Начало: http://www.proza.ru/2017/01/21/2339
Меня положили на чашу весов, так ловко, что я не заметил. Губами при встрече коснулись усов, а чашу другую заполнили дети. Не смяли нисколько – я целым лежал, завёрнут в бумажном пакете, если б на конкурс – вручили медаль за операции чистые эти! Что, кончились сроки безудержных буйств, настали дни смутных распятий? Исподволь потекла девальвация чувств или просто – подмена понятий? Лежу недовеском, подкинутый вверх несопоставимостью груза, и чёрная стрелка без всяких помех продаёт легковесность союза!.. Мда… Некрасиво составил слова, задетый чертой твоей новой: спиной повернулась и круто пошла, как будто швырнулась обновой! Спросишь: к чему свежий сор ворошу, вон каких слов замесил обороты! Любовью избитый тихо прошу – не рисовать спиной повороты. Легко замутить чистоту родников, доступно плеваться в колодцы, но не дано обрести двойников – лягушкой бултыхнем в болотце!
Лада продолжала работать в конторе отдела изысканий, а он по-прежнему возвращался с ежедневных обходов душевно подавленным, уставшим от надоевшего частного сектора. Усыплённая ежевечерней близостью долгожданного любимого, она не замечала сходившей на него временами мрачной задумчивости, когда так и подмывает спросить: «Толенька, ты где?.. Очнись, родимый!..» Приписывала меланхолию невозможности регулярно заниматься одним литературным трудом, методично претворяя вызревшие замыслы. Шатров и сам норовил не давать повода для тревожных мыслей, был внимателен, ласков, шутлив. Радовался за неё, что, наконец, сошли, отступили безмерная усталость, вся боязнь и нервотрёпка беспокойных месяцев. Тут ещё всерьёз заговорили о сносе старого дома. Вполне реальной стала перспектива получить к зиме новую квартиру в Екатеринбурге, а значит, и забрать от бывшего мужа детей. Как и прежде, те обретались в Каменске.
В начале октября Шатрову удалось выйти на одинокую вдовую хозяйку большого дома, согласную взять их на жильё с пропиской, но до приезда дочери, весной оканчивавшей технический университет в Челябинске. Однако в паспортном столе прописывать Шатрова отказались, требуя визу председателя райисполкома. И вот здесь, удобно откинувшись на спинку мягкого кресла в отделанной тёмным деревом приёмной, Шатрова настигли крайняя усталость и страшный грех – уныние, злая обида за всю их неустроенность, за унизительную роль просителя, за нескончаемый бюрократизм, когда за казённой бумагой не видят живого человека, за весь иконостас равнодушных к чужой беде лиц, от которых напрямую зависела их будущность. Вспомнился недавний злой выпад теперешней гражданской жены. Лада как-то всегда нехорошо обижалась на пустяки, которых он и не замечал, – на резкость тона, невнимание, на превратно истолкованную фразу, какой вовсе не хотел обидеть. Любящие души совмещаются быстро и легко, а вот характеры притираются долго. Большинству мужчин, без церемоний, излишний гонор сбивают в армии. Женщины военной службы не проходят, поэтому характеры зачастую неуживчивые, вздорные. Совместная жизнь сама по себе раздражающий фактор. За ужином он взял и перемыл небрежно сполоснутые ею тарелки, и спонтанно последовал нелицеприятный разговор. «Счастье матери – это её дети. Не могу я так больше!.. Без тебя не могу и без ребятёшек не могу, и без моих родителей не могу! У тебя есть литература, а у меня что?! Для женщины работа – не главная радость жизни!..» Не «что», а «кто», хотел было поправить он, «у тебя есть я», но что-то подспудное удержало, промолчал. Лишь только, не повышая голоса, промолвил: «Хочешь угодить нашим и вашим, чтоб всем было хорошо? Так не бывает. Без детей ты не сможешь, я понимаю…»
