Глава 3
Школьные годы
Часть первая
Мы с Машей решили организовать в Германии встречу одноклассни-ков. Но перед тем как я расскажу, чем эта встреча закончилась, а закончи-лась она очень нехорошо, — мы с Машей посидим с бокалом вина и вспом-ним некоторые наши школьные шалости.
63
Вспомним первую любовь, первый поцелуй и первое предательство. Мы вспомним наших учителей и нашу школу. Мы вспомним тех, кто уже ни-когда не сможет нам написать письмо на одноклассникиру, потому что их уже нет в живых. Вспомним и немножко расстроимся. Маша любит попла-кать. А я тихо посижу молча.
Наша замечательная школьная пора пришлась на то золотое время, когда все девочки и мальчики ходили в одинаковых формах: у девочек пла-тье с фартуком чёрного или белого цвета; у мальчиков костюм-тройка: ру-башка, брюки, пиджак. На груди с правой стороны значок: октябрятский, если ты учишься во втором или третьем классе, пионерский галстук и пио-нерский значок, если ты ученик четвертого-восьмого класса, и комсомоль-ский значок, если ты старшеклассник — девятый-десятый класс. Когда Ма-ша выросла и стала взрослой, она часто думала о том, как можно было так жить? Как они, школьники, умели это терпеть? Жить с этим? Вот представь-те себе Машу в школьной форме. Девятый класс. Маша уходила на занятия в 7:30 утра, двадцать минут ходьбы до школы быстрым шагом. Каждый день, кроме пятницы, по шесть уроков, это до двух дня, затем у Маши об-щественные нагрузки, в четыре тренировка по волейболу, два часа. В шесть вечера — кружок шитья. Домой Маша попадала вечером. Переодева-лась в халат, форму — на плечики. Так вот, про форму: утром в той же форме на занятия. Всю неделю — в одной и той же форме. Изо дня в день, из месяца в месяц. Из года в год. В субботу перешивала воротнички, белые гипюровые, иногда мама их крахмалила, и они приятно хрустели, как ква-шеная капуста, — воротнички себе и младшей сестре, которая училась в том же здании, но в правом крыле для начальной школы. Маша на девять лет старше сестрёнки. Маше пятнадцать, сестре — шесть лет. А ведь Маша уже девушка, у неё половое созревание. Она должна пользоваться гигиени-ческими прокладками, она должна принимать душ каждый день. А толку? Когда надеваешь всё ту же форму, подмышками всё равно пахнет потом. Дезодорантов не было. Никто их в глаза не видел и не знал, что это такое. Конечно, можно было каждый вечер застирывать под рукавами, там, где подмышки, но Маша так уматывалась, что не до застирывания. Наверное, от Маши разило на 100 км вперёд. Но тогда, в школе, этого никто не заме-чал. Вероятно. И, возможно, не придавал такой мелочи особого значения. Хотя… Кто знает?
Мы сидим с Машей у неё на кухне, на столе бутылка красного вина «Кьянти». Я начинаю вспоминать школьные годы...
— Лен, не надо, — просит Машка.
— Надо, Вася, надо!
Урок литературы в седьмом классе. Маша сидит на последней парте с Инной Пашиной и внимательно следит за действиями Любови Ивановны —
65
вот она встала у доски, опершись правой рукой о свой письменный стол, вот она дотронулась левой рукой до кончика носа, почесала его, вот она кинула обе руки на бёдра и поправила юбку. Маша обожает каждый жест Любовь Ивановны, и любое её слово для Маши свято, особенно когда в классе тишина.
А в классе такая тишина, что слышно полёт мухи, её нежное жужжа-ние, как стрекотание стрекозы. Муха села на штору и весь класс, не меняя поз, а только взглядом — проводил гостью. Муха поползла по шторе вниз, и весь класс проследил глазами путь мухи. Любовь Ивановна рассказывала о Солженицыне. Он не входил в школьную программу, и поэтому импрови-зация учителя сразу же заставила учеников вслушиваться в каждое слово. Слово, как вербальный метод передачи человеческой мысли, не было сухим и консервативным. А голос и интонации Любовь Ивановны не только заво-раживали, но и успокаивали. Из её уст даже драматические события звуча-ли оптимистично. Она говорила: «Добро победит всегда. И если не сейчас, то после вашей смерти обязательно. Потому что ценят обычно, когда теря-ют. И это закон жизни». Она говорила: «Всё всегда кончится хорошо. А ес-ли не хорошо, то значит — это ещё не конец!» Маша чаще других дискути-ровала с Любовью Ивановной, и учительнице это нравилось. Маша получа-ла по сочинениям 5/3, за содержание и идею — 5, за ошибки синтаксиче-ские и орфографические — 3. Иногда и 2. Маша имела необычную точку зрения и всегда старалась её отстоять. Маша всегда думала: «Зачем мне признание моей правоты после смерти? Я хочу, чтобы меня любили сейчас. И справедливости хочу сейчас. И признания. А когда я умру, мне будет всё равно, кто победит — добрый или злой. Тем более, граница между добром и злом — очень зыбкая. И расстояние, как в песне: «До тебя мне дойти не-легко, а до смерти четыре шага»».
Я вспомнила один из дней. Маша мусолила первую строчку первого абзаца. Дома никого не было. Любовь Ивановна задала написать домашнее сочинение на тему «Твоя будущая профессия». Виктория Токарева, как звезда литературы в ту пору для Маши ещё не открытая, говорила, что пер-вая строчка должна быть как выстрел. Чтоб прочёл — и сразу умер. От лю-бопытства. Задавая себе вопрос: «А что же будет дальше?» Маша перечи-тала всю Токареву в восемнадцать лет. И первые строчки, как выстрел, за-сели в голове. Всё самое гениальное сказала она, Вика, и Маше ничего не оставила.
Маша позвонила мне.
— Не прошло и полгода! — я обрадовалась звонку. — Как будто бы и не расставались вчера ночью.
— Что делаешь?
— Старею… Шутка. Сочинение пишу. А ты?
66
— Я тоже. Ура!
Мы поболтали о том, о сём, вспомнили бывших ухажёров, обсудили новые фильмы и открыли для себя группу «Модерн Токинг». Оказывается, они такого же роста, как и многие другие популярные артисты, и певцы — небольшого. Я спросила, как Маша начала сочинение. Маша сказала, что не может начать. Я засмеялась и сказала, что не могу закончить. На том мы и распрощались до завтра. Последний выходной шёл к закату. Завтра поне-дельник, понедельник — день тяжёлый. А Маша в тот вечер мечтала стать великой писательницей...
Маша думала о том, что её любовь к литературе не должна пройти ми-мо общественности. Машу должны, нет, просто обязаны заметить, оценить. А если не заметят? Значит, Маша посредственность? Значит, она не стоит внимания, и в ней нет, что называется, ярко-выраженной творческой инди-видуальности? А кто сказал, что гении всегда были гениями, с детства? А? Например, Александр Сергеевич Пушкин никогда не был отличником, зато какие стихи писал, поэмы? Он, как и Маша, ненавидел математику и физику и получал по этим дисциплинам двойки. О, как Маша его понимает! Лев Толстой вообще не имел образования, в смысле аттестата об образовании, у него были гувернантки. В университете Толстой оставался на второй год из-за неудов по истории и немецкому языку. А после второго курса и вовсе забросил учёбу. Антон Чехов вообще дважды оставался в школе на второй год. В третьем классе — из-за плохих отметок по арифметике и географии, в пятом классе — из-за сплошных двоек по греческому языку. Удивляет то, что по русской словесности будущий писатель никогда не получал больше четвёрки. Зато когда Чехов поступил в медицинский университет и там на-чал писать рассказы, то открыл себя как писателя. Уинстон Черчилль счи-тался одним из самых глупых учеников в классе, ненавидел уроки, как го-ворила Машина подруга, «терпеть ненавидел», его отстранили от изучения древнегреческого языка и латыни. Если бы тогда, в его время, кому-то из преподавателей сказали бы, что их нерадивый ученик в будущем получит Нобелевскую премию по литературе — разразился бы грандиозный скандал мирового значения. Константин Циолковский, гениальный конструктор, в детстве переболел скарлатиной и стал плохо слышать, поэтому не успевал в школе. Во втором классе он остался на второй год, после третьего его ис-ключили. Но это не помешало Циолковскому позже прославиться на весь мир.
Вы думаете, Маша всегда хотела стать великой писательницей? О, нет. В пять лет она хотела стать знаменитой певицей, потом артисткой. Но не оперы и балета. В двенадцать лет она мечтала стать разведчицей, шпион-кой, агентом КГБ или, на худой конец — следователем. В шестнадцать лет вдруг решила, что самая лучшая профессия — это библиотекарь. А поэтес-
67
са — по призванию, по совместительству. Ведь поэты денег не зарабатыва-ют, а кто их будет кормить? Библиотекари. Сидишь, зарывшись в книжках, обставившись книжными полками, ничего не делаешь, а зарплату получа-ешь. И вдруг Машу осенило — она станет знаменитой писательницей или поэтессой, а кормить её будет муж-бизнесмен. Учёный физик или химик. Бывший научный работник, который ушёл в бизнес из-за маленькой зарпла-ты. Маша совершенно не любит физику и химию. А учить стихи наизусть очень даже любит. И они с учёным дополняли бы друг друга. Как Гончаро-ва — Пушкина, или как Марина Влади — Высоцкого. Хотя Александр Пуш-кин тоже был далеко не отличником, зато им гордится весь мир. Кто ещё из великих не отличался хорошими оценками? Многие не блистали в школе. Вот лишь некоторые: Билл Гейтс в школе был двоечником. Отчаявшиеся родители обещали платить Биллу за каждую пятёрку, и когда я об этом уз-нала, я обзавидовалась. Маша думала так: «Мои родители никогда бы не смогли мне платить, потому что они учителя и у них принципы, а во-вто-рых, все лишние деньги у нас уходят на книги или путешествия. Лично я всегда путешествую в одну сторону — Украина. Выбор небогатый».
