The Archdruid Report
2 марта, 2017
Философия Артура Шопенгауэра, которую мы обсуждали в течение последних трех недель, была исключительно влиятельна в европейских интеллектуальных кругах, начиная с конца девятнадцатого столетия и до Второй мировой войны. Но она не повлияла на философов; фактически философы игнорировали Шопенгауэра. Его влиянию подверглись другие: композиторы и драматурги, писатели и историки, поэты, духовные учителя — и психологи.
Мы можем пойти за любым из них. Психологи предлагают самый прямой путь, освещая обе стороны дороги, поэтому мы пойдем за ними. Две связанные между собой вещи особенно привлекали у Шопенгауэра. Первая заключалась в том, что, как он показал, “личность” является скорее представлением, чем реальностью - удобным способом реагировать на размытую связку между побуждением и реакцией, ошибочно воспринимаемая нами как изолированное “я”. Вторая – что он также показал - в центре этой связки лежит не логика, не мышление, и даже не сознание, а слепая воля.
Причина, по которой это было важно, в свою очередь, вытекала из того, что рост психологических исследований во второй половине девятнадцатого века поставил под вопрос серьезность «народной метафизики» западной цивилизации: а именно того, что каждый из нас это посаженный в голову ум, манипулирующий телом, как машиной, и время от времени сотрясаемый этой самой машиной. Как мы видели, начиная с Декарта, такой образ человека стал восприниматься как единственно истинный в западном мире. Единственной проблемой было то, что он никогда не работал.
И дело не только в том, что он плохо объяснял принцип, по которому люди взаимодействуют с собой, между собой и с окружающим миром. Он также привел к мировоззрению и поведению, которые в связи с определенным отношением к сексуальности и телу, вызывали целый набор психических и физических болезней. Среди них был класс болезней, которые казалось не имеют физических причин, но вызывают неимоверные страдания: истерические неврозы. Сегодня уже мы не видим широкого распространения этих заболеваний, и для этого есть веские причины.
Вернемся во вторую половину девятнадцатого века. Огромное число людей, в частности, в англоговорящем мире, были подвержены неврологическим болезням, таким как паралич, но нервы здесь были ни при чем. Одним весьма распространенным примером была т.н. “перчатка анестезии” (glove anasthesia): одна рука, обычно правая, становилась нечувствительной и неподвижной. С физической точки зрения не было никакого объяснения; нервы, проводящие чувствительность и вызывающие движение руки, шли вдоль руки без повреждений. Без видимых причин эта болезнь была распространена в Европе и Америке.
И здесь вмешался Зигмунд Фрейд.
В последнее время стало модным ругать Фрейда за многие его упущения, поскольку некоторые из них были весьма значительны. Но если посмотреть шире, то его судьба похожа на судьбу всех мыслителей, чьи идеи становятся достоянием публики: большинство людей забывают, что должен быть некто, кто приходит с идеями. До Фрейда, фраза “сознательная личность” звучала как избыточная — никто не мог себе представить какую–либо другую личность— и идея о том, что желания, отвергнутые и отрицаемые сознательной личностью, могут просочиться в щели психики и создавать невидимое гравитационное давление на мысли и поведение, отвергалась, как недостойная и невозможная, если вообще о ней задумывались.
Для дофрейдовских психологов, ум был активным, а тело пассивным; ум был сознательным, а тело лишено сознательности; ум был рационален, а тело лишено логики; ум был мужественнен, а тело женственно; ум был светлым и чистым, а тело темным и грязным. Это были две единственные части личности; и ничего больше, поэтому врачи, психологи и философы построили высокие стены между ними. Таким было видение человека, которое Фрейд разрушил.
Мы не будем вдаваться в детали его модели личности или его теории неврозов, большая часть которых с тех пор была пересмотрена. В данный момент нам важны не его теория или искусство врачевания, но его огромное влияние на массовую культуру. Например, не так важны доказательства, которые он представил для объяснения "перчатки анестезии", а именно объяснив болезнь тем, что пациент чувствует убийственную вину за мастурбацию, и бессознательно убирает эту вину, теряя способность двигать рукой или ее чувствовать.