«И вообще, о каком творчестве она лепечет? После встречи с нею я не создал ничего достойного издания. Писательство требует отрешённости, душевного покоя. Муза – не проститутка по вызову, всегда готовая удовлетворить. Беспрестанные переживания, чем занят влюблённый, частый секс блокируют творческий процесс. Пресыщение родит умственную и душевную леность, лишь состояние сдержанности мудро. Желая отличиться в труде, избегай алкоголя и женщин. Великими людьми движут цели, заурядными обывателями – деньги и половой инстинкт. Как живо и продуктивно я работал до знакомства с этой взбалмошной женой, чья любовь сплошное притворство. Бог дал путь, а чёрт – крюк. Минул год, а я не подвинулся в карьере, в её объятиях стагнация – застой! Лицемерке неинтересно моё святое ремесло, главное, чтобы её дети были обеспечены всем. Надо было поиметь её на офисном столе в Каменске, и сразу отшить! Ни уважения, ни слов сочувствия моему подвижническому труду. Всегда более мать, дочь, сестра, кто угодно, только не помощница мужу. За год прочла четыре книжки, что я ей вручил! Машинопись так и не освоила, серьёзный текст не дано понять. Красивая и плодовитая самка, пустая и бездуховная как бубен! От меня первого узнала, что Поль Гоген – это не русский композитор. Чем и куда я глядел? Как говорят карточные гадалки, на ком успокоилось моё сердце? Простофиля ты, остолоп по фамилии Шатров, смлада грезивший о берегине. Распишись, твой заказ выполнен!.. Да, приглядывай за ней зорче, гулящая!.. Любовь есть одуряющий период от охмеления до отрезвления, когда просыпаешься с больной головой. Ничего, кроме физической близости; я перестал ей доверять. В случайно увиденном письме сетует на меня брату: «Деньги он зарабатывать не хочет. Всё чего-то пишет, а мне уже всё равно…» Нет соединительного понимания. Я сам вскружил ей голову рыцарственной галантностью. Конечно, приятней быть женой литератора, уже добившегося признания. Она вообразила, что все писатели – успешные и богатые люди, и просчиталась: мне не присущ дар наживы. Так и не поняла, с кем ей выпало счастье быть. Надо ценить талант, он драгоценно редок.
Как одержимо я некогда работал, и как обленила меня любовь! Дельные мысли и женщина купно не приходят. Стал как городской пустырь, где ворошит обрывки бумаг набегающий ветер. Могильник утраченных мыслей; я от безумной ревности ополоумел, говорю фразы и совершаю действия, чтобы после о них сожалеть. А какая трезвомыслящая была голова, не разлучался с блокнотом. Как давно я не спугивал снавчиков. Творческих мук она не разумеет, забывает меня разбудить. «Как будильник я не состоялась!..» Разница весомая: я не состоялся как писатель. Всё, что складно оформилось в голове, нужно записывать немедля. Протухшая мысль не возродится, подменом невосстановимо спутается железный порядок единственно верных слов. Вот почему, недослушав, я опрометью кидаюсь к бумаге. Ну и что?!.. Мой долг – творчески реализоваться, и без бабской нервозности…» Лишь подчини себя долгу, и никакой любви нет. Ложась спать, Шатров совал в изголовье записную книжку с вложенным карандашом. Текущая работа порой донимала и ночью, не раз включишь свет. Не запиши приспевшую фразу, и та сгинет бесследно. Тело расслаблено, смаривает сон, а голова творит проклятая, находит строки нужные роману; не упустить бы!.. Шатров волевым усилием выдирает себя из состояния дрёмы, кладёт ладонь на корпус настольной лампы (как нимфетка та загорается от прикосновения). Грифелем карандаша касается бумаги и замечает близь корок записной книжки неясное шевеление. Мелкие, едва различимые они во множестве прыснули прочь. Никак не ждавшие, что Шатров внезапно проснётся, в панике кинулись врассыпную. Вероломно им вспугнутые сыпались с головы, плеч и рук, не укрытых одеялом, удирая на стороны с шорохом лопающихся пузырьков мыльной пены. Имя сошло немедля – снавчики! Мириады снавчиков облепляют спящего человека, погружая в дремучий сон, а внезапный яркий свет и резкое движение рассеивают их. Вспугнутые снавчики в отместку насылают бессонницу, долго не приходят.