Говорят, что Альберт Эйнштейн, Нобелевский лауреат, в школе, что называется, не мог связать двух слов. Это как кто? Как наш Погадаев? Или как Задыбин? Погадаев по литературе не может связать двух слов. Задыбин по геометрии — две формулы. Странно. Что из них получится в будущем? Впрочем, забегая вперёд, Маша вам скажет, что Погадаев в двадцать пять лет умер в тюрьме от туберкулёза, а Задыбин уехал в Германию и работает автомехаником, кстати, неплохо зарабатывает. У него есть кредитный дом, красавица-жена парикмахер с длинными разрисованными ногтями, две ма-шина и двое детишек — Коля и Оля. Да, так вот, в наше время будущего великого учёного Эйнштейна, скорее всего, определили бы в спецшколу или интернат для трудных детей. В таком интернате очень долго работала Машина мама. Там дети учились и жили. У многих детей были родители-ал-коголики. Дети с диагнозом ЗПР, дети с приступами истерии или эпилепти-ческими припадками, дебилы, шизофреники и олигофрены — выпили из Машиной мамы ведро крови и вытрепали ей километр нервов. А виноваты-ми во всём оказались кто? Правильно. Они, её родные дети.И как вы себе это представляете? Да никак. Ещё одно доказательство, что формулы Судь-бы нет. Так сказала бы сейчас Маша. Но я думаю иначе.
Когда мы пришли в новую школу, нас распределили в четвертый класс «В». Два года мы «пристреливались» друг к другу, а потом сдружились. Пять девочек из шестого класса «В» влюбились в пять мальчиков из седь-мого класса «А». И те, и другие ходили по школе группкой: по коридорам и по лестницам, в спортивный зал на тренировки по волейболу и баскетболу, на школьные вечера танцев и на общешкольные комсомольские собрания.
68
Седьмой «А» числился в нашей школе спортклассом: все спортсмены-лёгко-атлеты. А мы — просто девочки. Со мной нас было четверо: Машка моя лю-бимая, Оксана Ширяева, Инна Пашина и Лена Горх, это, собственно, я.
И как-то так удачно сложилось, что каждая девочка влюбилась имен-но в своего мальчика — в одного и единственного. Потому что если бы в одного мальчика влюбились две девочки — это была бы драма. Мы ходили буквально по пятам за своими избранниками, мы бегали на второй этаж к расписанию уроков и смотрели, когда же заканчиваются занятия у седьмого «А», смотрели, какой предмет будет после физики и как наша «история» с четвёртого этажа школы пересечётся с «геометрией» второго этажа. А ко-гда мальчики седьмого «А» на уроке физкультуры бегали кросс, биологичка повторяла вопрос трижды: «Ширяева, сколько тычинок у пестика?» или «Пашина, ты, когда прекратишь мечтать и задумчиво смотреть в окно?» На этот вопрос ответить было невозможно. И Маша, кидая записку в другой угол класса, округляла удивлённо глаза, мол, видела? Твой-то первый при-бежал. «Ага!» — кидала записку в ответ Ленка, то есть я. И нас обеих веж-ливо просили покинуть помещение. На уроках химии — ставили по разным углам. Говорили, что мы срываем уроки. А мы просто влюбились.
Итак, о первой любви. Машиного рыцаря звали Кукушкин Степан, со-кращённо К.С., на всех тетрадях и на всех дневниках (начиная с конца 1984 и заканчивая началом 1989, с 6-го по 10-ый класс), а также на тыльной сто-роне всех учебников стоял Машкин личный вензель: К. С.
Как сказал один известный журналист-мужчина другому известному журналисту-женщине: «Любовь, это когда мадам сидит в голове как гвоздь. Мне шестьдесят лет, и в моей голове гвозди уже не держатся...» В голове Маши Кукушкин сидел как гвоздь даже тогда, когда она вышла замуж. На-верное, если бы не несчастный случай в 2000 году, и в шестьдесят лет Машка бы сохла по К.С.
Это утверждение, что человек с возрастом меняется, очень спорно. Поэтому Маша считает, что если в десятом классе мальчик списывал у со-седки сочинение, то во время выступления на телевидении, баллотируясь в депутаты или даже в президенты, обязательно скажет чужими словами, что, мол, я пришёл к вам, чтоб сделать вас счастливыми. И далее цитаты, например, Ленина, китайских философов, Дейла Карнеги или Михаила Жванецкого. Если в восьмом классе человек организовал взрыв на химии и тем самым разгромил половину кабинета и все методические пособия, в бу-дущем не стоит удивляться семье, которая осталась без кормильца. Она — брошенная жена с тремя детьми, а сам он — алиментщик. Или он — извест-ный физик или химик без копья денег в кармане, но зато идеалист и патри-от. Или же — террорист, делающий самодельные бомбочки и взрывающий поезда в метро. Если человек в шестом классе безжалостно мучил собак и
69
кошек, чувствуя ненависть ко всему живому и имея «холодное сердце», а именно — чёрствость, таковым останется до самой смерти. И никого не уди-вит, что из такого человека в будущем вырастет или маньяк-убийца, или рецидивист, это в худшем случае, в лучшем — эгоистичный и наглый хам, подлец и негодяй, который психологически измывается над теми, кто его любит. Над всем живым.
Когда человека любишь, тебе всё равно, как он выглядит. Когда чело-века любишь, любишь и его толстый живот, называя животик ласково «ро-машкой», и голову с лысиной, называя это всё «тыковкой», и длинный бу-ратиновский нос, называя его «ты мой чуй-чуй», и не обращаешь внимания на то, что ты на каблуках (в туфлях от Версаче) выше любимого на пять сантиметров. В то время как он в какой-то замызганной дешевой куртке, снятой с чужого плеча. Когда любишь — любишь такое, какое есть. И это нормально. Вот у вас с любимым случается секс, вы прикасаетесь друг к другу обнажёнными телами, и ты не удивляешься ничему: ни волосатым ногам выше колена, ни волосатой спине, ни крыльям за спиной, как у анге-ла, ни даже тому, что — а член-то не стоит! «Ладно, — думаешь, ты, приду-мывая всяческие оправдания, — возможно, это от страха или от стресса, или вообще — плохо выспался...»
Влюбившись в мальчика и любя его платонически, о сексе ты даже не думаешь. Каждую ночь ты рисуешь его образ, и этот образ наделяешь раз-ными достоинствами: он храбрый, как Чак Норрис, он добрый, как Маугли, он чудно-игривый, как Карлсон, который живёт на крыше. Он очень тебе подходит, и ты его давно искала.
Степану Кукушкину повезло. Он остался в памяти Маши всё таким же рыцарем: неприступным, сильным, умным. Он не успел выйти из образа. Они так и не поцеловались, ни тогда, в кинотеатре, ни потом, когда Маша уезжала в Германию и позвонила Степану, чтобы встретиться и попрощать-ся. Степан всегда был готов встретиться с Машей. Он срывался и бежал. И было непонятно: как будто сидит и ждёт, вот, сейчас она позвонит, а он уже наготове. Как скорая помощь, ноль три. Но не успел Кукушкин ни по-лысеть, ни обзавестись солидным животиком (что наше тело? всего лишь дом для души и сердца, а мы — квартиросъёмщики, временные люди), вдруг погиб. Он погиб в 2000 году, когда Мария Шнар уже шесть лет жила в Германии. И исполнилось Кукушкину всего тридцать лет. Жена и двое де-тей — вот всё его богатство, которое он нажил за тридцать весёлых лет. Разве жизнь сложилась?
По странному стечению обстоятельств, К.С. и Ренат какой-то период её жизни (и как так случилось, непонятно!) были любимы Машей одновре-менно. К.С. — первая любовь, Ренат — вторая. Ренат — имя, образованное от латинского слова «ренатус», что значит обновленный, заново родивший-
70
ся. У волжских татар активно употребляется с 30-х годов ХХ века. Это имя наделяет своего обладателя удивительной способностью «умирать и вновь возрождаться», а также вести за собой людей. Но главное в этом абзаце — национальность. Ренат был татарином. Его мама преподавала в одной из средних школ-десятилеток русский язык и литературу, папа шоферил. Брат, младше Рената на девять лет, так же, как и сестрендиль Маши Ритон, ино-гда мешал жить свободно и делать, что хочется. Кукушкин Степан и Сержа-тов Ренат были одногодками, а значит — на год старше Маши. Оба лидеры, волевые, спокойные, играли отлично в волейбол, ходили в турпоходы, са-мостоятельно разучили гитарные аккорды и пели песни, Степан со слухом и голосом, Ренат — без. Степан — водолей, Ренат — рыба. Они чем-то похо-дили друг на друга, не внешне, конечно, по образу жизни, по стилю, по ха-рактеру.
Ренат с полными губами и изюминками глаз, чёрными-чёрными, брю-нет с белой кожей, на вздёрнутом курносом носике парочка веснушек. Пальцы тонкие, волейбольные, фигура сутулая, высокая. Велосипед всегда рядом. Одежда — джинсы на подтяжках, что в то время — большая ред-кость. Учёбе не отдавал предпочтение. Были и тройки. Степан — шатен с тонким носом, как у орла. Глаза карие, глубокие, кожа смуглая, стройный накаченный торс, ноги, как у футболиста, походка вразвалочку, очень сек-суальная. Степан говорил быстро и не всегда отчётливо. В школе учился так себе, иногда пропускал занятия, особенно в десятом классе, и Маша слышала, как их классный руководитель-физик требовал от Степана справ-ку или объяснительную за прогул. Степан ухмылялся и гордо уходил. Как будто на школу ему наплевать с большой колокольни.
Ренат после десятилетки поступил в индустриальный институт, бросил после первого курса из-за лени, ушёл в армию, служил в строительных вой-сках, никогда не был официально женат, жил у одиноких женщин с детьми, своих детей не заимел.
Степан поехал поступать в институт международных отношений, не поступил, вернулся домой и стал работать на заводе, рано женился, роди-лось двое детей, учёба накрылась медным тазом. Похожи были по молодо-сти одним случаем: оба любили свободу и независимость, о чём и сообщи-ли Маше, когда та объяснилась им в любви. Степану в своём собственном подъезде, на ступеньках между первым и вторым этажом, когда тот пошёл её провожать. Ренату в письмах и по телефону, заказав переговоры в Ая-гуз.
Ренат долго молчал, и даже казалось, перестал дышать, а потом ска-зал тихо, уверено и спокойно: «Никогда не бери тяжёлое в руки, а дурное в голову!»