Важно было то, что теперь, обладая определенными знаниями теории Фрейда, любой человек из массовой культуры, видя у кого-либо перчатку анестезии, мог сказать, “А я знаю, кто мастурбирует!” Поскольку одним из центральных моментов перчатки анестезии была символическая демонстрация подчинения социальным условностям —публичное осуждение сексуальной природы данного невроза стало невозможным.
Частота случаев “перчатки анестезии” и других неврозов сексуального характера резко сократилось как только идеи Фрейда стали достоянием общественности. Поэтому Фрейд заслуживает всяческих похвал за искоренение целого класса болезней. То, что его теории оказались односторонними или ошибочными, не снижает ценности его достижений.
Как и многие пионеры в истории идей, Фрейд сделал ошибку в том, что обобщил свой единовременный успех на всю теорию, и убедил себя и своих студентов в том, что секс был единственной причиной болезней. В этом, конечно, он ошибался, и те из его студентов, которые выражали сомнение в его ортодоксии, быстро продемонстрировали это. Альфред Адлер, например, показал, что нереализованные стремления к власти, начиная от необузданного желания доминировать до жажды свободы и автономии, могут оказывать такое же мощное гравитационное давление на мысли и поведение как и сексуальность.
Далее, Карл Юнг существенно поднял планку, показав, что существуют невидимые мотивы, по-видимому встроенные в психику, которые двигают отдельными побуждениями до состояний большей интеграции. Мы займемся сейчас же обсуждением Юнга, поскольку некоторые его идеи прекрасно соотносятся с видением Шопенгауэра. А пока отметим в нашей дискуссии, что все глубинные психологи — Фрейд и фрейдисты, Адлер и адлерианцы, Юнг и юнгианцы, не говоря уже о менее знаменитых - привели множество доказательств того, что сознательное мышление, этот предполагаемый хозяин и «рулевой», - всего лишь пена на поверхности бурлящего котла, содержание которого слишком неприлично, чтобы о нем говорить в вежливой компании.
Такие явления как «перчатка анестезии» сыграли значительную роль в «разоблачении» психики. Когда чувствующий свою вину в том, что мастурбирует, вдруг теряет чувствительность и моторику руки, когда психосоматическая болезнь вдруг останавливает вас от того, что вы решили делать, но на самом деле очень-очень не хотели делать, или когда оговорка «по Фрейду» показывает всем, что вы тайно презираете человека, которому, из практических соображений, решили польстить— то кто принимает решение? Кого винить? И уж конечно не сознательную личность, которая часто находится в полном неведении о том, что происходит, и смущается и пугается от его последствий.
Поиск этого “ответственного за ошибки”, в свою очередь, привел глубинных психологов ко многим темным дорожкам, но самый полезный для нашего исследования путь, выбрал Карл Юнг.
Как и Фрейд, Юнг сегодня подвержен нападкам за свои просчеты, в частности, его обвиняют за его якобы оккультизм. И это последнее обвинение, почти оправдано. Почти случайно он выбрал медицинскую профессию, после чего занялся исследованием секретов психики с помощью научных методов; с таким же успехом он мог стать профессиональным оккультистом среди оккультизма, процветающего в начале двадцатого века в центральной Европе, с которым он поддерживал на протяжении всей жизни тесную связь. Но факт остается фактом, его наилучшие достижения получены научным путем; его первым большим вкладом в психологию было тестирование словесных ассоциаций, показавшее воспроизводимое, количественное доказательство фрейдовской теории репрессий, и его поздние теории — какими бы дикими они не казались —имеющими солидную базу в биологии, и в особенности в этологии, науке о поведении животных.
Этологи обнаружили, задолго до Юнга, что инстинкты у сложных животных по-видимому работают с помощью встроенных образов в нервной системе. Когда утята вылупляются, например, они мгновенно ищут ближайший движущийся объект, который автоматически становится Мамой. Этолог Конрад Лоренц прославился тем, что намеренно вызывал подобную реакцию, и становился «мамой», за которой мгновенно выстраивался небольшой выводок утят, следующих за ним вплоть до их взросления. (Он награждал их за доверие тем, что кормил и даже учил плавать.) На основе многолетних исследований Юнг открыл то, что человеческие существа также имеют подобные встроенные образы, и во многом человеческое поведение может быть понято путем выявления этих образов внешним воздействием.