Шатров видел, сколь тяжко Ладе реноме падшей женщины, бросившей детей. Чем неизменно казнилась, хотя навещала их на неделе дважды, всякий раз нарываясь на скандалы бывшего мужа. Замечал, как она разрывается на два дома, сам провожал её на поздние рейсы до Каменска, предлагал оставаться там до утра, дабы не возвращаться полночью, советовал не скупиться на покупки детям. Видел, как мученически Лада расстаётся с ним, но предвидел и то, что без детей им вместе не жить. Сгложет её тоска по ним, охватит неукротимая ненависть к бывшему супругу, а следом и отчуждение к нему самому – первопричине нынешних несчастий. Если она способна питать лютую злобу к мужчине, с которым прожила семь лет, родив от него двоих детей, нет гарантии, что завтра свой гнев не обратит на меня. Прошедший год различимо пометил их: заглубил морщинки, убавил искромётной весёлости и уверенности в себе. Когда друзья, коим доверялся, отворачиваются при встрече, а вслед произносят оскорбительные гадости, можно и сникнуть. Забрать детей пока некуда, вот если получит квартиру. Но без дикого сопротивления Сергей Ровский дочку и сына ей не отдаст. Самое приличное слово в его лексиконе – «шлюха». Из боязни лишиться детей не подают на официальный развод ни тот, ни другая. Детский сад им нужен, первый класс школы… Стремясь сохранить невраждебные отношения, она заискивает перед бывшим, а тот, наивный, уверовал отсудить детей; грозится увозом в Омск. Лада потому и затеяла амурную игру, что нисколько не сомневалась – дети неотъемлемо её. Происходи иначе, разводов бы стало меньше. Шатров из горького опыта знает, что семейная жизнь мужчины кончается алиментами. Проживать с чужими детьми выпадает ему, и при здравствующем отце не быть для них родным человеком.
Говорят, первая жена от Бога, вторая – от дьявола, третья – от людей, а четвёртая… Увы! Нет уверенности в завтрашнем дне. Опять без работы и, считай, без жилья, и на подходе второй исполнительный лист. «Даже если всё образуется, что меня ждёт? – уныло размышлял Шатров. – Деликатное общение с неродными детьми, немой укор и тень их отца, который бился за обоих чад до последней возможности! Падчерица, пасынок, отчим, – какие пошлые, постыдные слова. Вырастут такими же чужими отпрысками, как сейчас. Тесть и тёща наговорят им небылиц, как лимитчик Шатров из корысти сгубил их образцовую семью. Неблагодарные кукушата однажды выставят постаревшего отчима вон без вещей. Заурядный финал подобных женитьб. Лада не сумеет, а вернее не захочет препятствовать тому. Непростительность возникла с её возгласа: «Гонору на миллион, а гонорар – копейки!..» Она разуверилась в ценности моих творений. Начала следующий виток бесстыдного кокетства на стороне. Если женщина пала, ей никогда уже не воспарить, она будет изменять постоянно. Любовь ко мне ярко сгорела как пучок соломы! Время угробил на ублажение изменщицы, теперь отгоняй наседающих кобелей. Единолично владеть красивой самкой не удавалось никому. Ты хоть застрелись, она осуществит задуманный блуд. Гнусное влияние её новой холостой подруги теперь не ограничено: кот из дома, мыши в пляс. Это поглощает все силы. Измены не прощу! Не подобает человеку, наделённому талантом, уклоняться от призвания в семейные пошлости…»
Во вторник по личным вопросам не принимали, но Шатров дождался прихода председателя и настырно, следом за ним, вошёл в кабинет. Мужчина его возраста, ухоженный гладкий стрекулист, приказная строка. Бывают люди, будто пропитанные достатком. Живут, как по уложенным рельсам в комфортном вагоне катятся: всё им подадут по расписанию. Недовольный вторжением председатель хмуро выслушал Шатрова и сказал, что разрешения на прописку не даст! «Вы как та уроженка Киргизии, прописанная в Ереване, но проживающая без регистрации в России». Вот если, мол, будет документ, удостоверяющий родственные отношения с хозяйкой дома… Полно не вникая в злободневную коллизию и не глядя в лицо, председатель безучастно распорядился его судьбой. Показывая, что аудиенция окончена, рукой потянулся к одному из телефонов. Давая понять, что есть срочные дела, и каждое гораздо важнее просьбы незваного посетителя и всей его нескладной жизни, включая служение русской литературе. «Ох, напрасно сказал об этом!..» Проблеск надежды угас. Шатров, не прощаясь, пошёл из кабинета. «Ну, как, решили вопрос?» – блеснула дивными очами довольная текущим моментом любовница-секретарша. Шатров апатично кивнул и устремился на улицу, дохнувшую мокрой не просыхающей свежестью, лязгом трамваев, гарью машинных выхлопов. Средний Урал как ворота, открытые для плохой погоды. По местному радио вторую неделю звучал заученный дикторами метеопрогноз: «Ожидается облачная с прояснениями погода. Ночью небольшой, днём…» Умеренный дождь густо моросил. Без зонта, с потупленной непокрытой головой, Шатров шёл краем проезжей части, орошаемый брызгами из-под колёс несущихся автомобилей. Дождевая вода текла струйками по лицу, может, это капли слёз срывались с небритого подбородка.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/04/18/2253