71
Объяснения в любви, между которыми три года, оставили неизглади-мый отпечаток горечи и утраты на сердце Маши. Душа опустела и будто бы вылетела из тела, как из окна. Маша спасалась стихами и мечтами. Она часто придумывала небывалые истории, рассказывала мне их по телефону, а я, единственный человек в мире, мысленно продолжала эти истории и мысленно заканчивала. Затем я эти истории записывала в блокнот и отно-сила в нашу местную газету, и их иногда печатали. Без гонорара. Уже тогда я придумала своей подруге этот экстравагантный псевдоним — Мария Шнар.
Машка оценила полёт моей творческой мысли. «Возьми с полки пиро-жок!» — сказала.
Маша умела скрывать своё настроение, даже если очень хреново на душе. Но я всегда чувствовала её состояние «нестояния» и всячески стара-лась поддержать в трудную минуту.
* * *
— Машка! Ну, ты где пропала? — с нетерпением кричу я в трубку.
— Где-где… На бороде…
— Слушай! Я уже разослала пригласительные открытки по интернету! Нас будет шестнадцать человек! Все едут ко мне! Муж дал «добро», детей отправляем к Любовь Ивановне. Кстати, она нас на второй день пригласила всех к себе. Сказала, если мы не придём, она повесится на бельевой верёв-ке! Шутка. На ленивые голубцы зовёт. Но мы ведь придём, правда? Зачем нам труп?
— О!!! Конечно придём, всё съедим, натопчем, намусорим, крышу на-шей БСЭ сдвинем. Не обрадуется. Неделю будет в себя приходить.
— Это да… мы такие!
БСЭ — аббревиатура «Большая Советская Энциклопедия», это моя ма-ма, Горх Любовь Ивановна. Она преподавала русский язык и литературу в школе, где мы учились.
Машка влюбилась в БСЭ с первого урока. С первого урока слушала мою маму с открытым ртом. Но иногда дискутировала. Машка никогда не забывала поздравлять БСЭ с днём рождения, с 8 марта и с Днём учителя — покупала цветы, подкидывала их под нашу дверь, звонила и убегала. Вся наша семья уже давно раскусила этот трюк, но мы прикидывались, что ни-чего не поняли — от кого цветы? За какие такие подвиги?
На следующий день я вылавливала Машку перед уроком физкультуры и, придав интонации голоса тайный оттенок, как бы невзначай сообщала:
— Представляешь, вчера под нашими дверями, прямо на коврике, мы обнаружили букет роз. Кто бы это мог быть, а?
72
Машка удивлённо пожимала плечами и округляла глаза:
— Надо же! А что, у твоей мамы день рождения? А я и не знала…
На втором курсе ППИ каждая уважающая себя студентка, будущий пе-дагог, должна была пройти практику в пионерском лагере. Машкин факуль-тет отправили в лесной бор, и назывался он: пионерский лагерь «Космиче-ские зори». Из леса Машка написала мне письмо, где на пять страниц рас-сказала такую страшную-престрашную историю, что мне самой стало страшно-престрашно, хотя история уже давно закончилась. И вот, значит, Машка пишет мне письмо без «здрасьте» и без «до свидания»:
«На третий отряд нас поставили с Ольгой Щербиной, она из моей группы. Оля — красивая белокурая девушка с глазами, как у куклы Барби, орлиным носом, стройными длинными ногами и широкой спортивной тали-ей. Бёдер у Оли не было, зато ноги без единого волоска, гладкая нежная кожа, почти прозрачная. На спине несколько веснушек и парочка родинок. Если посмотреть со спины — пловчиха. А если в глаза — Мэрилин Монро. Я вспомнила Олю в купальнике у бассейна и вновь восхищённо цокнула язы-ком — фотомодель, не меньше.
Домик третьего отряда располагался у самого леса. Тропинка от ве-ранды прямёхонько вела к дощатому туалету, а за туалетом — сразу лес. Заезд лагерных вожатых за три дня до заезда детей. Порядок в корпусах и на верандах наводили сами вожатые: подметали, мыли полы, окна, встря-хивали одеяла, меняли чистое постельное бельё у каждого комплекта. Нуж-но было так же обустроить свою комнату, написать план мероприятий на текущую неделю. Каждая вожатая вела вожатский дневник и сдавала его в пятницу на подпись главной вожатой и директору лагеря. Здесь попрошу обратить внимание на эту незначительную деталь, потому что далее она будет иметь огромное значение в судьбе главной героини. Главной вожатой уже стукнуло тридцать пять лет, а директору лагеря Зое Петровне — сорок девять. Вожатая носила пионерский галстук и позволяла называть себя просто Зоей… Лен, я завтра допишу!»
Я, в отличие от Машки, училась в другом, не родном городе. Год учи-лась в нашем общем институте, а потом перевелась. Почему? Вышла замуж за Владимира. И жила в общежитии.
Когда я вспоминаю то время, меня всю переворачивает. Я вспоминаю голодные вечера, борьба с толпой спортсменов-казахов, которые по ночам ломились в наши общежитские комнаты, и визиты Вовы. Он ходил за мной по пятам и предлагал переехать к нему домой — жить с его родителями. Я отказалась. Расписались тихо, без свадьбы. Я продолжала жить в общежи-тии и грызть гранит науки, а страшные объёмы знаний, которые приходи-лось вталкивать в наши мучительно тупые головы, никак не утрамбовыва-лись. Это потом, позже, я выучила технику быстрой зубрёжки (по главным
73
ключевым словам) и, когда сдавала экзамены, уже даже и не радовалась отличным оценкам — пятёркам. Принимала как должное.
Психологом я стала в Германии. Кто бы мог предположить? Вот вы знаете, например, что такое Эдипов комплекс? Этот термин «изобрёл» Зиг-мунд Фрейд. Мальчик с детства был очень зависим от своей мамы. Мама его обожала и всячески опекала даже потом, когда Фрейд стал отцом се-мейства. Многие матери свою любовь к детям несут как жертвоприноше-ние. Понимать умом, что это — болезнь, они не способны. Отец в таких семьях, если он есть, обычно пассивный, безвольный, а главное, равнодуш-ный к ребенку. В результате сын фиксируется на ранней привязанности к матери, что часто мешает ему создать и сохранить свою семью. Основные недостатки маменькиного сынка: он желает только получать, видит в жене защитницу, а сам стремится занять место ребенка, а не мужа; ему не хвата-ет отцовских качеств — самостоятельности, умения быть хозяином жиз-ни. Мы, психологи, иногда совершаем открытия. Лично я предпочитаю от-крытия закреплять за их первооткрывателями. Так проще и так легче. Тем более мне некогда: у меня семья и двое детей. Итак, ваш ухажер — ма-менькин сынок, если...
• Он знакомит вас с мамой очень быстро.
• Из всех его «бывших» мама одобряла только самых некрасивых и глупых.
• Он уверен, что невеста просто обязана быть обеспеченной, вынос-ливой, заботливой и не иметь никаких проблем.
• Он часто говорит, что лучше, чем с мамой, ему ни с кем не было.
• Он часто говорит, что больше мамы его никто любить не будет.
• Он носит даже безвкусные вещи, если они куплены мамой, и очень ими дорожит.
• От женщин требует, чтобы в ведении хозяйства строго соблюда-лись принципы и подробности, заведенные в его семье.
• Он постоянно сравнивает вас с мамой, естественно, в мамину пользу.
• При решении любого мало-мальски значительного вопроса он про-износит фразу: «Надо посоветоваться с мамой».
Если у вас сходятся перечисленные признаки, немедленно уносите но-ги. Все равно мама вас переиграет, потому что нельзя инстинкт победить разумом. Я, конечно, немного отклонюсь от курса, но это должно быть ин-тересно. Знаменитые маменькины сынки. Среди которых, кто бы мог поду-мать — Гарри Каспаров. С младых ногтей будущего чемпиона всюду сопро-вождала мама — Клара Шагеновна. Она определяла, что он скажет на пресс-конференциях, где будет жить и с кем дружить. В интервью Гарри
74
называл ее самым главным человеком в своей жизни. По слухам, именно она не дала сыну жениться на актрисе Марине Нееловой, с которой у него был бурный и долгий роман, несмотря на разницу в возрасте... Из двух зре-лых женщин победила мать. Филипп Киркоров. Утверждают, что Киркоров уважал свою маму сверх всякой меры, слушая только ее советы и в творче-стве, и в знакомствах с дамами. Поэтому и женился на женщине старше се-бя. Ван Клиберн. Знаменитый пианист в частной жизни целиком и полно-стью подчинялся своей маме. Она так уплотнила его распорядок дня, что на девушек у музыканта уже не оставалось ни времени, ни сил. Мама не разрешала встречаться с поклонницами. Сопровождала его во всех поезд-ках. Даже в последние годы своей жизни, уже в инвалидной коляске. В ито-ге пианист так и не женился. А после смерти матери взял себе компаньона. Павел Буре. Опять же, по слухам, без советов мамы «самый богатый жених России» с девушками не встречается. Мама сопровождает сына на все со-ревнования. Андрей Миронов. Его властная мать Мария Миронова кроила жизнь сына по собственному усмотрению. Сама выбрала ему жену и ревно-стно оберегала его от всякой любви, кроме любви к себе самой.
