Известный артист Гардин снова едет в Тифлис

      

             I. В самом начале века

   На рубеже XIX и XX веков театр в Тифлисе был одним из самых современных и красивых в Российской Империи. Театр принадлежал меценату Исаю Егоровичу Питоеву - богатейшему тифлисскому   армянину, пожелавшему к концу своей жизни "красиво" отдать народу часть своих не совсем праведно полученных от народа капиталов.

   Театр поражал своей необычной даже для того времени красотой: мраморные ступени лестницы, окаймленной колоннами, уютный зрительный зал, бархатные портьеры лож и занавес им в тон, сцена с вращающимся кругом... для артистов были сделаны удобные и просторные уборные, позволявшие не только одеваться и гримироваться, но и репетировать отдельные небольшие сцены.

   В театре выступали три труппы - грузинская, русская и армянская. Каждая из этих трупп по три дня в неделю была свободна от спектаклей и потому могла готовиться более основательно, чем в других театрах. Отработанность сценических эпизодов, чистая и искренняя игра артистов всех трупп пленили двадатипятилетнего провинциального актера Гардина, приехавшего осенью 1902 года в Тифлис по договору с антрепренером русской труппы Н.Д.Красовым.

   Особенно поразила молодого Гардина игра актера грузинской труппы Алексеева-Месхиева, который во всех своих работах стремился добиться сценической искренности. Месхиев, например, играл хорошо знакомую Гардину роль деспота Сулеймана в пьесе "Измена" Сумбатова-Южина. Увидев в этой роли Месхиева, Гардин, к своему огорчению, понял примитивность и трафаретность собственного показа этого персонажа. У Месхиева молодому артисту можно было научиться многому. Остальные ведущие артисты грузинской труппы тоже были талантливы и своеобразны.
   Замечательные артисты были в то время и в армянской труппе. Виртуозна была игра премьера труппы героя-любовника Абеляна. Захватывала пламенным вихрем ярких переживаний артистка Сирайнуш.

   Русской труппой руководил один из серьезнейших антрепренеров и требовательных режиссеров тех лет Николай Дмитриевич Красов. Он внедрял на тифлисской сцене систему Станиславского, только еще завоевывавшую популярность в Москве, в Общедоступном Художественном театре. Предложения гения русской сцены уверенно внедрялись Красовым в Тифлисе задолго до того, как они начали проникать в театры Петербурга, не говоря уж о провинции.

   Владимир Ростиславович Гардин проработал в Тифлисе до лета 1904 года - очень большой срок для артиста того времени, обычно странствовавшего то с одной, то с другой труппой по всей провинциальной России. Такое необычное постоянство объяснялось стремлением театра в Тифлисе надолго подбирать артистов труппы, делать из них настоящий коллектив, растущий от постановки к постановке. Работа труппы была напряженной, хотя спектаклей было вдвое меньше, чем случалось играть Гардину до приезда в Грузию. Зато каждую роль приходилось продумывать и отделывать раз в десять тщательнее, чем раньше. Представления смотрели не случайные зрители, как в странствующем театре, а постоянно посещавшая по несколько раз каждую постановку любящая и понимающая театр, очень придирчивая тифлисская молодежь. Видели и оценивали каждую новую работу и актеры - строгие, умные и талантливые товарищи.

   Через несколько десятилетий, на вершине своего артистического мастерства Народный Артист СССР Гардин не раз говорил, что в его сценической судьбе огромную роль сыграли два года работы и постоянной учебы в Тифлисе. Здесь ему довелось сыграть Бориса Годунова в "Федоре Иоанновиче", Константина в "Детях Ванюшина", Грозного в "Василисе Мелентьевой", Вершинина в "Трех сестрах", Диковского в "Блуждающих огнях", Отратофеля в "Романтиках", заглавную роль в "Сирано де Бержераке", Ижорского в "Волшебной сказке" и некоторые другие роли, оставившие меньше воспоминаний. Один перечень пьес, в которых участвовал Гардин, показывает богатый и серьезный репертуар русской труппы театра в Тифлисе.

   Гардин рос не только как актер. На весну и лето 1904 года  И.Е.Питоев пригласил его быть режиссером группы любителей в его театре. С интересом совсем еще молодой актер занялся новой для него работой. Но смерть Питоева прервала спектакли в созданном им театре.

