подумал немного и написал огромными буквами: «СПАСИБО ЗА ПРОЩЕ-НИЕ! Спасибо за предложение примирения, хотя правильнее было бы пере-мирия, поскольку я с тобой никогда не ссорился, да и ты со мной тоже не ссорилась. Да, война была: и холодная, и горячая, и вообще… но ссоры — никогда. Спасибо за тазик с водой, который ты мечтаешь на меня вылить, если я появлюсь на твоём пороге! Появлюсь, когда будет очень жарко, что-бы, если кто и увидел меня мокрого и несчастного, то я смог бы гордо вы-прямиться и сказать: «Да мне просто жарко было, вот и попросил охла-дить...» Все нормально. Спасибо за письмо…»
В этот же день Машка закинула Барду ссылку на видеоролик своей но-вой песни, сказала, что песня посвящалась ему, но она её хорошо замаски-ровала, чтобы никто не догадался. Позже написала, что она лично — не со-гласна с трактовкой «перемирие». Она написала, что не хочет больше вой-ны: ни холодной, ни горячей, и попросила прощения за компромат в виде стихотворения с инициалами (в антологии Маркова):
ПосвящаетсяИ.Б.
Я помню всё до мелочей,
до самой точки…
Стоял февраль, стоял ничей,
в одной сорочке…
... и падало два башмачка
со стуком на пол…
…и воск слезами ночника
на платье капал...
... и свет луны сквозь тайну штор
в зрачке маячил…
…и снег, летящий за окном,
так много значил...
2.03.2005
286
Я постоянно думаю о том, что в жизни нет справедливых комбинаций. Если один любит, другой — позволяет любить. Если любят оба, они погиба-ют. И так далее. «Женившись, люди перестают жить друг для друга» — из кинофильма «Облако в штанах».
Когда люди женятся, они что только не придумывают, чтобы не уде-лять друг другу внимания. Они находят разные предлоги и разные причи-ны, женщины — занимаются детьми и кухней. Мужчины бегут ремонтиро-вать машину или допоздна задерживаются на работе, или ночуют у друзей. Женившись, через какое-то время, и это происходит, конечно же, не сразу, мужчина и женщина начинают терпеть друг друга. Любовь проходит. Лю-бовь проходит всегда. Остаются обязанности. И привычка жить вместе. Это я так думаю. Но об этом думают многие. Надеюсь. Может быть, поэтому я так завидую своей подруге Машке, что она не вышла замуж за Барда. Они восемнадцать лет дёргают друг друга за верёвочки и им хорошо. Они не принадлежат друг другу. Ничем друг другу не обязаны. У каждого — своя жизнь. При последнем расставании Машка сказала: «Я люблю тебя!» А он сказал: «Я хочу тебя!» То есть она его — любит, а он её — хочет. Он её только хочет, но не любит. То есть, любить и хотеть — это две разные ве-щи. Если Бог есть, то зачем он это сделал?
После очередной встречи с Машкой на литературном вечере в Бонне Бард позвонил из отеля города Аугсбург. Это было 4 января 2014 года. Ко-гда Машка передавала мне свои записи, я сделала вывод, что она вела дневник все восемнадцать лет. Дневников накопилось семь штук. За все во-семнадцать лет. Это немало.
После часового разговора по телефону Машка написала Барду письмо, на следующий день, то есть 5.01.2014:
«Брамины (или брахманы), а не брамиды, извини, я оговорилась. Не могу, когда ошибаюсь, стараюсь сразу исправить. Я тебя хочу. По-настоя-щему. У себя дома. Те три раза — это был не секс. Это вообще ничего не было. Я хочу, чтобы мы отползали друг от друга обессиленные, я хочу тебя любить до потери сознания, до предобморочного состояния. Что, впрочем, одно и то же. Это единственное, что я хочу от тебя ещё в этой жизни, кото-рая скоро действительно кончится. Понимаешь? Жизнь скоро кончится. А мы опоздали. Опоздали везде. Ты не понимаешь этого. Почему? Ты же ум-ный. Если ты ещё можешь как мужчина. Но даже если ты не можешь как мужчина уже, я всё равно хочу, чтобы ты приехал ко мне. Я хочу тебя про-сто целовать, целовать, целовать, обнимать, обнимать, обнимать. И родин-ки на спине считать, и прыщики давить, и руки тебе ломать, и ноги крутить, и во всех внутренностях поковыряться, во всех ящичках порыться, вынуть печень, почки, селезёнку, сердце, съесть нафиг и не подавиться. Вот что я
287
хочу! Я не хочу слышать твои дурацкие вопросы: «А что такое любовь?», «А что такое вина?» О, как мне надоели эти вопросы, как мне надоели вы-яснения отношений, которых ты избегаешь. Один раз скажи — и я уйду. На-всегда. Ты же молчишь. А это не ответы. Отношения, которые ты не лю-бишь, якобы, выяснять, в психологии называется элементарно просто — «мизополемизм» и «мизологизм». Ты же психолог. Ты стал психологом, не так ли? А значит, должен знать. Также ты должен знать и о «золотой рыб-ке», где бабка после нового корыта попросила стать Владычицей Морскою. Ты меня спросил об этой сказке — чем всё закончилось. Но я-то за восем-надцать лет — ничего у тебя не просила. Я просто мечтала о тебе. И всё. Я люблю тебя всякого. И хочу тебя всякого. И всю ночь спать теперь не буду. А за голос — спасибо. И за двиганье крыши — спасибо. И за звонок — спа-сибо. И за то, что ты есть — тоже спасибо. И если ты умрёшь раньше меня (вот только попробуй!), я этого не переживу, так и знай. Застрелюсь на твоей могиле, как Галина Бениславская на могиле Есенина. Так что, всё равно встретимся на том свете. Я тебя и там достану. А если ты захочешь со мной в Индию, к браминам, я могу оплатить тебе дорогу. Но ты всё рав-но завтра всё забудешь, а скорее всего, это письмо и читать не станешь. Всё. Молчу. До следующего 2015 года. Пока».
С момента написания письма прошли мучительные сутки, Машка уми-рала, страдала и мучилась. Я размышляла над следующей темой: вот сколько уже слышу одно и то же, мол, женская эмансипация сделала жен-щину сильнее и тем самым испортила. Да как же иначе женщине удержать-ся на плаву, если она всегда должна быть сильной? Если даже больная — она работает на семью. И никогда не должна жаловаться на болезни мужу. Зачем? Мужчины терпеть не могут возиться с больными женщинами. Самые дебильные люди — это умные мужчины. Бард не понимал, что от отчаянья наступает безразличие, а от фальшивой надежды, которая тянется долгие годы — люди сходят с ума. Бард всегда оставлял дверь незапертой и до конца её не закрывал, оставляя щель, через которую струился свет. Он как будто всегда приглашал прохожих зайти на чай. Он никогда не говорил «да», но и «нет» он тоже не говорил. Он не говорил Маше «люблю», но и не называл имя той, кого действительно любит. Он никого не любил. Но се-бя — тоже не очень. Постоянно хотел умереть, находился в депрессивных состояниях длительное время. Он любил мучить. И коллекционировать женские души. И волю. Надежда, которую даёт мужчина женщине, которую не любит — это больше чем холодный эгоизм. Это садизм. Извращение.
В самом начале этой длинной-предлинной главы я говорила о том, что Машка рассорилась в пух и прах со своей закадычной литературной подру-гой Ниной Рауш, и причиной стал мужчина. Скорее всего, дело было вооб-ще не в мужчине, а в том вранье, которое Нина Рауш повесила Маше на
288
уши, как новогодние игрушки на праздничную ёлку. Нина без спросу напи-сала Барду письмо о Маше. Потом скрывала это две недели, а потом высла-ла Маше все письмена. Под нажимом, естественно. Дело ещё было в том, что Маша даже представить себе не могла, что думает о ней её собствен-ная любимая подруга. Оказывается, она думала о Маше не так уж и хоро-шо. Если по порядку и вкратце, то было так. Как я уже писала, Нина и Ма-ша друг без друга в туалет не могли сходить. Они знали друг о друге всё, вплоть до того, какие плавки сейчас в данный момент разговора надеты на Нине, или сколько раз в день чихала Маша. Они знали друг о друге всё: прошлое, настоящее и даже будущее. Маша Нине частенько раскладывала пасьянсы на картах Таро. И вот когда Маша в очередной раз пожаловалась Нине на Барда (а в это время Нина поддерживала с ним деловую перепис-ку), и из разговора в разговор переходила на тему «любит или не любит», Нина не выдержала.