После небольшого экскурса в психологию я бы хотела закончить главу Машкиным письмом. Итак, продолжение, Маша пишет:
«В моём отряде мальчикам по двенадцать-тринадцать лет. Они уже взрослые люди, с характером и привычками. Я постоянно в напряжении. Сижу, как на пороховой бочке, и жду, что они выкинут в следующий мо-мент. Каждую ночь мы с Олей проверяем палаты. Несколько раз вылавли-вали мальчиков под кроватями девочек. Оля — человек более серьёзный. К вопросу воспитания подходит жёстко и недипломатично. Когда наши маль-чики, «выпросив наказание», в одних трусах, стоят и мёрзнут на веранде, переминаясь с ноги на ногу, а тем временем Оля ходит то взад, то вперёд и, размахивая ракеткой от настольного тенниса, читает лекцию «о вреде курения», я нервно кусаю локти. В это время в нашей с ней комнатке горит свеча и тикают часы. А мне хочется разреветься. Мальчишек жалко. Однаж-ды наш отряд не пришёл на обед. Недалеко от лагеря стоят горы, озеро. К озеру длинная пыльная дорога, как у Лермонтова в рассказах. У меня чуть инфаркт не случился, когда я узнала, что наши мальчики и несколько дево-чек пропали без следа. Проведя небольшое частное расследование, мы вы-яснили их предположительный маршрут и, уговорив водителя грузовика, двинули в погоню. С нами в кузове ехала старшая пионерская вожатая ла-геря и директор. Беглецов мы вернули, а нам с Ольгой влепили два строгих выговора. По выговору на каждую. Но самое главное не это. Самое главное то, что в нашем отряде есть некий Алеша Галич, очень приятное сходство, согласись? Этот Алёша умён не по годам, да и внешности необычайной — как принц-царевич на белом волке. Сходу въехал, то есть вбежал, в «лагер-
75
ные» апартаменты, кинул на меня свой голубой-голубой взгляд и я — про-пала. Мало того — и на гитаре он играет. И под гитару он поёт. И в теннис настольный мне проигрывает (специально, чтобы подлизаться). И постоян-но в первых рядах: «Уважаемая Такая-то Растакая-то, вам помочь?» Не ус-певаю я рот раскрыть: он и веник хватает, веранду подметает; и мальчи-шек гоняет, чтобы те постели после себя заправляли; и на зарядку — он первый, как бравый солдат Швейк. И всё через каждые пять минут: «Анна Антоновна, да Анна Антоновна…»
И вот у нас праздник случился. Мы, как полагается, выступили. Что полагается — спели. Какую-то там военно-патриотическую песню, по-моему «Облака». В теннис сыграли. Он, как полагается, вновь мне продул. Ну, и спать разошлись по палатам. А нам старшая вожатая раздала интересные билетики, по которым можно призы получать. И их много. «Солить их, что ли? — говорю я Ольге». Ну и я, дура-дурой, счастливая и ненормальная, за-летаю в палату к мальчишкам, и кричу радостно: «Кто исполнит сейчас моё желание, получит этот счастливый билет!»
Алёша подскакивает на кровать, подпрыгивает высоко на железных пружинах и кричит громче всех: «Анна Антоновна! Анна Антоновна! А что за желание?» А я говорю, ну совершенно не подумавши. Или наоборот, по-думавши? «Кто поцелует меня, тот и получит билетик!» — «А куда поцело-вать надо?» — кто-то выкрикнул из мальчишек. «Да хоть куда!» — говорю я возбуждённо.
Я-то думала, подумаешь, в щёчку поцелуют или в носик, что тут тако-го?
Подходит ко мне Алёша в трусах и майке и целует меня в губы. Взасос. Я в шоке. От него шарахаюсь, кидаю билет на пол и убегаю. Как девчонка. И это всё описываю в своём пионерском журнале (для текущих отрядных мероприятий) на последней странице. А журналы мы сдаём каждую неделю главной вожатой на проверку. И вот меня вызывает директор лагеря. В ка-бинете уже сидят три человека: кроме директора, старшая вожатая и Оля моя. Оля глаза опустила, что-то там рисует в тетради. Я вхожу, присажива-юсь и молчу, совершенно забыв о невероятном событии одной из ночей.
— Анна Антоновна, мы здесь посовещались и решили вас отправить домой. Вы замечательно поработали. Педагогику и психологию подростков вы знаете на «5». Теорию. Практику — на все «6».
О, это был сарказм.
Я смотрю на Олю и ничего не понимаю. Прошу пояснить.
Старшая вожатая показывает мне мой журнал и открывает последнюю страницу. Представляешь? В общем — поехала я домой из этого леса на первом же рейсовом автобусе. Мне так-а-а-ак стыдно!»
76
(
* * *
Я позвонила Машке и напомнила, что встреча одноклассников начнёт-ся в пятницу, в 15 часов дня. С собой нужно привезти пару салатов, выпив-ку, выпечку и одеяла с подушками. Потому что у меня столько одеял и по-душек не наберётся. Дом хоть и большой, но не безразмерный. Всё-таки шестнадцать человек.
— Лен, я не знаю, что этой редакции надо, — траурным голосом сооб-щила Маша, и совершенно не в тему.
— А что случилось? Главный редактор умер?
— Прям… я его даже в глаза не видела. На расстоянии общаюсь с по-мощником главного редактора Светой.
— И что? Она тебе нравится?
— Как женщина — да. Как помощник редактора — тоже. Только у неё непонятные требования к текстам. В смысле — к тематике. Сама она не го-ворит мне темы статей — я должна её мысли читать. На расстоянии.
— Это ещё телепатия называется.
— А телекинез — это что?
— Это двиганье предметов усилием мысли. На расстоянии. Берёшь главного редактора и двигаешь… из кабинета в кабинет…
— Так вот, мать, выслала за последний месяц шесть статей. Ни одну не взяли. И главное — молчат. Хоть бы звук издали.
— А что у тебя за темы?
— Один рассказ называется «Учительница первая моя».
— Так. Давай его сюда, мадам! Напечатаем в романе. Всё. Жду.
Через час на мою электронную почту пришёл Машкин рассказ.
Чего не сделаешь для любимой подруги?
Школьные годы
Часть вторая
Учительницаперваямоя
рассказ записан сословМаши)
Сморю на нашу школьную фотографию: выпускной класс десятого «В». Обычно два выпускных класса — «А» и «Б». Но в нашей небезызвест-ной правофланговой дружине, тогда ещё имени Н.К. Крупской, а сейчас имени Султанмахмута Торайгырова (это казахский поэт-демократ, который
77
прожил короткую, но яркую жизнь, и в двадцать шесть лет умер от туберку-лёза), было три десятых класса. В первую очередь хотелось бы остановить-ся на слове «правофланговый», в словаре есть два независимых значения:
1. Находящийся, расположенный на правом фланге. Например, боец.
И переносное значение:
2. Человек, на которого нужно равняться в делах. Тот, кто служит при-мером для других.
Наша школа была достаточно знаменита в узких кругах и отличалась от двух других школ, соседних, пятнадцатой и тридцать девятой, огромным количеством победителей на городских олимпиадах по математике, физике и биологии. Также школа отличалась особой красотой строения, огромными площадками для физкультуры (у нас было невероятно большое футбольное поле с воротами), бассейном и цветочной оранжереей, где проходили уроки труда. В нашей школе преподавали самые лучшие учителя и учились самые лучшие ученики. Наш класс был многонациональный: русские, украинцы, казахи, татары, немцы, евреи. Несмотря на то, что мы жили в республике Казахстан, в нашем классе больше всего училось не казахов, а немцев. И потом, в девяностые годы, почти все мои одноклассники встретились друг с другом на немецкой земле. Мы, дети, не чувствовали тогда разницу между национальностями. И только через двадцать лет я стала с удивлением узна-вать, что оказывается, Саша Брик — немец; Ира Задубная — тоже, по маме; Вадик Алтынбаев — еврей по папе. Живёт в Германии. Я никогда не обра-щала внимания на цвет кожи, разрез глаз и на казахский язык, который иногда слышала в транспорте. Например, я даже дружила с Маратом Ама-новым, который жил в соседней пятиэтажке. Мы играли в салочки, городки, прятки, «Штанга-штанга», казаки-разбойники. Аманова я любила с детства, как брата. О серьёзных чувствах мы даже не думали, и я всегда знала, ка-кая у Марата мечта: он хотел вырасти выше меня. К десятому классу его мечта осуществилась. На фотографии мы стоим в третьем ряду вместе. Я ласково положила руку на его плечо, а он выше меня на целую голову. По списку в школьном журнале мы тоже всегда стояли рядом: потому что по алфавиту наши фамилии — Астафьева и Аманов. Когда в начале урока учи-тельница математики немка Нина Ивановна Вурст открывала журнал (а многие преподаватели тоже были немцами, например, наша классная), мы с Амановым переставали дышать. На уроке физики учитель нас даже расса-дил по алфавиту, поэтому мы с Амановым, сидя за одной партой под самым носом у стола физика, при опросе домашнего задания переставали дышать так громко, что весь класс думал, будто нас нет. Нужно подчеркнуть, что ни математику, ни физику мы с Маратом не любили. И нам не мешала эта не-любовь. Хотя математичка, обутая всегда в импортную немецкую обувь (хо-дили слухи, что её родная тётя живёт в Германии и постоянно шлёт ей по-
78
сылки), видя, как я списываю доказательство теоремы из учебника, всегда говорила:
— Астафьева, ты экзамен по математике в пединститут не сдашь.
Она знала моего отца и училась с ним в одном институте. Нина Ива-новна — на физмате, а отец — на спортфаке. Я не знала, как математичка относилась к моему отцу, но мне всегда казалось, что меня она недолюбли-вает. Потому что каждый раз, когда я получала заслуженную четвёрку, она отдавала мне тетрадь и на весь класс сообщала:
— Астафьева, четвёрка с натяжкой.
В десятом классе к нам в школу пришёл новый химик. И это была жен-щина. Женщина-химик возбуждала воображение многих учеников. Я знала, что с химиками не шутят, они могут и отравить, если их разозлить. Вален-тина Олеговна никогда не выходила из себя. Она мстила мудро и ориги-нально. Однажды на её уроке мы с Амановым стали перекидываться запис-ками. Одну из записок Валентина Олеговна перехватила и расставила нас по углам. Меня возле таблицы Менделеева, а Аманова возле своего пись-менного стола. В десятом классе ни один учитель не ставил нас в угол. Пол-урока мы простояли, давясь от смеха. За три минуты до звонка на переме-ну, когда наша классная забежала взять журнал для исследований (в том случае, если мы получали двойки, она тут же договаривалась с преподава-телями и мы шли после уроков их исправлять), мы с Амановым получили по полной.
— Лидия Оттовна, я прошу вас вызвать в школу родителей Астафье-вой и Аманова. Из-за них дисциплины в классе нет. Лучше — пап. В пятни-цу.
Пока классная собиралась с мыслями, почему в пятницу и почему именно пап, я сказала:
— А у меня нет папы.
— И где он?
— Он умер…
Уже давно была перемена и я, взяв портфель, быстро вышла из клас-са. Я очень хотела оглянуться и посмотреть на вытянувшееся от удивления лицо химички, но взяла себя в руки.
После шестого урока, с красным лицом и плохо размазанной пудрой на носу, ко мне подошла Лидия Оттовна. Она спросила:
— Астафьева, почему ты сказала, что твой папа умер?