   По приглашению Веры Федоровны Комиссаржевской, приезжавшей в Тифлис на гастроли в игравшей там совместно с Гардиным в "Волшебной сказке", Владимир Ростиславович уехал в Петербург работать в созданном Комиссаржевской театре. Несомненно, что для этого приглашения большое значение имел сценический опыт, полученный Гардиным в Тифлисе. Актер перешел из одного наиболее передового для тех лет театра в столичный театр с блестящей труппой и талантливейшей руководительницей.


             2. Почти тридцать лет спустя

   Артистическая жизнь Гардина была многогранной. В театр Комиссаржевской из Тифлиса приехал не только он, но и режиссер Красов. Сезоны 1904-1905 и 1905-1906 годов были периодом высшего расцвета "Драматического театра" на Итальянской улице (и в наши годы этот театр носит имя В.Ф.Комиссаржевской).

   Ставка артиста столичного театра в те годы была такова, что летом 1905 года, в промежутке между театральными сезонами Гардин смог купить себе круговой билет из Москвы в Петербург через Будапешт, Венецию, Милан, Люцерн, Швейцарию, Бельгию и Берлин. Огромное впечатление у артиста осталось от Венеции, Альп и всемирной выставки в Париже. В зале "Хандверк" в Женеве Гардин был на выступлении Владимира Ильича Ленина и потом немного беседовал с ним, рассказывая о постановке в Петербурге пьес Горького.

   После двухлетней работы в театре Комиссаржевской Гардин сам создает театр в столичном пригороде, пытается ставить там революционные пьесы. Из-за опасности ареста он в 1907 году тайно уезжает через Финляндию за границу и до середины 1909 года странствует по Европе, зарабатывая на очень скудную жизнь актерской работой. Итогом этих странствий было тяжелое заболевание и долгое лечение в больнице для бедных.

   Возвратившись на родину, Гардин может работать лишь на провинциальной сцене. Его бегство за границу не забыто полицией, в Петербурге и Москве он личность нежелательная. Он скитается по всей европейской части России, ездит на гастроли в Сибирь и на Дальний Восток. От актерской работы он все чаще переходит к режиссерской.

   За два года до начала первой мировой войны Гардин прекращает работу в театре и всю свою дальнейшую жизнь связывает с только что начавшим развиваться в России отечественным кинематографом.

   Около пятнадцати лет работы в кино Владимир Ростиславович был москвичом, но в 1926 году он снимал в Ленинграде фильм "Поэт и Царь", а с 1927 года стал постоянно жить в Ленинграде. Здесь он женился на актрисе Татьяне Дмитриевне Булах - моей тете. В доме Гардиных прошло мое детство и юные года, с ними мне довелось встречаться до самой их смерти. Я остался хранителем их архивов.

   Сегодня - через двадцать пять лет после смерти Владимира Ростиславовича Гардина - я получил моральное право на опубликование его записей. Юридическое право на это еще раньше установлено нотариальными органами. Из расшифрованных мною разрозненных листков и тетрадок интересными для грузинского читателя, на мой взгляд, должны быть записки Гардина о его поездке в Тифлис летом 1932 года - через 28 лет после отъезда оттуда в Петербург.

   В 1932 году советская кинематография переживала переломный период. В 1931 году вышел на экраны первый звуковой фильм "Путевка в жизнь". Уходило в прошлое "немое" кино. Начинался новый период в истории нашего киноискусства. Этому способствовало внимание, обращенное на все направления искусства, в том числе и на кинематографию, в Постановлении "О перестройке литературно-художественных организаций". В прошлое уходили чисто развлекательные кинофильмы, главное внимание стало уделяться идейной направленности сценариев. Характерным фильмом такого типа стал "Встречный", съемки которого начались для Гардина в главной роли рабочего Бабченко осенью 1932 года. На экраны этот фильм вышел к XV годовщине Октябрьской революции и был признан первым ответом киноработников на Постановление партии и правительства.

   Перед неожиданным и срочным приглашением на съемки "Встречного" Гардин снимался в роли инженера-путейца в картине "Блестящая карьера", которую ставил Владимир Браун. Это была последняя "немая" роль Гардина. Съемки происходили в Кутаиси. Ничем не примечательная работа в фильме близилась к концу, когда Гардин получил сообщение о необходимости срочного приезда в Ленинград. Самолетами в те годы еще не летали. Самое быстрое и надежное сообщение было поездом. Черноморская железная дорога еще не была построена и Гардин из Кутаиси в Ленинград ехал через Баку. Так довелось пятидесятипятилетнему артисту снова попасть в столицу Грузии, где он тридцать лет до этого начинал свое восхождение по пути профессионального актера.