— Давай я ему письмо напишу?
— Какое?
— Ну, типа, ты его ждёшь. Пусть приезжает.
— Не вздумай!
— Хорошо.
Через какое-то время Маша заметила, что с Ниной что-то не то. Маша спросила в лоб:
— Ты что, Барду всё-таки написала?
— Да нет, — соврала Нина.
— Нина, признайся. Я же чувствую. У тебя рыльце в пушку.
— Маш, ну, написала. Ничего особенного. Он ответил.
— Что? Что он ответил?
— Да буквально две строчки. Ничего особенного, — в очередной раз соврала Нина. — Но, знаешь, советую тебе — забудь его! Он эгоист закон-ченный.
— Та-а-а-ак… Интересно. Ответил всего две строчки — и такая реак-ция. Что-то ты темнишь, дорогая. Нин, если ты мне сейчас не скажешь правду, я обижусь.
После этого разговора прошла неделя. Нина так и не «кололась». А Маша не находила себе места, она всё чувствовала. Через две недели, не вынеся гнёта Машкиных пыток, Нина созналась:
— Да, он написал мне. Не две строчки, как я тебе скопировала, а очень длинное письмо. Но ты точно хочешь прочесть это письмо? Ты хоро-шо подумала? Там ничего обнадёживающего для тебя нет.
— Да. Я хочу, в конце концов, знать правду. Он же за нос меня водит. Я хочу закончить эти отношения раз и навсегда — если он меня не любит. Если этот человек недостоин любви — я пойму сразу.
289
— Хорошо, лови по «емеле». Кидаю.
После прочтения письма Машка долго смотрела на его текст. Потом смеялась. Потом рыдала. Потом вновь смеялась. Это был истерический смех, смех сквозь слёзы. Она не могла поверить своим глазам — Бард напи-сал ужасные вещи. Её Ваня, Ванечка, Иван, любимый и единственный, на-писал такие ужасные вещи. Но ещё страшнее было письмо, которое написа-ла Ивану Нина Рауш. Эти письма, эти единственные письма из Машкиного дневника были удалены. Они были удалены везде: из тетради, из компью-тера и, вероятно, даже из памяти. Машка их стёрла раз и навсегда. А заод-но стёрла и две эти персоны из своей жизни. Она тихо выкопала две моги-лы. Мысленно уложила Нину и Барда в один гроб, рядом, по-соседски. За-крыла крышку — на двоих одну, опустила в яму, сама, без чьей-либо помо-щи, присыпала землёй, поставила кресты и удалилась. Навсегда. Потом, че-рез какое-то время, Нина и Иван возникали в Машкиной жизни, но больше она уже не смогла с ними общаться так, как прежде. Она пыталась, но не могла. Она ничего не забыла. Она не могла их видеть. Она не могла их слы-шать. Не могла читать их произведения. Она не умела прощать. И я увере-на, она их никогда не простит. Никогда. Это я знаю точно.
ЭВЕЛИНА ФРАШ
Эвелину Фраш все называли коротко — Лина. У немцев так заведе-но — сокращать имена. Можно сказать, что сокращения имён часто звучат как кличка или как прозвище. Если перевести на немецкий — Spitzname. В народе называется — второе имя. Например, VW K;fer — это такая смешная машинка, 1938 года выпуска, и её Spitzname — die franz;sische Ente, что в переводе означает — французская утка. Хотя слово «K;fer» с немецкого пе-реводится как «жук».
Первое, что поразило Машку при встрече, — муж Лины Фраш Нико-лай. Самое отвратительное имя и самое моё нелюбимое. Человек оказался под стать своему имени, с порога он выдал: «Артистом, журналистом и (из-вините за фольклор) онанистом можно работать без образования. Смеш-но».
— Вообще-то это не очень мило для первого знакомства.
— Проходите. Не стесняйтесь. У нас всё по-деревенски, по-колхозно-му.
— Да мы вообще везде как у себя дома, в родном колхозе, — Андрей, муж Маши старался шутить.
Потом, через некоторое время, Маша привыкла к выходкам Николая и к его фразам, наглым, оскорбительным, хамоватым. Лина — полная проти-
290
воположность Николаю — тихая, скромная, нежная. Кожа светилась изнут-ри, глаза голубые-голубые и длинные-длинные ресницы, закрывающие пол-века. Тонкие кисти рук, тонкие ножки в джинсах, тонкий овал лица.
Маша звонит Лине по делу, дело срочное, обсудить надо быстро, труб-ку берёт Николай:
— Кого позвать?
— Лину позови, пожалуйста, — Маша старается быть деликатной. Но терпение не железное.
— А если не позову? А если позову — что мне за это будет?
— Всё, что попросишь.
— Правда? Сейчас я подумаю, чего я хочу.
Маша сгорала от нетерпения дать Николаю в глаз. Но он был далеко. На том конце провода. А материться Маша не умела. Маша бросила трубку.
Звонок.
— Лин, ты?
— Да, извини моего мужа. Что у тебя?
— Как ты живёшь с ним? Я не могу прийти в себя. У меня всё вылете-ло из головы, пока я боролась за «место под солнцем».
— Понимаешь, я просто зависимый человек. Как некоторые люди — от алкоголя, от наркоты. Я к этому уже привыкла, научилась с этим жить, вы-работала какие-то психологические меры защиты.
— Ну-ну. Хочешь сказать, это как чирь на жопе, тебе с ним неудобно, не сидеть, не лежать, но ты к нему приноровился, так как убрать его нельзя и вот так и живешь, спишь на боку, сидишь на половинке жопы и так да-лее. А выдавить чирь не думала?
— Думала.
— И?
— Знаешь, я приспособилась к нему. Когда надо — молчу, когда на-до — ухожу с глаз долой. Утром, например, когда он начинает орать и всех строить по линейке, я просто думаю о Вечном — солнце, небо, трава, цве-ты. Это вечные категории, а муж — категория проходящая.
С Линой Фраш было очень легко дружить. Она не лезла в Машкину се-мью, не давала советов, не хвасталась своими достижениями и наградами, не говорила только о себе любимой. В общем — это была жертва. Маша Лину раскусила. Она была неуверенна в себе и в своём таланте, у неё было много страхов. Она страдала от сезонных депрессий и страдала от деспота мужа. Николай — глава семьи. Всё должно было быть так, как сказал он. Он командовал и жил королём. Лина подчинялась и растила дочь. Потом роди-лась вторая дочь. Стало ещё хуже. Муж стал страховщиком, набрал креди-тов на имя жены и тёщи и слинял в Казахстан. Лина устала отвечать на звонки: то полиция, то налоговая. С неё сняли штрафы только через семь
291
лет после развода. Николай пропал. Лина вздохнула свободнее. Переехала из своей немецкой деревни в Бонн, устроилась работать на радио, познако-милась с шефом — польским графом, и вышла за него замуж. Шеф хоть и был старше Лины на двадцать лет, но взаимопонимание — полное. Про та-кой союз ещё говорят: мы с тобой два берега у одной реки.
Когда объявился муж, он позвонил и — ни здрасьте тебе, ни как дела — сразу сказал, как ошпарил кипятком:
— Ну, что, как девки?
— Представляешь, — сокрушалась Лина Маше по телефону, — как будто это не его дети, не его дочери, а какие-то шалавы гулящие. Ну как так можно? Я его ненавижу!
— Лин, всё прошло. Ты свободна и счастлива. Забудь.
— Мне как-то не везёт с мужчинами. Брат — наркоман. Отчим ко мне стал приставать, когда мне едва исполнилось пятнадцать.
— Лин, а кому везёт? Я никогда не встречала по-настоящему счастли-вые семьи. Особенно сейчас.
— Знаешь, а ведь я тоже.
