отрывок из воспоминаний В. Бирманна
Тогда в Гамбурге между коммунистами была мода отправлять своих отпрысков в ГДР. И мой кузэн Калле туда уехал. Он в Халле начал обучение на плотника. Его смену запада на восток организовала для моей бабушки Мойте Маргот Фэйст — дочь старого коммуниста и борца Ротфронта из этого города. Мы с моей мамой посовещались и решили, что и я отправлюсь в ГДР. Мама попросила помощи у своего закадычного товарища Джонни Лёра. Он организовал для меня место в интернате. В январе 1953 года мы получили от областного Совета Гадебуша подтверждение, что я принят там в среднюю школу.
Это должно было призойти где-то в середине мая 1953 года, непосредственно после смерти Сталина в марте и до народного восстания 17-го июня. Сотни тысяч немцев бежали в этот пик холодной Войны с востока на запад, и у них были для этого все основания. Я же бежал в обратном направлении, и у мня тоже были для этого свои хорошие причины. Я покинул свой Гамбург, потому что хотел в ГДР от правильных людей научиться правильному.
Мама купила мне билет до Берлина. При этом была договорённость, что я сойду раньше, непосредственно после границы. Мой побег на восток должен был выглядеть неприметно. Мама договорилась с Джонни Лёр, что меня будут в интернате Генрих-Гейне средней школы ждать. У меня с собой был лишь небольшой чемодан с бельём, чтобы всё не было похоже на серьёзное путешествие. В купе со мной сидели четыре старухи. Они ругали погран-контроль. «Все коммунисты — свиньи! Всё русские — батраки! Баутцен! Бухенвальд! Сибирь!»
Я молчал и смотрел в окно. Колёса стучали: Запад-запад! Запад-запад! Вон-вон! Вон-вон!
Когда мы достигли пограничный вокзал, бабы умолкли. Поезд пересекал нейтральную полосу. Остановился в Шванхайде. В него вошли пограничники ГДР и начали прочёсывать состав. Всё время по-двое, купэ за купэ. Распахнули нашу дверь, я схватил свой паспорт и сказал, заготовленное:»Я хочу поговорить с вашим товарищем начальником...» Неописуемое возмущение на лицах старух! Презение и ненависть к этому сопляку, смертельный страх. Наверное, они думали, что я их выдам. Тогда им — тюрьма (Баутцен)! Бухенвальд! Сибирь!
«Пройдёмте!» - сказал пограничник. Я схватил чемодан, не попрощался, не оглянулся и выскочил за ним в коридор.
Пограничник сдал меня полицейскому на вахте в участке, рядом с вокзалом. Меня поприветствовал офицер. Я сказал заготовленную фразу и заметил, что он был обо мне проинформирован.
Смеркалось. Меня провели в камеру. Кровать, ведро для писанины, столик, стул. Полицейский ухмыльнулся:»У нас здесь нет ничего лучшего. Но дверь останется открытой.» Мне принесли ужин: три булочки, немного маргарина и кофе их цикория. Потом первое человеческое слово:»Товарищи могут забрать тебя только завтра утром. Они доставять тебя в Гадебуш на машине. Ты можешь пользоваться туалетом в конце коридора.» Я лежал под шерстяным одеялом, был не в восторге, но и не разочарован. Думал:»Они говорят здесь ты ты ты...это товарищеское ты? Или ты, потому что я такой молодой? Но мне ведь уже 16.
Рано утром два мужчины в штадском доставили меня в чёрном БМВ в Гадебуш.
Там меня встретил заведующий интернатом Раухут. Он был ещё меньше меня, и я сразу заметил, что один глаз у него стеклянный! Раухут привёл меня в комнату на четверых. Две двух-ярусные кровати. Нижняя справа свободная — для меня. Для каждого в шкафу — отделение. Дал мне листок с рапорядком дня: подъём по микрофону, завтрак, школа, обед, домашние задания до 4-х, ужин, ночной покой.
Сразу же к первому обеду в столовую пришёл директор школы — Эверс и произнёс короткую приветственную речь: «Вольф Бирманн из Гамбурга...его отец — участник сопротивления был убит фашистами...Вольф — один из многих, кто приехал к нам в мирное государство из реакционной Западной Германии, из государства Круппа и Тиссенов и Шлот-баронов, и Аденауровской клики... У нас в государстве рабочих и крестьян дети рабочих и крестьян посещают среднюю школу, которая с гордостью носит имя Генриха Гейне. Дети народа здесь живут в замке. Такое возможно только в ГДР. Мы здесь хотим прилежно учиться на благо победы социализма во всей Германии.»
Пафосный тон был мне чужд, но я был рад. Каждая фраза этой речи была для меня правдой сердца. Я, наконец-то, вырвался из моего родного Гамбурга и приземлился на моей родине, в моей собственной Германии. Я чувствовал, что меня ждали и были мне рады. Всё было хорошо, всё по-другому. Здесь я был своим. Здесь меня считали жертвой фашизма, потому что моего отца — борца сопротивления убили. Строка в национальном гимне ГДР «Учись и создай то, чего не было», сочинённая Р. Бехером, была написана специально для меня. Мне дали ГДР-овский паспорт. Земной рай! В банке на меня открыли счёт. Государство на время учёбы каждый месяц выплачивало мне 100 марок — что-то вроде сиротской пенсии. О том, кто оплачивает проживание в интернате я вообще не думал. Что за жизнь! Хотя бы совмесный обед! Вместе делать домашние задания. И прежде всего девочки из 9-го класса!