— Лидия Оттовна, его всё равно никогда нет дома, он в постоянных командировках. И почему именно папа? Пусть мама придёт…
Классная очень хорошо знала мою маму, потому что они были колле-ги. Также мама все шесть лет «пропахала» в родительском комитете. Она много помогала школе. Думаю, только благодаря моим родителям, тоже пе-
79
дагогам по профессии, меня никогда не ругали учителя. Что бы я ни дела-ла — на меня никогда не кричали, не обзывали и не выгоняли из класса. Только после школы я поняла, что дело было в моих родителях. Мама мне так и сказала:
— Не думай, что ты такая хорошая. Это мы такие хорошие, поэтому все учителя школы так лояльно к тебе относятся.
Борис Егорович многим из нашего класса давал клички. Я, например, была «ямочка», потому что у меня на щеках ямочки. Светка Штибен была «воробышек», потому что она была самая маленькая в классе — кандидат в мастера спорта по художественной гимнастике, тоненькая как тростинка. Аманова физик называл Чингисханом, а Бориса Петрова — академиком. Петров учился с нами с четвертого класса, и сколько я помню этого парня, не получил ни одной четвёрки. В то время многие медалисты считались «липовыми». Кому-то натягивали пятёрку по физкультуре, кому-то — по физике. Петров был отличником настоящим, без натяжек, и все им горди-лись.
Когда я с первой попытки не поступила в пединститут, как пророчила мне математичка — не добрала один балл из-за математики, — я пошла ра-ботать пионерской вожатой в свою любимую школу. Мне очень нравилась моя работа и особенно наша школьная столовая. Плов и котлеты с толчён-кой — неописуемая вкуснятина. И компот. Ещё мне нравился кисель и чай. От чая — невероятный запах. Однажды на обеде я встретила свою первую учительницу, Гульфару Мухтабаровну Кокумбаеву, и даже прослезилась. Она учила меня с первого по третий класс, и я хорошо помню, как дома на всех праздниках меня ставили на табуретку и спрашивали:
— А как звать твою учительницу? — папа хитро щурился.
Я без запинки отвечала:
— Гульфара Мухтабаровна, — и все гости начинали выговаривать это имя. С первого раза не получалось ни у кого.
Моя первая учительница меня узнала. Она совершенно не изменилась, и как мне показалось, даже помолодела. Гульфара Мухтабаровна раньше работала в другой школе. И я училась в той же школе до четвёртого клас-са. Поэтому я и удивилась, увидев её в столовой нашей образцовой право-фланговой школы. Она начала свою педагогическую деятельность сразу по-сле педучилища, в девятнадцать лет, и никогда не была замужем. Об этом я узнала от своих родителей через десять лет после окончания школы. Я помню суровые метельные зимы Казахстана. И мы, третьеклашки, учащиеся во вторую смену, то есть с двух часов дня, вечером, когда темнело быстро, шли со своей учительницей домой. Мы жили все в одном районе, а учитель-ница в другом конце города, в общежитии. Она сначала провожала домой нас, а потом шла к себе. По сугробам, в мороз, когда сильный ветер чуть ли
80
не сбивал с ног. Я помню, как она отдала мне варежки, когда я потеряла свои. И как намотала свой мохеровый шарф на лопоухого Аманова.
Не помню, чтобы она когда-то повышала голос. Не помню её злой. Мы любили свою первую учительницу безусловной любовью, так же, как мать любит своих детей. Или наоборот — дети свою мать. К сожалению, у меня не сохранилось ни одной фотографии той поры, где мы всем классом с на-шей первой учительницей. Почему — не знаю.
Пионерская вожатая из меня надолго не получилась. Через три месяца начались подготовительные курсы при пединституте, и я уволилась. Со вто-рой попытки поступила на факультет «педагогика и методика начального обучения с музыкой», в 1993 году получила диплом, в этом же году родила сына от российского немца и уехала в Германию на ПМЖ.
В четвёртом классе директор нас познакомил с новым классным руко-водителем. Лидия Оттовна преподавала немецкий язык и осуществляла классное руководство до самого выпускного. Я пошла на французский. Все кабинеты иностранных языков располагались на одном этаже, в одном кры-ли, и мы всегда слышали, как кричит наша классная. Это она так объясняла новый материал и повторяла старый. Все ученики знали немецкую грамма-тику как «Отче наш», в то время как мы, «французы», даже получив пятёр-ку в четверти, не могли изъясниться по-французски даже самым примитив-ным образом. Наша француженка, длинноногая и красивая, азиатской внешности мадам, была похожа на Эдит Пиаф в молодости. Она приносила французские песни, и мы их слушали на кассетах в магнитофоне. Каждый занимался своими делами: кто заполнял дневник на следующую неделю, кто рисовал карикатуры, а кто просто спал на задней парте. Аманов, кста-ти, прекрасно рисовал. И объектом его вдохновения во всех ракурсах была я: вот Астафьева толкает речь на комсомольском собрании, вот Астафьева играет в волейбол, вот Астафьева поёт в школьном хоре. Его дружеские шаржи очень долго хранились в моём школьном дипломате из коричневой кожи, и я их даже припёрла в Германию.
Француженка часто болела, и тогда её заменяла наш завуч, Валентина Михайловна Михайлова. Она немного прихрамывала, потому что её правая нога высохла. И причёска у Валентины Михайловны всегда была самая вы-сокая в школе: красивый рыжий длинный волос укладывался многоступен-чатыми кольцами.
— Внимание, тема урока «Париж». Аманов к доске. Расскажи досто-примечательности Парижа.
Аманов называл несколько французских терминов, типа «Шанзе Ли-зе» — это Елисейские поля. Или — «Эффельтурм» — это Эйфилева башня, или — Лувр и Монмартр. И получал два. Когда Аманов говорил, что в Пари-
81
же есть ещё и «Мулен Руж», Валентина Михайловна спрашивала, что это такое:
— Это бордель, — отвечал Аманов, не краснея. Его смуглый цвет лица всегда оставался одинаковым.
Все падали от смеха, а Валентина Михайловна невозмутимо поправля-ла:
— Не бордель, а знаменитое классическое кабаре в квартале красных фонарей.
В начале года, когда я перешла в десятый класс, на общем комсомоль-ском собрании меня выбрали секретарём комитета комсомола, то есть — комсоргом. Завуч по учебной части, Валентина Михайловна, стала моим на-ставником: она помогала писать речи на комсомольские собрания, давала нужные советы, предлагала провести разные мероприятия и делилась свои-ми идеями, которые я, конечно же, всегда поддерживала. Мы никогда не ссорились и думали в унисон. В то время я была счастлива, хотя и зверски уставала. Кроме комсомольской деятельности на мне висела ещё парочка общественных нагрузок: соревнования старших классов по волейболу, фут-болу, гандболу и баскетболу. Ещё я участвовала в лыжных эстафетах. Шефство над ветеранами войны и труда изматывали на нет. Именно психо-логически. Мне было больно смотреть, как живут и мучаются калеки. Мы ходили к одиноким инвалидам на квартиры и помогали по хозяйству: бега-ли в магазин за продуктами, мыли окна, убирали в доме.
Очень часто на длинных переменах мы с подругами, такими же, как и я, спортсменками-любительницами, бегали в спортзал поиграть в волейбол. Вера Ивановна и Кирилл Петрович, муж и жена, в прошлом известные ак-робаты, а тогда просто преподаватели физкультуры, никогда не отказывали нам в удовольствии размять кости.
После волейбола, красные и потные, мы кое-как успевали добежать до кабинета истории, на пятый этаж. Историчку боялись все. Мы придумали ей кличку — истеричка. Когда в классе шумели — она превращалась в монст-ра. Помню, в седьмом классе Уранову разбила лоб о витрину шкафа. Литви-ненко вытащила из-за парты за ухо и пинками вытолкала за дверь. Бердан-ский получил указкой по голове так, что из носа пошла кровь. А Верещаги-ну, после того как он пустил бумажный самолётик в сторону Парановой, увесистой энциклопедией отбила пальцы. В то время многие хулиганы ухо-дили из школы после восьмого класса, в девятый и десятый шли отличники и хорошисты, троечников было мало, а двоечников ждали ПТУ и технику-мы. Поэтому дисциплины в седьмом и восьмом классе не было вообще. На уроках истории мы, девочки, всегда сидели тихо как мыши. Наша классная Лидия Оттовна постоянно просила у истерички прощения: то за кучу двоек, то за безобразное поведение. Историчка молча надувала губы, брала лейку
82
и начинала поливать цветы. Это был верный знак того, что она не хочет слушать никакие извинения.
Уроки труда у мальчиков вёл Пётр Маркович, а у девочек — Вера Вла-димировна — добрая полная женщина лет пятидесяти. Она говорила тихо и спокойно. Мы её слушали. Она научила нас ухаживать за цветами в тепли-це, шить фартуки с одним карманом посередине и готовить борщ. Уроки труда всегда были парными, и на большой перемене между первым и вто-рым уроком к нам всегда забегали наши мальчишки и сметали со стола всё, что мы наготовили. Мы сорок минут готовим — они за десять минут смета-ют. Когда мы шили прихватки на кухню и поживиться было нечем, маль-чишки забегали, хватали ножницы и нитки, и убегали в неизвестном на-правлении. Это была месть. На бессознательном уровне. То есть: «Вы нас не хотите кормить, ну и вот вам тогда!»
В Германии оказалась б;льшая часть нашего 10«В» класса. Однажды мы встретились на юбилее у Людмилы Ивановны. Её дочь Лена училась в нашем классе. Людмила Ивановна Горх преподавала русский язык и лите-ратуру. Мы любили Людмилу Ивановну, а я так вообще обожала. Никогда не забывала поздравлять её с днём рождения: забегала в подъезд, звонила в дверь, оставляла букет цветов на половичке и убегала. Об этом вы уже слышали.
На следующий день Лена подходила ко мне и спрашивала:
— Это ты?
— Нет, а что?
— Всё ясно. Моя мама передала тебе огромное спасибо за цветы.
Я не знаю, как сложились судьбы моих одноклассников и учителей. У меня нет с ними никакого контакта. Но я благодарна своим учителям за то, что в пору своей юности они отдали мне всё самое лучшее, что у них было: свои драгоценные знания, тепло и внимание, доброту и понимание. Они учили меня альтруизму, сопереживанию, любви, помогали мне сформиро-вать жизненные принципы, которыми я сейчас руководствуюсь. Они зака-лили мою волю, научили идти к победе, преодолевать преграды и не сда-ваться. Мы видели на их примере, как надо верить и во что надо верить. Учителя стали моими вторыми родителями. А школа — вторым домом.