Маша заканчивает разговор с Линой и звонит мне, отчитывается:
— Смотрю художественные фильмы о войне и думаю. А собственно, почему людей наказывают за измену Родине, за предательство? Вообще, кто имеет право отнимать у человека жизнь? Расстреливать? Убивать? Что это за система? Почему правительство и какой-то фанатик типа Гитлера развязывает войну и сидит у себя в бункере, а весь остальной народ дол-жен воевать и гибнуть? Почему? За что? Сейчас я этого не понимаю. Я во-обще не понимаю того, что вместо «спасибо тебе, что ты пошёл на фронт и положил свою жизнь ни за что», начинаются ковыряния — был ли в плену? Как бежал? Почему бежал? К кому бежал? Изменил? Предал? А собственно, кого предал? Гитлера, который развязал войну, собираясь воевать чужими руками и гробя не свою — чужую жизнь?
— Маш, я пишу роман, ты меня отвлекаешь.
— А что ты пишешь?
— Я пишу, что австрийский психиатр Зигрун Россманит (это женщина) написала книгу под названием «Почему женщины-убийцы ловчее, чем муж-чины». Она поясняет: «В 80% дел об убийствах женщины становятся жерт-вами мужчин. Да, женщин-убийц мало, и такое ощущение, что женщины вообще не способны на убийство. Они убивают в десять раз реже, чем муж-чины. А дело в тестостероне, а также в склонности направлять агрессию на себя — агрессия превращается в отказ от пищи или другие формы мазохиз-ма. Женщины — мастерицы «эмоционального насилия», они способны убить взглядом, властностью или покровительственным отношением, ныть-
292
ём, придирками, отказом признать факты, молчанием или вечным желани-ем рожать ещё детей».
— Ой, рожать ещё детей — это круто! Свиноматки — есть такие. Рожа-ют и рожают без конца, зачем — не знают. Убила бы этих куриц однокле-точных.
— Да, точно, только одноклеточные — инфузории-туфельки, амёбы. А у курицы есть мозг. Всё, я занята. Маш, звони на следующей неделе, лад-но?
— Хорошо. До связи.
Я перерыла кучу документов, вырезок из газет и журналов, старые фотографии, письма, открытки. Куда их? Выкинуть — жалко, хранить — ме-сто много занимает. Да и зачем? Смысл? Конечно, если думать о том, что когда-нибудь кто-то это всё откопает и издаст, то конечно — столько неиз-данного валяется: моё, Машкино, других писателей и поэтов. Вот, напри-мер, нашла интересное для читателя: суд над Бродским, диалог.
Бродский: «…я в перерывах работал. Я занимался тем, чем занимаюсь и сейчас. Я писал стихи».
Судья: «Значит, вы писали свои так называемые стихи? А что полезно-го в том, что вы часто меняли место работы?»
Бродский: «Я начал работать с пятнадцати лет. Мне все было интерес-но. Я менял работу потому, что хотел как можно больше знать о жизни и людях».
Судья: «А что вы сделали полезного для родины?»
Бродский: «Я писал стихи. Это моя работа. Я убежден… я верю, что т;, что я написал, сослужит людям службу и не только сейчас, но и буду-щим поколениям…»
Судья: «Значит, вы думаете, что ваши так называемые стихи приносят людям пользу?»
Бродский: «А почему вы говорите про стихи «так называемые»»?
Судья: «Мы называем ваши стихи «так называемые» потому, что иного понятия о них у нас нет».
Писатель — одинокий путешественник.
Так продолжалось около пяти часов. Судья утверждал, что Бродский не работает, Бродский отвечал, что работает, то есть пишет стихи. Судья отказывалась считать сочинение стихов работой и т. д. Свидетели обвине-ния, не знавшие ни стихов Бродского, ни его самого, заявляли, что Брод-ский «тунеядец, хам, прощелыга, идейно грязный человек». Свидетели за-щиты, видные литераторы, которые знали, о чем и о ком говорят, хвалили Бродского как поэта и переводчика. Однако суд их прерывал или оставлял их слова без внимания. Суд выглядел абсурдным фарсом. Единственное, что отличало его от показательных процессов 30-х годов — приговор: тем
293
не менее, он был неожиданно суров, учитывая характер «преступления». Бродского выслали из Ленинграда «в специально отведенную местность на срок пять лет с обязательным привлечением к труду по месту поселения». По указу о тунеядстве это было максимально строгое наказание.
Бенгт Янгфельдт — известный шведский писатель, ученый, автор мно-гочисленных трудов по русской культуре, переводчик и издатель. Он выпус-тил впервые на русском языке переписку В. Маяковского и Л. Брик, написал книги о Маяковском и о выдающемся лингвисте Романе Якобсоне, недавно подготовил исторический труд о Петербурге. А еще Бенгт Янгфельдт был издателем и основным переводчиком на шведский Иосифа Бродского.
Однажды в телефонном разговоре Соня Феле сказала: «Дело в том, что каждый человек видит ситуацию по-разному. Если спросишь обо мне, например, Аиду Эдмундовну Гауман, она расскажет одну историю. О том, кем была и есть, и стала Соня Феле. Если спросишь Веронику Винчу, она расскажет другую историю. Спросишь Марию Шнар — другую версию рас-скажет. И каждый будет рассказывать своё виденье Сони Феле. И может да-же так случиться, что ни одна из историй не будет отвечать истине…»
Раньше я думала, что все люди хорошие, и только некоторые плохие. А сейчас я знаю, что все люди плохие, и только некоторые хорошие. Жи-вотные мне нравятся тем, что не умеют говорить. Они просто добрые и преданные, особенно собаки. А больше ничего и не надо. Говорить не обя-зательно. А может ли писатель быть хорошим человеком? А политик? Мне кажется, и литература, и политика имеют много общего. Например, одна общность — ничто не должно быть скучным. Это как плохо сваренная ов-сянка, жидкая кашица. Политика должна быть острой, как чилийский пе-рец, крепкой, как ирландский виски, горячей, как итальянская пицца, и во-нючей, как французский сыр. Политика должна быть агрессивной. Иначе это рождественская открытка. Розовая… (из кинофильма «Шерлок Холмс»). Я думаю так же.
Машкина свекровь была очень заботлива. Она переживала и за свою семью, и за Машину. Но за Машину — больше. Как будто это она, а не Ма-ша, была хозяйкой, женой, матерью. Свекровь постоянно была тут как тут. Маше ничего не оставалось, как отойти на второй план. Всем известно вы-ражение «От любви до ненависти один шаг». А это значит, что любое поло-жительное качество характера, достигнув своего апогея, может перейти в совершенно противоположное качество, именно негативное. Например, за-ботливость — навязчивость. Миролюбие — конформизм. Остроумие — злой сарказм. Общительность — болтливость. Уступчивость — безволие. Благо-разумие — расчётливость. Осторожность — трусость. Воспитанность — ли-цемерие. Кстати, последнее преобладало у всех в семье Мооров, и особен-но у Машкиного мужа. Это меня часто злило, но я терпела.
294
Как известно, человек получает информацию посредством пяти основ-ных органов чувств: глаза (зрение), уши (слух), язык (вкус), нос (обоняние), кожа (осязание).
Следовательно, для счастья человеку нужно очень мало. Если, конеч-но, это человек, а не животное. Итак, человек может сделать себя счастли-вым сам, благодаря тому, как и когда он «нагружает» эти пять органов чувств. Например, женщина может быть вполне счастлива, когда видит красивую шубку и может её купить. Когда она слышит ласковые слова от любимого мужчины; кушает вкусные и разнообразные блюда; вдыхает аро-мат роз от утренних букетов, которые стоят на столике в стеклянной вазе; получает удовольствие от нежности любимых рук того же самого любимого мужчины, который говорит ей ласковые слова и дарит букеты роз. Сча-стье — это талант. Талант — не всегда счастье. Что-то в этом есть: та-лант — это та же мышца, данная нам богом. Если её не развивать, она ат-рофируется. Говорят, талант — это только 10% способностей, а остальные 90% — работа. Говорят, посмотри, кто твой друг и я скажу, кто ты. Я — одинока. И не дам вам такой возможности — раскусить меня!
В конце 1940-х гг. по Ленинграду прошла цепь увольнений, около 2000 человек лишилось работы, многие из них были репрессированы, неко-торые расстреляны. В 1949 г. был арестован и Лев Гумилев. На суде проку-рор сказал: «Вы опасны, потому что вы грамотны, — получите 10 лет». Только в нашей стране может быть такое. Только в нашей стране человека могут посадить ни за что, а через десять лет реабилитировать посмертно. И никто не понесёт наказания! Никто не заплатит по счетам!