   Быстро завершив съемки и приехав "на перекладных" в Тбилиси, Гардин никак не мог выехать дальше: какая-то неразбериха в административных делах по картине задерживала выплату денег даже на билет. В конце концов деньги собрали товарищи-артисты, перед самым отходом поезда Гардин вскочил на подножку и получил билет из рук прибежавшего из кассы администратора труппы. От Тбилиси до Ленинграда он ехал на иждивении проводника вагона, делившегося с безденежным актером хлебом, селедкой и почти бесплатными фруктами. Возвращение домой знаменитого артиста было таким же нищенским, как и первое в его жизни после гастролей в провинции на рубеже прошлого века. Оно разительно отличалось от совсем еще недавней поездки на теплоходе перед съемками в Кутаиси.

   Приводя ниже расшифрованный мною и восстановленный рассказ В.Р.Гардина, я сохранил привычные для него дореволюционные названия грузинских городов.


         3. Пассажир на теплоходе "Украина"
           (сочинение неведомого автора)

   В ящике каютного столика на теплоходе "Украина" я нашел забытые кем-то остатки блокнота, где довольно неразборчиво было исписано много листов. Из того, что мне удалось разобрать, я составил очерк.
   Внешний вид и характер автора угадываю. Это пожилой человек, нервный интеллигент, зараженный "гнилым либерализмом" и страдающий многими уклонами. Если почему-либо читатель будет приписывать авторство этих записок мне, будет трудно опровергнуть клевету, потому что с оригиналом, как с ненужной бумагой, очень непочтительно обошелся мой компаньон по каюте и выбросил блокнот в море.
                25 июня 1932 г.       В.Гардин


             Теплоход "Украина"
        Балтийский судостроительный завод, 1931 г.

   Организм русского человека туго поддается переделке. Советские граждане, путешествующие на теплоходах для удовольствия, стали антикварной редкостью. Правительство, если их и коллекционирует, то настолько в "специальных" упаковках, что после освобождения от "заботливого" ухода эти редкости надолго теряют способность к самостоятельному передвижению.

   Граждане и гражданки деловые, то есть командировочные, часто вертят характерными для 1932 года продолговатыми листочками из розовой, серой или светлокоричневой оберточной бумаги с кривыми и тусклыми печатями учреждений, которые еще по инерции продолжают предлагать правительствам многочисленных советских республик оказывать всевозможное содействие этим "делягам".

   Ограниченные строительственным экстазом бюджеты путешественников и переставшая удивлять графика обеденных и порционных блюд, пестрящая пока двухзначными цифрами, привели, естественно, к уклонению от "накладных" расходов даже и во время еды. Образовалась "идеологическая надстройка": "не оскорбляйте человека чаевыми". Давно уже сорвавшись со стенного плаката, она, очевидно, прочно застряла в крепко подкованном советском гражданине. "Человеки" же с "неуязвленными самолюбиями", собравшись когда-то и на каком-то очередном "производственном" совещании, реагировали на "этические" действия революционно подкованных граждан резолюцией расписания жизненного уклада путешествующих на теплоходах.

   Встаете вы утром часиков в девять с половиной и, совершив туалет, предвкушаете приятное ощущение от утреннего завтрака.
Плакаты вас разочаровывают. На запертой двери в буфете вы читаете: "Завтрак от 7-30 до 9-30 утра". А в коридоре: "Принятие пищи в каютах и др.помещениях, не предназначенных для принятия пищи, - 10 р. Неисполнение распоряжений, касающихся порядка на судне, - 25 р. В уплате штрафа выдается соответствующая квитанция. Суммы поступают в фонд просвещения на водном транспорте".

   Если ваш ум привык к математическим выкладкам, он быстро высчитает стоимость бутерброда с сыром, который вам посчастливилось достать при отъезде из Одессы:                1) 100 г сыра - 2,20;
2) 2 кусочка белого хлеба - 2.00;
3) 30 г масла - 1,40;
4) Принятие пиши - 10.00;
5) Неисполнение распоряжений - 23.00
                ________________
                Итого - 40 р. 60 к.