Они навсегда останутся в моей памяти. Мои учителя.
30. 01. 2016, Мария Шнар
Школьные годы
Часть третья
Встреча одноклассников
В который раз убеждаюсь, что люди с годами не меняются. Может быть, самую малость. С годами меняется их поведение, взгляды на жизнь, принципы, но в основе своей — человек остаётся таким же. Например, если мальчик в школе учился плохо, обижал девочек, таскал котов за хвосты, подвешивая к турнику, или пинал дворовых собак, вырастал он человеком не очень-то добрым. Так или иначе, проявится эта его недоброта в тех или иных жизненных ситуациях. А если человека в детстве чморили и гнобили за его слабохарактерность или какие-то физические недостатки, а у него были ох какие амбиции, он может стать, вполне может стать хозяином го-рода и держать в кулаке всех жителей, а губернаторы будут сидеть в при-емной его кабинета по два часа, ожидая свою очередь. Но по сути своей — вожак криминальной группировки так и будет являться трусом и подонком, правда, он уже не чмо, но в крови — та же гниль и дерьмо. Бандиты — это особая категория людей. Они как инопланетяне с плохой планеты, сеют ха-ос, раздор, эпидемии. После них — выжженные поля и бескрайние степи трупов.
Если вы думаете, что речь пойдёт о школе, потому что глава называ-ется «Встреча одноклассников», то вы ошибаетесь. О школе была речь в предыдущих главах. В этой главе нечто другое. Например, я часто думаю, что в наших школах мы изучаем всякую ***ню, которая не пригождается в жизни, а нужное — не изучаем. Почему нам не рассказывают учителя, опытные, умные педагоги: как правильно питаться? Как сохранить брак? Как найти достойную пару для жизни? Каким образом можно сделать карье-ру и одновременно создать семью? Успевать — и двигаться по карьерной лестнице, и варить манные каши?
Я сама себе задаю вопрос: что мне пригодилось из школы, из институ-та, из университета? Что мне пригодилось собственно для жизни? Очень мало. И то, что мне пригодилось, я находила сама и сама изучала. Хотя бы-ло одно, в чём я сама ошиблась. Кое-что, очень важное, мне судьба пре-поднесла на блюдечке с золотой каёмочкой, а я этот дар — не заметила. Прошла стороной.
УПК — Учебно-производственные комбинаты — появились в СССР в середине 70-х годов XX века. Основными задачами УПК являлось «ознаком-ление учащихся с трудовыми процессами, профессиональная ориентация с
84
целью правильного выбора профессии. Мы, учащиеся старших классов об-щеобразовательных школ, были обязаны проходить профессиональное обу-чение (в размере четырёх часов в неделю) и заниматься общественно-по-лезным трудом. Для этого один день в неделю мы с Машкой занимались не в школе, а проходили обучение в УПК. Машка — вожатая. Я — вожатая. По окончании обучения мы отлично сдали квалификационные экзамены и по-лучили свидетельство об овладении трудовой специальностью. То есть — профессией «Пионерская вожатая».
После распада СССР в Российской Федерации обязательное начальное профессиональное образование было исключено из программы общего среднего образования и стало носить добровольный характер.
О многом я жалею. И не только я одна. В УПК я пошла учиться на про-фессию «Пионервожатая». Хотя нам предлагали много специальностей: секретарь-машинистка, продавец, кондитер, водитель трамвая. Сейчас не только мне смешно. Смешно и Машке. Профессии «Пионерская вожатая» уже давно нет. Потому что нет коммунистической партии и пионеров. Так же нет октябрят и комсомола. Немного печально, но в жизни так случается.
Зато есть компьютер, на котором клавиатура, как на печатной машин-ке, и очень часто за чашкой кофе в нашем любимом кафе мы с Машей вспоминаем, что сделали со своими дипломами об окончании УПК.
— Я свой диплом потеряла ещё в Казахстане при переезде в Герма-нию, — сказала Маша.
— А я свой повесила на стенку в кабинете. У меня есть «красный уго-лок антиквариата». Там висят мои медали, вымпелы, грамоты ещё со шко-лы.
— Ну, так тебе хорошо, Лен. У тебя дом. Много комнат. Можно и уго-лок сделать. И два. Один на первом этаже, другой — на третьем. На черда-ке ещё есть место. Для уголка.
— Не грусти, мать, у тебя тоже будет дом. Когда я роман допишу.
— Ле-е-ен, — звонила Машка в три часа ночи. — Ты спишь?
— Нет. В пинг-понг играю.
— В который раз убеждаюсь, что я ни на что не способна.
— Почему?
— Перечитала Дину Рубину…
Маша страдала от мысли, что она — дилетантка, и своими мыслями делилась со мной. Обычно в три часа ночи. Все её потуги относительно собственных талантов составляли тот самый процент, который не дотяги-вал до шкалы «хорошо» или «отлично», но всегда — «неплохо». В волейбо-ле не хватало каких-то 30 сантиметров, чтобы стать главной нападающей. Прыжка не было. По литературе не хватало словарного запаса для оценки «5». В хоре не хватало одной октавы до исполнения соло голосом Роберти-
85
но Лоретти «Белеет ли в поле пороша...». На городских соревнованиях по плаванью на длинные дистанции не хватало двух минут в категорию «третье места». В народных танцах не хватало растяжки. Так и жила Маша с чувством половинчатости и недоделанности. Ей было противно и гадко носить саму себя в самой себе. Но жить как-то надо. И дальше — ещё дол-го. До самой смерти — лет семьдесят. Так цыганка нагадала.
Даже в физике есть четыре независимые друг от друга силы:
— сила тяготения;
— электромагнитные силы;
— слабые взаимодействия;
— сильные взаимодействия.
Кто сказал, что во Вселенной есть один общий закон, которому подчи-няются люди. Я не знаю такого закона. Одного и единственного закона нет. И одной единой формулы нет.
Раньше Машу с улицы было не загнать, а теперь, наоборот — на улицу не выгнать. Маша сидела дома и писала сказки, которые, как сказки Андер-сена, как ей казалось, войдут в историю, и ей дадут Нобелевскую премию. Когда Маша выходила на свежий воздух — падала в обморок. Она иногда ходила в магазин за продуктами, иногда ездила в центр на почту, иногда высовывалась в окно, что тоже — свежий воздух. Когда она ехала в автобу-се и вокруг сидели люди: разные-разные, чужие и далёкие, — Маше сразу хотелось назад домой. Она уже скучала по своей квартирке, по компьюте-ру, по книгам на всё той же странице. Альманах «Пилигрим» её невероятно удивил, и она аккуратно выписала оттуда некоторые мысли, сложила в ко-робочку, закрыла крышкой, убрала подальше — на дальнюю полку памяти, вдруг пригодится. И пригодилось.
Из литературного альманаха «Пилигрим»:
«Танталовы муки» — нестерпимые мучения от сознания близости же-ланной цели и невозможности её достигнуть. (Иван Зорин, член Союза пи-сателей России.)
Пояснения: в греческой мифологии Тантал — сын Зевса и титаниды Плуто, царь лидийской Пафлагонии. Тантал славился своим богатством, по-скольку был женат на нимфе Эврианассе, дочери бога золотоносной реки Пактола. Зевс очень хорошо относился к сыну и часто приглашал его на Олимп, где Тантал, вместе с богами вкушая нектар и амброзию, обретал бессмертие. Так продолжалось до тех пор, пока Тантал не разгласил боже-ственных тайн, подслушанных им на пирах, и не украл божественную пищу, чтобы поделиться ею со своими смертными друзьями. Еще никто не успел узнать об этом преступлении, как он совершил новое, значительно более тяжкое. Пригласив однажды олимпийских богов на пир, Тантал обнаружил, что в его кладовых еды на всех не хватит. Возможно, чтобы испытать все-
86
ведение богов, а может, чтобы проявить свою добрую волю, он разрубил своего сына Пелопа на куски и выставил его мясо в качестве угощения. Все боги тотчас поняли, каким блюдом их потчуют, и в ужасе отвернулись; лишь Деметра, озабоченная поисками своей дочери Персефоны, ничего не заметила и в задумчивости съела плечо юного Пелопа. За эти преступления Зевс низверг Тантала в царство Аида и осудил на вечные муки. С тех пор Тантал стоит по горло в прозрачной воде, вечно томимый жаждой и голо-дом. Как только он наклоняется, чтобы утолить жажду, вода сразу бесслед-но исчезает, и только черная грязь остается у его ног. Над головой Тантала склоняются наливные яблоки, сладкие финики, спелые оливы и гранаты, но стоит ему протянуть руку к лакомому плоду, как внезапно налетевший ве-тер поднимает ветви на недосягаемую высоту. В дополнение к этому огром-ная скала нависает над деревом и постоянно угрожает размозжить Танталу голову. Отсюда и появилось выражение «танталовы муки», означающее не-стерпимые мучения от сознания близости желанной цели и невозможности ее достигнуть.
Я вспомнила песню одного нашего общего с Машей знакомого, поэта, психолога. Маша знала Ивана Барда по литературному обществу, я — по консилиуму психологов в Берлине. А вот и песня И. Б. «Остановись»:
1.
А если нет слов, а есть желанье сказать?
А если нет сил, а есть желанье идти?
А если есть музыка, а нет желанья плясать?
А если есть цель, а нет очертанья пути?
ПРИПЕВ:
Остановись, остановись, остановись.
Останови, останови водоворот.
Ты знаешь, ведь у тебя одна только эта жизнь,
Лучше вообще ничего не делать, чем всё наоборот.
2.
А если нет друга, а есть желанье плеча?
А если нет веры, а нужен, так нужен Бог?
А если есть жизнь, потраченная сгоряча?
А если хотел, но по-другому не смог?
ПРИПЕВ.
87
3.
А если есть боль, а нет для наркоза шприца?
А если есть песня, а голос сорвался на нет?
А если есть маска, а за ней не видно лица?
А если прошёл ты и не оставил след?
ПРИПЕВ:
Остановись, остановись, остановись.
Останови, останови водоворот.
Ты знаешь, ведь у тебя была одна только эта жизнь,
Лучше б ты ничего не делал, чем всё наоборот.