Мне звонит Маша. Я вижу её номер на дисплее. Я же просила не тре-вожить меня неделю.
— Да?
— Раньше предлагали замуж чаще и охотнее, дабы не скучать, потому что не было телевизора и интернета.
— Это всё?
— Да. Пока! — скучающим голосом ответила моя подруга, и мы разъе-динились.
Слова ничего не значат, главное — эмоции.
Всё можно исправить, кроме смерти, мне на ум пришло стихотворение Ахматовой «Новогодняя баллада», 1923 г.
* * *
И месяц, скучая в облачной мгле,
Бросил в горницу тусклый взор.
Там шесть приборов стоят на столе,
И один только пуст прибор.
295
Это муж мой, и я, и друзья мои
Встречаем новый год.
Отчего мои пальцы словно в крови
И вино, как отрава, жжет?
Хозяин, поднявши полный стакан,
Был важен и недвижим:
«Я пью за землю родных полян,
В которой мы все лежим!»
А друг, поглядевши в лицо мое
И вспомнив Бог весть о чем,
Воскликнул: «А я за песни ее,
В которых мы все живем!»
Но третий, не знавший ничего,
Когда он покинул свет,
Мыслям моим в ответ
Промолвил:
«Мы выпить должны за того,
Кого еще с нами нет».
Машкина мама утверждала: «Читают только лентяи, живущие под де-визом «меньше работать, а больше читать». Ведь читать работая невоз-можно. И работать читая тоже невозможно. Если ты конечно не главный редактор популярного журнала «Люди года». И то, даже редактор читает не то, что ему хочется, а то, что приносит ему деньги».
В чём-то я с ней согласна. А кто должен кормить писателей? Сеять хлеб? Копать картошку? Сажать капусту? Кто? Деревня всегда кормила го-род. Тупые колхозники — умную интеллигенцию. В то время как интелли-генция в накрахмаленных воротничках музицировала за фортепиано или устраивала литературные салоны. А после вечеров мотала сопли на кулак: «Почему меня не любят? Неужели я не достойна того, чтобы бросили мир к моим ногам, чтобы носили меня на руках, чтобы планету назвали моим име-нем?» Как говорил мой дядя, ужасный циник: «Лопату им в руки надо дать!»
Да и что это такое? Чуть что — у меня депрессия. Чуть что — мне ну-жен психолог.
Лопата нужна, вот что!
Звонок.
— Лен, я — беременная.
— От кого?
— Господи. Сегодня первое апреля. Забыла?
296
— Я могу заснуть за рулём. Поэтому мне нужно, чтобы кто-то постоян-
но разговаривал.
— Точно. Самая хорошая шутка — это вовремя сказанная правда. Так значит, ты действительно беременная?
Маша помолчала достаточно долго. А потом обидчиво заявила:
— Я тебе уже сто раз говорила — я ничего не боюсь. Даже смерти. Но единственное, чего я боюсь — это забеременеть.
— Так ты беременная или нет? Что-то я ничего не поняла.
— Пиши роман! Нет, — Машка бросила трубку.
Я вспомнила прикол Барда, который мне рассказала Машка, когда они шли по городу и от ресторана до вокзала обтёрли всю архитектуру — цело-вались на всех углах.
Маша сказала:
— Самые гулящие профессии: спортсмены, дальнобойщики и… забы-ла…
— Психологи…
— Нет, — рассмеялась Маша. — Актёры…
Потом Маша опять сморозила что-то несусветное:
— Мужчины все сволочи и изменщики…
— Ну, мужчины же с кем-то спят. С женщинами? Значит, женщины та-кие же, как и мужчины — сволочи и изменщицы.
Маша вновь рассмеялась. Хотя реакция Барда была несмешной.
Однажды Николай повёз Лину и Машу на литературный семинар в Ун-на-Массен.
— Садись на переднее сидение, будешь меня развлекать, — Маша по-думала, что это шутка, развлекать все три часа, и села.
Как только Маша села в машину, Коля уточнил:
Маша первый час разговаривала. Потом она устала. Николай прика-зал:
— Пой!
— Что петь?
— Что хочешь! Иначе я засну.
Маша стала вяло сопротивляться, перекидывать стрелки на тихо сидя-щую сзади Лину. Та всю дорогу молчала.
— Пой, а то высажу! Пешком пойдёшь.
— Маша спела одну песню. Вторую. Третью.
Когда въехали в посёлок, где, собственно, всё должно было и происхо-дить подряд два дня, Маша с облегчением вздохнула. Поэтому для участни-ков семинара забронировали отель с отдельными комнатами и завтраком. На обед и ужин скидывались сами и сами готовили. Войдя в зал, где сидело человек двадцать, Николай громко объявил:
297
— Это Мария Шнар. Она замужем и у неё сын, никому не приставать и не клеится!
Маша была в шоке.
После замужества с польским графом у Лины добавилась ещё одна фамилия, получилась двойная — немецкая и польская — Фраш-Горлицкая. Почти как у поручика Голицына, корнета Оболенского. Надеть ордена!
В последнее время Маша с Эвелиной Фраш перезванивалась редко, а уж видеться — тем более не предоставлялось никакой возможности. Но на днях Лина позвонила Маше и предложила приехать на запись, почитать свои стихи. Лина работала на немецком радио. Лина зачитала новое стихо-творение по телефону, и Маша попросила, чтобы я его вставила в свой ро-ман — до того оно ей понравилось.
КАЗАЛОСЬ БЫ
Казалось бы, о чём грустят поэты?
Они высоты жизни обрели!
Их держит страшной Силой
только это
Всего лишь притяжение Земли.
Они на грани, если песни спеты,
И что умрут, клянутся на крови,
Желают наготы в ночи,
но это
Всего лишь притяжение Любви.
Пытаются найти на всё ответы.
Существование ведь просто шелуха,
Приходят в муках рифмы,
только это
Всего лишь притяжение Стиха.
Их так тиранят глупые запреты,
Но этому всему в противовес
Они себя находят,
только это
Святое притяжение Небес.
Через неделю Машка написала песню и пропела её мне по телефону. Я сказала:
— Это бомба!
— Никто не оценит, успокойся…
298
Эвелина Фраш в молодости посещала драматический кружок. Раньше существовали такие дворцы. Звучит красиво, по-королевски. На самом де-ле — это Дом Творчества. В нём занимаются дети всех возрастов всем, что душе угодно. А душе всегда что-то угодно: прекрасное, невероятное, твор-ческое.
Однажды Лина позвонила Машке и сказала:
— Понимаешь, очень часто любовь пары зависит от окружающих лю-дей, которые развивают события. Вот например, ты и Бард. Кто-то кого-то любит, а кто-то кому-то просто симпатизирует. И тут подключаюсь я. Я про-сто-напросто делаю всё так, чтобы он тебя заметил и влюбился. Я, как третье лицо, независимое и непричастное, на самом деле, принимаю очень активное участие в развитии ваших любовных отношений.
— Это как? — не поняла Маша.
— Ну, вот смотри, я еду в Бонн и при встрече с Бардом передаю ему от тебя привет. Хотя ты ему этот привет не передавала. Или, например, во время застолья, сидя рядом с Бардом, говорю тост: «За мою подругу Машу, которой сейчас с нами нет, за очень талантливого и надёжного друга!» Или подсовываю Барду прямо под нос журнал «Партнёры». Он открывает, а там подборка твоих стихов. И два посвящения ему: И.Б.
— Ты думаешь, это работает?
— Конечно! Это такой трюк. Театралам он известен. Или, например, мы хотим вас рассорить. Я говорю Барду: «А Маша про тебя такие вещи сказала!» — и округляю ужасные глаза. Хотя ты ничего такого не говорила. И Бард сразу же на тебя обижается и начинает избегать.
— Слушай, Лин, ну это же подло.
— Возможно. Но это жизнь. Интрига. В любом литературном произве-дении есть интрига. Замечала?
— Да.
— Если интриги нет — произведение пресно и неинтересно.
Маша задумалась:
— Ну, хорошо, произведение — это одно. А жизнь — это другое. Зачем делать такие гадости в жизни?
— Ну-у-у-у… Причины разные: скучно. Или просто зависть мучает. Или ревность. В общем, всё как у всех людей — нужно бороться. За любовь. За мужчину. За свободу.