   Безусловно, даже без всякой склонности к философии, вы серьезно задумываетесь и, если судьба даже осчастливила вас занимать место активного ответственного работника с окладом 300 р., нетрудно понять, почему вы выбрасываете за борт смущающий вас бутерброд и терпеливо ждете обеденного времени.  Иначе, ваш оклад вы бы растратили ровно на десяток бутербродов, предварительно отдав по традиции пятую часть его, то есть сто рублей, на строительство социализма.

   Кстати, о нем же. Конечно, он прилично оговаривается: "Каждому по потребностям, от каждого - по способностям". Но, по-видимому , способность русского человека заснуть в самой невероятной позе и при фантастических условиях не учитывалась творцами грядущего бесклассового общества.

   Выходные двери из вашего коридора завалены кучами грязных лохмотьев, внутри которых помещаются жители "переходного" периода. Набираться аппетитом в моционе по палубе абсолютно невозможно без спортивного значка "Готов к труду и обороне”.  Понадобятся прыжки через сундуки, узлы, клетки с кроликами, громадные кузнечные меха, которые везет цыганская семья, - словом, через не имеющие ни счета, ни формы неподвижные предметы и через многочисленные движущиеся конечности представителей гражданского населения Союза ССР. Палуба дает полную картину спасшихся после пожара или крушения и подобранных "Украиной". Спасенные после "нервного потрясения" высохли и заснули. Рты открыты, носы сплющились, уткнувшись в мягкие и твердые вещи. Свежий морской ветер не может одолеть букеты запахов, выделяющихся из отдыхающих граждан после "перенесенных страданий".

   Двенадцать часов... Обед... Вы сидите за столиком и ждете разрешенного момента "принятия пищи”. Идете с явным нетерпением. Кругом вкусно чмокают. Мрачный хохол, исполняющий обязанности "бескорыстного человека", обходит ваш столик, как Федор - Расплюева в "Свдьбе Кречинского", то есть все блюда проносятся мимо вашего носа.

    - Когда же мне обед?
    - А вам - порционно—с!
    - Что?
    - Вы заранее на завтраке не заказывали...

   Итак, пассажир, не угадавший внести аванс за обед, получает те же блюда, как порционные, то есть вдвое дороже и вдвое позже. Теперь, ведь, все строится на авансах: вся политика, экономика и, конечно, торговля. Одесситы - хитрый народ. У них всякий, кто внес аванс, немедленно может купить товар сверх авансовой суммы на пятьдесят процентов. Например, я внес сто рублей и получил право купить несколько пар чулок на пятьдесят рублей. Но, так как по авансу вещи будут проданы приблизительно во времена пришествия Мессии, купленные уже чулки будут вам стоить не пятьдесят рублей, а плюс еще пропавший для вас аванс в сто рублей. Вся жизнь построена на шарлатанстве!


                Севастополь

   Булка стоит рубль пятнадцать. Музей - еще дешевле: тридцать копеек. Много хороших картин. Ясно, что в Севастополе жили богатые люди и имели недурной художественный вкус. Хорош Рюкслаль, но исключительно похож на Дюбуа. Русская школа очень недурно представлена: все, кроме Врубеля.
Картины беспризорны. Любители экспроприации экспроприаторов могут свободно уносить небольшие экземпляры "на память".


                Ялта

   Издали - такая же красавица, с гордыми кипарисами и зеленовато-золотистыми далями. Вблизи - город, ожидающий жестокого поголовного обыска или налета Махно и спрятавший решительно все продукты. Остались черные сушеные грибы, преследующие меня по городам, как кошмар. Да еще горчица и мыло. Тоже за рубль - двадцать!


                Новороссийск

   Некрасивый, растрепанный по бухте город. Забираться вглубь, чтобы увидеть черные грибы, не рекомендуется.


                Туапсе

   Жуть, как говорит мой сосед. На базаре торгуют плохо пахнущей рыбой, нарезанной на маленькие кусочки. Сушеные грибы и сверточки с черешней. Сизо-рябая булочка ростом в женский кулачок - рубль шестьдесят копеек. Раньше такая стоила одну копейку.


                Сочи

   Пароход остановился вдали. И о Сочи осталось лучшее воспоминание. Солнце красноватым абажуром опускалось в море. Ривьера красовалась каменными корпусами. Окна загорались разноцветными отблесками. Моторная лодка "Ястреб" суетливо понеслась от пристани к теплоходу.
   Черных грибов, к счастью, издали не было видно.