«Золотые высказывания» Ивана Барда вошли в большую советскую энциклопедию:
«Зачем читать чужую исповедь, когда можно написать свою».
«После кончины человека его вещи приобретают особую значимость».
«А друзья, что тени: в солнечный день не отвяжешься, в ненастный — не найдёшь».
«Одни на «ты» со своей судьбой, другие — с чужой».
«Из песни слов не выбросишь: попал в неё куплетом, изволь быть пропетым».
* * *
Итак, встреча одноклассников. Через десять лет после окончания шко-лы почти весь наш класс встретился в Германии. У меня даже фотография сохранилась, где мы расселись, как десять лет назад, после выпускного ба-ла в фотоателье. Нас поставили в три ряда. Первый ряд — девочки, сидели на стульях, посередине Любовь Ивановна. Второй ряд — тоже девочки, по-крупнее и повыше. А третий — на стульях стоя — мальчики, и Машка — среди них. Маша встала с краю возле Саши Юнатова, он кивнул ей, мол, иди сюда. А я вспомнила повесть Анатолия Алексина «Третий в пятом ря-ду», и села в первый ряд. Машка всегда тёрлась возле мальчишек. Или они возле неё — неизвестно. Мы никак не могли настроиться на серьёзный лад. Все смеялись, шутили, кто-то упал со стула. Фотограф вспотел и устал. А мы состязались в интеллекте.
...Идея собраться всем классом на Новый год родилась спонтанно. Мне позвонила Машка и спросила, где я буду справлять 2010 год. В смысле — именно уход 2009 и приход 2010 года. Можно подумать, что они живые: приходят, уходят. А мы ждём. А потом — как будто ничего и не было. То ли
88
.
сон, то ли сказка, то ли просто исполнилось чьё-то заветное желание. Я сказала Маше, что у неё. Пошутила. А она не растерялась и хитро так пере-двинула стрелки, предложила: а давай весь наш класс пригласим к тебе? У тебя много места, дом, сад, огород. Можно грилить, играть в футбол, во-лейбол, детям можно носиться до умопомрачения, играя в догонялки. А да-вай! Я согласилась и стала усилено думать на эту тему. Надо всех обзво-нить и написать персональное приглашение на сайте одноклассникиру. Но-вый год встречали у меня, потому что, как сказала Маша, во-первых, у меня много места (трёхэтажный дом); во-вторых, моя мама Любовь Ивановна, учитель русского языка и литературы, будет несказанно рада увидеть нас всех ещё раз, почти таких же, как в школе, только немного постаревших. Ну, а в-третьих, я ведь живу почти посередине Германии, а остальные в разных её концах, и добираться ко мне будет всем практически одинако-во — километров 200-300, не больше. И это будет справедливо.
Кто ж знал, что произойдёт ужасное? А произошло убийство. Не надо хвататься за сердца или за другие части тела, за которые хватаются люди, когда им сообщают пренеприятное известие. Убийство не человека — кош-ки. Но это не меняет ровным счётом ничего. Встреча выпускников была из-рядно подпорчена, можно даже сказать — испоганена.
Чем важна была эта встреча и почему я о ней вспомнила? Потому что именно после убийства начнут происходить некие чудеса, связанные с гово-рящей Лошадью. Но всё по порядку.
Кто может чётко ответить, чем отличается животное от человека? Или нет, не так — зверь от человека? Где границы, которые разделяют челове-ческое и уже не человеческое. Я вспоминаю Солженицына, как будто я бы-ла с ним знакома и здоровалась за руку, я вспоминаю Сталина, как будто я ночи напролёт провела в застенках его тюрем. Меня пытали, выбивали признание, отбили ноги, я потеряла слух, один глаз вытек... Те, кто меня пытал — они кто? Звери? Я понимаю, можно драться за правду и за идею, если ты солдат и рядом такой же солдат. Или, допустим, ты мужчина с ору-жием, а рядом такой же человек — с оружием. Но когда один привязан к стулу, а его лупят, смешивая кровь, пот и сопли — это что? Человеческое? А когда бьют маленького ребёнка — он беззащитен, он только закрывает голову руками, он боится верзилу-взрослого, который возвышается как го-ра, и даже не имеет значения — причина: почему? За что? Возникает во-прос: как можно так?
Если представить себе, что Россия и Германия — это два ребёнка. То Германия — здоровый ребёнок, самодостаточный, уверенный в себе. Рос-сия — ребёнок болезненный, хилый, зашуганный, с комплексами.
Я не люблю людей, потому что они — исчадье ада. Никогда не узна-ешь, что за черти в том омуте.
89
Побеждает тот, кому нечего терять…
Только те женщины, которые не хотят крутить хвосты свиньям, кото-рые не хотят жить «в этой дыре», добиваются в жизни каких-то высот. Мысль материальна. Первый шаг к успеху — это мысль поскорее выбраться из нищеты.
«И вот уже истинный и глубокий ум оценивается «в своем кругу» по соответствующей бедности. Не разменял себя. Не продался. Не пошел на поводу. Вот уже бедность становится свидетельством «настоящего» ума. Настоящего, а не какого-то там пошлого-рваческого-торгашеского-обыва-тельского. И слово «бизнесмен» сплевывается насмешливо и с сочувствием. Готово. Теперь бедность — это заслуга. Это доказательство ума. А вовсе не глупости. Что, съели? Но все-таки ироничные вопросы тех, кто побогаче, почему-то раздражают умных и бедных. Почему?
Разберемся. Какой ум ведет к бедности, а какой к богатству. Идет? Не будем здесь вдаваться в историю, откуда что взялось. Перейдем сразу к вы-водам. Они кажутся простыми и интересными. Получаются четыре любо-пытных квадрата. Первый: Умныйибедный — много воображения и много умозрительных ограничений. Здесь воображение главным образом подтвер-ждает и усиливает эти самые ограничения. Фантазия либо укладывается в ограничения-рамки и бурлит в специально отведенном направлении, либо подавляется. Умный и бедный стремится «соответствовать»: моде, прави-лам, пожеланиям, ожиданиям, нормам и традициям, напрягая фантазию для того, чтобы оказаться хоть и «лучшим из», но все же «одним из». В большинстве случаев Умныеибедные работают на кого-то. И ухитряются одновременно уважать себя за это и не уважать своих работодателей. Вто-рой: Мелкийсобственник — умозрительных, воображаемых ограничений меньше: ведь воображение бедное. Впрочем, полета фантазии тоже нет. По этой же причине. Мелкого собственника не увлечешь высокой идеей, ему пахать надо. В прямом и переносном смысле. Ум его крестьянский: крепкий, без высоколобых заморочек, прямой и очень «фактический». Потому мы и называем этот второй тип «Фермером». У фермера тоже есть мораль-со-весть. Простая и понятная. Не убей, не укради. Око за око, зуб за зуб. Доб-ро — это добро мне (а не вообще) и конкретное (дела, факты, а не слова). За добро надо платить. За зло — бить. А идеи ваши — это все так, блажь. Тут сенокос, капусту надо рубить, а вы со своими «чувствами прекрасного» и прочей лабудой. Фермеры обычно работают на себя и на свою семью. Да-же если формально работают на кого-то. Третий: Беспредельщик — вооб-ражения мало, а моральных ограничений нет вовсе. «Я хочу» и «Это мое» Беспредельщика могут ограничить лишь фактические, материальные барье-ры: кулак, пуля, решетка, забор и тому подобное. Естественная в этой си-туации жестокость к тем, кто не отдает «мое» (не «делится»), не сдержива-
90
- -
-
-
ется ни сочувствием (не хватает воображения), ни воспитанием (умозри-тельные ограничения не действуют). Беспредельщики не работают в обыч-ном смысле этого слова. Если они и напрягаются, то для того, чтобы от-нять, отобрать, наложить дань. И не надо думать, что это обязательно рэке-тиры и бандиты. То же самое вело в бой и исторических вожаков, атама-нов, будущих князей, принцев, герцогов и королей. Еще двести лет назад «право сильного» было едва ли не основным. Да и сегодня часто оказыва-ется в почете. Например, у сотрудников силовых структур. Чем больше у Беспредельщика силы (то есть чем меньше фактических ограничений), тем безудержнее и опаснее он становится. Крайние Беспредельщики известны также как «отморозки». Четвёртый: ХитрыйПроныра — богатое воображе-ние ХитрогоПроныры направлено не на возведение умозрительных ограни-чений, а на обход фактических. Да и вообще, Хитрый Проныра не склонен строить. Он любит не сооружения, а пути. Присвоить, а не создать — это роднит Проныру с Беспредельщиком. Но, в отличие от Беспредельщика, он не склонен отбирать с использованием грубой силы. А вот обыграть, объе-горить, обхитрить — это его стихия. В мелком своем варианте ХитрыйПро-ныра оборачивается банальным Мошенником. В крупном масштабе это Фи-нансовый Магнат или Отец Церкви, Иезуит с большой буквы.
Обобщая, мы можем сказать, что Умныеибедные работают на ХитрыхПроныр (чаще) и Фермеров (реже). В ситуации безвыходности Умные-и-бедные работают и на Беспредельщиков, но уже больше из страха, чем из своих собственных заморочек.
Беспредельщики обирают Фермеров (чаще) и Умныхи-бедных (реже, потому что взять можно меньше). Нанимать на работу в прямом смысле этого слова Беспредельщикам не свойственно: они больше приветствуют рабство, поскольку платить совершенно не в их привычках. В большинстве случаев на вершине оказываются ХитрыеПроныры. Именно они в конечном итоге контролируют Беспредельщиков (силовыми методами, с использова-нием Умных-и-бедных-новерных), и оттягивают созданное Фермерами одеяло на себя».
Как-то так я распределила наших одноклассников по группам.
Конечно, это всё не только я придумала. Это придумал другой умный человек: Т.В. Гагин — Гагин, Тимур Владимирович — тренер НЛП междуна-родного класса, Президент Межрегиональной ассоциации центров НЛП, ав-тор книг по НЛП, новым моделям, разработчик принципиально новой со-временной технологии системного моделирования, доктор психологии, про-фессор. Остаётся выяснить, что такое НЛП. НЛП — нейролингвистическое программирование — направление в психотерапии и практической психо-логии. Оно основано на технике моделирования (копирования) вербального
91
и невербального поведения людей, добившихся успеха в какой-либо облас-ти, и наборе связей между формами речи, движением глаз, тела и памятью.