299
НИНА РАУШ
Нина Рауш, а переводится фамилия «Rausch» с немецкого как опьяне-ние, хмель, дурман, угар, интоксикация, — член литературного объедине-ния российских немцев — таковой и являлась — беспощадно разрушающей. В её честь поэты слагали песни, музыканты пели оды, а художники посвя-щали дружеские шаржи. Что особенного находили они в ней? Собственно, просто талант. А талант — он всегда заразителен. И распыляется на не-сколько километров вокруг, как удобрение по колхозным полям с низко ле-тящего сельскохозяйственного самолёта Ан-2СХ.
Маша и Нина познакомились на одном из литературных семинаров. Нина запросто подсела к Маше и попросила помочь распечатать ей кое-ка-кие произведения. Это была уловка. Ход конём. Маша на удочку попалась, как преступник на «живца», и словно покорный телёнок поспешила к Нине на чай. Нина сказала, что в её комнате есть нечто, от чего Маша не сможет отказаться. И действительно, как только дверь закрылась, Нина достала из портфеля толстую тетрадь. Очень торопливо, но аккуратно вынула из пап-ки фолио, в которых солнечным веером были сложены рисунки Лиды Епи-фановой на одну из сказок Нины. Нина писала сказки для детей в стихах. А рисунки — глаз не отвести. Этим, можно сказать, на долгие годы, и «купи-ла» Нина Машку, и привязала плотными нитями-канатами, как связывают матёрого преступника — на два морских узла — захочешь выпутаться — ни в жизнь не развяжешься. Без посторонней помощи. Слово за слово, хреном по столу, как говорила одна из Машкиных подруг-писательниц Соня Феле, неожиданно для себя Маша пообещала Нине и то, и это, и ещё вон то. А че-ловек она обязательный, обещает — делает. Так и понеслось — чем дальше в лес, тем больше дров. Нина стала звонить каждый божий день и расска-зывать обо всём на свете: от прорванной трубы и плесени на обоях до удачных и сногсшибательных проектов, которые на Нину сыпались как из рога изобилия. Времени было в обрез, сил никаких. Нина постоянно жало-валась на людей, которые воровали у неё её драгоценное писательское время. Без сил Нина доползала до кровати — высосанная всеми: литератур-ными коллегами, родственниками, мужем. Но силы и время Нина находила только для Маши, этак ни больше, ни меньше — по два часа в один присест за телефон — чтобы похвастаться, поплакаться и попутно что-то предло-жить для совместной работы. Чтобы ещё сильнее связать Машу по рукам и ногам — как в пословице про птичку — коготок увяз, всей птичке пропасть.
Почему Владимир Владимирович Набоков свой нашумевший роман «Лолита» посвятил жене? В девичестве — Вере Евсеевне Слоним. В энцик-лопедии написано, что она играла несколько ролей в своей жизни: редак-тор, литературный агент, муза писателя и жена писателя. Позже выясни-
300
лось, что писатель посвятил жене не только «Лолиту», но и другие свои произведения: «Машенька», «Подвиг», «Подлинная жизнь Себастиана Най-та», «Ада», «Под знаком незаконнорожденных», «Прозрачные вещи», «Смотри на Арлекинов!», «Бледное пламя».
Есть версия, что всё просто. Набоков горячо любил свою жену, всю жизнь был ей верен и предан. Мне же кажется, а зачем посвящать жене — порнографическое, извращённое, больное произведение? Какой-то должен быть всё-таки намёк? «Лолита» — это его жена, только в юности? Или «Ло-лита» — это его любовница? Любовница в его голове, которую он возже-лал, но так и не смог поиметь. Препятствие — собственная жена. Жена-дес-пот, жена-тиран. А посвящения ставятся только для того, чтобы жена не обиделась. А может быть, и под её чутким руководством, или в настойчивой просьбе. Хотя и приказ здесь — также вполне уместен. Иначе, зачем роман «Лолита» посвящать жене? Это всё равно, если бы Максим Горький посвя-тил свой революционный роман — тяжёлой доле проституток. Или если бы домработница накупила бы длинных зелёных огурцов и вместо того, чтобы покрошить в салат, поставила бы их на подоконник в банку с водой, типа — цветы.
Так вот. Нина Рауш внешне и по характеру была очень похожа на же-ну Набокова Веру Евсеевну Слоним. Обаятельный демон с невозмутимым взором из-под очаровательной модной шляпки.
* * *
Что ещё можно сказать о Нине Рауш? Она организовала единственный в Германии детский театр для детей от шести до двенадцати лет и по сей день проводит различные праздники и мероприятия не только для детей, но и для людей, нуждающихся в срочной и постепенной интеграции в но-вом обществе. Она ведёт женский клуб и одновременно преподаёт немец-кий и русский язык в национальной народной школе своего маленького го-родка. Маша и Нина дружили без ссор очень долго, почти десять лет, пока в их отношения не вмешался случай. То ли виноваты магнитные бури, то ли стресс на работе, то ли в семье у обеих неприятности, то ли просто напро-сто «накопилось» неудовлетворение друг другом. Самое интересное, Маша не раз говорила Нине:
— Нина, не ври!
— Клянусь!
— Так. Я ушла.
Маша не терпела вранья, и когда ей врали, а она знала точно, что врут, разговор мог дойти до апогея и закончится полным разрывом отноше-ний. Нина же любила приврать и преувеличить. Казалось бы — такая ме-
301
лочь. Тем более — это в натуре почти всех писателей и поэтов — преувели-чивать. В литературе называется — гипербола. Повод, как в двух мировых войнах, был всего лишь результатом или началом конца. И этот повод ока-зался мужчиной. Но мы забегаем вперёд, а пока я расскажу о женской дружбе, которая ничем не хуже мужской: надёжная, искренняя, ничего не требующая взамен.
«Из меня вышла женщина, а назад заходить не хочет...» Это высказы-вание принадлежит Нине Рауш. Всё, что принадлежит Нине Рауш, принад-лежит и Маше, потому что они дружат уже лет десять и почти не ссорятся. Они — одно целое. У них много общего и почти не наблюдается различия. Единственное, Нина — глубоко верующий человек, хотя её поступки иногда граничат с «антиверой». Маша — атеистка. Это уже всем известно. Маша мне рассказывает:
«Одну мою знакомую писательницу-журналистку раздражает не на шутку, когда человека из нашего литературного общества называют «писа-тель», «писательница». Считается, что достойным писателем может назы-ваться только Лев Толстой, или Пушкин, или Гоголь. А у нас что? У нас — кружок. Так, ничего серьёзного, какая-то любительская самодеятельность, кустарщина. И всё же, Нину я называю писательницей и мне наплевать на чужое мнение. Я никогда не изменяю своему».
Нина Рауш — по большому счёту, детская писательница, но в тот ве-чер, в каминной комнате Оберхаузена (небольшой городок на западе Гер-мании, в федеральной земле Северный Рейн-Вестфалия, ежегодное приста-нище для кинофестиваля короткометражных фильмов) она читала свои ли-рические произведения:
Боже мой, какая боль,
даже птицы замолчали.
Я не выдержала роль.
Я не вынесла печаль...
С головой ушла под снег...
В каминной комнате на креслах и диванах сидели писатели и поэты, музыканты, художники, издатели русского и немецкого издательств, про-стые смертные, то бишь гости. По традиции семинаров в Оберхаузене, чте-ния и чаепития проходили после девяти вечера и заканчивались в четыре-пять утра. Пелись песни под гитару хором и соло. Иногда кто-нибудь прино-сил бутылочку итальянского вина. А иногда и водку. В основном, водка рас-пивалась по комнаткам, и к вечеру все мужчины были, что называется, «го-товы» — весёлые, шальные. Писатели флиртовали с поэтессами, музыканты отвешивали комплименты художницам.
302
— Нина, давай лучше поговорим о твоих планах на будущее? — сказа-ла Маша.
— Давай! А хочешь, я тебе что-то покажу? — Маша и Нина тут же на-правились в комнатку Нины Рауш, где Нина раскрыла перед Машой альбом с рисунками Лиды Епифановой. В тот вечер Маша стала свидетельницей ещё одного великого замысла. Нина готовила к изданию свою третью кни-гу. Первая «Сияние гор» вышла в Кустанае (сейчас этот город переимено-вали в Костанай), это была лирика. Вторая книга называлась «Волшебный клубок». Рисунки художницы поразили Машу больше, чем текст сказки. Текст тоже был хорош, но рисунки… Они были невероятно сказочными и необычайно оригинальными. Слеза на щеке у младенца как будто бы сей-час скатится, хотелось её подхватить или вытереть. Слеза — как настоя-щая. Глаза детей-ангелочков — как выстрел в сердце. Поражение стопро-центное. Талант художницы — не громкие слова. Как оказалось позже, ху-дожница Лида — ученица Нины, все книги в будущем будут иллюстриро-ваться ею же. Обзавидоваться можно.