                Сухуми

   Проспал, но зато первый раз попал вовремя к благам судового режима.
   Восемь часов... "Спасенные" зашевелились и, не взывая о помощи, стали просыпаться...

   Идет хороший крупный дождь. Почти ливень. Ужасно неприятно и неудобно быть пассажиром четвертого класса. Строительство бесклассового общества, прежде всего, принесет много хлопот хозяйственникам Совторгфлота. Каковы бы "способности" и "потребности" ни были у русского человека, но ехать, как Аркашка Счастливцев в "Лесе", завернутым в ковер, - это осмысленно уничтожать в себе мечту о "лучшем будущем".

   У Совторгфлота общество делится на четыре класса: первый - улучшенное мягкое место; второй - очевидно, ухудшенное; третий - твердое улучшенное; четвертый - ухудшенное (под дождем).

   Говорят, что есть еще "Люкс" - показательная музейная каюта, где томится буржуазный путешественник, еще не вкусивший "специальной" упаковки. Я этих кают "Люкс" с салоном и ванной не видел.

   Постскриптум 1-й. Вчера ночью было душно. Мучили кошмары. Что-то горело. Несчастье, казалось, плыло к дому, я бросился домой по лестнице. Стучал. Услышал отчетливый голос - голос моей дорогой жены: "Успокойся, это горит не у нас".

   Постскриптум 2-й. Пассажиры первого класса - все еще народ нечестный: вчера позабыл свое кепи в салоне - утащили. Приеду в Батум с непокрытой головой, как символ уважения и почтения к гигантским достижениям в области социалистической морали.

   Веселый народ - кавказцы! Они еще сохранили свою доисторическую первобытность. Не воруют. И даже в четвертом классе под дождем пьют, играют и пляшут!


                Поти

   Из скучнейших плоских берегов кавказского западного побережья вынырнул порт. Очень жалею, что не проспал и его - я не увидел бы одного из моих врагов - мыло "ТЭЖЭ" за рубль двадцать копеек (черешня уже два рубля сорок копеек кило).

   При подходе теплохода к Батуму берег сразу принарядился, как бы извиняясь за причиненные неприятности почти по всему пути вдоль побережья. Зазеленели горы. Вершины зацвели ожерельями туч. Но солнечные лучи упорно не хотели принять участие во встрече "Украины" и кинематографисты, ехавшие на теплоходе, ворчали.

  - Гробовато... Будем сидеть.
  - Скажете тоже: "Сидеть"! А если бы было солнце?
  — Конечно, крутили бы.
  - Без костюмов и без подсветок? Багаж-то, ведь, не отправили.

   Тут все заговорили разом: "Головотяпство..." "Отчего вы не
предупредили раньше? Я бы не поехал!.." "Ведь это - потрясающий простой.
   Я не мог разобраться в возмущении этого десятка разношерстных людей и пошел на палубу.
   Снова "на холмах Грузии печальной"


                Батум

   Спускался трап... Ну, вот и Батум. Номера уже были заказаны в отеле "Интернационал", а потому не пришлось уплачивать пятирублевую контрибуцию извозчику за то, чтобы он повернул за угол и подъехал к подъезду отеля. Дошел пешком.

Я тридцать лет не был в Батуме. Помнил только о бульваре, о кофейнях, об устрицах...
   Бульвар за тридцать лет вырос и стал мировым...
   Батум - это наши тропики. Улицы обсажены пальмами.   Апельсины, лимоны, гранаты, инжир - растут в садах. Воздух, как в парниках. Душно, сыро, бессолнечно.

   Батум - турецкий город, ничего кавказского, мало европейского. Одноэтажно, уютно, светло и почти везде красиво. Если бы не сырость, можно этот город записать, как лучшее место отдыха в стране.

   Базар далек от самаркандского в тысяча девятьсот тридцатом году, но, уступая по фруктам, наполнен сильнее мясом. Очередей нет, черных грибов тоже нет.
   Хороший обед - три рубля, но черный хлеб - рубль двадцать копеек два-три кусочка в двести грамм.

   Веселый, приветливый город. По традиции и кофе прекрасный - турецкий. "Варшавский" не подается со сбитыми сливками...
   Батум ничего не скрывает за стенами. Достопримечательности все тропические и всюду украшают город. Магнолии цветут громадными белыми шапками и не скупятся на пряный запах. Кедры разоряют любующихся их шишками на покупку каленых орехов по два рубля за фунт в ожидании в будущем орехов кедровых.