Когда мы изрядно выпили и хорошо накушались, нам стало скучно. Мужчины вышли на улицу, чтобы погонять футбол, женщины взялись уби-рать со стола и мыть посуду.
— Маш, хватит жрать! Угомонись уже.
— Я только этот вкусный салатик доем, как он называется?
— Фунчоза, — сказала Инна Пашина, и добавила позже, — вообще-то классический вариант — это китайская стеклянная лапша с креветками — азиатский салат. Но наши русские дамы стали изгаляться всяко, экспери-ментировать, добавлять «свою» изюминку.
— Мне нравится классика, — сказала Маша и отдала пустую салатницу в руки посудомойки Оксаны.
Я пошла на улицу и стала гонять мяч вместе с детьми и мужиками.
— Куда ты влезла! — кричал «мой» через плечо Оксанкиного мужа. — Мы уже поделились на команды!
— Ну и что, — сказала я, — я просто рядом с мячиком побегаю. Тебе жалко места?
— Да дело не в этом, Лена. Ты мешаешь. Давайте тогда ещё раз поде-лимся.
— Я тоже с вами! — вбежала на поле Маша.
— И я, — влезла Оксанка Ширяева.
— Ну-у, началось, — выдохнул Алекс Баум. — Как же без вас?
На улице постепенно смеркалось, из окна кухни выглянула Инна Па-шина и позвала пить чай.
— А где Мурзик, Вов?
— Какой ещё Мурзик? Го-о-о-ол! Мы забили! Так. Победившим одно-классники дарят несколько минут тишины возле любимого телевизора.
— Ты и так с дивана не слазишь, Емеля. Иди уж!
Я толкнула мужа в плечо по направлению к входной двери.
Мы с Машкой отправились искать Мурзика и нашли его буквально че-рез десять минут. Он лежал на лестнице, которая вела в подвал. Там стоя-ли Вовины агрегаты, станки и токарные инструменты. Это была хобби-ком-ната, где мой муж пилил и строгал. Он мастер на все руки — всю мебель в доме сам, своими «золотыми» руками.
— Маш!!! — я закрыла глаза от ужаса.
Мурзик лежал мёртвый. В темноте особо ничего не углядишь, но я сразу же выскочила на свежий воздух и замахала руками!
— Лен, погоди. Идём наверх. Тебе надо воды выпить. Я сейчас мужи-ков позову.
92
— Нет, Маш, постой. Я должна взять себя в руки и обследовать место убийства. Мы должны понять: его убили или это несчастный случай.
Маша замотала головой и спросила:
— А свет вообще здесь есть?
— Там, за стояком. Выключатель. Нашла?
— Включила. Блин! Жесть! Кто его так?
— Может он сам?
— Ну да! Поскользнулся, упал, очнулся, гипс, — Машка пробовала шу-тить.
Я наклонилась к коту. Он лежав в неестественной скрюченной позе. На ступеньках. Не с самого низа, а чуть выше, внизу полуоткрытая желез-ная дверь едва вплотную заходила на порог. То есть — неплотно прикрыва-ла помещение.
— Лен, есть два варианта. Ты слушаешь?
— Да.
— Первый: его кто-то сюда бросил, ну чисто механически, потому что он под ногами путался. Мешал. Бросил и забыл. А Мурзик ударился головой о цементные ступени (видишь кровь на затылке?) и сразу умер. Второй: он сам залез сюда, а кто-то его не заметил, стал закрывать дверь, и Мурзик попал в этот просвет между дверью и стояком.
— Да, на шее тоже кровь, — сказала я. — Надо мужчин спросить.
— Лен я не думаю, что кто-то Мурзика нарочно убил. Может, дети иг-рались и случайно его по ступенькам «прокатили».
— За хвост, да?
Мы тихо зашли в зал и встали посредине. За столом сидела вся наша компания одноклассников и весело наворачивала торт «Дамские пальчи-ки».
— Ребята, — сказала я. — У нас для вас…
Машка меня дёрнула за рукав и перебила:
— У нас к вам вопрос. Кто последний раз видел Мурзика?
Все стали ржать.
— Ах, у нас ещё и Мурзик есть в классе? — громче всех смеялся Алекс.
— Не смешно, товарищи! Так что?
Все стали по очереди рассказывать, когда видели Мурзика в послед-ний раз. Машка поняла, что так они ничего не выяснят. Мой муж вставил:
— Я вообще его в чулане запер! Он до сих пор там сидит?
— В смысле, Вов?
— Ну что в смысле? Мы стали играть в футбол, он стал прыгать на мяч, и я его кинул в чулан.
Я схватилась за голову, села на диван и стала рыдать. Маша подхвати-ла стакан, налила колы, дала мне.
93
— Ты убил его, понимаешь???
— Что?
— Ты убил Мурзика! Он там окровавленный лежит. Мёртвый!
Все повскакали со стульев и понеслись в подвал.
— Лен! — кричала Маша откуда-то снизу. — А где Мурзик?
Машка первая спустилась в подвал, стала искать Мурзика. Ей мешали, столпившись, она растолкала всю собравшуюся там толпу и увидела мокрое кровавое пятно вместо Мурзика. Мурзика нигде не было.
— Если бы он очнулся и пополз к выходу, то была бы видна здесь ок-ровавленная дорожка. Его кто-то, по всей вероятности, взял на руки и ку-да-то унёс. Но кто это? — сказал Степан.
— Степан!
— А что Степан? Надо наших детей спросить. Они в комнате играют.
Все поднялись в дом к детям.
— Внимание, детки! — захлопала в ладоши Маша, чтобы привлечь к себе внимание.
На неё посмотрели все играющие в комнате дети.
— Кто видел нашего Мурзика?
— Я нет.
— Я не видел!
— Я тоже не видела!
Кристина подошла ко мне, обняла мои ноги и стала плакать.
— Что случилось, Кристи?
Кристина стала захлёбываясь рассказывать, как она хотела показать Стёпке большой стол для ломания дерева, что стоит у папы. И когда откры-вала дверь в подсобное помещение, кого-то там придавила. Что-то застря-ло между дверью и стояком. Услышав кошачьи звуки, Кристина и Стёпа ис-пугались и убежали. А потом Стёпа вернулся, завернул тело в старый плед, что валялся там же в углу, и вынес Мурзика на улицу. Положил под ябло-ню.
Все бегом бросились к яблоне искать Мурзика. Мурзик лежал мёртвый. Молча вырыли яму. Молча закопали. Перед сном я долго успокаивала рас-строенных детей и убеждала их, что они ни в чём не виноваты. Произошёл несчастный случай. Хотя в душе, конечно, винила своего мужа Владимира.
Встреча одноклассников оставила печальные воспоминания. Но всё-таки было здорово, что все мы вновь собрались вместе, вспомнили школу, наших учителей, сходили к Любови Ивановне Горх на ленивые голубцы, сделали замечательные фотографии на гриле и во время игры в футбол. Ну, а драматические события, связанные с Мурзиком, постепенно забудут-ся.
Время лечит. Так говорят.
94
Вот вы меня спросите, а зачем я вообще написала эту главу? Отве-чаю — потому что с этой главы практически всё и началось. Началось и стало продолжаться, как долго ожидаемое, как ежедневно предчувствуемое событие.
Из-за смерти Мурзика Маша не могла уснуть. Она ворочалась и дума-ла. Звонить? Не звонить? Тихо встала, накинула пеньюар, на цыпочках про-шмыгнула в комнату-кабинет. Я в ту ночь спала без задних ног и ничего не слышала. Мне кажется, что если бы в наш дом ворвались грабители, воору-жённые до зубов, или на крышу свалился метеорит — и то, я бы не просну-лась — так умоталась. Машка прикрыла рот рукой и почти шёпотом вкрад-чиво сказала:
— Алло!
Трубку взяла Лошадь и представилась: «Лошадь слушает!»
— Скажите, пожалуйста, а куда я попала?
— Вы попали в институт технологических исследований Машины Вре-мени.
— Очень хорошо. Извините, что так поздно. Два часа ночи. А вы круг-лосуточно работаете? Ну, не важно! А то я передумаю… Можно спросить?
— Спрашивайте, — чихнула Лошадь. — У вас пять минут.
— Вы к моей подруге заходили, на вокзале её бюро находится, она психолог, — затараторила Машка, боясь, что кто-то её услышит, войдя в ка-бинет. — Вы оставили свою визитную карточку на её рабочем столе. Это какой-то намёк?
— Нет, это инструкция к действию. Вы готовы?
— К чему?
— К путешествиям.
— В общем-то, да… хотя… нет… Нет, да!… Точно — да! Определённо!
— В таком случае скажите, пожалуйста, ваш домашний адрес, мы вы-шлем вам два тура-путешествия в страну Япония. Для вас и вашей подруги.
— Зачем?
— Вам нужно посетить один японский ресторанчик для того, чтобы принять участие в нашем эксперименте. Адрес мы вложим в буклет. Поход в ресторан на две персоны — это бесплатно — наш подарок.
— Бесплатно только сыр в мышеловке, — испугалась Маша.
— Это не бесплатно, в смысле того бесплатно, что вы считаете бес-платным, — Лошадь опять чихнула.
— Что значит не бесплатно?
— Цена не в деньгах измеряется. Сейчас вы не поймёте. Но позже — разберётесь.
Маша помолчала, подышала и, наконец, закивала головой как Ванька-встанька:
95
— Хорошо-хорошо. Я ещё позвоню вам.
— Думайте, советуйтесь. Завтра в это же время звоните.
— А можно через три дня?
— Через три дня — это последний срок. Прекрасных сновидений.
Маша положила трубку, перевела дух и на цыпочках вынырнула из моего кабинета. Вот зараза! Могла бы и разбудить меня по такому случаю…
После встречи одноклассников всё осталось по-прежнему. Кто общал-ся и держался вместе, по причине, например, близкого проживания, тот продолжал и дальше перезваниваться, переписываться на сайте однокласс-ников, периодически ездить в гости. А кто жил далеко и, в принципе, друзьями не был никогда — с теми так и осталось всё неизменно.
Одним словом, приехали, увиделись, похвастались достижениями (кто чего добился в Германии) и разъехались. Нет. Больше мы с Машкой на та-кую головную боль не подпишемся. Кому это нужно? Люди с годами не ме-няются. Может быть, какую-то малость. Основа же — неизменна.