Нина — огромный мастак на шутки. С ней интересно, как с любым творческим человеком, она первая затронула тему «мужчин» и выдала, не задумываясь:
— Один мой знакомый И.Ш. постоянно кидает мне по интернету, на электронную почту, афоризмы собственного сочинения:
Сударыня, меня вы извините,
хотя я с Вами, в общем, не знаком,
я с радостью бы Вас похитил,
когда бы знал, куда девать потом...
Поговорка Нины Рауш и сейчас гуляет по интернету: «Есть женщины, с которыми хорошо, но без которых ещё лучше. А есть женщины, с которы-ми плохо, но без которых ещё хуже». Это её слова.
То, что Маша и Нина поссорились из-за Барда — об этом я уже писала.
ОПА ШУБЕРТ
На самом деле Опу Шуберта звали Рудольф Шуберт. Творческий псев-доним приклеился «из народа». Может быть, возраст сыграл свою злую шутку, может быть, широкая известность и популярность в узких кругах. А может быть, просто так сошлись звёзды.
Ходила сплетня, что Опа Шуберт родился в понедельник. Всем извест-но: тому, кто родился в понедельник, никогда не везет. Как пел Андрей Ми-ронов про «везунчиков»: «Что они ни делают — не идут дела… крокодил не ловится, не растёт кокос…»
303
Несмотря на тотальное невезение, Опа Шуберт никогда не терял веры в собственные силы, самообладание и всегда юморил. Слова «никогда» и «всегда» как нельзя кстати. В своей биографии он пишет так: «Родился в КОМИ. Учился в МИСиС. Служил в НАТО. Работал в ТАСС и ООН». Но это всё не то, что вы думаете. Если расшифровать аббревиатуру, окажется, что места довольно знаменитые по сути.
Опа Шуберт, как говорят, сделал себя сам. Когда он работал шофё-ром, одна молодая девушка попросила подкинуть её в аэропорт. Завязалась душевная беседа, и привела она к тому, что девушка сказала:
— Рудольф, а почему бы тебе не отдать свои рассказы грамотному корректору или филологу?
— Кому?
— Например, мне?
Рудольф тут же собрал все свои рукописи и отправил заказным пись-мом Оле. Ольга Ивановна выдраила повести с такой тщательностью, как драят палубу на корабле перед приездом высшего офицерского состава в военно-морском флоте. Нашла издательство. Издала книгу. Отослала де-сять экземпляров Рудольфу.
Через пять лет вышла ещё одна книга, и ещё одна, и ещё одна. Ру-дольф работал дальнобойщиком, заколачивал хорошие деньги. А на Севере очень хорошо платили. Опа Шуберт издавал книги за свой счёт, благодар-ности раздавал всем: корректору, редактору, издателю, художнику. Ру-дольф был не скупой. И знал, что в Стране Советов — любой труд почётен. И оплачиваем. Сделал дело — получай деньги смело.
Когда Опа Шуберт эмигрировал в Германию и пришёл в литературное общество немцев из России, на его столе стопкой лежали все его девять книг. Такой работоспособностью похвастаться не мог никто. Ну, а шутка ли? Не пьёт, не курит, по бабам не гуляет. Что ещё делать? Писать книги. Литературное общество завидовало молча.
С каждым годом производительность труда Опы увеличивалась, чем старше Опа — тем больше «весит» его «имя», а в красной кожаной папке, которую Рудольф всегда носил с собой, появлялись все новые наградные листы: дипломы, сертификаты, свидетельства, благодарности, наградные премии. Как любой немец, Рудольф отличался аккуратностью и педантич-ность: каждая его публикация в какой-нибудь газете или журнале незамед-лительно подшивалась в отдельную папочку.
За глаза поговаривали, что его тексты постоянно кто-то «чистил». На него «батрачил» и известный Окоменюк, и Марат Зверев, и другие имени-тые прозаики. Часто на удочку обаятельного мужчины и искромётного ба-лагура попадались женщины, работающие в русских газетах на ставке кор-ректора или редактора. Одна из таких стала его второй женой. Детей боль-
304
ше не было. Рудольф и Иза любили путешествовать. После пятидесяти жизнь только начинается! Во втором браке Опа Шуберт жил только для се-бя и своей любимой жены. Ну, и ещё немного — для своего хобби. Жена работала библиотекарем и всячески помогала Опе Шуберту в продвижении его творчества. Также она правила его тексты, переписывая целые главы. Из скромности никогда не просила поставить свою фамилию, хотя многим он был обязан именно ей: призы, премии, медали.
ВЛАДИМИР ХОРН
Пьют все. Пьют и слесари-сантехники. Пьют и грузчики. И электрики. Пьют и поэты. И художники, и музыканты. Пьют и мужчины, и женщины. Пьют русские и евреи. Хотя евреи пьют мало. В основном, они работают или воруют. Но как воруют? Искусно, с творческим подходом, самозабвен-но.
На литературных трёхдневных семинарах пила почти вся старая гвар-дия. К старой гвардии я отношу «классику»: из актёров — Папанов, Миро-нов, Смоктуновский, Ульянов, Пуговкин, Крючков, Лановой; из режиссё-ров — Рязанов, Захаров, Гайдай, Станислав Говорухин, Данелия; из худож-ников — Серов, Шишкин, Саврасов, Васнецов, Айвазовский; из писателей — Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов, Гоголь ну и т.д. Ну, последнее — это уже из другой оперы.
В литературном обществе «классики» были в возрасте достаточно преклонном — от шестидесяти до семидесяти. Какие уж тут женщины? Вод-ка — вот интересное занятие. Собирались по двое, по трое, по четверо. Долго не выходили из комнат. А когда выходили — шли шатко-валко. Нуж-но отдать должное писателям-юмористам, несмотря ни на какие трудности, юморили знатно — запоминалось. Что не скажешь про прозаиков, поэтов и переводчиков: они грустили. Молча слушали смешные анекдоты и нехотя вздыхали. Даже лёгкая улыбка никоим образом не скользила по лицу. Ли-цо — спокойное, как мраморное. Бледное, строгое. Отсиживали положен-ное время в каминном зале и тихо исчезали. Утром к завтраку опаздывали не все. Но даже не опоздавшие выглядели как в том анекдоте про возраст: «Есть три стадии возраста. Первый: всю ночь куришь, пьёшь, ешь нездоро-вую пищу, трахаешь баб, а утром встаёшь и по тебе ничего не видно, как будто ты не курил, не пил и баб не трахал. Вторая стадия: всю ночь ку-ришь, пьёшь, ешь нездоровую пищу, трахаешь баб, а утром встаёшь и по тебе всё видно: ты курил, пил, трахал баб. И третья стадия: не куришь, не пьёшь, никого не трахаешь, спокойно спишь восемь часов, а утром встаёшь и у тебя такое лицо, как будто ты всю ночь курил, пил и трахал баб».
305
Владимир Хорн был известен: кандидат филологических наук, режис-сёр, переводчик. Маша с благодарностью относилась к старому поколению, с уважением и пиететом. А что с ними делить: они не сплетничали, «бочку» на собраниях никогда не катили, эпиграммы ни на кого не писали. Приедут на семинар, тихонечко в уголке посидят и уедут. Что был, что нет. В Маши-ной судьбе Владимир Хорн оставил отпечаток десятью переводами на не-мецкий: перевёл восемь стихов, включая песни и две прозаические миниа-тюры. Перевёл и умер. Маша даже песни свои спеть не успела.
Владимир на каждом семинаре подходил и спрашивал: «Когда споёшь по-немецки»? Маша отвечала: «В следующий раз, Владимир Корельевич, сегодня я не готова». Так и не спела. После смерти переводчика Маша за-писала все его песни отдельным клипом, отблагодарила. Посмертно.