   Люди кажутся веселыми и довольными: у них нет очередей и дум о том, где и что купить.
   Среди людских достопримечательностей на первом месте - мистер Браун, директор завода, который перерабатывает бакинскую нефть в керосин и направляет его через Трапезунд, Босфор в Индию, успешно конкурируя с англичанами благодаря дешевым сырью и рабочим рукам. Он вошел в номер, где мы сидели с его знакомым. Вошел, как будто дожевывая какой-то кусок, и стал всех по очереди угощать экспортными папиросами. Сел, заложив ногу по-американски, устроив колено на высоте своего подбородка. Говорил, жуя, очень плохо  по-французски и лучше - по-немецки. От него дышало уверенностью, свободой и здоровой силой. Было, чему позавидовать!

   И наглая жвачка, и застревающие в ней слова, и кивающая рука общим приветствием при прощании - все упирало мысли в далекую заокеанскую страну, где люди еще не варятся в котле мелких противоречий, невыносимо скучнейших вещей, где люди в случае приближающейся операции социальной опухоли не будут полосовать по всему телу, а срежут только то, что даст организму лучшее кровообращение.
   В Батум хочется приехать еще раз...


                Рион

   Поезд тихо тянется по батумским садам, направляясь к Кутаису. Магнолии, тростники, пальмовые рощи, кедры, фруктовые деревья и чайные плантации приветливо прощаются, засыпая в мгновенно надвигающейся ночи. Через несколько часов блестят огоньки Риона, где мало стесняющееся расписание дорог заставляет при пересадке в новый поезд ждать два-три часа.

                Кутаис

   От Риона до Кутаиса всего семь километров. Парный извозчик по случаю позднего приезда дерет пятнадцать рублей до гостиницы
"Первоклассной" по-местному и отвратной для приезжего.

   Грязь и вонь... Только на второй день удалось выбраться на верхний, второй этаж, где пахнет только в коридорах. Происхождение вони ясно - нет водопровода. Водицу возят бочками из реки Рион.

   Кутаис - город девственный в своем варварстве, сохранивший свою самобытность. Еще ни один трамвайный путь не испортил его мостовых, водопровод не прорыл, как крот, свой подземный путь, автогудки не мешают гражданам спать и в продолжение года не было ни одного искалеченного! Зарезанных, застреленных - сколько угодно, но задавленного - ни одного!

   Кутаис не ремонтировался с тысяча шестьсот девяностого года, когда озверелые турки ворвались, разграбили и разрушили город. Живописные руины рассказывают о храме, построенном в тысяча третьем году при грузинском царе Баграте и разрушенном во время турецкого нашествия. О том же говорят все старинные перекосившиеся здания, все камни, уложенные для защиты от злых врагов и буйного Риона, до сих пор мчащегося с неукротимой силой. То же шепчут облупившиеся стены когда-то мощных крепостных валов, развалившиеся лестницы, домики - настолько скосившиеся, что невольно сторонишься пройти мимо них, а потом обернешься и думаешь: "Завтра он, конечно, упадет".

   Но годы и десятилетия проносятся, а домики пригибаются, но не падают... Живут...
   Поднимаясь по вымощенным дорожкам, полуразрушенным тропинкам и лестницам, я услышал невдалеке от себя крик зверя - страшный вопль одержимого человека. Он упал на землю и подпрыгивал лежа, кувыркаясь в разные стороны... Как заведенный какой-то адской машиной, он падал то на руки, то набок, то на спину... Таких припадочных излечивать мог только Христос.

   Какая уверенная и еще не познанная сила сидит в человеке?
Какой сатанинский механизм нужно разгадать, прежде чем починить и исправить его? Какой повернуть винтик? Кто и когда решит эти проклятые вопросы? А без их решения "свобода, равенство и братство" будут только украшением знамен, схваченных бесноватыми и корчащимися от звериной злобы людьми, готовыми перегрызть друг другу глотку во время припадков...

  - Человек этот часто становится одержимым? - спросил я.
  - Два раза в день.
   У "здоровых" такие припадки иногда делаются чаще. Кто и когда их вылечит? Куда бредет человечество?