Рассмотрим случай, когда человеческое существо влюбляется. Те, кто испытал нечто подобное, знают, что здесь нет ничего рационального. Нечто выше или ниже или вне логики пробуждается и присоединяется к другой личности, у которой внезапно возникает над головой нимб, видимый только влюбленному; думающий ум отстраняется, убирается, или тащится позади, отплевываясь и бурча целый день; весь мир окрашивается в розовые тона — а потом, как это часто бывает, нерациональность пропадает, и бывший влюбленный остается в недоумении, о чем, в конце концов, я думал — что конечно, совершенно, не тот вопрос, потому что мышление не имеет к произошедшему никакого отношения.
Юнг предложил считать любовь точным эквивалентом случая с гусятами Конрада Лоренца, идущими за ним к озеру, чтобы научиться плавать. У большинства человеческих существ имеется подобный набор реакций, которые встраивались в нервную систему на протяжении бессчетных поколений эволюционного периода. Этот набор развился с целью установления сексуальных отношений между двух особей, играющих такую важную роль в жизни. Нечто, что вызывает эти реакции, изменяется от человека к человеку, по причинам, которые (как и любые аспекты психологии) частично генетические, частично эпигенетические, частично обусловлены средой и ранним опытом, и частично неизвестные. Юнг назвал встроенный в центр нервной системы образ «архетипом», и показал, что он выплывает на поверхность предсказуемым образом в снах, фантазиях и другом контексте, когда глубокие нерациональные уровни входят в соприкосновение с сознанием.
Инстинктивная связь между двумя особями не единственная, у которой есть архетип. Существуют другие архетипы. Например, есть образ отца и образ матери, которые обычно (но не всегда) пробуждаются у тех, кто воспитывает ребенка, и могут пробудиться позже в другие моменты жизни. Другой очень сильный архетип – это образ врага, который Юнг назвал Тенью. Тень – это все, что вы ненавидите, а по-сути все, что вы ненавидите в себе — но пока вы упорным трудом не выявите это в себе, Тень остается невидимой. Подобно Аниме или Анимусу, архетипическому образу любимого, который неизбежно проецируется на другие существа, Тень, весьма часто проецируется на других [т.е. делегируется им – ВП], с совершенно убийственным результатом.
В эволюционном отношении, Тень играет важную роль. Столкнувшись с врагом, человеком или животным, человек, или не-совсем-человек, способный пробудить в себе яростную иррациональную энергию ненависти, имеет больше шансов выжить и выйти победителем, чем тот, кто рассчитывает только на ограниченную силу сознательного мышления. Вне данного эволюционного контекста, однако, Тень представляет собой тяжелую проблему в человеческих делах, поскольку постоянно требует от нас перенесения всех наших наиболее низких и нежелательных характеристик на людей, которые нам не нравятся, и осуждения их за дела, которые мы проецируем на них.
Фанатизм, слепая приверженность, включая особо опасный фанатизм, который я обсуждал ранее [2], демонстрируют наличие Тени. Мы проецируем самые ненавистные качества на других, потому что нам так проще игнорировать те же качества в нас самих. Заметьте, что Тень не определяет свой контекст; это мусорная яма, которая может быть заполнена чем угодно, а именно тем, что не приемлемо с точки зрения нашего культурного или личного опыта.
Другой архетип, однако, заслуживает особого внимания, и это именно тот, из которого Тень помогает убрaть нежелательное содержимое. Это эго - архетип, который каждый из нас обычно проецирует на себя. Вместо несвязного набора побуждений и реакций, которым мы по сути являемся, сложной игрой слепых сил, борющихся друг с другом и заодно со всей внешней вселенной, архетип эго представляет нас как единых, связных, активных, устойчивых сознательных существ. Как и Тень, эго-архетип не определяет свое содержание, и поэтому в различных обществах и в различные времена индивидуум определяется по-разному.
В современных индустриальных культурах западного мира, однако, эго-архетип обычно заполняется известным содержимым, которое мы обсуждали совсем недавно: разум, сознательная личность, отстоящая от тела и всех других аспектов человеческого опыта и действий. Это обман, в который нас затягивает сложная и конфликтная воля, и она же первоначально нас встречает, когда мы обращаем свое внимание на себя либо в образе розового экстаза влюбленного, либо в виде рычащей, перекошенной от ненависти нечеловеческой гримасы Тени, которая обращена на тех, на кого мы спроецировали свои неприемлемые качества.