СОНЯ ФЕЛЕ
Елена Петровна Блаватская, дворянка по происхождению, с мировым именем в области теософии, литератор, публицист, оккультист и спиритуа-лист, любила путешествовать. Её так и называли — «путешественница». Основная деятельность: Блаватская бывала в США, Англии, Франции и Ин-дии, где она открыла филиалы Теософского общества и приобрела десятки тысяч последователей. Основные сочинения написала по-английски. То, что Блаватская имела дар ясновидения — ставилось под сомнение, и эти сомнения дошли до нашего времени. Её и сейчас многие учёные мужи счи-тают жуликом и мистификатором, таким же, как Граф Калиостро. Уже ни для кого не секрет, что харизматические личности имеют магнетическое влияние на людей, и, как правило, в большинстве случаев они отвергнуты обществом, потому что находятся за граню понимания. Выдающуюся лич-ность современное общество текущей эпохи обычно дистанцировало от на-рода.
Я очень долго думала, что Блаватская никогда не выходила замуж. В наше время очень тяжело было докопаться до истины, найти достоверную информацию. Не было интернета. Книги — большой дефицит, доставались по огромному блату. Сегодня наконец-то перестало быть секретом, что Еле-на Петровна, желая обрести полную независимость, заключила фиктивный брак с человеком намного старше её — вице-губернатором Еревана Ники-фором Владимировичем Блаватским. В 1849 году состоялось их венчание. Очень мало известно о юности Елены фон Ган, быть может, потому что юность эта была очень уж короткой: она вышла замуж, когда ей еще не ис-полнилось семнадцать лет. Ее брак в семнадцатилетнем возрасте со старым нелюбимым человеком, с которым у нее не могло быть ничего общего, мож-
306
но объяснить лишь страстным ее желанием добиться большей свободы. Но вскоре после свадьбы Блаватская сбежала от мужа, на английском парусни-ке «Коммодор» уплыла в Керчь, а затем в Константинополь, где, встретив русскую графиню Киселеву, отправилась с ней в путешествие по Египту, Греции и странам Восточной Европы.
Елена была не по годам очень развитым ребенком, и уже с раннего детства обращала на себя внимание всех окружающих. Она не признавала никакой дисциплины, не прислушивалась к наставлениям воспитателей, обо всем имела собственное мнение. Она была исключительно оригиналь-ной, самоуверенной и отчаянной. Учителя и гувернантки теряли с Еленой всякое терпение, но несмотря на ее пренебрежительное отношение к уро-кам, их поражала необыкновенная одаренность, с которой она изучала ино-странные языки. Блаватская любила музыку и имела музыкальные способ-ности. Ей были свойственны все черты характера мальчишки, как хорошие, так и дурные; она любила путешествия и приключения, презирала опасно-сти и была абсолютно равнодушной к указаниям старших. Малейшее проти-воречие вызывало в ней раздражение, доходящее часто до конвульсий. Она могла часами сидеть в углу и что-то шептать, рассказывать себе под нос разные истории. Она придумывала иные миры, сочиняла сказки и умела го-ворить со звёздами.
Любое поручение, какое ей давалось, она не выполняла, любой за-прет она немедленно переступала. Ее няня серьезно верила, что ребенок одержим всеми семью духами зла и непокорности.
Вот короткий психологический портрет Сони Феле, хотя и во внешно-сти я вижу некоторое сходство.
Ещё Соня любила шали, во Франции кашемировые шали появились после Египетского похода Наполеона. Соня накидывала на слегка распол-невшие женственные плечи свою шаль и выглядела вполне защищенной. Психологи, а я психолог, относят сей жест к неосознанному желанию огра-диться от общества, поставить некий барьер в общении или наметить гра-ницы дозволенного. Вот сюда можно, пожалуйста, добро пожаловать; а вот здесь — табу, извините и подвиньтесь. Её красную шаль, привезённую из Турции, Машка будет помнить всегда, об этом я сделала вывод сразу же по-сле одного семинара. Маша позвонила и пожаловалась:
— Понимаешь, эта мадам ещё покажет мне кузькину мать.
— Почему ты так решила?
— Меня пугает такой молниеносный, сметающий всё и всех порыв нежности и обожания. Она весь семинар ходила за мной хвостом, объясня-лась в любви и «пела» восхищённые оды моим песням. Хотя, ты знаешь, все мои песни исполняются на трёх аккордах. Я не поэт. Я не музыкант. Я не певица.
307
— Ты странная, мать, тебя любят, обожают, восхищаются твоим твор-чеством, что не так?
— Не люблю я, когда хвалят в глаза. И критику в глаза тоже не люб-лю. Мне нравится спокойная ненавязчивая нейтральность. Дела важнее по-ступков. Когда человек много говорит, я сомневаюсь, что он будет так же поступать, как говорит. Обычно, часто влюбляющиеся дамы (а Феле имен-но такая) не замечают, как предают людей. То есть, сначала «приручают», а потом чуть что — пошёл вон! Причём, причины, порой, самые незначи-тельные.
— Ты что-то чувствуешь?
— Да, Лен. Я чувствую её семейную драму, и то, что её обида на всё человечество за несбывшиеся мечты и несбывшееся счастье зацепит и ме-ня. Ненароком.
Так всё и случилось. Машка — ведьма. Роман Сони и Маши прошёл на моих глазах. Соня звонила каждый день, писала прекрасные душевные письма, слала открытки со стихами классиков: Цветаевой, Ахматовой, Ахма-дулиной. И не лень же было это всё от руки переписывать на открытку?
Когда Машка болела гриппом или ангиной, Соня звонила на ночь гля-дя и читала по телефону сказки. Машке очень нравились новеллы Феле, она считала их гениальными, но ещё больше ей нравился голос, которым читала Феле эти самые сказки, и её нежные обволакивающие интонации сводили с ума. О, я понимаю мужчин, которые попали в сети этого чудного божественного голоса. В Соню влюблялись все, даже по телефону. На Феле Машка подсела, как на наркотик. В то непростое время я начала Машку ревновать: как так? Это моя подруга. Поставьте на место, где взяли!
Апогеем стал жест, который назвать «нормальным» трудно, Машка ку-пила два серебряных кольца, сделала гравировку с именами: Соне от Маши и Маше от Сони, и одно из колец выслала Феле.
— Выходи за меня замуж?
— Я согласна, — радостно сообщила Феле. И было непонятно, это та-кая игра, или это такой сдвиг по фазе.
Грандиозная ссора на уровне исторического события долго ждать себя не заставила, как говорится: капля по капле, капля по капле.
Однажды на одном из литературных семинаров, в тёплой дружеской обстановке, в кругу литераторов кто-то спросил:
— Мадам, а вы кто по национальности?
— Я — еврейка. А что? — Соня Феле напряглась. Это чувствовалось по резкому тону.
Феле выждала недоумённую паузу и добавила:
— По папе. Говорят, настоящих евреев «вычисляют» по матери.
И тут Маша ляпнула:
308
— Интересно, почему так не любят евреев? Лично я с этой националь-ностью столкнулась только в Германии. У меня много знакомых среди евре-ев, даже есть друзья, но общий бизнес я бы с ними не затевала, разорят.
Литературные друзья тут же подхватили эту «сладкую» тему и понес-лась душа в рай.
Соня встала и вышла из-за стола. Никто не заметил, как красная ту-рецкая шаль мелькнула в проходе.
Феле раздевалась перед Машей до трусов. Маша смотрела на Феле и восхищалась: такая смелая, такая гордая. Феле допустила подругу до са-мых сокровенных тайн, посадила её в самый глубокий уголок своей души. И надо же было такому случиться: Маша чихнула. «Это кощунство!» — вос-кликнула Феле. Мелькнула в темноте турецкая шаль — и это была послед-няя розовая дымка, сквозь которую проступал профиль очаровательной не-дотроги в ажурной белой шляпке под капроновой вуалью.
Маша стала замечать, что её раздражает постоянное нытьё подруги: то денег катастрофически не хватает (А кому хватает? Тем более, денег!); то работа в доме престарелых её доконала: по двенадцать часов на но-гах — ноги отваливаются (Маша тоже работала по одиннадцать часов офи-цианткой!); то кроссовки не может сыну купить, размер лапы 46; то кварти-ра обросла грибком, а это вредно для дыхательной системы. Маша понача-лу поддерживала, как могла: советами, молчаливым выслушиванием, пред-лагала денег, когда та жаловалась, что хлеб не на что купить. Это, конеч-но, было очень подозрительно, как это в Германии не на что хлеб купить, но Машка с расспросами не лезла.