   Если руины Кутаиса распологают к философии, то стоит только спуститься в город, полюбоваться его садами и далями, как все эти проклятые вопросы расплываются перед первобытной искренностью города... Ясно, что у человечества слишком много впереди, если существуют еще такие докультурные оазисы.

   По вечерам кутаисцы вас немного пугают. Спрашиваешь:
 - Что случилось? Что за толпа? Кого режут?
 - Ничуть не бывало, - отвечают.
   У этих милых аборигенов просто привычка по вечерам стоять на улицах, на тротуарах.
   Мы просто стоим и говорим. Ведь, особенно не разгуляешься: несколько сот шагов - и ты в горах. А там - темно и неуютно...

   Значит, лучше стоять на одном месте и говорить. Вот они и стоят - веселые, приветливые. Говорят, встречают проходящих знакомых, слушают диковинную музыку из единственного полутемного городского сквера, пьют...

   Хорошо живется кутаисцам! Вести из-за гор и морей доходят через неделю, телеграммы идут тихо, фабричные гудки не кричат. Торопиться жить незачем.
   Чинные базары заполнены "благами" до краев. Персики -     двадцать копеек фунт, громадные огурцы - пять штук на рубль, обед - два рубля, десять копеек, даже есть конфеты и без всякой очереди.

   Положительно занятный городок!
   Если пуделя обстричь, он не перестанет быть пуделем. И, хотя романтика внешнего вида кутаисцев сильно обстрижена - остались только чувяки и барашковая шапка, кавказцы, конечно, не стали интернационалистами. Пуделю стрижка идет, а кавказец без черкески, кинжала и бурки мне кажется некрасивым и неуклюжим.

   На теплоходе танцевали лезгинку в майках, а гопак - в пиджаках. Но, если "всякому овощу - свое время", то и всякому движению - свое смысловое значение. В танце национальном проблема формы органически связана с бытовым формализмом, то есть с костюмом, не с капризами людей, а с глубокими корнями исторического и социального происхождения. Недопустимо перекраивать национальную сущность на единый пиджачок всепобеждающей пятилетки.

   А, ведь, собираются нарядить дикаря в цилиндр и перчатки! Или, хотя бы, в производственную спецовку.
   А в далях Кавказ все тот же. На природу цилиндр или спецодежду не натянешь!


                Тифлис

   Красив и дик Кутаис с Рионских гор, соперничает с Тифлисом, задавившим домами свою Куру.
   А самый Тифлис я просто не узнал. Жил, ведь, в нем два года, а через двадцать восемь лет он мне кажется совсем-совсем чужим. Нет больше Тифлиса - он только в долине развернулся и протянулся коричневыми крышами по-старому. Родился новый нервный, шумный, беспокойный и пестрый город...

   Как странно меняются восприятия жизни от бегущих лет... Как стираются воспоминания, почти без остатка...

   Подумать только: это написано почти шестьдесят лет назад. А с сегодняшним днем перекликается так, будто автор специально готовил материал к временам перестройки. Показал он и яркую социальную несправедливость, бросающуюся в глаза на советском теплоходе: от каюты "Люкс" с ванной и салоном для заграничных путешественников до открытых ветру и дождю палуб со спящими вповалку оборванными советскими гражданами. Есть здесь и мысли о недопустимости нивелировки национальных особенностей. Коротко и четко описан представитель заокеанского бизнеса, дышащий уверенностью, свободой и здоровой силой. И выпукло обрисована вся наша нищета, неустроенность, неуважение друг к другу.

   Хорошо, что Владимиру Ростиславовичу не удалось завершить свой рассказ и опубликовать его. В противном случае, вероятно, вместо звания Народного артиста в тридцатые годы он был бы посмертно реабилитирован в конце пятидесятых или теперь. Конечно, многое видевший за свою жизнь Гардин чувствовал уже надвигающееся море террора и даже намекал на первые его волны в виде "коллекционирования" правительством достаточно обеспеченных граждан, на ненадежность лозунга "свобода, равенство и братство".

   В более поздних записках, рассеянных на трудночитаемых листках бумаги, в записных книжках, в тетради ежедневных расходов на жизнь мысли эти становятся все более четкими, а сами записки - все более опасными для автора и членов его семьи. Может быть поэтому и было мне завещано хранить архив без публикаций четверть века. Теперь же эти публикации вряд ли опасны не только их покойному автору, но и мне, вероятно.