Теперь возвратимся к тем положениям, с которых я начинал эту серию статей. Тот же процесс проекции, который мы только что рассмотрели, по-сути, присутствует когда человек создает свои представления об окружающем мире. Вы смотрите на кофейную чашку, и думаете, что это твердый трехмерный материальный объект, потому что не принимаете во внимание сложный процесс, с помощью которого частички сенсорной информации собраны в представление, называемое «кофейная чашка». Точно так же, и даже в большей степени, вы не замечаете процессов, с помощью которых связка конфликтующих проявлений воли покрывается образом сознательной личности, питающим эго-архетип.
И конечно вы не замечаете актов проецирования теплых и соблазнительных эмоций на человека, которого любите, или ненавистных качеств на человека, которого ненавидите. Это существенная часть работы вашего ума, который в нормальных условиях, воспринимает все эти субъективные качества как объективные реалии. Если влюбленный не проецирует это розовое гало на любимую, если фанатик не проецирует ненавистные качества на тех, кого он выбрал в качестве объекта, значит архетип не выполняет свою работу как надо, и не получит ожидаемых эффектов— которые опять же должны существовать, т.к. их полезность доказана всем периодом эволюции.
В те дни, когда Фрейд еще учился в медицинской школе, одним из популярных развлечений среди зажиточных классов викторианской Европы был т.н. «волшебный фонарь». Волшебный фонарь это, по сути, ранняя версия слайд-проектора; их использовали так же, как сегодня используют PowerPoint на презентациях, и они заполняли те ниши, которые заполняют сегодня кино и телевидение. (Я достаточно стар, и помню, как слайды, с фотографиями дальних стран, были всеобщим развлечением.) Самые популярные шоу с волшебным фонарем, однако, использовали технологию для показа туманных образов в темной комнате — Смотрите, вон привидение! Смотрите, демон!! Смотрите Елена возвращается из мертвых! Как и представления театральных иллюзионистов, волшебный фонарь производил подобие чудес, когда в чудеса уже не верили, но их очень хотели.
Вся метафора «проецирования», использованная Юнгом и другими глубинными психологами, пришла из тех же ранних показов слайдов, и это весьма полезный способ осмыслить обсуждаемый процесс. Образ внутри волшебного фонаря кажется приходящим из внешнего мира, хотя он просто проецируется на ближайшую стенку; таким же путем, образ внутри связки конфликтующих проявлений воли, который мы называем “собой”, кажется находящимся где-то во внешнем мире, когда он проецируется на ближайшего удобного человека — или предстает в виде конечной истины о самом себе, когда проецируется на ближайшее удобное проявление воли.
Есть ли выход из шоу волшебного фонаря? И Шопенгауэр и Юнг уверяли, что да, есть—конечно не простое выключение фонаря, но способ, позволяющий прекратить принимать проекции за реальность. Есть способ прекратить тратить время на превознесение бессмертной любви на согнутых коленях одному набору образов на пустой стене, или вступать в смертельную схватку с другим набором образов на стене; есть способ, выйти из метафоры, прекратить обманывать людей вокруг нас с помощью образов, которые мы так любим проецировать на них, и начать взаимодействовать с ними, а не с картинками.
Способы, предложенные Юнгом и Шопенгауэром отличались в некотором отношении, хотя философ сильно повлиял на психолога. Мы вернемся к их дорожным картам в дальнейшем; но сначала поговорим о некоторых весьма неудобным вещах, включающих гноящееся болото метастазирующих абстракций и слегка прикрытое давление, называемое сегодня «этикой».
Я открою один секрет. Подобно тому, как мы не научимся любить, пока не найдем способ соизмерить наши фантазии с более, так сказать, практичными способами общения с другими людьми, подобно тому, как мы не научимся бороться, пока не узнаем все слабые и сильные стороны нашего противника, а не будем проецировать на него то, что хотим, мы не сможем наладить отношения с самими собой, пока не перестанем принимать свой эго-образ за всю мешанину психики, и не позволим проявиться некой сущности. А что это за сущность—узнаем в свое время.
[1]
[2]