Феле меняла мужчин как перчатки, но всю жизнь любила одного — женатого. Он работал фоторепортёром в одной крутой республиканской Ал-ма-Атинской газете. Как выглядел фаворит королевы — Маше сразу же от-читались. «Ничего особенного, — подумала Маша, глядя на лысину и оч-ки. — На моего дядю Вениамина похож. И руки такие же сильные». Феле вела рубрику «Политические события на сегодняшний день». За статьи в этой рубрике её два раза пытались убить, один раз серьёзно напугали, а потом, позже, попросили уехать из страны. Всем понятно, кто попросил.
Соня Феле много лет назад вышла из литературного общества и пере-стала ездить на всякого рода литературные семинары и чтения. Причины оставила при себе. Но Маша знала и даже не спрашивала — почему? Под-руга была высокомерной и заносчивой, она открыто презирала людей, ко-торые ей не подходили по статусу. Таковым являлся и её первый муж. Был второй — фиктивный. Первый муж не смог выдержать этих презрительных взглядов и, постепенно показывая протест тем, чем умел, а именно си-лой — стал поколачивать супругу. Двух раз хватило, чтобы гордая Феле по-дала на развод.
309
Феле считала, что творческие и околотворческие люди, мастера слов и эпиграмм, способны запросто рассказать тебе о том, кем ты не являешь-ся. Они способны рассказать это не только тебе, но и всем окружающим, да так — что мать родная не узнает.
Однажды наступило такое время, видимо, тяжёлое для обоих, когда ни Машка, ни Феле не смогли выйти из ситуации благородно. Феле стала забрасывать Машу своими новыми новеллами и странными опусами гени-альных писателей, которых считала непревзойдёнными. А Машке было не-когда это всё читать, тем более, Феле же не просто так кидала, она ждала отзыва, реакции.
— Сонь, не кидай мне больше ничего подобного, — попросила Маша.
— Почему?
— Ну, чукча — не читатель. Чукча — писатель, — пошутила Маша.
Соня сделала вид, что не поняла. На следующий день вновь пришёл рассказ некого Г. на восемь страниц печатного текста. И вопрос Сони: «Что скажешь? Как тебе?»
— Слушай, я уже вообще ничего не читаю. Я все книги перечитала ещё в шестнадцать лет. Меня уже ничем не удивить, — вновь пошутила Ма-ша, но в этом сарказме скрывалась не просто ирония. Но и просьба: «Дру-жище, отвали, а!»
Соню это задело. И даже не то, что Маша отказалась читать очередно-го великого писателя-современника, а то, что Маша настолько возомнила себя великой писательницей, что «книг давно уже не читает!»
Соня позвонила и сказала Маше, да так, что Маша и рта не успела от-крыть:
— Недавно нашелся один мой однокурсник в Америке. Я не видела его лет двадцать пять. Слово за слово, оказалось, что он пишет повесть. Я по-просила почитать. На самом деле, читать не хотелось, но мы часто идем на поводу у лживых представлений о том, что нужно сделать из вежливости. Я позволила себе роскошь сказать однокурснику, что мне кажется, это не ли-тература, с которой можно идти к издателю, что нужно работать над сло-гом, стилем, композицией. То есть — до издателя еще далеко-о-о-о-о...
— Это ты к чему, Сонь?
— Продолжаю, а ты послушай просто. Я отправила ему, идиотка та-кая, повесть одного автора, очень хорошего автора. И посоветовала почи-тать — вот, смотри, просто гениально написано. Все выверено, ни одной лишней нотки. Наш университетский преподаватель Мадзигон говорил, что не может нас научить писать. Если есть талант, то мы сами научимся это делать. Все, что нам нужно — читать хорошую литературу. Так вот. Меня мой однокурсник обозвал самовлюбленной бездарностью. А о повести та-лантливого автора сказал, что она никакого отношения к литературе не
310
имеет. Маша, он счастливый человек. Такой же, как и ты. А я буду дальше читать хорошую литературу, как советовал преподаватель Мадзигон.
— Соня, я поняла все твои намёки. Удачи, — и Маша положила трубку.
На том и закончилась долголетняя дружба поэта и прозаика. У Машки осталась одна я. Меня радует, что больше нет никакой конкуренции. Ведь, как говорят китайцы: хороший человек тебе послан для счастья, а пло-хой — для опыта.
* * *
— Лена! Лена! Лена!
— Что? Что? Что? — кричала я в трубку.
— Твоя Говорящая Лошадь предложила мне коммерческую сделку. Я еду к тебе. Жди!
— Это когда вы успели? — не раздумывая выпалила я, но Машку уже сдуло. — Пи-пи-пи…
Маша вошла в дом с красным кожаным чемоданчиком. Эффектно и за-гадочно. Она молча, не снимая обуви, прошла в зал, элегантно положила чемоданчик на стол и элегантно вскрыла замок.
— Это что?
— Это эликсир молодости. Шутка. Ты же знаешь, есть такие чёрные чемоданчики, только с пробниками духов?
— Ну, знаю.
— Мы с Лошадью подписали договор: 70% — мне от продаж, 30% — ей.
Я взяла одну колбочку, она была такая же, как в химических лабора-ториях. На ней было написано четыре латинских буквы:
— Что это?
— У тебя в руках пробник «живой воды». Вот здесь, справа, — Маша показала на правую сторону чемоданчика, — пробники с «мёртвой водой». Предлагаю предложить литературному обществу.
— Чтобы все повымирали?
— Глупости не говори, — разозлилась Маша. Этот пока ещё не до кон-ца исследованный эликсир молодости лечит девяносто шесть болезней. А в нашем обществе люди мрут, как мухи.
— Да… — согласилась я, — им не чуждо ничто человеческое. Литера-торы тоже болеют. Даже гении болеют. И они — смертны.
В принципе, идея «живой» и «мёртвой» воды зрела и в моей голове тоже, но Говорящая Лошадь меня опередила. Всё-таки, у них команда рабо-тает — с утра и до вечера. А я — одна.
«Живая и мертвая вода» — это результат электролиза. Ее получают с помощью специальных аппаратов, которые наделяют жидкость положи-
311
тельным или отрицательным электрическим потенциалом. При этом полу-чаемая живая вода (с отрицательным потенциалом) имеет более щелочную структуру и обладает заживляющими свойствами, мертвая (положительно заряженная) вода имеет кислую структуру и обладает дезинфицирующими свойствами.
— Валя, как твоя нога? — Маша уже звонила одной весёлой пародист-ке.
— Два месяца уже заживает.
— У меня лекарство есть от твоего недуга, — и Маша стала подробно, на примерах, рассказывать о целебных свойствах обыкновенной питьевой воды. Естественно, вода была не обыкновенная, но нужно было сначала подготовить почву, чтобы не испугать человека. Даже не человека, а по-тенциального покупателя.
Пока Маша трепалась со своими литературными коллегами по телефо-ну, я всё то же самое, о чём рассказывала Маша, прочла в памятке:
«В начале 1981 года автор прибора (Кротов) для приготовления «жи-вой» и «мертвой» воды, заболел воспалением почек и аденомой предста-тельной железы. В больнице его полечили более месяца и... предложили сделать операцию аденомы. Он отказался от «предложения» и был выпи-сан.
Первое испытание полученной «живой» и «мертвой» воды автор при-бора провел на незаживающей более шести месяцев ране на руке сына.
Проведенная проба лечения превзошла всякие ожидания: рана на ру-ке сына зажила на вторые сутки. Тогда сам автор прибора начал пить «жи-вую» воду по полстакана перед едой три раза в день и почувствовал бод-рость. Аденома за неделю исчезла, так же как радикулит и опухоль ног.
Чтобы проверить эффективность проделанного лечения, автор прибо-ра после недели приема «живой» воды прошел обследование в поликлини-ке со всеми анализами, по которым не обнаружилось ни одной болезни. До-полнительно нормализовалось и кровяное давление».
— Всё, распродала, — с облегчением выдохнула Маша.
— Да ты торгашка! Наглая бессовестная торгашка!
— Да, я такая, — заулыбалась Маша и побежала на мою кухню ста-вить чайник. Как у себя дома!