Через неделю после моего приезда состоялось первое общее собрание моей новой школы.
Потому что у нас ещё не было актвого зала, все учителя и ученики собрались в харчевне «Прогресс», на Рыночной площади перед старым зданием городского совета. Всё проходило в зале для танцев. Пахло пролитым пивом, шнапсом и сигаретным дымом, духами, потом и рвотой пьяниц. Маленькая трибуна, высотой до плеча. Там, где обычно размещались музыканты, был поставлен длинный стол, украшенный белой скатертью с одним цветком.
Чёрно—красно-золотое знамя ГДР и синее — ФДЮ с жёлтым восходящим солнцем, знакомые мне ещё по Гамбургу. Красное знамя с эмблемой СЕГ было для меня ново.
С левой стороны молодая блондинка — городской секретарь ФДЮ. Рядом с ней партийный секретарь Гадебуша, затем бургомистр. Справа сидел директор школы, мне уже знакомый.
Зачитали повестку дня. На ней стояло два вопроса. Первым было зачитано подготовленное письмо: « Мы — ученики и учителя Генрих Гейне школы протестуем против запланированного смертельного приговора на электрическом стуле в Нью Йорской тюрьме Зинг-Зинг. Мы поднимаем наш голос против судебного убийства Этель и Юлиуса Розенбергов.»
Это решили быстро. Своей детской рукой мы проголосовали против убийства в Америке. Учителя и ученики единогласно решили, что оба борца за мир не были шпионами Советского союза, а были совершенно безвиновными.
Но потом надо было справиться со вторым делом: молодёжной христианской общиной. Мне — новичку было не известно, что в ГДР кроме ФДЮ существовала и другая организация молодёжи. И уж тем более я не знал, что партия в последние недели с большим рвением проводила кампанию против молодый христиан.
Всё протекало, как по- маслу. Около двадцати учеников должны были публично отречься от своей организации. Одна за другой назывались фамилии. Церемония инквизиции: Имя. Встать. Сказать:»Я выхожу из христианской общины.» Сесть. Следущий ученик с тем же текстом:»Я выхожу из...»
Я наблюдал за этим спектаклем, видел лица зрителей, нюхал страх. Это бессердечное унижение не имело абсолютно ничего общего с коммунистическим раем, который я, по желанию моей матери, должен был построить.
К концу списка вызвали ученицу 9-го класса. Её имя было Маргот Уллерих. Эту маленькую,худенькую, бледненькую девочку! Она тогда не встала, чтобы последовать приказу. Тихим голосом сказала:»Я верю в Бога.» И позже ещё тише более ужасное:»Я не выйду из молодёжной общины.»
Учителя замерли. В вонючем ящике воцарилась тишина — такого я ещё не видел. Недоумение. Было смертельно нелепо. Один ученик зашёлся истерическим смехом, и это придало шоку дополнительную жёсткость. ФДЮ- секретарша поднялась со стула и затороторила, как из автомата. Она закидала девушку идеологическими фразами. Её лицо хлюпало, слюна кипела и брызгала. Все сжались и опустили глаза. Никакая падаль не вступилась за молодую верующую. Ни учителя, ни ученики, тем более ни её бывшиемолодые христиане. Было ужасно противно.
Не я, моя рука поднялась. Директо Эверс предоставил мне слово. Я встал. Заикаясь, начал говорить:» Я — коммунист...Я против церкви... Я знаю, что религия — опиум для народа!...Но то, что здесь делается, это... не коммунизм! … Не для этого мой отец погиб в Аушвитце, чтобы здесь эта девушка так угнеталась! ...»
На самом деле я не знал, ни что такое религия, ни что такое народ и, тем более, что такое опиум. Моей реторческой вершиной для толстушки ФДЮ-секретарши тяфкнул:» Вы сейчас оскорбили эту ученицу и ей угрожали. А когда собрание закончится, вы спокойненько пойдёте в своё бюро, будто ничего не случилось и сядите там довольной на вашу широкую жирную жопу!»
Тут вскочил директор. От страха перед начальством он прокашлял:» Этот молодой человек только пару дней как к нам приехал из Западной Германии..Но все мы тут видим, что Карл-Вольф здесь, у нас в Германской Демократической республике должен ещё очень, очень многому научиться !» Потом он вспомнил о проверенном реторическом оружии:»Но мы не хотим здесь каждое слово положить на золотые весы, потому что ещё наш великий Гёте сказал:» Молодёжь спешит со словами.» Товарищи и друзья, мы обсудили все актуальные вопросы. Я предлагаю на этом собрание закончить.»
Никто не возразил. И я тогда не подозревал, что известная цитата Гёте принадлежала Шиллеру. Не важно, ведь сработало. Собрание разошлось. Таково было начало в моём прекрасном новом мире.
фото 1958 года, на майской демонстрации рядом с женой Б.Брехта, на плечах у Вольфа дочь Брехта